В Флибустьерском дальнем море

Волков Алексей Алексеевич
В Флибустьерском дальнем море

      АЛЕКСЕЙ ВОЛКОВ
      В ФЛИБУСТЬЕРСКОМ ДАЛЬНЕМ МОРЕ
      ПРОЛОГ
      ИЗ ДНЕВНИКА СЕРГЕЯ КАБАНОВА
      Никогда не думал, что стану вести дневник. Впрочем, "никогда" слово абсолютно несовместимое с быстротечной, и в тоже время насыщенной всевозможными событиями человеческой жизнью. Поэтому точнее будет: никогда с тех пор, как стал взрослеть. В детстве и собирался, и даже начинал писать. То ли в классе пятом, то ли в шестом - сейчас уже трудно вспомнить точно. Но был я тогда неоперившимся мальчишкой, и, подобно многим в моем поколении, мечтал непременно осчастливить человечество и стать Великим Человеком. В какой области, не столь и важно: или писателем, или ученым, конструктором, космонавтом... Это нынешние "подрастающие" оценивают жизненный успех исключительно в деньгами и грезят о собственных фирмах и офисах со всеми прилагающимися радостями жизни. Мы были, пожалуй, намного чище и целомудреннее в своих мечтах.
      Можно принять подобное заявление за обычное стариковское брюзжание, за извечное: "Ну и молодежь пошла!", но я далеко не старик, а еще достаточно молодой муужчина, и не осуждаю нынешнее поколение, а просто констатирую факт. Гегель был прав насчет бытия, определяющего сознание. Слишком крутые выпали перемены, чтобы сохранилась прежняя система ценностей. Вместо заслуг - подлинных или мнимых,- положение человека определяет исключительно толщина его кошелька. Естественно, и мечты молодых стали другими, более соответствующими времени.
      Мы стали, наверное, последним поколением, хотя бы в отрочестве отдавшим дань прежним иллюзиям: патриотизму, долгу, стремлению к творчеству, но к концу юности кто незаметно, а кто с болью стали от них избавляться. Нынешним даже не пришлось узнать значения этих святых когда-то слов. Не знаю, к добру, или к худу. Во всяком случае, им намного легче вписаться в новый мир, чем большинству моих сверстников.
      Но я отвлекся. Бумаги не так-то и много - один блокнот в добротном кожаном переплете, к счастью, совершенно чистый, и надо использовать его рациональнее. Вот только стоит ли? "Дни наши сочтены не нами..." Как знать, успею ли я заполнить все его чистые страницы? Хотелось бы иметь в запасе целую вечность, да только кто ее даст? Будущее сомнительно, настоящее - зыбко, и что плохого в том, чтобы хоть на мгновение окунуться в свое прошлое перед тем, как попробовать описать случившееся за последние дни?
      О том, первом моем дневнике. Я уж и не помню, под чьим воздействием взялся за него тогда. Дети склонны к подражанию, это один из способов войти во взрослый мир, и какая разница, что объект моего подражания был, скорее всего, из прошлых веков? Дня три, а то и четыре я добросовестно переносил на бумагу чужие мысли и свои раздутые до вселенских размеров чувства, но вся эта забава надоела мне очень быстро. Какое-то время я еще по инерции продолжал вести кратчайшие записи типа: "Четверг. Был в кино.", а потом забросил и это. Великим кем-то я так и не стал, как позднее не стал и богатым. Дни мои после школы были заполнены службой, потом - отставка, поиск работы, опять служба. Ничего интересного, обычная жизнь. Как и у каждого, бывало в ней хорошее и плохое, свои удачи и огорчения. Ничего особенного я не достиг, но в тоже время не считаю себя полным неудачником. А что расстался с женой... Нельзя ведь жить с женщиной, которая тебе изменила. Остаться с ней и делать вид, что ничего не случилось - как-то это не по-мужски. Тем более что детей у нас не было и никто при разводе не пострадал.
      Короче, мне нечего особенно стыдиться, и не о чем жалеть. Другое дело, что появись возможность начать жизнь сначала, постарался бы прожить ее как-нибудь иначе. Вот только не знаю, как...
      В случившемся с нами верующий увидел бы карающий перст Господень и наказание за совершенные грехи, моралист вспомнил бы парочку избитых сентенций, любитель острых ощущений порадовался бы лишней возможности пощекотать нервы, но я не собираюсь делать ни того, ни другого, ни третьего. Не знаю, обитает ли где-то на небесах седой старик, чей сын добровольно взошел на Голгофу. Слепо верить в это я не могу, а ведь любая религия - это именно вера, а не знание. Могу лишь сказать, что все происшедшее действительно больше похоже на чудо, чем на неизвестный науке каприз природы. Впрочем, это, наверное, одно и тоже.
      Не стану я и извлекать из случившегося мораль. Она хороша лишь в баснях, жизнь же все равно не укладывается ни в какие схемы. А что касается острых ощущений, то у меня и без того было их в избытке и в Афгане, и на территории некогда единой и великой страны. Добавлять к ним новые - удовольствие небольшое.
      Да, чуть не забыл о еще одном возможном подходе. Настоящий историк с радостью продал бы дьяволу душу, лишь бы оказаться на нашем месте. Но продавать бы ее пришлось и в прямом смысле, и он, если бы успел, наверняка проклял бы день и час, когда загадал такое идиотское желание.
      Как бы там ни было, я один из немногих, кто ничего не потерял, а, возможно, еще и приобрел после всех этих событий, и не имею повода жаловаться и стенать. Само же случившееся настолько удивительно, что, обнаружив в числе немногих уцелевших своих вещей этот блокнот и шариковую ручку, я решил в меру своих способностей описать все как было.
      Для чего - сам не знаю. Рукописи, может быть, и не горят, но очень часто пропадают безвозвратно. Вряд ли мои записки когда-либо попадут к тому, кто сможет и захочет их прочитать.
      А впрочем, чем черт не шутит?
      Ладно, пора заканчивать эту лирику и переходить к делу. А уже написанное пусть станет вступлением - сумбурным, как и сама жизнь.
      В ФЛИБУСТЬЕРСКОМ ДАЛЬНЕМ МОРЕ
      
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: МОРЕ
      1. СЭР ДЖЕЙКОБ ФРЕЙН. БОРТ ФРЕГАТА "МОРСКОЙ ВЕПРЬ"
      Сэр Джейкоб Фрейн пребывал во мрачном расположении духа, и имел для этого все основания. До сих пор благоволившая к нему Фортуна с чисто женской непоследовательностью и без всяких на то причин изменила свое отношение на прямо противоположное. Обставлено это тоже было по-женски хитро. Орудием ее кары стал свирепый ураган, разразившийся в тот момент, когда эскадра сэра Джейкоба успела уйти далеко от берега, и не имела никаких шансов добраться до какой-либо закрытой от волн и ветров бухты. Сам сэр Джейкоб, без малого два десятка лет бороздивший моря и океаны, ни разу не видел такого жестокого шторма, и без колебаний отдал бы треть своего состояния, лишь никогда и не видеть его. Счастье еще, что удалось отвести свой фрегат к какому-то весьма кстати подвернувшемуся островку и удержаться возле его подветренного берега, где первобытная ярость волн была хоть немного меньше.
      И все равно корабль потрепало изрядно. Понадобилось все умение капитана, отчаянная смелость команды и добрая толика удачи, чтобы не сгинуть бесследно в пучине, как многие и многие до них.
      И, разумеется, не подвел и сам корабль. Такого чудесного фрегата, устойчивого на волне и послушного рулю, у сэра Джейкоба не было никогда. Подумать только: во всей этой передряге корабль дал лишь парочку течей, да потерялось и повредилось кое-что из такелажа и рангоута! Не слишком большая цена, когда многие насквозь просоленные морем моряки успели попрощаться с жизнью и пожалеть о том злосчастном дне, когда решили покинуть берег. Многие уста в тот показавшийся бесконечным вечер и в такую же бесконечную ночь вперемешку с привычными ругательствами шептали нескладные, но искренние молитвы, и обещали что угодно тому, кто избавит их от ярости стихии.
      Ныне же, когда море почти утихло, молитвы забылись, и лишь ругательства сыпались по-прежнему. Под их неумолкающий аккомпанемент матросы на ходу восстанавливали рангоут, меняли изодранные паруса, вычерпывали остатки воды из трюмов (течи законопатили первым делом), и разглядывали все еще хмурое, без единого просвета небо и пустынный до безобразия горизонт.
      "Морской вепрь" стойко перенес бурю и спас почти всех доверившихся ему людей. Троих так и не досчитались. Скорее всего, их смыло волнами во время ночной катавасии, да еще один сорвался с реи на палубу и теперь доживал свои последние часы в носовом кубрике.
      Но, разумеется, не эти четверо горемык были причиной недовольства сэра Джейкоба. Матросом больше, матросом меньше какая разница? Чего-чего, а людей найти не проблема. Немало их ошивается по портовым кабакам, пропивая последние пенсы и мечтая снова набить карманы. Сэр Джейкоб быстро забыл о жертвах стихии.
      Гораздо хуже было другое: ураган разметал его эскадру, и теперь только дьяволу и Господу известно, куда подевались два фрегата и три бригантины, еще вчера пахавшие океан рядом с "Морским вепрем".
      Одна только "Летящая стрела", восемнадцатипушечная бригантина с отличным ходом, полностью оправдывающим ее имя, отправилась на разведку еще до шторма и успела скрыться в безопасной бухте на каком-то безымянном островке. Сейчас она тихо покачивалась в трех кабельтовых от флагмана - на удивление целая и даже слегка франтоватая.
      Два вымпела из семи... Без боя, из-за какого-то каприза погоды...
      А ведь, как сообщили сэру Джейкобу верные люди, со дня на день из испанских колоний должны были отправить в метрополию полмиллиона песо. Специально за деньгами прибыл восьмидесятипушечный галеон "Санта Лючия", а в сопровождение ему могут выделить один, а то и два корабля. Поганые католики стали слишком осторожны и не хотят рисковать, когда речь идет о золоте. Никак не желают понять своими тупыми головами, что деньги нужны не только их паршивому королю. Например он, сэр Джейкоб Фрейн, найдет им гораздо более достойное применение.
      Проклятый ураган! Сэр Джейкоб не сдержался и ударил кулаком по столу. Даже один галеон - крепкий орешек. Маневренности у него маловато, но пушек больше, чем у двух фрегатов. Всей эскадрой с ним управиться можно, да только где она, эта эскадра? "Вепрь" и "Стрела" - пятьдесят восемь пушек, почти все они малого калибра. А если "Лючия" пойдет в Испанию не одна? Не лезть же очертя голову на два галеона?!
      Но что скажет лорд Джулиан, узнав, что такая знатная добыча ускользнула?
      При мысли о лорде Джулиане сэр Джейкоб заскрежетал зубами. Пока благородный лорд получает свою часть добычи, он покрывает капитана "Морского вепря", и разговоры о так называемых бесчинствах джентльменов удачи остаются лишь разговорами без последствий. Да и другие пэры, прикарманив кое-какие суммы, на вест-индские дела предпочитают смотреть сквозь пальцы. Даже родовое имение сэра Джейкоба не конфисковано и продолжает приносить пусть небольшой, но верный доход.
      Но попробуй не заплати! Живо спустят на тебя пока что мирно попивающих на берегу джин британских адмиралов, и тогда - суд и неизбежная петля. И это ему, представителю древнего славного рода!
      Три тысячи чертей! Можно подумать, легко болтаться по волнам, свякий раз гадая, удастся ли завладеть добычей, или вдруг сам превратишься в нее? Испанцы и французы - противники серьезные. Наверняка они спят и видят, как пучина с их помощью проглатывает вставшего им поперек горла сэра Джейкоба со всеми его кораблями.
      Сны в руку. Даже "помощи" врагов не потребовалось. Утром марсовые заметили в воде обломок мачты, какой-то бочонок, куски дерева...
      Тьфу! Сэр Джейкоб плюнул на ковер. Сиди здесь и гадай: какой из его кораблей уже покоится на дне морском? А может и не покоится? Вдруг команда рубила мачты и бросала груз за борт, стремясь облегчить терпящее бедствие судно? Или же эти невезучие вообще не были из его эскадры? Мало ли кораблей шляется по архипелагу? Почитай, все известные нации: англичане, голландцы, французы, испанцы, португальцы...
      Нет, все-таки намного легче лезть в пасть дьяволу, идя на абордаж, чем вот так болтаться в полнейшей неизвестности!
      - Джордж! - рявкнул сэр Джейкоб. - Джордж! Три тысячи чертей!
      - Сэр? - Джордж, здоровенный негр, раб и слуга капитана, осторожно просунул голову в каюту.
      - Тебя что, до второго пришествия дожидаться? - Гнев сэра Джейкоба искал выход. - Оглох совсем, акула тебе в глотку?! Вот прикажу пару раз протянуть под килем, сразу научишься являться по первому зову! Совсем распустился, мерзавец черномазый!
      - Но, сэр, я как только услышал... - пробормотал Джордж. - Я и стоял здесь, за дверью...
      - Ах, ты стоял! - сэр Джейкоб подскочил к рабу и, размахнувшись, врезал ему так, что Джордж отлетел к переборке. - Сейчас лежать будешь, скотина!
      Нога в тяжелом ботфорте крепко впечаталась в лицо негра, и оно немедленно окрасилось кровью.
      - Рома! Живо! - Сэр Джейкоб повернулся и нетерпеливо зашагал взад-вперед по роскошно отделанной каюте.
      - Слушаюсь, сэр! - шевельнул распухшими губами Джордж, бросаясь выполнять приказание.
      Сэр Джейкоб схватил налитую чарку и одним духом осушил ее. Его взгляд упал на ковер, куда упала капля крови с разбитых губ негра.
