Мессенские войны

И колесницей Феба сильно не палимая.

…Красу которой словом ты не выразишь.

Постепенно, в течение многих лет мессенцы построили свои города — Анданию, Арину, Фары, Стениклар. На горе Итоме поставили святилище Зевсу, особенно почитаемому всеми эллинами.

Так рассказал древний писатель Павсаний о том, как возникла Мессения. И как потом это племя кудрявых голубоглазых дорян забыло о своем родстве, выйдя с оружием в руках друг против друга на кровавое поле битвы.

Прошло три года взаимных обид, разорения, грабежей и побоищ. Спартанцы тешились своей военной выучкой, своей силой и ловкостью. Они ликовали, когда удавалось приволочь из Мессении хорошую добычу. Старики поощряли их. Но не забывали напоминать о том, что города Мессении еще не взяты и что их надо, наконец, взять.

Молодые радовались похвалам, гордились возрастающим счетом убитых мессенцев. И заранее ликовали, представляя себе, как войдут в мессенские города и как сделают мессенян. своими рабами.

Но жители Мессении знали, что такое быть рабом, да еще рабом Спарты. Ни один народ в Элладе не был так жесток к рабам, как были жестоки спартанцы. Лучше смерть с оружием в руках, чем жить у них в рабстве.

— А разве только два выбора — смерть или рабство? — стараясь подбодрить мессенцев, говорили мессенские старейшины. — Есть еще и третий: победить!

Все эти три года горя и лишений мессенцы старательно изучали военное дело.

На четвертом году, после того как спартанцы взяли Амфею, царь Эвфай объявил поход. Ожесточение и ярость против Спарты полыхали по всей Мессении, и Эвфай понял, что медлить больше нельзя.

Эвфай сам повел войско к лаконской границе. За войском по приказу царя рабы несли большие колья и все, что нужно для устройства укрепления.

Лаконская стража на стенах Амфеи издали увидела пыль, поднятую идущим войском. Тотчас в Спарту поскакали гонцы. И очень скоро оттуда навстречу Эвфаю двинулись спартанские фаланги.

Эвфай остановил войско у огромного Свиного оврага, отделявшего Мессению от Лаконии. Это место было удобно для сражения.

Здесь он назначил предводителей войска. Командовать пехотой он поставил Клеониса. Легковооруженными — лучниками и копьеносцами — велел командовать Пифарату. А тяжеловооруженными стал командовать Антандр. Здесь, на краю оврага, Эвфай встретил спартанцев.

Бой начался сразу, как только подошли спартанские войска, — столько ненависти и ожесточения накипело у людей!

Злым огнем засверкали дротики, засвистели тучи смертоносных стрел и легковооруженные скоро схватились врукопашную на краю оврага. Лишь тяжеловооруженные, хоть и скрежетали зубами от ярости, не могли броситься друг на друга — овраг мешал им.

Понемногу спартанцев стало охватывать изумление. Они шли в бой с песнями и флейтами, заранее торжествуя победу. Но вот они бьются час, другой, третий… а мессенцы не уступают им! Они не уступают спартанцам ни в чем — ни в умении драться, ни в упорстве, ни в горячности, ни в численности войска!

Это казалось дурным сном. Все больше разгораясь яростью, спартанцы нападали, как дикие вепри; они каждую минуту ждали, что мессенцы дрогнут, отступят, побегут, как бежали все, с кем сражалась Спарта.

Но мессенцы дрались и стояли насмерть. Ведь за их спиной была родина и свобода.

В то время, когда кипела битва, Эвфай приказал рабам укрепить частоколом заднюю линию его военного стана. После этого он велел вбить колья по обе стороны стана. Среди криков, топота и ржания коней, среди стонов и проклятий спартанцы не видели, что делает Эвфай.

Бились до самой ночи. Густая тьма положила конец битве: стало трудно различить, кто враг, а кто свой. Падая от усталости, и спартанцы и мессенцы ушли к своим кострам, запылавшим в темноте. Только стоны раненых мессенцев иногда нарушали тишину. У спартанцев же даже умирающие не стонали — это считалось у них позором. Они умирали молча.

