Евангелие рукотворных богов

Вадим Валерьевич Вознесенский
 
Евангелие рукотворных богов

      Посвящается моему Ангелу - дочке Анюте.
      Сумевшей задержаться в нашем мире всего на четыре месяца.
      Сто двадцать шесть дней.
      И все это время боровшейся за жизнь с упорством настоящего бойца
 
 
В чреве серого дня заворочался гром.
Слишком пошлый реквием после боя.
Что ты делаешь здесь с одиноким мечом?
Ты исполнил свой долг - уходи же, воин.
 
 
Здесь ни жизни, ни смерти, ни мира, ни битв,
Ни великих врагов, ни великих героев.
Здесь никто не услышит твоих молитв -
Боги бросили нас. Уходи же, воин.
 
 
Лай бешеных псов, вой черных волков,
Слаще смеха гиен и шакальего воя.
Ты чужой на пиру довольных скотов,
Что остались в живых - уходи же, воин.
 
 
Стала грязью кровь, стала гнилью вода,
А глазницы душ забиты золою.
Но пока в небесах хоть одна есть звезда,
Этот мир еще жив. Уходи же, воин.
 
 
Знаю, трудно бросать тех, с кем был ты в боях.
Знаю, стоит один много меньше, чем двое.
Но последняя битва здесь только моя.
Ты не выстоишь в ней. Уходи же, воин.
 
Иллет (Наталья Некрасова)

ПРОЛОГ

      Кто знает… Сгорбленный батрак роет канаву для орошения умирающего поля. Быть может каждым ударом мотыги, дробя комья сухой земли, он порождает вселенные. Где истина… Ребенок нищего одетый в тряпьё увлеченно играет грубо выструганными фигурками. Возможно, переставляя своих зверей, он сталкивает в беспощадной битве величайшие армии одного из множества существующих миров. Познай необъятное. Змея в бессильной злобе пожирает свой хвост. Бесконечной чередой, подобно миражам в пустыне, возникают, растворяются в дымке и вновь возрождаются легендарные цивилизации.
      Горячее дыхание пустыни отнимало остатки сил, несло жар и песок, впивающийся тысячами игл в обветренные лица, срывающий лохмотья кожи с иссушенных губ. Гром действительно походил на сына бога, как и пели менестрели на городских ярмарках, восхваляя его многочисленные подвиги. Семи футов роста и богатырского телосложения, с развевающимся плащом венедийского шелка, парой мечей за спиной и упруго перекатывающимися мышцами под тронутой южным солнцем кожей. Таким даже на самых темных улицах злачных районов портовых городов стараются не переходить дорогу. Он действительно выглядел внушительно, этот северный варвар, вождь многочисленного уже союза племен, осмелившийся бросить вызов могучей империи.
      – Мы прошли, - и голос его также был подобен рыку льва, как похожи на гриву длинные пепельные волосы, - всего одиннадцать дней…
      Да, одиннадцать дней безумного перехода, броска через равнодушную пустыню, одиннадцать дней под взором безжалостного Бога Солнца.
      – Ведун умирает, - я посмотрел на Грома, с уважением, единственный из отряда он, казалось, смог бы пройти еще столько же и в том же темпе, - мы потеряли связь.
      – Мы все равно не успеем, - вождь прикрыл глаза, повернулся лицом к барханам и медленно втянул воздух.
      Приподняв нос и раздувая ноздри, он несколько раз повел головой из стороны в сторону, как степной волк, выслеживающий добычу.
      – Я чувствую их, все так же - не страдают от жажды и полны сил, в их мыслях лишь азарт охотника, настигающего дичь, через три часа будут здесь.
      – Они сыны пустыни, их верблюды могут обходиться без воды… И у них нет женщин и детей.
      Пять тысяч черных наездников - серьезная сила, особенно если противостоит едва двум сотням вымотанных северян. Гром ощущал их, слышал оттенки эмоций, мог даже оценить физическое состояние дромадеров. И видел своих людей. Легко ступив с бархана он заскользил вниз по осыпающемуся песку. Я еще раз обернулся - вдали, сквозь плывущее марево поднимались клубы пыли. Даже без Ведуна, без сверхъестественного нюха Грома было ясно - нам наступают на пятки и после перевала мы сможем рассмотреть орнамент на попонах преследователей.
      Внизу вождь остановился у носилок, привьюченных между двух лошадей. Выразительно посмотрел на сопровождающего бойца. Дорогие трофеи - неуязвимые доспехи, плоды побед и грабежей, были брошены в пути. Одежду большинства воинов составляли длинные, ниже колен, туники, платки, повязанные на манер кочевников вокруг лица, сандалии с высокой шнуровкой. Я устало улыбнулся, нет нужды читать мысли - Гром не одобрял такой экипировки, но сам отдал приказ избавиться от лишнего веса.
      – Плохо, князь, - отрапортовал солдат.
      Ведун действительно умирал - впалые щеки, выпирающие глазные яблоки под пергаментными веками, еле ощутимые движения грудной клетки. Он выглядел глубоким старцем, вся его сила, вся молодая энергия ушла на открытие Пути и сейчас её остатки уходили через образовавшиеся надрывы в материи мира. Он подарил нам два дня опережения преследователей, а мы не могли дать ему глоток воды. Гром склонил голову и положил мозолистую ладонь на лоб волхва, но, не успев прикоснуться, резко отдернул руку, словно обжегшись. Гримаса боли исказила лицо, он вздохнул и передернул плечами.
      – В нем нет сил, чтобы удержать жизнь, - я вздохнул, без Ведуна наши и без того мизерные шансы сводились к нулю.
      – Ты не понимаешь. Очень глубоко погрузился, когда я пытаюсь дотянуться до его сознания - как в воронку затягивает. Он был на той стороне один слишком долго.
      – Нас бы нагнали еще в начале пути, если б Ведун не морочил.
      Тенью пронеслась мысль, что все мучения перехода и все старания волхва, пропали в пустую. Что, приняв бой в начале бегства, мы бы избавили себя от этой пытки пустыней, да и отдали свои жизни гораздо дороже. Тогда, опьяненные еще горячкой уличной резни у стен дворца Секретной столицы, возможно, мы могли организовать оборону захваченной цитадели. Там не было надежды на спасение. В сердце враждебного государства неоткуда ждать помощи. Но это была бы красивая смерть. Такой конец пути чертовски льстил бы моим спутникам. Религия этого смелого народа поощряет подобный переход. К сожаленью, это противоречит моим личным принципам и за жизнь я буду цепляться как всегда, до последнего, срывая в кровь ногти и дробя в крошку сжатые зубы. Да и насколько представляю сложившийся порядок, мне нет места в их послесмертии.
      – Мы встретим имперцев на перевале, - тихо сказал Гром, - женщины и дети на лошадях могут попробовать успеть до отлива.
      Истощенные женщины на не менее истощенных лошадях… Северяне неплохие лучники и на стенах ущелья можно продержаться какое-то время. Попробовать устроить оползень. Я кивнул - не стоять же на месте.
      – На перевал!, - рявкнул вождь, - Там спешимся.
      Воины приободрились, новость о предстоящей, пусть и последней драке, придала сил. С улыбками помогли детям и наиболее слабым из женщин сесть верхом, взяли под уздцы лошадей. До цепи невысоких гор было около пяти миль - есть время не спеша пройтись, привести в порядок мысли, отдохнуть и подготовиться к битве. Все-таки они мне нравились, за десяток лет ставшие моими новыми родичами люди. Наверно, когда-то давно я сам был таким, смелым и безрассудным, открытым и честным, умел любить и ненавидеть. Когда-то давно… очень, очень давно.
      Тронулись. Гром с Проводником в главе колонны обсуждая, вероятно, план защиты перевала, и тонкой цепочкой растянувшиеся чуть больше трехсот человек и двух сотен лошадей.
      – Похоже, славный был поход, - незаметно со мной поравнялся Дед - самый старый дружинник Грома, - и богатая добыча.
      – Которую пришлось бросить в пустыне, - отозвался кто-то сзади.
      – Не поверю, чтоб Старый не припрятал несколько сотен монет в седельной сумке, - весело послышалось спереди.
      – Да пару наложниц!, - хохотнули в строю.
      – Семьи старейшин, лет двадцать назад - за такой выкуп мы бы себе по клану купили, - вздохнул Дед.
      Лет двадцать назад, когда племена еще и не думали объединяться, а молодой Гром ходил оруженосцем у кого-то из князей. Теперь другое время, старик. Теперь эта горстка измученных гордых женщин и старающихся казаться невозмутимыми подростков - залог целостности союза, кровью и потом скрепившего многочисленные общины.
      – Мы не для этого их спасали, Дед, - протянул я, - но они действительно многого стоят.
      – Просто… просто великий был поход.
      – Да, о нас сложат красивые баллады, матросы будут распевать их в пьяных трактирах и прекрасные девы уронят слезу, а безусые юнцы, очистив от ржи дедовские мечи уйдут из дома в поисках славы.
      – Не смейся, это достойно пера барда. Другой раз из кабацкой драки рождается поэма, а здесь такое дело…
      – Было бы неплохо самим пожать плоды популярности и поднять добрую кружку эля в приличной таверне.
      – Ты ведь наш родич, брат, - улыбнулся ветеран, - в Валгалле все попируем.
      – Попируем, - согласился я и кивнул назад, - вместе с теми детьми шайтана.
      – Откуда они взялись на свою голову, - вздохнул Дед, - почему Ведун не почувствовал, у Грома тоже дар не слабый, да и так наши многие могут…
      Интересный вопрос. Только поставлен неправильно. Почему не заметили - у них тоже маги есть, кто его знает, какими фокусами владеют. Иное дело откуда пять тысяч отборных имперцев ни с того ни с сего оказались у стен Секретной столицы, вдали от Дельты - места высадки варваров, от основного войска, сдерживающего прорыв вверх по Реке?
      – Похоже, предали нас, - понизил голос собеседник, - рейд в тайне готовился, не многие знали, Вожди, да и то не все.
      – Ловушка? Смерть Грома сейчас ничего не даст - слишком поздно.
      – Смерть Грома и заложники, не забывай.
      – Ты мудрый воин, Дед.
      – Я старый воин. Помоги Грому, он мне как сын.
      – Я буду сражаться с ним плечо к плечу, - наш разговор все больше переставал мне нравиться.
      – Ты приносишь удачу… - Дед промолчал, -… и я видел, как ты дрался в цитадели.
      Скверно, не думал, что остались свидетели. Приношу удачу - нашел любимца богов, от других братьев я такого не слышал. Как по мне, так скорее источник неприятностей.
      – В горячке боя, тебе показалось, пьяные от крови, мы все были как берсерки, - я хлопнул старика по плечу и прибавил шаг, давая понять, что разговор закончен. Лопатками и затылком чувствуя буравящий задумчивый взгляд голубых глаз Деда поспешил догонять Грома.
      Вождь уже отпустил Проводника и шел один, спокойно рассматривая приближающиеся скалы. Я всегда поражался его умением править. Не отдавать команды, не манипулировать людьми, а именно править. Он был прирожденный лидер и порой даже я сам попадал под действие его харизмы. Такие становятся основателями великих династий, через века достойно несущих героическую кровь первого в роду, а также объектами многочисленных легенд, будоражащих слух праздных обывателей. Если доживут до седин.
      Последнее нам не грозило.
      Некоторое время шли молча.
      – Погоня слишком близко, мы успеем закрепиться? - я никогда не понимал механизм их способностей, но, за последнее время, научился доверять беспрекословно.
      – Успеем, имперцы тоже не торопятся, у подножья догонит передовой разъезд, там и сменим порядки.
      – Ты видишь будущее, Гром?
      – Это очень редкий дар. Я слышу и оцениваю расстояние.
      – Ты слышишь их количество?
      – Да, сотня.
      Вряд ли они станут нападать - попытаются замедлить, держась за пределами досягаемости луков и трепля нервы короткими наскоками. Оставить несколько десятков воинов и связать им передвижение - достаточно тяжело на открытой местности. К тому же верная смерть. Несколько раньше, чем на перевале.
      – Это будет у входа в ущелье, достаточно тридцати дружинников, скорее всего, они не сунутся, - Гром полуулыбнулся на мой вопросительный взгляд, - и я не умею читать мысли. А тебя я даже не чувствую.
      А вот это интересно, полезную информацию узнаешь за несколько часов до смерти.
      – Вообще?
      – Никогда не говорил об этом, наверно, во всех наших прежних переделках всегда оставалась надежда. Может расскажешь?
      – О чем Гром? До того, как ты меня освободил, я помню лишь каменные нары, вонь нечистот и гнилую похлебку через день.
      Я был почти честен с вождем - разве можно назвать воспоминаниями те обрывки кошмаров, что посещали каждую ночь. А о существовании в темнице тем более думать не хотелось.
      – Надо было порасспросить твоих тюремщиков, прежде чем убивать. Свет с тобой, сегодня все мы унесем свои тайны в могилы.
      – Нам нечем платить возницам колесниц, доставляющим души погибших в бою к воротам рая.
      – Ты научился говорить как истинный северянин. Мы рассчитаемся смертями врагов.
      – Такой вид оплаты всегда в ходу у богов.
      – Ты в них не веришь.
      – Я им не верю.
      Перевал приближался. Красная, безжизненная и раскаленная, как сама пустыня, цепь гор, разрезанная, словно кривым кинжалом местных кочевников неровной полосой ущелья. Путь был достаточно удобным - еще Древние проложили здесь дорогу. Местами загроможденная оползнями и осевшими промоинами она, тем не менее представляла собой проходимый маршрут и идеальное место для засад. Не поверю, что Гром, разрабатывая этот вариант отхода, не предусмотрел сложившегося поворота событий. Отступление в пустыню, выход к морю, к ожидающему флоту и, в случае близкой погони, защита перевала. Никогда не стоило недооценивать его талант стратега.
      У начала подъема мы остановились. Те несколько миль, пройденных в спокойном темпе, дали все-таки возможность отдохнуть и восстановить силы. Однако пыль, поднимаемая преследователями, теперь взвивалась в воздух практически за соседним барханом.
      – Близко, - прошептал Гром, - это хорошо, может и влетят в ущелье не раздумывая.
      Он дал команду спешиться всем, чтобы лошади не перетруждались на подъеме, вызвал трех десятников, распорядился рассредоточить их отряды среди многочисленных насыпей камней на дороге. Подумал, добавил по отряду лучников на стены. Мы лишились четверти отряда. Один к двум, при явном позиционном превосходстве - неплохой расклад, быть может, часть из них ещё сможет присоединиться к нам наверху. Чуть прибавив шагу, оставшиеся потянулись вперед, я пристроился в конце колонны, необходимо было обдумать в одиночестве сложившееся положение.
      Семьи обязательно должны спастись и нам действительно необходимо принять последний бой. Причем держаться долго, минимум - часа два-три, лучше пол дня, и в любом случае, пока всех не перебьют. Пять тысяч, пусть растянутых в колонну, против полутора-двух сотен - верная смерть, отступать некуда. Проводник идет со спасенными. На сотню человек его маловато, еще два-три сопровождающих были бы не лишними. Для северян попасть в охрану будет наказанием, несмываемое пятно позора - бросить братьев погибать, спасая твою жизнь. Напроситься самому, чем вызвать презрение товарищей и отверженность предателя по возвращении? Ну, эту беду я бы пережил. Остаться и вытащить Грома, попытаться уйти в горы, понадеявшись на собственную способность к выживанию и репутацию счастливчика?
      Внизу уже завязывалась схватка с разъездом местных. Они все-таки сунулись в ущелье - крохотные фигурки наездников сбившихся беспорядочными островками огрызались с высоты своих верблюдов от стрел и наскакивающих пеших варваров. Вверху узким голубым клином в багровую стену гор врезалась полоска чистого неба. Даже сглаживаемые ветрами на протяжении многих веков почти вертикальные откосы мрачно нависали над дорогой. Горстка людей кажущаяся еще меньше в угрюмой тени скал упорно продвигалась навстречу источнику света, словно уходя в безоблачные небеса…
      На высоте порядка двух сотен футов в верхней точке ущелья к правой стене непостижимым образом, будто ласточкино гнездо, прикрепилось серое грубое строение. Главенствующее над дорогой, оно, вероятно, открывало вид на обе стороны перевала. Я не помнил, чтобы бывал в этих местах, но вид его определенно навевал смутные образы воспоминаний. Почти бегом нагнал Грома, шедшего вместе с десятниками и внимательно изучавшего окружающий рельеф в поисках удобных позиций.
      – Видишь форт? - указал я в сторону стены.
      – Крепкие стены, горизонтальные бойницы - для самострелов в самый раз. А лучникам неудобно, можно два-три человека, туда больше и не поместится. Оставшиеся в живых отходить туда будут, хорошее место для встречи с вечностью.
      – Храм забытого бога, - подсказал Проводник, - руны на стенах.
      – Древних?
      – Из новых, Одан, - всмотрелся в знаки кто-то из воинов.
      – Безумца… Одан Хан - его почитали на востоке, говорят, это он развязал Сумеречную Войну.
      "… и вызвал он гнев богов, и скрылся на земле, и покарали боги землю, принявшую непокорного, и погрузили землю во Тьму…".
      Безумцу просто положено быть параноиком. Я знал это, знал о гонениях на приверженцев, знал о культе сопротивления. И еще знал о тайнах его святилищ. Слишком маленький, впрочем, его храмы, приспособленные для войн сооружения, никогда не отличались размерами, расположенный в ключевом месте - да, он мог скрывать в себе один секрет. Если не был разграблен профессионалами. Одан был солдатом, его алтари не отличались богатым убранством и не привлекали простых грабителей.
      – Мне нужно его осмотреть, Гром.
      – Возьми с собой лучников, пусть займут позицию.
      – Я должен быть один.
      – Ты же не общаешься с богами.
      – И сейчас не собираюсь.
      – Не задерживайся, - Гром отвернулся и занялся расстановкой дружинников.
      К форту вела узкая крутая тропинка-лесенка. Раньше она была оснащена перилами, о которых теперь свидетельствовали лишь остатки железных крючьев в стене, поэтому маршрут был весьма рискованный и преодолел я его, упираясь всеми конечностями, минуты за три.
      С небольшой площадки у входа в помещение открывался величественный вид. На западе - бескрайняя пустыня, рябью песчаных волн скрывающаяся за горизонтом. Практически у входа в ущелье - кулак имперцев. Они еще задержатся здесь, увидев разбросанные тела и одиноко кричащих верблюдов. Они не бросятся сломя голову, будут идти медленно и осторожно, заглядывая по каждый камень, даря нам драгоценные минуты. Они знают, что победят, но каждый из них в отдельности очень хочет остаться в живых. Я видел около десятка наших, шатаясь, они поднимались наверх, вытирая мечи о горсти с песком. Они победили в одном бою и спешили погибнуть в другом для того, чтобы выиграть главную битву. На востоке, переливаясь в лучах солнца, густой синевой с яркими бело-голубыми полосами рифов раскинулось море, прекрасное на протяжении множества эпох. Оно подступало почти к самым горам, лаская их подножье приливом. В четверти перехода на юг, я не видел - знал, в уютной бухте нас ждала часть флота, на отдохнувших лошадях они могут спастись, наши подопечные. Свежий ветер приятно холодил лицо, я скучал по нему, я забыл, как это восстанавливает силы. Внизу торопливо суетились дружинники Грома а поредевший караван уходил дальше. Еще есть время и его надо использовать с пользой - я шагнул в прохладный полумрак храма.
      Дверей не было, вглубь вел настолько узкий проход, что пришлось протискиваться боком. От стен веяло стариной, даже не веками - тысячелетиями. Мощные каменные блоки толщиной порядка четырех футов были испещрены временем, швы соединений подогнаны с идеальной точностью и лишь тончайшие, с волос, щели выдавали их наличие. Внутри, как и следовало ожидать, не было никаких украшений. Четыре ряда каменных ступеней-скамей у четырех стен единственного тесного помещения и массивный куб алтаря посередине. Скудным источником света служили три узких бойницы, расположенные, в нарушение современных требований фортификации не вертикально, для лучников, а горизонтально. Я мельком заглянул в западный проем - пройденная нами часть перевала была, как на ладони.
      Быстрее. Тайник есть, я был уверен в этом, вопрос, где он может находиться и на месте ли содержимое. Под плитой алтаря - банально и слишком очевидно, однако я присел, уперся спиной в его шероховатую поверхность, ногами в единственную ближайшую ступень. Он был чертовски тяжелый, этот камень, пришлось напрячься. Превозмогая боль в связках и кровавую пелену в глазах почувствовал знакомый прилив бешенства и выброс в кровь дозы адреналина. Алтарь сдвинулся больше, чем на фут. Пусто. Я поднялся и обошел камень вокруг. Думай! Ладонью смахнул песок на полу, упал на колени и начал быстро расчищать поверхность. Кое-что - похоже, алтарь двигали и до меня, следы на плитах указывали, что его перемещали в том же направлении, но еще дальше. Я вернулся, взялся за камень уже руками, рывком выпрямил полусогнутые ноги. Раз! Плита стала на определенное царапинами место. Зачем адепты храма устанавливали её сюда? Я вскочил на алтарь и осмотрел потолок. Ничего. Бросил взгляд по сторонам. Вот! А ведь простая задачка - используя сдвинутый камень в качестве опоры, теперь я мог таким же методом переместить в сторону ступень, расположенную у глухой стены, что примыкала к скале. Ещё одно неимоверное усилие, и моему взору открылся неширокий проем в плитах, вырубленный более грубо и намного позднее самого строения, чуть выше уровня пола. Ничего не видно. Я погрузил внутрь руки, углубление, уходившее резко вниз и вглубь, было заполнено вязкой маслянистой жидкостью с резким неприятным запахом. И там нащупывался тяжелый свёрток.
      Посмотрим, что за подарок оставил мне забытый безумный бог. Массивный и длинный, многократно обернутый промасленными тряпками и пергаментом предмет. Ну не мумия же священника, в самом деле.
      Бережно я разрезал стягивающие узлы, развернул расползающиеся в руках клочья материи. Очень, очень хорошо. Признаться, я ожидал чего-то попроще. А это… царский дар - я ласково погладил лишенную инкрустаций ребристую поверхность рукояти. Шесть футов смерти и разрушения для всего окружающего. Мощный и эффективный в умелых руках древний артефакт. Передо мной в ворохе тряпья, излучая уверенность в завтрашнем дне, матово поблескивал вороненой сталью мой очень старый знакомый - Корд.