      - Подлец! - От удара в живот здоровенный слуга согнулся пополам. - Так ты мне еще и ковер испортил! Боцман!
      Не предвещавший ничего доброго рев капитана был, наверное, слышен за милю. Не прошло полминуты, как в каюту влетел старший боцман фрегата Хэнк Арчер - низкорослый, но необычайно широкоплечий мужчина лет сорока. Слишком длинные относительно роста мускулистые руки и низкий покатый лоб делали его весьма похожим на обезьяну. Хэнке мог запросто свалить одним ударом быка, но перед разъяренным капитаном боцман дрожал, как сопливый юнга.
      - Привязать эту падаль к бушприту! - кивнул на раба сэр Джейкоб. - Пусть мозги прополощет!
      - Есть, сэр! - Боцман схватил Джорджа за воротник рубахи и мощным рывком вышвырнул несчастного за дверь.
      После их ухода сэр Джейкоб самолично наполнил чарку ромом, вновь осушил ее единым духом и нервно раскурил трубку. Злость на судьбу и на весь мир все еще не проходила, неистово хотелось что-нибудь бить, крушить и ломать, но капитан всегда считал себя прирожденным джентльменом и старался сдерживать наиболее сильные проявления чувств.
      И все-таки чувства чувствами, а дела - делами. Гнев продолжал душить капитана, однако после третьей чарки он немного утих, а в голове, как ни странно, прояснилось. Прикинув, что ураган шел с зюйд-веста, сэр Джейкоб приказал "Стреле" следовать на норд-ост в поисках пропавших кораблей. Он всегда считал командовавшего бригантиной Озрика лучшим - после себя капитаном эскадры и не сомневался - если какой-то из его кораблей снесло штормом, но он остался на плаву, Озрик обязательно найдет его и приведет к острову, где латали "Вепря".
      Если бы кто-нибудь сказал сэру Джейкобу, что вчера его эскадру лишь слегка зацепило краем урагана, он поднял бы говорившего на смех как ничего не понимающего в штормах сухопутного невежду, а скорее всего презрительно бы отвернулся, не желая выслушивать столь явную чушь.
      Но самое удивительное заключалось в том, что это абсурдное с точки зрения переживших жуткую ночь моряков утверждение было стопроцентная правдой...
      2. ПЕТР ИЛЬИЧ ЛУДИЦКИЙ. САЛОН "НЕКРАСОВА"
      - Маркс был миллион раз неправ, господа. Да, я понимаю, что человечество веками мечтало о золотом веке, где всем абсолютно всем! - будет хорошо и уютно. Но ведь на то и мечты. Было бы смешно, если какой-нибудь бездарный Иван, не умеющий и не желающий ничего делать, вдруг осознал свое истинное место под солнцем и остался бы полностью им доволен. И вот здесь-то, господа, мы подходим к самому интересному. - Лудицкий, холеный мужчина лет сорока с небольшим, лишь недавно начавший неудержимо полнеть, депутат Государственной Думы, советник президента, член многочисленных комиссий, сделал небольшую паузу, глотнул коньячка, затянулся сигаретой и лишь тогда продолжил: - Мы подошли к тому, что обычно называют загадкой славянской души, хотя, видит Бог, никакой загадки в ней нет. Эту загадку придумали иностранцы, не сумевшие в силу своей приземленной практичности понять глубинную суть русской натуры. Вы меня, конечно, понимаете.
      - Где уж нам, - с откровенной иронией отозвался самый молодой из расположившихся в салоне круизного лайнера собеседников депутата, красивый чернявый парень в очень дорогом костюме. Мне, например, происхождение не позволяет. Не иностранец, зато инородец. Так это, кажется, нынче называется? Еврей, проще говоря.
      Лудицкий с легкой отеческой укоризной покачал головой и перевел взгляд с Флейшмана на его соседа, довольно тучного мужчину лет пятидесяти.
      - А вы, Борис Степанович, что скажете?
      - Я, признаться, о таких тонкостях не думаю, - попытался напустить на себя умный вид Грумов. - Вот если бы вы спросили о чем-нибудь, имеющем отношение к финансам...
      - Борис Степанович, - вздохнул Лудицкий. - Всем известно, что вы - превосходнейший банкир, но нельзя же быть таким односторонним.
      - Можно и нужно. - Последний из собеседников, чуть постарше Флейшмана, был единственным, кто вместо костюма нарядился в широкие цветастые шорты до колен и легкую майку, под которой виднелась массивная золотая цепь с огромным, тоже золотым крестом. Фигуре парня позавидовал бы и иной атлет, а квадратное загорелое лицо лучилось непробиваемым самодовольством. - Кому и на кой хрен нужны все эти высокие материи? Что они, деньги помогут делать? Да ни в жисть! По мне - не умеет человек делать деньги, - вот и ударяется в философию. Благо, чтобы теорему какую изобрести или космический корабль построить, ума много не надо. Это любой дурак сможет. А вот тонну баксов заработать у них кишка тонка.
      - Тут ты, Паша, слегка перегнул, - улыбнулся Флейшман. - Хотел бы я посмотреть, какой корабль ты бы построил. Для таких дел еще какой ум нужен, да хороше образование впридачу. А из всех открытий ты способен только бутылки открывать.
      - Ну и что? - ничуть не обиделся Паша. - Понадобится мне космический корабль - куплю десяток ваших умников со всеми потрохами за краюху хлеба. Они мне что угодно сделают.
      - Положим, для этого твоих денег не хватит, - заметил Флейшман, неторопливо закуривая. - Как и моих. Разве что обчистить банк у уважаемого Бориса Степановича. Вот только стоит ли тратить такие деньги на всякие глупости?
      Присутствующие слегка улыбнулись, точно услышали тонкую шутку, а Лудицкий, как истинный политик, тут же вставил:
      - Вы тысячу раз правы, Юра. Хватит с нас и того, что государство выбросило в космос начиная с Хрущева. А толку? Америку хоть в чем-то ненадолго обогнали? Так нам у нее еще учиться и учиться. Пора раз и навсегда признать, что сами мы ровным счетом ни на что не годны. Все лучшее всегда приходило к нам с Запада, а мы и тем, что пришло, так и не сумели толком воспользоваться. И все из-за той же загадочной славянской души.
      - Далась вам эта загадочная душа, Петр Ильич! - Флейшман едва скрыл зевок. В отличие от двух других собеседников депутата, он любил иногда на досуге пофилософствовать, однако на этот раз его не устраивала выбранная тема. Но все же из вежливости он счел нужным поинтересоваться. - Так в чем вы видите загадку?
      - В том, что ее нет. Все, что ни один нормальный западный человек не в силах понять, объясняется извечной русской ленью. Какой-нибудь Джон осознал, что он, извините за выражение, дерьмо, и сразу из кожи вон лезет, чтобы из этого дерьма выкарабкаться, а наш Иван вместо того, чтобы трудиться, как это делают в цивилизованном мире, продолжает лежать на печи да предаваться несбыточным грезам. - Лудицкий незаметно для себя увлекся и теперь говорил с жаром, словно выступал с трибуны перед многотысячной аудиторией. - Все русские сказки полны чудес типа золотых рыбок и волшебных щук, без проблем выполняющих все пожелания героя. Отсюда и вера в царя-батюшку, в генсека, в доморощенный социализм - во что угодно, лишь бы ничего не делать и ни о чем серьезном не думать. А чтобы как-то оправдать свою неспособность к делам, выдумали квасной патриотизм, долг перед государством, миф о собственной исключительности и прочую чепуху. Кто мне скажет, что смогла дать миру Россия? Да ровным счетом ничего!
      - Вы не правы, Петр Ильич, - вставил Флейшман воспользовавшись паузой. - Хотя я, честно говоря, не патриот, но были на Руси и Менделеев, и Циолковский, и тот же Сикорский, наконец. Да и русская культура на Западе ценится весьма высоко.
      - Исключения лишь подтверждают правило, - отмахнулся Лудицкий. - Нет, тысячу раз был прав Петр, взяв Запад как пример для подражания. Он первым сумел понять, что сами мы рожей не вышли, а раз так, то надобно поучиться у тех, кто поумнее.
      - Положим, первыми это поняли еще те, кто пригласил Рюрика, опять не сдержался Флейшман.
      - В чем наша задача, господа? - продолжал между тем депутат. Говоря "наша", я подразумеваю всех здесь сидящих - как людей состоятельных и уже в силу этого являющихся цветом нации, - так вот, задача заключается в том, чтобы раз и навсегда убедить наших Иванов в отсутствии у них превосходства, в их исконной неполноценности по сравнению с Джонами и Гансами, и в необходимости раз и навсегда отречься от прошлого с его бесконечными заблуждениями. Пора признать, что нечего в сотый раз изобретать велосипед. Все лучшее давным-давно изобретено. Без Запада мы - ничто. Чтобы стать кем-нибудь, нам надо тщательно скопировать все существующие там институты: демократию, систему ценностей, налоговую инспекцию, наконец.
      При последних словах собеседники Лудицкого многозначительно переглянулись.
      - ... Надо слушать, что говорят нам правительства развитых стран, и только при этих условиях наша родина станет государством, с чьим мнением будет считаться весь мир...
      - Прошу прощения, Петр Ильич, - прервал разглагольствующего депутата появившийся в салоне Кабанов, хорошо сложенный, хотя и не блещущий красотой начальник охраны Лудицкого. - Вас вызывают к телефону. По-моему, спикер. С ним сейчас говорит Дмитрий.
      - Извините, господа. - Лудицкий гордо обвел взглядом собравшихся за столом и поднялся, всем своим видом демонстрируя собственную значимость. - Даже в отпуске не дают покоя.
      - Знаем мы его дела! - усмехнулся Флейшман, едва депутат вышел из салона. - Наверное, спикер хочет спросить, какая на Балтике погода, и не докучает ли морская болезнь? Развел здесь бодягу, словно мы только и мечтаем, чтобы государство обложило нас дополнительными налогами на содержание таких бездельников!
      - Да, умничает Петр Ильич много, - осторожно согласился Грумов. Как человек далеко не первой молодости, он по привычке предпочитал в компаниях не очень критиковать представителей власти, хотя на свои деньги легко мог скупить добрую половину Думы.
      - А ты тоже хорош! - повернулся к Флейшману Пашка Форинов. Сидишь с умным видом и замечания вставляешь!
      - Так скучно же, Паша! Мужик ты неплохой, но кроме денег да баб говорить с тобой совершенно не о чем. Надо же кому-то разговор поддержать. Вдруг и Лудицкий понадобится?
      - На хрен он нам сдался? - сказано было, разумеется, покрепче. - Тоже мне, фигура!
      - Не скажите, молодой человек, - возразил на правах старшего и самого богатого Грумов. - Контакт с власть предержащими еще никогда и никому не мешал. Какая бы власть ни была, одним она обязательно вставит палки в колеса, на других будет равнодушно смотреть сквозь пальцы, а третьих возвеличит и создаст им все условия.
      - Далось мне это величие! - Форинов налил рюмку коньяка и выплеснул ее себе в рот. - Лишь бы в мои дела не вмешивались, остальное я и сам зубами вырву.
      - Да, зубки у тебя что надо! - чуть заметно усмехнулся Флейшман. - Такими в пору железо грызть!
      Пашка воспринял сказанное как комплимент, потому что немедленно расплылся в самодовольной улыбке и продемонстрировал и в самом деле великолепные зубы. Впрочем, его внимание тут же переключилось на вошедшую в салон стройную молодую брюнетку в брючном костюме. В глазах Пашки замелькали плотоядные огоньки, как у кота, узревшего перед собой мышь.
      - О! Никак сама Мэри! А фигурка у нее и в самом деле что надо! Такую и трахнуть не грех! Поставить ее рачком, а еще лучше посадить сверху, чтобы сиськи мотались... А что это за мужик рядом с ней? - Форинов кивнул на неулыбчивого лысеющего мужчину в самой вольготной позе расположившегося за столиком рядом со знаменитой эстрадной звездой.
      - Шендерович, - Флейшман, похоже, знал чуть ли не всех более или менее значительных лиц, и сейчас издали раскланялся с Мэри и ее спутником. - Продюсер ее и Миши Борина. Говорят, на их раскрутку он истратил целое состояние, зато теперь нажил целых два.
      - Знаешь, я тоже не прочь раскрутить такую, - признался Пашка. - Интересно, он ее трахает?
      - Понятия не имею. Спроси его сам. Или ее, - равнодушно отозвался Флейшман, вытряхивая из пачки сигарету.
      Салон между тем потихоньку наполнялся туристами. Здесь собирались люди состоятельные - те, кого Лудицкий назвал цветом нации: бизнесмены среднего и высшего уровня, всевозможные руководители, несколько политиков, их жены и любовницы... Оно и понятно: где же простому работяге взять денег на круиз? Зарплаты невелики, да и те по полгода не платят. Тут уж, как говорится, не до жиру...
      - Слушай, Юрка. Ты бы меня с ней познакомил, - Пашка никак не мог успокоиться и все поглядывал в сторону Мэри. - За мной, сам знаешь, не заржавеет.
      - Что, так сразу?
      - А чего ждать? - удивился Пашка. - Я мешкать не люблю. Мало ей будет десяти штук баксов - дам двадцать. Даже пятидесяти штук не пожалею.
      - Как бы тебе за столь откровенное предложение по морде не схлопотать, - с притворной заботливостью изрек Флейшман.
      - От кого? От ее ... что ли? - Пашка презрительно фыркнул, взглянув на продюсера певицы.
