Командор (№2) - Флаг Командора

Алексей Волков

Флаг Командора

Часть первая

НОВОЕ АМПЛУА

1

Флейшман. Море за кормой

Победа воодушевляет. Недаром древние изображали ее в образе крылатой богини. Капризная женщина, но если она повернется к вам лицом – вы тоже почувствуете легкость и готовность взлететь.

Наша же победа была просто сказочной. Вырваться с плантации, найти наших женщин, захватить корабль и покинуть проклятый остров, попутно разнеся половину города, – такой сюжет достоин любой легенды.

Именно так мы и чувствовали себя – персонажами ожившего предания, что до Командора, то в наших глазах он превратился в некое подобие бога.

На бригантине воцарилась всеобщая эйфория, и ей не мог помешать ни небольшой шторм, быстро налетевший невесть откуда и так же быстро прошедший, ни бытовые неудобства, ни неизбежные корабельные работы, довольно тяжелые из-за нашей малочисленности.

По-моему, я был первым, пришедшим в себя. Не знаю, что послужило причиной: привыкший к дотошному анализу ум, усталость, небольшой похмельный синдром или что-то еще, но уже на третье утро я задал себе резонный вопрос: а стоит ли радоваться? Чему, собственно, лыбимся, господа?

Вопрос получился какой-то абстрактный, и пришлось конкретизировать его до двух слов: что дальше?

И тут мое настроение упало до нуля. До этого момента события неслись так, что подумать всерьез о будущем у меня элементарно не хватало времени. Все сводилось к простейшему – выжить, и всякие тонкие материи воспринимались как пустая философия. Нечто не относящееся к подлинной жизни и потому легко отбрасываемое при столкновении с жестокой реальностью.

Но сейчас проблема сиюминутного выживания отошла на второй план, более того, казалось, время кровавых разборок миновало, и жизнь предстала как что-то небесконечное, но имеющее достаточно длительный срок. А значит, и требующее определенной цели и возможностей ее осуществления.

Чем больше я задумывался, тем муторнее становилось на душе. По существу, я впервые каждой клеточкой осознал то, что прекрасно понимал умом: дороги назад нет, мы здесь безнадежно и навсегда.

Я едва не взвыл по-волчьи, но постарался взять себя в руки и трезво оценить ситуацию.

Что мы имеем в данный момент и в ближайшей перспективе?

Положительного: я жив. Кроме меня живы Командор, Ленка и еще кое-кто из спутников. У нас появились приятели или, во всяком случае, сообщники. Еще у нас есть бригантина и даже некоторый опыт обращения с ней.

Вот, пожалуй, и все.

Отрицательного: вокруг чужой мир и, что хуже, чужое время. Время настолько мрачное и малопригодное для жизни, что я даже не могу представить себе хотя бы один уголок, где бы мог чувствовать себя в безопасности.

Ни телевидения, ни радио. Даже редкие газеты практически не доходят до этого райского уголка. Всю информацию я почерпнул от наших не очень осведомленных спутников и собственных фрагментарных знаний истории. Но картина более-менее ясна.

Сейчас стоит лето тысяча шестьсот девяносто второго года от Рождества Христова (спасибо, хоть не до этого самого рождества!). В России царствует Петр Первый. Еще восемь лет до Северной войны и сколько-то до Азовских походов и Стрелецкого бунта. Впрочем, бунт, может быть, уже и был. С такой точностью я дат не помню. Единой Германии еще нет и долго не будет, как нет Италии и целой кучи гораздо меньших государств. Со слов Мишеля, четвертый год идет война Франции с коалицией из Англии, Испании, Голландии и кого-то там еще. В Европе потихоньку воюют, здесь же, на задворках цивилизации, далекие события едва проявляют себя в мелочах. Оно и понятно: свои территории едва заселены, поэтому чужие захватывать просто нет никакой возможности. По существу, все идет почти так же, как шло многие годы до этого. Союзные Испании англичане под шумок втихаря продолжают грабить испанские галионы. Только на этот раз стараются обделать свои делишки так, чтобы не осталось никаких свидетелей. Союзники-то меняются, золото же и серебро остаются неизменными. Даже не окисляются, насколько помню школьный курс химии.

И напротив. Гаити, или, как его здесь часто называют, Санто-Доминго, принадлежит наполовину французам, наполовину – испанцам, однако никаких боевых действий на суше никто практически не ведет. Да и на море не очень. Отдельные стычки отдельных кораблей, сходящихся в основном ради дележа добычи.

В силу обстоятельств мы выступили против англичан, поэтому французы могут считаться нашими союзниками. Относительными, конечно. На деле мы всерьез не нужны никому. Нас слишком мало, чтобы представлять третью силу, которую кто-то будет принимать в расчет. Да нам и самим нет никакого смысла встревать в чужие распри.

Главное и единственное для нас – найти где-нибудь тихий уголок, где можно жить, а не вести непрерывную войну против всего остального мира или, хотя бы, против какой-то его части. Только нет сейчас никакого тихого уголка. Даже Северная Америка – это дикие земли с индейцами, а воевать еще и с ними...

Командор, как и прежде, говорит о России. Учитывая историческую перспективу, не лучший вариант для жизни. Впрочем, Европа в ближайшее время тоже не обещает никакого покоя.

Или с деньгами все-таки можно прожить? В той же Англии, к примеру. Времена Кромвеля миновали. Вторжений никаких не предвидится. По сравнению с материком, относительная благодать.

Но... Даже целых два «но». Как раз с англичанами мы и подрались. Правда, свидетели этого усиленно кормят рыб, однако мало ли?

И второе, оно же главное. Денег у нас практически нет. Единственное наше имущество – угнанная у английских флибустьеров бригантина. Продать ее и заодно избавиться от последней вещественной улики? На билеты до Европы хватит. Если по дороге не перехватят другие любители легкой поживы. А дальше?

Как там у Чехова? «Говорят, без воздуха невозможно жить. Ерунда, жить невозможно только без денег».

Командор ни за что не бросит наших женщин, хотя это несомненная обуза. А как содержать их, когда непонятно, на что жить самим?

Попробовать поискать счастья в одиночку? Мысль, конечно, хорошая, да вместе пока легче.

Оставить бригантину, дойти до Европы и продать ее там? Но нас и сейчас едва хватает для плавания. Уйдут французы и несколько освобожденных из тюрьмы англичан – и некому будет вести корабль.

Да и продуктов на долгое путешествие не хватит. Купить их – опять нужны деньги. Плюс – на наем команды.

Классический заколдованный круг. Уже не говорю про юридическую сторону дела. Корабль-то тоже не наш.

Наша разношерстная команда так уверовала в таланты Командора, что готова заняться пиратством под его командованием. Видит Бог, я очень миролюбивый человек и не вижу никакой романтики во всей нашей эпопее, но, может, это выход? Рискнуть пару раз, сколотить хоть какой-то капитал и уже тогда покинуть здешние негостеприимные воды? В основе большинства английских состояний лежат награбленные денежки. Если не лично, то путем спонсирования аналогичных экспедиций. Так чем мы хуже? Судя по результатам, ничем.

Или у нас есть другой выход? Кто б его показал! Я не герой. Мне абсолютно не хочется рисковать своей жизнью. Да и людей убивать не хочу, не люблю. Более того – противно до жути. Если бы было время для нормального сна – просыпался бы в кошмарах. Вот только не было времени, как не было выхода. Или ты, или тебя.

А сейчас? Есть?

Человек должен отвоевывать себе место под солнцем. Влачить существование мы могли и рабами на плантации. Стоило ли преодолевать столько опасностей, уцелеть в самом настоящем аду, чтобы потом сложить руки и отдаться целиком на волю обстоятельств? Которые к нам явно неблагоприятны уже в силу того, что мы находимся не в своем времени и поддержки ждать неоткуда. Не от судьбы же, которая уже явно посмеялась над нами, забросив в прошлое на триста с лишним лет!

Я мучил себя вопросами без ответов, как заправский мазохист или комплексующий по каждому поводу интеллигент. А над морем уже вставало равнодушное к людским печалям солнце, пробуждались люди, и маленький сын Ширяева Маратик во всю глотку старательно пел со всей детской непосредственностью:

Кто не пират – тот не моряк.

На мачте реет черный флаг

И скалит зубы омерзительная рожа.

Готов к атаке экипаж,

Пора идти на абордаж.

Пошли удачу нам в бою, Веселый Роджер!

2

Кабанов. Долгожданное прибытие.

– Земля!

В чем правы романисты – это в том, что простейшее слово порою звучит самой волнующей музыкой. Когда его, разумеется, выкрикивает матрос из ласточкиного гнезда. Причем музыкой для самых просоленных моряков, что же говорить обо мне, человеке, который не любит море?

Жаль, что таинственный некто, распределивший роли в нашем кровавом спектакле, забыл поинтересоваться моим мнением об этой колыбели человечества!

Но жалобы – пустое. Мир надо принимать таким, каков он есть, и если судьба желает поиграть с тобой в рулетку, не следует отнекиваться незнанием правил.

Все прекрасно. Морское путешествие подходит к концу, скоро мы сможем пройтись по твердой земле, перевести дух, отдохнуть хотя бы немного. А там посмотрим, чья возьмет!

– Ты уверен, что привел нас куда надо? – Я улыбнулся Валере, давая понять, что сказанное – шутка.

– Это – Гаити. Или Санто-Доминго. Как тебе больше нравится, – серьезно ответил Ярцев. После освобождения он плохо воспринимал шутки. Все никак не мог забыть случившееся: бессмысленную гибель Мэри, заключение, приближающийся суд... В бывшем штурмане круизного лайнера явно произошел надлом.

Я не могу его осуждать. Странно, что люди вообще не сошли с ума от обрушившихся на них испытаний. Или уцелели не просто самые везучие, но и самые сильные? Не в физическом – в духовном плане?

А спятить было от чего. Обычный круизный лайнер из начала двадцать первого века вдруг провалился в конец века семнадцатого. Часть людей погибла в первую же ночь при высадке на подвернувшийся остров. Но, оказалось, это были еще цветочки.

Подошедшая к острову эскадра английских флибустьеров без предупреждения напала на спасшихся. Большинство пассажиров и членов команды полегло в первой схватке, другие – в последующих боях.

Провал во времени вылился в целую эпопею. В итоге нам удалось уничтожить пиратов, а затем сбежать с Ямайки при помощи французов, находившихся там в плену.

Если подумать, победа получилась пиррова. В данный момент на бригантине, считая меня, находятся тринадцать выходцев из двадцать первого века. Плюс два десятка женщин и шестеро детей. И это из восьми сотен человек, пустившихся в злосчастный круиз!