ГЛАВА 1

      Спроси у уличного проповедника, собирающего когда медяки подаяний, а когда и тумаки стражников. Спроси его - каким путем приходят боги в обреченный мир. И зачем. Для спасения? Не стоит слепо доверять пророку, ведь он может оказаться и шарлатаном в поисках подачки на пропитание. Известно одно: боги не приходят просто так. Или вот. Знахарь на поле битвы врачует смертельно побитого воина, надежды нет и тот корчится в страшных муках. Но лекарь в раздумье, прервать его пытку, или потянуть время в надежде на чудо. Дрогнула ли рука, держащая инструмент хирурга, если б знала - в страданиях тела рождается агония Мира?
      Удар грома заставляет любую живность бросаться в лес в поисках защиты.
      Так и люди, не те, кто носит оружие, при первых признаках беды стремятся спасти себя и семьи в местах, кажущихся безопасными. Они бросаются в глубину рукотворных пещер и пережидают гибель города. Они ютятся там безумствующей толпой, питаясь плесенью и грибами, взращенными в темноте катакомб. И вот у двоих из них, еще не совсем утративших человеческий облик и держащихся друг друга появляется ребенок, что само по себе уже чудо - большинство женщин бесплодно. Девочка. Здоровая и нормально развитая. Проходит десятилетие. Люди робко выходят на поверхность - город покинула Смерть. Остались лишь банды пришлых, словно гиены, роющихся на развалинах. Люди находят в городе свое место под солнцем. После ужасов тоннелей существование наверху кажется раем. Девочка растет нелюдимой и скоро уходит с какими-то бродягами. Родителям уже все равно - красивый ребенок может накликать беду их мирной общине. Зачем нужна девочка банде бродяг? Её пользуют. В двенадцать лет - первый выкидыш. Её продают, выменивают, проигрывают. Её хозяева зачастую больны чумой, но её судьба милует, она лишь хорошеет. И поднимается в цене. Молчаливый ребенок, она безропотно терпит, словно ждет чего-то. Но иногда говорит странные вещи. Бывает, что они сбываются. Хозяева не обращают внимания - сейчас все сумасшедшие предсказывают и пророчествуют. И продолжают пользовать тело. Только стараются никогда не заглядывать в пропасть её синих глаз…
      А время идет, время не останавливается по малозначительным поводам - оно лишь череда событий на нити судьбы Мира.
      Зима заканчивалась. Морозы в наступившем году выдались на редкость лютые. В этих диких местах - Свободных Землях, конечно, всегда было поспокойнее - не так бесчинствовали шайки многочисленных мародеров, разбредшиеся по окрестностям после войны, не так распространялись голод и эпидемии, вызванные нарушением системы поставок и отсутствием сколько-либо действенной системы управления. Боевые действия вообще обошли край стороной, а коренные жители издавна привыкли полагаться на свои собственные силы. Большей частью население располагалось в небольших поселках, способных самостоятельно обеспечить потребности в продуктах питания и средствах обогрева.
      Остальной свет кипел. Начавшие появляться последние несколько лет торговцы, единственный источник сведений о внешнем мире, рассказывали отцу, что Запад теперь представляет выжженную пустыню, остатки населения ютятся чуть ли не в подземельях погибнувших городов, лишенные остатков солнечного света, постепенно перерождаясь под действием неизвестных болезней. Жители встречающихся местами сохранившихся островков жизни пожирают друг друга в беспощадной борьбе за выживание.
      Север - тот вернулся к первозданной природе. Война, как и здесь, носила там эпизодический характер. Народу, однако, жило не в пример меньше, поэтому выжившие племена аборигенов, на протяжении последних лет ста приручаемых Империей к цивилизации, со спокойной совестью вернулись к полудикому существованию. Они с незапамятных времен умели справляться с полярными морозами, поэтому наступление ледника лишь немного изменило маршруты их кочевий и местоположения стойбищ.
      Свободные Земли тянулись на Восток, покрытые многочисленными лесами, разрезаемые, словно рубцами от ударов кнута, руслами могучих рек. Реки были как живительные артерии - вдоль их берегов то тут то там возникали независимые общины, способные успешно противостоять невзгодам военного лихолетья и сурового климата. Они использовали для торговли и общения водные пути и, по сути, являли собой очаги цивилизации. Такое положение дел сохранялось на всех восточных территориях, и, постепенно вытесняемая, жизнь, тем не менее, простиралась до вод Океана.
      Южнее пролегал Великий Восточный Путь. Война прокатилась по нему сметающей все волной, оставив после себя лишь руины городов, запах пожаров, да стаи раздобревших на мертвячине хищников. И это была единственная дорога на Запад, который будто распространял по ней свои тлетворные миазмы. Также Путь отделял Земли от южных стран.
      До войны в том направлении леса постепенно сходили на нет, вытесняемые сначала буйной степью, затем, за цепью гор, переходящей в суровую пустыню. Население соседей пострадало от этой странной войны не в меньшей степени. С испокон веков являвшиеся колыбелями древнейших цивилизаций, южные державы отличались высокой плотностью проживания подданных. Потому и выжившие после Удара принялись делить оставшийся кусок хлеба с обреченной жестокостью, методично преумножая количество жертв. Их растительность и животный мир, соответствующие более теплообильному климату, намного болезненней перенесли приближение ледников и уменьшение солнечной активности. Что представляли теперь территории процветающих ранее государств толком не знал никто, однако со слов беженцев, время от времени просачивающихся через Путь было понятно, что дела там немногим лучше, чем на Западе. Старожилы не препятствовали расселению пришельцев, справедливо полагая, что лишние руки могут только послужить на пользу общему делу.
      О более дальних краях Мира и вовсе никакой информации не было.
      С начала Войны прошло уже 18 лет и многим начинало казаться, что жизнь начинает возвращаться в спокойное, пускай новое и сильно измененное русло.
      Двенадцатилетнего мальчишку-сына старейшины, проснувшегося ранним утром в главной избе небольшого хутора-острога, в прошлом поселка, носящего название Ручей, наверное, мало интересовали особенности существующей карты мироздания. Им, родившемся После, история До воспринималась словно красивая сказка о непостижимых чудесах и только иногда извлекаемые взрослыми из тайников таинственные артефакты отчасти подтверждали легенды о том, что Было. Те, кому трудно было поверить в их сверхъестественные качества, изредка, в периоды наибольшей активности Стаи, получали возможность убедиться в правоте рассказчиков. Гораздо больше паренька волновали простые ребячьи сплетни, одной из наиболее обсуждаемых новостей, например, было появление одинокого дракона, замеченного высоко в небе в одном из соседних поселков. А сильнее всего в этот предрассветный час его волновала необходимость-нужда идти на улицу.
      Ни он, ни его спящие братья, ни отец и соседи, не знали, не могли предположить череде каких происшествий послужат события этого утра. И уж тем более лишь единицам существ в этом Мире было известно, к каким чудовищным, непоправимым последствиям это приведет.
      В зимние месяцы солнце пробивалось сквозь пепельную дымку всего на 5-6 часов, но и сейчас о наступающем утре подсказывал лишь какой-то врожденный внутренний механизм, скрупулезно отсчитывающий пробегающие часы и минуты. Паренек с неохотой потянулся, сел на постели из шкур, сунул босые ноги в теплые меховые сапоги, поднялся, набросил теплую длиннополую шубу и выскочил на улицу. За толстыми двойными дверями, обитыми плотным войлоком, вовсю трещал мороз. Не удивительно, что так лютует Стая в последнее время. Меньше луны остается до ярмарки, знаменующей пришествие короткого и прохладного лета, а погода стоит такая, что плевок застывает на лету. Весенние ярмарки-торжища устраивались практически во всех крупных поселениях Свободных Земель. На них стекались семьи за многие сотни верст с целью продажи собственных товаров, пополнения необходимых запасов на следующую зиму, а также участия в разнообразных гуляниях и обмена новостями. К счастью, хуторянам до Устья, местного торгового центра, было рукой подать - пару дней вниз по реке на просторных лодках. Мальчишка с нетерпением ждал схода льдов, в этом году его впервые обещали взять на торжище.
      Покончив с делами паренек задержался на улице. Спать совершенно не хотелось, такой морозище освежал получше ушата холодной воды на голову и он пробежался до дозорной вышки. Там караулил ночь старший брат, двадцатидвухлетний Слав, родившийся еще до войны, а потому незаменимый член общины и уважаемый человек. Слав сидел на ворохе шкур, укутанный поверх кожуха в толстый тулуп и полудремал-полубодрствовал, попыхивая парком из под низко надвинутого капюшона.
      – Ванко, не спится тебе, - поприветствовал он младшего, мгновенно собравшись, лишь заскрипели под ногами мальчика ступени лестницы, - подежурить хочешь? Намерзнешься еще, беги в избу.
      – Как оно тут, - поинтересовался Ванко, - озорует?
      – Спокойно, не шелохнется, - развел в стороны плечи брат и переложил со сгиба локтя на настил вышки тяжелый самострел с железными листами-излучинами. Еще три таких же, взведенных, стояли прислоненные к ограждению.
      Хорошо было стоять так, упершись в перила, оглядывать окрестности в поисках опасности, осознавая, что от тебя сейчас зависит благополучие целого рода. На расстояние двух арбалетных выстрелов от стены хутора тянулась полоса выжженной земли. Летом на ней успевали собрать нехитрый урожай, зимой открытое пространство предупреждало нападения обнаглевших волков, и, в любое время года, вместе с пятисаженным частоколом, спасало от бродяжьих ватаг. Ванко осмотрелся. С трех сторон хутор обступал лес, в который вели около десятка охотничьих троп, теряющихся глубоко в чащобе, южнее несла свои воды Кута. Вдоль реки летом тянулась дорога на восток - в другие поселки, до Устья, на запад, вверх по течению - к похожим маленьким хуторам, за истоком то пропадая, то вновь появляясь, сворачивающая на юг и доходившая, по словам старших аж до Пути. Зимой роль тракта выполняло закованное в лед русло.
      Мальчишка вдруг напрягся и толкнул брата, - Глянь!
      На границе видимости в темноте на белом фоне льда мелькнула на мгновенье и замерла черная точка.
      – Где, не вижу, - пружинисто вскочил Слав и начал присматриваться в направлении, указанном младшим братом, - померещилось, иди досыпай.
      – Не померещилось, смотри же, оно двигается!
      Едва различимое пятно на границе между черной ночью и белым панцирем льда с какой-то упрямой настойчивостью, медленно, дергано приближалось. Теперь и Слав заметил движение, сжав покрепче самострел, он напряженно следил за ним. Внезапно это что-то рванулось, приподнялось вверх, приняло форму человеческой фигуры и вновь опало.
      – Человек, ты видел, - дернул за рукав Ванко, - там человек.
      – Может, оборотень какой, - хмыкнул Слав, - стрелой что ли пощекотать?
      – Слав, там человек, может ему помощь нужна?
      – Ну да, человек - ночью, один, тварь это, - вскинул к плечу самострел брат.
      – Не надо, Слав, ты же видел - человек, вдруг соседи, вдруг беда случилась, а ты его…
      Дозорный на секунду задумался, опустил оружие:
      – Буди Сивого и старших.
      Через небольшой промежуток времени отец и еще четверо дюжих поселенцев стояли на вышке в компании со Славом и настырным Ванко.
      – Ну что там?
      – Затих, не шевелится. Пару раз поднимался, похоже, правда человек, - доложил старший брат.
      – Надо вытаскивать, прикрывайте, - старейшина взмахом руки отрядил двоих мужиков остаться наверху.
      За стену вышли вчетвером - двое по сторонам, со взведенными самострелами, Слав и отец с факелами в центре. Каждый шаг отзывался звонким треском застывшего наста в морозном воздухе, нарушая безмолвие ледяной пустыни. Сопровождающие нервно водили арбалетами по сторонам - ночь и стужа обволакивали, несли ощущение опасности и безысходности.
      – Не суетись, - вполголоса прикрикнул старейшина, - друг друга перебьете.
      Расстояние, казавшееся с высоты частокола небольшим, на деле оказалось приличным. Постепенно в лежащей бесформенной куче стали проявляться черты распластанного человеческого тела. К нему из темноты вели взрыхленные борозды снега, щедро окропленные кристаллами замерзающей крови. Внезапно шкуры, прикрывающие несчастного зашевелились, тот резко дернулся, встал на колено и рывком поднялся, опираясь двумя руками на кривой посох-корягу, подобранный, вероятно, где-то на берегу. Спасатели отшатнулись - всем своим видом, суровым и обреченным, путник напоминал старуху Смерть, как её описывали в ночных рассказах при свете камина. Достаточно высокий и широкоплечий, он стоял, пошатываясь, явно стараясь не ступать на правую ногу. Длинная накидка из волчьих шкур делавшая фигуру еще более сгорбленной и зловещей была изодрана в клочья и беспорядочно свисала, беззвучно колышась в порывах ветра. В изрытом под ногами снегу отчетливо проступали следы крови, маслянистыми багровыми отблесками отливали в свете факелов остатки одежды и меховая оторочка унтов. Глубокая страшная рана с неровными рваными краями и свисающими ошметками кожи перечеркивала подбородок, щеку и уходила вверх в тень низко надвинутого широкого капюшона. Оттуда, словно из бездны, зловещими искрами полыхали глаза. Руки, держащие посох тоже были изодраны, обнажены и отливали синеватой белизной - отморожены. Незнакомец проклокотал что-то невнятное, попытался выпрямиться, расправить плечи, ветер еще раз пошевелил лохмотья, его повело и он рухнул навзничь не издав больше ни звука.
      Все это заняло мгновенья, многократно растянувшиеся для присутствующих, но сухой скрип снега под упавшим телом вызвал уколы озноба даже у привыкших к лютому морозу охотников.
      – Как тебя… - протянул Сивый, - берите, ребяты, потащили.
      В избе, в неровном свете свечей удалось внимательнее осмотреть гостя. Вид его действительно был жуток. Само по себе сухое и изможденное, тело пришельца было изодрано местами до кости чьими-то острыми зубами.
      – Под Стаю попал, не иначе, - присвистывали видавшие виды охотники, бережно отмачивая задубевшие и примерзшие к коже кровавые ошметки одежды. Правая часть лица, руки и ноги словно тупой бритвой располосовали мощные челюсти.
      – От Стаи не уходят, - пробормотал Слав, отжимая окровавленную тряпку.
