Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Катюша (№2) - У смерти женское лицо

ModernLib.Net / Боевики / Воронина Марина / У смерти женское лицо - Чтение (стр. 20)
Автор: Воронина Марина
Жанр: Боевики
Серия: Катюша

 

 


Она наковыряла по карманам мелочи, спустилась в метро и вскоре уже шла по Старому Арбату, направляясь к своему дому.

* * *

В квартире засады не было.

Более того, ничто не говорило о том, что сюда хоть кто-нибудь заходил во время Катиного отсутствия — все вещи, насколько могла судить Катя, оставались на тех местах, куда она их положила, вернее, бросила, перед отъездом. Стоя здесь, среди привычного разгрома, с сумкой у ног и зажатой в уголке рта сигаретой, легко было представить себе, что всей этой сумасшедшей поездки не было вовсе, а если была, то совсем не такая, как привиделось Кате в каком-то страшном сне, вызванном, возможно, злоупотреблением алкоголем. Это было очень заманчиво — думать, что сонная официантка в сотниковском ресторане просто подсунула ей вместо коньяка какого-то разлитого по бутылкам в грязном сарае на окраине Сотникова дерьма, хлебнув которого, она начала галлюцинировать и пришла в себя только дома. Осененный такой светлой мыслью мужчина наверняка первым делом схватился бы за подбородок, чтобы проверить, не выросла ли у него, как у Рипа ван Винкля, борода до пояса. В самом деле, эта старая квартира навевала такой покой, дарила такое ощущение дома, что клокотавший за ее дверью город казался наполовину призрачным.

Катя положила так и не прикуренную сигарету в пепельницу, которую она самолично вытряхнула и вымыла до блеска перед отъездом, и волоча ноги отправилась в ванную. Она отвернула оба крана и, пока ванна наполнялась хлеставшей под бешеным напором голубоватой прозрачной водой, подвергла придирчивому осмотру содержимое холодильника. Это, конечно, был не супермаркет, но призрак голодной смерти на глазах поблек и отступил — по крайней мере, пока. Вдохновенно орудуя ножом, Катя соорудила нечто многоэтажное, капающее майонезом, истекающее кетчупом, украшенное зеленью и восхитительно благоухающее всем подряд. К сожалению, в этой конструкции не хватало одного из основных ингредиентов, а именно хлеба, но Катина хлебница была пуста, и с этим приходилось мириться.

— Надо принимать жизнь такой, как она есть, — назидательно сказала Катя холодильнику, фыркнула, захлопнула дверцу и принялась есть... Она принялась лопать, как свинья, пачкаясь и подхватывая на лету упавшие куски своей странной конструкции, с выпученными глазами, перемазанными майонезом щеками, до отказа набитым ртом и прилипшей к носу капелькой кетчупа.

Не переставая жевать, она снова залезла в холодильник, вынула оттуда бутылку чешского пива, самым хамским образом сбила крышку о край кухонного стола, сильно его при этом ободрав, и одним духом выпила половину. Это была не самая лучшая идея, но Кате было плевать на то, что пиво снижает способность быстро реагировать и запросто может сослужить плохую службу человеку, собравшемуся рискнуть собственной жизнью, — все это были смехотворные возражения, поскольку вполне могло случиться так, что она вообще не добралась бы до этой бутылки... Ну, а оставить ее невыпитой сейчас и вовсе было бы равносильно выливанию пива в унитаз — что-то подсказывало Кате, что она пришла сюда в последний раз.

Пока она расправлялась со вторым бутербродом (он опять был без хлеба, но как его еще назвать?) и допивала пиво, ванна наполнилась почти до краев. Чувствуя себя разбухшей и умиротворенной, Катя сбросила с себя грязные дорожные тряпки и забралась в горячую воду. Теперь для полного счастья не хватало разве что сигареты, но курить в ванне Катя не любила. Точнее, не умела — как она ни старалась, сигарета у нее непременно намокала и разлазилась в пальцах. Всесторонне обдумав эту проблему, она решила, что стоит попытаться еще раз, вылезла из ванны и пошла за сигаретой, беззаботно пятная пол лужами стекавшей с нее воды. В гостиной она отыскала шариковую ручку и разобрала ее на части, получив таким образом некое подобие мундштука.

