Княжна Мария (№2) - Жди меня

– Пустяк, – небрежно сказал пан Кшиштоф и непроизвольно икнул. – Пригрозил дуэлью, он испугался и сразу же заплатил... Вот, как видите, отмечаю это событие. Присоединяйтесь, Виктор! Виноват, Эжен... Но все равно присоединяйтесь. Сегодня я угощаю. Половой! Половой, черт бы тебя побрал! Бокал господину Ла... моему гостю!

Половой принес бокал. Лакассань, неопределенно усмехаясь, наполнил его и пригубил шампанское. Да, вино действительно было недурным на вкус. Деньги у Огинского, несомненно, водились. Впрочем, история, рассказанная паном Кшиштофом, не вызывала у француза ни малейшего доверия. Слухи о его предстоящей женитьбе тоже казались Лакассаню весьма сомнительными, но в целом ситуация нравилась ему все меньше с каждым проведенным здесь днем. Огинский вел себя так, будто он здесь родился и вырос. Он уже стал героем местных сплетен, а это было плохо – просто хуже некуда. Более того, краем уха Лакассань уже успел услышать кое-что и о себе – о себе и княжне Вязмитиновой, естественно. Возникновение подобных слухов в душной атмосфере уездного городишки, круглый год утопающего в грязи и сплетнях, было вполне естественным и предсказуемым, но совершенно нежелательным. Менее всего Лакассань хотел привлекать внимание общественности и, как следствие этого, властей к своей скромной персоне. К его великому сожалению, это внимание уже обратилось на него и с каждым днем делалось все более пристальным.

Это все потому, что мы здесь застряли, подумал Лакассань, мелкими глотками попивая ледяное шампанское и рассеянно наблюдая за Огинским, который с выражением тупого недоумения на лице шарил по скатерти, тщась отыскать свою вилку. Нельзя было задерживаться тут на такой непозволительно долгий срок. Дался мне этот Багратион...

Дело с письмом Багратиону решилось просто. Письмо было доставлено адресату одним из лакеев князя Зеленского, Прохором – тем самым Прохором, который вместе со своим приятелем Степаном сначала пытался украсть у княжны Марии лошадей, а затем напал на Лакассаня по дороге сюда. Не слишком доверяя вороватому лакею, Лакассань сопровождал его до самого дома Багратиона и собственными глазами убедился в том, что написанное Огинским послание доставлено адресату, то есть попросту просунуто в щель приоткрытого окна княжеской спальни.

Последовавшие за этим события ясно показали, что пан Кшиштоф был прав, утверждая, что такое известие убьет Багратиона так же верно, как выпущенная в упор пуля. Горячий темперамент князя и постепенно копившееся в течение последнего времени раздражение против домашних, державших его в неведении относительно положения дел на театре военных действий, сыграли свою роль: в приступе безудержного гнева Багратион сорвал с себя повязки, и с этого дня начал быстро угасать. Лакассань пару раз встречал домашнего врача князя. В разговоры они не вступали, поскольку не были представлены друг другу, но выражение физиономии доктора говорило красноречивее всяких слов. Багратиону остались считанные дни, и Огинский имел кое-какие основания для того, чтобы гордиться собой: все-таки эту подлость с письмом придумал он. Более того, он ухитрился не только привести свой замысел в исполнение, но и остаться при этом совершенно в стороне: письмо доставил лакей князя Зеленского, а заставил его это сделать и заплатил ему за работу Лакассань – то есть Эжен Мерсье, учитель танцев, временный управляющий имением княжны Вязмитиновой.

– Кстати, любезный господин Мерсье, – слегка заплетающимся языком сказал Огинский, оставив бесплодные попытки отыскать свою вилку, – сегодня я слышал одну весьма любопытную вещь, имеющую до вас самое прямое касательство.

– Вот как? – Лакассань вежливо приподнял брови и снова поднес к губам бокал.

