Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Истребители (№3) - Рассвет над Киевом

ModernLib.Net / Военная проза / Ворожейкин Арсений Васильевич / Рассвет над Киевом - Чтение (стр. 9)
Автор: Ворожейкин Арсений Васильевич
Жанры: Военная проза,
История
Серия: Истребители

 

 


Слово «приказ» положило конец нашим разговорам. До этого мы могли советоваться, соглашаться, упираться, отстаивать свое мнение. После слова «приказ» мы могли только повиноваться.

За несколько минут, пока мы находились на КП, чистое небо заволокло тучами. Очевидно, облака пришли с Днепра. Где-то рядом в ночи ревел мотор. Прыгали огоньки на опушке сосняка. Это с подсветом работали у своих машин техники. Какая знакомая картина! Только я теперь в стороне.


6

До сих пор ужин на фронте всегда приносил мне успокоение. Но в тот вечер, глядя на беспечных товарищей, чувствовал: их настроение не соответствует моему. От этого еще тревожнее стало на душе. Вдруг следователь не разберется? А потом, ведь я действительно нехорошо ответил. Бомбят войска, а тут: «Я на отдых». За это никто по головке не погладит.

Сулам, уловив мое настроение, спросил:

— Видать, товарищ командир, стряслось что-то неладное?

Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?

— Большая неприятность. Меня обвиняют, что самовольно ушел из боя.

— Что за чепуха! — вспыхнул он. — Да мы все…

— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра.

После ужина сразу же лег в постель, надеясь забыться. Сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал безмятежно, по-детски раскинувшись, я даже позавидовал. Да и все остальные товарищи сладко спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.

Я перед Родиной ни в чем не виноват. Виноват только перед одним человеком, что грубо ответил ему. За это пускай накажут. Но и он меня обидел, да не только меня, а всех летчиков, не поверив, что мы деремся с противником. Он виноват в том, что наши войска понесли ненужные потери, и должен за это ответить. Только кому от этого польза? Убитых не воскресишь, а раненым не станет легче.

Я старался логически проанализировать случившееся, но чувствовал, что только совсем запутался. Ясно было одно: в течении больших событий не может все идти гладко. Главное — вера в победу, в партию и в товарищей. А недоразумения — явления преходящие. Время утвердит истину. Надо спать. Утро вечера мудренее.


7

— Подъем!

Я по привычке сбросил было одеяло, но, вспомнив «Завтра утром со всеми не вставай, как следует выспись», остался лежать.

Безработный! Всю жизнь я трудился. В детстве, в деревне, помогая матери. Потом город, учеба, работа, армия, бои с японскими захватчиками и белофиннами, академия. И вот снова уже второй год воюю. Теперь кто-то хочет все это зачеркнуть…

Мне захотелось вскочить и всем объявить, почему я лежу. Сдержался. Товарищи не помогут. Они только посочувствуют. Сочувствие мне не нужно, я ни в чем не виноват.

Все же лежать стыдно.

— Товарищ командир! Товарищ командир! — затеребил меня Априданидзе, думая, что я еще не проснулся. — Уже подъем!

Я встал. Оделся вместе со всеми. Так лучше. На аэродроме, пока все выясняется, буду собирать грибы. Я люблю грибы. Вечером будет прекрасный ужин.

Небо за ночь очистилось от облаков. Луны нет. Перед рассветом темнота особенно густа. Только ярко сияют звезды. В столовой любезно встречает официантка. Бутерброд с маслом и сыром. Горячий кофе.

Легкий завтрак. Все идет, как всегда, словно ничего и не случилось. Но на душе скребут кошки. Безработный!

Когда мы приехали на аэродром, восток уже розовел. Все спустились на КП. Здесь находились Герасимов, заместитель командира дивизии по политической части Горбачев и Василяка. Командир полка пригласил всех сесть.