Она как раз заканчивала заниматься техническим творчеством, когда за спиной у нее вдруг грянул телефон, заставив ее сильно вздрогнуть и сломать сигарету, которую она осторожно ввинчивала в импровизированный мундштук. Катя стояла голышом посреди комнаты, постепенно замерзая, и слушала настойчивые трели телефона. После десяти или двенадцати звонков тот наконец умолк, и Катя перевела дух, только теперь заметив, что сдерживала дыхание. Она прошлепала в прихожую, заперла дверь на оба замка и выключила телефон, после чего вернулась в гостиную и вставила в мундштук другую сигарету. Она никак не могла понять, от чего ее трясет — от холода или от испуга, но нежиться в ванне с сигаретой ей почему-то расхотелось. Однако теперь это был вопрос самоуважения, и она снова направилась в ванную, прихватив с собой зажигалку и пистолет. И то и другое она бросила на крышку стиральной машины, чтобы были под рукой, забралась в ванну и закурила.

Постепенно колотившая ее нервная дрожь прошла. "Чего же ты хотела, подруга, — спрашивала себя Катя, куря сигарету медленными длинными затяжками, — ты ведь у нас не невидимка. Козе ясно, что квартиру пасут... Значит, Голова знает о том, что я жива, и наверняка попытается ударить первым. Могло, конечно, случиться и так, что кто-нибудь ошибся номером, хотя в это верится с бо-о-ольшим трудом. Или это был кто-то из соседей — увидел, что я вернулась, и решил справиться о здоровье... Есть тут пара типчиков, которых очень интересует мое здоровье, в особенности — сексуальная ориентация.

Брось ты об этом думать, — сказала она себе. — Так или иначе, решение принято, и обратного хода нет. До сих пор тебя гнали, как хотели, словно корову на бойню, и загонят-таки, если ты им позволишь гнать себя дальше. Доведут, так сказать, дело до логического завершения. Так что деваться некуда — либо вперед, либо назад, либо под нож, либо — рогами..."

— Господи, — сказала Катя, адресуясь к потолку ванной, — ну, скажи: чего ты ко мне привязался? Чем уж я тебя так уела?

Некоторое время она продолжала смотреть в потолок, словно ожидая, что на сырой штукатурке вот-вот проступит суровый бородатый лик и вразумительно объяснит ей, отчего и почему у нее такая собачья жизнь, но дождалась только появления одинокого таракана, который с деловым озабоченным видом проскользнул из какого-то угла к вентиляционной отдушине и с завидной ловкостью скрылся в ней. При желании это тоже можно было истолковать как знак свыше, но, на взгляд Кати, это был просто таракан — рыжая скользкая мерзость, вызывавшая у нее инстинктивное отвращение. Если таково было божественное послание, то Катя не собиралась лезть за ним в отдушину — таких посланников там наверняка было хоть пруд пруди.

— Ну и ладно, — немного обиженно сказала Катя.

Желание нежиться в горячей воде пропало окончательно.

Она быстро приняла душ, вытерлась и, прихватив со стиральной машины пистолет, вышла из ванной. «Так вот и буду ходить всю оставшуюся жизнь, — с мрачным юмором подумала она, — с пистолетом. За стол — с пистолетом, в туалет, опять же, с пистолетом. Как же, а вдруг там киллер... На пляж — с пулеметом, там народу много, и непременно в бронежилете...»

