Прыжок в послезавтра

      - Что? Спокойствие?.. К дьяволу!
      Он выбежал с террасы, еще и сам не зная, что сделает в следующую минуту. Когда-то, в прежней своей жизни в подобных случаях он убегал на улицу и ходил, ходил, до изнеможения, до отупения. Сейчас это исключалось, и он лишь приказал автомату входной двери никого не впускать, а сам суматошно заметался по комнатам, не только не испытывая облегчения, а наоборот, возбуждаясь все больше.
      Вещи откатывались в сторону, чтобы он не ударился о них. Воздух стал прохладней. Свет отливал голубизной и был податливо мягким и ласковым, как гагачий пух. Временами Валентин начинал улавливать негромкую мелодию.
      Это действовала автоматика, стремившаяся помочь ему успокоиться. Так было во всех жилищах, где он останавливался, и обычно поразительная чуткость и предупредительность невидимых слуг-аппаратов и приборов помогала ему сладить с волнением.
      Но сейчас от всего этого раздражение лишь усиливалось.
      С Валентином творилось почти то же, что и после первой встречи с председателем Всемирного Совета, когда он опрометчиво согласился, чтобы его сопровождала Эля, а потом так же вот метался по комнатам...
      Навстречу ему выступил Саня. Валентин поморщился, готовый выругать несносную куклу, но не выругал, наоборот, раздельно приказал:
      - Бассейн. Быстро!..
      Робот кивнул в знак того, что распоряжение понято. Тотчас все вещи укатили в соседнюю комнату, перегородка, за которой была ванная, словно истаяла, а окно и двери, наоборот, заслонили белые металлические щиты со множеством отверстий, из которых хлынули, ударяя в пол, струи воды. Валентин сдернул с себя одежду, бросил Сане, который невозмутимо стоял рядом. А вода уже захлестнула их обоих сначала до колен, потом до пояса. Стало очень прохладно. Валентин плюхнулся в воду и поплыл, чувствуя, что вода сопротивляется его попыткам достичь металлического щита, сносит назад. Он заработал руками и ногами сильнее, но опять не продвинулся вперед ни на сантиметр. А потом все переменилось вокруг, и не было больше щита, а была прямая лента ручья, бегущего между высоких берегов с кустами черемухи и желтой акации. А вот рядом с двумя тополями не то стог сена, не то шалаш. Нет, конечно, шалаш.
      Сияло синее небо, и спину ощутимо пригревало солнце. Валентин знал, что все это иллюзия. Солнца нет, и ручья между черемушными берегами тоже нет. Ну и пусть. Плыть по такому, хоть и призрачному, иллюзорному ручью все-таки приятней, чем по бассейну.
      А вскоре Валентин перестал думать о том, где находится, бил, врезался в поток с такой яростью, словно сражался с личным недругом. Он чувствовал, что ему жарко, что тело покрывается потом, даже в холодной воде, а все-таки потом, и что недавнее раздражение мало-помалу исчезает, будто растворяется - и это как раз то самое, чего он хотел. А потом раздражение сменилось обыкновенной усталостью и едва не апатией. Он все-таки продолжал плыть, не передыхая ни секунды. Лишь после того, как руки и ноги уже готовы были отвалиться, он, тяжело дыша, приостановился. Поток воды пронес его еще метр или полтора, и все опять вернулось к прежнему, не иллюзорному. Возникли Саня, металлические щиты на месте окна и двери, стены, потолок. Вскоре вода убежала до капельки, и Валентин, обмякнув, опустился на пол, сидел до тех пор, пока озноб не заставил его подумать об одежде.
      Саня давно приблизился со всем необходимым. Валентин дал себя одеть, выпил слегка солоноватый и кислый напиток, очень быстро восстановивший силы.
      Ему по-прежнему не хотелось никого видеть и слышать. Но он не мог не думать о своем поведении и об отношении к людям, которые были теперь его современниками. Недавнее бегство от любопытствующей толпы уже не казалось разумным. Пожалуй, появись в его время, в XX веке, человек из средневековья, он и сам бы побежал поглазеть на это небывалое чудо. Нет, он напрасно оскорбился, увидев толпу под террасой. И все-таки возможность повторения таких встреч, с любопытствующими толпами вызывала в нем внутренний протест.
