Эгида - Охота на скунса

– В этой книге вы найдете все ответы, – промямлил он.

– Ладно, давай рви когти отселя! – прорычал татуированный, человек в глубине души добродушный, даже добрый, что он тщательно скрывал, ибо это качество не слишком вязалось с его общественным положением.

Когда проповедник исчез, а вертухай закрыл железную дверь, Ржавый взял книгу, полистал ее и положил обратно на нары.

– Кто тут грамотный, можете читать, – разрешил он.

Охота покрутить книжицу возникла у многих, некоторые даже полистали, почитали кое-что, но в конце концов бросили. Савва взял ее и, раскрыв на одной из страниц, прочел:

"И сказал Он Лазарю: «Встань и иди».

Все поплыло перед глазами у Саввы. Эта книга называлась «Евангелие», и в ней действительно было много ответов на многие вопросы. Когда Савву переводили в другую камеру, Ржавый, к тому времени успевший искренне полюбить его, любезно разрешил забрать книгу с собой:

– Ты, Саввушка, сам такой же исусик, тебе это в самый раз, а мы уж как-нибудь вашими молитвами…

Это тюремное Евангелие Савва до сих пор носил с собой во внутреннем кармане куртки.

Его очень поддержала тогда эта книга. И когда Савва ушел на свободу, он даже пытался отыскать того проповедника, который приходил к ним в камеру. Он пошел в ближайший храм, но батюшка только покачал головой, выслушав его рассказ:

– Ловцы душ, адвентисты, должно быть, наведывались, – сказал он, перекрестившись. – Видите как, везде, где православный священник не успеет, они пролезут. Надо и мне пойти к узникам. Но нет худа без добра, принес и еретик слово Божие.

Савва дотронулся до кармана, где лежало затрепанное Евангелие. «Чти отца твоего и мать твою», – подумал он. А для этого их надо было найти.

Он встал и снова пошел к тому дому, который казался ему самым знакомым.

Вот детская площадка с остатками песочницы и металлическим остовом качелей. Детей не видно. Их давно перестали выпускать одних во двор, да и выпускать, в сущности, некого. Дети в России перевелись. Савва попытался представить себе, как выглядел этот двор тридцать лет назад, когда в песочнице еще оставался песок, а качели были целыми. На скамейках сидели мамаши с колясками, бабушки с вязаньем… Он зажмурился. Нет, возникавшая картина была лишь воображаемой, ей не хватало плоти и крови реального воспоминания: не было у бабушек и мамаш узнаваемых лиц, и дети вокруг были лишены индивидуальности. Савва еще раз закрыл глаза и пришел к горькому убеждению: он никогда не играл на этой площадке. Он вообще не жил здесь ребенком.

Хорошо, а взрослым? Почему этот двор все-таки кажется знакомым? Он посмотрел на полуразвалившуюся скамейку, от которой остались лишь чугунные боковины, соединенные между собой несколькими рейками, на которых при всем желании нельзя было бы усидеть. И вдруг яркая настоящая картина пронеслась перед его внутренним взором.

Темно. Прохладно, но не холодно. Фонарь освещает стоящий рядом клен, усыпанный желтыми листьями, и они кажутся золотыми. Трава под фонарем еще совсем зеленая. Ранняя осень, видимо – сентябрь.

Высокий плечистый парень, очень хорошо знакомый Савве, сидит на спинке скамейки, поставив ногу на сиденье, и играет на гитаре. Рядом примостились две девчонки, они время от времени перешептываются между собой и хихикают. Савва стоит рядом и внимательно следит за одной из девчонок, одетой в черные брючки. Савва отчетливо вспомнил свое чувство, вернее, чувства, потому что их было много одновременно: любовь, ревность, растерянность, страх. Он не понимал, как относится к нему девчонка в черных брючках: смотрит ли она сейчас на парня с гитарой, потому что искренне восхищается им, или она просто хочет позлить его, Савву, вызвать его ревность. И то, и другое ему не нравилось. А ведь она бывала и совсем иной – ласковой, понимающей. За что же она сейчас так безжалостна с ним? Этого он не понимал и мучился.