Она быстро, по-солдатски оделась, заполняя тишину энергичными движениями, нарочно производя множество звуков и дудя под нос какой-то развеселый мотивчик. Сомнения и страхи толпились вокруг нее, лезли в глаза и дергали за рукав, стараясь обратить на себя внимание, и Катя с каждой минутой торопилась все сильнее. Она не могла до бесконечности расталкивать локтями эту вопящую ораву, готовую разорвать ее в клочья, едва почувствовав слабину. Несколько минут, проведенных во власти этой разухабистой компании внутренних врагов, лишили бы ее остатков мужества, превратив в дрожащую тварь, о которой с удовольствием и без особого напряга позаботились бы люди Головы. Она и так готова была бросить все и бежать на край света — ее останавливало только то, что она там уже побывала.

Через десять минут она уже спускалась по лестнице со спортивной сумкой на плече. В сумке, помимо оружия, лежали все ее сбережения, точнее — та их часть, что хранилась в квартире. До остального пока было сложновато добраться: если Голове каким-то образом стало известно о том, что она осталась в живых после резни в Сотникове, он вполне мог выставить своих людей где-нибудь в районе Катиного банка. В том, что ему известно, какой это банк, Катя не сомневалась. В конце концов, это именно Голова посоветовал Кате воспользоваться его услугами. Кроме того, там же ее могли поджидать и сотрудники милиции, горящие желанием узнать, кто это гробанулся на ее машине.

Она добралась до «Омикрона» в начале второго и с мрачным удовлетворением отметила, что «Мерседес» Щукина уже стоит на своем обычном месте. Рядом с ним нелепо желтел «жучок» Гоши, казавшийся на фоне длинного сверкающего «мерса» чьей-то неуместной шуткой. Вспомнив о Гоше, Катя вздохнула — толстяк был одним из немногих, с кем ей жаль было расставаться. «Интересно, — подумала она, — насколько он осведомлен о делах своего шефа? Впрочем, Гошу, похоже, сроду не интересовало ничего, кроме его „священных коров“, и в этом ему можно было только позавидовать».

На ступеньках крыльца Катя ненадолго задержалась. Входить не хотелось, а хотелось, наоборот, развернуться и бежать отсюда со всех ног, пока двери не распахнулись сами собой и оттуда не посыпались вооруженные охранники, посланные Щукиным для организации торжественной встречи. Ей вдруг вспомнился день, когда Лизка Коновалова привела ее сюда. Казалось, что с тех пор прошли годы, и даже самое имя ее самозваной подруги потускнело и наполовину стерлось из памяти. «Это была случайность, не имеющая к тебе никакого отношения», — кажется, именно так выразился Щукин, когда она заговорила с ним о гибели Лизки. Так ли? Впрочем, сейчас это уже не имело значения — все, что случилось потом, имело самое прямое отношение к судьбе Кати Скворцовой, и обстоятельства того, казавшегося теперь удаленным на столетия, расстрела больше не представляли для нее интереса. Очередной круг этой кровавой карусели подходил к концу, а у Кати болела нога, делая ее походку похожей на развалистый шаг моряка, сошедшего на берег после долгого странствия по бурным водам, и уходила в пятки душа... И еще, между прочим, с ужасом поняла Катя, ей срочно нужно было кое-куда заглянуть — все-таки, отправляясь на такое опасное дело, не следовало наливаться пивом. «Ай-яй-яй, — с раскаянием подумала она, — вот так номер! Очень драматическое явление может получиться. Этакий ангел мщения в обмоченных штанишках... В Голову даже стрелять не придется — помрет со смеху».

Последнее обстоятельство заставило ее сдвинуться с места и потянуть на себя тяжелую стеклянную пластину двери. Сверкающее фотохромное покрытие отразило Катино бледное лицо, и знакомая прохлада просторного вестибюля приняла ее в свои объятия, пробудив в душе что-то вроде ностальгии. Это место довольно долго служило ей домом. Собственно, в каком-то смысле оно и было для нее домом и продолжало оставаться им, несмотря ни на что: нигде нас не предают так часто и с таким знанием дела, как дома, потому что предать можно только близкого человека, который тебе доверяет. Чужого человека просто обманывают, а если он при этом чувствует себя преданным... что ж, это его проблемы. Возможно, он просто дурак.