      - При чем здесь Шендерович? - Флейшман старательно изобразил крайнюю степень удивления. - Мои соотечественники - народ мирный. Я говорю о его подопечной. Артисты - люди продажные уже в силу своей профессии, но, как натуры творческие, или считающие себя таковыми, требуют утонченного подхода. Им нужны всевозможные ухаживания, цветы, лесть, подарки, а ты прямо в лоб лезешь с деньгами. Мэри и обидеться может.
      - Да чего ей обижаться-то? - недоуменно протянул Пашка. - Пусть скажет, чо ей надо, а я враз куплю, без проблем.
      - Эх, нет у тебя фантазии, - вздохнул Флейшман. - Жаль, нашего банкира жена увела. Он человек старый, опытный, рассказал бы тебе, как с женщинами обращаться надо.
      За Грумовым и в самом деле во время разговора пришла жена. Располневшая, но все еще безуспешно пытающая молодиться женщина, она издалека поманила супруга пальцем и сразу же потащила его куда-то. Борис Степанович пошел за ней безо всякого желания, но возражать даже и не пытался. Видно, заранее смирился, что в этом круизе будет находиться под бдительным присмотром своей строгой половины. Впрочем, возможностей гульнуть "налево" у него с избытком хватало и в родной Москве.
      - Может, стоит пригласить ее в какое-нибудь путешествие? спросил Пашка, но тут же спохватился. - Тьфу! Совсем забыл, мы ж и без того в круизе!
      - Вот именно. Мой тебе совет: не торопи события. К богатым папикам наши звезды привычны, им новые впечатления подавай. Лучше придумай что-нибудь оригинальное, сногсшибательное, тогда, может, и толк будет. Только не пойму, зачем тебе это надо? Дырка у всех одинаковая, лишь обрамление разное. Но раз очень хочется... О, черт!
      Последнее восклицание относилось к вернувшемуся в салон Лудицкому. Депутат вошел с видом скромной гордости, и, мгновенно высмотрев своих недавних собеседников, чинно проследовал к ним. По дороге он то и дело здоровался с отдыхающими. С одними - равнодушным кивком, с другими перебрасывался несколькими словами, а с кем и за руку, поэтому небольшой путь занял у него в итоге минут пять.
      - Уф, даже в отпуске нет покоя, - пожаловался Лудицкий, опускаясь на прежнее место.
      - Что-нибудь серьезное, Петр Ильич? - участливо осведомился Флейшман, хотя в его глазах опять промелькнула ирония.
      - Так, текущие пустяки, - величаво махнул рукой депутат. Спикер хотел узнать мое мнение по нескольким не особо важных, между нами говоря, вопросов. Ничего не поделаешь: демократия! Прежде чем что-то окончательно решить, приходится учитывать самые разнообразные точки зрения.
      - А вы тоже по каждому пустяку интересуетесь мнением своих избирателей? - с невинным видом поинтересовался Флейшман.
      - Зачем? Если я стану так поступать, процесс принятия решения затянется до бесконечности. Отдав за меня свои голоса, люди тем самым продемонстрировали полное доверие к моей скромной персоне и уверенность, что я в любом случае буду выразителем их интересов. И думаю, что сумел не разочаровать своих избирателей. Разумеется, отдельные недовольные найдутся всегда. Не все понимают собственное благо. Что ж, тем хуже для них. Может, и сумеют понять когда-нибудь.
      - А если для них это вовсе не является благом?
      - Вы не правы, Юра, - возразил Лудицкий. - Человеческое счастье едино и зависит исключительно от величины материальных благ, имеющихся в распоряжении конкретного человека. Поэтому величайшее наше завоевание - после демократии, разумеется, это возможность для каждого индивидуума зарабатывать столько денег, сколько он хочет. Другое дело, что подавляющее большинство нашего населения не желает воспользоваться данной возможностью, и попросту ленится работать. Такие предпочитают всеобщую нищету или социалистическую уравниловку, когда все только числилятся на работе, ничего не делая и получая примерно одинаковую зарплату, будь ты простой рабочий или директор. И сейчас всех этих лентяев бесит, когда кто-то в поте лица делает деньги, в то время как они, как и прежде, ничего не делают, и ничего, соответственно, не получают. От этих бездельников и происходят всякие смуты. Но стоит ли всерьез считаться с их мнением?
      - Если таких большинство, то вам стоит. Сами говорите, что у нас демократия. В противном случае это самое большинство на следующих выборах проголосует не за вас, и вы проиграете в полнейшем соответствии с демократическими процедурами. И это еще лучший вариант. В худшем вас просто скинут без всяких процедур, как это уже было с вашими предшественниками и коллегами в приснопамятном октябре семнадцатого. Тогда у власти тоже стояли очень демократично настроенные, но не принимающие близко к сердцу интересы темного большинства люди. Нам с Пашей легче. До наших денег они не доберутся, а с капиталом мы и на Западе прекрасно проживем. Вы же потеряете все.
      - Вы не патриот, - укоризненно покачал головой депутат. Деньги, заработанные в России, должны в ней же и оставаться.
      - Вы совершенно правы, Петр Ильич. Патриотом я никогда не был. Я же не политик, а бизнесмен и абстрактные материи меня совсем не волнуют. А ты, Пашка?
      Но совершенно глухой к их спору Пашка как раз в это время провожал глазами гордо удаляющуюся из салона Мэри и в досаде непонятно на кого воскликнул:
      - Она ушла! - И с чувством добавил наиболее часто употребляемое матерное слово.
      3. ГРИГОРИЙ ШИРЯЕВ. ПРОГУЛОЧНАЯ ПАЛУБА "НЕКРАСОВА"
      Балтика была на удивление спокойной. Обычно хмурая и неприветливая, она словно решила отдохнуть от привычных буйств, и чисто по-женски сумела скрыть за показным очарованием свое истинное лицо. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, расстилалась ровная, нетронутая даже легкой рябью гладь моря - нежно-голубая и со стороны солнца покрытая веселыми бликами. У горизонта голубизна светлела и переходила в необъятную ширь неба.
      Вся эта картина дышала таким умиротворением, что хотелось полностью отвлечься от привычных забот и всем существом слиться с окружающей благодатью. Не верилось, что где-то далеко может бушевать шторм, зловещими подвижными горами вздыматься тяжелые волны, завывать ветер, уходить из-под ног палуба... Раз мир прекрасен здесь и сейчас, почему бы ему не быть таким же везде и всегда?
      Григорий Ширяев глубоко затянулся сигаретой и долго выдыхал ароматный дым. Вид моря внезапно пробудил в нем, выросшему в глубине сухопутья мальчишке, позабытую мечту о романтических странствиях по далеким океанам, об опасных, но хорошо заканчивающихся приключениях, о суровых и притягательных буднях крепких просоленных моряков...
      И сам не подозревал, что на дне памяти столько лет хранится такое. Как давно это было! Волнующие воображение книги о пиратах, о неизвестных островах, о зарытых сокровищах, о туго наполненных ветром парусах... Даже жалел, что родился не в ту эпоху, и нет больше ни белых пятен на карте, ни зловеще вырастающего на горизонте силуэта пиратского брига... Теперь только и осталось с легкой грустью вспоминать задиристого мальчишку, витающего в своих призрачных мечтах. Как быстро мы взрослеем! Зачем?
      - ... давно пора это решить. Мог бы вполне остаться и поработать еще, а мы с Маратиком прекрасно могли бы путешествовать вдвоем. - Голос жены проник в сознание неприятным диссонансом, и от этого Ширяев почувствовал невольное раздражение.
      - По-твоему, я уже и отдохнуть не имею права? - Возникшее чувство определило интонацию, и Вика невинно обратила на мужа свои прекрасные карие глаза, словно говоря: "А что я такого сказала? Знаешь же, что я права, а еще и огрызаешься."
      - Конечно. Ты же так устаешь, - с неприкрытой издевкой произнесла она вслух. - Это другие могут работать без отдыха. Горбуновы вон уже переехали в самый центр. Сто пятьдесят квадратов, окна выходят на Кремль. Это я понимаю: мужчина!
      - Сдался тебе этот Кремль! Придет время, переберемся и мы. Не все же сразу! И давай лучше помолчим. Посмотри, какой здесь вид. В Москве такого в жизни не увидишь. - Ширяеву мучительно хотелось вернуть ускользающее настроение умиротоворенности и единения с природой, но оно уходило безвозвратно, как полузабытое детство.
      Вика недоуменно огляделась. Подобно многим женщинам, она не была способна оценить красоту природы, и предпочитала ей нечто более материальное. Из-за этого непонимания ей захотелось сказать мужу что-нибудь обидное, однако на пустой поначалу прогулочной палубе начали постепенно появляться люди, и вести разговор на повышенных тонах стало неудобным. Вдобавок четырехлетний Маратик бодро подобрался к самому борту и теперь перевесился через леера, разглядывая с высоты разрезаемую лайнером воду.
      - Марат! - предостерегающе вскрикнула Вика и повернулась к Ширяеву. - Даже за ребенком приходится смотреть мне! Мне и у плиты торчать, и стирать, а он приходит на все готовенькое, да еще жалуется, будто устал! Марат! Немедленно отойди от борта!
      Мальчик посмотрел на мать, понял, что сердить ее сейчас явно не стоит, и с сожалением направился к родителям. Из немногих занятых шезлонгов за ним с интересом следили выбравшиеся подышать свежим морским воздухом пассажиры. Почти все они еще только осваивались с огромным лайнером и проводили время в барах, салонах и каютах.
      - Симпатичный мальчуган, - заметил сидевший неподалеку полный мужчина средних лет.
      Вика счастливо улыбнулась, словно похвала относилась к ней самой. Впрочем, сына она любила сильно и считала его самым красивым и умным ребенком на свете. Она искренне радовалась, когда на ее Маратика обращали внимание, а тем более - когда им восторгались.
      - Марат, так ведь можно упасть и утонуть. Тебя даже спасти никто не успеет. - Она постаралась произнести это строго, но сын по ее тону понял: опасность миновала.
      Маратик приткнулся к матери и спросил:
      - Как - никто? А папа?
      - И папа тоже, - ответила Вика, и тихо, чтобы не услышали посторонние, язвительно добавила: - Разве твой папа хоть что-нибудь может?
      Ширяев вспыхнул, хотел сказать какую-то резкость, но посмотрел на жену и передумал.
      - Тебя послушать, я вообще ничего не могу и не умею, - горько и еле слышно проговорил он.
      - Неправда! Мой папа - cамый-пресамый, - возразил Маратик и, подтверждая это, залез к отцу на колени и обнял его, как обнимают дети: это мое и никому ни за что не отдам!
      Было что-то общее в обоих Ширяевых: серо-голубые глаза, курносый нос, слегка выдающиеся скулы. Вот только у старшего на правой щеке был косой шрам - осколочная память об Афганистане.
      Картинка была идиллической, и Вика, хотевшая было добавить что-то язвительное, осеклась и осталась сидеть с приоткрытым ртом.
      Григорий проследил за ее взглядом и увидел знакомых по телеэкрану певцов. Лица эстрадных звезд выражали высокомерную скуку. Они неторопливо фланировали по палубе, выбирая себе местечко поудобнее: Миша Борин, Мэри и с ними какой-то незнакомый мужчина. Певцы изредка и свысока оглядывали сидящих, и лишь незнакомец оценивал реакцию зрителей с профессиональным интересом, словно прикидывал рейтинг своих спутников среди пассажиров круизного лайнера.
      - А я думала, что Борин повыше, - тихо сказала Вика, когда компания уселась в отдалении. - Говорила я тебе: давай сходим на его концерт.
      - Все равно ничего не потеряли, - равнодушно ответил Григорий. - Наслушаешься его здесь. Можешь даже автограф взять, если прииспичит.
      - Да ну тебя! Зачем он мне нужен? - с легким возмущением заявила Вика. - Я не пятнадцатилетняя дурочка. Мне все-таки двадцать пять лет.
      - Двадцать четыре, - механически поправил ее Ширяев. - Не надо себя старить раньше времени.
      - Ну, почти двадцать пять. Все равно возраст, - привычно возразила супруга. - Это ты у нас все молодишься. Вот только для кого? Или меня уже не хватает?
      - Для себя, - вздохнул Ширяев. - Стать стариком еще успею. И вообще, мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует.
      На его счастье, ответной тирады не последовало. Вика сосредоточено обдумывала, что бы такое одеть вечером. Хотелось что-нибудь совсем новое, но взятые с собой вещи неношенными назвать было нельзя: некоторые она уже одевала два раза, а иные и три. К ее сожалению, на огромном комфортабельном лайнере не имелось ни магазинов, ни ателье, а последовавший отсюда вывод, что до захода в ближайший порт придется обходиться уже имеющимся гардеробом, не сулил ничего хорошего не подозревающему об этом Григорию. Подумать только: оставил жену чуть ли не голой! И это когда на борту масса всевозможных разодетых девиц и их респектабельных состоятельных кавалеров!
      - А вон и Гриф собственной персоной. Тоже надумал попутешествовать. - Ширяев бережно снял сына с колен, чуть приподнялся и еще издали наклоном головы приветствовал лениво вышагивающего вдоль шезлонгов пожилого сухопарого мужчину в потертых джинсах и мятой рубашке неопределенного цвета.
      Мужчина едва заметно кивнул в ответ и, что-то говоря, повернулся к своим сопровождающим.
      Тех было трое. Первый - здоровенный, поперек себя шире бугай, невзирая на жару вышагивал в легкой серой куртке. Его маленькие поросячьи глазки привычно зыркали по сторонам, оценивающе изучали пассажиров, прикидывая, не представляет ли кто-нибудь опасности для босса, а челюсти тем временем жили независимой жизнью и лениво пережевывали жвачку.