С другой стороны, если учитывать все обстоятельства, даже такое количество уцелевших может показаться невероятно большим. На той стороне действовали исключительно профессионалы, на нашей же – абсолютно случайные люди, и лишь несколько десятков из них имели нормальную подготовку.

Из тринадцати уцелевших мужчин – депутат Государственной думы Лудицкий, я, его бывший начальник охраны, его бывший секретарь Зайцев плюс Гриша Ширяев, предприниматель, когда-то служивший срочную в моем взводе, и бывший старший лейтенант морского спецназа Костя Сорокин. Плюс трое из команды лайнера – штурман Валера Ярцев, рулевой Кузьмин и врач, которого все зовут просто Петровичем. И еще пять бизнесменов (а кто еще мог в наше время позволить себе морской круиз?) – Флейшман, Калинин, Кротких, Владимиров, Астахов. Все пятеро более-менее молодые, спортивные. Владимиров, к примеру, занимался восточными единоборствами. Что же до Флейшмана, то он был любителем парусного спорта и весьма полезен как яхтсмен.

Еще один член команды – токарь и вообще мастер на все руки Ардылов – не выдержал испытаний и добровольно (!) остался в рабстве на Ямайке. К нему хозяин относился неплохо, как к ценному приобретению, вот он и решил, что от добра добра не ищут. Времени же на уговоры у меня не было. Да и не столько времени, сколько желания. Каждый человек сам выбирает свою судьбу. Кроме тех случаев, когда судьба для каких-то неведомых целей выбирает нас.

Сверх того, на бригантине находятся девятнадцать французов во главе с капитаном мушкетеров Мишелем д'Энтрэ и семеро английских флибустьеров, сбежавших в общей суматохе из тюрьмы и присоединившихся к нам.

Стихийно сложившийся экипаж из представителей трех наций, две из которых находятся в состоянии войны, а о третьей почти никто не слышал. Уровень европейской образованности одинаков что сейчас, что в мои времена.

Формально по прибытии на французскую территорию англичане подлежат аресту, фактически же они являются членами команды моего корабля, а так как я в состоянии войны ни с кем не нахожусь (по крайней мере, я ее никому не объявлял), то и они являются лицами нейтральными.

А вот что по-настоящему плохо, это то, что нас слишком мало для вояжа в Европу. Едва французы покинут борт, мы будем не в состоянии совершить самое короткое путешествие. Кроме того, наши шансы с местными уравнялись: мы лишились даже того немногочисленного оружия, что у нас было в роковой момент. Последняя связь с прошлым – мой револьвер, но и к нему почти нет патронов. Поэтому рассчитывать можно лишь на местные ресурсы. Кремневые ружья, пистолеты да разное холодное оружие. Приходится брать у Мишеля уроки фехтования. Хорошо хоть, что всевозможные приемы мордобоя мне не в новинку, поэтому дело идет неплохо. Лишь Мишель порою жалуется, что я размахиваю шпагой не по правилам. И что? Главное – побеждаю.

Это, так сказать, вводная. А дальше – бой покажет.

– Что-то никакого города не вижу, – обращаюсь опять к Ярцеву, глядя на пустынные берега.

– Я его и не обещал, блин! С единственной захваченной картой – скажи спасибо, что вообще к острову приплыли, – начинает заводиться штурман.

– Спасибо, – серьезно говорю я.

– За что? – не въезжает Валера, и это сразу сбивает его настрой.

– Сам пристал: скажи спасибо, вот я и говорю. Что мне, жалко поблагодарить хорошего человека? Тем более устно.

– Иди ты!.. – раздражение Ярцева исчезает на глазах.

Надо будет всерьез заняться с ним психотерапией. Не нравится мне его состояние. Я все понимаю, однако сейчас не время и не место заниматься черной меланхолией. Да и вообще, ей лучше не заниматься никогда. Если же приспичит, то надо душить ее в зародыше, так чтобы в другой раз неповадно было приходить по твою душу. По себе знаю, бывали в жизни черные дни, когда все казалось потерянным и существование теряло какой-либо смысл.

Я не психолог, но одно проверенное средство в запасе есть. Человек нагружается работой так, что на переживания не остается времени, а на проклятия – сил. Срабатывает надежнее всевозможных разговоров по душам и утешительных слов. Немного жестоко, однако лекарство редко бывает приятным на вкус.

Ход моих мыслей прерывает приход Флейшмана и Мишеля. Разговор сразу переходит на английский с добавлением русских и французских слов.

– Местные говорят, что Пор-де-Пэ находится восточнее миль на шестьдесят, – сообщает Юра.

Мы все дружно смотрим на солнце. Оно успело опуститься низко к горизонту, и шестьдесят миль до ночи нам не пройти.

– Надо искать бухту. Постоим, передохнем, приведем себя в порядок. А то стыдно появляться в таком виде.

Последняя фраза вызывает легкий смех. Одежда наша порядком обносилась, но никакая стоянка не сделает ее новее.

И все-таки краткий отдых нам необходим. Хочется потоптать землицу, а не покачивающуюся корабельную палубу. Да и просто помыться не мешает. Не знаю, как обходятся местные, но мне неприятно чувствовать многодневную грязь. Сам себе становишься противен.

– Говорят, неплохая бухта есть совсем неподалеку, – говорит Мишель. – Там рядом было небольшое поселение, но в последние годы люди оттуда ушли.

Д'Энтрэ вздыхает. Я уже знаю, что из-за недальновидной политики французского короля-солнца многие обитатели Санто-Доминго покинули остров, предпочитая поселиться в английских владениях. Что до знаменитой Тортуги, бывшей когда-то негласной пиратской столицей, то она стала почти необитаемой. Как офицер, Мишель считает себя не вправе критиковать действия короля, но в его тоне порой поневоле проскальзывает осуждение.

Бухта оказывается довольно удобной. Небольшая, почти закрытая с моря, с пляжем с одной стороны, она представляет хорошую стоянку для нашей бригантины.

Селение мы находим практически сразу. Несколько заколоченных домов, постепенно ветшающих без хозяйской руки, заброшенные плантации неподалеку и никакой живности.

Последнее огорчает. Хотелось бы поесть чего-то свежего вместо полупротухшей солонины, но делать нечего. Даже на охоту не пойдешь. Темнеет.

Петрович, Кузьмин и оказавшийся докой в таких делах Астахов в одном из брошенных сараев устроили настоящую русскую баньку. Первыми туда пошли париться женщины, нам же осталось предвкушать это неслыханное удовольствие. Местным же – гадать, что же это такое. Мыться среди европейцев как-то не принято.

В принципе, можно было бы поселиться здесь. Возделывать поля, гнать ром из сахарного тростника, не зная никаких особых забот и хлопот, кроме битвы за урожай.

Шучу. Из меня фермер не получится никогда, да и остальные к данному роду деятельности не проявляют ни малейшей предрасположенности. Даже местные, о своих земляках я и не говорю. Уж такими мы уродились.

– Разрешите?

Ну вот, стоило лишь помечтать о покое!

– Да.

Вилл, здоровенный англичанин средних лет, исполняющий в нашей разношерстной команде роль боцмана, в струнку не тянется, у флибустьеров это не принято, но в его голосе звучит некоторая доза почтительности.

– Я вот о чем... – боцман подыскивает слова. Ругаться он мастер, а просто поговорить у него удается не всегда. Но у англичан он пользуется большим авторитетом за огромный опыт, полученный под началом многих знаменитых капитанов, начиная чуть ли не с самого Моргана. – Надо бы бригантину прокилевать. Судя по всему, дно порядочно обросло. Чуть что, скорости не даст.

Подтекст понятен. Во французские владения нас никто не звал, и даже факт спасения пленных не гарантирует от каких-либо эксцессов. Время военное. Правда, и мирное здесь отличается от него ненамного. Посадить нас не посадят, а вот попытаться отнять бригантину могут вполне. Дикие нравы.

– Хорошо. С утра и займемся.

Отдохнуть не помешало бы, но по предыдущему опыту военной службы я хорошо усвоил, что безделье быстро разлагает любой коллектив. В нашем же случае дело обстоит еще хуже. Многие мои современники начнут терзать себя вопросами и переживаниями, а с меня хватит одного Валеры.

Боцман мнется, явно желая сказать что-то еще. Такое впечатление, что многие из команды побаиваются меня. Или, наоборот, так уважают, что могут смотреть лишь снизу вверх.

– Проблемы, Билли?

– Может, переименуем бригантину? – выдавливает боцман.

Тоже верно. Под другим именем и корабль не тот. А с другой... Какая, к черту, разница?

Я смотрю, ожидая конкретного предложения, но оно приходит не от боцмана. Сзади подкрался Флейшман и без обиняков заявил:

– Я предлагаю назвать ее «Дикий вепрь».

– Тамбовский вепрь тебе товарищ, – говорю ему по-русски.

Юрка улыбается в ответ и заговорщицки подмигивает.

Билл тем временем пробует название про себя и кивает:

– Подходит. И главное – соответствует.

Не знаю, с чьей легкой руки, но перевод моей фамилии осуществлен на языки наших сподвижников. Один из французов уже как-то обмолвился, назвав меня командором Санглиером.

И даже англичан не смущает, что действовать им придется против их соотечественников. Понятие нации еще размыто, и вражда с собственным правительством не считается изменой.

– Вепрь – животное мужского рода, а бригантина – она, – отметаю предложение. – Был бы фрегат...

– Тогда – свинья, – снова по-русски предлагает Флейшман.

Билли ничего не понимает и просит перевести.

– Он говорит, оставим, как есть, – перевожу специально для боцмана. – А сейчас – отдыхать. Только не забудьте выставить на ночь посты. Раз мы на территории Франции, то – из французов. Еще примут за вражеское нашествие...

Билл и Юрка расплываются в улыбке. На десант мы явно не похожи. Но обстановка в здешних местах такова, что подстраховаться не помешает.

Тем временем женщины идут из бани в отведенные им дома, и наступает наша очередь.

– Ну что, господа? Идем мыться! – Билл выглядит явно обескураженным, не понимающим смысла ритуала, а я вспоминаю завет величайшего полководца и громко добавляю: – После бани всем двойную порцию рома!

Объявление встречается радостью. Люди подобрались опытные, никто не старается напиться тайком, неписаные законы флибустьерства на этот случай очень строги, но раз начальство дает «добро»...

...А банька вышла на славу. После нее поневоле чувствуешь себя заново родившимся. Никакие омовения не дадут такого эффекта. Жалко, веники сделаны не из березы, но счастье редко бывает полным.

И все равно хорошо. С этим согласны даже те, для кого эта баня первая в жизни.