– Вот так, представьте себе, – с пьяной иронией сказал пан Кшиштоф. – Пока вы там, у себя в деревне, наслаждаетесь красотами природы и обществом молодой княжны, спите до полудня, едите от пуза и коллекционируете глупые сплетни, я здесь не теряю времени даром. Вы знаете, что мне удалось разведать? Письмо, которое вы доставили по известному нам обоим адресу, было найдено. Сейчас вы скажете, что эта чепуха, эта мелочь сама собой разумеется и не является, строго говоря, новостью. Об этом, дескать, несложно было догадаться... Это все верно, сударь. Но знаете ли вы, что кое-кто все-таки заподозрил здесь некий умысел? Было проведено нечто вроде расследования, которое установило, что никакого капитана Щеглова в гвардии нет и никогда не было, а значит, письмо можно считать анонимным и написанным с той именно целью, которой оно и достигло...

– Ну, – сказал Лакассань, – во-первых, этого можно было ожидать, а во-вторых, при чем тут я? Это касается скорее вас, чем меня.

– М-да? Так вот, сударь, слушайте дальше. Расследованием занимался старик Бухвостов. Он производит впечатление совершенно безобидного создания, занятого лишь ублажением собственного чрева, однако это не вполне соответствует действительности. Он взялся за дело весьма основательно и перво-наперво с большим пристрастием допросил всю прислугу князя Багратиона. И знаете что? Садовник князя видел, что поздним вечером накануне печального происшествия вокруг дома крутился какой-то посторонний мужик, по виду – чей-то дворовый... Что будет дальше, пока неизвестно, но княгиня Зеленская под большим секретом рассказала мне, что Бухвостов написал в Петербург и что оттуда якобы обещали прислать сыщика... Каково это вам, мой драгоценный Эжен?

“Драгоценный Эжен” нахмурился: известие и впрямь было тревожным. Если за дело возьмется профессионал, ему не составит особого труда отыскать Прохора. Садовник опознает в нем человека, замеченного возле дома Багратиона в ту ночь, и зажатый в угол Прохор непременно укажет на него, Лакассаня, как на человека, передавшего ему письмо. Для Огинского, кстати, это был бы отличный способ от него избавиться. Да, Огинский... Нежелание пана Кшиштофа возвращаться к исполнению своих обязанностей при маршале Мюрате было для Лакассаня вполне очевидным. Черноусый аферист чувствовал себя здесь, как рыба в воде, и, кажется, уже успел снюхаться с этой мегерой, княгиней Зеленской.

Экая дьявольщина, подумал Лакассань. А с другой стороны, я сам во всем виноват. Нечего было здесь засиживаться, нечего было позволять Огинскому действовать по-своему... Нужно было просто пробраться в дом: Багратиона, зарезать его в постели, вскочить на лошадей и гнать во весь опор в сторону Москвы.

– Вся эта чепуха не стоит выеденного яйца, – небрежно сказал он, – и означает лишь то, что мы с вами непозволительно загостились в этом вонючем городишке. Нам пора в дорогу, вы не находите?

– Нам? – Пан Кшиштоф выглядел искренне удивленным, и Лакассань с очень неприятным чувством отметил, что он, оказывается, вовсе не так пьян, как казалось в начале разговора. – Вам, милый Эжен! Вам. У меня здесь дела, не обессудьте. Передайте мой привет и наилучшие пожелания своему хозяину. Кстати, можете попытаться получить с него те деньги, которые он задолжал мне за устранение Багратиона. Мне почему-то думается, что это будет потруднее, чем взыскать долг с князя Зеленского. Бог вам в помощь, любезный господин Мерсье! Я останусь здесь.

Вот так штука, подумал Лакассань. Что же такое должно было с ним случиться, чтобы он перестал меня бояться? Странно, странно... Когда записной трус начинает вести себя как отчаянный храбрец, это может означать только одно: ему есть ради чего рисковать. И княгиня Зеленская... Что-то зачастил к ней наш герой. Это неспроста – вся эта странная, возникшая на пустом месте дружба, эти упорные слухи о предстоящем венчании с княжной Ольгой... Если бы Зеленские были богаты, все было бы ясно, но ведь у князя ветер свищет в карманах, и все три его ужасные дочери – бесприданницы. Это же всем известно, так какого черта?.. О чем он думает, этот идиот Огинский, что затевает?