      Помимо бугая за Грифом кокетливой походкой шли две девушки, высокие, прекрасно сложенные, одетые в одинаковые яркие сарафаны на бретелечках и похожие одна на другую чуть ли не как близняшки, но с одной-единственной разницей: словно для контраста одна была голубоглазой блондинкой, другая кареглазой брюнеткой.
      - Кого это он себе завел? - еле слышно спросила Вика, приветливо улыбаясь Грифу.
      - Блондинка - Надя, а брюнетка - Катя. А может, наоборот. Деньги позволяют, отчего же не позабавиться? Тем более, что жены у Грифа нет. Не каждая станет мужика из тюряги ждать, даже если он вор в "законе". Вот он и отводит душу.
      - А ты уже завидуешь! - не упустила случая Вика. - Пожалуйста, приноси в дом такие же деньги, и можешь тогда заводить себе хоть гарем. Возражать не буду.
      - Не нужен мне гарем, - отмахнулся Ширяев. - Мой гарем - это ты. Зачем мне другие?
      - Ври побольше! Все вы одинаковы. Кобели! Только помани - за любой юбкой побежите вприпрыжку.
      В ответ Ширяев лишь досадливо махнул рукой. Как ни странно (с точки зрения Вики), он действительно не изменял жене, и, несмотря на ее далеко не ангельский характер, до сих пор любил. Однако долгий супружеский опыт подсказывал, что доказывать ей что-либо бессполезно и бессмысленно, поэтому Ширяев несколько неуклюже попробовал перевести разговор на другую тему.
      - У Грифа, по-моему, мания подбирать себе прислугу по внешности. Один Жора чего стоит. Столкнешься с таким вечером в глухом переулке - от одного вида кондрашка хватит. Сущая горилла: руки чуть ли не до земли, рожу даже с большой натяжкой лицом не назовешь, ума как у какой-нибудь дворняги...
      - Зато ты больно уж умный! Никак не пойму, Ширяев, где ты столько самомнения набрался? Только и слышу от тебя: этот дурак, тот - болван. Все "я", да "я"... А кто ты, собственно говоря, такой? Бизнесмен занюханный! Таких в одной Москве десятки тысяч. Ноль без палочки!
      - Положим, не совсем ноль, - Ширяев старательно сдерживался, но пальцы с только что вытащенной сигаретой уже слегка задрожали. - Тузом, понятно, никогда не стану, рылом не вышел, но и до шестерок не опущусь. Все же не в нищете живем!
      - А по-моему - в нищете. Видел бы ты, как Люська одевается! А ведь моя одногодка! Мне рядом с ней и стоять стыдно, а тебе хоть бы хны!
      "Начинается," - подумал Ширяев. Воистину, сколько ни принесешь бабе домой, все равно окажется мало. Всегда найдется подруга или просто знакомая, чей муж сумел урвать побольше. Может, вообще плюнуть и не лезть из кожи? Что так скандал, что эдак. Никакой разницы. Но лучше всего - ничего не принимать близко к сердцу. Нравится - ну и пусть себе бубнит. И Ширяев привычно постарался отключиться от внешних звуков и вернуть недавние воспоминания детства. Увы!..
      Он слышал голос жены, но смысл ее слов до него уже не доходил. Григорий сидел в какой-то полудреме, чисто механически отмечая, как, оставив девушек, ушел куда-то Гриф с неизменным Жорой, как уходят одни пассажиры и приходят другие, а над всей этой суетой раскинулась неохватная ширь неба, незаметно переходящая в ласкающую глаз синеву моря...
      Он вдруг почувствовал отвращение ко всему, что секунду назад так занимало его: к морю, к солнцу и самому едва начавшемуся путешествию. Захотелось уйти куда глаза глядят от здешней неторопливой суеты и монотонного безделья.
      - Пойдем куда-нибудь, Вика. Надоело. Солнце печет и вообще...
      Не дожидаясь согласия жены, он поднялся и привычным жестом проверил, на месте ли сигареты и зажигалка. Вика заколебалась было, но вспомнила, что надо еще подготовиться к вечеру, и пошла за супругом.
      У выхода на палубу им встретился подтянутый мужчина в светлых брюках и рубашке с закатанными рукавами. В его внешности не было ничего примечательного: округлое чисто русское лицо, серо-зеленые глаза, коротко постриженные светлые волосы, достаточно спортивная, хотя и далеко не атлетическая фигура. Сравнительно молодой - вряд ли больше тридцати пяти, но, если учесть возраст многих пассажиров, можно сказать и иначе: сравнительно не старый.
      Мужчина как мужчина. Вика едва удостоила его взглядом, но Григорий неожиданно замер. На его лицу, мгновенно сменяя друг друга, промелькнула целая гамма чувств: недоверие, удивление, узнавание и все покрывшая собой всеохватная радость.
      - Сергей! Товарищ лейтенант! - вырвалось у него по застарелой привычке, хотя прошло столько лет...
      - Ширяев? - Мужчина тоже удивился, да и узнать несколько раздобревшего Григория было труднее.
      К изумлению Вики, не привыкшей к подобным излияниям чувств, мужчины порывисто и крепко обнялись, захлопали друг друга по спинам и лишь потом отстранились, разглядывая полузабытые за давностью лет черты.
      - Товарищ лейтенант! - повторил Ширяев, и Сергей с дружеской иронией поправил его:
      - Положим, уже не товарищ, а... даже не знаю, как сейчас принято. А во-вторых, не лейтенант, а капитан, да и то запаса. Так что зови меня лучше по имени.
      - Вика, понимаешь, - повернулся к жене Григорий, - это же мой бывший взводный! Без малого полтора года вместе. Помнишь, я о нем рассказывал? Това... Тьфу! Это моя жена Виктория, а вон тот сорванец - сын Марат.
      - Сергей Кабанов, - представился мужчина, щелкая каблуками. Можно проще: Сережа.
      - Очень приятно. Вика.
      - Нет, но какая встреча! - встрял в церемонию представления Ширяев. - Нежданно-негаданно... Сколько же лет прошло?
      - Много, - вздохнул Кабанов. - Очень много. А ты еще ничего, только раздобрел малость. Даже не сразу узнал. И жена у тебя просто красавица, - галантно добавил бывший командир. Виктория благодарно улыбнулась в ответ.
      - Ну, как ты? - спросил Кабанов своего бывшего рядового. Живешь, как вижу, неплохо. Чем занимаешься?
      - Да как сказать?.. Своя фирма. Не большая, но и не маленькая, - без особой гордости сообщил Ширяев. - Посреднические сделки, дилерство и все такое прочее. Особо похвалиться нечем, но и жаловаться не приходится. А вы? Я так понял, что из армии вы ушли?
      - А что там сейчас делать? Если уж в наши годы был бардак, то сейчас и слов никаких не найдешь. - Кабанов снова вздохнул, вспомнив что-то. - В отличие от тебя, фирмы своей не завел. Не мое это дело. Я служака, а не бизнесмен. Работаю начальником охраны у Лудицкого. Есть такой депутат и советник.
      - Знаю такого, - кивнул Григорий. - Вика, - повернулся он к жене, - ты извини, но мы столько не виделись... Мы посидим немного в барчике. Хорошо?
      - Только учти: пить я могу чисто символически. Правда, шеф смотрит на все это сквозь пальцы, да и с дежурства я сменился, но все равно. Я же не на отдыхе, - предупредил Кабанов, и это предупреждение в сочетании с недавним комплиментом разрешило колебания Виктории.
      - Допоздна-то хоть не засиживайтесь, - ласково, как идеальная жена, произнесла она.
      - Был очень рад познакомиться. Надеюсь, мы еще не раз встретимся, - раскланялся Кабанов. Григорий, не теряя времени, уже устремился в глубины судна, на ходу прикидывая, который из баров находится к ним поближе.
      - За встречу! - предложил тост Кабанов, когда бывшие однополчане покойно устроились в уютном помещении.
      - За встречу, лейтенант! - откликнулся Ширяев, но тут же поправился. - То есть, капитан. Привычка.
      Чокнулись, чуть приложились к рюмкам с коньяком, и дружно закурили, настраиваясь на неторопливую беседу.
      - А вы-то как? - выдержав положенную паузу, спросил Григорий. - Давно дембельнулись?
      - Давно, - сказал Кабанов, затянулся и повторил: - Очень давно.
      4. ИЗ ДНЕВНИКА СЕРГЕЯ КАБАНОВА
      С чего начать? Как говоривал не помню кто: "Где найти начало того конца, которым оканчивается начало?" Ведь в принципе, каким бы неожиданным ни стало случившееся, для каждого из нас все началось значительно раньше. Не окажись мы на борту "Некрасова", и жизнь продолжала бы идти своим чередом. А на нашем месте, скорее всего, оказались бы другие.
      А может, и нет. Корабль мог немного задержаться в пути, или, наоборот, чуть прибавить ход, и тогда мне не пришлось бы писать эти строки.
      Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Все равно никто из нас не в состоянии объяснить в этой истории хоть бы что-нибудь. Сплошные домыслы, кое-как скрепляющие на живую нитку факты, да и сами эти факты попахивают чем-то сверхъстественным. Ученых-то среди нас нет. Хотя уверен: окажись они на борту, толкового объяснения мы не дождались бы и от них. А хоть бы и дождались, исправить случившееся не в нашей власти. Гораздо важнее осознать сам факт, и, исходя из него, обдумать, что же нам делать дальше?
      И все-таки для каждого из нас в отдельности все происшедшее - злая шутка ополчившейся против нас судьбы. Есть сотни способов провести отпуск. Надо, в конце концов, иметь достаточно денег, чтобы провести его в морском круизе, а деньги эти нужно еще сперва заработать. И это в стране, где честно трудясь, будешь едва-едва сводить концы с концами, где давно не работает большинство предприятий и почти ничего не производится, хотя продается что душе угодно.
      Не стану говорить за всех, но для меня эта история началась задолго до злосчастного круиза. Вернее, еще не сама история, а мой путь к ней. Ведь я никогда не собирался становиться моряком, да и вообще пускаться в какие-либо странствия по волнам. Но пошутила судьба, незаметно нанизав на свою нить бусинки пустяковых, на первый взгляд, происшествий. И ничего не предвещало, что мне суждено вляпаться в такую переделку.
      Родился я у моря в тех краях, что ныне волею все той же судьбы неожиданно стали заграницей. Детство мое прошло в портовом городе. Отец был капитаном рыболовного траулера, и видел я его не особенно часто. Рейсы тогда длились по полгода без захода в зарубежные порты. Шесть месяцев бултыхания где-нибудь в Северном море или Атлантике, раскачивающая под ногами палуба, ни нормального отдыха, ничего!
      Зная это по рассказам отца, я никогда не болел морской романтикой, понимая, что плавание - просто тяжелый труд, и рано усвоил фразу, которую частенько любил повторять отец: "Хорошо море с берега, а корабль - на картинке". Вдобавок в детстве мне попалась "Цусима" Новикова-Прибоя, и описания гибели моряков, не имевших времени выбраться из отсеков, оказало такое влияние на мою впечатлительную и неокрепшую душу, что мне до сих пор становится не по себе, когда я думаю о толще воды под днищем любого корабля.
      Каждому - свое. Я не считаю себя трусом. Никогда не боялся летать, вообще любил высоту, с удовольствием прыгал с парашютом, ни разу не был уличен в трусости на войне. Плавать я умею неплохо, но когда дело касается кораблей...
      Уже по одной этой причине мне никогда не пришло в бы голову отправляться в какой-нибудь морской круиз. Чтоб за мои же деньги меня же и утопили, как несчастных пассажиров "Титаника", "Нахимова", "Эстонии"!? Правда, в годы моего детства до двух последних трагедий было еще очень далеко, как и до многого и многого другого. И тем не менее я мечтал стать танкистом, летчиком, писателем, ученым, конструктором, музыкантом - кем угодно, но только не моряком.
      Мне было четырнадцать, когда умер отец. Смерть настигла его на вахте в порту. Инфаркт. Такая преждевременная смерть не была для моряков редкостью - неподалеку от отца на том же кладбище лежат многие его однокашники по мореходке.
      А еще через три года подошла к концу школа, и я оказался перед выбором: что дальше? Детские мечты о славе успели тихо скончаться, пришло понимание, что гениальности во мне ни на грош, разве что кое-какие способности, плюс кандидатская по дзюдо да разряды по парашютному и планерному спорту. Какое-то время я еще колебался между авиацией и десантом, но все же рискнул, уехал в Рязань, и началась обычная курсансткая, а затем и офицерская жизнь.
      Война на юге шла уже не первый год, и я не питал на ее счет почти никаких иллюзий. Почти - потому что невозможно до конца представить весь этот бессмысленный ад, не побывав в нем. Но я уже прекрасно знал, что это наш Вьетнам и никакая победа нам не светит. Победить там можно было лишь одним способом - истребив все население и овладев совершенно безлюдной территорией. Но это уже не наш метод.
      И все же я пошел туда с готовностью. Если служить, то служить всерьез. Мое место как офицера, было там, где свистят пули, а не в спокойном захолустном гарнизоне. К тому же я был уверен, что это необходимо нашей стране. Если уйдем мы, туда войдут американцы, а мало ли их баз уже разбросано вдоль наших границ?
      Я не праздновал труса, хотя и не совершал небывалых подвигов. Ходил на операции, прикрывал конвои и уничтожал банды до тех пор, пока меня не вывезли - в госпиталь.
      Был разгар недоброй памяти перестройки, мои товарищи уходили из чужих, пропитанных смертью и ненавистью гор, а я валялся в палате среди таких же раненых, зубоскалил с сестричками, запоем читал начавшие обильно выходить книги и пытался понять, куда же нас несет вихрь нескончаемых перемен...