В темноте расслабленно иду к отведенному мне персональному дому. Мысль, что там меня ждут Наташа и Юленька, поневоле волнует кровь. На борту я не мог уделять им много внимания. В походе нельзя подавать дурной пример своим подчиненным. Вряд ли кто осудил бы меня, но все-таки... Кому-то захотелось бы того же. Если же учесть количество мужчин, да еще мужчин, привыкших самим завоевывать себе все жизненные блага, то подобное желание вполне могло бы кончиться поножовщиной. Бригантина невелика, и не стоит вводить людей в искушение на ее палубе.

У самого дома вижу мужской силуэт и невольно настораживаюсь. Зря. Это всего лишь Лудицкий.

Мой бывший шеф, депутат думы, видный партийный деятель и вообще далеко не самый последний человек в прежнем (вернее, в грядущем) времени, оказался единственным из мужчин, не сумевшим приспособиться к новым обстоятельствам. Единственным из уцелевших. Остальные погибли в многочисленных схватках, начиная с первой бойни на берегу неведомого острова.

Поднаторевший в словесных баталиях и всевозможных интригах, он оказался неспособен к прямой схватке с врагом. Да и не только к схватке. Мой шеф – типичный либерал, а они на всем протяжении нашей истории глубоко презирали физический труд. Наше общество не было заинтересовано в людях, умеющих постоять за себя при любых обстоятельствах. Обратная сторона феминизма – цивилизация стала женственной. Вешать на уши лапшу или сидеть в офисах может кто угодно, без различия пола. Еще странно, что среди моих современников нашлось столько людей, сумевших не растеряться в новых обстоятельствах, найти в себе мужество принять открытый бой, с готовностью взявшихся за нелегкий труд моряков.

– Слушаю вас, Петр Ильич. – Слушать в данный момент не хотелось, но человек все-таки был моим начальником и заслужил в память о прошлом хотя бы такой знак внимания.

– Давно хочу поговорить с вами, Сережа, но вы так постоянно заняты... – В темноте не видно выражения лица Лудицкого, но в его голосе звучат робкие ноты.

Молчу, ожидая продолжения. На корабле у меня действительно нет времени уделять внимание каждому нерадивому подчиненному. Кто хочет – тот научится. Обучить манипуляциям с такелажем я не могу, ибо сам толком не умею. Придумывать для Лудицкого специальную должность в память о его бывшем положении не хочу и не буду. Доброта для одного оборачивается злом для остальных. Старая армейская мудрость. Нашли же в себе силы стать полезными Флейшман, Калинин, Владимиров. Тоже, между прочим, не воины в прошлой жизни.

– Может быть, пройдем к вам? – предлагает Лудицкий.

Ну уж нет! Меня ждут мои девочки, и экс-депутат в нашей компании явно лишний.

– Давайте поговорим здесь, Петр Ильич. Только недолго. Завтра нас всех ждет работа.

Лудицкий вновь мнется, прежде чем произнести:

– Почему вы избегаете меня? Я все-таки депутат и могу быть вам полезным в таком качестве.

– Я никого не избегаю. И, не в упрек, Петр Ильич, полезность доказывается делами. Мой вам совет: забудьте о прошлом. Или о будущем. Время слов еще не наступило. В данном месте и в данное время ценятся лишь дела.

Стараюсь говорить мягко, хотя в глубине души хочется послать своего бывшего начальника куда подальше.

– Вы что, всерьез решили заняться пиратством? – вдруг выпаливает он.

– А разве этим можно заниматься в шутку? Если вы знаете другие способы выжить, буду вам лишь признателен.

– Но это же незаконно!

Хороший аргумент! Законник хренов!

– Я никого не держу, Петр Ильич. Люди пошли за мной по своей воле. Если хотите, могу высадить вас в Пор-де-Пэ.

– Но что я там буду делать? – Остаться одному страшнее, чем даже принимать участие в наших авантюрах.

– Что захотите. Вы же сами упрекаете, что я не прибегаю к вашим советам, и никак не можете решить, чем заняться самому. Нелогично, Петр Ильич.

Лудицкий сопит в ответ.

– Идите лучше спать. Дойдем до порта, там, может, и решите. Спокойной ночи, Петр Ильич!

Обхожу экс-депутата и иду к себе.

Наташа и Юленька уже давно ждут меня. Стол накрыт. Никаких деликатесов нет, но разве в них счастье?

– Наконец-то!

Никаких упреков за задержку. Мои женщины поняли своим чутьем то, что так и не сумела понять моя бывшая жена. Мужчина живет в своих делах, в противном случае он лишь бесплатное приложение к дому. И это понимание обезоруживает меня надежнее всех обвинений за невнимательность.

Смотрю на девочек и чувствую, как в горле поднимается ком нежности к ним. Если против нас будет весь мир – тем хуже будет для мира!

– Подожди. Сначала поешь, – промурлыкала Юленька, удерживая мой невольный порыв.

...Уже после всего, где-то под утро, я лежал и думал: это ли не счастье? Настоящее мужское дело, а как награда – любовь двух самых прекрасных женщин. Если бы не их бисексуальность, не миновать мне невольных сцен ревности, а так...

И после этого жалеть о случившемся? Все понимаю. Гибель моих соотечественников, наше нелегкое положение в чужом мире и в чужом времени. Но, как бы цинично это ни звучало, я счастлив.

А что до миров и веков, то еще посмотрим, на чьей улице будет праздник! Пережили татар, холеру, коммунизм, справимся как-нибудь и с этим. Проблемы надо решать, выдумывать их – дело не мужское.

3

Ширяев. Слухи и факты

Стоянка затянулась на неделю. Бригантина – корабль небольшой, не больше катера или прогулочной яхты, но людей было маловато. А ведь требовалось подтащить «Лань» к самому берегу, полностью разгрузить ее, то есть снять артиллерию, опустошить погреба, а затем аккуратно уложить корабль на борт. Потом надо было тщательно вычистить обнажившуюся подводную часть от налипших водорослей и ракушек. Когда же работа закончена – выпрямить бригантину, наклонить на другой борт и повторить всю процедуру снова.

Этот процесс и называется килеванием. Что делать? В теплых водах Карибского моря обрастание подводной части корабля происходит быстро. Результат же известен. Выходцам из двадцать первого века – из школьного курса физики, местным уроженцам – из богатого жизненного опыта. Возросшее сопротивление уменьшает скорость и маневренность, качества, являющиеся главным преимуществом маленьких судов по сравнению с более мощно вооруженными фрегатами и испанскими талионами. Лишить бригантину подвижности – это все равно что самому подписать себе приговор при любой желательной или нежелательной встрече.

Если же учесть, что единственными механизмами были простейшие блоки, то работа была не из легких. Впрочем, в прошлые века и не было других...

Трудились все, от Кабанова и Мишеля до Лудицкого. Куда было деваться бывшему депутату? Не речи же произносить, раз в них никто не нуждается, а большинство и не понимает!

Да ещё приходилось соблюдать осторожность. Бригантина была беспомощной, вся надежда на составленные из ее пушек батареи да мушкеты.

По счастью, пронесло. Лишь раз мелькнул на горизонте парус, мелькнул и скрылся вдали. На берегу же и вовсе никто не появлялся.

Как пояснил Мишель, король-солнце вдруг решил сделать из флибустьеров законопослушных землевладельцев, да и тех целиком отдать в алчные руки Вест-Индской компании. Дабы никому больше ничего не могли продавать и ни у кого – покупать. Соответственно, приобретать компания все стала по самой низкой цене, продавать же... Короче, еще один вариант рабства, а вот результат...

Привыкшие к воле обитатели Санто-Доминго и Тортуги не захотели финансовой кабалы и стали дружно перебираться: кто на Ямайку, а кто еще дальше. Благо необжитой земли был без малого весь земной шар. Обжита лишь одна Европа. Не очень-то она и нужна...

Работали люди много, но вечерами еще хватало сил собираться у невидимых с моря костров, беседовать, чуть выпивать. Неугомонный Командор брал у Мишеля регулярные уроки фехтования, только делал многое по-своему, отчего справиться с учеником учителю практически не удавалось.

Что же до одиноких женщин, то они пользовались огромным вниманием и могли спокойно выбирать себе защитника. Или надеяться, что в будущем подберется партия получше.

Только бурных романов не было. Женщины боялись своей доступностью добиться противоположного эффекта и обещали все, но потом, потом... Довольно действенный, между прочим, метод. Особенно с мужчинами, подолгу лишенными ласк. По крайней мере, итогом прозвучала пара серьезных предложений руки и сердца. В кипящем страстями архипелаге женщин все еще было намного меньше, чем мужчин...

Наконец работа была закончена, припасы погружены, пушки установлены на свои места.

В путь пустились, как водится, на рассвете. Всю дорогу Кабанов заставлял свой сборный экипаж отрабатывать всевозможные эволюции, поэтому плавание растянулось почти до самого вечера.

Пор-де-Пэ поразил своей пустынностью. Несколько купцов, три бригантины да одинокий фрегат – вот и все, что находилось в большой бухте.

«Лань», шедшую под французским флагом, пропустили беспрепятственно. Когда же к прибывшему чиновнику явился шевалье Мишель д'Энтрэ собственной персоной, то все вопросы отпали сами собой. Точнее, адресовались исключительно к бравому капитану мушкетеров.

Вскоре Мишель вместе с чиновником съехали на берег. Перед отъездом шевалье долго и прочувствованно благодарил Кабанова, клялся ему в вечной дружбе и обещал немедленно навестить, едва покончит с необходимыми делами.

С ним в город отправились все французы. Они были связаны с этим городом, имели там приятелей, а кое-кто и возлюбленных и сейчас с нетерпением предвкушали встречи, дружеские застолья, беседы о пережитом. Только они, даже солдаты, больше не считали себя связанными службой, и их поездка была всего лишь отпуском.

Кабанов не настаивал на их возвращении, он никого не собирался держать, но люди сами продолжали говорить о себе, как о членах команды «Лани».

Остальные остались на бригантине. Время было вечернее, и Командору не хотелось случайных неприятностей. Пример Ярцева был слишком ярок, конфликтовать же еще и с французами...

Но потом Кабанов решил переиграть. Сам он французского не знал, да и нашел на судне массу неотложных дел, поэтому послал на разведку в город единственного полиглота – Аркашу Калинина, а подумав, присоединил к нему Ширяева. Последний даже по-английски практически не говорил, зато представлял реальную боевую силу.

– Почему Гришу? – попыталась было пискнуть его жена.

– Потому что Сорокин нужен мне здесь, – жестко ответил Кабанов, и больше возражений не последовало.

Конечно, можно было выделить одного из англичан, да только война... Флибустьеры не особо враждовали между собой, сказывались многочисленные совместные походы против испанцев. Но ведь кроме них в Пор-де-Пэ должны быть какие-то войска. Мало ли...

Мог бы и не осторожничать. Ширяев и Калинин свободно шли по улице, и никто не обращал на них внимания. Да и прохожих было немного. Не то час уже поздний, не то все заняты своими делами.