В вестибюле никого не было. Среди дня в клубе царило полное затишье, и Щукин смотрел на отсутствие охранников на входе сквозь пальцы, лишь бы те всегда находились под рукой. Не тратя времени даром, Катя устремилась в женский туалет и заперлась в одной из кабинок, на всякий случай вынув из сумки пистолет и сняв его с предохранителя. Пристраиваясь по своим делам с этой здоровенной пушкой в руке, она невесело улыбнулась — не такую ли ситуацию она в шутку предсказала себе всего лишь час назад? Смех смехом, но в клубе «Омикрон» она предпочитала держать оружие наготове.

Зажав пистолет под мышкой, она затягивала молнию на слишком узких, как она любила, джинсах, когда дверь туалета, тихонько стукнув, распахнулась, и в умывальном отделении раздались осторожные, крадущиеся шаги. Катя замерла, перестав даже дышать. Посетительницы этого заведения ходили не так — их каблуки выбивали уверенную, звонкую дробь по кафелю. И потом, откуда в это время взяться посетительнице? Уборщица? Те вечно громыхают своими ведрами и шаркают вениками и, уж во всяком случае, Кате ни разу не встречалась уборщица, которая передвигалась бы по женскому туалету на цыпочках. Кроме того, туалет был девственно чист.

Все это могло означать только то, что Катю заметили, когда она торчала на крыльце, как последняя дура, и человек, вошедший в туалет, явился за ней...

Катя быстро огляделась. Стены кабинки, слава Богу, доходили до самого пола, так что ей не нужно было искать, на что бы вскарабкаться, чтобы посланный за ней убийца — а она не сомневалась в том, что, едва обнаружив, ее попытаются убить на месте, — не смог увидеть ее ноги, заглянув в щель под дверью. Она перевела дыхание и встала в более свободной позе, направив ствол пистолета на дверь, готовая выстрелить в тот момент, когда она откроется. На лице ее застыло каменное выражение отчаянной решимости, она чувствовала это по тому, с какой силой сжимались ее зубы. Она попыталась расслабиться, но челюсти не слушались, словно сведенные судорогой, и Катя махнула на это рукой — у нее сейчас были дела поважнее, чем восстановление контроля над собственной мимикой.

Шаги преследователя раздались совсем рядом, и Катя услышала, как открылась и снова закрылась дверь соседней кабинки. В последний момент она вдруг передумала и бесшумно переменила позицию, притаившись за дверью и занеся для удара руку с зажатым в ней пистолетом — трупы не говорят, а ей не мешало бы немного пообщаться с кем-нибудь, чтобы разобраться в обстановке.

Дверь ее кабинки осторожно приоткрылась. Катя ждала, сжимая пистолет в разом вспотевшей ладони и уже почти жалея о том, что раздумала стрелять. Ее вдруг осенила совершенно дикая идея: а что, если этот умник окажется в каске? Каска, конечно, чушь, но даже обыкновенная кепка могла смешать Катины карты, смягчив удар, — Е. Скворцова, она же Е. И. Воробей — это все-таки не Геракл какой-нибудь...

Что-то, по всей видимости, насторожило преследователя: он все стоял на пороге кабинки, скрытый от Кати дверным полотном, и издавал странные звуки. Кате на секунду показалось, что он плачет, но она тут же поняла свою ошибку — это едва слышное сопение означало, что убийца осторожно принюхивался.

«Вот же черт, — подумала она, я и не знала, что на службе у Головы состоят такие звери. Это же надо — нюхает! Ну, ясное дело: я недавно приняла ванну — шампунь там, душистое мыло... Идиотка! И потом, не надо забывать, чем я тут занималась минуту назад. Это, между прочим, тоже пахнет, и посильнее, чем шампунь. Вот тебе твое пиво, сучка!»