      А нес он явно не в ту сторону. Страна разваливалась, и где-то постоянно лилась кровь. Нас то и дело бросали исправлять просчеты политиков, а потом оказывалось, что наше появление в этих "горячих точках" - тоже просчет. Но политики оставались безгрешными, а козлами отпущения становились мы, будто появлялись там исключительно по своей инициативе.
      Нет, я и сейчас готов служить России, но именно России, а не ее косноязычному президенту, который давно перестал понимать, куда он ведет страну. А тогда мы оказывались виноваты в любом случае - и исполнив приказ, и не исполнив его. Да и никто не мог мне толком объяснить, во имя чего мы должны влезать в не касающиеся нас больше дела на стороне одних своих бывших сограждан против других, тоже бывших, и кто именно определяет нужную сторону?
      Короче, я ушел из армии и нисколько об этом не жалею. Возможно, вся моя служба была ошибкой. А впрочем, теперь уже все равно...
      Сделанного не исправишь, и сейчас я вспоминаю прошлое с одной лишь целью: окинуть мысленным взором дорогу, которая неожиданно завела меня сюда. Поступи я в какой-нибудь гражданский ВУЗ - и никогда бы ноги моей не было ни на "Некрасове", ни на любом другом самом распрекрасном корыте. Кем бы я ни стал, по своей воле я ни за что бы не отправился ни в какое морское путешествие.
      Всем служившим знакомо то довольно неприятное ощущение перехода к цивильной жизни, когда из мира нередко нелепых, однако четких в своей категоричности команд попадаешь в мир почти полной свободы. Никто уже не говорит тебе, что надо делать, а что - нет. Все - абсолютно все! - приходится решать самому. А главное - как жить дальше? Не говоря о быте, человеку нужна еще и работа, та самая работа, которая дает средства к существованию, и которой вдруг стало катастрофически не хватать.
      После долгих мытарств мне удалось устроиться начальником охраны в одну из мелких частных фирм. В этой должности я худо-бедно прокантовался пару лет, пока случайно встретившийся сослуживец, бывший когда-то замполитом нашего полка, а теперь всерьез ударившийся в большую политику, не уговорил меня возглавить телохранителей Лудицкого.
      Охрана депутата и по совместительству президентского советника оказалась делом до неприличия легким. Никто не собирался устраивать на него покушений. Зачем? Политики редко прибегают к такому способу устранения конкурента, а родным мафиозным структурам это сто лет не нужно. Госдума с ее пустым многословием, бессмысленными дебатами и прочими игрушками для взрослых, насколько я могу судить, крайне редко затрагивает интересы крупных деловых людей, а если такое и случается, то проблемы стараются решать полюбовно. Поэтому и служба моя была больше проформой. Обычная работа телохранителем у человека, который никому не нужен и которому практически ничего не грозит. Ходи спокойненько за ним следом и принимай соответствующий вид. Лафа, одним словом. Живи и радуйся.
      Радоваться, конечно, я не радовался, но жил - не тужил. Частенько мотался со своим шефом по необъятным просторам. Обычно - нашим, порой - бывшим нашим, изредка - совсем чужим. Жены у меня давно нет, кочевая жизнь мне всегда чем-то нравилась, в свободное же время я усиленно поддерживал форму, пропадая в спортзале и в тире, читал массу беллетристики, иногда проводил вечер с приятелями или очередной подружкой. Жизнь как жизнь, пусть и без особого смысла, но у многих ли он есть, этот смысл?
      Все шло тихо и мирно до того самого дня, когда мой шеф ни с того ни с сего решил вдруг совершить в очередные парламентские каникулы морской вояж. Что на него нашло - понятия не имею, но едва Лудицкий сообщил мне о скором отправлении, по спине у меня пробежал какой-то нехороший холодок. Супругу свою он брать не стал - точнее, она сама не захотела болтаться по морю и объявила муженьку, что прилетит к нему прямо в Грецию самолетом. Мудрая женщина! Я же не имел права отказаться, и вместе с двумя телохранителями Лудицкого, Славой Чертковым и Колей Ившиным, а также его секретарем (бдительная супруга не позволяла мужу держать секретаршу) Димой Зайцевым должен был сопровождать шефа в путешествии.
      Так я и оказался вовлечен в нашу отнюдь не веселую историю. С самого начала я подсознательно ждал, что случится что-то нехорошее, однако это неопределенное "что-то" рисовалось мне довольно банально: какие-нибудь аварии, штормы, пробоины, гибель нашего белого левиафана. Я даже решил для себя: случись нечто подобное "Нахимову" - пущу пулю в висок. Все лучше, чем хлебать перед смертью соленую воду. Главное - не поспешить и не выстрелить преждевременно. Только в тот момент, когда окончательно станет ясно: все, крышка. Возможность самому избрать свой конец меня несколько успокоила. Не совсем, но все-таки...
      "Некрасов" выглядел впечатляюще. Город, где я родился и рос, принимал главным образом рыболовецкие суда. Всевозможные МРТ, МРТР, СРТ, СРТМК, БМРТ - сплошные аббревиатуры. Это только в старые, почему-то называемые добрыми времена в ходу были сладкозвучные фрегаты, корветы, бриги.
      Траулеры не поражали своими размерами. Разве что БМРТ походил на корабль, как его представляют далекие от моря люди, да и то ни особых удобств, ни красоты в нем нет. Чисто рабочее судно с выемкой на корме для подъема трала и экипажем человек в восемьдесят.
      Заходили к нам и торговые суда, и танкеры. Порт был незамерзающим и работал круглый год. Суда причаливали и свои, и иностранные, но пассажирские лайнеры к нам не заглядывали никогда. Времена были невыездными, да и удел лайнеров - порты покрупнее.
      Если честно - а какой смысл врать себе самому? - то прожив первые семнадцать лет жизни у моря, пассажирские теплоходы я видел только в фильмах и на картинках.
      Эх, многое бы я дал, лишь бы не видеть их вообще!
      Но судьба распорядилась иначе и сделала меня пассажиром, а выхода у меня не было. Не уходить же с неплохой работы из-за потаенных детских страхов?
      Ослепительно-белый корпус, ряды иллюминаторов по бортам, а внутри - жилые палубы, салоны, бары, ковровые дорожки вдоль коридоров, предупредительная прислуга... Не корабль плавучий рай для тех, кому нравится лицезреть морские просторы. Я-то к числу таких людей не отношусь...
      Признаюсь, первое, что я сделал, едва у меня появилось относительно свободное время - тщательнейшим образом изучил весь путь от своей каюты до шлюпочной палубы. И запомнил его так, что сумел бы даже в полной темноте преодолеть все изгибы коридоров и многочисленные трапы - короче, все препятствия к возможному спасению. Путь этот оказался довольно длинным, однако если учесть мою спортивную подготовку, успеть было вполне возможно. Может, кому-то все это покажется смешным, но если бы так поступали все, количество жертв при катастрофах наверняка бы уменьшилось. С другой стороны, и "Нахимов", и "Эстония" погибли почти мгновенно, а ведь надо еще успеть сообразить в чем дело и убедиться, что судно действительно тонет. Проснуться, наконец.
      А пассажиров оказалось многовато. Не скажу, что лайнер был набит под завязку - знаю, что несколько кают так и остались пустыми, - но все-таки народу хватало. При всей кажущейся пестроте основную массу пассажиров можно было обозначить весьма коротко: так называемые "новые русские". Многие были с женами и детьми, многие с любовницами, а некоторые, подобно моему шефу, даже с телохранителями.
      В первый же день я заметил несколько знакомых лиц тех, кто в разное время общался с Лудицким: банкира Грумова с женой; Флейшмана - молодого, лет на шесть или семь младше меня, однако, не в пример, мне богатого владельца какой-то фирмы (он прихватил с собой в путешествие свою секретутку, со светской непринужденностью выделив ей место в своей каюте), Рдецкого...
      Про последнего я слышал, что он "вор в законе", и вполне готов в это поверить, хотя родная милиция его не трогала. С уголовными авторитетами мои жизненные пути не пересекались, и меня это вполне устраивало. Я не Шерлок Холмс, и тем более не герой тупых американских боевиков, всегда готовый сразиться в одиночку с любой встречной бандой. Жизнь - не кино. У нас если убивают, то убивают всерьез, и при этом бывает весьма больно.
      Из знакомых телохранителей я тогда же приметил двоих. С одним из них, Генкой Грушевским, мы порой выпивали, да и в тире виделись частенько. Парень он был неплохой, из бывших спецназовцев, стрелок же вообще отменный. Из своего ТТ (он предпочитал эту марку) шутя успевал раза три попасть в подброшенную консервную банку.
      Что касается второго знакомого, телохрана Рдецкого по имени Жора, то с ним я близко знаком не был и желания знакомиться не испытывал. Здоровенный как бык и с мозгами того же быка, он производил на меня неприятное впечатление. Может он, подобно своему шефу, тоже бывший зэк? Мало ли кто попадает на нашу работу - и отставники, и спортсмены, и всевозможные темные личности. Главное, чтобы хозяин тебе доверял, а остальное...
      Первую ночь в море я практически не спал. Слегка посапывал Дима (нас разместили в одной каюте, а телохранители Слава и Коля расположились в соседней), едва заметно дрожал от работы машин корпус лайнера, в приоткрытый иллюминатор проникал пахнущий морем воздух, а я все ворочался на койке, и, точно маленький ребенок, ждал какого-нибудь несчастья. Заснул я только под утро. Не помню, что за кошмары мне снились, но проснулся я чуть ли не в панике и принялся лихорадочно соображать: тонем ли мы уже, или еще нет?
      Но, как ни странно, все было благополучно. Теплоход уже миновал Финский залив и теперь шел по Балтийскому морю. Тому самому, на берегу которого прошло мое детство.
      Стоял столь редкий на Балтике полнейший штиль, и мало-помалу я успокоился. Путешествие перестало казаться дорогой на дно морское. Ведь в конце концов, далеко не каждое судно тонет. Подавляющее большинство, отслужив свой век, тихо заканчивает существование на корабельном кладбище и отправляется на переплавку.
      А после обеда меня ждал приятный сюрприз. На прогулочной палубе я столкнулся с Гришей Ширяевым, который в Афгане служил в моем взводе командиром отделения.
      Мы с Гришей вместе делили все радости и горести той давней и, как выяснилось, никому не нужной войны. Посидели, вспомнили живых и мертвых, выпили немного, и в итоге я чуть было не пропустил свое дежурство.
      Смешно, но шеф такого высокого мнения о своей персоне, что даже на корабле один из телохранителей постоянно должен находиться рядом с ним.
      Да кому он нужен?
      5. ВТОРОЙ ПОМОЩНИК ЯРЦЕВ. ВАХТА НА МОСТИКЕ
      Как ни странно, синоптики не ошиблись. Погода на Балтике установилась отменная. Не так, конечно, страшен и небольшой шторм, как его малюют. А большой на крупном и надежном корабле просто утомляет беспрестанной болтанкой.
      Морской романтикой сейчас не грезят даже сосунки. Да и какая у нас романтика? Отход, переход, заход, стоянка и так далее по кругу. Обычная работа со своими плюсами и минусами. Плюс инпорты. Всегда есть возможность приобрести что-нибудь подешевле, а потом по возвращении толкануть. Ну и, конечно, деньги. Не такие уж и большие по нынешним временам, однако на берегу не заработаешь и таких. А минус - постоянные разлуки с семьей. Того и гляди обнаружишь на голове роговые образования. Бабы - они бабы и есть. Варька вон тоже. Ластится, как кошка, а потом вдруг и спросит: "В море скоро пойдешь?" А ответишь, что нескоро, сразу кривится. Может, завела кого? Да только как узнаешь? Счетчика-то на этом самом месте у баб нет. Не догадалась природа. Как было бы просто... Пришел, посмотрел и все сразу ясно.
      Эх, жизнь наша морская! Стараешься, деньги зарабатываешь, а ради кого? Хорошо хоть, рейсы сейчас короткие.
      И так всегда. Не успеешь уйти, как уже тянет вернуться. Да и уходить-то не хочется. Что я, моря не видел? Вода как вода, только соленая и берегов не видать.
      - А погодка-то класс! - отвлек меня от неторопливых мыслей стоящий у штурвала Кузьмин.
      Хороший Колька рулевой, ничего не скажешь. Если бы пил поменьше - цены бы человеку не было!
      - Да, погодка, что надо, - ответил я ему в тон и, не выдержав, подначил: - Что, Коля, много выпивки припрятал?
      Слегка одутловатое лицо рулевого изображает такое удивление, точно он в жизни не пил ничего кроме молока и кефира.
      - Господь с тобой, Сергеич! Давным-давно завязал. Даже видеть не хочу ее, проклятую!
      - Великий актер в тебе пропадает, Коля, - смеюсь, глядя на его уморительную рожу. - Ох, чья бы корова мычала...
      В ответ Коля старательно изображает обиду, но не выдерживает и расплывается в улыбке.
      - Не бойся, я Жмыху ничего не расскажу, - заговорщицки подмигиваю. - Так сколько? Канистру? Две?
      - Нет у нас доверия к человеку, - притворно вздыхает Коля. Ну, был когда-то за мной грешок. Чай, не ангел. Мало ли кого бес не попутает? Но я же не каждый день...
      - Особенно после того, как Жмых прописал тебе по первое число. Гляди, Николай, не доиграйся, - уже всерьез предупреждаю напарника. - Мне перед самым рейсом старик особо наказал, чтобы я за тобой приглядывал. Рулевой ты из лучших, да по нынешним временам и на это не поглядят. Спишут в два счета.
      - Да не волнуйся ты, Сергеич. - Кузьмин тоже стал серьезным. Неужели не понимаю? Сам тогда был виноват. Голова дурная, вот и полез к Жмыху права качать. Нет, чтобы затаиться. Не пойман - не вор. Да и старик - мужик толковый. Не задираешься сквозь пальцы смотрит.