А вот в кабаке, куда завернули выходцы из будущего, народа было полно. Разнообразно одетые мужчины пили, ели, а уж курили так, что сквозь дым была едва видна противоположная стена заведения. И многие говорили. Громко, привыкнув орать под завывание ветра и шум волн, поэтому отдельные слова на общем фоне воспринимались с трудом.

И ни одной женщины. Определенного поведения – собирались в определенных же местах, а порядочным в подобном бедламе было нечего делать.

Ширяев мысленно похвалил себя, что устоял перед просьбами супруги и сына, хотя они, надо отдать должное, не очень-то и настаивали.

– О чем говорят? – поинтересовался Григорий, когда удалось примоститься за столиком и получить нехитрый заказ.

Аркаша обратился в слух, пытаясь разобрать в общем гаме нечто осмысленное и понятное. Вдруг глаза его округлились, и он удивленно уставился на своего спутника.

– Ничего себе! – пробормотал Калинин и вдруг прыснул коротким смешком.

– Что там? – требовательно спросил Ширяев.

– Они говорят... В общем, там кто-то рассказывает историю нашего бегства из Порт-Ройаля. Только... – Калинин вновь засмеялся, но в смехе его сквозило удивление.

– Да говори ты! – прикрикнул на него компаньон.

– Одним словом, рассказывают о феноменальном мастерстве Командора. Это понятно. Сам был свидетелем. Но дальше...

Ширяев стал потихоньку терять терпение.

– Говорят, что Командор не только уничтожил форт и корабли, но и взорвал город и он провалился в тартарары.

– Кто провалился?

– Порт-Ройал.

– Как?!

– Не знаю. Кто-то то ли приплыл сюда до нас, то ли видел кого-то вырвавшегося с Ямайки уже после нашего бегства. Короче, большая часть города провалилась в пучину. Говорят, это тоже дело рук Командора.

– Не понял, – оторопело произнес Григорий.

– Я тоже.

– Подожди... – Бредивший в детстве морской романтикой, Ширяев теперь лихорадочно пытался вспомнить страницы когда-то прочитанных, а затем позабытых книг.

Что-то вертелось в памяти, только никак не могло всплыть на поверхность, оформиться в конкретный факт.

Пираты, флибустьерское море, столица морских разбойников...

Стоп!

– Идиот! – Ширяев хлопнул себя ладонью по лбу. – Это же надо, не сообразить!

Теперь Калинин взглядом требовал от него объяснений.

– Про это писали, только не помню где. Ну, что на Ямайке было что-то типа пиратской столицы, а потом случилось землетрясение, и город погиб. Только дату забыл. Неужели?!

Вопрос повис без ответа. Аркадий ничего не знал о конце своеобразной пиратской республики, как перед этим ничего не знал и о ее существовании. Не каждому дано в детстве переболеть романтикой парусов и дальних странствий. Да и те, кто переболел, не назовут потом дат. Один только янки у Марка Твена держал в памяти места и даты позабытых солнечных затмений. Остальные забывают гораздо более нужные вещи, чем то, что произошло за много веков до их рождения.

Не помнил об этом и Командор. А может, и не знал никогда. Это было невероятное, однако всего лишь совпадение, из тех, что временами происходят на земле.

Шестого июня тысяча шестьсот девяносто второго года страшное землетрясение обрушило Порт-Ройал в море. Погибли люди, дома, и даже могила знаменитого Моргана исчезла, словно никогда не злодействовал этот знаменитый пират, ставший позднее одним из национальных героев Великобритании. Командор в это время находился уже далеко от места трагедии, и лишь чья-то слишком бурная фантазия смогла соединить в одно целое два совершенно не связанных между собой события. Но люди порою придумывают и не такое.

Флибустьерство медленно умирало. Власти больше не были заинтересованы в вольных добытчиках и добровольных борцах с испанским засильем. Политика Людовика стала более жесткой, и в то же время у пиратов не было признанного лидера, способного повести их на крупное предприятие. Последний из великих флибустьеров Граммон не захотел принимать от властей подачки и, отказавшись от поста вице-губернатора, с тремя кораблями отбыл в неизвестном направлении. Теперь сообщество инстинктивно искало человека, не менее авторитетного, умелого и удачливого, способного не возглавить (у флибустьеров не было и не могло быть единого руководителя), а стать символом их суровой и бесшабашной жизни.

Поэтому так жадно и ловились слухи о каждом новом удачном деле, и почти все посетители таверны азартно подключились к обсуждению новостей.

– Командор Санглиер... – донеслись до Ширяева два понятных слова, а вот дальше...

– Что они о нашем Командоре говорят? – Григорий уже оправился от изумления и теперь взирал на окружающих с некоторой гордостью.

– Надо было самому языки изучать, – буркнул Аркаша, но признался: – Я сам по-французски не очень. А они еще галдят скопом. Кажется, одни восторгаются, а кто-то говорит, что это все ложь.

– Кто?! – возмущенно выдохнул Ширяев.

Настоящий солдат всегда гордится своей частью и теми из офицеров, которые соответствовали высокому званию. Даже спустя годы после службы. Или тем более. Прошедшее имеет свойство окрашиваться в романтические тона. Здесь же прошлое диковинно сплелось с настоящим, и бывший командир превратился в нынешнего Командора.

А оскорбление командира – это и оскорбление всех бойцов, служивших и служащих под его командованием. И уж это прощать нельзя никому.

– Кто? – повторил Ширяев.

Спорили теперь двое. Оба с обветренными загорелыми лицами бывалых моряков, с крепкими фигурами. Один, черноволосый, одетый в когда-то богатый, а ныне засаленный камзол, что-то говорил с ехидцей, другой, рыжий, в грубой кожаной куртке, ему усиленно возражал, помогая себе жестами.

Калинин напряженно прислушался:

– Который в куртке говорит, что сам слышал эту историю, а в камзоле заявляет, что не родился еще тот человек, который смог бы выбраться из Порт-Ройала, да в придачу угнать бригантину, взорвать форт, устроить пожар. Про уничтожение города он просто молчит.

– Ну, город мы, положим, в самом деле не трогали, – процедил Григорий, недобро косясь на скептика.

– Командор Санглиер... – промолвил тот, в камзоле, и добавил нечто явно хлесткое.

По крайней мере, Ширяев понял его именно так.

Кто-то из слушателей засмеялся, другие лишь покачали головами.

– Говорит, что Командор придумал эту историю, чтобы обмануть дураков и создать себе репутацию, – в ответ на требовательный взгляд Ширяева перевел Аркадий. – Мол, никакой он не командор, а лишь бродячий сказочник.

Ширяев медленно поднялся.

– Ты что? – Аркадий попытался посадить напарника на место. Куда там! С большим успехом можно было стронуть с места какую-нибудь средней величины гору.

– Эй, как тебя, месье! – последнее слово в устах бывшего сержанта больше напомнило «мердье».

В зале сразу воцарилась тишина. Взоры собравшихся сконцентрировались на явно напрашивающемся на неприятности незнакомце.

– Если сам годен лишь языком молоть, то нечего хаять того, кому в подметки не годишься. Аркаша, переведи!

– Командор же просил не встревать...

– Я сказал: переведи! И чтобы дословно! – в голосе Ширяева прозвенел металл. Совсем, как у его командира.

Да Калинину и некуда было уже деваться. Флибустьеры поняли, что он явно в состоянии перевести вызов на понятный им язык, и теперь выжидающе смотрели на него.

Насколько перевод соответствовал оригиналу, сказать Ширяев не мог. Скорее лишь в общих чертах. Аркадий действительно не знал языка в совершенстве, да и знал бы, может, поостерегся бы говорить чересчур грубо.

Но слова все равно прозвучали, и их смысл был понят.

Была не была! Калинин тоже поднялся и встал рядом с Ширяевым.

Мужчина в камзоле что-то спросил все с той же ехидцей.

– Он говорит, откуда ты взялся? Не подыгрываешь ли ты сказочнику на флейте?

– Я – гвардии старший сержант ВДВ Григорий Ширяев. Был с Командором и на Ямайке, и раньше. Пусть скажет, кто он такой? Кому я сейчас на морде кулаками сыграю?

– Жан-Жак Гранье. – Представление флибустьер понял без перевода.

Он явно рассчитывал на то, что его имя произведет на Ширяева впечатление. Зря. Все-таки не литературный персонаж, живой человек, и откуда он мог быть известным выходцу из другого времени?

Поняв, что имя проигнорировано, Жан-Жак иронически поклонился, не спеша стянул с себя две перевязи с парой пистолетов на каждой, бросил их на ближайший стол, а затем зашвырнул туда же пояс с полусаблей и камзол.

То ли сыграл свою роль Аркашин перевод, то ли Жан-Жак был так уверен в себе, а может, в этой таверне не было принято проливать кровь, но драться явно предстояло без помощи оружия.

Впрочем, под когда-то белой кружевной рубашкой отчетливо бугрились такие мышцы, что поневоле создавалось впечатление: оружие ему не требовалось.

Ширяев молча отстегнул свой пояс и последовал примеру соперника, сняв куртку и оставшись в заштопанной голубой тельняшке.

Внешне он проигрывал Жан-Жаку, и даже видавший своего напарника в деле Калинин не был уверен в исходе схватки.

Тем временем посетители расступились и растащили в стороны столы, давая место для поединка.

Даже владелец таверны торопливо пробился в первый ряд в ожидании предстоящего зрелища.

Кое-кто из наиболее азартных тут же стали заключать пари. Как понял Аркадий, не в пользу Ширяева.

Противники, чуть пританцовывая, сблизились. Без лишних слов Жан-Жак резко выбросил вперед здоровенный кулак.

Наверное, такой удар мог бы свалить быка, если бы несчастное животное оказалось на месте Григория. Ширяева он тоже свалил бы наверняка, но бывший десантник не стал проверять этого.

В последний момент он ушел чуть в сторону, перехватил руку Жан-Жака и чуть повернулся, придавая противнику нужное направление.

Жан-Жак послушно рухнул к ногам охнувших зрителей, однако сразу вскочил и вновь бросился в атаку.

Случившееся ничему не научило француза. Да Ширяев и не хотел его ничему учить. Проучить – да, так это дело совсем другое.

На этот раз десантник резко ударил противника ногой и добавил с поворота локтем. Парировать ни один из ударов Жан-Жак не сумел. Он снова послушно отлетел в сторону, но опять поднялся, только на этот раз более медленно.

И сразу рухнул в третий раз, теперь – надолго.

– Кто-нибудь еще имеет что-то против Командора? – спросил Ширяев, оглядывая зрителей.