Картина погасла, погас волшебный фонарь. Савва постарался вспомнить имена этих людей, образы которых внезапно выплыли из его запертой памяти, но не смог. Не знал он и того, что случилось дальше. Может быть, эта девчонка в брючках стала его женой, а может быть, в тот вечер бросила его, потому тот день и запомнился? Это было равновероятно. Савва прислонился к тому самому развесистому клену, который только что привиделся ему в своем осеннем уборе. Дерево-то помнит…

Сейчас клен был серым и голым, только где-то на самой его вершине болтались потемневшие листочки. Но Савва отчетливо чувствовал, что дерево продолжает жить, только замедленной, уснувшей жизнью. Внутри его под толстой корой древесина не промерзает даже в сильный мороз, но древесные соки ушли далеко под землю в корни. И все же клен жил и излучал энергию, пусть не сильную. Но он не помнил Савву, для дерева все двуногие, как и все четвероногие, – на одно лицо.

Савва снова осмотрел двор. Он снова почувствовал, что знает, что находится в одной из парадных. Но ведь он уже ходил туда, и из этого ничего не вышло, кроме того, что он вытаскивал кошку из-за холодильника и стелил новый линолеум. Ему на миг показалось, что это та самая квартира, которую он ищет, но когда он оказался внутри, то понял, что представлял ее совершенно другой. Он ошибся. Однако сейчас, когда Савва стоял и смотрел на дверь парадной, им снова овладело все то же чувство: он не только помнил эту дверь, он прекрасно знает, что находится за ней. Слева на стене – деревянные почтовые ящики, номера которых написаны коричневой масляной краской. Нижний ящик горел – подожгли хулиганы. На втором этаже с незапамятных времен стоит огромная чугунная ванна. Здесь когда-то делали ремонт, но сил стащить это чудовище вниз не нашлось.

Савва продолжал стоять опершись на клен и скрестив руки. В этот момент во двор вошли трое, излучавшие сильное грязно-красное свечение. Те, кто свечения не видят, все равно ощутили бы его, назвав чувством опасности. Эти люди направлялись куда-то с очень агрессивными намерениями. Все трое были вооружены, это Савва также видел совершенно отчетливо. И в то же время, особенно у того, который был в группе главным, в шлейфе имелся заметный зеленоватый луч страха и неуверенности. Из его подручных один имел элементы грязно-желтого. Все, что происходило, было для него скучной рутиной. Второй, напротив, временами выходил в бурый, даже бордовый. Это совсем нехорошо. По-видимому, насилие доставляет ему удовольствие. Такие люди оказываются самыми опасными. Савва всегда инстинктивно сторонился тех, кто выдавал такое буроватое, темно-красное с грязной примесью, свечение. Он видел их и среди заключенных, но еще больше их оказывалось среди нижних представителей власти – вертухаев, надсмотрщиков, людей, которые добровольно выбрали свой род занятий. Мучить других на совершенно законных основаниях для таких – замечательная работа. В старое время можно было устроиться в палачи, но палачей было мало, теперь же это доступно каждому, достаточно поступить в милицию.

Савва еще многое мог бы увидеть в этой троице, но она свернула именно в ту парадную, о которой он только что размышлял. Савва забеспокоился. Он вдруг понял совершенно ясно: они идут к той женщине, которой он помогал доставать кошку из-за холодильника. Она ведь рассказывала ему о них. Те самые бандиты, что поставили ее «на счетчик». Как же он раньше не догадался. Ведь когда она говорила, он представлял себе их именно такими. Просто забыл об учительнице и ее семье. Хотя она и живет в том самом доме, на той же лестнице, в той же квартире.

Савва двинулся к парадной. Со стороны могло показаться, что он идет медленно, даже лениво. На самом же деле он шел очень быстро, и любой другой человек рядом с ним вынужден был бы бежать, чтобы не отставать от него.