— Вчера вы воевали хорошо, — начал Герасимов. — Командир корпуса да и мы оба, — командир кивнул на полковника Николая Аврамовича Горбачева, — одобряем ваши действия. Вы сделали все, что могли. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. В том, что немцы бомбили войска, — вашей вины нет…

«Спасибо!» — чуть было не вырвалось у меня. Николай Семенович говорил еще о чем-то, но я уже не слушал: известие, что командование разобралось в нашем бое и следствие прекращено, заслонило все остальное.

После получения боевой задачи мы узнали: с 20 октября фронты, действующие на Украине, переименованы. Наш Воронежский стал 1-м Украинским, а фронты южнее — соответственно будут теперь называться 2, 3 и 4-м Украинскими. Летчики вышли из землянки. Я остался на КП, чтобы узнать у комдива, почему же нам вчера не выслали помощь.

Герасимов с Василякой направлялись в 91-й полк. Николай Семенович пригласил меня с собой.

— Почему, почему? — безобидно и устало проворчал он. — Ты же знаешь, что у нас нет ночников. Это тебе не ПВО. Дивизия не летает ночью.

Кто-кто, а Николай Семенович прекрасно знал, что, хотя на земле уже темнело, на высоте еще было светло и летчики с успехом могли бы атаковать «юнкерсов». Посадка в темноте? Ну и что же? Ради такой цели нужно было рискнуть. Ведь война. К тому же мы сели нормально. С успехом это сделали бы и другие летчики. «Нужно быть хозяином положения, а не просто истребителем», — часто говаривал Герасимов. Почему же он вчера не сумел быть хозяином и не выслал нам помощи?

— Выходит, побоялись за летчиков? — непроизвольно сорвалось у меня с языка. Я понял, что это бестактно, и приготовился услышать резкость. Однако Николай Семенович спокойно ответил:

— Нет, не в этом дело. Здесь формально никто не виноват.

Оказывается, когда КП дивизии принял просьбу о высылке дополнительного наряда истребителей, летчики на земле уже закончили дежурство и собирались на ужин. Техники в это время раскрыли самолеты и просматривали их, готовя к утренним полетам.

— О вылете уже никто и не думал, — продолжал Герасимов. — Я даже начал ругать тебя, что задерживаешься в воздухе. И вдруг ты рявкнул на весь фронт: «Вышлите помощь!» Днем-то, когда летчики сидят в кабинах, и то в таких случаях прибывают всегда к шапочному разбору.

— Но мы после вызова, еще до бомбометания, вели бой минут пятнадцать. Подкрепление вполне бы могло прибыть, — сказал я.

— Кто вас знал! — Николай Семенович остановился: — Ведь вы «юнкерсов» перехватили чуть ли не под Житомиром! Ты не соизволил нам об этом сообщить, а я пока еще не научился читать чужие мысли на расстоянии… — И после небольшой паузы проговорил спокойно: — А потом, если бы и сообщил, и я бы принял решение выслать тебе подкрепление, все равно ни один истребитель не мог сразу взлететь. Пока бы вызывали летчиков, подготавливали самолеты — немцев бы уж и след простыл.

— Почему на такие экстренные случаи нет в дивизии ночников? — спросил майор Василяка. — Разве нельзя подальше от передовой иметь ночной аэродром? Летчики найдутся.

— У тебя в полку есть такие?

— Человек пять летали ночью еще до войны.

— Почему сейчас не летаете?

— Нет приказа.

— Вот так же и я: отсебятину творить в таких делах никто не имеет права. Это армия, а не самодеятельная артель… — На лице Николая Семеновича появилась грусть. Он помолчал, подумал, потом сказал: — На фронте, в воздушной армии, ночные истребители необходимы. Если бы была хоть одна ночная эскадрилья, вчерашняя бомбежка не состоялась бы.

Я вспомнил про академию, где мы изучали взаимодействия истребителей противовоздушной обороны страны с фронтовой авиацией:

— Почему не привлекаются ночники ПВО? Они с успехом могли бы действовать на передовой.

— Близко от фронта иметь ночной аэродром нельзя, — пояснил Герасимов. — При посадке нужно включать прожекторы. Немцы сразу выследят и накроют.