Перевода не потребовалось. Впрочем, и желающих не было. Выигравшие пари довольно похлопывали Григория, кто-то даже протягивал ему выпивку. Проигравшие посматривали косо, и только. Эти грубые люди ни в грош не ставили законы, зато собственные неписаные обычаи соблюдали честно. Победил – честь тебе и хвала. Никаких репрессий за это не полагалось.

Жан-Жак тем временем застонал, и Ширяев машинально протянул ему руку, помогая подняться.

Он уже начал остывать, и было даже чуть неудобно за свою несдержанность. Все-таки Командор просил обойтись без эксцессов, а тут...

Гранье между тем что-то проговорил, и Ширяеву вновь пришлось прибегнуть к помощи переводчика.

– Он говорит, что если у Командора вся команда такая, то охотно готов поверить во всю историю с бегством, – сообщил Аркадий.

– Скажи ему, что сам Командор десяток таких, как я, уложит, и никто даже глазом моргнуть не успеет.

Жан-Жак внимательно выслушал перевод и покачал головой.

– В таком случае он обязательно хочет видеть Командора. Говорит, что полтора десятка лет ходил в море, был главным канониром у самого Граммона, и за все эти годы лишь три человека сумели одолеть его на кулаках. Если же Командор еще сильнее, то такого воина в Архипелаге не видели никогда. Но почему же он объявился только сейчас и где был все эти годы?

Впрочем, ответил на этот раз Аркадий сам, как давно договорились: про выходцев из далекой России, случайно попавших в Карибское море и нарвавшихся здесь на британских пиратов.

И, как везде, никто о России ничего не знал, лишь слышал, что где-то есть такая страна. А при ходившем в то время огромном количестве полулегенд-полусказок про неведомые земли эта история звучала достаточно правдоподобно.

Теперь посетители с напряжением слушали отредактированную одиссею бывших пассажиров круизного лайнера «Некрасов». Конечно, никакого лайнера в этой истории не было. Обычный парусный корабль, к тому же не военный, попавший в шторм и севший на камни у одного из многочисленных островов. Многие из присутствующих помнили тот ураган, некоторые же знали сэра Джейкоба, который напал на потерпевших кораблекрушение моряков.

– А я-то думаю, почему о нем больше ничего не слышно? – покачал головой Жан-Жак, дослушав историю до морского боя с английским фрегатом. – Но как вы сумели сбежать из Порт-Ройаля, все равно представить не могу. Вас же было всего тридцать человек.

– Тридцать один, – поправил его Ширяев. – И потом, к нам присоединилось семеро англичан. Когда мы освободили их из тюрьмы вместе с нашими женщинами.

– Ну, не верю! – Гранье в сердцах стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда. – Знаю я эту тюрьму. Туда попасть можно, а вот войти...

– Вошли же, – раздался с порога таверны чуточку усталый, но довольный голос.

Все обернулись к вошедшему.

– Антуан, ты?! – удивленно воскликнул узнавший его Жан-Жак. – А мне говорили...

– Что я попался британцам? – весело закончил за него вошедший. – Что ж, было дело.

Непрерывно здороваясь со знакомыми, он не спеша прошел к ставшему главным столу и по-русски сказал:

– Здорово, Грегуар! Здорово, Аркади!

– Бонжур, Антуан! – радостно улыбнулся ему Ширяев.

Пришедший был одним из девятнадцати французов, разделявших с некрасовцами каторгу, а затем бежавший с ними из Порт-Ройала.

Жан-Жак недоумевающе перевел взгляд с Антуана на своих новых знакомых.

– Спасибо этим господам и их Командору! – уже по-французски продолжил недавний пленник. – Это не человек, а дьявол. Клянусь всем золотом Вест-Индии, никогда не думал, что человек может так драться!

Мы прошли по Порт-Ройалу, как раскаленный нож сквозь масло, а Командор с Грегуаром и Константином втроем взорвали к чертовой матери форт, а потом напали на тюрьму. Да что тюрьма! Врата ада рухнули бы перед их напором, и Люциферу не осталось бы ничего другого, как спасаться бегством, ибо у него не было бы никаких шансов в битве! Но ты-то почему здесь? Говорили, что ты ушел вместе с Граммоном.

Жан-Жак горестно вздохнул:

– Я собирался. Но, якорь мне в глотку, за два дня до отплытия свалился в лихорадке. Уже не думал, что выкарабкаюсь. Потом пытался напасть на след Граммона, но где там. Был на Барбадосе, потом на Сент-Джорджесе, добывал испанца около Антигуа и Пуэрто-Рико. Но ни одного серьезного рейда. Будь я проклят, но такое впечатление, что из нас хотят сделать послушных ягнят! Британцы понагнали сюда королевских фрегатов, а это такой орешек, что не очень-то и по зубам!

Остальные флибустьеры поддержали канонира. Они не привыкли жаловаться на судьбу, однако вырывать у нее свой кусок счастья с каждым годом становилось все труднее.

– Ты сейчас у кого? – спросил Антуан.

– Сам по себе. Ищу, к кому бы пристать. Только нет уже таких капитанов, как Граммон... – И вдруг глаза Жан-Жака озарились новой мыслью. – Слушайте, а ведь, насколько понимаю, вашему Командору нужны люди. Три с половиной десятка человек – слишком мало для той бригантины, которая сегодня пришла в порт.

Он вопросительно взглянул на Ширяева.

Григорий выслушал перевод и вздохнул.

Бредить в детстве капитаном Бладом, не зная, не ведая, что коварная судьба однажды возьмет да и исполнит позабытую мечту! И вроде все было: свое дело, положение. Живи и радуйся!

Но что поделать, если все надо начинать сначала? Да и так ли это плохо? Чем цепляться за женскую юбку да слушать попреки жены, может быть, лучше почувствовать себя настоящим мужчиной? Что явно не хотелось Ширяеву – это осесть на берегу да вспоминать у камина недавние схватки со штормами и людьми.

То есть вспоминать тоже неплохо, только со временем, а пока можно еще побороться. Показать всем, где тут карибские раки зимуют.

Хотя еще не все решено окончательно...

– Придите завтра с утра. А там как Командор решит, – дипломатично ответил Григорий.

Но про себя он надеялся, что знает решение своего командира.

4

Флейшман. Утро вечера мудренее

Мы сидели вчетвером в капитанской каюте и нещадно курили. Я, Валера, Костя и, конечно же, Командор. Было и вино. Одна пустая бутылка даже валялась в углу, но разве это доза для четверых здоровых мужиков?

– Так что же мы можем? – Сейчас Командор не изображал из себя несгибаемого капитана. В голосе его проскальзывала некоторая усталость. Да и то, нести всё и всех на своих плечах нелегко. По крайней мepe, я не хотел бы поменяться с ним судьбой даже за половину золота всего мира. Власть хороша в спокойные времена. В противном случае это не власть, а ответственность.

Речь шла о технических усовершенствованиях, которые мы могли бы сделать в этой реальности. Этакий вариант Жюля Верна, только наяву.

Хорошо было его героям в книгах! И сами они инженеры-изобретатели, и полезные ископаемые у них обнаруживаются под рукой, и памяти их может позавидовать Британская энциклопедия. Хорошее дело – роман!

– Оружие отпадает, – сам себе ответил Командор. – Для унитарного патрона целая промышленность нужна. В кустарных условиях боеприпасы не наштампуешь.

– А если что-то типа охотничьего ружья? Картонные гильзы, разве что донышко медное. А скорострельность повыше, чем у здешних мушкетов, – подал голос Сорокин. – И порох можно оставить дымный.

Современный нам был недоступен. Слишком сложная формула, куча ингредиентов, о доброй половине из которых никто еще и не слышал. Этот вопрос мы обмозговали одним из первых и сразу пришли к выводу, что он неосуществим.

– Капсюль, – напомнил Командор. – Мы уже говорили, что его сделать не из чего. Гремучую ртуть нам не добыть.

Мы дружно вздохнули.

Как было бы здорово вооружиться автоматами или, на худой конец, карабинами! Сразу получили бы такое огневое преимущество, что только держись!

Увы... Не настало еще время массового убиения себе подобных. Технологии не позволяют. Или головы руби по старинке, или из кремневого ружья пали. Другого пока не дано.

Нет, мы довольно многое вспомнили сообща. Жаль, что теоретические знания – это одно, а уровень производства – совсем другое. Это как с двигателем внутреннего сгорания. Принцип работы известен, основные детали – тоже, лишь сделать невозможно. Целые отрасли промышленности создавать надо. Причем одна упирается в другую, та – в третью, и получается заколдованный круг. Время еще не настало.

А жаль. Штамповали бы штучные модели машин да поставляли бы королевским дворам. Королей сейчас много, небось каждый захотел бы самодвижущийся экипаж. Оставалось лишь деньги грести лопатой да жизнь на балах прожигать.

Мечты.

Как там говорилось в басне Козьмы Пруткова?

Мы поплывем, решили утюги.

Пускай завидуют соседи и враги.

Мы всей гурьбой пойдем на пруд соседний.

Ушли. Уплыли. И с тех пор

Не возвращаются на двор.

Умейте отличать мечты от бредней.

Стоп! А пароход?

– Пароход, – говорю. – Где-то читал, что его могли сделать даже древние греки.

– И что это даст? – тут же спрашивает Командор. – Гребные колеса. Против ветра идти сможет. Вот только скорость... Валера, ты не помнишь, какая скорость была у первых пароходов?

– Узла три, я думаю.

– По течению? – ехидно уточняет Командор.

Да... Наша бригантина... Наша бригантина с попутным ветром выжмет, пожалуй, двенадцать. Конечно, если смотреть в перспективе...

Впрочем, патентного бюро все равно нет. Сейчас каждый мастер хранит свои производственные секреты как зеницу ока. Если же удается что-то у кого-то подглядеть, то никаких денег отстегивать за это не полагается.

– Гранатомет? Порох слаб. Ракета – тоже. Будет в полете ветром сносить. Хрен в море попадешь, – рассуждает вслух Командор. – Тол, динамит. Черт, ничего не годится. Воздушный шар? Водород добывать долго. Но какой-нибудь примитивный монгольфьер...

– Воздушный шар-то тебе зачем? Понятно, если бы дирижабль, – спрашиваю, раз остальные молчат.

– Хотя бы для разведки. Чем выше, тем дальше видно. Из чего там оболочку делали? – Кабанов лихорадочно вспоминает. – Из промасленного шелка, кажется.

– А ты подумал, сколько его надо? Между прочим, шелк сейчас материя дорогая. Разоримся на покупке. Да и то, если деньги найдем. Вряд ли в здешних местах его возят полными трюмами. Уже не говорю, сколько места надо, чтобы под ним костер развести. Или как там его надувают? Бригантинка-то у нас маленькая. Линкор взять не захотел.

– Не было там линкора. Все равно таким морякам, как мы, с ним было не разобраться. Если бы не Билл, до сих пор половину операций делали бы, как бог на душу положит, – говорит он без упрека.