Трое поднимались пешком, как эти люди делают всегда. Они не доверяют лифтам, видя в них ловушки. Савва тихо шел на полтора пролета ниже (отметив, что на втором этаже никакой ванны нет). Отсюда он не мог видеть их фигуры, но шлейфы их сияния виднелись в проеме между пролетами лестницы. Главный на самом деле был наиболее слабым звеном. Савва понял это еще во дворе. Кто-то совершенно напрасно доверяет ему подобные задания. Агрессивности было мало, и она казалась искусственно раздуваемой при помощи рассудка. Красноватое свечение то и дело смешивалось с синим сомнением, что порождало нечто сиреневато-лиловое, что уж совсем не вязалось с задачами вымогателя долгов и киллера-убийцы. Проблескивал и темно-зеленый страх, и, как ни странно, голубоватая совесть. Ее, правда, тут же забивал раздуваемый красный. С этим человеком можно было поработать.

Гораздо хуже дело обстояло с его подручными, шедшими на полшага сзади. Один, судя до всему, был просто дебилом с агрессивными наклонностями. Он, видимо, получал определенное удовольствие от насилия над другими. Ничего, кроме агрессии, пустоты и скуки, в нем не вычитывалось. С такими Савва предпочитал не иметь дела. Учитель, бывало, говорил о душах людей, как будто их можно видеть – как говорили бы о волосах, цвете глаз, форме ушей. «Видишь, душа-то у него какая пегая, – говорил Учитель о местном авторитете, – как шкура олененка». А о душе магазинщицы из далекого поселка сказал: «Так вроде ничего, серединка на половинку, но к сердцу-то слева больно темна. И с годами все хуже, я же ее не первый год знаю. Лезет эта темнота, как туча перед грозой».

Со временем Савва тоже научился видеть души, хотя для этого ему приходилось напрягаться, свечение же он видел так, как обычный человек видит у другого руки, ноги, голову. Так вот, у первого помощника душа была серой, переходящей в черное. С таким человеком можно сделать только одно – полностью стереть все, что в нем есть, и вложить в него новое содержание. Это очень трудно и требует невероятных затрат энергии. Савва делал это только однажды, в той самой камере предварительного заключения. Но тогда от этого зависела жизнь его и многих других заключенных. Впрочем, такие люди опасны не только в тюрьме, они опасны везде.

Второй был немного лучше. Он не выдавал особой агрессии, но в нем не было также ни страха, ни сомнений. Простой человек, подчиняющийся обстоятельствам и выполняющий то, что ему говорят. Тут все зависит от того, в какие руки он попадет.

Все трое дошли до четвертого этажа и остановились. И тут в самый, казалось бы, неподходящий момент перед внутренним взором Саввы мелькнула картина: он и та девушка в брючках, которую он только что вспоминал во дворе у клена, стоят перед этой дверью. Видение мелькнуло и исчезло. Савва даже не понял, ждут ли они кого-то, или она собирается открыть дверь (а может быть, он?). Значит, это было здесь, в той самой квартире. Почему же в прошлый раз, когда он там был, ничто не показалось ему знакомым?

Наверху раздался голос:

– Ольга Васильевна, к вам.

Наступила пауза. В квартире молчали. Савва знал, что там кто-то есть. Очевидно, это было известно и этим троим.

– Ольга Васильевна, мы прекрасно знаем, что вы дома. Лучше откройте по-хорошему, вы ведь отлично знаете, что у нас есть ключ.

Ответа по-прежнему не было. Наступило недолгое молчание, после чего раздался звук открываемой двери, которая немедленно закрылась. Савва бросился наверх. Перед ним выросла массивная металлическая с сейфовым замком дверь. «Идиот, какой идиот!». – он ударил себя кулаком по лбу. Он на миг забыл, что в квартире Ольги железная дверь. В его воображении, в той картине, которая вырвалась из подсознания, дверь была совершенно другой, и Савва теперь отчетливо вспомнил ее. Это была старая филенчатая некрашеная дверь, обшарпанная и со множеством звонков. Дверь огромной коммуналки! Значит, он жил или бывал в ней раньше, до того, как туда переехала Ольга с семьей.

