Наталья Володина
Яблоко для тролля
1
— Смотри, чайка попалась. Очень жирная.
— Интересно, эта чайка тетя или дядя?
— Чайка — это мясо. Тут важен возраст, а не пол.
— Почему?
— Старые — все жилистые. Вчерашняя старуха в зубах завязла, до сих пор с клыков свисает, будто я водоросли жрал, как люпень.
— Открой пасть-то. Тоже герой — зубы в два ряда, а чистить не умеешь. Люпень ты и есть.
— За люпеня ответишь!
— Ладно тебе! Лучше подумай, как домой ее понесем? Видишь, клюв — с папин клык.
— С мамин.
— Я и маминым в нос не хочу. И лапы еще! Говерь с крыльями, а не птица. И когти.
— У меня тоже, — Люс вытянул пушистые лапки и сделал когти веером.
— Ты и доставай.
Подкрались к ловушке поближе. Птица, присев на зад, долбила клювом камень, придавивший хвост.
Хвост был длинный. Камень тяжелый и крепкий. Было ясно, что если не вмешаются Боги, ситуация и за сотню оборотов не изменится. Львята расслабились и легли на песок. Люс — пузом, Брита — брюхом.
Чайка стучала по камню куда-то назад себя и смотрела искоса, низко голову наклоня. Неприятно так смотрела. Желчно. Молча. Неудобно, знаете ли, изъясняться в такой позе. Впрочем, первой заговорила именно она.
— А помочь?
Ей пришлось прервать увлекательное занятие и задрать голову: вмиг львята повисли в воздухе парой надутых шаров. Шерсть распушилась, словно каждый волосок неожиданно опротивел соседу и решил расти автономно. Картинка получилась красивая, но продолжалась недолго. Пузо и брюхо шлепнулись на прежние места. Еще какое-то время падал песок. Сверху.
— Люс.
— Ага?
— Чайки не разговаривают.
— Не-а.
— И мы не грызли корешки.
— Не-а.
— Божечки! — проворчала птица. — Набросали всякого мусора на хвост. Мало того, что унизительно, так ведь еще и неудобно. Думаете, сидеть на заднице для меня обычное дело?
— Заткнись! — икнул Люс.
— С чего бы? — фыркнула чайка.
— Мясо молчит.
— Мясо молчит, а я говорю. Какой вывод отсюда следует?
— Ты не мясо, — мявкнула Брита.
— Сожрем — и замолчишь, — пообещал Люс.
— Девочка получилась умная, а мальчик деятельный. Перспективное потомство, — определила птица.
— Отвалите камешек?
— Уже побежали. За папой. Он с тобой болтать не будет!
— А что он со мной будет?
— Жрать.
— Какой упертый мальчик. Все жрать да жрать. Маньяк, а не ребенок!.. Не надо нам папы. На сделку пойдете?
— Не пойдем.
— Почему это, интересно?
— Ты — жирная, — припечатал Люс, облизываясь.
— Погоди, Люс, кто знает, что может говорящая чайка? — вмешалась Брита.
— Вот именно! — подхватила птица. — Вдруг я умею нечто особенное?
— Скакать на одной лапе? — удивился Люс.
— Рассказывать сказки, — догадалась Брита.
— Ска-азки… Мне бы лучше…
— Пожрать, — закончила чайка. — Я буду приносить тебе рыбу.
— Каждый день. Много. Долго…
— Стоп! Одна рыбина и одна сказка ежедневно. Отвалите камешек.
— Люс, помоги, — Брита прижалась мягким плечом к валуну. — Ты ведь не обманешь нас, птица? Дай слово.
— Все та же вера, — усмехнулась та. — Какое слово предпочитаете? На выбор: честное октябряцкое, зуб дам, клянусь пфеннингом моей бабушки… Одна история и одна рыбина в день. Ну, раз-два! Уфф…
Давненько я так долго не сидела. Рыбы у меня сегодня, как видите, нет, зато сказка будет длинная. И с продолжением.