— А если ночников днем посадить к нам? Взлетят они в темноте, а садятся пускай в тылу на свои аэродромы, которые у них находятся далеко от фронта.

— Это возможно, — одобрил комдив. — Только нужно взяться. Но истребители ПВО не подчинены воздушной армии. И организовать это дело не так просто. — Герасимов улыбнулся. — Офицер на КП наземной армии — молодчина! Старый авиатор. Он очень хорошо сообразил: если бы вам ответили, что помощи не будет, то настроение бы у вас сразу упало. А то вы все дрались как львы. — Комдив резко повернулся ко мне: — А вот ты ему, прежде чем выйти из боя, сказал глупо, бестактно — «Я на отдых». Этим настроил всех против себя. Сказал бы, что кончилось горючее, и никто к тебе не предъявлял бы никаких претензий. Из-за этого «отдыха» весь сыр-бор разгорелся. Ведь надо же додуматься так ляпнуть!

— Нехорошо, нехорошо, — признался я. — Но ведь пока я тоже не научился на расстоянии десятков километров читать чужие мысли…

— Разумно, — согласился Герасимов. — Но начальник не всегда обязан мотивировать свои решения. А психовать — дело не хитрое.

У стоянки самолетов 91-го полка нас встретил майор Романенко. Комдив тепло поздоровался со своим другом.

Герасимов всегда проявлял какую-то отцовскую благосклонность к хорошим летчикам. А Сашу Романенко он просто любил за ум, принципиальность, а главное за летное мастерство и за то, что он больше всех из наших трех командиров полков летал в бой. Герасимов часто ставил его в пример другим. И теперь, как бы шутя, заметил:

— Вот привел к тебе Василяку. Поделись с ним опытом, как нужно делать, чтобы командиры полков побольше руководили летчиками в бою, а не на земле, с ракетницей в руках.

Василяка сделал вид, что не понял, в чей огород летят камешки, и заговорил совсем о другом:

— Да, не мешало бы летчикам дивизии обменяться боевым опытом. Ночи стали длинными. Время можно выбрать.

Романенко подхватил:

— Правильно. Устроить бы конференцию, а то воюем в одном районе, выполняем одни задачи, а как? Часто о соседях ничего и не знаем.

Комдив, не раздумывая, согласился:

— Такая конференция нужна. О чем вы считали бы нужным поговорить?

Мы, летчики, лучше всех ощущали, что делается в воздухе. Нам, как никому, видны были слабые и сильные стороны противника, да и свои тоже. Кроме старых вопросов о том, что мы мало заботимся об уничтожении вражеской авиации на аэродромах и совершаем мало вылетов на «свободную охоту», у нас набралось много других, еще не обсуждавшихся. Главный из них — наращивание сил в бою.

Прикрывая наземные войска, нам, как правило, приходилось вести бои с численно превосходящим противником. Это получалось потому, что мы отражали налеты фашистской авиации только самолетами, дежурящими в воздухе. В этом все еще сказывалась инерция оборонительных сражений 1941-1942 годов. Постоянно же висеть над фронтом большим нарядом истребителей не хватало сил. А немцы часто, организуя налет, посылали сразу много самолетов. Посты воздушного наблюдения могли заметить их только при подлете к передовой. Чтобы вызвать истребителей с наших аэродромов для отражения массированного вражеского удара, нужно было десять — пятнадцать минут, а за это время неприятель иногда успевал отбомбиться.

— У нас уже есть радиолокаторы, — заметил Романенко. — Почему их не используют для обнаружения фашистов еще на подходе?

— Их еще мало, — пояснил полковник, — и они никем по-настоящему не освоены. Новинка.

— Надо постоянно держать истребителей-разведчиков над территорией противника, — предложил я. — Это надежный способ. Разведчики могут обнаружить немецкие самолеты на большом расстоянии. Вот как мы вчера. И по их вызову поднимать истребителей.

Комдив отмахнулся:

— Это тоже потребует большого расхода сил. А потом противник быстро разгадает такой прием и перед своими налетами будет разгонять разведчиков.