      – А этот ушел, сам посмотри - эти раны ни с чем не спутаешь.
      – Да ладно, все равно не жилец. Сюда глянь, а это не их работа - кость перекусить волколаку не по силам.
      Правая нога распухла, голенище унта пришлось аккуратно разрезать - чуть ниже колена из посиневшей плоти белел осколок кости.
      – Досталось охотнику.
      – Да не похож на охотника, скорее воин. Броня вон, тесак знатный.
      Грудь, живот, спина незнакомца практически не пострадали, действительно защищенные безумно дорогим доспехом из Прошлого. Мягкий, удобный и легкий он, тем не менее, способен был выдержать прямое попадание арбалетного болта. Огромный, в локоть длиной, нож был закреплен на груди в странных ножнах, рукоятью вниз.
      – Воин, - подтвердил старейшина.
      Он бережно снял с пострадавшего доспех, извлек и рассмотрел оружие. Остатки крови были видны и на нем, однако, в отличие от остального имущества, лезвие было тщательно вычищено. Впрочем, кроме одежды да ножа, иной поклажи у гостя и не было, видно, растерял в пути.
      – Самого можно по частям собирать, а нож вытер, прежде чем убрать - воин, уважение к оружию имеет.
      Словно возмущенный тем, что чужак прикоснулся к его снаряжению, странник повернул обезображенное лицо в сторону старосты и захрипел.
      – Не бойся, ничего ему не станется. Ну, мужики, давайте шкуру зашивать, ты уж не серчай, родной, если где криво получится, - угрюмо пошутил старейшина.
      Привычные к такому, охотники взялись за иголки и первые неровные стежки легли на тщательно промытые раны. Спасенный бредил, шептал что-то неразборчивое, но боль переносил спокойно, не дергался, не метался, не кричал, словом, не мешал работать. Будто в завершение всех его злоключений, вдобавок к многочисленным ранам, ушибам да к перелому на коже конечностей проступали белые пятна обморожения.
      – Держись, братишка, нам тебе ещё кости править.
      Появление раненного стало самым знаменательным событием зимы в бедном на новости хуторе. Ванко сутками просиживал возле спасенного, смачивал губы водой, пытался поить горячим бульоном и помогал менять компрессы. Состояние больного не улучшалось, пунцовым цветом налились края зашитых ран, потемнели обмороженные руки, не уменьшалась опухоль в привязанной к доске-шине ноге. Знающие люди посматривали и лишь качали головами: "Крепко за жизнь цепляется, другой бы давно отошел".
      С другой стороны, явных ухудшений тоже не наблюдалось. "Куда уж хуже?", - пожимали плечами скептики, но, после лечения распоротой щеки, бред стал внятнее и разборчивее, со временем, отрывочные фразы начинали складываться в бессмысленные, но связанные выражения. Мальчишке нравилось слушать бесконечное бормотание незнакомца. Словно тебе досталось несколько измятых обожженных листков-фрагментов, вырванных из большой книги. Ты читаешь их и каждый из них интересен, но не имеет ни конца, ни начала, и, сам по себе, не связан ни с одним из других.
      Несчастный часто общался с невидимой собеседницей, то задавая непонятные вопросы, то умоляя простить за предательство. Иногда с его уст срывались короткие команды, подтверждающие его былую принадлежность к служивому племени, выкрики, будто душа все еще продолжала воевать где-то на забытом поле брани. Бывало он проклинал кого-то далекого, уже ушедшего, до кого не могли никак дотянуться его безжизненные руки.
      Паренек вечерами пересказывал услышанное взрослым, но обрывки бреда не могли пролить свет на главный вопрос - откуда в зимнем ночном лесу взялся израненный одинокий человек. Нельзя сказать, что хутор был оторван от мира - он находился на пути в Устье Куты к Елене и летом мимо в обе стороны сновали караваны торговцев, изредка останавливающиеся на ночлег. Несколько раз охотникам приходилось отбиваться от разбойников, банды которых прорывались дальше от Пути в поисках наживы. Но все, даже бродяги и паломники, перемещались сплоченными группами, способными противостоять опасности - в новом жестком мире не было места одиночкам.
      Ночь сменялась днем и к середине второй седмицы все уже привыкли к раненному, к его стонам и свистящему надрывному дыханию, балансирующий на эфемерной грани между смертью и жизнью человек воспринимался окружающими практически как член общины. Мороз не торопясь, но с каждым днем все ощутимее, отступал. На ледоход в скорое время, правда, надеяться не приходилось, потому ярмарка в этом году могла отложиться дней на десять. Вечерами охотники начали доставать из сундуков рыбачьи снасти, пришло время проверять их состояние, править и чинить в ожидании короткого лета. Работу свою они сопровождали однообразными байками да привычными шутками, женщины время от времени развевали скуку красивыми, но печальными и тоскливыми песнями. Одним из таких унылых вечеров в главную избу вломился дозорный:
      – Чужие на дороге, человек тридцать верхом!
      В нынешние времена отряд из тридцати воинов представлял собой серьезную силу. Боеспособных мужчин хутор мог противопоставить целых шестнадцать человек, за высоким частоколом можно относительно безопасно отсидеться, отстреливаясь из самострелов, но если гости позволяли себе лошадей, то и вооружены они могли быть соответствующе. Хорошего мало, проехали б лучше мимо, по своим делам, да кто на ночь глядя от теплого угла откажется. Молча мужчины похватали оружие и высыпали на улицу, завернув детей, сунувшихся было за ними.
      Изнутри к частоколу вела насыпь, охотники занимали позиции, пританцовывая на морозе да поудобнее устраивая самострелы, заинтересованно выглядывали меж заостренных зубьев. Почти три дюжины всадников на укутанных в длинные стеганные попоны лошадях и не думали проезжать. Отряд уверенно свернул с русла реки и ровной колонной по два открыто направился к запертым воротам хутора.
      – Хозяева! - привстал на стременах головной, ехавший по правую руку, - что смотрите хмуро, впустите погреться.
      – Всех пускать, больно кровью ссать, - мрачно отозвался старейшина.
      – Мы люди мирные, разве что бражкой угостить можем - от нее и правда ночью побегаете, - засмеялся собеседник, - тебя звать то как, батько?
      – А батькой и зови, сынок, - не менял тон Сивый, - ехали б вы и дальше, если по мирному.
      – В Каймонке вчера ночь гостевали, так Кулак говорил: хороший Сивый хозяин, радушный. Выходит, соврал, куркуль толстожопый?
      – От такой оравы избавиться, соврал, как есть соврал, - охотно подтвердил отец, - а может вы Кулака на углях от его же хутора пытали, я почем знаю?
      – Зачем на углях, у камина, за доброй кружкой, впускай, батько, в долгу не останемся.
      – Уж вы то заплатите, с такими должниками голой задницей в снегу ночевать буду.
      – Не кипятись, хозяин, - подал голос второй наездник, до этого молча слушавший перепалку, - пусти меня одного, поговорим, а там решишь.
      Сивый задумался. Похоже, этот чужак здесь отдавал приказы, хуторяне вряд ли рисковали, впустив одного человека. Да и заложником может быть, в случае чего.
      – Скажи своим, чтоб отошли на выстрел, - принял решение старейшина.
      Вожак кивнул и сделал знак своим. Так же молча, словно призраки, сопровождающие его воины разделились на два рукава, разъехались в стороны, по широкой дуге развернулись, вновь собрались в колонну и откатились на порядочное расстояние.
      "Ишь, словно на параде, как в старые времена, - промелькнуло у Сивого, - видно, перед каждым зимовьем так выкаблучиваются."
      Когда гость остался один, старейшина приказал открыть ворота. Массивная дубовая створка отошла ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель смог пройти всадник. Под пристальными взглядами охотников и хищно нацеленными самострелами, не спешиваясь, незнакомец въехал во двор. Слав, стоявший на насыпи у самого входа, нервно снял ладони с пускового рычага, вытер о штанину, перехватил основание по удобнее. Раньше умели готовить бойцов - голыми руками десяток народу положить могли, боли не чувствовали, от оружия уворачивались. Ну, попробуй, порыпайся, посмотрим, как от болта уйдешь. Сивый к тому времени спустился вниз и стоял посреди двора, сложив руки на груди. Всадник неспешно подъехал, легко соскочил с коня, отбросил капюшон и стащил теплую шерстяную шапочку-маску с прорезями, не позволяющую морозному ветру добраться до щек. Среднего роста, не коренастый, в отличие от старейшины, а скорее сухощавый, но крепко сбитый и подтянутый, возрастом он не уступал Сивому. Волевое лицо, покрытое сетью морщин, спокойный и цепкий взгляд - похоже, что командовать этот человек научился еще до Войны. Он распахнул полы длинной шубы, демонстрируя отсутствие оружия:
      – Я с добром пришел, Сивый.
      – Сивый-то Сивый, а тебя я знать не знаю.
      – Мы с тобой свои имена, старик, ещё до Войны забыли, зови Полком, меня под этим прозвищем весь Путь знает.
      "Ну, точно, бандюги, на Пути нормальных всех давно вырезали, - перешепнулись мужики на насыпи, - эти добром не уйдут"
      – Ну пойдем в тепло, Полк, ты своих предупредил, чтоб не нервничали?
      – Час подождут.
      – А потом?
      – Не бойся, хозяин, раньше управимся.
      Сивый пожал плечами, распорядился глаз с чужаков не спускать и повел гостя в избу. Там они уединились в тесной каморке, являющейся личными апартаментами старейшины, прикрыли поплотнее дверь и около получаса беседовали о чем-то. Когда вожаки вышли, мрачновато-задумчивый Сивый буркнул Славу, чтобы тот отворял ворота, бабам собирать на стол, одному из охотников - помочь управиться с лошадьми. Невозмутимый Полк взметнулся в седло и выехал встречать своих.
      – Чего он хотел, отец? - наклонил пониже голову Слав.
      Сивый лишь махнул рукой, мол, глупость, внимания не стоящая.
      Гости на самом деле оказались компанией веселой и шумной, потрапезничали от души, угостили хозяев медом, те в долгу не остались, достали из кладовой брагу, вечер затянулся допоздна. Сидели, болтали о всякой всячине, хвастались охотничьими трофеями, не задирались. Большинство приезжих оказались парнями молодыми и незлобливыми, беспрекословно подчиняющимися каждому жесту Полка. Вместе с тем по внешнему виду, по снаряжению было видно, что все бойцы серьёзные подобранные и подготовленные с умом. Глубоко за полночь, когда сморенные люди начали укладываться - хозяева по своим закуткам, гости в центральной избе кто на лавах, кто так на полу, внимание Полка привлекли стоны раненного за ширмой в углу.
      – Путника подобрали десяти дней как, - пояснил расслабленный, захмелевший Слав, - Стая подрала, ноги переломал, обмерз весь - доходит.
      – Не уходят из под Стаи, - повторил, когда-то уже сказанное самим Славом, Полк.
      – И этот не уйдет, - пьяно подтвердил Слав, - задержался он на этом свете, крепкий мужик, но Старуха свое возьмет - не жилец.
      – У меня Лекарь есть, толковый, моих с того края вытаскивал, скажу чтобы завтра глянул, - пообещал вождь.
      – Ну, пусть глянет, если денег не возьмет, - зевнул охотник.
      – Когда ты их последний раз видел, деньги-то?
      – И то правда…
      Рано утром отряд засуетился в путь. Полк вновь перешептывался с Сивым, а к Славу подошел высокий плечистый боец. Слав, охотник бывалый, обратил внимание и на почти кошачью грацию, не вяжущуюся с массивной фигурой, и на отрешенно-бесноватый хищный взгляд гостя. С кем, с кем, а с этим один на один, да пожалуй и вдвоем с напарником, не отважился бы выйти не обделенный силой Ваньков брат. Было в госте что-то зловещее и в то же время печальное, словно волка на цепь посадили, из блюдца жрать заставляют, а мимо овцы ходят. Рядом совсем, но не достать, он и не дергается, да и сытый вроде, только натура да инстинкты спокойно жить не дают. Еще больше удивился Слав, когда этот волчара представился Лекарем и попросил к больному проводить, такими руками шеи сворачивать, чтоб не мучились, а он, видишь, кости правит.
      Они зашли в отгороженный угол, потеснили Ванька, дежурившего у раненного. Лекарь спокойными отточенными жестами осмотрел тело.
      – Ну, портные, вам бабы кожухи лучше штопают, - мрачно вздохнул он, вытирая руки о тряпицу.
      Спасенный, по своему обыкновению, вроде как бодрствовал - взахлеб расставлял толи охотников по номерам, толи бойцов в засаде, то скороговоркой, то растягивая, глотая слова отдавал команды.
      – Ну, Сивый, не неволю, подумай, на ярмарке соберетесь все, тоже обсудите. Мы там будем, поговорим, я слов на ветер не бросаю. - раздался совсем рядом голос Полка, - Ну что тут у них?
      Полог распахнулся и в угол протиснулись командир гостей и старейшина.
      – Сдохнет, - вяло ответил Лекарь, - надо руки резать, эту по локоть, а эту всю, к чертовой матери… и ногу. Хотя, нога потерпит, сразу все отхватить - сердце не выдержит. Обратно будем идти - посмотрю, может и оставлю. А руки сейчас сделаем, много времени не надо, зашью хоть по-людски.
      – Может ты ему и морду перешьешь? - поинтересовался Сивый, - Кому он нужен без рук-ног, да ещё с такой рожей? - кивнул он на изуродованное распухшее лицо, - Крепкий мужик, оклемается, если божья воля будет, а нет, так похороним, как человека, нечего обрубком смерти ждать.
      – Так давай я сразу зарежу, и вам спокойнее и ему страдать меньше.
      – Как были все лекари, только кромсать могли, так и остались, пусть так пока, совсем худо будет - резать дело нехитрое, сами управимся.
      – Ну смотри, я предложил, - ухмыльнулся Лекарь.
      Ванко встревожено переводил взгляд с одного спорящего на другого. Резать своего подопечного он не позволил бы никому. Раненный замолчал и лежал смирно, только глаза его, как обычно, то замирали в какой-то точке, то начинали метаться с неуловимой быстротой. На этот раз они остановились на Лекаре.
      – Док?!, - растянуто и хрипло, но разборчиво процедил он.
      Все замерли в затянувшейся паузе.
      – Док, мать твою! - взвился, выгнулся дугой в постели спасенный, - Да штопай же ему брюхо - сейчас кишки вывалятся!
      Раненный вновь провалился в пропасть давно прошедшего боя, упомянул Дока ещё несколько раз, обозвал сукой и вновь затих. Лекарь внимательно, как-то странно, с болью всмотрелся в лицо лежавшего перед ним человека.
      – Знаешь его? - поинтересовался Полк
      – Кто его разберет - половины лица, считай, нет, - пожал плечами Лекарь, - может и встречались где, а может просто бредит…
      – Ладно, поехали, нам сегодня в поле ночевать, до встречи на торгу, Сивый, добей бедолагу, все знают - труп, никто не осудит.
      – Езжай с богом, сами разберемся, - буркнул в ответ старейшина