      - Не за то волка бьют, что сер, а за то, что корову съел, подвожу итог под нехитрыми рассуждениями. - Задним умом вы все крепки, а как на грудь примете, так вам сам черт не брат. Добро бы мальчишкой был, так ведь тебе же уже за сорок. Пора хоть что-то соображать. В Марселе так набрался, что чуть на пароход не опоздал. Как бы тогда до дому добирался? Ждал бы, пока нас судьба опять в те края занесет?
      - Не трави душу, - взмолился Кузьмин. - Сказал же: исправлюсь. Жизнь, сам знаешь, собачья. Болтаешься целый век по морям, как дерьмо в проруби. На пассажиров наших посмотришь - загривки наели, денег полные штаны, а глядят на нас, как на белых негров. А сами-то чем лучше? Тем, что покуда мы горбатились, они всю страну разворовать успели? Будь бы моя воля, я бы их всех... А так нам только и остается, что пить. Дозу примешь вроде полегчает.
      - Все равно это не выход, - говорю после долгой паузы. - Да и всегда были те, кто живет получше прочих. Что сейчас, что при коммунистах, что при царе Горохе. Разве что сейчас все на виду. Свобода, чтоб ей провалиться! Или, думаешь, на Западе иначе? Сам же видел, должен соображать. Мы с тобой хотя бы не самые последние люди, что-то себе еще можем позволить. И давай не будем больше об этом. Болтай, не болтай - все равно ничего не изменишь. Работа у нас пока еще есть, платить что-то платят, погода отменная. Вон звезд сколько высыпало! Где ты еще такое увидишь?
      - По мне, так хоть век их не видеть. Денег в кармане от них не прибавится. А ведь скоро четверть века, как по морям шастаю! Как в восемнадцать забрали на флот, так и пошло-поехало. Три года на Северном отмурыжил со всеми сопутствующими удовольствиями. Шторма, морозы, палуба за минуту льдом обрастает. Это на Черноморском кайф ловили, а у нас, коли волной смоет, на воде и минуты не продержишься. Летом и то тепла настоящего нет. Подумаешь, звезды! Хрена мне с них!
      - Приземленная ты душа! - говорю, прикуривая сигарету и ловя себя на мысли, что мне тоже нет никакого дела до сверкающих над нами точек. Давным-давно по ним хоть курс определяли. Помню, как и нас в училище натаскивали, точно на дворе девятнадцатый век, и нет в помине всех этих спутников, радиопеленгов и прочих облегчающих жизнь штурмана предметов. И кому это надо? Практика под парусами, бим-бом-брамсели - и прочая мура, что никогда не понадобится в жизни современному моряку. Удивительно еще, что на родной военной кафедре в порядке ознакомления не обучали пальбе ядрами и абордажному бою, а уже потом читали лекции о ракетных установках и реактивных бомбометах!
      И ведь все равно ничего не помню из той дребедени, которой усиленно пытались забить мою бедную голову! Или почти ничего. А к чему мне это? Человек очень быстро забывает все, с чем в жизни не сталкивается. Три начала термодинамики, например. Уверен: спроси любого, кроме разве что чудом уцелевшего физика, что это такое, и в ответ услышишь лишь невнятное бормотание. А ведь каждому их в школе вдалбливали. Тогда для чего нас учат? Чтобы чем-то занять годы, пока мы еще малы для работы?
      И какие только глупости не лезут в голову во время вахты, особенно ночной. Как ни крути, спать-то все равно хочется, а если вахта еще и спокойная, как сегодня... Тихая погода, открытое море, дел, можно сказать, никаких. Одна забота: выдержать курс и скорость. Ерунда. И время - половина третьего. До смены еще полтора часа. Пассажиры давно угомонились. Все, кроме заядлых питухов, которые потом полдня дрыхнут по каютам. Да и что им еще делать? До порта все равно далеко.
      - Видел Лудицкого? - неожиданно спрашивает Николай. Дерьмократ несчастный! Даже здесь при охране! Сам видал, как он на борт поднимался, а с ним аж целых четыре бугая. Все в костюмчиках, а у каждого наверняка по стволу подмышкой.
      - Так не только у Лудицкого. Пусть не четверых, но хотя бы по одному охраннику самые богатые с собой прихватили. Друг дружку опасаются, что ли? Иной раз посмотришь на них: красиво живут! Зато все время за свою шкуру трясутся. Может, и не нужно человеку столько денег? Уж лучше уж жить спокойно.
      - А черт его знает? С одной стороны вроде и спокойнее, а с другой - любой из них за месяц от жизни возьмет больше, чем такие, как мы, за сто лет. Так что, еще как посмотреть. Да и приятно небось, когда с тебя пылинки сдувают. На секретуток ихних посмотришь - пальчики оближешь! Нам такие бабцы и не снились. Дай мне волю - все бы перетрахал. Даром, что не молодой! Ничего, старый конь борозды не испортит!
      - Но и глубоко не пропашет, - закончил я за него. Перетрахаешь таких, как же! Сначала карманы долларами набей, и тогда пожалуйста!
      - Стану я какой-то шлюхе платить! Я, значит, работай в поте лица и зада, и я же деньги отстегивай! Да это же все равно, как если бы за право постоять на руле я компании платить буду, а не она мне. Лучше все пропью, но у меня ни одна (нецензурное слово) в жизни копейки не дождется!
      - Хочешь сказать, что ни разу под красный фонарь не бегал? Вообще-то, я и сам ходил по борделям пару раз, не больше, да и то скорее из любопытства, чем по потребности. И ничего хорошего там я не нашел. Не по-русски как-то сразу приступать к делу. Ни тебе разговоров, ни заигрываний... А секс с презервативом - как питье разбавленной в десять раз водки процесс вроде бы идет, а удовольствия никакого.
      - Ни-ни, - заверил меня Кузьмин. - По кабакам - сколько угодно. Впрочем, вру. Был разок грех по молодости. Еще в застольные годы. Очень уж хотелось мне тогда посмотреть, чем у ихних баб одно место от наших отличается.
      - И чем же?
      - Да все такое же, - махнул рукой Коля. - Разве что подмахивает малость получше. Да и то... У нас тоже иной раз на такую нарвешься - не ты ее, а она тебя трахает. Вот, помню, в Питере сошелся с одной. Огонь, а не баба. Не поверишь, Сергеич, но я за месяц семь килограммов потерял!
      Я критически посмотрел на рулевого и решил не поверить. Кожа да кости. Такому семь килограммов сбросить - один скелет останется. Я после свадьбы наоборот в весе прибавил. Нет, любились мы сильно, но и ел я под это дело за троих, не меньше. Силенки-то требовались. Голодный с бабой ничего не сделаешь. Осрамишься. В одном Колька прав: постель для мужика та же работа. Недаром когда на работе замудохаются, что тогда говорят?
      - Что же ты на ней не женился? Побоялся, что совсем усохнешь от трудов праведных?
      - Так уж получилось, - Мне показалось, что в голосе Кузьмина прозвучали нотки сожаления. - Сгулялась она.
      Мне вспомнилась старая загадка: чем жена моряка отличается от своего мужа? Ответ (в цензурном виде) - тем, что моряк трахается в море, а жена тем временем - на берегу.
      И второй раз за вахту накатила тоска. Как там моя Варька? Может, тоже нашла себе хахаля? Да я тогда не его, а ее с лестницы спущу, чтобы на всю жизнь запомнила, как мужа ждать надо! А потом пусть хоть визы лишают, хоть в тюрьму сажают.
      Эх, бабы! И кто вас только выдумал?..
      6. НАТАША ЛАГУТИНА. СТЮАРДЕССА. БОРТ "НЕКРАСОВА"
      Миша был моим любимым исполнителем. Я собрала все его кассеты и диски, выучила наизусть все песни, повесила дома его плакат... Я не пыталась писать ему душещипательных писем и вообще не мечтала о встрече со своим кумиром, о любви и совместном счастье... Достаточно было знать, что где-то на свете среди всей нашей мрази живет прекрасный человек и поет душевные песни, чтобы люди стали хоть немного лучше.
      Да и кто я такая? Ему нужна чистая невинная девушка, а я? Сколько их было, владевших моим телом и не удосужившихся заглянуть в душу, будто я резиновая кукла?
      Вот уж чего не предполагала, когда собиралась в море! Мне казалось, что моя работа будет праздничной, яркой: белоснежный лайнер, ослепительно-синее море, элегантные пассажиры, чужие порты и страны... И ведь все это тоже есть, да только не совсем для меня. Мое дело - убирать за этими элегантными господами, а попутно, чтобы не потерять работу и инпорты, ублажать судовое начальство.
      И вдруг... Нет, с ума можно сойти! Вдруг я узнаю, что Миша плывет на "Некрасове" в круиз. Даже отведенный ему "люкс" находится на "моей" территории. Как в каком-нибудь кино благородный сногсшибательный мужчина и бедная падшая девушка.
      Господи, какие глупости лезут порой в голову!
      Если бы все это было в кино... Он и не посмотрел на меня. Был он порядком пьян, и на пароход его грузили настолько бесчувственным, что очухаться он сумел только ближе к полудню. Очухался - и сразу ушел в компании Мэри и какого-то мужчины. Я даже не видела куда. Пассажиры...
      Знаю, что все это ужасно глупо и смешно, но безумная надежда и безмолвный непонятный зов заставили меня одеть самое красивое белье, новые колготки с ликрой, самое дорогое платье, купленное во Франции (конечно не в фешенебельном магазине, там всех моих денег бы не хватило, но все равно дорогое), и туфельки на высоком каблуке. Я как следует намарафетилась, критически оглядела себя в зеркале и, честное слово, понравилась сама себе.
      Вообще-то я сложена достаточно недурно. Стройные бедра, узкая талия, грудь пусть и небольшая, но упругая. Разве что рост у меня невелик, но многим мужчинам это наоборот нравится. Интересно, а ему?
      Сейчас подойду, постучу: "К вам можно?" - "Можно", - ответит мне такой знакомый голос.
      От одних только мыслей трусики мои намокли, как у девочки, услышавшей нечто запретное, но уже смутно волнующее.
      Вот она, эта дверь. Последняя преграда между нами. Последняя... Зачем?!...
      Да хоть бы его в каюте не было, проклятого! Пусть он сейчас сидит где-нибудь в баре, а еще лучше на верхней палубе любуется спокойным морем. Хоть бы...
      Уже совсем не соображая, что же я делаю, я надавила ручку и дверь бесшумно открылась. Шаг и...
      ЧТО ЭТО?!
      Я застыла, разглядывая непонятное существо с многочисленными руками и ногами, которое, словно ребенок, каталось по кровати. Существо вдруг повернуло ко мне голову - нет, две головы, одна была Мишина, хотя лицо казалось незнакомым, столько в нем было от зверя, а другая... Другая принадлежала молодой брюнетке, и на ее лице медленно проступала досада. Дурочка, ты же ничего кроме счастья испытывать не должна!
      Боже!..
      Смысл сцены стал ясен скачком, внутри что-то оборвалось, в ушах зашумело, краска бросилась в лицо, и я, не помня себя, рванула прочь.
      Прочь! Подальше от предателя! Развратник! Да как он только!.. Там же должна быть я! Я! Я! Я!
      Тут в памяти всплыло Мишино лицо, в котором не было ничего человеческого, и, наверное по какой-то ассоциации, мне вспомнилась такая же плотоядная рожа Жмыха, когда он грубо и торопливо овладевал мной, наваливался сверху, даже не раздеваясь, и, быстро кончив, слезал словно с чего-то гадкого.
      В свою каюту я пробралась украдкой, по счастью никого не встретив на пути. Моей напарницы Юльки в каюте не было. Я с ненавистью сорвала с себя казавшийся совсем недавно восхитительным наряд, и, напялив ночнушку, повалилась в постель.
      Сделала я это главным образом, чтобы избежать беседы с Юлькой. Мне казалось, что после случившегося я ни за что не засну, но вот заснула. Незаметно, сама не помню как.
      А потом я проснулась посреди ночи и долго лежала с открытыми глазами. Ни о чем я при этом не думала. Так, какие-то не связанные между собой куски, фрагменты размышлений, обрывки полузабытых воспоминаний, и, перекрывающий все это, периодически накатывающийся волной стыд пополам с обидой. Забвение сна пришло только под самое утро, и тут же, безжалостно прерывая его, раздался бодрый (она по утрам всегда бодрая) Юлькин голос:
      - Наташка! Подъем! Умывание, одевание, макияж. На завтраке мы должны выглядеть красавицами.
      - Не хочу быть красавицей, - еще спросонья заявила я. После вчерашнего вечера и полубессонной ночи мой внешний вид стал мне безразличен.
      Но Юлька не отставала. Пришлось встать и выполнить все неизбежные утренние процедуры. Косметики я наложила самую малость, а из одежды напялила обычное форменное платье. Зато Юлька постаралась за нас двоих, и в итоге выглядела просто сногсшибательно. Была бы я мужчиной - честное слово, я бы в нее в то утро влюбилась.
      Ох, как мне сегодня не хотелось идти в ТОТ коридор! Я даже подумала, не поговорить ли с Юлькой насчет обмена, но испугалась, что она догадается о причине, и не заговорила. Неприятный, всеохватный стыд за вчерашнее, полубессонная ночь - я была в каком-то тумане, когда за спиной открылась дверь ЕГО каюты, и ЕГО до боли знакомый голос произнес:
      - Девушка, извините, вы не могли бы немного прибрать у меня? Если вам не трудно.
      Я повернулась. Борин стоял босиком в одном халате и, попыхивая ароматной сигаретой, смотрел на меня.
      - Разумеется, нетрудно.