— А все-таки почему бы не попробовать? — поддержал меня Романенко. — Разведчики одновременно будут и патрульными истребителями. И тут вряд ли потребуются дополнительные силы. Нужно все использовать. А то мы заладили одно и то же: висим над фронтом. Да еще высоту ограничат. Фрицы учитывают это и посылают своих истребителей выше наших. Мы сами себе, словно нарочно, создаем трудности. Даже залетать вглубь к немцам не всегда разрешают.

— Опыт показывает, — подхватил я мысль товарища, — что, чем дальше залетишь в расположение противника, тем надежнее отразишь удар. Нестрашно, что оторвешься от наземных войск, зато вернее перехватишь врага. Нужно использовать все средства для дальнего обнаружения бомбардировщиков, в том числе агентуру и партизан. Иметь около немецких аэродромов наших людей с передатчиками. Они должны сообщать о каждом взлете больших групп немецких самолетов.

— Верно, — согласился Герасимов. — Только нужно это делать не в масштабе одной дивизии, а в масштабе воздушной армии, а то и выше. В дивизии в строю редко бывает больше пятидесяти самолетов. Сил не хватает даже для патрулирования. — Николай Семенович взглянул в небо. Видимо, он только теперь обратил внимание, что уже рассвело, и торопливо прервал наш разговор: — Хватит. Пока на этом закончим нашу конференцию, — и кивнул нам с Василякой: — Марш к себе! Сейчас начнутся вылеты.


8

Солнце выкатилось из-за леса свежее, радостное. Начавшийся боевой день вытеснил из головы досадные недоразумения, как бы смыв своим светом всю житейскую накипь.

Под нами Днепр. Выше — матовое облачное небо.

Десятку истребителей нашего полка ведет командир дивизии. Противника в воздухе нет. Герасимову, видимо, надоело вхолостую ходить над рекой, и он повернул к фронту. Здесь сразу с земли потянулись белые нити трассирующих пуль и забелели рябинки разрывов.

Возвращаемся к Днепру, внимательно следя за западным сектором неба, откуда могут появиться вражеские самолеты. Но один двухмоторный «юнкерс», очевидно разведчик, как-то неожиданно вывалился позади нас из облаков и тут же снова скрылся. Я доложил Герасимову.

— Попробуй перехватить его, — приказал он мне. — Да поглядывай на переправы.

Подозрительный самолет поспешил уйти в пелену облаков, но нам с Априданидзе виден его силуэт, силуэт двухмоторной машины.

Поднимаю нос своего «яка». Прицеливаюсь. А если наш? Рука дрогнула, пальцы не нажимают на спуск, и я сам вхожу в облака. Во избежание столкновения резко опускаю истребитель вниз. Снова земля. А темный силуэт скользит в облаках над левым берегом Днепра.

Подходим к наплавному мосту. Противнику сейчас ничего не стоит вынырнуть и разрушить его. Впереди наведена другая мостовая переправа. Больше медлить нельзя. Нужно дать по самолету контрольную очередь. Если наш — ответит условным сигналом «Я свой».

Снова поднимаю нос «яка». Красные и зеленые шнуры трасс окаймили и прострочили силуэт. Вместо ответного сигнала он начал таять и совсем растворился в облаках. Значит, учуял мой огонь и ушел выше. Слышу голос Априданидзе:

— Ясно, фашист.

Мы летим прежним курсом, рассчитывая, что противник все же покажется: ведь ему нужно выполнить свою задачу. И верно: он показался правее, недалеко от переправы. Мы рванулись на бомбардировщика. Он заметил нас и немедленно снова нырнул в облака. Однако его силуэт продолжает скользить над Днепром, угрожая переправам. Пока тень видна, даю по ней две длинные очереди. На этот раз силуэт сразу исчезает, и я уже наугад даю третью затяжную очередь, надеясь, что пуля или снаряд достигнут цели.