ГЛАВА 2

      Попроси слепца описать полет бабочки. Как дрожат ажурные усики и трепещут лепестки крыльев, переливаясь яркими красками в лучах восходящего солнца. Заставь глупца разъяснять таинства мироздания, секрет зарождения Жизни и бесконечность Вселенной. Лжецу не составит труда рассуждать о прекрасных местах, куда не разу не ступала его нога. Хочешь побольше узнать о Богах и Героях? Рассказать? Так слушай, но помни: все мы слепы, неразумны и лживы.
      Куда приходят люди, чтобы отрешиться от забот прожитого дня, забыть ужасы и боль постигших утрат? На обочине Дороги разместился трактир. Трактир, каких много существовало до войны и немало осталось после, теперь это не только приют для уставших путников, это и торговый центр, и центр развлечений, и центр новостей. Трактир - сосредоточение Жизни. Что делают люди, когда, вкусив утех, предлагаемых Трактиром, осознают, что не в состоянии рассчитаться, либо просто их неугомонный нрав рвется наружу, сметая преграды? Они ломают мебель, бьют посуду, избивают бармена, портят отдых другим постояльцам. Трактир берет себе вышибалу. Наш вышибала высок и неплохо сложен, словом, выглядит почти как настоящий вышибала. Почти, за исключением одного "но" - он мертвецки пьян. Точнее, все время, когда он не спит - он мертвецки пьян. Интересующиеся подсчитывали - за день он выпивает больше любого посетителя. Однако его состояние не мешает работе, когда приходит время, вышибала действует точно и холодно, словно голем. Единственное, он не всегда умеет остановиться и часто убивает противников, но это служит только на руку репутации трактира - гости стараются вести себя достойно в любой ситуации. Хозяева довольны вышибалой, он непритязателен: пища, выпивка да кров, и беспрекословен, похоже, хозяева имеют власть над ним. Он сидит в своем темном углу, наедине с бутылью браги и остывшей похлебкой, посетители боятся его, обслуга чурается, он одинок в этом самом людном на сотни миль вокруг месте. Его не считают человеком, даже Хозяин не считает его человеком, он - цепной Пес. Он знает об этом и ему все равно, потому что он знает ещё, о чем не догадываются никто из окружающих, то, что на самом деле он мертв.
      Он умер, умер очень-очень давно и запах тлена медленно разрушает его уставшее сознание.
      Много может быть у горстки людей, оставшейся наедине с безжалостным миром праздников? Их будни заполняет борьба за существование - упрямая, отчаянная битва с окружающим: погодой, дикими животными, своими соплеменниками, утратившими человеческий облик. У людей просто не осталось знаменательных дат. В богов верят, наверное, даже больше, чем раньше, но поклоняются в спешке, на ходу - есть ли смысл говорить с теми, кто отвернулся? Возможно, окончание каждого прожитого дня в этой суровой действительности - праздник? Нет, встреча нового утра лишь облегчение, не более. Весенняя ярмарка - действительно праздник. Люди издревле отмечают уход зимы, радуясь возрождению Жизни, они веселятся и на короткое мгновенье забывают о проблемах. Первый день ярмарки - праздник вдвойне, его ждут целый год, мерзнут, голодают, трясутся в страхе… и ждут. Он наступает и, кажется, ликование сердец передается самой природе - она преподносит сюрприз, обычная пелена облаков расползается по швам и являет Миру ярко синюю полоску неба с ослепительно горящим солнцем.
      Сивый с родичами прибыли к причалам Осетрова одними из первых, тремя днями ранее, отправившись только Кута освободилась ото льда, хотелось занять места получше вблизи городских стен, да и прицениться было бы неплохо ещё до начала ярмарки. К третьему дню хуторяне вели себя в городе чуть ли не на правах старожилов - были в курсе всех сплетен, шныряли по всему торжищу в поисках знакомых, помогали размещаться, участвовали в ночных патрулях. Жизнь бурлила. Не осталось без внимания и вчерашнее появление отряда Полка. В отличие от остальных, всадники чинно проследовали внутрь городских стен и разместились под их прикрытием где-то по домам горожан. С командиром отряда были знакомы большинство прибывших старейшин, похоже, до начала ярмарки он успел посетить многие близлежащие поселки. Сам же Полк уже второй день просиживал в городском совете.
      Торг представляет собой расчищенный от довоенных построек пустырь у стен города, ограниченный с одной стороны Кутой, с другой - вьющейся вдоль брошенных домов старого города дорогой, дальше сопками да лесом. Вблизи ворот место оставляли свободным - тут стоял высокий деревянный помост, по обе стороны от него шли палатки с товарами местных торговцев, Главные ряды. Все место прекрасно простреливалось с высоты ворот - там несли службу хорошо вооруженные городские стражники. С этого места и началась история ярмарки в устье Куты. Это потом, с годами, все большие количества приезжих стали занимать остальное пространство, разбивать лагеря и торговать, не отходя от стоянок, формировать свои ряды с учетом специфики продаваемого, земляческой и клановой принадлежности. Сердце торжища было здесь.
      Утро, солнце в кои-то веки во всю мощь светит, посидеть, понежится в теплом дыхании, а Ванко уже на ногах. Ему не до развлечений, у него задание. Он ходит, присматривается, прислушивается. Что с мальчишки взять, ну, вертится у всех под ногами, природа у них такая, неугомонная, подзатыльник заслужит или пинка пониже спины всем на утеху, это если сильно обнаглеет. Одним словом - никаких подозрений. Вчера понял - от того, что ходишь раскрыв рот да глазеешь по сторонам толку мало. Искать надо. Возле каждой стоянки пришлых поотираться, где и под полог заглянуть, о чем говорят послушать.
      Прибывших в этом году как никогда много, и сборище они представляют на редкость разношерстное.
      Чужаки особенно интересны. Местные они все на одно лицо - хозяева, размеренные, домовитые, как барсуки. Но не смотри, что спокойные, тронь - порвут на тряпки, охотники, за арбалетом тянуться не долго. Другое дело пришлые. Часть, видно, беженцы: голодные, запуганные, по сторонам зыркают, в поисках лучшей жизни судьба с насиженных мест согнала - это зайцы. Повезет, примкнут к чьему либо хозяйству, выживут, найдут место покинутое, поселятся, обустроят - тоже шанс есть, а не повезет - сгинут в дороге, им в этом другие помогут. Эти другие тоже ярко на общем фоне выделяются - волки. Организованы стаями человек по пять-шесть, присматриваются, вооружены чем попало, кто на загляденье, а кто - смех один. Ищут. Могут в охрану торговцам наняться, могут с охотниками в промысел, а могут и наоборот - на узкой тропе караван потрепать. Отчаянные люди. На ярмарке им баловать не дают, всем миром быстро упокоят, но хищная натура она за версту видна.
      Еще одни - бродяги. Их не поймешь, музыканты, факиры, прорицатели, игроки, им душа на месте сидеть не дает, снуют от места к месту, когда с полным брюхом, а иногда и с пустым. Зато, конечно, с ними интереснее всего. Что за ярмарка без скоморохов? А какие песни поют… Ноги сами к ним в кружок тащат.
      – Под небом голубым, - перебирает по струнам и мурашки по коже, толи от восторга, толи от печали, - есть город золотой…
      По каким тропам, в какие миры судьба их скитаться забрасывала - ведь до слез стихи пробирают. И дым от костерка за спиной сам словно в очертаниях затейливых дворцов клубится. Заглянуть в глаза барду - много, ох много повидал музыкант. Пальцы тонкие по инструменту скользят, но бывалый человек посмотрит, поймет - с оружием эти руки не хуже управляются.
      Немало всякого рода проповедников, Война вообще воспринимается большинством религий, как конец света, а потому пророков порождает бесчисленное множество.
      Народ собирается и внимает им - людям интересно, что ждет впереди, хочется верить, что беды закончились, что теперь все наладится. Ванко тем более не пропускает ни одного такого сборища. Времени у него много, хозяйственными делами особенно не загружают, и паренек не оставляет без внимания ни одного уличного оратора, ни одной гадалки, ни одного предсказателя. У мальчика есть цель, тайная миссия и он, по-взрослому серьезно, относится к выполнению поставленной задачи.
      – Драконы пришли очистить наш мир, погрязший во грехе, - рассуждал дородного вида мужчина в ладной одежде, - люди забыли о Богах, посчитали себя равными им. Боги терпели и ждали раскаяния. Люди предавались утехам и плевали в небо. Боги посылали знамения заблудшим и откровения прозревшим. Люди смеялись и творили не угодное. Боги открыли в наш мир дорогу драконам. Драконы пришли и очистили нас своим благодатным пламенем. Подобно древним праведникам, спасающимся в Потопе, мы, братья, пережили адский обряд перерождения. Порочное кануло в небытие и мы стоим на пороге нового Эдема, чистого и безгрешного.
      – Да уж, Эдем, - пронеслось в толпе, - младенцев рождаем мертвых, а из выживших больше половины на первом году теряем.
      – Нельзя попасть из ада в рай, не пройдя чистилища. Мы сделали один шаг, но лишь достойные, избранные, заслужившие трудом и молитвами истинное прощение, смогут сделать второй.
      – И долго нас чистить будут?
      – Лишь те, кому дано право принимать решения, знают ответ на вопрос. Удел драконов - наблюдать и делать выводы. От нашего благочестия и их благосклонности зависит будущее.
      – Драконы - посланники богов?
      – Боги открыли путь. Дракон есть воплощение Бога, суть Бога, ипостась Бога. Дракон есть Бог, почитание Дракона - почитание Бога.
      – Ты сам-то дракона видел?
      – Кто не видел Дракона, парящего в небе в сиянии солнечных лучей? Кто не видел Дракона взирающего с высоты на землю, на каждого из нас, на поступки наши и их последствия?
      – Ты его живьем, вблизи, видел? Говорил с ним?
      – Я не достоин. Но есть люди, к кому обращались Драконы со своими откровениями. А я лишь ученик, апостол Великого Поводыря.
      – Что делать скажи.
      – Жить. Трудится. Терпеть невзгоды. Превозмогать неудачи… И молиться.
      – Ну, тогда нам прямая дорога в царство божие.
      – Да будет так, братья.
      Добрые пророчества - добрый, благосостоятельный вид пастыря. За стол пригласят, скарб пожертвуют, от недругов защитят. Другой вон - худой, взлохмоченный, руки костлявые, лохмотья ветхие, лишь глаза огнем полыхают:
      – Нет вам прощения, Зло ступило на землю. Кто кается, умрет легко. Кто умер раньше, того пощадили справедливые боги. Умершие не знают лишений. Умершие почивают в райских кущах. Лишь вы, отверженные оставлены в умирающем мире разделить его боль и страдания. Крылатые змеи носятся в небе, пожирая безгрешных младенцев, кровожадные хищники терзают отбившихся от стада! Мир погружается в сумерки, солнце отвернуло свой взор - тьма и лед сковывают тело земли! Покайтесь, отриньте мирское, сбросьте одежды, уйдите в ночь, очиститесь смертью!
      И народ мимо проходит, не задерживается, людям надежда нужна, вера в будущее, а умереть они всегда успеют. Хотя послушать - кому можно верить? Взять драконов. Старики говорят - не встречали их раньше. То есть все знали, что они были, вот только тысячу лет как пропали, а теперь вдруг появились. Не то, чтобы кишело, но нет-нет, да и увидят высоко в облаках парящий крылатый силуэт. Причем их появление тесно связывали с началом войны. Про то, как драконы людей жрали, как города палили рассказчиков много было, но толком тоже никто не видел, а может, просто свидетелей по понятным причинам не осталось. Для чего-то ведь слетелись - не падалью же перекусить, коей в первые годы скопилось немало. Видно, пришло их время. Вся война какая-то странная была, ни с того ни с сего, вроде нормально жили, вдруг полыхнуло по всему свету и всё - лишь головешки тлеют на пожарищах и мародеры режут глотки друг другу да всем подряд. Так старики рассказывают.
      А вот торговцы. Без них сидел бы народ по норам, почитай они все оторванные друг от друга поселения вместе собирают. Идут сквозь непогоду, везут отшельникам лекарства, соль, оружие, обереги - то, без чего не прожить. К их караванам все остальные пристраиваются: и наемники, и беженцы, и бродяги. Конечно, не только самое необходимое продают купцы. Бывают вещи менее нужные, но тоже спросом пользующиеся - украшения, утварь всякая, табак, книги. Или, вот, непонятно к чему - рабы.
      Рабы отдельный разговор. Пока не увидишь, не поймешь. На маленьком хуторе только всем вместе прожить можно, общим трудом. Какая разница - старейшина ты или простой охотник, разве можно другим человеком владеть, чтобы он за тебя работу делал? За тебя никто работу не сделает, если сам не можешь - кому ты нужен такой, жизнь заставит, лишний рот кормить общине не под силу. И вообще как узнать - раб или нет, Ванко раньше невдомек было, на лбу ведь у него не написано. А увидел - сразу понял. Кто обычные люди, кто, сразу понятно, сильно не в себе, а кого и людьми назвать тяжело - куклы исковерканные, но в глазах у всех такое стоит… в стократ хуже, чем у беженцев. А у некоторых прям на лбу, кстати, страшные неровные шрамы-буквы складываются в это жуткое слово "Раб".
      Разных людей ярмарка вместе собирает.
      А найти надо одного.
      Вот и ходит. Большую темную палатку он приметил ещё накануне. По виду наемники, только, вопреки обыкновению, много - человек двадцать, даже несколько женщин есть. И палаток вблизи оказалось четыре штуки, просто три поменьше, стоят квадратом. Хозяева свой лагерь на отшибе разбили, в гущу не лезут, большинство на месте сидит, угрюмые все. Подозрительно - чего на торг приезжать, если не ходить никуда. Ванко несколько раз мимо прошелся, ничего не услышал интересного, тихо, слышны разговоры, но больше по хозяйству. Ближе идти не решился - к началу ярмарки народ в центр подтягивается, здесь безлюдно, пусто, одинокий мальчишка внимание привлекает. Отметил для себя на будущее и побежал туда, где людей побольше.
      Все свободное пространство между Главными рядами напротив помоста плотно забито гостями. Они переминаются на месте и переговариваются друг с другом, от чего над полем стоит ровный монотонный гул, в ожидании доброго слова хозяев-осетровцев, знаменующего начало.
      Тем временем волна пошла по столпившимся - начинается.
      Ванко протиснулся поближе и привстал на цыпочки, стараясь не пропустить ни одного мгновенья. На помосте уже расположились уверенного вида четверо мужчин. Все уже преклонного возраста, добротно одетые - городской совет. Стражники наверху напряглись, от их внимания сейчас многое зависит - по традиции старейшины к людям без оружия и без охраны выходят.
      – Мир вам, гости, - обратился один из горожан, высокий и сухопарый, - ещё год прошел, и в устье Куты рады вновь видеть лица своих старых друзей и новых знакомых. Закончилось время долгих речей. Всем знакомы наши честные правила?
      Нестройный гомон в ответ - правила ярмарки просты и суровы в жестоком мире. Здесь нет каторги и забыли о штрафах. Общество гуманно, изгнание означает верную гибель - зачем продлевать муки, преступления караются быстрой смертью.
      – Гости! Торгуйте и веселитесь! - восторженный рев, сухопарый выждал минуту и, вздернув руку, дождался, пока чуть схлынет радостный порыв, - Гости! Доброе дело - это место всегда открыто любому, кому есть, что сказать. К вам хочет обратиться достойный человек, выслушайте, гости, его слова не лишены смысла!
      Люди готовы слушать - совет не станет просить за пустое, сказанное будет словами совета. Легко, одним движением взмывает на возвышение Полк.
      – Мир вам! Я вижу - лучшие из проживающих окрест собрались здесь. Вы вправе знать и вам доверено принимать решения.
      Старейшины согласны, в словах старого командира истина, но многие догадываются, о чем пойдет речь, и глухо ропщут.
      – Прошло время долгих речей, это правда, - продолжает Полк, - наступает время решительных дел, я знаю, о чем говорю, люди. Мы смогли выжить в нахлынувшем хаосе - пора встать на ноги и высоко поднять голову.
      – Мы стоим на ногах, колен ни перед кем не гнем!
      – Я пришел с юго-запада, с Пути, вы не знаете, что там творится - банды объединяются, земли опустошены, пар ищет выход из кипящего котла. На юге им делать нечего, сможете вы удержать орду, если она прорвется на север? Считай, у вас и Войны-то и не было, а они до сих пор воюют. В одиночку не справитесь, обложат, как лося, и будут по куску отхватывать - за частоколами не отсидитесь.
      – Да я за зиму три нападения отбил, еще и поживился, чего пугаешь?
      – Это не орда, это ватаги бродяжьи, с Пути вытесненные - а за ними и беда придет.
      – А ты, выходит, защитишь?
      – Один нет. Вместе единиться надо. Моя дружина - костяк. Десятки боев прошли, каждый троих стоит, ваше ополчение - с каждого поселка от количества мужчин, определимся сколько. Центр здесь, в Устье. В местах возможного прорыва - форты. Разрабатываем систему связи между поселениями, чиним дороги, при необходимости - быстро перебрасываем войска. Если все правильно организуем, к нам даже сунуться побоятся.
      – Ладно сказываешь, детей наших забрать хочешь? У нас каждая пара рук на счету.
      – Кормить твою дружину кто будет?
      – Леса от Стаи тоже очистишь? - разноголосо, шумно всколыхнулась толпа.
      – Хуже зверя, чем человек, я еще не встречал и Стаи не боюсь - от нее урона немного, по возможности будем истреблять, конечно. А дети ваши всех вас защищать станут, кормить их придется всем миром, говорю, здесь центр, часть продуктов отрядите, совет решать станет: что на содержание, что в запас. Вдруг голод где, сами понимаете, всегда помочь сможем.
      – Ого, кормильцев возьмешь, продукты отдай, а ты не слышал, что здесь, почитай все, к концу зимы похлебку из коры жрать начинают? Совет решать будет? А ты при нем кем - князем?
      – Боевым советником, воеводой - кем угодно. Да поймите вы, жить надо сообща начинать, заново все строить.
      – А драконов не боишься? Ты построишь, они разрушат.
      – Драконы в людские дела не вмешиваются.
      – Ну-ну, вокруг посмотри, чья работа?
      – Говорил я тебе, Полк, - вмешался Сивый, - не нужна нам твоя дружина, сами свои уделы всяко защитить сумеем. И оброк тебе везти никому не с руки. Не вернешь сейчас былого, пусть годы пройдут, зарубцуется.
      – Неволить да заставлять я вас не вправе. Только знайте - в Осетрове разумные люди живут, они моим советам вняли. Вам я, если понадобится и попросите, всегда помогу. Только потом не обижайтесь - когда вы мою помощь получите, придется и мои условия принять.
      С таким люди согласны были, пока все гладко, зачем уклад менять, а постучится беда - есть к кому гонцов слать. Там уж, чтоб не сглазить, к городу в подчинение намного лучше, чем на кол в своем же хозяйстве. Пошумели еще немного, да разошлись делами заниматься - торговать и развлекаться. Ванко тоже с места сорвался.
      Первым делом пошел к палаткам, где невольниками торговали. Местным этот товар, понятно, ни к чему, а купцы и наемники живо интересуются - видно, есть в них необходимость. Выглянул из-за спин. Страшно. Сидят на земле, понурые, руки ремнями связаны, а покупатели их, что овец, осматривают. Пробежал вдоль ряда невольничьего, благо он небольшой - четыре палатки и у последней остановился. Первые три свой товар на улице выставляют, а в этой гостей внутрь запускают. У входа в палатку стоит противного вида старик, с входящими шутками перебрасывается. Ванко рядом постоял - по разговору понятно, что женщины внутри.