      Обедал он в одиночестве, позволив Сане прислуживать за столом.
      После еды он попытался уснуть, но сон не пришел к нему.
      Как быть? Как вести себя?
      А потом вспомнился рабэн Даниэль Иркут, его слова об экспресс-запоминании, и он подумал, что это, пожалуй, единственный выход для него - экспресс-запоминание.
      - Акахату. Рабэна Акахату, - скомандовал он в микростанцию, в памяти которой были позывные ученого. Раздался негромкий щелчок, поток легкий звон, и какая-то женщина ласково сообщила:
      - Рабэн Акахата улетел на Луну. Сейчас он на обратной стороне. Связаться с ним можно лишь по срочному вызову. Впрочем, если вам крайне необходимо...
      - Ладно, я подожду, когда он вернется домой. - Теперь, когда решение было принято, Валентин готов был потерпеть несколько дней. Он и дольше был согласен потерпеть.
      ДВА ПРИЗНАНИЯ В ЛЮБВИ
      На следующее утро первой связалась с ним Ноэми. (Он снял запрет на связь).
      - Как самочувствие, Валентин? Извини, что беспокою, но я соскучилась по тебе.
      - Входи, - сказал Валентин. - Я буду рад.
      - Считай, уже вошла, - рассмеялась Ноэми. - Мысленно. Я далеко, в лаборатории. Ты включи видеостанцию.
      Она возникла в воздухе и была еще красивее, чем обычно. Отчего красивее - оттого ли, что сегодня иначе причесалась (белокурая коса охватывала голову, как венок) ? Оттого ди, что очень ей к лицу серое платье? А может быть, все объяснялось потаенной грустью в серых, даже скорее синих глазах, rpycтью, странно уживавшейся с улыбкой и жизнерадостностью?
      - Ты слышал новость? Вчера астрономический дозор на Меркурии обнаружил этого... ну, таинственного лазутчика. И знаешь где? В трех миллионах километров от поверхности Солнца. Фу, какой ты недогадливый! Я о шаровидном теле. Такая жалость...
      - Жалость? Почему жалость?
      - Там ведь миллионы градусов!.. Оно, наверняка, сгорело. Никакому твердому телу не выдержать такой температуры.
      - Ну и что?
      - А тебе его не жаль?.. - Ноэми нахмурилась, но тут же рассмеялась. - Хочешь, открою тебе свою маленькую мечту. Слушай внимательно, но никому об этом, хорошо? Я только тебе и по секрету. Я была твердо уверена, что это посланцы внесолнечной цивилизации. А теперь что же? Просто метеорит. Такая жалость!.. Почему ты чересчур серьезный, Валентин?.. Ну ладно, до встречи, - она помахала рукой. - В два часа дня я вернусь, и тогда уж не позволю тебе хмуриться и грустить.
      Смех ее еще долго звучал в ушах Валентина.
      Валентин связался с Филиппом.
      - Ты еще не завтракал? Быть может, составишь мне компанию?..
      - Но я не один. У меня Эля и Халил... А если мы все к тебе?
      - Что ж, валяйте...
      Через минуту вся компания явилась к Валентину. Стало шумно и, пожалуй, чуточку суматошно. Это даже понравилось Селянину, напомнив о дружеских налетах в той жизни, которая теперь невозвратима. Все-таки Эля, Филипп, Ноэми, Халил были самыми близкими ему людьми на Земле.
      - О телеграмме с Меркурия извещен? - спросил Филипп. Такой исход следовало предполагать. Обыкновенный кусок камня или металла, и конец ординарный: исчезновение в огненном чреве Солнца.
      - Зачем, Филипп, говоришь так: обыкновенный? Совсем ие обыкновенный!. Шаровидная форма - разве обыкновенность? Вспышки в поясе астероидов, гибель экипажа на "Артуре"... Зачем, дорогой, говоришь так неправильно: обыкновенность? Хадил возражал горячо и убеждение.
      - Вспышки могут иметь совсем иную причину, - сказал Филипп.