Львята поудобнее устроили на песке пузо и брюхо и услышали:
— Жил-был Тролль…
2
Тут я не выдержала, изловила возлюбленное чадо, подняла за чудесные розовые ушки и шлепнула его попкой ни в чем не повинное вагонное сидение. Если б я вовремя позаботилась о появлении на свет второго чада, то хлопнула б их сейчас друг об друга. А так — сиденье пострадало. Оно за двое суток натерпелось страху и за себя, и за вагон, и за систему железнодорожного сообщения в совокупности. Я, конечно, знала, что рискую не одна, да захотелось похвастаться перед друзьями главным достижением жизни. Прибитое к сиденью, достижение выглядело вполне адекватно: голубые глазки, длинные локоны, замызганная одежонка (вагон стал существенно чище).
— Мама! — воззвал Геничка. — Пока мы едем, моя сильность на сколько повысилась?
— На столько же, на сколько упала крепкость вагона.
— А это много?
— Можем и не доехать.
— Ура! — возрадовался Геничка и попытался вскочить. Видимо, наращивание сильности требовало непрерывности процесса.
— Сидеть! — заорала я жутким голосом, от которого повылазили из орбит последние оконные стекла и глаза пассажиров. — Сидеть, или…
— Что? — поинтересовался ребенок, взирая на меня с радостным любопытством. Пришлось выдохнуть.
— Песенку спою, — вяло закончила я, тоскливо вспоминая последний наш с Геничкой и K° совместный хоровой опыт, произведенный минут сорок назад. Пели все. На лицах попутчиков отражалось многое, в зависимости от конкретного темпераментовладельца или носителя половой конституции. Помню ужас, отвращение, депрессию, покорность, мировую скорбь. Счастья не припоминаю.
— Может тебе, внучек, сказочку рассказать? Про курочку Рябу, — прозвучал жалобный голосок откуда-то из-за шторки.
— Про Рябу не надо. Там не бьются.
Я поняла, что людей нужно спасать.
— Расскажу тебе про Тролля. Там бьются.
— Часто?
— Иногда.
— Пусть почаще, да, мамочка? И плохие должны все время оживать, чтобы снова было с кем биться.
— Договорились. Итак, жил-был Тролль…
3
Жил-был Тролль. Когда-то, много веков назад был он волшебником, умел делать всякие штуки: двигать горы и ушами, превращать головешки в золото, а уродин — в красавиц, рисовать мамонтов на скалах и петь на три голоса. Но как-то раз он на неделю охрип, искупавшись в ледяном ручье, заклинания никак не выговаривались, и Тролль ничего чудесного не вытворял. А к концу недели понял, что мир без его волшебства не изменился. Золота хватало, уродины изобрели косметику, а уши шевелились и без приказаний. «Что ж, — подумал он, — пусть так». И стал просто жить. Попадал, конечно, в разные передряги, но силу свою великую не применял, выкручивался как обычный человек. Со временем он и выглядеть стал, как человек. Небольшого для мужчины росточка, щупленький, жилистый, перья на голове выродились в волосы, правда, по-прежнему топорщились во все стороны и усилиям ножниц и гребня не поддавались. Остались с тех давних, волшебных пор с ним только вечная его жизнь, ярко-фиолетовые глаза, да любовь к сочинению дурацких песенок. Песенки вырастали в душе как бабочки в коконе и, повзрослев, улетали и порхали совершенно самостоятельно. Иногда Тролль считал их своими детьми. Других ему дано не было.
В прежние времена обитал наш герой большей частью в лесах. Любил то, что растет само: и травку, и козявку, и тварь покрупнее. Нежничал с жабами, болтал с белками, мерился силой с медведями.
Появились приятели и среди людей.
— Мамочка! — встрял Геничка. — Если он сейчас же не забьется, я пойду играть с дедушкой в соседнее купе.
За стенкой всхлипнуло, запахло корвалолом, зазвенело зубами о стекло, тяжко рухнуло на лавку.
— Забьется, не забьется, — заворчала я, панически соображая: с кем бы ему забиться? — С кем бы ему забиться, если мы до людей только вот добрались? С ежиком, что ли? Был у него один кабан знакомый, всегда пер напрямки, как баран. Никогда тропы не уступит. Встанешь на пути — непременно сомнет, да еще потопчет, клыками потычет. Так ведь с его дороги и отойти можно загодя, не хочешь — не дерись. А остальные звери Тролля уважали, любили даже. Нет, с ними проблем не было, если обычаи знать.