Но все это сейчас было не так уж важно. Главным было совсем другое. Надо было каким-то непостижимым образом прорваться внутрь, нужно спасать человека. В намерениях только что открывшей дверь троицы Савва не сомневался.

Не обижайте общество защиты животных

В это время человек, похожий на Скунса, припарковал машину на боковом ответвлении от загородного шоссе, вынул из потертой сумки мини-компьютер, присоединил свою супермощную трубочку и через несколько минут вывел на экран очередное сообщение:

Дорогой друг! Вам снова передает привет наш клиент из Страны восходящего солнца. Готовы ли вы выполнить его маленькую просьбу?

– Надеюсь, для этого не нужно ехать в Москву?

– Нет, но для этого надо быть в Петербурге.

– Так это житель криминальной столицы?

– Я бы сказал, один из отцов этого города.

– Каков гонорар, уважаемый посредник?

– Столько же, как в первом случае.

– Я готов принять данные.

– Посылаю, дорогой друг. Хорошо бы на этот раз обойтись без собачек. Нельзя сердить Общество защиты животных. Да и мне, честно говоря, было бы грустно.

– Обещаю пользоваться чисто техническими средствами.

– Спасибо, дорогой друг. Мне в самом деле жалко собак, даже если они кошки.

– Согласен. Я сам у комаров прошу прощения перед тем как прихлопнуть. Желаю вам удач, уважаемый посредник.

Давно, когда Беневоленский был пацаном, его отца пригласили на совещание в Смольный. О чем понадобилось совещаться обкому партии с профессором-урологом, Георгий Иванович не помнил, зато помнил другое, как отец несколько лет подряд с важностью рассказывал о своем посещении Смольного, о том, как всех пропускали по спискам, а после совещания выдали талоны на посещение смольнинской столовой. Правда, сам секретарь обкома обедать с ними не пошел, там обедали многочисленные инструкторы. А секретарю доставляли пищу в кабинет.

– Обед простой, но очень вкусно приготовленный и очень дешевый, раза в два дешевле, чем в нашей институтской столовой, – заканчивал он свой торжественный рассказ.

Теперь Беневоленский мог являться в Смольный столько раз, сколько ему заблагорассудится, и в тамошнюю столовую тоже, но только он туда не рвался. Однако в этот вечер он стоял вместе с другими гостями за фуршетным столом на приеме у губернатора. Это был не Смольный, а более уютный особняк на Каменном острове. Прием устроили по случаю годовщины чрезвычайно удачно прошедших выборов. Губернатор помнил добро и собрал тех, кто помог ему эти выборы провести. Так сказать, самых-самых.

Беневоленский только что произнес удачный тост – не длинный, с юмором и содержащий приятный намек на тему: «Ты ко мне по-человечески, и я к тебе…».

Ему же надо было обязательно переговорить с председателем комитета по строительству, с которым он хотел прокрутить одно неплохое дельце в связи со строительством транспортного кольца. Из-за этого-то, в принципе, он и пришел на этот прием. Переждав минут десять, он воспользовался удобным моментом и, слегка передвинувшись, встал рядом с нужным человеком. Председатель комитета был человеком улыбчивым и радушным. Они тут же слегка обнялись, изобразили дружеский поцелуй и заговорили о деле.

Неожиданно Беневоленский почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Он повернул голову чуть вправо и увидел стоящего с бокалом в руке, весело беседующего, одетого в элегантный вечерний костюм человека, чрезвычайно похожего на Скунса.

«Уже мерещиться начинает!» – подумал он и сбился с так удачно начатого разговора. Тут около председателя комитета остановился кто-то новый и, воспользовавшись «правом подошедшего», затеял свой непринужденный, но явно деловой разговор.