      - Антивещество, да? Но тогда оно не долетело бы до Солнца, раньше аннигилировало. Без антивещества необычного, ах, как много... А траектория? Траекторию вспомяи.
      - Значит, искусственный аппарат? Ракета?
      - Если ракета, почему на Солнце упала? Нет, дорогой, не ракета.
      - Тогда что же? Объясни.
      - Ах, какой быстрый! Как фотон, быстрый... Не знаю, что такое. Но ты неправ, что обыкновенность.
      Валентин не участвовал, в споре, опасаясь сказать чтолибо наивное. Отмалчивалась и Эля. Лишь после завтрака она обратилась к Селянину с вопросом, что предпочел бы он делать сегодня. Валентин в первую минуту растерялся. До сих пор его временем распоряжались другие.
      - Быть может, отправимся в институт к Ноэми? - не очень уверенно предложил Филипп Чичерин.
      - Или пойдем на биохимический завод... Это, дорогой, очень любопытно, из чего делают продукты. Что хочешь делают. Не сразу, конечно, еду. Сначала - аминокислоты. Все двадцать аминокислот, а потом уже продукты. Пойдем, дорогой.
      - Нет, - отказался Валентин. - Если уж выбор за мной, я отправлюсь хотя бы на часок в тундру. Один.
      - Зачем обижаешь, дорогой? Думаешь, мы холода испугаемся?
      Валентин упрямо покачал головой.
      - Я хочу один... Ну ладно, пусть кто-нибудь проводит, Филипп, например. Ему-то вы доверите мою персону?
      - На Филиппа я надеюсь больше, чем на себя, - сказала Эля. - Пусть будет по-твоему. Здесь места очень похожие на те, где ты жил прежде.
      - Почему нельзя всем пойти? - опять вмешался Халил.
      - Не надо ему мешать... - Строгий взгляд девушки остановил Халила.
      Через полчаса, не более, Валентин с Филиппом, одетые в теплые и легкие комбинезоны наподобие водолазных, подземным ходом выбрались в тундру. Чичерин опустил забрало своего шлема, но, увидев, что Валентин не делает этого, вновь поднял его. Нет, он не всегда был педантом, профилактор Филипп.
      Ветер набросился на них с остервенением. Валентин, наклонившись вперед, жадно ловил знакомый запах снега, слушал посвист ветра. Очень разный посвист: то звонкий и задиристый, то басовитый, угрюмый...
      Было темно, но близкие предметы можно было различить. Позади возвышалась стена дома-города. Валентин словно бы спиной и затылком чувствовал ее присутствие. А перед ним были темно-серые сугробы плотного, утрамбованного ветрами снега, черные камни и хмурая темень, которую можно было, казалось, пощупать рукой.
      Ослепительно-голубой клинок прожектора прорезал тундру, пал на землю, выхватив из тьмы полосу снега, потом взмыл кверху, освещая облака. Погас он так же неожиданно, как вспыхнул.
      Валентин различил перед собой живой комочек, в котором не сразу признал песца. В сумраке зверь казался серым, а брюхо и вовсе отливало черным. Тем ярче поблескивали глаза.
      Песец явно чуял людей, но не убегал.
      - Подачки ждет, попрошайка, - засмеялся Филипп. - Ноэми рассказывала, их много в эту пору собирается возле города. В тундре трудновато становится корм добывать... Вот и бегут поближе к людям, рассчитывают на добросердечие человека.
      - Охотников не боятся?
      - Каких охотников? - не понял Филипп. - А, ты о тех, которые когда-то убивали зверей ради их шкурок или мяса... Сейчас нет охотников на Земле. Все-таки это узаконенная жестокость - охота...
      - Но разве люди теперь стали сплошь вегетарианцами? Я сам каждый день ем мясо... Да и ты тоже... Значит, животных сейчас убивают, как и прежде.
      - К счастью, уже не убивают, как в твое время, - ответил Филипп.
      - А теперь как же?
      - Теперь? Мясо частично выращивают на комбинатах питания. Понимаешь? Выращивают!..
      - Но ты оказал: частично... Значит, кого-то все равно убивают?