Проблемы только с людьми бывают. — «С тобой, например», — подумала я мрачно.
— Значит, говори о людях, — потребовал сын.
Между прочим, если вы считали Геничку производным от Геннадия, то хи-хи вам и ха-ха. Это уменьшительная форма от Гений. Ладно-ладно, не надо меня подозревать в мании величия или комплексе матери Христа. Так назвала своего первенца во втором дивизионе обожающая бабаня, приподняв впервые кружевной уголок над сопящим носом младенца. Ее мудрое отношение к жизни сразу куда-то испарилось. В глазах зажегся свет, на челе — звезда, за спиной отросли крылья, а в сердце пламенный мотор. Отрос. То была женщина как женщина, в меру занятая собой и другими, а тут ее как прорвало. Второе дыхание открылось. Этакая лебедь-марафонец. Значит, подымает уголок на сморщенным сопящим личиком — и все. Запала. «Гений!» — шепчет. «Спасибо, мамуля», — думаю, меня благодарит за сей подарочек. А она глаза безумные подымает, и чувствую: чего-то в них нет. Пустовато.
«При чем тут ты? — говорит — Гений — он!» И снова под уголок — нырь. Тогда уж подсчитала я, чего в них не хватает, в глазах. Многовато вышло: меня, отца, соседок-подружек, телевизоров, дачного участка, сибирского кота-любимца, дня, ночи и всей этой дурацкой вселенной. А был Он один: Гений, Бог, Царь, Повелитель и прочий Геничка.
Сейчас этот покоритель бабушек сидел напротив, и левая нога в растоптанной сандалии — о ужас! — уже стояла на трусливо дрожащем вагонном полу.
— Все-все! Про людей.
4
Погода год от года портилась. Зимы зверели, прочее мокло и кисло. Порой вода не шлепала под ногами, а хрустела и резала пальцы. И падал сверху странный белый песок, на вид — нежный, как пух птенца, а на ощупь — колючий и холодный. Снег. Однажды осенью вместе со снегом пришли с севера люди. Маленькое племя во главе со старой самкой. Совсем мало мужчин, все худые, замерзшие, совершенно лысые местами. Шерсть росла у них почему-то только на туловище. Потом Тролль узнал, что эта шерсть им не родная, а просто одежда, сшитая из шкур животных, а без нее люди совершенно безволосые, если не считать растительности на голове, и такие же беззащитные перед холодом, как и он.
Тролль долго трудился, но сделал-таки себе нечто из шкур, не особенно казистое, но теплое и крепкое. Он давно уже мерз, а к югу уходить не решался — не любил перемен.
Племя, к изумлению лесного народа, не вымерзло за зиму, слегка проредило звериное население и порядком подпортило настроение заячьим семействам. Люди нарыли землянок и жгли костры. Тролль с удивлением узнал, что еще кто-то, кроме него, пользуется огнем. Частенько подкрадывался он к стоянке и потихоньку наблюдал за человеками, особями стайными, рациональными. Ему казалось, что за их обыденными занятиями просвечивает некий другой смысл, чем за деловитой хлопотней зверей, даже таких старых и уважаемых, как птица Крак, приятель нашего героя. Словно кроме самой жизни могла существовать иная, новая цель. К тому же, люди умели петь и смеяться. Троллю они нравились.
Весной согрелась земля, проснулись пчелы, засияли жадные до солнышка одуванчики, и появился бешеный волк. Он шастал по лесу и убивал все, что отражалось в его мертвых глазах. Пьяное от совокупления зверье почти не сопротивлялось, но когда волк задрал пару человеческих самок, люди вырыли ловушку и загнали туда больную тварь. Волк сидел в яме, убить его побрезговали. Тролль прикрыл ловушку ветками от солнца и иногда подкармливал выродка падалью. Сейчас он, присев на корточки, как раз бросал зверю дохлых мышей, раскачивая их за хвостики. Жрал тот вполне осмысленно, это он умел.