– Завтра перезвонимся, – бросил Беневоленскому председатель. Ему-то эта беседа тоже была нужна.

Беневоленский, чтобы проверить еще раз, взглянул на предполагаемого Скунса, они на мгновение встретились глазами, и ему показалось, что из этих глаз на него глянула вся бездна Вселенной. Однако высматривал-то этот человек не Георгия Ивановича, а председателя комитета.

Утром секретарь Беневоленского соединил его с номером председателя в Смольном ровно в десять. В начале рабочего дня смольнинских чиновников проще застать на месте. Георгий Иванович взял трубку, но вместо председателя комитета услышал испуганный голос:

– Разве вы не знаете? Он погиб вчера вечером. Его машина упала с моста.

И возникло у Беневоленского страшное ощущение, словно он только что держал за руку саму Смерть.

Несвятая троица

На миг Савва замер перед дверью. Он ощутил ее как огромный холодный массив, неподвластный его силам. Он закрыл глаза. А может быть, этот массив все-таки не такой уж неподвластный… Ведь поле и вещество суть та же материя, вопрос только в том, может ли его человеческое поле воздействовать на такой неподвижный и тяжелый кусок вещества.

Савва раскинул руки в стороны, широко расставил ноги и, слегка запрокинув голову назад, замер. Стороннему наблюдателю могло показаться, что какой-то странный человек по непонятной причине пристально уставился на обитую обожженной вагонкой дверь, застыв в неестественной лозе. На самом деле Савва ничего этого не видел, ни вагонки, ни двери, он был полностью сосредоточен на скрытом за тяжелой металлической обшивкой сейфовом замке. Его части уходили далеко в стену, вправо, верх и вниз, и лишь напряжением всех сил было возможно сдвинуть их с места.

Сторонний наблюдатель был бы не прав. На площадке перед дверью на самом деле не было никакого человека, а был излучатель энергии, причем направленного энергетического потока.

И металл поддался. Савва видел, как скрытый механизм замка сначала очень медленно, а затем все быстрее двинулся с места. Он закрыл глаза. Еще одно, последнее усилие – и замок щелкнул. Дверь была открыта.

В действительности Савве просто повезло. Старший из бандитов повернул ручку лишь один раз, и замок был заперт только на один оборот. Иначе сил Саввы скорее всего не хватило бы.

Но теперь путь перед ним свободен. Савва опустил руки, и они плетьми упали вдоль тела. Он открыл глаза и снова закрыл. Он был выжат совершенно. Усилие по открыванию двери полностью лишило его энергии. И было совершенно непонятно, что же делать дальше. Он мог свободно пройти в квартиру, но был не в состоянии ничего предпринять.

Изнутри послышался сдавленный женский крик. Савва только глубоко вздохнул и сделал неверный шаг вперед. На полусогнутых ногах он подошел к двери и открыл ее. С кухни послышался еще один сдавленный крик, захлебнувшийся, как будто чья-то ладонь зажала рот кричавшей женщине. Савва сделал еще несколько нетвердых шагов и остановился, облокотившись спиной о стену и тяжело дыша. Перед глазами плыли предательские синевато-черные круги, что говорило о том, что его энергия на исходе и он сейчас может просто отключиться. «Держись. Ты должен держаться», – продолжало говорить сознание, но тело переставало его слушаться. В конце концов, тело лишь инструмент, пусть и достаточно совершенный. Но никакой инструмент не может выносить слишком высоких нагрузок. Даже простейший топор или пила придут в негодность, если колоть или пилить ими с бешеной скоростью не переставая. А человеческое тело куда более сложнее, чем топор или пила. И к тому же работает как бы на аккумуляторе.

Так вот теперь эта встроенная в Савву батарея выдохлась совершенно. В таких случаях прибор или инструмент просто выключаются. Экран тухнет. Чего и следовало ожидать в данном случае. Савва перестал видеть и слышать. Окружающая действительность стремительно исчезала.