Без него знаю, что напортачили мы с Валерой немало. Принцип был верный, а вот детали... Но попробуй разберись без самоучителя, в каком порядке рациональнее тянуть всевозможные шкоты!

Не разобрались. Иначе, это я сейчас понимаю, могли бы уйти от сэра Джейкоба. Сколько людей были бы живы!

Видно, Валера думает так же. В его глазах появляется боль напополам с обидой. Обида не на Командора – на себя.

– На линкор у нас людей нема, – вставляет Костя. – И взять их неоткуда. С бригантиной едва справляемся.

Тут он видит лицо Валеры и умолкает.

Командор тоже молчит. Похоже, жалеет о сказанных словах, а как поправить – не знает. Потом разливает вино и каждому протягивает его кубок.

Вино краснеет в кубке, словно кровь.

Тьфу! Что за ассоциации?

– Гранаты, – вдруг произносит Командор и отставляет свой кубок в сторону.

– Какие? – Сорокин смотрит заинтересованно.

– Обычные. Смотрел фильм про Петра? Круглая бомбочка, фитиль. Убойная сила – хрен да ни хрена, зато психологический аспект налицо. Если придется идти на абордаж, закидать прежде всю палубу. Пока уши проковыряют, пока опомнятся, столько дел натворить можно. Кстати, вопрос на засыпку. Почему местные не стреляют из пушек бомбами? Ядра да картечь.

– Порох слабый. Редкому ядру удается борт проломить. Бомбы тоже будут отскакивать и рваться в море, – не задумываясь, отвечает Костя.

– Значит, надо обзавестись мортирой. Посылать бомбы на палубу. Борта высокие, рванет, где положено.

– А толку? От проломленной палубы корабль не утонет, – опять отвечает Сорокин.

– От палубы – да. А если в крюйт-камеру попасть? – Улыбка у Командора получается недобрая.

Тут уже затрагиваются общие интересы, и я не выдерживаю:

– Ладно, взорвется. Нам что от этого? Сокровища со дна морского поднимать? Так аквалангов у нас нет.

– При чем тут сокровища? Нам необходимо оружие на крайний случай. Если уж прижмут и деваться будет некуда.

Не знаю, правду ли сейчас сказал Командор, или это он осознал свой промах, но некоторый резон в его словах есть. Жизнь чревата неожиданностями, и надо по возможности учитывать все.

– А для погони за сокровищами хороши ядра с цепью, – продолжает Командор. – Сколько помню, их позднее использовали на флоте. Не помню, как назывались. Брандскугели? Нет, это вроде бы зажигалки. Книппеля, вот! Нам нужны две половинки, соединенные цепью. Хорошая вещь. По слухам, мачты срубает только так. А уж без мачт бери его спокойно тепленького.

– Смотрю я на вас, блин, вам что, делать больше нечего? Или лишние люди покоя не дают? Мало их погибло, вам еще подавай! – со злостью произносит Валера.

И затихает под тяжелым взглядом Командора. Лицо у Сереги жесткое, как в бою, и мне кажется, что он сейчас или заговорит приказами, или пошлет Валеру к какой-то матери.

Но Кабанов молча раскуривает трубку, и я вдруг замечаю, что пальцы у него слегка дрожат.

– Они уже погибли, Валера, – неожиданно мягко произносит Командор. – И мы этого не изменим. А вот отомстить за их гибель я не прочь. Не один такой сэр Джейкоб по Архипелагу плавает. И я не хочу, чтобы гибли невинные люди. Да и добраться до России – деньги нужны. Не своим же ходом дюжиной человек через океан, а потом еще пешком через чужие государства. Если у тебя есть другое реальное предложение, я буду только рад. Гнить здесь всю жизнь на плантации я не намерен. Даже в качестве плантатора.

Я подумал и решил, что быть плантатором тоже не хочу. Хватило с меня пребывания на Ямайке. Правда, там я был рабом. Но все равно. Управлять людьми, словно скотиной, не для меня. Тут нужна ежедневная жестокость. Это не мое удовольствие.

Трудиться же самому... Не в смысле, что я лентяй, только работать на земле надо уметь и любить. Я не люблю. Каждому – свое.

Валера тоже молчит. Путь Командора ему не по душе, но и предложить что-либо другое он не в состоянии.

Один Сорокин явно готов без споров поддержать любые начинания Кабана. Уж не знаю, из армейской ли солидарности, из дружеских чувств, веры в талант нашего атамана, а то и собственных наклонностей, только новый поворот нашей одиссеи его явно не смущает. В его направленном на Валеру взгляде читается явное осуждение.

– Я ведь никого не принуждаю, – нарушает молчание Командор. – Самое тяжелое позади, и каждый вправе выбирать себе дорогу. Только вместе держаться все равно легче. И тем, кто послабее, тоже надо помочь. Хотя бы вначале, пока они не устроятся.

Он не говорит о женщинах. Боится обвинений, что сам устроился сразу с двумя и теперь хочет в первую очередь обеспечить их судьбу.

Только в гибели Валериной возлюбленной Командор не виноват. Его-то в тот злополучный вечер и рядом не было. Как и всех нас. Мы болтались в открытом море на шлюпке, не зная, суждено ли когда-нибудь доплыть до твердой земли. Сергей же вдобавок был весь изранен, когда, кстати, прикрывал отход не одних женщин, но и Валеры.

И вообще, интересно, что бы заговорил Командор, если бы ему удалось набрать команду из местных? Иными словами, кто больше нуждается: Командор в нас или мы в нем? Кого сумел, того он спас. Мы в относительной безопасности. Вполне можно считать свой долг выполненным. Никто и никогда не обязан устраивать другим взрослым людям их жизнь. В чужом ли времени, в своем, роли не играет. Командор тоже не у себя дома.

Не знаю, понял ли эту простую истину Валера, но он говорит примиряюще:

– Извини. Нервы. Но, ядрен батон, может, просто грузы перевозить? Что-нибудь да заработаем. Не обязательно пиратствовать.

– Не ты, так тебя. Я не предлагаю сделать это профессией. Да и без лишних жертв постараемся обойтись. Пару раз экспроприируем экспроприаторов, и домой, в Россию. Подумай. Время еще есть. Заставлять никого не станем и в обиде не будем. А ты, Юра, как?

Вот и пришел мой черед. Если честно, то не испытываю особого желания нападать на ни в чем не повинных людей. Ни убивать, ни быть убитым абсолютно не хочется. Я бы лучше завел таверну на берегу, раз уж торговлей заняться не выходит. Но на таверну денег все равно нет, и взять их неоткуда. Разве что бригантину продать, но и тогда деньги будут общими. Поделить их – и что останется? Тут вспоминаю, что сам же и советовал Кабанову заняться флибустьерством. Когда мы с боем вырвались из Порт-Ройала и любые опасности казались ерундой.

– Да, времена сейчас романтические. Даже чересчур. – Похоже, выход Командора едва ли не единственный.

– Хорошо, – подводит черту Командор. – В море мы пока все равно выйти не можем, поэтому время подумать у вас есть. И у всех других тоже. Устроим завтра общее собрание среди своих, обрисуем ситуацию, и пусть каждый решает для себя.

Собираемся расходиться, время приближается к полуночи, но тут на палубе слышится какой-то шум, а затем в дверь каюты стучат.

– Да! – Мы все невольно напрягаемся. Жизнь успела научить в любую минуту быть готовыми к неожиданностям.

Но на этот раз никакой неожиданности нет. Всего лишь вернулись Калинин с Ширяевым. Оба довольно пьяные и донельзя довольные. Сияют, как два золотых дуката.

– Угу... – В глазах Командора мелькают веселые искорки, словно нечто в таком роде он и ожидал, но он старательно пытается изобразить на лице суровость. – Между прочим, пить могли бы и на борту.

– Командор... – Ширяев явно не чувствует себя виноватым. – У нас важные новости и эти... предложения.

– Надеюсь. Но сообщать их можете и сидя.

Это он к тому, что Гриша явно готов докладывать по форме с приложением руки к козырьку.

Сообщение о землетрясении впечатляет. Выходит, промедли мы чуть с бегством, вполне бы могли оказаться в числе его жертв. Но все это ерунда по сравнению со следующей новостью.

Одна мысль о том, что землетрясение тоже устроено нами, заставляет нас истерически захохотать. Смеется Сорокин, смеется Валера, смеется суровый Командор, смеются и подвыпившие вестники. У меня от смеха выступают на глазах слезы. Кажется, еще немного, и не хватит воздуха. Наш смех – сродни безумию, как безумна и породившая его причина.

Наконец мы успокаиваемся в полном изнеможении.

– Класс! – едва выдыхает Командор. – Вибрирующая бомба замедленного действия.

Мы начинаем смеяться по новой, но на этот раз у нас уже мало сил.

Потом меня посещает серьезная мысль, и я немедленно сообщаю ее присутствующим:

– Наше счастье, что идет война. С такой логикой нас вполне могли привлечь к ответственности за уничтожение города. А местный суд вряд ли самый гуманный в мире.

В ответ все опять начинают ржать, хотя сказанное мной отнюдь не является шуткой. Сколько помню историю, на налеты на испанские города родные власти смотрели сквозь пальцы, однако никто из флибустьеров даже не пытался атаковать английскую или французскую базу. Своего рода масонский заговор против Испанской империи, и только против нее.

– Мне интересно: каким образом в Архипелаге переносятся новости? – спрашивает Командор, в очередной раз набивая трубку. – Все-таки война, вода. Не почтовые же чайки переносят! Сколько тут прошло...

– Наши сболтнули? – высказывает предположение Сорокин. Под «нашими» он подразумевает отпущенных на берег французов. И сам себе отвечает: – Нет, о землетрясении они не знали. Разве что упомянули о бегстве да назвали имя.

Вообще-то действительно интересно. Или с обеих сторон действует разведка (что, учитывая время, довольно маловероятно), или война не мешает существующим связям между английскими и французскими флибустьерами. Все-таки столько лет вместе на испанца ходили! Да и лояльность вольных добытчиков своим правительствам – вещь весьма относительная. Слушают, но выполняют лишь то, что выгодно.

Гм... Как бы тогда в здешних водах какие-нибудь мстители не объявились! Те, которые от нашего ухода потеряли побольше прочих.

Черт! Маловато нас все-таки!

И ответом на последнюю мысль прозвучала еще одна новость, принесенная Ширяевым.

– Тут такое дело, Командор... – Он несколько помялся в смущении. – Короче, кое-кто из местных желает вступить под ваше начало.

Мы застыли, ожидая продолжения. Если предыдущее известие вызвало у нас приступ безудержного веселья, то это откровенно ошарашило.