Не имеет значения, жестко сказал он себе. Никакого. Что бы он ни затевал, у меня есть четкий и недвусмысленный приказ Мюрата: проследить за тем, чтобы Огинский выполнил порученное ему дело и вернулся за новым заданием. Или погиб. Одно из двух, третьего не дано.

– Вы останетесь здесь лишь в одном случае: если вдруг скоропостижно скончаетесь и будете похоронены на местном кладбище, – твердо сказал он, комкая салфетку и раздраженно швыряя ее на стол. – И это непременно произойдет, если вы будете придерживаться избранной вами линии поведения. Это не угроза, а констатация факта. Подумайте об этом и дайте мне знать, когда примете решение. И хватит пить, черт бы вас побрал!

С этими словами он резко поднялся и, не оглядываясь, вышел из трактира.

Пан Кшиштоф смотрел ему в спину до тех пор, пока Лакассань не скрылся за дверью, а потом криво усмехнулся в усы.

– Пошел к черту, – сказал он. – Я тебя не боюсь. Эй, половой! Принеси-ка мне, любезный, бумаги и чернил. Надобно составить письмецо.

Глава 9

В тот день Лакассань оказался в городе не один. Узнав, куда он собрался, княжна Мария высказала желание отправиться с ним: простая вежливость требовала отдать Зеленским хотя бы один из их многочисленных визитов. Отказать ей было нельзя, да и незачем: в сущности, она совершенно не мешала Лакассаню, и он никак не мог взять в толк, почему Кшиштоф Огинский с такой настойчивостью предупреждает его о том, что княжна может быть крайне опасной. Внимательно наблюдая за княжной, он не находил в ней тех качеств, которые, по его мнению, делали человека опасным. Эта хрупкая миловидная девушка была чиста и бесхитростна, то есть, являлась прирожденной жертвой, а вовсе не охотником. Пострадать от столь безобидного создания мог лишь такой бездарный идиот, как Огинский, – в точности так же, как неуклюжий садовник выкалывает себе глаз, спьяну напоровшись им на ветку пышного розового куста, усыпанного прекрасными цветами. Разумеется, после такого приключения садовник, если он глуп, станет считать розовый куст опасным и, проходя мимо него, будет прикрывать уцелевший глаз обеими руками – до тех пор, пока однажды сослепу не споткнется и не сломает себе шею. И тогда, возносясь на небеса, он пребудет в уверенности, что проклятый розовый куст все-таки его доконал, в то время как кусту нет и никогда не было до него никакого дела: он просто растет там, где его посадили.

Княжна выглядела слабой и беззащитной, и Лакассань, который, как и многие жестокие люди, был весьма сентиментален, искренне сочувствовал ей и помогал, чем мог – разумеется, тогда, когда это не шло вразрез с его собственными планами. Поездка княжны в город с визитом этим планам нисколько не препятствовала, и он в самых любезных выражениях высказал свое удовольствие от предстоявшей совместной прогулки.

Именно по этой причине, в то время как Лакассань беседовал в трактире с пропивавшим драгоценности княгини Зеленской паном Кшиштофом, Мария Андреевна, сидя в душной, безвкусно обставленной гостиной, пила жидко заваренный чай с засахарившимся вареньем и, героически борясь с зевотой, вела светскую беседу с Аграфеной Антоновной и ее дочерьми.