      Ох, как надо туда!
      Боком, осторожно паренек пристроился возле пары наемников, чуть было не уже юркнул, как удар в ухо сбил с ног, наполнил голову тонкими трелями колокольцев и воздух вокруг громким гоготом собравшихся.
      – Куда, мой маленький, - жуткое, морщинистое, в клочьях волос лицо старика всплыло на общем расплывающемся фоне, - ты ко мне сюда вечером приходи, а сейчас нельзя.
      Ванко страха не почувствовал. Парализующий ужас, вот как это называется. Паническое состояние, правда, не помешало на четвереньках быстро ретироваться на безопасное расстояние. Встал, отряхнулся, потряс головой - шумит. Жуткий старик, а в палатку надо обязательно попасть.
      Надо для виду уйти, по другим рядам походить, попозже тылами подобраться - так и поступил. Зашел сбоку, край шатра приподнял, лег на живот и, скребя сапогами, протиснулся внутрь.
      Глаза к полумраку привыкли быстро, но, только паренек бросил взгляд на окружающее, захлопнул крепко веки и спиной, на карачках, бросился прочь. Запутался в полотнище, вывалился наружу, начал барахтаться. Женщин привередливые покупатели осматривали не в пример дотошнее, чем мужчин, от того и скрывалось это от посторонних взглядов. Прервал Ванково трепыханье тяжелый пинок в ребра. Цепкая костлявая рука сзади тисками сжала шею и извлекла мальчишку на свет.
      – Не терпится поближе познакомиться? - желтые с кровянистой сеткой глаза в упор уставились на мальчика, - Ну, пойдем, сладенький.
      Свои слова и решительность старик подтвердил резким тычком коленом в пах. Низ живота обожгло огнем, в глазах потемнело, не в состоянии противиться, несчастный послушно последовал за мучителем.
      – Эй, пидор, пацана оставь в покое, - спокойный хрипловатый голос, словно прохожий муху назойливую отгоняет.
      – Ты ему может отцом будешь?
      – Мразь, закрой рот и отпусти ребенка, - напротив старика стоял недавний Ваньков знакомый, как всегда лениво-сонный, Лекарь.
      – За мразь, мил человек, ты мне сейчас ответишь, а за маленького засранца виру заплатишь, он ко мне сам пришел, я его за уши не тащил - законы знаем.
      Видимо на законы работорговцев Лекарю было глубоко наплевать, он молча положил руку на плечо мальчика, дед уже не держал шею, и собрался проследовать дальше.
      – Нехорошо старого человека обижать, - старик слащаво растянул бескровные губы над черным провалом беззубого рта в жутком подобии улыбки, - защитите, люди добрые.
      За спиной и по бокам от Лекаря, мрачно поигрывая короткими дубинками, какими успокаивают невольников, ухмыляясь, стояло четверо устрашающего вида верзил-работорговцев.
      – Пойдем в палатку, человече, поговорим, - стариковых помощников не мучили давешние сомнения Слава, по поводу застывшего льда в глазах безоружного Лекаря, или, стоя сзади, они просто не встречали его взгляд, - пойдем, не бойся, - один из них тихонько постучал дубинкой по плечу Ванькова спасителя.
      Лекарь не пошевелился, стоял, без тени интереса глядя в глаза старику. Тот улыбался, а мальчик чувствовал, что его сейчас стошнит от страха.
      – Ну же, дядя, ножками, - тупой конец палки грубо ткнулся в поясницу целителя, - дедушку обижать смелый был, а теперь в штаны наклал?
      Лекарь был неподвижен, у Ванко подкашивались ноги, и он бы уже грохнулся, не будь на плече большой теплой руки.
      – Иди, сука, тебя люди по-хорошему просят, - улыбка сползла с лица старого, и мутноватый взгляд впился с колючей злостью.
      Ванко не понял, каким образом Лекарь оказался лицом к нападающим. Он не знал, как сам очутился за спиной бойца. И уж тем более он не имел представления, почему тыкавший дубинкой стал с хрипом оседать, судорожно скребя пальцами по неестественно распухшему горлу. Миг - и второй нападающий застывает в широком замахе, юлой вертится перед Лекарем, сложившись пополам и высоко подняв руку, из которой уже выпало оружие. Хруст, глухой и короткий - в локте и запястье она перегибается, как не может гнуться рука нормального человека, веревкой опадает, а её хозяин пинком отправляется навстречу третьему нападающему. Удар сердца - дубинка четвертого рассекает воздух, где мгновенье назад была голова защищающегося - тот уже позади, колени верзилы подгибаются, он словно приседает. Вихрь, едва уловимое движение, нападавший будто хочет заглянуть себе за спину, резко развернув голову. Первый уже не хрипит и таким же бездыханным кулем на него мягко сползает тело четвертого. Второй, тот который с рукой бледен и неподвижен, но, скорее всего, жив, напарник, сбитый его телом, в ужасе пятится назад, его благоразумие - залог личного благополучия в будущем. Сколько раз можно мигнуть за этот ничтожный промежуток времени? Ванко успел дважды. Сколько раз успел хлопнуть глазами старик, никто не считал - он не успел главного. Он не успел ретироваться, потому что тем же слитным движением справа от него вырастает Лекарь и коротко бьет ногой. На этот раз треск сухой и скрежещущий - колено работорговца сгибается внутрь.
      – Ну, показывай дорогу, дедушка, - все также лениво шепчет целитель, забирая из ослабевших рук нечто безумно опасное, воронено-матовое, короткое и тупое и укладывая поверженного в грязь.
      Муха не отстала и прохожий быстрым движением ловит её на лету, сжимает кулак и бросает исковерканное тело себе под ноги - там она дергается в конвульсиях и перебирает лапками, человек продолжает путь.
      – На голых баб посмотреть захотелось, - в голосе Лекаря нет эмоций, словно он разговаривает во сне.
      Он даже не запыхался, замечает Ванко.
      – Я… я не знал.
      – Пацаненок… да… мы в твои годы…
      Некоторое время они идут молча, Ванька потихоньку отпускает и в нем вновь просыпается любопытство и бесстрашие.
      – Как больной ваш, жив еще?
      – Пока не встал, но уже в сознании, разговаривает.
      – А руки как, отрезали?
      – Нет, заживают.
      Ваньку не хочется вспоминать, как жутко, безобразно и отталкивающе, кусками отделялась от белеющих костей гниющая черная плоть. До сих пор жжет запястье в том месте, где его охватывали сухие и гладкие тонкие пальцы-когти, покрытые хрупким пергаментом вновь нарастающей кожи. И стоит перед глазами лицо: одна половина - просто лицо смертельно больного человека, другая - ошибка нерадивого гончара, бросившего на половине свою работу и смявшего, перекрутившего податливую глину. Безжизненный, неподвижный и никогда не закрывающийся глаз и белые губы, изогнутые в правом углу в вечной печальной усмешке, шепчущие заклинанием "Пацан, найди, найди, пацан".
      – Гангрена и заживают, - прошептал под нос непонятное Лекарь, видно, его все-таки можно еще удивить, - будем назад возвращаться, обязательно посмотрю.
      Торжище шло своим чередом и к следующему утру загулявший ночью Слав рассказывал землякам занимательную историю о том, как эти выродки-торговцы людьми похитили намедни маленького мальчика. Отец ребенка на их беду был мужик не промах, пришел в лагерь и перебил хозяев с охраной, освободил и сына и невольников, положив уйму народа. Работорговлю здесь не приветствовали, а потому особых разбирательств по происшествию не последовало. Непосредственный участник конфликта - Ванко мог бы многое пояснить домочадцам, однако понял, что афишировать свою роль в столь громком деле не стоит, промолчал.
      Вместе с тем ярмарка удалась на редкость богатой и зрелищной, даже бывалые купцы, не раз бывавшие в местах и получше, признавали, что в подобном захолустье не ожидали увидеть такого стечения народа.
      Практически каждый день отмечался маленькими происшествиями: где-то факир дыхнул пламенем и спалил несколько палаток, в другом месте с окраины на торжище забрела стая волков, подрала гостей, и их гоняли меж стоянок всем миром, то в Куте выловили тело утопленника, который накануне пьяным разгуливал по лагерю. Кому что на роду написано, от предопределенности не уйдешь - выжившие после Войны твердо верили в судьбу и старались не противиться её капризам. Во второй половине случилось ещё одно событие, ставшее, наверное, роковым в жизни маленького хутора Сивого.
      Ванковы поиски казались безуспешными. Он рыскал повсюду, совал нос во все подозрительные на его взгляд места, но никого, подходящего под описание своего израненного друга, не встречал. Он примелькался во всех углах торгового поля и, со своей вездесущестью, стал многими узнаваемым участником всего ярмарочного действа.
      – Куда спешишь, пострел? - зачастую приветствовали его то у одного, то у другого котла, - Заходи на кашу!
      Миновали пока пристального мальчишечьего внимания лишь злосчастная палатка работорговцев - на бросок копья боялся подходить к ней паренек, и лагерь наемников, взятый на заметку еще в начале ярмарки.
      Эти люди продолжали держаться особняком, за пределы обжитой территории старались не выходить, вели себя вызывающе и остальными гостями воспринимались враждебно. Кто-то рассказывал, что некоторые караванщики, подвергавшиеся нападениям за время своих странствий, опознали в них своих обидчиков, поговаривали, что здесь, на ярмарке, наемники присматриваются к будущим жертвам.
      Случай помог Ваньку поближе познакомиться со странными гостями.
      Он бесцельно, если смотреть со стороны, прохаживался недалеко от интересующей стоянки, когда из-за палаток показался долговязый малый лет семнадцати.
      – Эй, деревня, иди сюда быстро, - окликнул он паренька, махнув рукой, чтобы стоящий в одиночестве Ванко не подумал, будто тот обращается к деревьям на опушке.
      – Ну, - Ванко приблизился, пытался выглядеть уверенно и независимо.
      – Гну, за мной иди, - молодой наемник нырнул под растяжку и приподнял полог, натянутый между палатками и скрывающий внутренне пространство от случайных глаз, - вынеси по шустрому.
      Напротив мальчика стояло большое ведро, до верха полное нечистот. Все отходы жизнедеятельности посетители Осетровского торга доверяли спокойным водам текущей неподалеку Куты. Ванко вздохнул - отсюда тащить тяжелое и грозящее расплескаться ведро было прилично. Однако делать нечего, отказаться не позволяли ни необходимость побольше узнать о хозяевах лагеря, ни, тем более, приказной тон собеседника, могущего, в случае чего устроить взбучку не хуже зловредного старика.
      Когда дело было сделано, Ванко на правах знакомого сунулся с пустым вонючим ведром внутрь лагеря. Его нанимателя видно не было, поблизости на стуле с матерчатыми спинкой и сиденьем, высоко закинув на такой же раскладной стол длинные ноги в обтягивающих кожаных штанах и сапогах с короткими голенищами, сидела симпатичная девица и ковыряла под ногтями кончиком узкого ножа.
      – Вау! - неожиданно в двух вершках от щеки мальчика, упруго войдя в древесину и звонко вибрируя во вкопанном столбе, обдав лицо легким движением воздуха, возник стилет, - Каакие гости! Откуда ты, такой красивый?
      В руке незнакомки уже танцевал родной брат дрожащего перед носом Ванко ножа. Поблескивая хищным лезвием, оружие завораживающе плясало, перекатываясь между пальцами, лезвие - рукоятка, словно привязанное.
      – Просили, вот, я и вынес, - кивнул в сторону емкости Ванко.
      – Фи, - смешно сморщила носик наемница, - Серый, слушай, наш Черенок еще сопли подобрать не успел, а уже вместо себя дерьмо таскать запрягает.
      Из большой палатки показались двое: один среднего роста, коренастый и лысый, с глазами слегка навыкат, второй - чуть повыше, худощавый, с мелкими чертами лица и весь какой-то гибкий.
      – Чего там? - поинтересовался худой.
      – А вон - Черенок золотаря нанял.
      Все уставились на Ванко, словно невесть откуда посреди дикого леса его повстречали. Под пристальными взглядами паренек чувствовал себя неуютно, тем более ему не было понятно - смеются его новые знакомые или всерьез говорят. Здоровое желание бросится наутек он в себе подавил - уж очень зловеще сверкало лезвие, описывая восьмерки вокруг пальцев девушки.
      – Где этот урод? - процедил пучеглазый.
      Его напарник заглянул в одну палатку, другую, нырнул внутрь, после чего оттуда вывалился подгоняемый затрещиной Черенок.
      – Краб, ну что я… - подбежал он к коренастому, но не успел закончить, резко выброшенный локоть с хрустом встретился с переносицей и отбросил его назад.
      Ванко с удивлением отметил, что на правой руке Краба отсутствуют средний и указательный пальцы. Черенок повалился на спину, потом неуклюже сел и прижал к лицу ладонь, из-под пригоршни потекла кровь.
      – Кто это? - коренастая фигура надвинулась на барахтающегося наемника.
      – Пацан, он тут по всему базару шастает, - всхлипнул Черенок.
      – Что. Он. Здесь. Делает? - раздельно выплевывая слова, продолжал Краб.
      – Ведро выносил, - заскулил юноша, - Краб, ну он бездомный наверно, по всему базару околачивается, его то тут, то там подкармливают, я видел. Думал пусть поработает, жратвы бы дали.
      – Ага, думал, - нога в тяжелом сапоге хлестко приложилась в плечо, отчего Черенок вновь опрокинулся, - Стерве расскажи, она сказки любит. Благодетель хренов. Пошел вон!
      Взгляд, которым наградили Ванко исподлобья, не обещал ничего хорошего, однако мальчишка его даже не заметил, так как на него теперь уставились рачьи глаза Краба.
      – Ты кто?
      – Ванко.
      – Чего вынюхиваешь?
      – Дяденька, кушать очень хочется, - решил поддержать Черенка Ванко.
      – Не похож ты на оборванца, в городе живешь?
      – Ага, - шмыгнул носом Ванко, завираясь окончательно.
      – Краб, не мучай ребенка, что он, сам напросился? - вступилась Стерва и кошачьим движением обняла паренька за плечи, - Смотри, я вот его себе оставлю, усыновлю, таакой милашка.
      – Хомячка лучше заведи, - хмыкнул Краб, - так, шкет, вали отсюда, ещё раз встречу - уши с языком на суп пущу.
      Отведать такого блюда, впрочем, как и менять родителей, особенного желания не было, поэтому дважды упрашивать Ванко не пришлось и отдышаться он смог, лишь добравшись до родной палатки. Последним, что он услышал в лагере наемников, были тихие слова, сказанные Серым: "В дело, Краб, надо быстрее - у людей от скуки мозги киснут".
      И дело, похоже, не заставило себя ждать - к концу второго дня к городу выбрел окровавленный полуживой караванщик, член одного из выбывших накануне торговых обозов. Рассказанное им прозвучало шокирующее: многочисленный купеческий отряд был до последнего перебит в полудне пути нападающими, похожими по приметам на расположившихся лагерем наемников. Возбужденная толпа хлынула к предполагаемым обидчикам. Ванко и тут не остался в стороне и всему происшедшему оказался непосредственным свидетелем. Навстречу готовившим уже колья поострее мужикам вышли всего четверо: Краб с Серым и двое, знакомых мальчику лишь наглядно.
      – Ну что надо, бараны? - не дав опомнится резко начал Серый.
      – Ты нам не пастух, а мы тебе не овцы, - огрызнулся кто-то.
      – А кто вы? Стадо! Один блеет - остальные подмемекивают. Что столпились? Крови волчьей попробовать хотите? Кишки свернет! - Серый прошелся перед столпившимися, действительно походил он на волка в этот момент, поджарого, смертельно опасного и готового прыгнуть, - А!? Бараны! Кому рога свернуть?
      – Ты потише давай, порвем ведь ненароком!
      – Паарвете?! Если затопчете только, быдло! А мне своей шкуры не жалко! Она и так латанная-перелатанная! Что!? Зато сколько вас мы положим - штабелями, Стая до зимы пировать будет!
      Народ напирать уже переставал - оно подумать, кому досталось? Купцам, так эти знают, чем рискуют, если на охране сэкономили, с чего теперь простому люду под молотки идти? Да и наемники по всему звери опасные, тут четверо, вооружены лишь ножами, но за тонкой тканью палаток такие вещи ждать могут - кровью умоешься.
      – Ты не ерепенься, а разобраться надо, - зашумели пришедшие.
      – Так разбирайся, кто тебе не дает, - спокойно ответил Краб и положил руку на плечо - оттащил Серого, - вот как разберешься, доказать сможешь, приходи, нам расскажешь, а мы послушаем.
      – Да кто они такие - нас судить, - надрывался Серый, - Краб, дай я их расшматаю!
      – Шли бы вы по домам, не видите - ему совсем башню снесло, натворит дел, всем только хуже будет. Я вам зла не желаю.
      Понуро, втянув плечи, порыкивая для виду, медленно начали расходиться люди. Только внимательные могли бы заметить в сгущающихся сумерках как понимающе переглянулись-ухмыльнулись Краб и Серый, возвращаясь в палатку. Ночь прошла без былого веселья, в угрюмом пьянстве и лишь самые озверевшие время от времени порывались пойти кончать отморозков. Благоразумные их удерживали - резни не хотел никто. Понятное дело, что утром никто не расстроился, а многие вздохнули с облегчением - наемники сняли лагерь и лишь остывшие кострища напоминали об убывших в неизвестном направлении. Дело, однако, этим не кончилось.
      Ближе к вечеру с западной стороны клубы пыли на дороге известили о приближении конного отряда. Вновь загудел торг - не сулит ли беды появление неизвестных? Схватились за оружие, но потом вздохнули с облегчением - во главе всадников скакал Полк. Влетел на Главные ряды, погарцевал для виду и красиво соскочил с лошади. Дружинники резво посбрасывали с седел три пыльных связанных тюка-тела.
      – Ваши знакомые? - поинтересовался Полк.
      В двоих из окровавленных и вяло ворочающихся пленников опознать кого-либо было сложно - непримечательные личности, зато третью признали многие. На её ладную задницу засматривались половина мужиков на ярмарке - Стерва.
      – А, валки, добегались, - радостно зашумели собравшиеся, - а остальные твари где?
      – Падальщиков выше по течению кормят, - ответил Полк и приподнял за локти Стерву, - Миледи, вам есть, что сказать уважаемым гостям?
      На измазанном и окровавленном лице Стервы вдруг блеснула белозубая улыбка:
      – Ой, блевать от вас тянет, пошли бы, помылись - хлевом сильно шмонит!
      Всколыхнулась, взревела толпа:
      – На колья! По кругу бабу!
      Другие перешептывались:
      – Огонь малышка, с такой бы покувыркаться!
      – Она тебе яйца отгрызет, не подавится.
      А Ванко Стерву было жаль. Сила в ней чувствовалась, шальная и необузданная но очень притягательная.
      – Что делать с ними будешь? - поинтересовались у вожака.
      – По закону. Только кончим тихо - не звери мы кровавые зрелища устраивать, и вам не позволю, не по-людски это видом крови и мучений взор услаждать. Ночь переночуют а поутру отведем в лес и кончим, - вскочил в седло Полк и дал знак забрать пленников.
      В багряной дымке заходящего солнца величественным монументом застыла фигура всадника. Еле развевающийся длинный плащ, будто сложенные крылья, придавал сходство со спустившимся с небес ангелом-спасителем. Полк казался выше и мощнее, его осанка, уверенный вид говорили, кричали о том, что этот человек не умеет сотрясать воздух пустыми словами. Он пришел сюда навсегда.
      – И впредь на нашей земле я непотребства терпеть не намерен. Так будет!