– Некий Гранье, канонир самого Граммона (последнее имя не говорило мне ничего), со своими товарищами придет завтра с утра поговорить с вами. Говорит, что хочет поступить под начало такого знаменитого капитана. Остальные предводители, по его словам, мелковаты. Он, говорят, очень хороший канонир.

Это было все!

Нет, никто не смеялся, ничего смешного в том не было, а я вдруг подумал: это Судьба!

И мне вдруг стало легко и спокойно. В конце концов, не так страшен черт, как его малюют. Ну, времена, опасности. Но я же не один! И уж лучше принадлежать к сильной стае, чем мыкаться по свету в поисках пристанища и занятия!

Если с нами Командор, то кто против?!

5

Кабанов. Визиты

Жан-Жак Гранье явился с утра. Точнее, сразу после восхода солнца. Или во время восхода.

С ним было человек тридцать. Разнообразно одетые, только лица явившихся были похожи своей об-ветренностью. Этакие морские волки в классическом смысле слова. Разнообразная, довольно живописная одежда, шкиперские бородки, перетянутые черными ленточками косички, сережки в ушах. У одного даже повязка на глазу, и лишь одноногих среди них я не увидел.

Надо сказать, впечатление они производили сильное. С законом эти люди явно были не в ладах, этакая буйная вольница, но сразу чувствовалось, что вояками все как один были крепкими. Таким сам черт не брат и не товарищ. Если же подобную компанию удастся взять в руки и удержать, то никаких преград ни в море, ни на суше больше не существует.

Не считая того, что заставить их подчиниться – стоит любой преграды. Или всех преград, вместе взятых.

Пока же мы с канониром стояли друг против друга и молчали. Это жену можно выбрать под влиянием мгновенного импульса. Ошибешься – разведешься. Неприятно, зато не смертельно. Нам же предстояло или не предстояло стать компаньонами в таком деле, где ошибка в выборе становилась роковой. Без красных слов и натяжек.

Мне Жан-Жак понравился. Крепкий, видавший виды мужчина. Черные волосы заплетены в косичку, в ухе торчит серьга, но это так, антураж. Чувствовалась в нем исполненная достоинством сила, причем не только физическая. Своеволие чувствовалось тоже. Оно и понятно: море не терпит рабов. Приказы начальства святы, в противном случае плыть всем придется по вертикали, но должна быть уверенность, что начальник не самодур и приказы его разумны. В противном случае ничто не помешает выбрать другого начальника. Так сказать, проявить разумную инициативу снизу.

А вот что мне понравилось в его наряде, так это перевязи с заткнутыми в них пистолетами. Надо будет завести себе такие же. Только пистолетов чтобы было не две пары, а минимум три. Патронов-то к револьверу практически нет. Но это так, чисто практическое.

Короче говоря, в разведку с Гранье я бы пошел, несмотря на все его заморочки.

Вопрос: а он со мной? Боюсь, капитан из меня липовый. Тактику парусного флота не знаю, в навигации не разбираюсь, даже названий многочисленного такелажа выучить как следует не успел. Одно только прозвище, которое еще оправдывать и оправдывать.

– Тебя называют Командором? – наконец спросил Жан-Жак по-английски.

– Да.

Гранье помолчал еще, а затем сообщил:

– О тебе много говорят. Что ты взорвал форт в Порт-Ройале, освободил заключенных из тюрьмы, угнал бригантину.

Слава богу, про разрушенный город Жан-Жак ничего не сказал.

Я неопределенно пожал плечами. Хвастать не хотелось. Отрицать или доказывать – тем более.

Мелькнула подспудная мысль, что, с одной стороны, в этих разговорах ничего хорошего нет. Если бы все мои соплаватели умели хранить молчание, никто бы не смог обвинить меня на той, ставшей вражеской, стороне. Известность может не только помогать, но и вредить. Кто знает, как повернется в дальнейшем наша одиссея?

Впрочем, прозвище не имя.

– Так это правда? – повторно спросил Жан-Жак.

Молчать дальше было невежливо, и я ответил:

– У меня не было другого выхода.

Не знаю, что в этой искренней фразе было смешного, но пришедшие дружно захохотали. Они смеялись искренно, самозабвенно. У кое-кого даже выступили слезы.

– Да... – когда приступ веселья стих, протянул Гранье. – Знаешь, а ведь в тебе что-то действительно есть. У нас к тебе разговор.

– Хорошо. Но не вести же его всухую... – Я подозвал Билли и приказал: – Бочонок с ромом. Для начала.

И снова мои слова вызвали смех. Похоже, не умеют тут гулять по-русски, когда выпиваешь гораздо больше, чем мог бы, но все-таки намного меньше, чем хотел.

Конечно, направиться в кабак было бы лучше, только, во-первых, вряд ли хоть один из них работал в такую рань, а во-вторых, беседовать в общем зале с целой толпой все-таки тяжеловато.

Смех быстро сменился вполне понятным возбуждением. Кое-кто из прибывших, как быстро оказалось, знал моего боцмана и еще кое-кого из англичан по довоенным совместным плаваниям. Французская часть команды до сих пор находилась на берегу. Женщинам же я заранее велел не показываться во избежание возможных эксцессов. Все же мужская вольница – это нечто особенное, и незачем вводить ее во искушение. Женщин в Архипелаге намного меньше, и на каждую готовы претендовать по нескольку кавалеров.

Мы наполнили разнокалиберную посуду, более-менее дружно осушили ее прямо на палубе, и я, выждав положенное время, обратился к Гранье:

– Слушаю тебя, Жан-Жак.

Канонир не удивился, что я знаю его имя. К чему, когда рядом со мною стоял Ширяев?

Он шагнул чуть в сторону, ласково провел рукой по ближайшей пушке и улыбнулся. Улыбка была широкой и открытой.

– Командор Санглиер! Мы желаем поступить под твою команду.

Пришедшие с Гранье флибустьеры согласно загалдели.

Да... Видно, придется изучать французский язык. Но кто ж знал?

Я не спеша прошелся по палубе. Всматривался в загорелые обветренные лица, стремясь по выражениям постигнуть внутренний мир этих суровых людей.

– Хорошо. У меня одно условие... – Собственно, условий было два, но второе, железная дисциплина в море, подразумевалось само собой. Вернее, зависит она не от договора, а от авторитета командира. Не будет авторитета – и никакие соглашения не удержат экипаж от всевозможных выходок.

Флибустьеры притихли, заранее пытаясь понять, что же я им скажу.

– Условие простое. Никаких излишних жестокостей. Пленных не убивать, женщин не насиловать.

Я ожидал возмущенного гула или задумчивого молчания. Встречи с английскими коллегами моих новых компаньонов были слишком живы в памяти, однако вопреки всем опасениям флибустьеры восприняли мое условие совершенно спокойно.

– А если какая согласится? – спросил сухощавый моряк, одетый с некоторой претензией на роскошь. Если закрыть глаза на то, что шикарный камзол был весь в пятнах, а рубашка не блистала свежестью.

Пираты дружно заржали.

– Тогда меня это не касается. – Я тоже не сдержал улыбки.

Мы выпили еще и, не откладывая дело в долгий ящик, тут же составили положенный по обычаю договор. Я официально стал капитаном, Валера – штурманом, Флейшман – его помощником, Сорокин и Ширяев – офицерами, Петрович – лекарем, Билли – боцманом, Гранье – канониром. По тому же обычаю определили полагающиеся каждому доли и отдельно по общему согласию вписали мое условие.

Лудицкий подполз ко мне под общий шумок и вновь попытался завести старую песню об аморальности пиратства.

Хорошо хоть, что русского языка никто из новичков не понимал.

– Петр Ильич, если вы видите другой выход, то предложите. Общими фразами я сыт по горло. Даже не сыт – закормлен.

– Если бы вы больше прислушивались к тому, что говорят достойные люди... – начал бывший депутат.

– Достойные люди делают конкретные дела. На пустые разговоры у них не хватает времени, – чуть резковато прервал я бывшего шефа. – И потом, Петр Ильич, никто не заставляет вас принимать участие в нашем предприятии. Берег рядом, можете смело начинать там любое дело, какое вам только взбредет в голову.

Похоже, никакое дело Лудицкому в голову не пришло. Он обиженно засопел и демонстративно отошел к другому борту.

Таким образом, из отставного капитана воздушно-десантных войск я превратился в действующего капитана флибустьеров.

Впрочем, на этом мое превращение еще не завершилось. Да и вообще, день только начинался, а с ним – и всевозможные неожиданности.

Мы как следует обмыли договор. Бочонка, как я и предполагал, не хватило. Билли выкатил второй, а там на палубе объявились уставшие от вынужденного заточения женщины.

Нет, никакой поножовщины их появление не вызвало. Я в нескольких словах объяснил наличие на бригантине лиц противоположного пола (о чем прибывшие в общем-то знали), а заодно и договорился с Жан-Жаком о том, что он подыщет дамам соответствующее жилье.

Жан-Жак коротко переговорил со своими спутниками, и скоро один из них отправился в город.

Возвращения я не дождался. На борт бригантины зашел мой спутник и друг Мишель д'Энтрэ собственной персоной. И какой персоной!

Мушкетер преобразился. Вместо лохмотьев на нем был богато расшитый камзол, голову венчала шляпа с пером, одним словом, вид у Мишеля вполне соответствовал моему представлению о нарядах текущего времени.

Мы с чувством обнялись, будто не виделись целую вечность, и после того как я заставил мушкетера выпить штрафную, он с претензией на изысканность сообщил, что меня приглашает к завтраку губернатор.

Мог бы пригласить чуть пораньше или не приглашать сегодня вообще.

Я успел порядочно нагрузиться с новыми подчиненными, и появляться в таком виде перед чужим начальством было несколько неудобно.

Ладно. Не в первый раз. В том смысле, что пришлось вспомнить армейскую службу с подобными вариантами. Там тоже хватало несвоевременных вызовов и незапланированных проверок. Главное при этом – иметь максимально трезвый вид, отвечать четко и по уставу, тогда на запашок изо рта никто внимания не обратит. Вспомнят, так сказать, свою молодость.

– Зачем я понадобился губернатору? – спросил я Мишеля, пока мы вдвоем приближались к резиденции местного властителя.

После навязанной ему штрафной мушкетер выглядел не трезвее меня. Во всяком случае, надеюсь, глаза у меня были не настолько мутны.

– Зачем может вызвать губернатор? – вопросом на вопрос ответил Мишель.

Словно я могу иметь об этом понятие! Если мой шеф Лудицкий порой встречался с губернаторами и прочими носителями власти, то я лишь обеспечивал безопасность. Сам же представлял для них некую абстрактную фигуру.

Счастливые времена!

Пока я пытался сформулировать это в вопрос, пока пытался втолковать капитану, что я, собственно говоря, иностранный подданный, мы успели прийти к своей цели.