Разговор, как водится в подобных случаях, вертелся вокруг городских сплетен и новостей, главной из которых, разумеется, было прискорбное состояние здоровья князя Петра Ивановича Багратиона, и не столько само здоровье – было несомненно, что князь умрет в ближайшие несколько дней, – сколько связанный с этим глухой подспудный скандал. Граф Федор Дементьевич Бухвостов по просьбе домашних князя Багратиона проводил неофициальное расследование, за которым, затаив дыхание, следило все уездное дворянство. Предварительные результаты упомянутого расследования и впрямь были скандальными: письмо, из которого князь узнал о вступлении неприятеля в Москву, было тайно подброшено к нему в спальню с несомненною целью достичь именно того результата, которого оно достигло. Гвардейского офицера Щеглова, именем которого было подписано сие изуверское послание, как выяснилось, в природе не существовало; в таком маленьком городке, где все знали друг друга в лицо, находящегося на излечении гвардейского офицера не могли не заметить, и, тем не менее, никто и слыхом не слыхал про капитана Щеглова. Следовательно, письмо, хоть и подписанное по всей форме, можно было смело считать анонимным, каковым оно и являлось по сути. Из этого напрашивался весьма неутешительный и, как уже было сказано, скандальный вывод: здесь, в городе, в кругу хорошо знакомых лиц, подноготная коих была известна всем и каждому, завелся некий таинственный и опасный недоброжелатель князя Багратиона, решивший с неизвестной целью сжить со света “несчастного Петра Ивановича”, как назвала его княгиня Зеленская.

– Поверите ли, милочка, – говорила она княжне Марии, поднося ко рту серебряную ложечку с вареньем и далеко оттопыривая при этом жирный мизинец, – мне стало страшно выходить на улицу! Ведь этим негодяем может оказаться кто угодно! И кто знает, что у него на уме? Заговоришь с ним о погоде, а он пырнет тебя кинжалом и пойдет себе дальше, как ни в чем не бывало. И ведь у него есть сообщники! По крайней мере, про одного сообщника известно точно. Это какой-то дворовый мужик... Я верно говорила, что все дворовые – предатели. В глубине души они только того и ждут, чтобы пришел Бонапарт и всех нас расстрелял. То-то для них волюшка наступит! Не понимаю, как вы живете в своей глуши – одна во всем доме, на отшибе... Я бы умерла от страха!

– Что вы, маман, – вмешалась в разговор старшая из княжон, Елизавета Аполлоновна. – Мари вовсе не одна! Вы что же, забыли, что у нее есть защитник? – Она прикрылась веером и отчетливо хихикнула, но ее близко посаженные глаза при этом глядели поверх веера с присущим им с утра до вечера выражением тупой злобы. – Этот учитель танцев... кажется, он француз, не так ли, ма шер Мари? Как бишь его зовут?

– Мерсье, – подсказала княжна Людмила Аполлоновна. – Говорят, он красавчик.

– Неправда, – сказала княжна Ольга Аполлоновна. – Росточка он невысокого, и с лица – так, ничего особенного.

Эти слова были оставлены без ответа, если не считать ответом свирепые взгляды, которыми с двух сторон прожгли ее сестры. Ольга Аполлоновна, перехватив эти безмолвные послания, надменно выпятила нижнюю губу и горделиво усмехнулась, явно чем-то очень довольная. Две старшие княжны, напротив, выглядели чем-то заметно огорченными и взвинченными. Княжна Елизавета время от времени без всякой видимой причины вдруг начинала покрываться красными пятнами, от чего делалась уже не просто некрасивой, но даже где-то страшной, а княжна Людмила все время кусала губы, словно сдерживая раздражение. Время от времени, забывшись, она принималась грызть ногти, и тогда Аграфена Антоновна, извинительно улыбаясь княжне Марии, давала ей по рукам сложенным веером. Одним словом, обстановка в доме Зеленских была очевидно далека от мирной; княжна Мария чувствовала себя так, словно угодила в клетку с гиенами, и теперь ее обитатели, похоже, решили полакомиться ею.

– Мне действительно не страшно, – спокойно сказала она, решив до поры до времени игнорировать оскорбительные намеки княжон, – и господин Мерсье тут не при чем. Я просто не вижу причин для страха. Если полученное князем Петром Ивановичем письмо и впрямь было послано с намерением способствовать ухудшению его здоровья, это объяснимо: великий человек не может прожить жизнь, не обзаведясь множеством врагов. Но какое отношение это может иметь ко мне? Я не полководец и не политик; у меня даже нет наследников, которые могли бы желать моей смерти в ожидании наследства. Чего мне бояться?