ГЛАВА 3

      Сельский дурачек, плод кровосмесительной связи своих родителей, пригревшись на центральной площади, самозабвенно лепит из конских катышков нечто, напоминающее отдаленно фигурку человека. Похоже, он мнит себя Творцом и твердит об этом прохожим. Люди снисходительно улыбаются, он безобиден и кроток, он не в состоянии вызвать гнев богов. Великий ученый-алхимик в своем храме знаний, среди реторт и пробирок изучает тайнопись человеческого кода. Он жаждет сделать человека совершеннее: сильнее, умнее, быстрее и знает, как это сделать. Но догадывается ли он, беспечный, что порождает Чудовище?
      Что станет мир без торговли? Не думайте, что караваны просто везут товар, в алчной надежде потуже набить мошну владельцев. Караваны несут свежий воздух, с их приходом в сердцах людей оживает надежда - они не чувствуют, что оторваны от всего мира, потому что их с другими удаленными и разрозненными поселениями-бусинами связывает в ожерелье Жизни тончайшая нить - караванная тропа. Конечно, купцов уважают. Естественно, купцы извлекают прибыль, но посудите - их работа в стократ опаснее и сложнее, чем труд земледельца. Сейчас караваны не те, что раньше, караван теперь в первую очередь слаженная боевая единица, караванщики - братья по оружию, несущие в своих душах груз ответственности за судьбы тех, к кому ведет их тропа. Разумеется, купцы богаты и могут позволить себе многое, чтобы снять скопившееся напряжения. Купец, владелец одного из самых процветающих на Пути караванов, всегда слыл горячим поклонником женской красоты. Последняя из приобретенных превосходила всех, виденных им ранее. Юное и стройное, почти детское тело рабыни будило желание, воспламеняло волнение в чреслах даже у тех, кто отвергал женственность в детях, предпочитая для утех зрелых любовниц. Она услаждала взор хозяина, но ровно до тех пор, пока тот не взвел её на ложе. Там его постигло величайшее разочарование - приобретенная оказалась пустышкой. В её молчаливости и замкнутости и раньше усматривали скудоумие, теперь же все убедились окончательно - баснословная цена была отдана за идиотку. В постели рабыня лежала безвольным мешком, не понимала, что от нее хотят и лишь пялилась в потолок своими огромными глазищами. Не стоит винить купца в том, что вместо даров любви и нежности, он начал ласкать свою наложницу плетеной нагайкой. Сложный, змеящийся узор меж её лопаток был ничем иным, как следами регулярных и изощренных порок. Впрочем, ей было все равно - при каждом ударе кнута она только вздрагивала и сжималась точно так же, как раньше, когда хозяин входил в неё.
      Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
      Верно говорят - очень многие из новшеств являются ничем иным, как давно забытыми, либо просто претерпевшими изменения явлениями. "Старая сказка на новый лад", - прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенных на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами - что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища. Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались собравшись несколькими родами, ночуя на суше - летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
      – Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… просто сейчас упростили все, предание сделали, - рассуждал Сивый, - а суть такая же.
      – А вдруг и правда - ходит, - возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
      – Кто его видел?
      – Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
      – А осознает?
      – Повернет мир к возрождению либо гибели окончательной.
      – В сказку хочешь поверить, придет за тебя и все сделает?
      – Да пойми ты, это не религия это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
      – Ходил и детей водил.
      – Про второе пришествие слышал?
      Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
      – Ну, завернул, второе пришествие, он может еще и мертвых поднимет?
      – Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь - как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
      – А во что верить? В драконов? Кто Войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род - будем выкарабкиваться. А так - никому мы, нафиг, не нужны! Ты говоришь - спаситель ходит, тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы, вон, тоже летают, толку, может и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
      – Кочевники рассказывают, тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст - станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
      – Тебе, Кулак, видно миром поуправлять никак не терпится, хутора своего мало, - беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
      Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ей в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся - по телу пробежала волна тепла и успокоения.
      – Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
      – Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
      – И ему не веришь?
      – Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
      – Почему? Многие к нему пришли.
      – Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны - сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.
      – Посмотрим, - кивнул Кулак, - тут я с тобой согласен, Напастей еще тех не видели, от которых он беречь рвется.
      – То-то и оно.
      Лес тихо шумит, шелестит листвой. Будто и не было Войны, будто не осталось за спиной почти уже двух десятков лет растерянности, испуганного недоумения и отчаянного желания выжить. Спокойные, мирные звуки природы. Словно не рыщут в глубине странные, невиданные ранее создания - огромных размеров волки с почти человеческими глазами. Едва ощутимое дуновение ветра, шевелящего прибрежный камыш и несущего радостную свежесть приближающегося утра. Запах наступающей весны в месяц, считавшийся до Войны первым месяцем лета. Люди сидят у костра, курят, беседуют - картинка из потерянного прошлого, артель рыбаков на привале. Нет вчера и нет завтра, есть только сейчас - расслабленно текущая действительность, словно вырванная из уже уничтоженной, кажущейся чужой реальности. Люди отдыхают. Люди научились наслаждаться каждым мгновеньем. Они познали вкус родниковой воды и куска черствого хлеба. Теперь они знают цену прожитого дня. Да, они многому научились за этот короткий, в половину поколения, промежуток времени, но и многое забыли. Например, они уже не умеют удивляться - их не беспокоит, тревожит, да, парящий в небе дракон; они остались бы равнодушными, узнав, что солнечные горячие пляжи далеких вожделенных стран теперь скованы льдом; они спокойно принимают даже то, что смертельно израненный человек без квалифицированной помощи через месяц сам становится на ноги.
      – Хорошо как, - вздохнул Кулак, - давно так тихо не было. А? Может и наладится? Кута смотри - чистая, как встарь.
      Свежи были воспоминания - воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
      – Очищается помаленьку.
      – А я вот боюсь. Тебе порой не кажется, смотришь на лес - вроде все как прежде, и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу порой такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
      – Да, сосед, тебя послушать - хоть в петлю, пойдем по палаткам, молодые пусть службу бдят.
      Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась Война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас - выглядят на все семьдесят. И то правда, год после Войны один за два разменивается и то лишь тем, кто выжил.
      Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят - путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания - и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора - ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца - в селении всё в порядке, уберегли боги от непрошенных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился ещё и по новому жителю хутора. Ведь разобраться - своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником и не называл никто. Пока сам не узнаешь - не поймешь радости и удовлетворения, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо внятно произносит:
      – Ка-а-ак де-ела, п-пацан?
      Язык плохо слушается гостя - насквозь разорванная щека срослась уродливой маской, неестественно растягивая рот и перекашивая челюсть. Ладони отказываются повиноваться хозяину - они лишены плоти и хрупкая пленка молодой кожи плотно обтягивает лишь тонки кости и сухожилия, грозя лопнуть при каждом движении. Не обнаруженные сразу переломанные ребра и ключица срослись, как пришлось, поэтому тело человека несимметрично выгибается вправо. Из живого мертвеца он превратился в беспомощного калеку, но, один раз придя в себя, тот уже не позволяет беспамятству овладеть сознанием.
      – Хорошо, а твои?
      – Нормально, где я?
      Короткие фразы неповоротливым языком превращаются в надрывное растянутое мычание, но понимать собеседника Ванко не составляет большого труда.
      – Хутор Сивого, моего отца - Ручей.
      – Давно?
      – Почти месяц.
      – Скоро торг?
      – Завтра едем.
      – Я с вами.
      – Нельзя, никак нельзя! Не довезем мы тебя, ты ведь очнулся только!
      – Зовут как?
      – Ванко Сивый, а тебя?
      И тут незнакомец задумывается, будто забыл свое имя, и закрывает левый глаз. Он закрыл бы и правый, но безобразное веко лишь нелепо дергается и гость оставляет тщетные попытки. Он замирает на несколько мгновений, потом его передергивает и из горла раздается неприятный клокочущий хрип. Ванко в замешательстве осознает, что слышит надрывный смех.
      В последовавшем непонятном бормотании паренек выхватывает лишь одно слово.
      – Рахан? - переспрашивает он
      – Да, - отвечает спасенный, после чего неожиданно резко и сильно сжимает запястье мальчика своими жуткими, на первый взгляд, лишенными мышц пальцами и быстро, жарко, приблизив вплотную кажущееся безумным лицо, излагает свою просьбу. Потом он откидывается назад и бесконечным заклинанием шепчет:
      – Найди, пацан!
      Ванко сидел на носу лодки, всматривался в приближающиеся родные стены, вспоминал события двухнедельной давности и гадал - в каком состоянии встретит его Рахан. Было немного неловко - не оправдал надежд и не выполнил задания, но при этом сделал все, что мог, совесть мальчика была чиста. Вдали уже можно было различить фигурку караульного на вышке и скапливающихся на берегу муравьев-людей. Очевидно, путешественников уже заметил бдительный смотрящий и у маленькой пристани собрались встречающие.
      Дружественные объятия остававшихся охотников и слезы на глазах бросившихся обнимать женщин - достойная награда вернувшимся путешественникам. В маленькой закрытой общине отсутствие каждого члена ощущается достаточно остро. Полное неведение о судьбе отправившихся в далекую дорогу заставляло домочадцев каждый день с тревогой вглядываться в ту сторону, куда ушли половина боеспособных мужчин рода. Поэтому их возвращение без потерь и в полном здравии стало отличным поводом для праздника.
      Ванко диву давался: в всеобщей суете и приготовлениях создавалось впечатление, что на хуторе живет в два раза больше народа - все высыпали во двор и деловито сновали между постройками, собирая на стол. Паренек осмотрелся - во всеобщем радостном слегка хаотичном движении резко выделялась отстраненная одинокая фигура. Человек сидел на положенном на бок бревне у длинного коровьего хлева, понурив голову, положив на колени руки с опущенными ладонями. Мешковатый поношенный балахон с капюшоном, похоже, был извлечен из кучи старья, хранившегося на чердаке главной избы. Темно-серые потертые брюки с выцветшей алой каймой сбоку, наверное, были найдены там же. Скрывающий лицо капюшон и знакомая перекошенность в плечах, пронизывающая весь облик отрешенность, ошибиться было невозможно - Рахан нашел в себе силы выйти погреться в скупых лучах солнца. Сивый сказал после:
      – Правильно, что он рожу закрывает - бабы и без того дитя выносить не могут.
      И действительно, жительницы хутора, проходя мимо, не отваживались даже глянуть в сторону бедняги и какая-то непреодолимая сила заставляла их огибать ссутулившуюся фигуру на почтительном расстоянии. Ванко не брезговал - настоящим мужчинам не подобает смущаться при виде шрамов, полученных в бою.
      – Рахан, - окликнул он, подойдя почти вплотную.
      – А, привет, пацан, - Ванко встретил усталый взгляд гостя, - как сплавали?
      Рахан во время разговора все еще коверкал речь: растягивал гласные, глотал звуки, трудно давались "р" и "с".
      – Хорошо, торговали удачно, солью запаслись.
      – Не встретил?
      – Я искал, не было, все стоянки осмотрел.
      – Ничего, не переживай, уже скоро, я знаю.
      – А ты как? Ходишь уже?
      – Как видишь. Марионетка ломанная.
      Позднее Ванко убедился - своими резкими переваливающимися движениями Рахан действительно походил на тех неуклюжих кукол, с которыми выступали бродячие артисты на ярмарке, управляя конечностями деревянных рабов при помощи грубых нитей. Нога и та, вроде бы тщательно выправленная Сивым, после выздоровления оказалась короче левой.
      – Интересно было? - спросил Рахан.
      Спросил, скорее всего, просто так - глаза были пустые, словно сознание человека перенеслось в иной далекий мир. Ванко присел рядом.
      – Интересно. Весело. Я там Полка видел и Лекаря, ну, который тебя смотрел. Ох и здоров он драться - четверых бугаев пожил, двоих голыми руками насмерть. Про тебя спрашивал.
      – Про меня? С чего? - оживился, слегка встревожился Рахан
      Видно было, что визит Лекаря не остался в памяти пребывавшего в горячке человека. Ванко в двух словах рассказал о посещении, о том, как рекомендовали резать руки, упомянул, что Рахан будто даже узнал врача.
      – Может быть, - задумался мужчина, - говоришь, без оружия с четырьмя управился? Неужели кто-то ещё в живых остался…
      – Кто?
      – А, не важно. У кого он служит? У Полка? Что за он?
      Пришлось рассказывать и о Полке, вспомнил Ванко об обещании Лекаря заглянуть в гости проведать больного.
      – Ну-ну, посмотрим на твоего эскулапа, - пожал плечами Рахан.
      За разговором время подготовки к застолью пролетело быстро. Позвали Ванко, не забыли и о госте. Стол накрыли в главной избе, достали из кладовок последние запасы - наступает лето, а значит будет новый урожай, и вновь заполнятся порядком опустевшие ледовые схроны. Впрочем, Сивый был хозяином рачительным и даже сейчас, после зимовки, кухаркам было чем попотчевать родичей. Как положено подняли сразу ковш с медом за возвращение. Все разговоры, понятное дело - об ярмарке. Вернувшиеся наперебой делились впечатлениями, пересказывали истории, услышанные у других, либо те, участниками которых стали сами.