      Я шагнула в его каюту (он галантно посторонился) и огляделась.
      Постель была не застлана, одеяло горбилось безобразными складками, но в остальном все было в относительном порядке. При виде постели, на которой вчера происходило ТАКОЕ, краска залила мне щеки. Дыхание перехватило. Я стояла сама не своя, и с радостью провалилась бы на палубу ниже.
      Миша внимательно посмотрел мне в глаза, и от его цепкого взгляда по телу прошла истома, а внизу живота потеплело. Я не выдержала, отвела взгляд, и, пытаясь спастись делом, повернулась к постели, шагнула к ней и вдруг почувствовала, как на мои плечи легли сильные мужские руки. Я сразу ослабела, лишилась воли, а его ладони уверенно, прямо через платье, стали сильно мять мне груди. Сама не своя, я прильнула к Мише спиной. Одна из его рук пошла ниже, хватка немного ослабла, и я наконец-то смогла повернуться к нему лицом.
      Поцелуй был обжигающ и долог. Мир погрузился в сладкий туман, и в этом тумане я чувствовала, как Мишины руки начали стягивать с меня платье...
      Я сама взялась за колготки и трусики, приспустила их, но дальше надо было нагнуться. Миша без слов понял мои затруднения, мягко посадил меня на кровать и одним движением стянул с меня остатки одежды. Еще несколько жадных поцелуев в губы, его голова пошла вниз, задержалась у шеи, спустилась к груди... Вот сейчас он пойдет еще ниже, и я стала откидываться на спину, чтобы открыть для поцелуев ВСЕ, но Миша удержал меня, встал и распахнул халат.
      Прямо перед своим лицом я увидела его член, набухший и крепкий, и тут Мишины руки направили мою голову к нему. Я взяла его в рот, принялась усиленно работать языком, и все это время Миша теребил мои волосы.
      Член напрягся еще больше, я поняла, что сейчас произойдет, но Миша не дал мне отодвинуться. Мой рот наполнился влагой, она прибывала толчками, и, чтобы не захлебнуться, я вынуждена была глотать ее...
      Все кончилось. Только что казавшийся могучим член стал обмякать, уменьшаться в размерах, превращаться в нечто безвольное и жалкое, а мне до безумия хотелось, чтобы он, прежний и твердый, вошел в меня, пронзил всю до дрожи, до полного умопомрачения, до исступления, до потери сознания...
      Все еще в тумане я увидела, как Миша отошел, запахнул халат, не спеша закурил новую сигарету...
      - Одевайся, - бросил он совершенно равнодушно и небрежно взглянул на часы. - Мне пора идти. Захочешь - так и быть, приходи еще.
      Я посмотрела на него с невольным изумлением, но он деловито разглядывал свои ногти, и даже не поднял головы. Стараясь удержать рвущиеся наружу крик и слезы - сама же виновата! - я торопливо натянула разбросанную одежду, и, изо всех сил стараясь не выглядеть униженной, вышла из каюты.
      Ни о какой дальнейшей уборке не могло быть и речи. Полная неудовлетворенной обиды, я кое-как вернулась к себе, упала на постель, и только тогда взахлеб зарыдала.
      7. ЮРИЙ ФЛЕЙШМАН. НОЧЬ, УТРО, ДЕНЬ
      Очередные разговоры в баре грозили затянуться до утра. Поднабравшийся Лудицкий без умолку бубнил о политике, недобрым словом поминал старое, восторгался новым и по привычке обещал, обещал, обещал прекрасную жизнь. Все это было по меньшей мере сотню раз слышано, и не вызывало ничего, кроме беспросветной скуки.
      Мне все это так надоело, что я, воспользовавшись первым подвернувшимся предлогом, потихоньку слинял в свою каюту.
      Ленка еще не спала. Она сидела с ногами в кресле, одетая в легкий красный халат, и читала какой-то любовный роман из тех, написать который способен любой более или менее грамотный человек с хорошо подвешенным языком и толикой воображения. Видно, сильна у слабого поло потребность хоть на миг отождествить себя с Золушкой, дождавшейся своего принца. А ведь пора бы уже понять, что добрые принцы давно вымерли как мамонты, да и настоящих Золушек не осталось в помине.
      Но каждый, имеющий свободное время, убивает его по-своему. У меня, например, его нет постоянно. Приходится крутиться не хуже той белки в колесе, да и все способы отдыха определены заранее. Застолья с компаньонами и просто с нужными людьми, презентации, ночные клубы, другие приличные нашему кругу развлечения... Я уже и не помню, когда последний раз смог нормально и неторопливо почитать. Для хорошей книги нужны соответствующая обстановка и покой, чтобы никто не отвлекал и не путался под ногами, а читать всякую белиберду совсем не хочется. Даже жаль, я любил раньше провести вечерок с книгой, но ничего не поделаешь...
      - Как у них дела? - я кивнул на обложку с азартно целующейся парой. - Он ее еще не оттрахал?
      Ленка посмотрела на меня с притворным возмущением, как бы говоря: у всех вас только одно на уме! Можно подумать, у женщин на уме нечто другое. Вся разница в том, что мы не лжем и называем вещи своими именами, а они привычно лицемерят даже перед собой, прикидываясь этакими белоснежными ангелочками. Как бы не так! Попробуй оплошай - и любой ангел, точнее ангелица, в момент превратится в такую мегеру!
      - А не пора ли нам баиньки? - спросил я, так и не дождавшись ответа.
      - Я бы еще немного почитала.
      Голос у моей секретарши грудной, из тех, что сводят мужчин с ума, да и внешность у нее... Глаза большие, чуть ли не на поллица - не глаза, а глазищи. Взгляд постоянно намекает на нечто волнующе-греховное, фигурка гибкая, ладненькая, грудки стоят и словно просят: поцелуй нас, приласкай...
      Какое, к черту, чтение?! Я подошел к креслу, деловито потянул за поясок халата, и он покорно распахнулся, приоткрыв нежное девичье тело. Лена вздохнула, словно ей это было неприятно, но едва я припал к ее груди, застонала, принялась со все возрастающей страстью ласкать меня руками и прижимать мою голову, безмолвно требуя: еще, еще!
      Я сам не выдержал, загорелся, стянул с нее трусики, и, как всегда, невольно залюбовался узенькой полосочкой аккуратно подбритых волос. Сами губы были выбриты полностью - Ленка прекрасно знала мои вкусы, и в итоге мне было достаточно одного взгляда, чтобы возбудиться до безумия.
      Я раздвинул своей секретарше ножки, припал ртом к запретному месту, усиленно заработал языком. Немного чести всунуть и сразу кончить. Нет, если уж заниматься любовью, то всерьез и неторопливо, а подобные ласки, уж не знаю почему, всегда остужают меня и снимают напряжение с моей набухшей плоти, а в итоге делают меня способным на более продолжительные действия. Вот и сейчас, почувствовав, что возбуждение немного уменьшилось, я торопливо разделся сам. Как бы подразнивая перевозбужденную подругу, я еще поводил головкой по большим губам, с интересом понаблюдал, как Ленка изворачивается, всем телом торопит меня, и лишь тогда вошел во влажное отверстие.
      Занятия любовью в кресле имеют свои преимущества: все находится у вас перед глазами и можно наблюдать сам процесс, получая массу дополнительного удовольствия. Правда, в итоге я чуть было не выбыл из игры раньше времени и вынужден был торопливо перебирать в голове бухгалтерские ведомости своей фирмы за последние два месяца. Вспоминал я их так усердно, что едва не перестарался и не потерял возбуждение. Пришлось срочно переключать внимание обратно на стонущую девушку...
      Все произошло почти одновременно - у меня на пару секунд раньше, - и некоторое время мы все еще держались вместе, как будто можно хотя бы на миг продлить пережитое наслаждение. Затем я осторожно отодвинулся, помог Ленке встать, случайно взглянул на часы и невольно присвистнул:
      - Все. Спать. Второй час ночи. А то опять на завтрак опоздаем. Успеешь еще начитаться.
      Читать Ленке уже не хотелось, и улеглись мы быстро. Девушка благодарно прижималась ко мне, бормотала какой-то вздор, но мне и в самом деле неудержимо захотелось спать, и я так и уснул под нежный девичий шепоток.
      Проснувшись, я понял - погода успела перемениться. "Некрасов" мерно раскачивался на волне. Так, слегка, но ведь и посудина здоровая. А впрочем, мне-то что? Морской болезнью я никогда не страдал, и будет даже интересно изобразить эдакого старого морского волка, а заодно и посмотреть на поведение многочисленных знакомых.
      Качка почти не ощущалась, и тем не менее уже во время завтрака за столиками появились свободные места. Не было Борина. Лудицкий пришел, но едва прикоснулся к еде и тут же торопливо удалился.
      Последнему обстоятельству я искренне обрадовался: Петр Ильич, подобно многим политикам, страдал недержанием речи, но при этом был органически неспособен выжать из себя что-либо путное. Сплошной словесный понос. В этом нынешние государственные деятели недалеко ушли от коммунистических времен, разве что болтать стали без помощи шпаргалок, да от всесветного шапкозакидательства перешли к не менее глобальному самоуничижению. Вполне по-русски!
      После завтрака я проводил Ленку в каюту, а сам решил исполнить данное Пашке обещание: познакомить его с Мэри. Сомневаюсь, что она устроена иначе, чем прочие бабы, да и Пашке вряд ли что-то обломится, но интересно же понаблюдать вблизи за его методами ухаживания! Дон Жуан без ума и фантазии. Мышцу накачал, денег нахапал и считает, что стал неотразим!
      А самое смешное, что для многих баб это так и есть. Никакие, даже самые изощренные ласки не возбуждают иных женщин так, как наличие у ухажера больших денег, а мышцы и тупую самоуверенность они склонны отождествлять с мужской силой. Но Мэри, она же Маша, сама не бедствует, и всегда имеет возможность выбора из числа весьма состоятельных мужчин, желающих отведать ее артистического тела. Наверное, именно из-за этого мне ее абсолютно не хочется. Не люблю женщин с чрезмерно большими претензиями. В постели от них никакого толку, а говорить с ними все равно не о чем.
      За завтраком Мэри, как всегда, чуточку задержалась. Небольшой шторм не смог повлиять на ее аппетит. Пашка тоже был здоров чего этому буйволу сделается? - а вот Шендерович ушел достаточно быстро, слегка, как говорят моряки, позеленев за жабрами. Одним словом все сложилось - лучше и не надо.
      Дождавшись подходящего момента, я как бы случайно столкнулся с Мэри на выходе.
      - Здравствуйте, красавица. Вы как всегда ослепительны, даже в такую погоду.
      - Здравствуйте, Юра. - Мэри ослепительно улыбнулась, подтверждая мой банальный комплимент. - А вы, как всегда, сама галантность.
      - Может, вы не откажетесь немного посидеть в баре с галантным мужчиной? - Пашку я на всякий случай отослал подальше, велев присоединиться к нам позже.
      - С удовольствием.
      Было заметно, что певица скучала и была рада любому поклоннику.
      - Знаете, мне даже лестно сидеть в одной компании со знаменитой звездой, - сказал я, когда мы расположились за уютным столиком рядом с иллюминатором. - Тень вашей популярности невольно падает и на меня, словно я тоже причастен к искусству.
      Насчет искусства я здорово преувеличил. Нынешняя эстрада есть не более чем одна из разновидностей коммерции - с той лишь разницей, что коммерсанты от эстрады популярны, в отличие от нас, скромных тружеников бизнеса. Но я никогда, за исключением детских лет, не мечтал об известности. Свои дела легче проворачивать тихо.
      - Привет, Юрка! К вам можно? - Пашка не стал дожидаться условленного времени, не вытерпел и, войдя в бар, сразу устремился к нашему столику.
      - Как решит дама, - деликатно ответил я, и, пока Мэри не ляпнула: "Нет", поторопился представить их. - Давайте я вас познакомлю. Павел Форинов, бизнесмен и владелец фирмы. А Мэри, я думаю, представлять нет необходимости. Нет в России такого мужчины, который явно или тайно не вздыхал бы о вас, Мэри.
      - Выходит, и вы тоже? - Мэри кокетливо стрельнула в меня глазками. - Но почему же тайно? Могли бы и сказать.
      - В тайне заключено больше волнующей прелести, - туманно пояснил я.
      Тем временем Пашка без приглашения уселся на свободное место и небрежным жестом подозвал официанта.
      - Шампанского! Самого лучшего.
      Мэри посмотрела на него с едва заметным неудовольствием, и я понял, что был прав: в отношениях с мужчинами певица ценит в первую очередь тонкую игру и оригинальность. В шампанском ее стремились искупать, а, возможно, и купали, слишком многие. Вряд ли такие купеческие жесты способны произвести на нее должное впечатление.
      - Люблю море, - заметил я, пока официант бегал за бутылкой. Правда, с борта круизного лайнера оно не производит должного впечатления. Со стихией гораздо приятнее состязаться на равных. Вы ни разу не пробовали выходить на яхте в непогоду?
      - Нет. - Мэри посмотрела через иллюминатор на волны.
      - Напрасно. Идя под парусом, необыкновенно остро ощущаешь всю прелесть борьбы с противником, как минимум равным тебе в силах. Только собственная ловкость и мастерство против грубой и беспощадной к людским ошибкам стихии.
      - Охота куда лучше, - встрял в разговор Пашка. - Я говорю об охоте на настоящего матерого зверя. Хотя бы на кабана. Ты хоть раз ходил на кабана?
      - Предпочитаю мясо в готовом виде, - искренне признался я.
      - Зря, - с апломбом объявил Пашка. - Настоящий мужчина всегда охотник. Это у нас в крови. С древних-древних времен. Поэтому я прямиком из Греции отправляюсь в Африку на настоящее сафари. Я даже свой самый любимый карабин захватил. Не люблю ходить на серьезного зверя с чужим оружием.