Все эти мысли пронеслись в ее мозгу за доли секунды, а потом она увидела, как из-за края дверного полотна медленно, осторожно выдвигается темноволосая макушка, и со всего размаха опустила на нее рукоятку тяжелого пистолета в тот самый момент, когда человек начал оборачиваться, чтобы посмотреть, не прячется ли кто-нибудь за дверью.

Человек тяжело упал на колени, словно бык, получивший удар обухом, и повалился вперед, нежно обхватив руками унитаз. Катя смотрела на него и не могла поверить, что ухитрилась одним-единственным ударом свалить с ног эту гору мяса — у человека было телосложение борца или штангиста и рост под два метра.

Катя осторожно ткнула его носком кроссовка под ребра, но человек не прореагировал. Видимо, напуганная собственными фантазиями про каски и прочие головные уборы, она ударила его слишком сильно. Впрочем, могло случиться и так, что он хитрил, и поэтому Катя, одной рукой неловко переворачивая его на спину, другой держала пистолет в сантиметре от головы своей жертвы. Эта тихая, но упорная возня заняла некоторое время, зато результат превзошел все ожидания. Взглянув в лицо этому человеку, Катя отшатнулась и обессиленно привалилась спиной к перегородке. С губ ее сорвался тихий истеричный смешок, который тут же замер, уступив место выражению полного недоумения и испуга.

Она наконец-то встретила старого знакомого, причем там, где этого меньше всего можно было ожидать.

Так, по крайней мере, казалось Кате.

Глава 20

Капитан ФСБ со смешной фамилией Колокольчиков, всю жизнь причинявшей ему массу неприятностей, сидел дома и занимался делом, которое забросил много лет назад, — грыз ногти. Время от времени он бросал на них быстрый взгляд, чтобы проверить, сколько осталось, и снова начинал грызть, сплевывая отходы производства на выложенный потертой и местами отставшей полихлорвиниловой плиткой пол кухни. Плитка была двух цветов — ужасного синего и дикого бирюзового и располагалась в шахматном порядке. Кое-где в этой шахматной доске зияли неопрятные грязно-серые квадраты, образовавшиеся в тех местах, где плитка отвалилась совсем, обнажив бетон перекрытия. Колокольчиков между делом подумал о том, что вместо того, чтобы грызть ногти, он вполне мог бы приклеить отставшую плитку, скоротав тем самым время и сделав в высшей степени полезное дело — подумал привычно, без энтузиазма, но и без раздражения, точно зная, что ничего приклеивать он не станет, а станет все так же сидеть у окна, курить, грызть ногти и ждать телефонного звонка... по крайней мере, до завтра. Если же и завтра ему не позвонят, это будет означать, что Птица действительно подалась в бега, каким-то совершенно мистическим образом почуяв интерес к своей персоне со стороны его департамента, и тогда придется признать, что разработанная им операция провалилась на все сто процентов... Фактически это означало бы, что капитан Колокольчиков напрасно продал душу дьяволу, не получив взамен ничего, кроме угрызений совести.

Он поймал себя на том, что думает о Кате Скворцовой как о Птице, и поморщился — налицо была явная попытка самообмана. Думать о ней так, называть ее так было проще, как будто речь и вправду шла о какой-то совершенно незнакомой женщине, охраннице и курьере Головы-Щукина, бешеной твари по кличке Птица, а не о Кате Скворцовой, которая... Которая что? Которая однажды треснула капитана Колокольчикова, тогда еще старшего лейтенанта, молотком по башке, приковала его к радиатору парового отопления его же наручниками и сперла у него табельное оружие? Или которая перестреляла кучу народа, ураганом пройдясь по московскому закулисью и оставив за собой пунктирную линию трупов? Или это та Скворцова, из-за которой погиб майор Селиванов, один из немногих людей, кого капитан по-настоящему уважал? Та самая, из-за которой ублюдки Головы поставили на перо Андрюшку Фомина, только и успевшего, что закончить училище да замарать свою совесть по прямому наущению капитана Колокольчикова?