Твердо уверенные в победе, которой они обязательно добьются завтра, спартанские отряды крепко уснули на теплой, прогретой дневным зноем земле. А утром неожиданное зрелище предстало перед их глазами. На той стороне оврага стоял высокий крепкий частокол, защищая будто крепостной стеной мессенское войско. Это было невероятно. Это казалось наваждением предрассветного сумрака, уходящего в глубину оврага.

Спартанцы были так изумлены, что и не знали, как им теперь сражаться. Мессенцы обстреливали их, а сами скрывались за частоколом. Надо было осаждать их, но у спартанцев не было никаких приспособлений для осады. Разъяренные, они пытались приступом взять эту неожиданную крепость. Но гудящие тучи стрел и дротиков взлетали из-за ограды, гремели по их щитам, ранили, поражали насмерть. Сами же мессенцы оставались неуязвимыми.

Спартанцы, наконец, поняли, что могут бесславно и бесполезно положить здесь свое лучшее войско. И молчаливые, угрюмые, ошеломленные тем, что произошло, отступили и вернулись в Спарту.

Эвфай возвратился в Стениклар во главе своих ликующих отрядов. Правда, мессенцы не одержали крупной победы, не изгнали со своей земли спартанцев. Но эта битва у Свиного оврага окрылила их, дала им веру в свои силы и укрепила решимость защищать свое отечество и свободу. Они увидели, что и спартанцы могут отступать, уходить с поля битвы без славы и без победы.

В Спарте

Молодым спартанским воинам, вернувшимся ни с чем из Мессении, не стало дома житья. Мальчишки смеялись над ними. Девушки язвили насмешками, придумывали им обидные прозвища. Старики издевались:

— Трусы! Где же ваша клятва не возвращаться домой, пока не победите Мессению? Верно, придется нам, согбенным старостью и болью давних ран, полученных в доблестных боях, видно, придется нам взяться за оружие. А вы, убежавшие, поджав хвост, садитесь за прялку, там вы больше преуспеете!

Дня не проходило без того, чтобы не слышались в Спарте брань, упреки и насмешки над воинами, испугавшимися крутого оврага и частокола. Говорили об этом и в гимнасиях, и на рынках, и вечером, когда долго сидели и беседовали после еды.

Молодые Мужчины и юноши молча терпели насмешки. К этому им было не привыкать. Молчать и терпеть — это входило в их воспитание, так учили спартанцев выдержке. Правда, иногда выдержки не хватало, и юноша, бледнея от гнева и от обиды, почтительно просил у старших пощады. И старики умолкали, понимая, что всякому терпению человеческому может наступить предел.

Иногда старейшины, стараясь понять, что произошло с их доблестным войском, задумывались. Правильно ли они воспитывают молодежь? Не нарушают ли в чем-нибудь суровых законов Ликурга?

«Спарта будет на вершине славы до тех пор, пока будет хранить законы Ликурга», — так ответила пифия в Дельфийском святилище, когда Ликург спросил: хороши ли его законы?

Спартанцы, получив это изречение, поклялись выполнять их. Приняв их клятву, Ликург ушел из Спарты и покончил с собой. Это он сделал для того, чтобы спартанцы не могли заставить его освободить их от этой клятвы. Слава и военное могущество родины были для него дороже собственной жизни.

С тех пор прошло много лет. А Спарта все так же твердо держалась законов Ликурга, все так же ревниво берегла их. По-прежнему новорожденное дитя показывали старшим в роду. Те осматривали ребенка. Если убеждались, что ребенок здоров и крепок, разрешали его растить и воспитывать. Но если ребенок рождался хилым или уродливым, они были беспощадны — относили его в горы и бросали в пропасть. Зачем жить больному калеке и отягощать военное общество Спарты? И не было никого, кто ослушался бы. Может, у отца разрывалось сердце, когда он слышал последний крик своего младенца. Но спартанцев с детства учили молча терпеть и боль, и лишения, и сердечную беду.