— Развлекаешься? — Крак — огромный седой от старости ворон неловко плюхнулся на самую толстую ветку ближнего деревца. Оно крякнуло, но выдержало.
— Не одобряешь?
— Все одно — сдохнет. — И, помолчав, добавил, — Убили их, твоих приятелей.
— О ком ты? — спросил Тролль, не желая знать ответа.
— О людях, о ком еще.
— Как?
— С севера пришли другие. Самцы с дубинами и острыми кольями. У некоторых кольев острия блестят и режут лучше камня. Раз — и насквозь. А еще у них есть сверкающие короткие ножи. Похожи на каменные. Очень удобно головы отрезать.
— Они что, бешеные?
— Отнюдь. Веселые. Празднуют победу, поют и смеются.
— Врешь.
— Посмотри сам.
Помолчали. Потом Тролль поднялся и тихонько пошел к становищу. Мудрая птица Крак слетела наземь с радостно разогнувшегося дерева и со словами «ох, грехи» проглотила последнюю дохлую мышь. Оскорбленный волк драл когтями земляные стены и жрал свой помет.
5
Не так уж их было и много. Чужаки жарили мясо, плясали, вопили и скакали, изображая особо удачные моменты охоты на людей. Чье мясо они, собственно, и жарили. Кругом валялись изломанная утварь, одежда, инструменты — добро, с любовью хранимое прежними владельцами и не имеющее ценности для пришельцев. Тем нужно было только мясо. Трупы убитых заботливо разделывали, самые качественные куски укладывали на носилки. Было ясно, что с собой чужаки могут унести едва ли десятую часть добычи. Чересчур сытые падали мордами прямо в то, что ели, и запросто могли быть живьем расчленены своими сородичами. Никогда раньше Тролль не видел сразу столько красного. Никогда раньше Тролль не видел такого разнообразия выражений на лицах трупов.
Видимо, он подошел слишком близко. Убийцы-сторожевые заметили наблюдателя и азартно засвистели. Тут же все: и сытые, и очень сытые, и обожравшиеся повскакивали и с воем бросились к нему, желая продолжить потеху. «Ладно, — подумал Тролль, — я вас не приглашал». И нырнул в лес.
6
Когда Тролль в очередной раз оглянулся, преследователей осталось всего пятеро. С незнакомым ранее мстительным удовольствием вспомнил он, куда девались остальные. Зыбучий песочек — один, сломанное бурей дерево, которое в нужный момент стукнули по определенному месту — два, приятель медведь не оплошал — три, водоворотик на переправе — четыре и т. д. Мелкие лесные неприятности. Даже придурок-кабан не подвел, до сих пор, поди, топчет того кривоногого, наступившего отдыхающему в кустиках зверю прямо на морду. Что в запасе? Вихлявое бревно-мосток через речку. Не столько речка глубока, сколько падать высоко. На камни опять же. Болотище в низине, там и зимой провалиться можно, а с виду — чинно-пристойно, полянка полянкой. И, конечно, особенный сюрприз. Тролль опять оглянулся и с криком: «Бодрей, бодрей! Не унывать! Не отставать!» — прыгнул на подленькое бревно.
После болота сзади топал только один, но и Тролль порядком подустал. Преследователь был ражий мужичище-вожак с ломаными зубами. Может, он с рысью целовался, неизвестно, но губы у него отсутствовали, и оскал казался совершенно зверским. Изо рта текла пена, по телу сочилась кровь от мелких порезов, рука беспорядочно болталась, копье утонуло в болоте. Однако ноги работали равномерно и мощно.
Тролль вдруг встал и развернулся. Детина дотопал до него, взмахнул здоровой рукой. Взглянул Тролль в мертвые глаза и резко отпрыгнул назад. Самец шагнул.
— К тебе брат, — горько усмехнулся Тролль, отвечая торжественно взвывшему волку.
7
Тролль сидел, обхватив руками колени, на краю становища, на одном из немногих свободных от подсыхающей липкой бурой корки и внутренностей клочков травы. Кровь людей была ему неприятна.