      - Нет, я не это имел в виду. Часть продуктов питания производят из аминокислот, которые синтезируются на биохимических заводах.
      - Почему часть, а не все продукты?
      - Потому что многие врачи и физиологи не согласны с этим. Есть сомнения, что мы не до конца разобрались в наилучшем сочетаний всех, в том числе и микроскопических составных частей нашего питания. Нам ясно лишь главное. А биохимические реакции так запутанны, что нет пока гарантии, будто все до конца известно... Конечно, многое мы получаем с растительной пищей, но кое-что содержится только в мясе. Немало физиологов вообще не согласны, что можно отказаться от забоя скота.
      - Так сказать, нынешние консерваторы? Но мотивы?
      - Мотивы заслуживают внимания... Физиологи опасаются, что если синтезированные продукты в чем-то окажутся неполноценной заменой естественного питания, то это может неблагоприятно отразиться на последующих поколениях людей. Тревога слишком серьезная, чтобы отмести ее без тщательнейшей проверки на практике. Речь о судьбах всего человечества.
      Ветер дунул с такой силой, что Валентин с Филиппом едва удержались на ногах, а песец - тот припал к земле.
      - Что, не нравится? - усмехнулся, глядя на зверя, Валентин. Ему самому было тепло: комбинезон не продувался ветром и надежно защищал от мороза. Чуточку пощипывало щеки и кончик носа, но это было даже приятно. Валентин скосил глаза: Филиппу явно не по себе на ветру и морозе, но держится, терпит парень. Молодец! И все они, нынешние, молодцы. Умельцы, умницы. Ишь как с питанием-то! Выращивать мясо, одно лишь мясо вне организма, способного страдать и мучаться,- это ли не новый успех цивилизации!
      - Кыш, дружок, кыш! - замахнувшись на песца, крикнул Филипп. - Нечего тебе дать, беги куда-нибудь еще.
      Зверь и вправду затрусил прочь, словно поняв, о чем ему говорят.
      - Вот так и живем, - повернулся к Валентину Филипп. - Не знаю, все ли по душе тебе. Очень хотелось бы, чтобы по душе.
      - Еще как по душе, Филипп! - не удержался от возгласа Селянин. - Вчера, правда, мне не по себе стало перед толпой. Глупо вел себя. Ведь вы - великолепные люди, Филипп.
      - Не во всем, к несчастью, - Чичерин нахмурился. - И вчера было не так, как надо. Вот сетуют у нас: люди друг к другу де всегда внимательны, срываются, мол... А вот вчерашнее. Этого не объяснить только нравственным срывом. Это глубже. Сколько уже существует человек, а все-таки остается в нем до сих пор что-то такое... ну, первобытно-стадное, что ли... Вчера сбежались, выпялили глаза, а ведь сами потом сообразили, что нельзя, неэтично - непорядочно... Обидно, что и мы не сразу разобрались. Первая, знаешь, кто спохватилась?
      - Эля!
      - Нет, не она. Ноэми первая сказала, что нельзя так, что оскорбительно. На редкость чуткое сердце у нее, у Ноэми. С такою по жизни бы идти, детей воспитывать... - он вдруг осекся, добавил просительно: - Ты не смейся, что я... Что, в общем, с первого взгляда и полюбил... Вот чуткая Ноэми, а не замечает. Непонятно... Может быть, вернемся, а? Не очень-то уютно на ветру.
      - Хорошо, сейчас пойдем, - согласился Валентин. - Но ответь мне на один вопрос. Если он глупый, можешь не отвечать. Перед тобой мне не так стыдно, если даже и глупый. На земле оченьмногое вделано, чтобы человеку было удобно и счастливо. Мы вот ездим, летаем, пожалуйста! Везде готова квартира, да еще какая. Еда - что душе угодно. Одежда - лучшего и не пожелаешь. Все-все есть для человека. Так? Но скажи, случается, что люди несчастливы из-за неразделенной любви? Или что-то придумано, чтобы таких несчастий не было? Повторяю, можешь не отвечать, если вопрос глуный.
      Филипп заговорил не сразу.