Предостережения Мерсье не прошли даром: говоря о наследниках, княжна внимательно следила за выражением лица Аграфены Антоновны и заметила, как при этом упоминании глаза княгини странно вильнули в сторону, словно огибая какое-то невидимое препятствие. Лицо ее при этом нисколько не изменилось, но глаза сказали Марии Андреевне все: княгиня Зеленская действительно была готова на любую подлость, чтобы завладеть ее деньгами и имениями. Впрочем, княжна не видела никаких путей к осуществлению подобного намерения, понимая, что даже если над нею будет учреждена опека, то доверят ее кому угодно, только не князю Зеленскому.

– Ну, не знаю, дитя мое, – сказала княгиня. – Мне кажется, что вы чересчур беспечны. Этот француз выглядит таким подозрительным! Мне даже кажется порой, что это он написал то злосчастное письмо.

– Помилуйте, Аграфена Антоновна! – со смехом воскликнула княжна. – Это же просто смешно! Господин Мерсье, естественно, вызывает подозрения уже одним тем, что он француз. Но в данном случае это обстоятельство скорее оправдывает его, нежели ставит под подозрение. Ведь он по-русски и говорит-то с превеликим трудом, где уж ему письма писать! Да в этом письме было бы столько ошибок, что даже слепому сделалось бы ясно: писал француз.

– Он может притворяться, что плохо говорит по-русски, – непримиримо сказала Аграфена Антоновна. – И потом, он мог сам не писать письма, а нанять для этого кого-нибудь, кто написал под его – диктовку.

– Это как-то уж очень сложно, – возразила княжна Мария. – Да и кто бы согласился такое написать?

– Не знаю, – повторила княгиня, ковыряясь ложкой в вазочке с засахарившимся вареньем. – Вам, конечно, виднее, ведь вы уже почти месяц живете с ним под одной крышей. Ах, молодость, молодость, время прекрасных безумств! Я, помнится, и сама любила кружить мужчинам головы. Я помню, как легко в вашем возрасте влюбиться в первого встречного потому лишь, что он оказался рядом в минуту одиночества и грусти. Влюбленное создание не видит в своем избраннике ничего, кроме достоинств, и тут бывает надобен дружеский совет старшего поколения, вооруженного опытом прожитых лет и умением разбираться в людях. Иначе, душа моя, недалеко и до беды. Особенно теперь, в такое сложное время...

– Я не понимаю ваших намеков, княгиня, – холодно сказала Мария Андреевна, покраснев от возмущения. Она чувствовала, как пылают от негодования ее щеки, и отлично понимала, что ее румянец будет непременно замечен и принят за краску стыда. При мысли о том, какие сплетни станут теперь распускать о ней княгиня и ее дочери, Мария Андреевна покраснела еще сильнее. – О какой любви вы мне толкуете? Вы, кажется, изволили вообразить себе невесть что – что-то, что мне и в голову не могло прийти. Не забывайте, я – княжна Вязмитинова, и я знаю, что такое честь...

Она осеклась, в последнюю секунду удержавшись от того, чтобы добавить: “в отличие от вас”. Ссориться с этой стаей жирных ворон она не собиралась. Однако же спускать им их дерзость тоже было нельзя, это она понимала превосходно.

– Посему, – продолжала она все с тем же ледяным спокойствием, – я вынуждена самым настоятельным образом просить вас оставить эти домыслы, не имеющие ничего общего с действительностью.

– Горда, горда, матушка, – сказала княгиня. В голосе ее звучало осуждение, но взгляд она отвела, и Мария Андреевна поняла, что одержала пусть небольшую, но все-таки победу. – Вся в деда своего покойного. Тому тоже, бывало, слова не скажи – сейчас набычится, глазищами засверкает...

– Ах, любовь! – внезапно сказала княжна Ольга Аполлоновна, томно закатив глаза. – Это так прекрасно!