«Забавно, — мелькнула вялая мысль, — к звериной крови у меня нет отвращения». Лес оцепенело молчал, деревья прижали листья к веткам, живые твари попрятались по норкам и гнездам. Или разбежались?
— Поболтаем? — Крак шмякнулся на плечо.
— Уйди. Я устал.
— Ты не устал, ты задумался.
— Неужели? Может, знаешь о чем? Я — нет.
— О том, о сем… Ты уходишь к людям. — Не дождавшись реакции, Крак добавил: — И больше не будешь к ним привязываться.
Тролль тряхнул плечом так, что тяжелая птица, кувыркаясь, отлетела к деревьям. Взял одну из странных палок с блестящим концом, и отправился нанести визит.
— Будешь в наших краях — заходи! — каркнул Крак вдогонку из кустов.
8
Обожравшийся волк в своей яме даже головы не поднял.
— Теперь тебя некому будет кормить. Что ж, напоследок ты неплохо пообедал.
Серебристая струя мягко вошла выродку точно между глаз.
9
— Мамашенька, что же это! Какие вы ужасы дитю рассказываете! — неожиданно прервала зашторенная бабулька благородную тишину. Я не оговорилась? Ух ты! Действительно, в вагоне царила тишина. Паровозные гудки, грохот колес о шпалы, скрежет дряхлого состава, естественно, не имели никакого значения. Геничка прилип к лавке, мордочка сияла вдохновением.
— Не нравится — могу не продолжать, — буркнула я. — Можно подумать, с нашей стороны сказки приятнее.
— Нет-нет, прошу вас! Весьма оригинальная притча, — взмолился из соседнего купе интеллигентный голосок стареющего любителя корвалола. «Ага, конечно! — саркастически подумала я. — Притча-то банальная, да ваше сердце второго пришествия Генички никак не выдержит».
— Мамочка! — встрепенулся сынуля. — Плохие скоро оживут? Чтобы опять биться.
— Сказать по правде, плохие не оживают. Но и не переводятся, так что без них не останемся.
— А Тролль не умирает? Ты сказала, он живет вечно. Это долго?
— Это всегда.
— И сейчас живет?
— Да. Обязательно. Где — не знаю, честно говорю. Может, в Пензе.
— Почему в Пензе? — удивилась поборница курочек Ряб для детских ушей. — Я ж оттудова. И дед мой, и тетка, и…
— Значит, в Орле, — решительно прекратила я пререкания. — Дальше будете слушать или нет?
— Будем! — дружно ответствовал вагон, и в каждом гласе звучала своя надежда. Персональная, как компьютер.
10
Положим, жил Тролль все же не в Орле, а в Нижней Салде. Работал в армянской фирме «Тарго» коммивояжером, продавал мужскую косметику: средство от перегара «Антитещ», одеколон «Буря кроет», дезодорант «Ара-мать», шампунь «Для перхоти», прочую мужчинскую ерундистику, сплошь из натуральных химикатов. Шел он по грязной вонючей улочке времен дедушки Демидова кривиком (т. к. улочка изгибалась змеюкой) к бюстозаводу имени дедушки Ленина. Во время оно специализировалось предприятие на выпуске бюстов второго по ходу рассказа дедушки, а сейчас шлепало первого. Дело оказалось выгодным, зарплата выплачивалась, мощности наращивались. В общем, наличествовали на бюстозаводе потенциальные жертвы армянской товарной интервенции.
Выглядел Тролль нынче презентабельно, лицо фирмы как-никак: клетчатые брючки модного кроя, куртка с разрезами «роза ветров», стильные боты на двух каблуках под углом, все одноразовое, яркое — просто супер. Правда, вид несколько портила торчащая грива. Специалист по визажу, сотрудник «Тарго», долго загибал ее в разные стороны, намачивал, накрашивал, накручивал, прореживал, потом заплакал:
«Слющай, тебя какой мама рожаль? Не армянский?» И лишь услышав категорическое «нет», слегка успокоился.
Сначала коммивояжер заглянул в слесарку к знакомому Феде. Тот неотступно следил за модой и тем, за что ее принимают, и одевался почти так же броско, как Тролль. По Феде равнялось большинство мужского контингента завода и часть женского определенной направленности.