      - А разве можно везти с собой оружие? - Мэри впервые взглянула на моего приятеля с некоторой долей интереса.
      - Кому-то, может, и нельзя, а мне можно. - Пашка сказал это таким тоном, словно принадлежал к царствующему дому.
      - На таможне работают люди. А люди, как известно, любят деньги, - пояснил я. - Уверен, что карабин моего друга далеко не единственное стреляющее приспособление на борту нашего лайнера. Например, кое-кто отправился в круиз с телохранителями, а те вряд ли оставили стволы на берегу.
      - Хотите составить мне компанию на охоте? - предложил Пашка певице. Обращение к женщине на "вы" давалось ему с трудом, однако он мужественно старался быть вежливым. - Гарантирую непередаваемые ощущения. Первобытная природа, дикие животные и мы вдвоем... Запомните на всю жизнь!
      - Никогда не пробовала охотиться, - с легким испугом ответила Мэри. - А это не опасно?
      - Со мной - нет, - заявил великий охотник. - Неужели вы думаете, что я не смогу защитить женщину? Соглашайтесь! Ручаюсь: впечатлений вам хватит на всю жизнь!
      Под впечатлениями он подразумевал совсем не охоту. Но охотой Пашка действительно увлекался, а когда мы случайно забрели вместе в тир, продемонстрировал мне и свое умение стрелять. Стрелок он весьма неплохой, и вряд ли кабана есть шанс уцелеть при встрече с моим туповатым, но умелым приятелем.
      - Звучит заманчиво. - Судя по всему, предложение заинтересовало Мэри всерьез. - Но, боюсь, ничего не получится. Расписание гастролей у меня составлено на два месяца вперед.
      Однако для Пашки никогда не существовало проблем, особенно чужих. Если он и помедлил с ответом, то лишь потому, что прикуривал.
      - Подумаешь! Ну, ждали вас где-нибудь в Саратове, и еще подождут. Женщины на то и женщины, чтобы всегда и везде опаздывать.
      - Только не на концерты, - качнула прелестной головкой Мэри. - Мне совсем не хочется платить неустойку за срыв гастролей.
      - И только-то? Подумаешь! - отмахнулся Пашка и небрежно добавил: - Неустойку я за вас оплачу. Никаких проблем. Итак, что нам понадобится? Одежда не проблема, куплю. Палатка двухместная у меня есть. Ружье... У меня с собой только мой карабин... Ну, да ладно. Подберем вам на месте что-нибудь попроще для первого раза.
      Самое любопытное, что Форинов абсолютно не сомневался в согласии певицы, и наверняка уже мысленно обладал ею в своей двухместной палатке под знойным африканским небом, а затем после особо удачной охоты дарил ей шкуру какого-нибудь собственноручно убиенного леопарда. И все это под монотонный перестук тамтамов дикого негритянского племени и зажигательные танцы туземцев. Короче, этакая чистейшей воды экзотика.
      - Я пока не дала своего согласия, - напомнила Мэри, очаровательно улыбаясь. Романтичность предложения пришлась ей по нраву и здорово польстила самолюбию, но, как истинная женщина, певица твердо стояла на грешной земле, и не собиралась рисковать карьерой и деньгами ради какого угодно приключения или самой возвышенной и пылкой любви.
      - Так соглашайся скорее. - Пашка так увлекся, что машинально перешел на "ты".
      Мэри посмотрела на меня и едва заметно качнула головой. Я понимающе улыбнулся ей в ответ и вздохнул.
      Но все-таки теперь Пашка имел определенные шансы на успех, или же я ни черта не смыслю в женщинах. Настало время оставить их одних - я свою миссия успешно завершил, - и тут в бар вошел зеленоватый от морской болезни Шендерович.
      - Добрый день. - Он вяло пожал мою руку, кивнул Пашке и буркнул: - Хотя какой он, к черту, добрый?
      - Подумаешь, слегка покачивает, - усмехнулся я. - На то оно и море. Ничего, скоро зайдем в Бискай, вот там шторма, так шторма. Все как полагается. А сейчас так, легкое волнение.
      Шендерович невнятно замычал. Мысль о том, что качка может еще и усилиться, привела его в ужас. Однако несмотря на паршивое самочувствие, голова у него продолжала работать четко. Оставлять свою подопечную в компании двух молодых мужиков он явно не собирался.
      - Прошу прощения, но Мэри я у вас забираю, - откровенно и в лоб сказал продюсер. - Нам надо обсудить с ней детали нашей новой программы, к созданию которой мы приступим сразу после возвращения из круиза. Вы-то обо всем забыть и отдыхать, а у нас работа. Раз отстанешь, потом догонять трудновато.
      Лицо Пашки вытянулось от неприкрытой обиды. Сейчас он походил на умирающего от голода путника, добравшегося наконец до вожделенного ресторана и с изумлением следящего, как официант вдруг забирает у него из-под носа только что поднесенное и аппетитно пахнущее блюдо.
      К немалому счастью для Шендеровича, соображал мой приятель всегда туговато, и пока он прикидывал, как лучше высказать продюсеру все, что думает о таких типах, а то и без слов перейти к делу, коммерсант от музыки подхватил несопротивляющуюся Мэри и увел ее из бара.
      - ...! - Пашка с некоторым опозданием поведал всю правду о Шендеровиче, не поместив в длиннейшей тираде ни одного цензурного слова.
      - Да плюнь ты на него! - Мне даже стало слегка жаль непутевого приятеля. - Дело почти на мази, вечерком подкатишь к ее каюте и - ноу проблем.
      Пашкины глаза плотоядно сверкнули. Он моментально позабыл обиду и мысленно уже следовал моему сумасбродному совету. Не знаю, к чем бы все это кончилось, ведь ситуация для Пашки вроде бы сложилась благоприятная, но после обеда шторм усилился настолько, что мой приятель утратил способность к каким-либо действиям. Я, кстати, тоже.
      А ближе к вечеру шторм превратился в настоящий ураган...
      8. НАТАША ЛАГУТИНА. ГОРЕ И ПРАЗДНИКИ
      Я ревела, заходилась в истерике и даже не заметила прихода Юльки. Мир словно перестал существовать.
      - Да что с тобой?!
      Я не сразу поняла, что это голос Юльки. Сквозь слезы я смутно разглядела лицо подруги, но была так зла на весь мир, что чуть не вцепилась в него ногтями.
      Выглядела я, наверное, страшновато. Во всяком случае, Юлька невольно отшатнулась и лишь потом стала вновь приближаться ко мне как приближаются к угрожающе рычащему зверю: медленно, стараясь не спровоцировать его на нападение. Она была явно готова в любую секунду отскочить.
      - Наташа, успокойся, милая, хорошая ты моя, - прошептала Юлька, и я, кое-как вытерев слезы, неожиданно увидела в ее глазах подлинное сострадание.
      Во мне произошел перелом. Больше не хотелось набрасываться, кусаться, царапаться - наоборот, я припала к подруге, как припадают разве что к матери, а Юлька нежно и успокаивающе поглаживала мне голову и спину, и продолжала, продолжала шептать вроде бы ничего не значащие слова...
      Я еще плакала, но уже тише, без судорог, дышать стало заметно легче, и потихоньку, то и дело прерываясь от подступающего к горлу кома, я начала говорить о вчерашних и сегодняшних событиях, говорить откровенно, ничего не скрывая - только так можно было избавиться от разочарования и горя.
      - Я к нему со всей душой... а он как свинья... попользовался и сразу бросил... - бормотала я, с трудом сдерживая истерику.
      - Все мужики такие. Им на нас наплевать - лишь бы свое удовольствие получить, - утешала меня Юлька, и я всем сердцем соглашалась с ней. Все мужики одинаковы, и все они, без исключения, сволочи. Прежде я об этом лишь догадывалась, теперь же поняла твердо.
      - ...ни один того не стоит, - вторил моим мыслям Юлькин голос. - Можно еще переспать с кем-нибудь из-за денег или от большой беды, но получить при этом настоящее удовольствие даже и не надейся. Я говорю о подлинном удовольствии, а не о том, какое они порой все же дают нам, как милостыню...
      Я готова соглашалась с каждым ее словом. Больше никогда и ни за что на свете не отдавамся какому-нибудь пижону, чрезвычайно гордому тем, что у него что-то болтается между ног. Уж лучше вибратор куплю...
      Неудовлетворенное желание вспыхнуло во мне с новой силой, но но теперь мне о мужчине и думать не хотелось.
      Поняла ли меня Юлька? Наверное, поняла. Нежно ласкающие меня руки стали немного смелее, одна из них намеренно или случайно коснулась моей груди, и я еле сдержала готовый вырваться наружу сладострастный стон, а про себя молила: еще, еще!.. Рука была совсем рядом, и я сумела извернуться так, чтобы повторить чудесное непередаваемое ощущение, и, начисто позабыв про стыд, накрыла Юлину руку своей, не позволяя ей перебраться на другое место, и, - о чудо! - Юля поняла, начала потихоньку тискать и мять, а у меня возникло ощущение, что еще совсем немного - и я полечу в бездну...
      И сразу же догадливые и божественные руки подруги стали исследовать мое тело, прошлись по груди, скользнули по ногам и выше, а ее губы всерьез занялись моей грудью, но и мне захотелось подарить ей ответные ласки, и я взялась за подол ее платья, стала задирать его. Юлька приподнялась, платье поползло выше, взметнулось, отлетело в сторону... Кожа у Юли была загорелой и восхитительно гладкой, но оставалось еще белье, красивое, как и его владелица, однако лишнее, мешающее наслаждению, и я расстегнула на подруге бюстгалтер и спустилась, снимая все остальное...
      Юля помогла мне завершить это нехитрое дело и вновь вернулась к моей груди. Ее голова стала спускаться все ниже и ниже, ноги мои сами собой раздвинулись, и я, ощутив, как работает ее язычок, застонала, поднимаясь в небесные выси, наслаждение стало непереносимым и - свершилось...
      Нет в языке слов, чтобы передать хотя бы тысячную долю испытанного мной блаженства. Я даже понятия не имею, сколько оно длилось - вечность или чуть меньше, - но потихоньку его сила стала уменьшаться, но так и не уменьшилась окончательно осталась со мною, и нестерпимо захотелось отблагодарить за него мою Юленьку, подарить ей такое же счастье, и я принялась ласкать ее желанное тело, заранее зная, как и в каком порядке ей будет приятнее, а когда она не выдержала, растаяла под моими ласками, я поняла, что возбуждаюсь и сама...
      Так мы и чередовались, пока не устали вконец, а потом еще долго просто лежали рядом, прижавшись, как влюбленные. Нет, мы и были влюбленными, по крайней мере я, и в целом свете для меня не было существа дороже, чем моя Юленька.
      Потом еще были обед, работа, показавшаяся мне продолжением праздника, еще какие-то дела, ужин и, наконец, бурная, наполненная нашими ликующими стонами ночь...
      Спали мы с Юленькой совсем мало, но утром я встала бодрой как никогда. Каждая клеточка пела от наполнявшего ее восторга, двигаться было легко, словно куда-то пропал вес, и даже пароход стал казаться сказочным дворцом, обиталищем прекраснейшей принцессы без всяких никчемных принцев.
      Пока я прибирала каюты, пароход прошел Зунд и двинулся дальше по привычному маршруту. Мне почему-то вспомнилось, как Фомич, наш старый - старше капитана - боцман, рассказывал про свою молодость. Он ходил тогда в рыболовных судах и, если не врет, то во время прохождения проливов им даже не разрешали выходить из кают, а на палубе несли вахту наиболее проверенные и идейные матросы.
      Ну и ерунда порою лезет в голову! А все потому, что я не представляю, чем занять время до вечера. Вечером мы вновь сможем остаться с Юленькой наедине, и не надо будет никуда торопиться и о чем-либо думать. Вся ночь будет наша, одна на двоих, пусть даже корабль начнет тонуть!
      Но, как оказалось, не вся. Юленька сообщила, что нас позвали на день рождения Володи Ардылова, даже не простой день рождения - на юбилей, и надо будет посидеть хоть ненадолго, а потом можно и потихоньку смыться.
      Идти мне совершенно не хотелось. Мы вообще редко контактируем с командой. У них свои заботы, у нас - свои, да и на уме у них только одно - как бы кого трахнуть, да что выпить. Точнее, сперва что выпить, а затем, если не забудут по пьяни, и все остальное.
      Но Ардылов приходился Юленьке каким-то дальним родственником и не пойти на его сорокалетие она не могла. Пришлось и мне пойти с нею за компанию. Очень уж не хотелось разлучаться с подружкой, да и знаю по опыту, что находиться одной среди пьяных мужиков совсем невмоготу.
      Сам именинник, как я слышала, отличнейший токарь, был нам не страшен: водку он любил больше всех женщин мира вместе взятых. Такими же были и его приятели - рулевой Коля и моторист Гена. Что же касается Фомича, тоже приглашенного на праздник, то он относился к нам с Юленькой скорее как к дочерям. Или как к внучкам.
      Еще двоих гостей я не знала совсем, зато пришедшие уже после нас Валера и Гоча были бабниками хоть куда.
      Оно и понятно. Валера был самым молодым из собравшихся, от силы лет двадцать пять. Знаю, что служил он в морской пехоте, они там все под два метра. Ну, а Гоча... Грузин и есть грузин.
      Все покатилось так, как я и предполагала. На случай внезапного прихода начальства всю выпивку выставлять не стали. На столе держали одну бутылку, однако сколько их было запрятано по углам! И тоже мне, джентльмены: о нас с Юленькой они и не подумали. Ни ликера, ни вина.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.