Зорко следя за небом, молча летим вдоль Днепра. Теперь сомнения нет: мы упустили врага. «Не надо было так долго колебаться», — досадую я. И вдруг на нас, точно гигантский факел, свалился горящий бомбардировщик. Я едва успел отскочить от него.

К этому «вдруг» мы привыкли. Одно меня поразило и испугало: я заметил на горящем самолете красные звезды. Горело правое крыло. Бомбардировщик беспорядочно снижался на левый берег Днепра.

Почему экипаж не оставляет машину? Или боятся, что не хватит высоты? Зачем, зачем я стрелял? А может, все же это враг? Недавно начальник штаба читал нам документ о том, что противник использует захваченные у нас самолеты для полетов на разведку.

В тревоге провожаю взглядом горящий бомбардировщик, А переправы? Никто с меня не снял задачу прикрытия мостов.

Над Днепром, воткнув в небо нос своего истребителя, стреляет Априданидзе. «Молодец, — подумал я, — не отвлекся от задачи, а то бы могло произойти сразу две беды».

— «Юнкерса» увидел? — спрашиваю его.

Вместо ответа он подворачивает ко мне и пристраивается.

— Сулам, почему молчишь?

Он словно не слышит вопроса. Я хотел было переспросить Сулама, но заметил нашу восьмерку «яков». Нужно доложить Герасимову о случившемся. Хотя зачем отвлекать внимание? Потом, после посадки, на земле.

Пользуясь тем, что над Днепром наша восьмерка, я пытаюсь отыскать горящий самолет, но его уже в воздухе не видно. Очевидно, где-то упал. Смотрю вниз. Там, в лесу, на просеке, кто-то бороздит землю, поднимая пыль, копоть и сверкая красными струйками огня. Сомнений нет, бомбардировщик. Он садится на живот. Значит, летчик все же жив.

Делаю один, второй круг. Самолет остановился и уже не горит. Правого крыла нет. Очевидно, когда он пахал животом землю, давил кустарники, натыкался на пни, горящее крыло вместе с мотором отвалилось и пламя погасло.

У мертвой машины толпятся люди. Грозят мне кулаком. Значит, бомбардировщик наш. Но зачем он тут летал? Почему не подал сигнал «Я свой»?.. Опять вопросы и вопросы.

Мы с Суламом садимся последними. Необычно долго не вылезаю из кабины. Наконец с понурой головой я поплелся на КП, где уже собрались летчики. Мне преградил путь Сулам, возбужденный, красный, каким я его еще никогда не видел. Он остановился передо мной, вытянулся и, приложив руку к пилотке, совершенно официально доложил:

— Товарищ капитан, я сбил свой бомбардировщик. Я виноват, только я. Пускай что хотят делают со мной — судят, расстреливают…

Так вот ты зачем втыкал нос истребителя в облака! Так вот почему ты мне не ответил, когда я спросил о «юнкерсе»!

— А почему я не видел падения самолета? — спросил я.

— Нет, вы видели, вы еще виражили над ним.

— Так это же я сбил, а не ты.

— Нет, я! — решительно ответил Сулам.

— Что ты мелешь?.. — и тут я понял, в чем дело. Хотя эта жертвенность оскорбила меня, я восхитился Суламом. Такой не оставит товарища в беде.

Априданидзе быстро зашагал к КП.

— Стой!

Он остановился.

— Что задумал?

— Хочу доложить полковнику Герасимову, что я сбил свой самолет, пускай…

Мне было трудно убедить Сулама отказаться от его намерения.

Герасимов и Василяка выслушали сообщение, не перебивая. Они, ничего не сказав, отпустили нас, а сами пошли на КП. Наверно, через полчаса Герасимов вызвал меня и рассказал о докладе экипажа сбитого мной бомбардировщика.

Экипаж потерял ориентировку. Пытаясь по Днепру определить свое местонахождение, он напоролся на «мессершмиттов» (это были мы). Они подожгли бомбардировщик. Кое-как экипаж сумел приземлиться. При посадке пожар заглох, но самолет был разбит.