Внезапно Савва почувствовал слабое тепло в ногах повыше лодыжек. Живое существо стояло рядом с ним и терлось о его ноги с первобытной лаской, передавая опустошенному телу частички своей энергии. Чернота вокруг утратила плотность и вновь разбилась на синеватые круги, постепенно становившиеся все прозрачнее. Савва глубоко вздохнул и посмотрел вниз.

– Привет, Пуня, – сказал он.

– «М-рр», – ответила кошка.

Савва наклонился к ней и стал гладить густую шелковистую шерстку. Возможно, дело было в образовавшемся путем трения электричестве, но сил у него заметно прибавилось. Или это верно, что кошки могут служить медиатором между человеком и энергией космоса? Наверное, могут. Если захотят, конечно.

– Вот что, мамочка, – вдруг послышался грубый голос из кухни. – Хватит придуриваться. Подписывай давай. А то хуже будет.

Савва обрел слух, значит, минуту назад был его лишен.

– Готовь паяльник, Мишаня.

Раздался приглушенный крик, как кричал бы кто-то с кляпом во рту. Это была Ольга. В ответ недвусмысленно хмыкнули.

– Послушайте, Ольга Васильевна, – это говорил главный, – от вас требуется мелочь – только поставить свою подпись на доверенности. Остальное предоставьте нам. Ну и вещички, конечно, придется собирать. Два-три дня у вас на это будет, может быть, все четыре.

– Ладно, хватит! – Это был помощник, тот, что получал удовольствие от насилия. – Паяльничек готов.

– Да брось ты, ей бы сейчас стакан водки, и все как миленькая подпишет.

– Нет! – удалось произнести Ольге.

– Ты сама нарвалась, сука!

Савва распахнул дверь на кухню.

Ольга сидела на стуле посреди кухни. Ее красивые каштановые волосы были спутаны, по щеке текла кровь. Левая рука была плотно привязана к туловищу, ноги связаны, рот заклеен скотчем. Один из бандитов держал ее за правую руку, другой – главный – подносил к ее глазам какую-то бумагу. Третий стоял у плиты и поигрывал паяльником, кончик которого стремительно розовел.

Они увидели входящего Савву, но прежде чем успели что-то осознать, тот сказал, обращаясь к «садисту» (как он прозвал его):

– Паяльник – в раковину!

На миг короткое плотное тело застыло, как будто в немом вопросе, а затем сильная рука, обтянутая кожей, послушно бросила паяльник в раковину. Зашипела попавшая на раскалившийся конец вода. «Садист» опустил руки вдоль туловища и молча смотрел на Савву, как будто ждал следующих распоряжений.

Савва чувствовал, что силы на исходе, но останавливаться было нельзя. Он увидел на столе недопитый кофе. Ольга, видимо, пила его, когда в дверь позвонили. Не спуская глаз с застывшего «садиста», Савва взял чашку со стола и медленно выпил кофе. Он знал, что сейчас через минуту-другую последует мощный выброс энергии, но он будет последним. Поэтому приходилось поневоле быть экономным.

– Все трое, – ровным, даже будничным голосом сказал Савва, – повернуться и выйти из квартиры. Вы идете до метро, спускаетесь вниз и едете до станции «Невский проспект». Там вы выходите наружу. Вы ничего не помните о том, что произошло здесь после того, как вы вошли в этот подъезд. Выполняйте.

Второй бандит («дебил», как назвал его Савва), который все еще продолжал сжимать Ольгину правую руку, отпустил ее.

Под пристальным взглядом Саввы все трое повернулись и, будто построившись, друг за другом вышли из кухни. Первым двинулся к двери главный, «садист» подчинился последним. А еще через момент Ольга и Савва услышали, как открылась, а затем снова закрылась входная дверь.

– Ольга Васильевна, – сказал Савва, – паяльник из розетки… – и как подкошенный упал на пол.