По-прежнему в Спарте ребенок растет у матери только до семи лет. Исполнилось мальчику семь лет, и его уводят от родителей. С этого дня он уже член своего отряда, своей агелы, то есть своего стада, как называют спартанцы эти отряды малышей. Ребята живут вместе, вместе играют, вместе учатся. Впрочем, грамотой их особенно не затрудняют — зачем воину всякие ученые премудрости? Зато неуклонно и настойчиво, без какого-либо снисхождения учат главной науке: беспрекословно подчиняться старшим, стойко переносить лишения и побеждать противника. Побеждать противника, всегда побеждать, везде побеждать!

Так разве и теперь не учили старейшины Спарты свою молодежь с раннего детства мастерству побеждать? Старики честно и добросовестно делали это. И что же? Вот она, их отборная молодежь, со стальными мускулами и нервами, способная не спать и не есть, если надо, способная пройти без отдыха любые расстояния, — эта их спартанская молодежь нынче возвращается домой, не сумев одолеть мессенцев. Позор! Позор!

Так неустанно гудели, и ворчали, и бранились старики по всей Спарте. Молодые угрюмо отмалчивались, ожесточенно тренируясь в стрельбе из лука и метании копья. Еще сильнее и азартнее дрались в гимнасиях мальчишки, состязаясь в ловкости. Еще торжественней и беспощадней справляли в Платанисте свои страшные игры-бои юноши — эфебы.

Вот и сегодня в ночь эфебы отправились за город. Шли, разделившись на два отряда, шли походным шагом, равномерно шаркая толстыми подошвами сандалий. Темнота не мешала эфебам — в Спарте никто и никогда не ходил с факелами. Ликург говорил, что надо ночью ходить без факелов — это научит ориентироваться в темноте.

В каждом отряде один из эфебов нес щенка. Теплые сонные щенки не понимали, почему их взяли с подстилки и понесли куда-то. Они дрожали, иногда принимались скулить. Но руки, которые их несли, были жесткими, неласковыми и держали их крепко.

Кончились городские постройки и сады, широко раскинувшиеся по мягким увалам холмов. Вот уже и совсем не стало видно города, Спарта утонула во тьме долины. Только акрополь, который стоял на самом высоком холме, смутно чернел на фоне звездного сияния неба.

Эфебы направились к жертвеннику Эниалия-Арея, бога войны. На этом жертвеннике они принесли богу жертву — зарезали щенков.

«Мужественнейшему богу угодно самое мужественное животное!» — так считали спартанцы. Каждый отряд, принося в жертву своего щенка, надеялся, что именно им поможет Арей в сражении при Платанисте.

Кроме щенков, эфебы приволокли сюда двух диких молодых кабанов. Они вытащили их на площадку перед жертвенником, каждый отряд своего. Раздраженные животные бросились друг на друга, свирепо обнажив клыки. Эфебы кричали, свистели, орали, топали, стараясь разъярить кабанов. Они были убеждены, что победит в Платанисте тот отряд, чей кабан победит сейчас здесь, у жертвенника бога Арея.

Кабаны рвали клыками друг друга, визжали от боли и злобы. И, вконец измученные, окровавленные, с разодранными боками, распластались оба на истерзанной копытами траве. Юноши не знали, чей кабан сильнее. Но каждый отряд считал, что сильнее именно их кабан. Чтобы победить, надо быть уверенным в победе. А сражение в Платанисте — серьезное испытание их мужества и отваги, их силы и выносливости. Вся Спарта будет восхвалять победивших. Вся Спарта будет смеяться над побежденными!

Тем же мерным шагом, каким ходят военные отряды, эфебы возвращались домой. Теперь они готовы к борьбе в Платанисте, которая наступит завтра. Ясные звезды мерцали, словно раскачиваясь на невидимых подвесках. На Тайгете слабо светилась серебряная корона снегов. Эфебы шли молча. Что-то несет каждому из них наступающий день?