«Пошел к черту, идиот, — сказал себе Колокольчиков. — Это та самая Скворцова, к которой некий оперуполномоченный уголовного розыска со странной фамилией питал довольно нежные чувства и которая потом вытащила этого дурака-оперуполномоченного с того света, хотя могла бы просто бросить его там — пускай бы подыхал, недоумок... И ведь что самое противное, этот ее благородный поступок был, пожалуй, одной из самых больших ошибок в ее жизни. Если смотреть под определенным углом, то этот поступок выглядел явной глупостью, за которую теперь ей приходилось расплачиваться».

Впрочем, расплачивалась Скворцова, как всегда, сполна, с лихвой. Она всегда шла ва-банк, прямо и дерзко, и всегда выигрывала — наверное, потому, что она всегда готова идти до конца и не на словах, а на деле... до самого конца, без оговорок и ограничений, без всяких там «а если» и «быть может». Полковник Соболевский зря подозревал в ней профессионала — она просто не умела сдаваться и обладала талантом выживать там, где любой другой человек наверняка откинул бы копыта.

Капитан оставил в покое ногти и закурил. Было утро, но он не пошел на службу — следуя тайной договоренности с Соболевским, он переключил каналы связи на свою квартиру и теперь сидел здесь, дожидаясь звонка с поста прослушивания или от наблюдателей, третий день следивших за квартирой Птицы. Ему приходилось прятаться от сослуживцев — стукач, в существовании которого никто не сомневался, до сих пор не был выявлен, и Птица по-прежнему оставалась единственным козырем в колоде полковника Соболевского, то есть оставалась бы, если бы хоть кто-нибудь знал, где она в данный момент находится.

Сидеть на табуретке было неудобно — затекала спина, и капитан, прихватив с подоконника пепельницу, переместился прямо на пол. Здесь было уютнее, но теперь взгляд его упорно натыкался на стоявший здесь же, на полу, телефонный аппарат, поскольку больше смотреть было не на что.

Он смотрел на телефон со смешанным чувством надежды и опасения. Ему очень хотелось, чтобы тот наконец зазвонил, но он не совсем четко представлял себе, что станет делать, когда это произойдет. Продолжать следить за Птицей означало снова идти на риск потерять ее из вида... И вообще, капитан чувствовал, что с этим затянувшимся делом пора кончать. Голова не был идиотом, да и все, что удалось им узнать об этом деятеле, говорило о том, что отрава, которую он распространял, была изготовлена не здесь. Партия поддельного лекарства, попавшая в руки Щукина, была огромной, но не бесконечной, и Голова мог свернуть свой бизнес раньше, чем его удалось бы схватить за руку. Капитан чувствовал, что это может произойти в любой момент — сегодня, завтра... возможно, это произошло вчера. Возможно, партия товара, с которой так лихо ускользнула Птица, была последней, и тогда Голова может уйти безнаказанным... Да и не в Голове дело. Дело в том, сколько еще детей пострадают от его зелья — десять, сто, тысяча? Птица спутала все планы, но надежда была только на нее.

Колокольчиков принял решение, хотя и сомневался, что оно будет одобрено полковником. Полковник Соболевский был честным человеком — ровно настолько, насколько это возможно для человека его профессии, — но он являлся прежде всего профессионалом, помешанным на конспирации, профессиональных приемах, чести мундира, интересах государства и прочем выспреннем дерьме. Ему проще было собственными руками пристрелить Щукина, чем допустить мысль о том, что Птицу можно посвятить в служебную тайну, предварительно не завербовав. Колокольчиков не сомневался в том, что на вербовку Катя не пойдет. Пожалуй, он мог бы даже заранее угадать все те слова и выражения, которые та произнесет в ответ на подобное предложение... Один намек на то, что такое возможно, привел бы ее в ярость. Тем не менее Колокольчиков собирался открыть Птице глаза на то, что творилось вокруг, в глубине души побаиваясь того, что она могла оказаться полностью в курсе. В конце концов, нормальный, дневной мир по каким-то неизвестным причинам упорно отторгал ее, несмотря на все ее попытки жить, как все, так что она вполне могла прийти к решению всерьез попытать счастья на ночной стороне.