Ольга в течение всего этого времени сидела без движения, потрясенная тем, что происходило на ее глазах. Теперь же, когда Савва упал как подкошенный, она очнулась, быстрым движением сорвала с лица клейкую ленту, а затем выдернула паяльник из розетки. На раковине, однако, остался невыводимый след.

Следующим действием Ольги было освободиться от стягивающих ее пут. Со свободной правой рукой это было делом секунды. После этого она бросилась к своему спасителю.

У нас в комнате лежит экстрасенс

Савва лежал на спине на том самом линолеуме, который они вместе недавно стелили. Лицо было спокойным, но мертвенно-бледным, руки вытянуты вдоль туловища. Ольга взяла его за запястье – пульс не прощупывался. Он был похож на мертвого, а точнее – на человека в состоянии глубокой комы.

"Господи, да что же делать? " – в панике думала Ольга.

Нормальный человек без особых колебаний уже давно бы вызвал «скорую помощь», да еще и милицию в придачу, но Ольга все еще в нерешительности стояла над распростертым на полу Саввой.

Подошла Пунечка и улеглась прямо у его головы.

Насчет милиции Ольга сомневалась. Что она им скажет? Как объяснит исчезновение бандитов? Ее примут за пьяную или сумасшедшую, или за ту и другую одновременно. Но вот «скорую помощь» вызвать, безусловно, следовало. Ольга двинулась в коридор, но тут безжизненное тело на полу шевельнулось.

– Не надо… «скорую»… – прошептал Савва. – Пройдет.

– Так что же мне делать? – спросила Ольга, но он уже снова впал в забытье.

Пришедший домой Торин-Павлуша очень удивился, увидев на кухне лежащего на полу человека, в котором он узнал того самого единственного в мире взрослого, который заинтересовался эльфийским языком.

– Он упал в обморок, – сказала Ольга. – Видимо, полная потеря сил. Помоги-ка мне, давай перенесем его на диван в большую комнату.

Савва оказался совсем не тяжелым, и мать с сыном перенесли его на диван, причем Савва так и не проснулся.

Ольга укрыла своего спасителя пледом, задернула шторы, выключила свет и на цыпочках удалилась, прикрыв за собой дверь. Стоило ей уйти, как в комнату пробралась Пуня. Она осмотрелась, а затем направилась прямиком к дивану, прыгнула и устроилась под боком у Саввы, уютно свернувшись калачиком. Каждый делал то, что мог.

Было бы лучше, если Ольга не стала бы задергивать шторы, а, наоборот, раскрыла бы окна настежь. Но она не знала об этом и устроила обессилевшего Савву так, как ей казалось лучше всего. Добро тоже лечит.

Ольга и Павлуша ушли на кухню и, чтобы не шуметь, закрыли за собой двери.

– Что случилось, мама? – спросил Павел, с удивлением вынимая из раковины остывший паяльник и разглядывая валявшиеся на полу обрезки веревки и обрывки клейкой ленты.

Ольга молча налила воду в чайник и также молча поставила его на огонь. Она не была уверена, надо ли ребенку знать о том, что произошло. Но если это повторится снова, что тогда? Это может случиться и в ее отсутствие. Дети должны знать об опасности, к тому же Ольге совсем не хотелось врать, а ведь тогда пришлось бы придумывать какое-то объяснение и веревкам на полу, и паяльнику в раковине.

Ольга села к столу и сказала:

– Сейчас я тебе все объясню. Но постарайся не пугаться, а воспринимать все спокойно. Как говорил Горбачев, таковы реалии наших дней.

Когда через некоторое время домой вернулся Петр, младший брат встретил его в прихожей и серьезно сказал:

– Постарайся воспринять это спокойно и без паники. Но нам надо быть начеку. На нас наезжали бандиты.

– Опять белые гномы? – рассеянно спросил Петр.

– Нет, настоящие бандиты. Они хотят отнять у нас квартиру. А в большой комнате лежит экстрасенс.