Платанистом называлось место, богато окруженное платанами. Под этим зеленым укрытием резной листвы, среди красивых серых, словно отлитых из металла стволов, лежала арена. Ее окружал глубокий ров, полный воды, в которой отражались ж синева неба, и зелень платанов. Войти на островок можно было только по двум мостам. На одном мосту возвышалась статуя могучего Геракла. На другом — статуя законодателя Ликурга.

Утром, в назначенный час, оба отряда эфебов прошагали по мостам на арену. Один отряд — по мосту Геракла, другой — по мосту Ликурга.

Под платанами, в прохладной свежести, стояла толпа. Сюда собралось множество народа. Пришли старейшины и все важные граждане Спарты, ведающие важнейшими делами государства; пришли бидиеи — смотрители, ведающие боевыми играми и теми играми, которые происходят под платанами; пришли и цари Спарты — Феопомп и Полидор, внук убитого когда-то Телекла.

Про Полидора говорили, что он «муж великих добродетелей, любимый всеми сословиями Спарты, особенно простым народом. Он не допускал не только насильственного поступка, но даже дерзкого слова, а в судах соблюдал правду без всякого лицеприятия».

Теперь этот «муж великих добродетелей» явился в Платанист, чтобы строго проследить за сражением эфебов. Так ли они воспитаны, так ли тренированы, так ли будут пригодны к войне, к боям, к сражениям, как это подобает воинам Спарты? И можно ли на них положиться в будущем, когда придет их черед идти на захват чужих земель. И прежде всего на захват Мессении.

Отнять у мессенцев Мессению, стать господами мессенцев, заставить их работать на Спарту, захватить все богатства плодородной мессенской земли — это решение неотступно держало в плену его мысли и его сердце.

Эфебы мерно протопали по мостам. Их голые тела играли мускулами, стройные, гибкие, красивые самой совершенной красотой. Но лица их были словно каменные, напряженные скулы, холодные, полные затаенной ярости глаза. Они глядели на противников сосредоточенно и настороженно, словно заранее прицеливались, куда вернее ударить и как вернее увернуться от удара.

Царь Феопомп дал знак, и сражение началось. Оба отряда бросились друг на друга; ни правил, ни порядка в этом сражении не было. Бойцы сразу потеряли облик благородной человеческой красоты. Они дрались как попало, били кулаками, лягались, кусались, старались выдрать друг другу волосы, наваливались кучей, сталкивали один другого в ров — брызги воды то и дело взлетали над головами…

Крики, свист, подбадривания, ядовитые реплики слышались из толпы под платанами. И юные спартанцы, будто дикие кони, ужаленные плеткой, с еще большей яростью набрасывались на противников. Раны, выбитый глаз, сломанное ребро — все шло не в счет. Выбили глаз? Сам виноват, был неловок. Сломали ребро? Сам виноват, не увернулся.

Бидиеи пристально следили за сражением.. Цари и старейшины не спускали глаз с арены. Но когда глаза их встречались, они без слов понимали друг друга. Они уже видели этих отчаянных юных бойцов в боевых доспехах, идущими на Мессению. Да, на Мессению. Да! На Мессению!

Снова битва

Прошел год после битвы у Свиного оврага. Спартанцы больше не могли выдерживать насмешек своих стариков, своих матерей, сестер, невест. «Трусы — клянутся, а клятвы держать не в силах!» Да мало ли было всяких унизительных и оскорбительных слов!

Теперь спартанское войско в полной боевой готовности выступило, уже не скрываясь в ночной темноте.

Левое крыло спартанского войска вел Полидор. Правое крыло — Феопомп. Посредине шел полководец Эврилеонт.

Мессенцы ждали нападения. Они встретили врага, плотно сомкнув боевые ряды.

Перед битвой, как было всегда, цари обратились к своим войскам. Перед спартанцами выступил царь Феопомп. Он говорил кратко, лаконично, как было принято в Лаконике.

— Помните клятву, которую вы дали: не возвращаться домой, пока не возьмем Мессению. Ваши отцы совершали великие военные подвиги. Вы должны совершить еще больший подвиг — покорить Мессению и присоединить ее к Спарте. Вы, молодые спартанцы, помните, что Спарта непобедима. Держите высоко свою честь и честь нашей несравненной Спарты. Мы победим!