— Война не игра в прятки, — жестко сказал Герасимов. — И ты поступил так, как в таких обстоятельствах поступил бы любой знающий свое дело советский истребитель. Иди готовься к новому полету, И забудь это печальное недоразумение.

Забыть. Это не так просто.

— А что с экипажем? — спросил я.

— К счастью, отделались только испугом. Самолет новый, на нем особая броня. Это спасло людей. — Комдив помолчал, потом улыбнулся: — Надеюсь, ты не будешь в претензии, если этот самолет не зачтется как твоя личная победа?


9

Кончился рабочий день. Эскадрилья только что возвратилась с задания. При штурмовке фашистских войск был подбит самолет Сергея Лазарева. Летчики огорчены неудачей.

— На кой черт тебе понадобилось виражить так низко? — упрекнул его Кустов. — Неужели ты не видел, как зенитки шпарили? Разве можно в таких случаях задерживаться у земли в одном положении? Атакнул — и сразу же вверх. Ты же вздумал виражить над самыми батареями!

— Хотел получше разглядеть, где стоят, и подавить, — виновато сказал Сергей, нервно теребя в руках шлемофон.

— Когда зенитки стреляют из леса, их нужно высматривать сверху по вспышкам и трассам. Наверху у тебя большой обзор и свобода маневра. Как увидишь, откуда они стреляют, пикируй и затыкай им глотки. А если, находясь у земли, ты и заметишь, где они стоят, то пока набираешь высоту для атаки, можно потерять их позиции. «Як» — это тебе не «ил», у того броня, а истребителя может повредить любая пулька, любой малюсенький осколок. Нужно всегда это иметь в виду.

Подошел старший техник эскадрильи Пронин и, чтобы не отвлекать летчиков от разговора, полушепотом сообщил мне:

— Начальник штаба просил не задерживаться. Сегодня на ужине командир дивизии будет вручать ордена второй эскадрилье.

Хотя говорил он тихо, услышали его все. Настроение разом изменилось. Было уже не до разбора вылета. Мы пошли на КП, где нас ждала машина.

— Наверно, это еще за Лебединский бой? — предположил Кустов. — Помните, тогда командующий сороковой наземной армией затребовал от полка представить к награждению всех, кто летал с Худяковым.

В столовой нас ждал прекрасный ужин. Торты, фрукты, жареный поросенок, гусь, цветы… — что только душе угодно.

Позади главного стола, за которым разместилось командование дивизии и полка, во всю стену красное полотнище с надписью: «Слава летчикам второй эскадрильи!»

Вручение наград — большой личный и коллективный праздник. Мы давно вросли в войну, и воздушные бои были для нас так же будничны, как труд рабочего человека. Мы, как все трудовые люди, радовались успехам и печалились при неудачах, гордились, если нас награждали, и обижались, когда незаслуженно обходили.

Первый орден Красного Знамени полковник Герасимов вручил Мише Сачкову, за ним к комдиву подошел Саша Выборнов, потом другие товарищи.

Окончена церемония вручения наград. Но почему среди награжденных нет Николая Худякова? Ошибка? Может, где-нибудь в штабах затерялся наградной материал? Нет, это исключено. В полку каждый летчик на учете. На оформлении документов для награждения сидит специальный человек — опытный офицер, коммунист Геннадий Богданов. Он халатности не допустит. В больших штабах имеются отделы, занимающиеся только оформлением наградного материала.

Летчиков наградили, командира нет. А Худяков был организатором и душой того боя.

На фронте, когда люди устают от непрерывных встреч с опасностью, не только орден, но и доброе слово командира радует и придает бойцу новые силы. Награда — моральное оружие, и неумелое пользование им может больно ранить человека.

У меня как-то непроизвольно сорвалось:

— Да-а, Коля, неприятно!

— Не надо! Давай еще немного посидим, а потом смотаемся спать. Одному как-то выходить из компании неудобно. Летчики пускай еще повеселятся.

— Ну что ж, пойдем, — поддержал я товарища. В таких случаях уединение лучше всего успокаивает человека.