      - Вопрос твой очень даже сложный, - наконец сказал он. Ты не обижайся, если я начну издалека... В природе, среди животных как идет совершенствование видов?
      - В природе? Дай сообразить... Или ты имеешь в виду естественный отбор, при котором выживают только самые приспособленные к среде, самые выносливые и сильные? Но при чем тут это?
      - Очень даже при чем. В человеческом обществе естественный отбор перестал быть главным регулятором совершенствования. Определяющими стали иные пути - социальное переустройство, забота о здоровье, которая начинаются еще до того, как человек родился: ведь контролируются, а если необходимо, то исправляются дефекты в генах отца и матери. Но наряду с этим чувство любви, и нелюбви, конечно, помогает сохранять и умножать хорошее в людях и одновременно притормаживать нежелательные отклонения от принятого эталона телесной и духовной красоты. За любовью и нелюбовью как бы последнее решающее слово - принять что-то или же отвергнуть. И знаешь, мне кажется, так было, есть и так будет всегда... Я говорю сухо, пожалуй, безжалостно, однако тебя интересовала почти теория... И еще ты, вероятно, думаешь сейчас: а как же я и Ноэми? Но ведь я не лишен права и возможности доказать ей всеми делами и помыслами доказать! - что не хуже, а в чем-то лучше других. Конечно, одного этого для любви мало, я понимаю. Но если с кем-то соперничество, то на равных...
      Он как-то сразу, в один, казалось, миг, подобрался, стал строже и оттого внушительнее, Филипп Чичерин. Такой и вправду был достоин преданной девичьей любви.
      - Я развеял твои сомнения? - спросил Филипп.
      - Не совсем... Но, впрочем, да, развеял...
      - А ты не мог бы мне объяснить, - неуверенно заговорил Филипп, - почему тебя взволновало, есть ли несчастная любовь?.. У меня, понимаешь, был недавно один разговор о любви... С Халилом. Не я начал, да и просто ли начать... Халил очень завидует тебе: умеешь чувства на привязи держать. И еще он сказал, что ты будто любишь Элю, но таишься. Я не очень-то поверил ему, а теперь вот не знаю...
      - Какая любовь, если любит кто-то один!
      - Вот и Халил похоже говорил. Но он все, по-моему, к себе относил. Что-то у них с Элей не ладится...
      - Сладится, - хмуро вымолвил Валентин. - Давай помолчим.
      Они долго стояли, слушая свист ветра. О чем думал Филипп, Валентин не знал. А сам мысленно благодарил Чичерина за сердечную откровенность. Нет, он не принимал всерьез его слов о каких-то неладах между Халилом и Элей. Зато сам профилактор, которого он считал педантом и придирой, стал понятней, а оттого и ближе. Как и в случае с Ильей Петровичем, чужая жизнь и судьба открылись ему прежде всего через страдания и тревоги. В чем причина этого? Не в том ли, что он сам много страдал в прежней своей жизни, да и в теперешней тоже, и душа его отзывалась на чужую душевную боль легче и быстрее, чем на радость?
      Возвратившись в дом-город, они застали только Халила.
      - Валентин, дорогой, ты не слишком торопился из тундры, не без досады объявил Халил. - Почему оба выключили свои микростанции?
      - Мы слушали тундру, - объяснил Филипп.
      - Эля пыталась связаться, я пытался... Эля не дождалась, ушла в ВИС...
      - ВИС? Что такое ВИС?
      - Всемирная информационная служба. В каждом городе есть ее станции, - сказал Халил. - Что хочешь, узнать можешь, дорогой. Когда родился твой прадед и даже какая в тот день погода была. Любые факты, любые теории все узнать можешь, только заявку сделай в ВИС. Хотя о твоем прадеде не узнаешь, наверное...
      - А что намерена выяснить Эля?
      - Не знаю, Валентин, дорогой. Не объяснила. "Сама, говорит, еще толком не разобралась..." Хочешь, свяжемся с нею, спросишь...
      Халил громко произнес имя девушки, но ответа не последовало. Он позвал еще решительнее, но опять безрезультатно.