      Рахан присел в угол стола так, чтобы здоровая половина лица была обращена к собравшимся. Странно, но видно было, что к своему уродству он относится абсолютно безразлично, просто не хочет смущать трапезничающих малоприятным зрелищем. Он не спеша плотно поел и собрался было попрощаться с хозяевами, застольные разговоры, похоже, его не интересовали, когда напротив, подвинув хуторян, уселся Сивый.
      – Ну как, мил человек, оклемался немного?
      – Жить буду, отец.
      – Что ж тебя так угораздило?
      – Да знаешь, как бывает - ищешь что-то безуспешно, потом вдруг узнаешь, что вот оно, совсем рядом, только руку протяни. Тут тебя и переклинивает. Бросаешься очертя голову. Вот и я кинулся. Сил не рассчитал, не успел за день дойти, ночь в поле встретил. Все просто.
      – И зачем же ты так стремился?
      – Все мы стремимся каждый к своему, - покачал головой Рахан, - Без чего мне не жить, тебе может и даром не надо.
      – Не хочешь говорить - и ладно. А кто ты, откуда будешь - тоже секрет?
      – Кто я? Бродяга. Пришел с запада - там таких много Война оставила. А здесь у вас словно и не было ничего.
      – Войну помнишь?
      – Я в ней участвовал.
      Вот так обыкновенно - участвовал в войне, о которой толком-то и сказать никто ничего не мог.
      – Я знаю о ней не больше твоего, отец, - предупредил дальнейшие расспросы Рахан.
      – Какой я тебе отец - мне тогда тридцати не было, ты, если оружие держал, тоже не пацаном воевал.
      – Да, приложила тебя жизнь, считал, постарше будешь.
      Зато по изувеченному изможденному лицу собеседника возраст определить было достаточно сложно. Длинные русые волосы, схваченные на затылке в хвост, однако, сединой тронуты не были. Определенно, подумал Сивый, полтинника ему все же не дашь.
      – С оружием, выходит, управляться умеешь, - сделал вывод старейшина.
      – Какой из меня теперь вояка, - хмуро усмехнулся бывший солдат и протянул Сивому руки.
      Тонкие белесые пальцы мелко подрагивали и больше походили когти хищных птиц, каких полно было до Войны по лесам. Плоть на ладонях практически отсутствовала, кожа чуть не просвечивалась и больше походила на перепонки гусиных лап.
      – А ещё что делать способный?
      – То, чему раньше учился, теперь вряд ли кому понадобится. Ты не беспокойся, я тебе обузой не стану - недельку ещё подтянусь и дальше пойду. Отплатить, жаль, мне тебе за заботу нечем.
      – Ты это брось, - махнул Сивый, - что мы, не люди. И жить здесь будешь, пока не поправишься.
      – Да ну, кости все равно уже не выправятся, да и руки… Послушай, возьми мой жилет, - Рахан выпрямился, попытался расправить плечи, досадливо сморщился и снова ссутулился-скособочился, - Мне сейчас его уже не одеть. А вещь хорошая - любой удар держит, он и до войны бешенных денег стоил.
      – К чему он, я человек мирный, - прищурился старейшина.
      – Не скажи, времена, сам видишь. А нет - продашь, знающие люди неплохую цену дадут.
      – Ну, отказываться не стану, а ты все-таки не торопись, поживи у нас маленько.
      – Боюсь, боюсь не успеть, извини.
      – Тебе виднее.
      – Не обидишься, оставлю я вас, пока слабый совсем, утомляюсь быстро.
      – Конечно, отдыхай.
      Сивый встал и протянул гостю руку. Рахан на миг замешкался, потом ответил на рукопожатие. Жутковатое ощущение, словно скелет ладонь стискивает, оценил старейшина, но виду не подал, пожал осторожно, однако тонкие пальцы оказались неожиданно сильными. Глава рода едва заметно кивнул, калека оперся рукой о столешницу и натружено приподнялся.
      – Счастливо.
      – Иди с богом.
      Вечер отпраздновали, а утром следующего дня все уже будто позабыли о минувших праздниках. И без того короткое лето не позволяло расслабляться - за оставшиеся четыре месяца относительного тепла необходимо запастись на долгие холода.
      Рахан и тот проникся общим порывом - сидел на своем бревне и мастерил костыль. Ванко несколько раз пробегал мимо, времени, однако у него не было, работой были заняты все. К полудню мальчишку от физического труда освободили и отправили наблюдать на вышку, на поле не хватало мужских рук.
      С самой высокой точки открывался отличный вид - река, лес, открытое пространство окрест хутора с копошащимися людьми и дорога вдоль берега с клубящейся на горизонте пылью. К поселению вновь приближались гости.
      Предупрежденные Ванко, поселенцы организованно стянулись под защиту стен, считанные мгновенья - и пространства между заостренными кольями ощетинились хищными жалами самострелов. Обученные суровой жизнью, хуторяне при возникновении опасности действовали быстро и слаженно. Потянулись минуты ожидания. Напряженные мужчины всматривались в сторону дороги, кто - поглаживая ложе арбалета, кто - массируя переносицу, готовя глаза к прицельной стрельбе.
      – Что там, - опираясь на аккуратную трость-костыль взобрался на насыпь к Сивому Рахан.
      – А черт-те её… от города идут, может, Полк со своими.
      – Так чего прячемся?
      Старейшина недоуменно посмотрел на пришельца - разве первый день живет в смутное время этот человек?
      – Береженого боги сберегут.
      – А не боишься - Полк силой прибрать вас вздумает?
      – Не сейчас - ему пока и города хватит.
      – А город - он большой?
      – Устье-то? Там до войны тыщ шестьдесят жило, так себе по тем меркам. Но узловой - Елену с Трактом и метрополией связывал. Сейчас, говорят, тысяч десять населения, в Осетрово огородились, так раньше порт назывался.
      – По нынешним временам - полис. А центр здесь где был?
      – Иркут - я сам оттуда. Провинция в полмиллиона и точка неподалеку стояла. Вот и шарахнули по нему, еле ноги унес. Ну, гляди - подходят.
      На этот раз кавалькада всадников явно не собиралась сворачивать к воротам поселения. Неспешной рысью мимо настороженных жителей проследовали знакомые наездники - дружина Полка. Свои-то свои, а ухо востро держать надо, жизнь наступила дикая, кругом лес полный волков и человек человеку того и гляди лютым зверем обернуться готов. Уже собрался было Сивый вздохнуть с облегчением, как от удалявшейся группы отделился человек, махнул рукой остальным и чуть не галопом устремился к хутору. Принесла, нелегкая. Отряд, впрочем, движения не прекратил и менять его направления не стал.
      Через мгновенье у частокола гарцевал на невысоком мохнатом коне молчаливый Лекарь.
      – Впусти его, - попросил Рахан.
      – А то, попробуй не приветь, - пробурчал старейшина, - знакомец, все-таки?
      – Похоже.
      – Работы невпроворот, а они шныряют, людей смущают. Открывайте створки, да в поле все, отбой!
      Рахан, в подобных вопросах человек бывалый, сразу приметил - тренировкам по сбору населения для обороны хутора здесь уделяли внимание. Пускай несколько неуклюже, но без лишней суеты мужики отложили оружие и вернулись к прерванным делам. Внутри остались лишь старейшина да бывший солдат.
      – Мир тебе, - приветствовал Лекаря спускающийся вниз Сивый, - я понимаю, не со мной ты повидаться приехал?
      – И тебе мир, хозяин, правильно понимаешь.
      – Ну, мешать не стану, сейчас на стол соберут.
      – Не надо, благодарю, мне ещё своих догонять.
      На нет и суда нет - у главы поселения проблем по горло, да и мешать разговору этих людей желания нет. Оба странные, а значит опасные и тайны их Сивого не интересуют, себе дороже.
      Тем временем Лекарь напряженно всматривался в искалеченного человека. Тот в ответ смотрел спокойно, без эмоций, всем своим видом демонстрируя безразличие. Молчание затянулось.
      – Ключник? - наконец решился гость.
      – То, что от него осталось, Док, здравствуй.
      – Здоров, мог сразу догадаться, потолкуем?
      Со стороны было видно, что встреча принесла обоим некоторое облегчение, однако особой радости это ни у одного из говоривших не вызывает.
      – Пойдем на берег, на солнце кости погреем, там поспокойнее.
      Они вышли за стену и не торопясь направились через поле к берегу Куты.
      – Как тебя сюда занесло? - поинтересовался Лекарь
      – Долгая история, а сам?
      – Да тоже…
      Казалось, собеседникам трудно друг с другом общаться. Нечто связывало их, общее прошлое тяготило и не позволяло расслабиться, тяжелым гнетом подавляло эмоции встретившихся товарищей.
      Они дошли до невысокого обрыва, уселись рядом на прогретую траву и, не разговаривая, стали следить за ровным бегом волн. Стоило видеться ради того, что бы не осмелиться взглянуть в глаза друг другу?
      – Мы не враги? - нарушил долгую паузу тот, кого Док назвал Ключником.
      – Нет, нам нечего делить, - ответил Лекарь.
      – Хорошо. Я знал, что увижу тебя.
      – А я должен был догадаться.
      – Почему?
      Они говорили коротко и односложно, с трудом подбирая и тщательно взвешивая каждое слово.
      – Специфика. Ты со своими железками, я с медикаментами. Нам необходимо сохранять профессиональные навыки, поэтому было заложено чуть меньше агрессии и несколько больше рассудительности.
      – Что они с нами сделали Док? - Рахан вновь рассматривал свои дрожащие ужасные руки.
      Человек, долгое время демонстрирующий окружающим свое отстраненное отношение к обстоятельствам, сейчас пребывал в состоянии, близком к истерике. Прошедшее умеет вернуться окольным путем и нанести предательский удар в самое незащищенное, лишь ему известное место.
      – Не знаю. Поверь, я ведь специалист высокого уровня, как и ты, как каждый из нас, но не могу даже предположить, каким образом Росген добился полученных результатов.
      – Я думал - химия.
      – Нет, - покачал головой Лекарь, - или не только. Слишком продолжительное действие. И чёрт его знает, какие побочные эффекты. У нас ведь с тобой невероятный потенциал живучести.
      – Живучести? - Рахана трясло.
      – Живучести, не выживаемости, психику к таким раскладам не готовили. Вот здесь, - Док постучал себя по темни, - мы самые обычные люди.
      – Обычные? - похоже, в существующей действительности Ключника удерживали лишь обрывки фраз Лекаря.
      На грани срыва, в одном шаге от безумия - это состояние стало бы признаком шизофрении для Дока, если б не было таким знакомым.
      – Обычные, Ключник, - повторил он, успокаивающе положив руку на плечо собеседника, - самые обычные. Слабые и беззащитные, просто в наших жилах теперь черте что, вместо крови.
      Какое-то время они вновь молча смотрят на воду - поникший обессиленный Рахан и спокойный печальный Лекарь. Оцени танец языков очищающего пламени, пожирающего бывшие некогда лесными великанами головешки, или игру перекатов вездесущей воды, ласкающей прибрежный песок, вымытый из несокрушимой породы. Насладись зрелищем, затаив дыхание. Это успокаивает. И этому обучают, чтобы ты смог охладить возбужденный реактор в своем мозгу.
      – Ты не прав, Док, - Ключник постепенно приходит в себя, - мы вообще не люди, мы монстры.
      – Порой мне тоже так кажется, иногда я чувствую, что, одарив одним, нас лишили другого.
      – И чего же?
      – Души.
      – У нас похитили все. Душу? Ты веришь в бога?
      – Нет, ты ведь знаешь.
      – Слышал, местные уже поклоняются драконам?
      Рахан досадливо сплюнул, словно упомянул о чем-то мерзком, жутком и не имеющем права на бытие.
      – Не суди их, - невозмутимость Лекаря нельзя нарушить, - люди не знают ЧТО они такое.
      – А что знаем мы?
      – Тебе нужен ответ?
      – Можешь считать меня сумасшедшим, - Ключник поднял глаза на впервые улыбнувшегося Лекаря и скупо ухмыльнулся сам, - ничего смешного, но я знал человека, способного пролить свет на все вопросы.
      – И где он?
      – Пропал.
      – Как думаешь жить дальше?
      – Верну долги, там посмотрим.
      – Приходи к нам.
      – Вы знаете, чего хотите?
      – Мира, развития, люди хотят поднять голову, люди желают стать такими, как прежде.
      – Люди сами все просрали и мир этот уже не спасти, не тешь себя надеждой, теперь люди - паразиты, вид скоро передохнет и без посторонней помощи.
      – Полк хотя бы пробует все исправить.
      – А почему не сам?
      – Не замечал? Мы с тобой не можем отдавать приказы, я думаю, где-то на задворках сознания прописана роль исполнителя, советчика, но никак не лидера.
      – Гипноз, мать его.
      – Тех спецов, что могли его ломануть, уже сожрали волки… Знаешь, Ключник, возьми вот это, - Лекарь протянул небольшой треугольного очертания предмет, завернутый в темную тряпицу, - забрал у одного мудака, у меня свой есть, а тут еще шесть пчелок осталось, может пригодится.
      – Ну спасибо, я свое добро все растерял.
      Люди встали и попрощались. Попрощались, как равные, как уважающие друг друга два близких человека, как друзья.
      Почему никто не верит в случайности? Откуда слепая уверенность в том, что любое происшествие является закономерным следствием предшествующих явлений? Три старухи тупыми ножницами кромсают нити людских судеб, вяжут в узелки на память отрезки значимых событий. Им дело, в каком месте и какая нить окажется в конкретное время под скрещивающимися лезвиями их инструментов? Да им наплевать, они вообще ни черта не видят. А вот гляди ж ты - звенящая тетива жизни одного человека раз за разом оказывается в досягаемости их костлявых рук. Стечение обстоятельств?
      В том, что Ванко взяли на охоту, впервые в жизни доверили легкий арбалет и определили место в цепи, не было ничего удивительного. В двенадцать лет пора взрослеть - потом, может, и не успеешь. В том, что паренек слегка сбился и вышел к реке несколько западнее точки сбора, тоже тяжело усмотреть вмешательство внешних сил - он ведь не заблудился, просто в его возрасте рано быть безошибочным следопытом. Когда мальчик увидел на дороге двух всадников, то даже не испугался - они-то его не заметили. А в тот момент, когда он узнал в одном из них Полка, настороженность сменилась радостью - этого человека Ванко по праву считал защитником оскорбленных и вообще хорошим знакомым. Он подошел и поздоровался, командир, как и следовало ожидать, высказал приветствие и участие. Его спутник был немногословен, лицо второго наездника плотно скрывал стальной шлем с глухим забралом-щелью. Некоторое время они оставались на месте, разговаривая ни о чем, до тех пор, пока вдали не показались родичи мальчика, обеспокоенные его отсутствием.
      – Ну, беги, малыш, и мы тоже не станем задерживаться, мир тебе, - подмигнул Полк.
      – Доброго урожая, - ответствовал Ванко и совсем уже было собрался бежать к своим, да только совершенно СЛУЧАЙНО бросил взгляд на руки его спутника, сжимающие поводья.
      Он поднял полные ужаса глаза и в узком провале забрала незнакомца прочитал понимание и не меньшую обеспокоенность, после чего во всю прыть бросился к охотникам.
      Ванко, бывало, испытывая неподдельный страх, вслушивался в вечерние сказки старших об оживших покойниках. И пускай ночные кошмары в свете дня всегда кажутся пустыми опасениями, нельзя строго осуждать ребенка, испугавшегося при виде такого зрелища.
      Увидевшего, что узкие кожаные ремни крепко сжимает знакомая кисть. Зловещая трехпалая клешня казненного дружинниками преступника Краба.