Его речь была, как тяжелый звон копья о копье, отрывиста, сурова, непреклонна. Так было. Так должно быть.

Так будет.

И совсем по-другому говорил со своими воинами царь Эвфай.

— Помните, — взволнованно говорил он, обращаясь к сердцам мессенцев, — помните, что борьба будет не за одну землю или имущество. Но вы знаете, какова участь побежденных. Храмы наши будут ограблены. Родные города сожжены. Жены и дети наши будут проданы в рабство, а нас всех ждет смерть, и то она еще покажется избавлением, если произойдет без истязаний. Перед нашими глазами судьба тех, кто был застигнут в Амфее. Кто там остался в живых из мессенян? Мессенские мужчины замучены и убиты. Мессенские женщины и дети проданы и несут тяжкую участь рабов. Конечно, вместо стольких бед легче умереть славной смертью. Но мы еще не побеждены, а в отваге не уступаем противнику. Мы должны превзойти противника мужеством. Но если мы теперь потеряем мужество, то как поправим свое падение потом?

Цари и полководцы заняли свои места и дали знак начинать битву.

Мессенцы тут же бросились навстречу врагу. Они не думали о себе, о своей жизни. Они помнили только одно, думали только об одном — не отдать врагу своей родины.

Спартанцы мерной поступью, сомкнув щиты, двинулись на мессенцев. Войска сошлись и остановились. И перед тем как схватиться в битве, они принялись, потрясая оружием, грозить и осыпать друг друга бранью.

— Зачем вы взялись за оружие? — кричали спартанцы. — Вам впору пасти быков да пахать землю. Вы все равно будете нашими рабами. Да вы и сейчас рабы, ничуть не лучше илотов!

— Бессовестные люди! — кричали в ответ мессенцы. — Вы из-за одной только алчности пошли на родное племя! Безбожники, вы забыли всех отцовских богов и даже Геракла!

Ярость разгоралась с обеих сторон, оскорбления всё больше разжигали ее. И наконец началась битва.

Сначала наступали друг на друга плотными рядами. Особенно крепко и сплоченно держали свои ряды спартанцы. И численностью спартанцев было больше — в их войсках сражались покоренные ими соседние племена, а также наемные отряды критских стрелков. Но мессенцев держало их отчаяние, их готовность умереть за отечество. Свои мучения они не считали мучениями, если это делалось для того, чтобы защитить родину. Многие вырывались из рядов и бесстрашно кидались на врага. Раненые не стонали и не жаловались, но дрались до последнего мгновения своей жизни. И, умирая, они только просили тех, кто еще сражался, не допустить, чтобы их смерть была напрасной.

Спартанцы сражались уверенно, деловито. Они сражались глубокой фалангой, как их учили всю жизнь. Они не бросались в бой с той безумной отвагой, как это делали мессенцы. Они не сомневались, что мессенцы не устоят против них в бою, что мессенцы не смогут биться так же долго, как они, что мессенцы не вынесут усталости от тяжелого оружия и от ран…

Никто, ни один воин ни с той, ни с другой стороны, не просил пощады, когда его убивали, не обещал выкупа. И тот, кто убивал, не хвастался победой, потому что еще неизвестно было, кто победит в этом жестоком бою.

Цари — полководцы обоих войск сражались в первых рядах, подавая пример отваги своим воинам.

Феопомп изо всех сил стремился убить царя Эвфая. Он ненавидел Эвфая за все: и за сражение у Свиного оврага, когда, устроив крепость из частокола, заставил Спарту потерпеть поражение, и за то, что теперь сопротивляется так отчаянно и так упорно защищает Мессению, которую Спарта решила захватить и все равно захватит. Ненавидел и за его упреки, за напоминание о родстве племен, за обвинения в бесчестности, потому что упреки Эвфая были справедливы и Феопомпу нечего было возразить на это. Убить Эвфая — вот что нужно было Феопомпу. Тогда Эвфай замолчит навеки, и Феопомп больше не услышит речей, которых он не хочет слушать.