      - Ах, нехорошо! То вы отключались, то она... Зачем так? Что у нее за секреты от меня, почему разучились мы понимать друг друга? Не в лад поем, будто оглохли. Раньше не было так.
      Он горячился явно сверх обычного.
      Все вышли на террасу. После вылазки в тундру с ее морозом и пургой было особенно приятно понежиться в тепле, вдыхая напоенный ароматами цветов и зелени воздух. Валентин вытянулся в кресле, полузакрыв глаза.
      Прежде бы, в его первой жизни, такая благодать в Заполярье! Чтобы зелень, свет, простор. Как бы работалось и жилось!
      В начале третьего подала о себе весточку Ноэми.
      - Через сорок минут тебе, Валентин, и всем явиться ко мне!
      Валентин не включал станцию изображений, и без того ясно представляя улыбающееся лицо девушки.
      Пошли только Валентин с Филиппом. Халил, который безуспешно пытался связаться с Элей, заявил, что отправится за нею в ВИС.
      - Увлеклась, все на свете позабыла... - сказал он. - И чем она увлеклась?
      Ноэми, увидев входивших Валентина с Филиппом, огорченно воскликнула:
      - А Халил что же? А Эля где?
      Веселости у нее сразу поубавилось. Обращалась она преимущественно к Валентину, ответы выслушивала не всегда внимательно. Филипп вначале понуро отмалчивался; а потом и вовсе ушел, сославшись на неотложное дело. Ноэми виновато поглядела вслед ему.
      - Он что же? Обиделся?
      - Думаю, что нет... Все куда серьезней и сложнее... Он заслуживает большего, чем просто доброе отношение, наш Филипп...
      - Он очень строгий... - с неожиданной робостью сказала Ноэми.
      - К другим или к себе?
      - Может быть, и к себе, Валентин... Но когда он рядом, я чувствую себя очень легкомысленной... Мне хочется сделать что-то такое, чтобы он убедился: я тоже кое-чего стою...
      Валентин спросил:
      - Можно узнать... ну, вот молодые люди... за что сей-. час прежде всего любят? Какие достоинства обязательны?
      - Достоинства? - Ноэми смутилась. - Не знаю... Наверное, красота. Еще ум, смелость, конечно... Нет, все не так, вернее, не просто так... Разве можно разложить человека, все его достоинства по полочкам, если он - вот он весь тут, он целое... Вот хоть Филипп. Разве узнаешь, какой он, если каждую черточку отдельно. Он ведь - целое, и нравится или не нравится весь... А я тебе кажусь, наверное, взбалмошной?
      - Почему ты заговорила об этом? Ты красивая и добрая... А еще веселая.
      - А Эля?
      - Не надо о ней.
      - Я всегда чуточку завидовала Эле, с самого детства. Она талантливая. Куда мне до нее. Вот почему ее любит Халил. А я не хочу, чтобы он любил ее.
      - Ты считаешь, что он не достоин?
      - Я этого не говорила... Его характер и мой характер, правда же, в чем-то схожи? Халил не будет счастлив с Элей, и она с ним тоже не будет. Эля, кажется, начинает это чувствовать.
      - Ты любишь Халила?
      Ноэми не ответила, но по тому, как вспыхнуло ее лицо, стало ясно: любит!
      - Ты не настаивай, ладно?.. И лучше я расскажу об Эле. Вернее, ты сам увидишь все, что я помню о ней. Нет, нет, ты не отказывайся!.. Извини, ты не слишком внимателен к Эле.
      Валентин не ответил. Да и что он мог сказать? Что это неправда? Что причина их отчужденности не в нем?
      - Ну, ладно, - не без досады сказала Ноэми. - Я буду вспоминать не просто Элю, а наше детство. И еще как нас воспитывали... О, это очень любопытно.
      Ноэми улыбнулась знакомой Валентину задорной и чуточку интригующей улыбкой. Но в глазах все еще таилась грусть.
      ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ
      Ноэми привела Валентина в одну из комнат, опустилась в кресло, жестом пригласила сесть напротив. Между ними был столик, на котором лежали похожие на шлемы головные уборы красный и синий.