Чувствовалось, что какая-то важная новость буквально распирала ее изнутри, стремясь вырваться наружу. Теперь эта новость, похоже, все-таки сломала последние преграды и готова была вот-вот излиться из уст княжны. Ольга Аполлоновна была так поглощена собственными радостными переживаниями, что не замечала ни свирепых, полных черной зависти взглядов сестер, ни тех предостерегающих знаков, которые подавала ей мать, страшно таращившая в ее сторону глаза и так усердно двигавшая бровями, что те почти соприкасались с прической.

– Вы знаете, ма шер Мари, – продолжала княжна Ольга, по-прежнему адресуясь к Марии Андреевне и так далеко закатывая глаза, что теперь под веками виднелись одни белки, совсем как у эпилептика во время припадка, – я так счастлива! Этот милый поручик, он так в меня влюблен! Маменька говорит...

Княгиня Зеленская зачем-то вдруг потянулась к сахарнице, стоявшей на дальнем от нее краю стола. При этом она очень неловко задела рукавом свою чашку, и та, свалившись на пол, с треском разлетелась вдребезги, разбросав вокруг себя тончайшие фарфоровые черепки и забрызгав чаем подол домашнего платья Аграфены Антоновны.

– Ах! – испуганно воскликнула Ольга Аполлоновна, и ее глаза мигом вернулись на место. – Ну что вы, маменька, право! Разве можно быть такой неловкой! Вы меня до смерти перепугали.

– Жива осталась, и ладно, – не слишком ласково утешила ее Аграфена Антоновна. – И не имей привычки старших перебивать. Сколь раз тебе говорено, а все как об стенку горохом!

– Ну, маменька, – обиженно надув губы, протянула княжна. Ее сестры при этом обменялись довольными взглядами.

– Позвольте, – сказала Мария Андреевна, – как же так? Я не знала! Это чудесно, право! Я так рада за вас, милая Ольга! Кто же он, этот счастливец? Вы, кажется, сказали, поручик? Как его имя?

Ей действительно было до смерти интересно узнать, кто мог польститься на одну из плоскостопых, толстых и глупых, как пробка, дочерей князя Зеленского. Впрочем, интерес ее сильно омрачался ощущением какой-то предугадываемой наперед нечистоты, которой так и разило от этого известия.

Ольга Аполлоновна открыла рот, намереваясь ответить, но княгиня опередила ее, с самым небрежным видом сказав:

– Не обращайте внимания, милочка. Пустое все. Девичьи мечтания, гаданья всякие... Вы меня понимаете, не так ли?

– И ничего не пустое! – повергая в прах ее героические усилия сохранить какой-то неизвестный княжне Марии секрет, капризно заявила Ольга Аполлоновна. – И никакие не мечтания, а истинная правда! Что вы, маменька, белены объелись? Вы же сами давеча сказывали...

Но княжна Мария так и не узнала, кто же был тот счастливый поручик, воспылавший горячей любовью к Ольге Аполлоновне Зеленской. Со двора вдруг послышался пронзительный и долгий женский визг, от которого закладывало уши даже здесь, за плотно закрытыми двойными оконными рамами. Все головы в комнате повернулись к окну. Княжна Людмила Аполлоновна первой вскочила и, громко топая большими ступнями, подбежала к окну.

– Бегают чего-то, – не оборачиваясь, сказала она. Голос ее звучал гнусаво из-за того, что она слишком сильно прижималась носом к стеклу. – Пожар, что ли? Нет, кажись, не пожар...

Аграфена Антоновна, вслед за ней подойдя к окну, бесцеремонно отодвинула дочь в сторону и выглянула наружу. Несколько секунд она смотрела, а потом, подобрав юбки, решительно двинулась к выходу, забыв извиниться перед гостьей.