Выждав удобный момент, Феопомп ринулся на Эвфая и уже занес копье для удара. Но мессенцы заслонили своего царя-полководца и отбили удар.

— Не с радостью ты уйдешь из этого сражения! — крикнул Эвфай.

С этими словами он яростно взмахнул мечом и бросился па Феопомпа.

Мессенцы, видя это, ринулись за своим царем.

И битва закипела с новой силой. Оба войска забыли об усталости, забыли об опасности, о смерти. Одни дрались с бешенством, стремясь во что бы то ни стало победить, отстоять свою военную славу и захватить богатую добычу. Другие — с отчаянием, стремясь уничтожить врага, чтобы спасти от гибели свое отечество.

И видно, любовь к отечеству была сильнее всех других чувств и помыслов. Эвфай начал теснить спартанцев. Еще удар, еще натиск, и — пробил час! — Феопомп, царь спартанский, отступил и бежал, проклиная мессенцев.

Эвфай уже поверил было в победу, душа его вспыхнула ликованием.

Но это ликование тотчас и погасло. Он с горестью увидел, что предводитель правого крыла его войска Пифарат упал под вражескими копьями. Полководец убит, и отряды его заколебались, расстроились, отступили… Хоть и не пали они духом, но растерялись и побежали так же, как бежал от Эвфая Феопомп.

Спартанский царь Полидор, стоявший против Пифарата, не стал преследовать бегущих мессенцев. Он строго держался правила: не преследовать бегущего врага, а заботиться о том, чтобы сохранить строй своего войска. Этому научил спартанцев опыт их бесконечных войн. Увлекшись преследованием отступающих и жаждой истребления побежденных, потерявшие военный строя войска сами тогда становились добычей противника.

Эвфай тоже перестал теснить Феопомпа. Надо было оказать помощь раненым, лежащим на поле битвы, тем более что ночная тьма уже заволокла долину. А бойцы, хоть и не опустили оружия, были измучены до потери сил.

На другой день на поле сражения стояла тишина. Утро наступило грустное, солнце затянулось дымкой, ясноликий бог Аполлон не хотел смотреть на то, что сделали люди.

И спартанцы, и мессенцы были в замешательстве. Ни те, ни другие не решались вступить в новую битву — не знали, кто из них победит сегодня. Ни те, ни другие не ставили трофея [2] — не знали, кто из них победил вчера.

К концу дня послали друг к другу глашатаев. Договорились не начинать сегодня боя, потому что тела убитых еще лежали на земле непогребенные. В этот вечер они уносили своих убитых воинов и хоронили их.

Предсказание богов

По горным дорогам Парнаса по направлению к Дельфам шел знатный мессенский гражданин Тисис. Он славился в Мессении человеком, сведущим в гаданиях. Поэтому именно его послали мессенские власти к дельфийскому оракулу спросить у божества: как им поступать и что сделать, чтобы спасти Мессению?

В Мессении наступила тяжелая пора несчастий. Поборы на содержание войска, набеги спартанских отрядов — все это расстроило хозяйство и ослабило страну. Жить стало трудно.

А тут еще началась какая-то страшная эпидемия: по стране пошла болезнь, похожая на чуму… Цветущая долина, озаренная синим сиянием неба и моря, стала безысходно печальной. Даже рабы не хотели больше жить здесь и тайком уходили в Лаконику.

Города Мессении застывали в безмолвии. Большая часть их жителей переселилась на гору Итому, где еще не было болезней и куда еще не добирались враги. Там стоял маленький городок, названный по имени горы Итомой. Мессенцы расширили его стены, сделали новые укрепления, хотя Итома, стоящая на неприступной высоте, уже сама по себе была крепостью.

Что делать дальше? Ни царь Эвфай, ни старейшины, ни народное собрание не могли решить. Пусть это решит Аполлон. Пусть он откроет их судьбу.