      - Пожалуйста, надень этот, - подвинула Ноэми красный шлем, а сама потянулась к синему. - Это еще новинка для всех - портативный дешифратор памяти. Мне дали один из опытных образцов на проверку. Ты удивлен? А я, между прочим, месяц назад получила звание и права рамэна... Так-то, брат Валентин! Небось, считал, что я умею только весело смеяться? - и строго сказала: - Приготовились! Даю затемнение.
      Действительно, в комнате медленно наступили сумерки, а потом стало и вовсе темно.
      - Ты видишь что-нибудь? Нет? - донесся из мрака негромкий голос Ноэми. - А теперь? Должно возникнуть голубое сияние... Есть?
      - Ну, допустим...
      - Допустим или есть?
      - Ну, есть... - не очень уверенно сказал Валентин, думая о том, что, вероятно, так же или в чем-то схоже недавно расшифровывали его память.
      Вдруг рядом, нет, даже не рядом, а в нем, в его мозге раздался голос Эли, и возникла она сама - нынешняя, - взрослая. А потом было странное чувство сострадания и заинтересованности, которую вызвали у него слова Эли:
      "Ему нелегко. Я вижу, что нелегко... Но как помочь, я не знаю... Жить, когда лишился всего, даже привычных вещей, даже времени, к которому принадлежал, - очень трудно так жить. Он лишился всего этого, а к новому не привык..."
      - Извини, - сказала Ноэми, отключив дешифратор, - Я, кажется, не то, что надо, вспомнила. Непривычно командовать своей памятью. Но я постараюсь исправиться, начну с детства... Мы с Элей воспитывались в одном интернате, с пяти лет, но я хорошо помню ее, пожалуй, года на три позднее... Сейчас увидишь.
      Секунда-другая - и вот вновь, словно в нем самом, возникла картина просторного двора, обсаженного елями, снежный холм посредине и две перебрасывающиеся снежками группы ребят. Это было так похоже на спортивные баталии, в которых не раз участвовал в детстве сам Валентин. Восторг, азарт, страх, радость, завладевшие им сейчас, тоже были словно перенесены из его собственного детства, когда он так же вот старался доказать себе и другим, что не уступает в ловкости и смелости никому из сверстников...
      Среди нападающих и маленькая Эля. Она карабкается по оледенелому склону, увертываясь от снежков, потом падает и катится вниз, но снова устремляется вперед. Сверху, с холма, трое мальчишек в малиновых остроконечных шапчонках - дружно "обстреливают" Элю. Один из снежков до крови разбивает ей нос, и она громко плачет, однако все равно карабкается вверх. Рядом с нею ползет по склону парнишка в голубом берете. Заметив кровь и слезы на лице Эли, он грозит кулаком тем, на холме, и с криком бросается вперед. А через минуту уже на вершине начинается свалка. Всех защитников сталкивают вниз, и Эля визжит от радости и победного восторга...
      "Что ж, игра как игра, - думает Валентин. - Времена другие, а дети остаются детьми и придумывают похожие игры".
      Становится словно бы теплее на душе.
      ...А ребятишки выстроились в две шеренги лицом к лицу, как выстраивались когда-то команды футболистов после матча, и кто-то из взрослыхвручил капитану "синих беретов" большой пакет со сладостями. Еще через минуту или две, посоветовавшись со своими товарищами, парнишка вышел на середину и сказал: "Мы благодарим за награду. Мы счастливы, что можем передать половину подарка побежденным. Пусть сделает это от нашего имени самая отважная и самая маленькая из нас Эля..."
      Девчушка смущенно выступила из строя, но голосок ее прозвенел звонко и смело: "Желаю каждому из вас заслужить такую честь: передать половину подарка побежденным. - Потом, отдав сладости капитану "малиновых шапочек", добавила: - Только вам все равно нас не одолеть... - Вот."
      И шмыгнула, носом, сразу утратив задор. Что это было? Заранее отрепетированная интермедия, все эти построения и слова? Не беда, если и так. Все равно игра воспитывала смелость и великодушие...
      - Ты все отлично видел? - Это уже не чужое воспоминание. Это реальный голос Ноэми.