Сигарета обожгла губы. Колокольчиков зашипел, воткнул окурок в пепельницу и немедленно закурил снова, между делом отметив, что в пачке осталось всего три или четыре сигареты. «Много курю», — безразлично подумал он, и тут телефон взорвался звоном. Колокольчиков от неожиданности отпрянул назад, больно треснувшись затылком о ребро батареи, и схватил трубку.

— Рыба, — сказал он в микрофон.

— Старик, — ответили ему. — Отметка пять.

— Оба-на, — не сдержавшись, сказал он. Полученное им сообщение означало, что Птица вошла в подъезд своего дома пять минут назад. На том конце провода воцарилось несколько удивленное молчание, и он, спохватившись, добавил: — Сателлит.

Это был приказ продолжать наблюдение.

Все это очень напоминало детские игры в шпионов с паролями, условными фразами и накладными бородами из пакли, но Колокольчиков, поближе познакомившись с методами работы своего учреждения, долго шарахался от каждой тени и так и не освоил заново тонкое искусство слепой веры в тайну личной переписки и телефонных переговоров. Положив трубку, он показал телефону кулак с отставленным средним пальцем, и телефон немедленно зазвонил снова.

Звонили с поста прослушивания — сообщить, что по интересующей капитана квартире кто-то ходит. Он снова повесил трубку и начал было вставать, но замер в неудобной позе, внезапно впав в нерешительность. Пока он будет добираться до Арбата, Птица может сто раз уйти — на время или насовсем. Вряд ли она собиралась задерживаться в своей квартире. Скорее всего она зашла просто собрать вещи или выпить чашечку кофе, как во время первой их встречи. Колокольчиков невольно потрогал голову в том месте, куда три года назад пришелся удар молотком. История, похоже, повторялась, исчерпав запас возможных подлостей: он опять охотился за Скворцовой, и опять никто при этом не гарантировал целость его черепной коробки.

После недолгого раздумья Колокольчиков снял телефонную трубку и набрал номер Скворцовой. Он ждал долго, вслушиваясь в длинные гудки, но к телефону никто не подошел. «А ты чего хотел? — спросил он у себя. — Решить все проблемы, сидя на полу в кухне? Она не такая дура, чтобы, тайком пробравшись домой, отвечать на телефонные звонки. Вообще, это была дурацкая затея — звонить ей по телефону. Чего я добивался? Предупредить об опасности? Так это еще неизвестно, кто представляет для нее большую опасность — Голова или я. Так или иначе, теперь она знает, что за квартирой кто-то наблюдает, а Соболевский в ближайшее время узнает, кто ее об этом проинформировал. Интересно, как ему это понравится? Ничего, я это как-нибудь переживу. С Птицей надо входить в контакт, и чем скорее, тем лучше, пока либо она сама, либо мой полковник не наломали дров».

Он быстро оделся и почти выбежал из квартиры, пытаясь убедить себя в том, что действует в интересах следствия, а вовсе не пытается исправить то, что сам же и наворотил, и спасти Птицу, которая, судя по всему, готовилась сунуть голову в пасть льва.

Выделенная ему Соболевским неприметная «шестерка», отличавшаяся от тысяч своих сестер разве что антенной радиотелефона на крыше, с покинутым видом стояла у подъезда. Колокольчиков торопливо отпер дверцу и втиснул свое крупное тело на водительское место, отчего машина заметно просела на амортизаторах. Капитан торопливо вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. Его не отпускало непонятное ощущение — ему казалось, что речь идет о жизни и смерти и все решают минуты... пока что только минуты, но вот-вот счет должен был пойти на секунды, и он очень боялся не успеть.