После многих дней пути Тисис вступил на узкую тропу, сжатую отвесными темно-серыми и рыжими скалами, которая вела к святилищу Аполлона. Было раннее утро, хрустальные звезды потихоньку гасли над вершинами Парнаса.

Вместе с Тисисом к Дельфам поднимались и посланцы других царей и стран спросить о грядущем у светлого бога. Шли люди, застигнутые бедой. Шли посланные с дарами. Шли желающие принести жертву богу и попросить для себя его милости. Мычали украшенные лентами и цветами предназначенные для жертвы быки…

Узкое ущелье раздвинулось, серые скалы отошли в стороны. Открылась долина с холмистыми склонами, на которых кудрявились серебристо-зеленые оливковые рощи. В глубине долины острым блеском сверкал ручей. Еще один поворот дороги — и перед глазами идущих среди грозных утесов встали Дельфы, святилище Аполлона.

Храм бога, с мощными дорическими колоннами, стоял на площадке, как бы вырубленный в отвесной скале. Когда-то в давние времена Аполлон убил здесь страшного Пифона. Бог мстил за свою мать Латону, которую преследовало это покрытое чешуей чудовище. Когда Аполлон, златокудрый и лучезарный, явился сюда с серебряным луком и с колчаном, полным золотых стрел, в ущелье было темно и мрачно. Пифон, свиваясь кольцами, выполз из ущелья, и скалы сдвинулись со своего места — такой он был тяжелый. Увидев Аполлона, Пифон раскрыл свою адскую пасть и хотел проглотить его. Но Аполлон натянул тетиву своего серебряного лука, и смертоносные золотые стрелы сразили Пифона. Чудовище рухнуло мертвым. Аполлон зарыл его здесь же, в ущелье. Он и сейчас лежит там без жизни, без движения. Но смрадное дыхание его все еще поднимается из ущелья. Здесь, где зарыто чудовище, Аполлон поставил храм и основал прорицалище, чтобы люди могли узнавать волю его отца — Зевса.

Тисис совершил все положенные обряды, омылся в кристально-сверкающем ручье, принес богу жертву, передал жрецам свои вопросы к божеству. И стал ждать ответа.

В храме, в тайном, закрытом помещении, зияла расщелина скалы. Из этой расщелины поднимались одуряющие испарения — те самые испарения гниющего тела Пифона, как думали греки.

Над расщелиной стоял золотой треножник, на котором было устроено сиденье для жрицы-прорицательницы.

Совершив все необходимые обряды, жрица скрылась в прорицалище. Она села на треножник, смрадное дыхание скалы охватило ее.

Одурманенная испарениями, которые поднимались из расщелины скалы, пифия пробормотала ответ бога. Жрецы записали на табличку то, что сказала пифия, а вернее, то, что они считали нужным сказать мессенскому послу, и отдали табличку Тисису.

Тисис спрятал ее под плащом и не медля отправился в обратный путь. Он знал, с каким нетерпением ждут его в Мессении. Да и самому хотелось поскорее уйти отсюда. Отвесные суровые скалы путали и давили здесь человека, внушая уверенность в близком и опасном присутствии бога. Жрецы всех религий во все времена хорошо знали, где ставить храмы своих богов.

Когда, пройдя долгий и трудный путь, Тисис вступил, наконец, на родную землю, плечи его расправились и лицо прояснилось. Он выполнил волю царя и народа. Теперь с ним уже ничего не случится. На всей эллинской земле никто никогда не тронет посланца, идущего в Дельфы или несущего ответ бога.

Но Тисис успокоился слишком рано. Когда он проходил мимо Амфеи, захваченной спартанцами, стража, стоявшая у ворот города, увидела его. Спартанские солдаты догнали Тисиса. Вопреки законам, священным для всех эллинов, они решили отнять у него табличку и узнать, что ответила мессенянам пифия.