– Ты, часом, не заболел? – скривился Петр. – Какой еще экстрасенс?

– Обычный. Он у нас был уже, линолеум стелил, помнишь?

– Ну и фантазия! Это увлечение Толкиным до добра не доведет! – махнул рукой старший брат и стал снимать куртку.

– Да при чем здесь Толкин! – возмутился Павел. – Я тебе дело говорю. Вот спроси у матери.

Петр открыл дверь на кухню.

– Мама, у нас действительно что-то происходит? – с порога спросил он.

– Да, – спокойно ответила Ольга. – Я сейчас введу тебя в курс дела. Только не волнуйся, воспринимай все совершенно спокойно.

Ольга в нескольких словах рассказала обо всем, что прежде скрывала от обоих сыновей: о том, как в результате дефолта отец оказался должен крупную сумму, поскольку незадолго до кризиса перевел актив фирмы в рубли для закупки товара. В результате кредиторы, вернее, те, кто считали себя его кредиторами (потому что сами они хорошо нагрели на этом руки), наняли профессиональных выколачивателей долгов. Это уже отъявленные бандиты, которые с самого начала требовали сумму в полтора раза большую начальной, а затем и вовсе «включили счетчик». Поскольку и это не помогло, они решили действовать силой и буквально пару часов назад явились в квартиру, чтобы заставить ее подписать генеральную доверенность на квартиру и все остальное имущество. Если бы это удалось, то им пришлось бы сейчас самым спешным образом собирать вещи, потому что квартира скорее всего была бы продана уже сегодня вечером.

– Но тут произошло чудо. Самое натуральное. В самый ответственный момент на пороге кухни появился Савва, по команде которого бандиты немедленно покинули квартиру, – закончила Ольга рассказ.

– Но как он это сделал? – не поверил Петр. – Он действительно что-то вроде экстрасенса? Вы считаете, это правда?

– Правда или нет, но по его команде бандиты ушли, – пожала плечами Ольга. – Вон, паяльник включенный в раковину бросили.

– Слушай, неужели ты веришь в подобную чепуху? – удивился Петр. – Слушай, мама, все может быть гораздо серьезнее! Ну ты подумай, как он мог заставить троих сильных мужиков встать и уйти?! Да они его одной левой… Нет, тут что-то не то!

– Ты вспомни, какой он.

– Да помню я его! Мне он тогда понравился, было в нем что-то такое не от мира сего, что ли… Но тут он тебя парит, ты уж извини. Савва Морозов… Тоже мне баба Нюра нашлась! И он что, по-прежнему здесь?

– Да, спит на диване в большой комнате.

– Ты что, его и ночевать оставишь?

– Не вижу другого выхода.

– Да ты с ума сошла, мама! Это какое-то мошенничество. Он ночью откроет им дверь, они вынесут компьютеры, да мало ли что? Ты сама подумай, какое странное совпадение, что он пришел именно в тот момент, когда здесь были бандиты! Нет, здесь дело явно нечисто!

Петр встал и решительно направился в гостиную.

Там оказалось очень темно. Когда его глаза привыкли к темноте, Петр увидел, что над диваном тьма рассеивается, как будто там находился источник несильного свечения. Петр пригляделся и увидел устремленные на него зеленые глаза, которые светились совершенно явственно. Ему понадобился миг, чтобы сообразить, что это кошка.

– Пуня! – позвал Петр, и зверек соскочил с дивана, издавая сухое потрескивание и разбрасывая вокруг себя сноп синеватых искр.

– Пуня, – обалдело прошептал Петр.

В этот момент свечение погасло, и он понял, что комнату освещал голубоватый свет, пробивавшийся через синие шторы. Да и Пуня, мурлыкавшая у его ног, была знакомой и родной кошечкой, милой и совершенно обычной.

Петр взял кошку на руки и прошел на кухню, где мать как ни в чем не бывало мыла посуду.

– Мам, – сказал Петр. – Пуня говорит, что все правда.