Протяжный женский вопль за окном прервался на мгновение лишь для того, чтобы сейчас же возобновиться с прежней силой – вероятно, у кричавшей просто кончился воздух в легких, и ей пришлось замолчать, чтобы вдохнуть в себя новую порцию. Княжны Зеленские, толкаясь и топоча, как лошади в стойле, устремились следом за матерью. Оставшись в одиночестве, Мария Андреевна недоумевающе пожала плечами, встала и, обогнув стол, подошла к окну:

За окном по немощеному, кое-где поросшему островками вытоптанной пожелтевшей травы грязному пространству двора метались, крича и размахивая руками, люди. Похоже было на то, что здесь уже собралась вся дворня князей Зеленских. Несколько человек стояло у открытых ворот каретного сарая, опасливо заглядывая вовнутрь. Княжне показалось, что леденящий кровь женский вопль доносился именно оттуда.

Вскоре под окном появилась княгиня Аграфена Антоновна, которая, высоко подобрав юбки и надменно вскинув голову, решительно плыла напрямик через море грязи, направляясь к сараю. За нею, семеня, оскальзываясь и поминутно подхватывая норовящие окунуться в грязь подолы, с трудом поспевали ее дочери. Казалось совершенно очевидным, что в доме Зеленских произошло нечто из ряда вон выходящее. Правда, подумав об этом, Мария Андреевна тут же мысленно отметила, что Зеленские – люди особого склада и что с уверенностью определить, какие события для них являются из ряда вон выходящими, а какие в порядке вещей, постороннему человеку тяжело. Могло оказаться, например, что в каретном сарае подрались две дворовые девки или произошло что-нибудь в этом же роде – неприятное, но отнюдь не стоящее того, чтобы на него обращали внимание.

Княжна вздохнула. Положение, в котором она очутилась, было довольно неприятным. Сидеть в этой душной гостиной, насквозь пропахшей скверными духами, которыми пользовались княгиня и ее дочери, было смертельно скучно, а главное, незачем. Визит был отдан, приличия соблюдены, а назревавшая ссора так и не разразилась. Невидящим взглядом глядя в окно, княжна задумалась о том, не напрасно ли она повела себя столь миролюбиво. А с другой стороны – ну, что, опрашивается, она могла сделать? Обругать хозяев? Затеять с ними драку? Смешно, ей-богу... Вот если бы женщины так же, как мужчины, могли вызывать друг друга на дуэль, это было бы совсем другое дело!

Некоторое время княжна развлекалась этой новой идеей, пытаясь вообразить, что было бы, если бы женщины дрались друг с другом на дуэли. Возможно, тогда бы многие из них меньше времени уделяли выдумыванию и распространению отвратительных сплетен. А с другой стороны, угроза вызова на дуэль, увы, останавливает далеко не всех сплетников-мужчин. Что же до женщин, то они, получив в руки оружие и право пользоваться им, пожалуй, за пару лет истребили бы сами себя – поголовно и окончательно...

Суета во дворе между тем продолжалась. Княжна увидела, как от собравшейся у ворот каретного сарая толпы отделился один из конюхов и, на ходу напяливая шапку, опрометью бросился вон со двора. Из сарая, пятясь, одна за другой выбрались все три княжны Зеленские. Вслед за ними, на ходу отдавая какие-то распоряжения, вышла сама княгиня. Лицо ее выглядело озабоченным и хмурым. Мария Андреевна не слышала ее слов, но по тому, как стремительно бросались в разные стороны дворовые, было понятно, что тон княгини не оставляет места для шуток.

Возвращаться в дом никто из Зеленских, похоже, не собирался. Мария Андреевна пожала плечами, отыскала свою шляпку и, приведя себя в порядок, направилась к выходу. Оставаться здесь не имело смысла: о ней, похоже, позабыли совершенно, и она могла провести здесь добрую половину дня, дожидаясь момента, когда можно будет попрощаться с хозяевами.