— Слушай, Стасик, — сказал Федя Троллю, — заскочим на минутку в бухгалтерию, у моей Светки сегодня именины, они с бабами стол собрали, ждут. Неудобно опаздывать. А после поглядим, что ты принес. — И уже на ходу добавил, подхватив из-под станка цветы, — Они новенькую приняли. Девочка — умереть за рубль!
Сердце Тролля дзинькнуло.
Размахивая букетом, Федя влетел в бухгалтерию, таща за руку Стасика. С криком: «Где моя примадонна?!» влюбленный проволок коммивояжера по комнате, сметая им и собой все препятствия на пути к предмету воздыханий. Летели стулья и деловые бумаги. Очередной преградой оказалась новенькая. Неудержимый в порыве страсти слесарь довольно крепко стукнул ее Стасиком. Девушка чуть не упала.
— О, мадам! Простите! Любовь несет меня, я вижу лишь Светлану! — воскликнул Федя и представил их друг другу, приседая от воспитанности за обоих, — Аделина. Стас.
— Мы знакомы, — улыбнулась Аделина, положила теплые руки на плечи Троллю и поцеловала в губы.
— Привет. Вот мы и встретились.
Конечно, это была она. Его Душа.
11
— Мамочка, что такое душа? — поинтересовался Геничка.
— Душа — это нечто. Нежное и эфирное.
— А что…
— Уже ничего, — прервала я сей поток любознательности. — Вернее, уже Москва. Приехали. Дождь был, но кончился. Пошли.
Засидевшиеся пассажиры выглядывали в окна, выискивая встречающих именно их, цепляли на себя гроздья чемоданов, прощались друг с другом с такой радостью, будто теряли навеки заклятого врага, примеряли столичные выражения лиц. Подошел попрощаться мужчина из соседнего купе. Он оказался скорее огромным, чем большим, и не таким уж старым.
— Девушка, вы ведь расскажете сказку до конца этому победителю? Запишите и издайте.
Пожалуйста.
— Зачем? — опешила я.
— Интересно, что будет дальше. Счастливо, укротитель, — это уже Геничке. — Наращивай сильность здесь, — он постучал пальцем по макушке моему ангелочку. Не больно, но с удовольствием.
12
Мы были в конце пути с одного вокзала на другой, когда ее выбросили из красивого такого автомобиля на тротуар прямо нам под ноги. Машина сразу уехала. Выпихнули нарочно в лужу, сволочи.
Девица была совершенно голая, рыжая, грязная и невероятно пьяная. Она встала на четвереньки к нам лицом и зарычала от ненависти. Геничка зарычал тоже и принял боевую позу. «Води после этого детей по улицам», — заворчала и я, задвигая сыночка за спину, и, нагнувшись, заглянула в глаза находке. Смысл в них вроде имелся. «Вставать будете?» Дама молча поднялась. Она оказалась на полголовы выше меня (а я не дюймовочка), худой, как стелька в профиль и неустойчивой. От холода ее трясло, зубы звучно лязгали. Лучше б я рубль нашла! Упаковала девицу сначала в свой плащ, потом в подрулившее такси.
— В милицию или в больницу? — спросил шофер.
— Пошел ты на… со своими рекомендациями, — интеллигентно ответила дама хорошо поставленным голосом, аккомпанируя себе зубами. Мы узнали в подробностях и красках, где она желала бы увидеть то и другое общественные учреждения, а потом назвала адрес. Добрались быстро.
— До квартиры-то дойдете? — с надеждой поинтересовалась я, взглянув на часы: на поезд мы еще не опаздывали. Выбравшаяся из машины девица в ответ гордо тряхнула рыжими кудрями и куда-то завалилась. Пришлось расплатиться, взять в охапку колючего Геничку, походный ридикюль метр на метр и тащиться ее провожать.
У дверей в квартиру вышла заминка. Я звонила, звонила, а там не открывали и не открывали. «Нет никого, — вдруг исторгла из себя моя красотка, подпиравшая мусоропровод. — Одна живу».
— Зачем же было сюда ехать? Что-то я не видела на вас ключа.