10

С утра эскадрилья не летала. Наши самолеты передавались в распоряжение Худякова. Ожидая его прихода, летчики собрались вместе и, сидя под сосной, читали газеты. Априданидзе громко произнес:

— Я снова прочитал заметку о том бое. Там так хорошо написано про старшего лейтенанта Худякова, а его не наградили. Он же в бою сам сбил два немецкихсамолета…

Награда — приказ, а приказы не обсуждаются. Но уж очень несправедливо был обойден Худяков. Летчики смотрели на меня, ждали, как от командира, разъяснения. Но что я им мог сказать, я ведь тоже ничего не знал. Сулам, очевидно истолковав мое молчание по-своему, официально спросил:

— Товарищ капитан, Худяков разве плохо воевал?

— Читай очерк вслух. Послушаем еще раз, как он дрался, — вместо ответа предложил я.

— «Поучительный бой», — прочитал Сулам название статьи и, желая обратить наше внимание, поднял руку:

— Видите! И газета указывает, что бой поучителен.

— Читай дальше, — заметил Лазарев. — Поймем и без комментариев.

— Неужели за ним есть какие грешки в прошлом? — произнес Хохлов, когда очерк был прочитан.

Эти слова резанули слух. Награда должна сплачивать коллектив, а тут получается наоборот, чье-то недомыслие с этим награждением вызывало подозрительность, мешающую в работе. Все обрушились на Хохлова.

— Виноват, действительно глупость бухнул, — сказал он, постукивая кулаком по своему лбу: — Мозга за мозгу зашла. — Вдруг Иван встрепенулся: — А что, если нам всем сходить к командиру полка с этой статьей и… — Хохлов осекся. — Только нельзя: получится коллективная жалоба.

— Почему нельзя? — не согласился Кустов. — Мы не будем жаловаться, а будем просить за Худякова.

Здесь совсем другое. Награждение — дело общественное.

Игорь рассказал про свою беседу с москвичами. Он после госпиталя отдыхал в столице. Тогда ему был задан вопрос: почему многие, кто приезжает с фронта, в том числе и раненые, не имеют орденов? Значит, плохо воевали?

— Я растерялся, сразу не нашелся что ответить. К нам подходил Худяков с летчиками. Мы прекратили разговор и встали навстречу товарищам.

— Какие дашь мне машины? — спросил меня Николай Васильевич.

— Бери любые. Все прекрасно летают. Сам можешь сесть на мою «двадцатку».

— Радио работает? Вот и отлично…

Николай Васильевич заметил в руках Априданидзе газету со статьей «Поучительный бой» и сразу смолк. На лице выступили красные пятна. Чтобы не выдать своих чувств, он порывисто начал поправлять на себе порыжевший реглан. Априданидзе решил, что Худяков заинтересовался статьей, и протянул ему газету.

— Читал, — с притворным равнодушием отмахнулся Николай Васильевич и, сказав своим летчикам, чтобы они садились в самолеты, поспешно зашагал к моему «яку».

Через несколько минут загудели моторы, и самолеты скрылись из глаз.

Возвращения товарищей с боевого задания всегда ждешь с нетерпением. Сейчас же особенно медленно тянулось время. Газета, так некстати попавшаяся на глаза Худякову, испортила ему настроение. Поэтому все чувствовали себя в чем-то виноватыми и, говоря о пустяках, непрерывно поглядывали на запад, откуда должны были появиться самолеты. Априданидзе не выдержал:

— Черт меня попутал сунуться с этой газетой.

Наконец в небе, со стороны Днепра, показалась одна пара истребителей, за ней тройка. В сторонке от них неуклюже летел одиночный «як».

— Идут все, — констатировал Кустов. — Только все-таки что-то стряслось.

Одиночный «як» сел с ходу. Еще издали я узнал свою «двадцатку». У нее было разворочено правое крыло. Когда Худяков подрулил к стоянке, мы так и ахнули. Два огромных окна от снарядов зияли в крыле. Как оно не отвалилось в воздухе — чудо!