Но Тисис, хоть был не молод, вступил с ними в борьбу. Спартанцы тотчас схватились за кинжалы. Тисис тоже выхватил кинжал. Борьба была неравной, плащ Тисиса уже во многих местах потемнел от крови. Но он продолжал отбиваться: он решил биться, пока рука его держит оружие. Лучше умереть, чем отдать врагу священные таблички, которых ждет Мессения. И когда Тисис почувствовал, что силы его кончаются, вдруг раздался неведомый голос:

— Оставь несущего ответ божий!

Спартанцы дрогнули и опустили кинжалы. В страхе оглядывались они по сторонам. Но кругом было тихо, и колючий маквис со своей густой жесткой зеленью неподвижно стоял по сторонам дороги. Кто прятался там, в зарослях? Не иначе, какое-нибудь божество, возмущенное таким беззаконием.

Тисис, несмотря на раны и потерю сил, все-таки добрался до Итомы. Он шел шатаясь, не видя света. Хотелось лечь на землю и лежать неподвижно. Но мысль, что он может умереть здесь и Мессения не получит ответа бога на свой вопрос, от которого зависит ее судьба, заставляла Тисиса идти вперед. У него еще хватило сил подняться на Итому. Он пришел к Эвфаю и положил перед ним табличку.

Эвфай ужаснулся, увидев Тисиса в крови. Но, когда узнал, кто напал на него, только покачал головой. Спартанцы теперь способны на любое вероломство — не остановились и перед этим.

Тисиса отвели домой, обмыли ему раны, перевязали, уложили в постель; Но его уже ничто не могло спасти. Раны были смертельными, и Тисис вскоре умер.

Царь Эвфай в тот же день собрал на площадь мессенян.

— Вот ответ божества! — сказал он, подняв кверху табличку.

В толпе прошло волнение:

— Читай! Читай!

И Эвфай громким голосом прочел:

— «Чистую деву от крови Эпита, взявшую жребий,

Принесите в жертве ночной мрачным богам;

Если не будет такой, взять у другого отца

Добровольно на заклание дочь отдающего».

В напряженном безмолвии выслушали мессенцы это прорицание. А потом громко заговорили:

— Все девушки из рода Эпита должны быть призваны к жребию! Боги требуют жертвы — это спасет Мессению!

И вот настал роковой час. Дрожащие девушки подходили одна за другой за своим жребием. Их матери и отцы стояли в стороне и с замирающим сердцем следили за ними. Те, что вытаскивали пустой жребий, отходили, изо всех сил скрывая радость. Если бы пришлось умереть, они умерли бы без слова. Но если смерть миновала и ты богам не угодна, то ведь так хочется еще пожить на свете!

Девушки берут жребий и отходят одна за другой. Но вот протянула руку прекрасная златокудрая дочь мессенца Люкиска, взяла жребий. И рука ее упала. Жребий жертвы достался ей.

Вздох облегчения прошел по толпе. Жертва известна, Мессения спасена! Девушка стояла неподвижно, опустив голову и закрыв лицо концом покрывала.

Но в это время неожиданно выступил вперед старый жрец Эпебол, который должен был совершить жертву.

— Я не допущу этой жертвы! — сказал он. — Она не дочь Люкиску. У покойной жены Люкиска никогда не было детей, а этого ребенка ей подкинули. Эта девушка не Эпитовой крови. Нельзя обманывать богов!

Снова поднялся шум, начались крики и споры. Решили отложить жертвоприношение, пока не расследуют это дело. А пока шло расследование, Люкиск и его дочь ночью бежали в Спарту.

Тяжелое уныние легло на Итому и отсюда — на всю страну. Та, кого боги выбрали для жертвы, ушла. И теперь мессенцы не смогут спасти родину. Все кончено — Мессения обречена на гибель.

Жертва

В это тяжелое время, когда у мессенцев пропала надежда спасти свою родину, к народу обратился Аристодем, славный гражданин и полководец Мессении.

— Для каждого из нас родина превыше всего, — сказал он. — В такие горькие дни нельзя думать о своем благополучии и радости. Но если ценой этого благополучия и радости можно добыть благополучие родины, надо это сделать. Так думаю я и так поступаю. Я отдаю на жертву мою дочь, как велело божество: она Эпитовой крови.