— Замок кодовый.
Тьфу, кошки в бок! Отлипнув от мусоропровода, она изволила потыкать ногтем в нужные места.
Двери рая отворились перед нами и захлопнулись за.
Ничего себе квартирка, евродизайн в собачьей будке. У входа под ногами на пушистом коврике удобно устроился телефон. Ты-то мне и нужен! Я присела и подняла трубку.
— Мадам, назовите номер, по которому мне следует позвонить.
— Позвонить, — повторила мадам. — Зачем?
— Я набираю номер, объясняю ситуацию вашим близким, те приезжают, занимаются вами, а мы с сыном продолжаем путешествие на следующем поезде.
Ноль реакции. Девица к этому времени опустилась на пол. Геничка тоже. Они строили друг другу рожи. Всякие телефоны, поезда и прочая муть их абсолютно не волновали. Конечно, я знала несколько московских номеров. Можно было позвать на выбор: милицию, санитаров или пожарных. Последние хоть помыли бы ее.
— Девушка, вам нельзя в таком состоянии оставаться одной.
— Я не одна. Ты здесь.
Пат. Мы злобно посмотрели друг на друга.
— Меня зовут Лена, — первой сдалась я.
— Долли, — охотно представилась эта зараза.
13
В отсутствие пожарных заниматься стиркой Долли пришлось мне. Сунула ее в ванну, основательно полила какой-то пенящейся жидкостью с иностранной этикеткой (надеюсь, не средством для дезинфекции унитаза) и прополоскала. Представ в чистом виде, существо оказалось неожиданно миловидным и юным. Погудев феном, облачившись в ярко-зеленый халат и чуть протрезвев, она принялась разыгрывать роль хозяйки дома, видимо, это дело у нее шло на автомате.
— Будем пить кофе.
Усадив нас с Геничкой на белую суперсофу в гостиной, Долли утонула в хозяйственных заботах.
Канула в водовороте кухни.
— Мама, — мрачно сказал сын, — тетя мне не нравится.
— Мне тоже.
— Тогда почему мы тут сидим?
— Черт его знает.
Помолчали. Геничка спросил:
— Можно в окошко выглянуть?
— Если выполнишь одну просьбу. Останься с этой его стороны.
Крошка посмотрел в окошко, потом еще кое-что посмотрел. И еще. И еще. И… Пришлось примотать птенчика к себе корабельным канатом. За окошком между тем были: поздний вечер поздней весны, дождь, свобода и виды транспорта, везущие достойных того людей в места красивые и хорошие.
Долли явилась эффектно. На фоне кошмарной зеленой занавески, скрывающей худощавые прелести хозяйки, гордо плыл никелированный баркас на колесиках, уставленный жестяными дребезжащими чашками и уродливым кофейником.
— Что это? — оторопела я, показывая на помесь раздавленной консервной банки и каталки для покойников.
— Спецзаказ. Мастерская дизайнеров Синих. Очень талантливо. — Не дождавшись нашего восторга, добавила, — И дорого.
Она подтащила к изделию памяти Синих роскошное кресло и элегантно присела мимо. Откуда-то снизу прозвучало:
— Извините, но кроме кофе ничего нет. Я на диете.
— А мы на откорме. — Я пошла выгребать из баула остатки дорожной снеди. Кушала Долли с аппетитом. Геничка тоже. Испив крепкого кофею, мое чадо тотчас уснуло.
— Отнеси его в будуар, — посоветовала хозяйка, махнув длинной рукой в направлении где, по ее мнению, данное помещение находилось. Сейчас там уверенно расположилась стена, увешанная картиной художников, вероятно, Красных. Тошнотворное зрелище. Я подняла свою пудовую пушиночку и отправилась на поиски будуара. Вернувшись, отметила, что интерьер претерпел некоторые изменения.
Железно-покойное сооружение, в частности, украсилось массой разных по форме и содержанию бутылок.
Невероятно иностранных, судя по этикеткам.
— За встречу, — Долли лихо хлопнула бокал, по объему скорее смахивавший на пивную кружку.