На крыльце она остановилась. И княгиня, и княжны по-прежнему находились возле каретного сарая. Княжне Елизавете Аполлоновне, судя по ее виду, сделалось дурно; две другие княжны и четыре дворовые девки суетились вокруг нее, поддерживая под руки, обмахивая платками и дуя ей в лицо. Княгиня стояла в воротах сарая, наполовину загораживая их своим тучным телом, казавшимся еще крупнее из-за широкого платья, и отдавала какие-то распоряжения мужикам. Доносившийся из сарая вопль, наконец, утих, и теперь Мария Андреевна могла слышать голос княгини – непривычно сухой, резкий, без обычной приторной слащавости. Княжна Вязмитинова, услышав этот голос, уже в который раз подумала, что настоящей хозяйкой здесь является именно Аграфена Антоновна, в то время как князь Зеленской играет при ней роль второстепенную – этакий великовозрастный анфан терибль, которого и прогнать на улицу нельзя, и призвать к порядку никак не получается.

Спустившись с крыльца, Мария Андреевна нерешительно двинулась в сторону каретного сарая. Идти туда ей совсем не хотелось, но нужно было попрощаться с хозяевами, чтобы не давать им повода обвинить ее в неучтивости, – все остальные грехи, судя по всему, они ей уже приписали. Подумав об этом, княжна дала себе твердое обещание более никогда не посещать Зеленских и по мере возможности стараться не принимать их у себя в доме – ни при каких обстоятельствах, под любым благовидным предлогом, а буде такового предлога не отыщется, то и без оного. Сегодняшний визит окончательно убедил ее в том, что Зеленские – ее враги, которые последовательно и сознательно делали все, чтобы опорочить ее имя в глазах света. Для какой цели им это понадобилось, княжне было непонятно, но в том, что они действуют преднамеренно, Мария Андреевна нисколько не сомневалась. Плохо замаскированная подлость читалась в их бегающих глазах на протяжении всего разговора, и княжна никак не могла избавиться от ощущения, что извалялась в грязи.

– ...проверь, что украдено – разобрала она, подойдя к княгине. – Да хорошо смотри, и не вздумай что-нибудь сам прикарманить! Мигом по глазам догадаюсь, ты меня знаешь.

– Слушаю-с, ваше сиятельство, – с поклоном отвечал мужик, к которому была обращена эта речь, и бросился выполнять поручение.

– Бог мой, Мария Андреевна, – воскликнула Аграфена Антоновна, заметив княжну, – а я совсем об вас позабыла! Вот неловкость-то какая! Прошу простить, однако у нас тут невесть что стряслось. Не знаю даже, что и думать. Не то ограбили нас, не то обокрали, не то... Ох, не знаю, не знаю!

– Но что произошло? – спросила Мария Андреевна, несколько удивленная непонятными речами княгини.

– Да ведь не знаю, как и сказать... Сама посмотри, матушка!

Без особенной охоты княжна заглянула в сарай. Ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к царившему там полумраку и начать различать очертания предметов. Когда это время прошло, она осмотрелась и почти сразу увидела то, что имела в виду Аграфена Антоновна. Княжна Мария сильно вздрогнула от неожиданности и с трудом подавила рванувшийся наружу крик.

Привалившись спиной к колесу открытой прогулочной коляски, мучительно скорчившись, поджав под себя ноги и обхватив обеими руками живот, полусидел какой-то человек, одетый так же, как и остальные дворовые князей Зеленских. Его открытые глаза поблескивали, отражая падавший из открытых ворот сарая свет, а по земляному полу вокруг него расплылось казавшееся в полумраке черным пятно.

Второй человек стоял лицом к княжне у противоположной стены. Марии Андреевне показалась неестественной его поза – опущенная голова, обвисшие плечи, полусогнутые колени и безвольно болтавшиеся руки, – но ее недоумение быстро прошло, когда она разглядела черенок вил, которыми этот человек, как жук булавкой, был приколот к дощатой стене.

С трудом сглотнув горькую слюну, которой вдруг наполнился рот, княжна перевела дыхание. Эти люди были, несомненно, мертвы, но не это поразило княжну настолько, что она едва не лишилась чувств. Было кое-что еще – кое-что, на что пока что не обратила внимания княгиня Зеленская, но что сразу же поняла княжна Мария.

Оба мертвеца были ей хорошо знакомы; более того, она вдруг почувствовала, что знает, кто их убил.