ГЛАВА 4

      Возьми поудобнее тяжелую инкунабулу священных писаний, перелистай плотные желтые страницы. Вдохни полную грудь воздуха и благоговейно проведи пальцами по запыленным строкам. Узри, как пламенеющие буквы складываются в слова заветных текстов. Здесь ты найдешь все потаенные знания мира. Секреты его Властителей и откровения об устройстве Жизни. Вот Обетованное и Творец в окружении сияющих Ангелов. Извечным антагонизмом Геенна, где Иблис полноправный хозяин и Окаянные - челядь его. Прочти фолиант и захлопни кованый оклад. Еще остались вопросы? Да. Узнал ли ты что за боги правят в Чистилище и какие серафимы у них в услужении?
      Есть люди, рожденные для правления, есть люди, способные лишь пресмыкаться на самом дне. Иначе как объяснить, что грозный боец со смертоносными навыками безропотно подчиняется своему Хозяину - слабому и тщедушному, пускай и влиятельному, человеку? Почему один радеет о собственном благополучии и процветании, не взирая на бушующие за стенами ветры перемен, а другой замыкается в скорлупе одиночества и довольствуется объедками с барского стола, с готовностью повинуясь и с жаждой пуская кровь по одному мановению руки? В критической обстановке выживают не сильные телом, а гибкие духом. Кто-то ломается, как могучее дерево, сраженное грозовым разрядом, с треском рушась на землю и подминая под собой все живое. Так скажете вы и будете, наверное, правы. Хозяин даже не боится своего слуги, он относится к нему как к собаке, преданность которой можно заслужить обглоданной костью, а свободу ограничить длиной цепи. В принципе, Хозяин ничего не боится - он член могущественного клана, одно упоминание о котором остужает буйные головы. Но он расчетлив - зачем привлекать к решению мелочных проблем своего заведения свору гончих, когда во дворе сидит на крепкой привязи матерый волкодав? Но однажды Пес удивляет Хозяина. В один из дней тот по своему обыкновению с утра занимает далекий темный угол и лишь глаза изредка стекольно поблескивают из сгущающегося под лестницей мрака. Все как всегда - там его столик и никто из завсегдатаев не претендует на сомнительную уединенность этого места. Однако именно в этот день приезжают новые посетители. Конечно, им нет дела до прислуги, но девушка-рабыня, имущество главы прибывших, словно по нахоженной тропе направляется к молчаливому Псу. Гибкий стан и незримая аура заставляют постояльцев непроизвольно оборачиваться вслед девушке, но все впечатление портит пустой отсутствующий взгляд на прекрасном лице. Она с безрассудством безумной, не обращая внимания на налитые кровью, мутные от переполняющего организм алкоголя глаза, кладет свою изящную руку на мощное плечо. Не плачь, говорит она, поглаживая вздыбившиеся на затылке волосы. Не плачь? Удивляется Хозяин, невольный свидетель сцены. Никогда, ни одного раза не видел он слез в глазах своего слуги.
      Разве может появиться вода в давно иссушенном, засыпанном пеплом колодце, стоящем посреди пышущей адским жаром пустыни?
      Когда сгущается сумерки, лес наполняется шуршащими мелодиями ночной жизни. Здесь почти нет резких звуков, только изредка, где-то вдали отголосками обрывается крик жертвы, настигнутой хищниками. Чаше в наступившей тишине слышен лишь шелест ветвей под весом древесных обитателей, потрескивание и скрип стволов-великанов, эхо мелких шагов осторожных травоядных. Движения мягких лап сумеречных охотников, как правило, не может уловить ни один орган слуха. Опытный лесовик в состоянии вычленить из общей какофонии любой звук, определить место, из которого он проистекает, и принадлежность к какому-либо событию. Если он способен его сопоставить с чем-то, слышанным ранее. Поэтому всегда заставляет насторожиться, обратиться во внимание все, выходящее за границы опознаваемого, пусть даже удаленное, еле уловимое, находящееся на пороге чувствительности человеческого уха. Как, например, тихий глухой хлопок в глубине леса, словно выход газов, выталкивающий пробку из закупоренной бутыли браги.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.