Жесткое выражение ее бледной физиономии мне не нравилось. Да что там, эта дама мне вообще не нравилась. Физиономия просто не являлась исключением. Широкий рот ее обладательницы исказила светская улыбка.
— Ты, должно быть счастлива, что познакомилась со мной? Могу дать автограф.
Я пригляделась к ней повнимательнее. Кроме вышеупомянутого плотоядного рта лицо состояло из следующих компонентов: прямые упрямые брови, длинные, почти до ушей, озерообразные серые глаза надвое рассекали узкое конопатое лицо. Им не позволял слиться высоковатый и длинноватый нос, несколько портивший его владелицу. Как я уже указывала, красавица, претендующая на известность, улыбалась, что тоже не особенно украшало ее: верхняя губа при этом задиралась, обнажая широкие зубы, нависавшие над нижней губой карнизиком. Среди небольшой компании известных мне известных людей такой рыжей и наглой точно не было. Я брякнула наудачу:
— Ведущая программы «Передом на Запад!»
— Вот еще! — оскорбилась девица. — Я звезда эстрады. Группа «Бергамот по средам». Мы очень популярные. — Она небрежно закурила и лихим жестом закинула ногу на ногу. Пара бутылок шлепнулась на ковер. — Неужели не слышала? Хотя, в твоем возрасте слушают уже «Машину времени» и похоронные марши.
Она, оказывается, острит.
— Давай, напою наш хит, сразу вспомнишь, — и заныла:
Ах, я бедная, бедная Лиза.
У меня нет ни верха, ни низа.
У меня нет ни лева, ни права.
Я, наверно, не Лиза, а Клава.
Мелодию я раньше не слышала, и слава Богу. Стихи были, как ни странно, мои. Видимо, решив, что окончательно поразила мое воображение, Долли вдруг встала, шлепнулась рядом и стала больно целовать в губы. Не прерываясь, она прытко вылезла из халата и трусов, повалила меня на софу, сама пала сверху. К ее досаде, я на сии намеки никак не отреагировала. Было скучно и хотелось спать. Мы наполовину свисали со снежного мебельного плато. Тикали часы. Она уже перестала грызть мои губы, лежала рядом. Ее опять стало потряхивать. Вдруг она ткнулась лбом мне в плечо, сказала:
«Пожалуйста», потом подняла голову. Глаза у нее были жалкие, как у издыхающей лошади. Поглядев в них секунд десять, я чертыхнулась, плюнула на ориентацию и полезла вниз: целовать, куда она просила.
Интересно, качественно ли я ее вымыла? Эту даму.
Мадам кончила, лежала, не шевелясь, раскинув в стороны тощие ноги в синяках и закрыв локтем лицо.
— Достаточно?
Не дождавшись ответа, я пошла в ванную и хорошенько почистила зубы. Вернувшись, застала Долли в той же позе, но с открытыми глазами.
— Знаешь, что они со мной делали? — спросила она спокойно. Тело изогнулось в конвульсии, ее стало рвать. На белый атлас софы.
Потом мы бросили на ковер какие-то тряпки и легли спать. Девица долго рыдала, обвив меня, как удав березу. Под утро, всхлипнув напоследок, засунула нос мне в ухо, выдавила: «Ненавижу тебя», и заснула.
Самоуверенное создание граждан Синих бликовало и ликовало в ранних солнечных лучах. День обещал стать пай-мальчиком. Во всяком случае, в погодной ипостаси.
14
Мы с Геничкой тайно собрались и, поковырявшись минут пять с дверным замком, трусливо сбежали, пока Долли еще спала. Мы дали друг другу слово впредь оставлять найденные предметы там, где они валяются: в луже, в чужом кармане или на дне Марианской впадины. Плащ завис в зубах врага, все равно безнадежно испорченный гостеприимной московской грязью. Уже в поезде до меня дошло, что в его кармане находилась записная книжка с телефонами и адресами — специально переложила поближе, чтоб в любой момент достать можно было. На отдельном, вложенном в блокнот жестком листочке красовались координаты господ Петровых, к коим мы и направлялись. Ладно, я их хоть помнила. Дурное предчувствие по-хозяйски цапнуло за пятку.