Николай Васильевич спокойно, очень уж как-то по-домашнему вылез из кабины. Я не спешил с расспросами и молча разглядывал покалеченный самолет.

— Ничего, сменят крыло, и снова полетит твой «як», — сказал Худяков, закуривая.

— Если бы я знал, что ты его так изуродуешь, не дал бы. Как это ты умудрился!

— Да понимаешь, был бой. Одного «фоккеришку» я зажал. Он вспыхнул, горел красиво… Я, видно, глядя на него, и зазевался. Вот другой «фоккер» и влепил.

С Худяковым такого еще не бывало. Может, эта невнимательность явилась результатом его плохого настроения перед вылетом? Я вспомнил прерванный разговор о награждении.

Кустов прав. Награда — общественное дело. Ордена и медали не просто личная заслуга, но и отчет отцов перед детьми и историей.

Командир полка тоже пришел посмотреть на поврежденный «як». По выходным отверстиям снарядов и пуль в самолете он определил, что противник стрелял сзади.

— Неужели Худяков, как новичок, зазевался?

— Видимо, — подтвердил я. — Только почему?

— Поня-я-тно, — с недовольством протянул Василяка и пошел к себе на КП.

Шагая с ним, я показал ему газетную статью.

— Здесь о Худякове хорошо написано. Только почему…

— Ну ясно, ясно, — перебил меня Василяка. — Это я его отставил от награждения. Помнишь случай с папиросами?

В те дни шли жаркие бои. Летчики только что возвратились из полета. Хотелось курить, но ни табака, ни папирос ни у кого не было. В это время мимо проходил с чемоданчиком полковой хозяйственник, ведавший табачным снабжением. Летчики подозвали его. Тот ответил:

— Никакого курева нет. Все уже роздал.

— Как так роздал? — удивился Худяков. — Мы же летали, а не гуляли. Почему нам не оставил?

Летчики знали, что хозяйственник не чист на руку, и, как бы шутя, предложили ему открыть чемодан, может, там что случайно и пристало к стенкам.

— Много захотели! — дерзко ответил он.

Летчики возмутились. Худяков предостерегающе поднял руку и, едва сдерживая гнев, приказал открыть чемодан.

В чемодане оказалось больше десятка пачек папирос. Николай их забрал и роздал летчикам.

— За это самоуправство я и наказал Худякова. Правда, на этот раз перегнул палку, — откровенно признался Владимир Степанович. — Теперь-то я это понял. Худяков представлен к ордену Красного Знамени.

Красные «яки»

1

В конце октября пошли проливные дожди, и накал боев не только в воздухе, но и на земле спал, словно плохая погода охладила жар сражений. Зато в наших тылах и штабах шла молчаливая, скрытая от постороннего глаза большая работа. Полки получали пополнения и летчиками и самолетами. На аэродромы зачастили старшие командиры и политработники.

От нас не укрылось крупное передвижение наземных войск. На левом берегу Днепра все леса, рощи, балки северо-восточнее и севернее Киева были забиты танками, артиллерией и другой техникой. На проходивших мимо аэродрома машинах часто встречались надписи: «Освободим славный Киев — столицу Украины!», «Даешь Киев!» — и другие призывы. Было совершенно понятно, что войска переброшены откуда-то ночными маршами и ожидают темноты, чтобы переправиться на правый берег.

Изредка, когда облака поднимались и проглядывало голубое небо, мы летали на охрану этих оживленных тыловых районов фронта.

На этот раз в воздухе был Кустов с Лазаревым. Заметив вдали на западе воздушный бой, они сразу же поспешили на помощь товарищам, рассчитывая внезапно атаковать врага и снова возвратиться в свой район прикрытия, но тут же по радио раздался требовательный голос командира дивизии:

— Немедленно назад! И никуда не рыпайтесь!

После посадки пары погода испортилась. Комдив прибыл к нам на аэродром и с ходу взял в оборот Кустова за попытку выйти из своего района боевых действий.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13