Машина сорвалась с места. Центральные магистрали были забиты транспортом, по радио неприятно жизнерадостный голос передавал сообщения о многочисленных пробках, и Колокольчиков, избрав более длинный, но менее загруженный маршрут, погнал машину по боковым улицам, выжимая из нее все, что можно, и совершенно игнорируя правила дорожного движения. Ему повезло, и на пути к Арбату его ни разу не попытались остановить — это была какая-то мистика, такая же необъяснимая, как и его неуклонно нараставшее беспокойство.

Машины наблюдения на месте не оказалось, и Колокольчиков связался с ней по радио. Выяснилось, что Птица уже покинула свою квартиру и машина, согласно его приказу, следовала за ней до станции метро. Один из наблюдателей отправился вместе с объектом кататься на метро, но Колокольчиков не стал ждать результатов этой поездки — было единственное место, куда могла направиться Скворцова, во всяком случае, единственное, которое имело сейчас значение. Если она отправилась в парикмахерскую или в зоопарк, то Колокольчиков ничего не потерял бы, узнав об этом позже. Самым главным ему казалось другое: удастся ему поговорить с ней до того, как она встретится с Головой, или эта встреча произойдет раньше?

Он снова оторвал машину от бровки тротуара и буквально через несколько минут остановил ее в паре сотен метров от входа в «Омикрон», гадая, зачем Скворцовой понадобилось добираться на метро до места, расположенного буквально в двух шагах от ее дома. Могла бы и прогуляться... Впрочем, у нее тоже могли быть причины для спешки — она вообще любила действовать быстро, не тратя времени на долгие раздумья и плетение интриг. «Этим и берет», — подумал он, закуривая.

Тут он увидел человека, который чуть ли не бегом направлялся к его машине, стараясь сохранять при этом беспечный вид вышедшего на прогулку обывателя. Это было бы смешно, если бы не острое ощущение копившейся в воздухе опасности, о которой безмолвно кричало буквально все вокруг. Колокольчиков затянулся, и на этот раз сигарета отчетливо отдавала пороховым дымом — резкий, бьющий в ноздри кислый запах насильственной смерти.

Торопыга приблизился, и капитан опустил стекло со стороны пассажира.

— Она в «Омикроне», — сообщил запыхавшийся наблюдатель.

— О, черт! — воскликнул Колокольчиков, выскакивая из машины. — Давно?

— Минуты полторы, — ответил тот.

— Садись в машину и наблюдай, — бросил Колокольчиков уже на бегу, направляясь ко входу в клуб. Заметив, что сигарета все еще торчит у него изо рта, он выплюнул ее на тротуар. Белый цилиндрик с тлеющим красным огоньком на конце полетел, как ракета, и взорвался, рассыпав облачко быстро погасших искр.

Перед дверью «Омикрона» капитан притормозил, придав лицу озабоченное выражение, а походке деловитость. Впрочем, все его ухищрения пропали даром — в вестибюле никого не было, так что никто не обратил бы на него внимания, даже если бы он влетел сюда, как новогодняя шутиха.

Капитан остановился, пытаясь сориентироваться. У Птицы была фора в добрых две минуты — вполне достаточно для чего угодно, не исключая и убийства. Правда, кругом было совершенно, даже как-то неправдоподобно тихо, только со стороны ресторана доносился приглушенный расстоянием лязг посуды — видимо, кухня уже оживала, готовясь к вечернему светопреставлению, да топотали на сцене репетирующие кобылы из кордебалета, подстегиваемые окриками своего руководителя, балетмейстера или как он там у них называется. Похоже было на то, что он опоздал, и Катя уже беседовала с Головой — у крыльца Колокольчиков заметил знакомый «Мерседес».

— Мать твою, — шепотом сказал Колокольчиков, мучительно раздумывая, что же ему теперь делать.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23