      - Еще как видел! И такое впечатление, что я шел совсем рядом с Элей.
      - Все так и было. Я действительно шла рядом. Дешифратор памяти передает тебе мои прежние впечатления. Говорила тебе, что увидишь много любопытного... Продолжим?
      ...Перед Валентином возникла просторная площадка, уже летняя, сплошь в цветах с узкими дорожками, посыпанными ракушечником. В дальнем конце, среди берез - разноцветные двухэтажные дома. Высоко в небе алый флаг. А потом - комната с десятью койками, девчонки, укладывающиеся отдыхать. Как же, был сигнал о начале тихого часа! Внимание: шорох в углу. Ах да, там же Эля! Голос, очень похожий на голос Ноэми, но чуть позвонче, девчоночий: "Ты разве забыла с приказании воспитателя, Эля? Тебе учиться плавать!.."
      Эля отворачивается к стене, натягивает одеяло на голову.
      "Но как же быть, Эля... Ведь надо", - умоляет голос Ноэми-девчонки, и Валентин заражается не своей, а чужой и давней Ноэминой тревогой и жалостью. Что за власть у дешифратора памяти: передает другому чужие чувства. И как же так: Эля боится. Смелая и упрямая Эля пугается воды! Впрочем, подобное Валентин наблюдал иногда. В чем причина, попробуй разберись, но иные люди панически боятся мышей или, например, дождевых червей. А Эля пугается воды. Тонула когда-то? Врожденная боязнь?
      А Ноэми-девчонка умоляет: "Пойдем, Эля... А?" В уговоры включаются еще голоса: "Ты же всех подведешь, весь отряд". "Вспомни о походе..."
      Эля, наконец, поднялась с кровати.
      Потом они пробираются по лагерю. Впереди река, а слева линейка, залитая желтым пластиком. В центре площадки какое-то подобие овальной трибуны или башенки.
      На отполированной стенке четкая надпись: "Разум преобразует природу". Это - сверху. А чуть пониже, столбиком: Помни! Все твои победы, в жизни начинаются с победы над собственными слабостями. Воюй против дурного в себе и в других. Главные твои враги: лень, эгоизм, страх. Хочешь стать трудолюбивым: клади на обе лопатки лень.
      Хочешь быть вровень со взрослыми - ставь интересы коллектива выше своих собственных интересов.
      Хочешь стать смелым, не поддавайся страху. Встретив трудность, будь настойчив и терпелив.
      Люби истину больше, чем себя самого. Неумелому помоги, нерадивого заставь. Самому стать хорошим - твой первый шаг, добиться, чтобы хорошими стали все, - твоя цель.
      "Что это? Нравственная азбука, с которой знакомят юных землян подобно тому, как раньше, в двадцатом веке, знакомили с таблицей умножения? - думает Валентин. - А ведь, пожалуй, не лишним было бы и тогда печатать в учебниках начальной школы, на обложках тетрадей такие вот нравственные правила. Печатали же таблицу умножения, азбуку, прописи грамматические..."
      А Эля там, возле залитой пластиком линейки, поворачивается, говорит:
      "Зачем мы пришли сюда, Ноэми? Тебе приятно мучить меня, да?" - В голосе ее отчаяние.
      "Эля, милая!.. Это не нарочно, Эля... Знаешь ведь, почему поручили мне. Потому что я... в общем, не умею быть настойчивой и требовательной. Вот и поручили, чтобы я... Ну, ты же знаешь, как у нас! Кто чего не умеет, того этому и обучают. Если боится, учат страх преодолевать. Если не очень внимателен к другим, приучают ухаживать за товарищами. А меня вот чтобы я обязательно научилась настойчивости и требовательности... Ты, пожалуйста, не обижайся... Но ведь тебе надо научиться плавать и не бояться воды. Ты же все понимаешь, Эля."
      А на башенке возникла новая надпись.
      Способность мыслить - самая прекрасная и удивительная из способностей. Цените, развивайте, возвышайте ее. Она превратит вас в великанов, которым по плечу не просто познавать, но и преобразовывать мир. Гордитесь своим положением человека и готовьтесь стать учеными, как ваши отцы и матери.