И я опять пожалел о своем незнании французского. Английский язык в нынешнее время знают лишь моряки в здешних водах, да и то лишь потому, что нахватались слов у недавних союзников и нынешних врагов. Отойди чуть подальше – любой пожмет плечами, чего ты старательно перекатываешь картофелины языком вместо разговора на всем понятном наречии. До самого двадцатого века английский по распространенности за пределами Британии и колоний вряд ли превосходил какой-нибудь итальянский или румынский.

Дворец у губернатора был ничего, большой и богатый с виду, хотя на роль правительственного здания, на мой взгляд, не тянул.

Или это потому, что я поневоле ожидал увидеть расставленные повсюду гвардейские караулы? Наяву охрана ограничивалась парой сидящих на ступеньках солдат, если и поднявшихся при нашем приближении, то явно из-за Мишеля. Все ж таки офицер.

Зато приняли нас сразу, без каких-либо проволочек. Мажордом – или как там его? – открыл двери в столовую, и я впервые увидел настоящего губернатора семнадцатого века.

– Командор Кабанов из Московии – кавалер Дю Кас, – представил нас Мишель.

Я как мог поклонился и немного помел пол своей шляпой.

Дю Кас проделал данную процедуру намного проще и лучше.

Был он толст, но его повадки выдавали в нем бойца не из последних.

– Счастлив приветствовать во владениях французского короля гостя из далекой Московии.

Я ответил в том же духе, после чего губернатор без дальнейших церемоний кивнул на накрытый стол.

По вполне понятной причине я старался не налегать на вина и, вообще, больше копировал манеры моих сотрапезников.

Хорошо хоть, что мои ошибки находили объяснения в варварстве моей родины и никого шокировать не могли.

После общих вопросов о здоровье московитского короля, о наших странствиях и приключениях, приглядывающийся ко мне Дю Кас спросил прямо в лоб, выступаю я как частное лицо или являюсь представителем своего монарха.

– Исключительно как частное, – признался я.

В тюрьму посадить меня не за что, напротив, пусть случайно, но я выступил против нынешнего французского врага, а нагло врать, выдавая себя за посланника... Ну уж нет!

Губернатор удовлетворенно кивнул:

– Что вы думаете делать в дальнейшем? Вернетесь в Московию?

– С вашего позволения, не сейчас. Кавалер д'Энтрэ, надеюсь, обрисовал вам наше положение. Помимо нашей малочисленности, мешающей дальнему походу, я намерен отомстить англичанам за нападение на нейтральный корабль и гибель людей, – прямо ответил я. Что-то мне подсказывало: в данном случае честность – лучшая политика.

– Поверьте, ваша милость, я видел командора Кабанова в деле и могу сказать: не завидую его врагам, – вставил слово молчавший до сих пор Мишель.

Выпитые залпом граммов триста рома подействовали на мушкетера не лучшим образом. Добавленное же за завтраком вино лишь усугубило ситуацию, и мой приятель был порядком пьян. Но, будучи офицером, крепился, старался придать себе трезвый вид.

– И команда у вас теперь есть, – задумчиво добавил Дю Кас.

Разведка у него работает как надо. Да и город небольшой, в понятиях моего времени – скорее поселок, и узнать происходящее в нем не составляет труда.

Оставалось ждать продолжения, хотя его содержание мне было уже ясно.

– С ним теперь Гранье, – вновь вставил Мишель.

– Французский подданный, – заметил губернатор.

Словно я этого не знал!

– Послушайте, месье Кабанов... – Дю Кас посмотрел на меня испытующе. – Я понимаю ваши чувства. Но быть совсем одному без поддержки и покровительства... Может быть, вы сочтете для себя возможным временно поступить на службу королю? Уверяю вас: испанцы ничем не лучше англичан, разве что богаче их.

К этому все и шло. Во время войны не принято уточнять национальности. Да и вообще, по-моему, пока служба монарху ставится выше службы родине.

– В каком качестве? – уточнил я.

Дю Кас встал и прошелся в угол комнаты, где стоял небольшой столик с лежащей на ней бумагой.

– Это жалованная грамота на ваше имя.

При нынешней политике французского короля такими грамотами не разбрасываются, но Мишель, очевидно, убедил губернатора в моей особой ценности.

А подготовился-то заранее! Видно, был уверен в моем согласии. Да и как иначе, когда деваться мне некуда?

– Позвольте... – Я взял бумагу из рук губернатора.

Написано было красиво, с финтифлюшками и завитушками, но, как и следовало ожидать, по-французски. Чего я ждал? Международный язык, месье! Я только и разобрал, что свою фамилию да несколько слов, давно ставших общеупотребительными.

Вряд ли в официальном патенте заключался подвох. Да и наличие подобной бумаги из мистера Икс превращало меня в реально существующее лицо. Но одновременно это был тот рубикон, после которого уже не было возврата. Глупо, какой может быть возврат после случившегося? Куда? В свое время?

– Надеюсь, вы дадите мне время подумать? Скажем, до вечера, – вырвалось само собой. – И еще. Как вы знаете, со мною дамы. Я должен быть уверен, что им ничего не грозит на берегу.

– Я сам прослежу за этим, – учтиво кивнул губернатор. – Что до вас, я уже распорядился помочь с поисками домика. Не жить же вам все время на корабле. Да и, как я слышал, – на губах Дю Каса мелькнула улыбка, – вы не один.

В улыбке не было ни сарказма, ни зависти. Лишь мужское понимание. К тому же я настолько отвык от заботы со стороны, что подобная предупредительность была приятна.

– Теперь прошу прощения, месье, меня ждут дела. Надо получше познакомиться с новой командой, наметить планы... – Я вновь помел пол шляпой.

– Вечером жду вас у себя. Было очень приятно познакомиться. Как только мои люди подыщут вам жилье, вы будете осведомлены, – учтиво попрощался губернатор.

Так завершилось мое превращение в флибустьера.

Судьба!

6

Ярцев. Подготовка, блин!

Шпага Командора легко отбила вражеский клинок, неуловимо стремительным движением рванулась вперед и застыла острием напротив сердца.

– Имею честь сообщить вам, сэр, что вы – труп, – чуть дурашливо поведал Командор и уже нормальным тоном добавил: – Надо быть внимательней, Валера.

Ярцев лишь вздохнул в ответ.

Справиться с Кабановым не мог даже опытный д'Энтрэ. Куда же тягаться новичку, которым оставался штурман?

– Давай сначала. – Командор чуть отступил и отсалютовал противнику шпагой.

Валера покорно повторил его жест и принял фехтовальную стойку.

По сторонам раздавался звон скрещивающихся клинков. Здесь, на отдаленной от города поляне, Командор устроил центр по подготовке своей разношерстной команды. И неважно, что многие успели пройти огни и воды. Скидок не было никому. В этом Командор был неумолим.

– Нападайте, сударь. – Кабанов сделал приглашающий жест.

Валера осторожно взмахнул клинком. Командор, не поднимая оружия, сделал шаг назад.

– Не годится. Так ты и муху не одолеешь. Чтобы сеять смерть, надо вложить в каждое движение больше жизни. Тебе-то, может, и все равно, а как я буду без штурмана плавать?

Шкипер улыбнулся, а затем атаковал с неожиданной резвостью.

– Так уже лучше, – прокомментировал Командор.

Однако отбивался он легко, а затем резким взмахом выбил шпагу из рук шкипера.

– Сколько раз говорить: оружие не ложка. Его покрепче держать надо. Вообще, Валера, запомни раз и навсегда: значимость мужчины напрямую зависит от его умения обращаться с оружием. Будь то шпага, пистолет или голая ладонь.

– Не всегда, – тихо произнес штурман. – В наши дни она зависела, ядрен батон, от толщины кошелька.

– Наши дни – дни вырождения, – отозвался Кабанов.

В отличие от штурмана говорил он бодро, двигался стремительно и имел вид человека, находящегося на своем месте.

– Хорошее вырождение, блин!

– Разве не так? Ты подумай сам, почему нас так легко одолели местные варвары? У нас же и корабль был, и в числе мы им ненамного уступали. Да всего лишь потому, что люди покойного сэра Джейкоба Фрейна были агрессивнее и увереннее в себе. Атаковать плавучий дворец – на это же надо решиться! А они – с ходу на абордаж, словно только тем и занимались, что круизные лайнеры из двадцать первого века грабили. Культуры тут ни на грош, знаний негусто, однако мужики они крепкие. В отличие от нас, горемычных, в прошедших веках не терялись бы и на судьбу не жаловались.

Вместо ответа Валера вновь улыбнулся. В его улыбке было что-то беспомощное, как у человека, который все понимает, но не имеет сил принять соответствующие меры.

– Нападай!

– Не могу. Не получается у меня ничего, – вздохнул Ярцев. – Раньше надо было этим заниматься.

– Нет такого слова! – убежденно ответил Командор. – Не боги горшки обжигают, а их заместители по горшечному делу. В данном случае – мы с тобой.

– Значит, плохой из меня горшечник, – вяло произнес Валера.

– Ничего. Научим, – не предвещающим ничего хорошего тоном произнес Кабанов и рявкнул: – Ширяев!

Тренирующиеся флибустьеры дружно застыли, повернулись к своему предводителю.

– Есть, Командор! – подскочил Григорий.

Как и его бывший командир, вид он имел бравый и переменой обстановки явно не тяготился.

– Гонять нашего шкипера до седьмого пота, но чтобы через пять... нет, через четыре дня от него был толк! Весь курс местного молодого бойца: фехтование, рукопашный бой, стрельба. В конце лично проверю.

– Есть гонять шкипера! – бодро отозвался Ширяев и повернулся к штурману.

– Приступайте. – Командор бросил шпагу в ножны и не спеша пошел вдоль фехтующих пар.

Под его цепким взглядом каждому хотелось показать себя с лучшей стороны, и движения людей заметно убыстрились, делаясь одновременно и опаснее.

Впрочем, поступившие к Кабанову флибустьеры были людьми опытными, привыкшими добывать клинком и пистолетом средства к пропитанию. Несколько хуже обстояли дела у бывших пассажиров круизного лайнера. Но им в какой-то степени помогала молодость, да и сам факт, что именно они уцелели в схватках, говорил не только об удачливости, но и о некоторых способностях в сугубо мужских делах.

– Я – в город. За старшего остается Сорокин. Через два часа обед. Потом – час отдыха и стрельба, – объявил Командор.

Капитан имеет не только обязанности, но и определенные права. Нельзя сказать, что Командор прохлаждался в часы досуга. Скорее, напротив. Его визиты в Пор-де-Пэ имели сугубо деловой характер. Кабанов беседовал с другими капитанами, стремился получше узнать маршруты испанских и английских кораблей, их характерную тактику в боях, местность вокруг вражеских городов или же добросовестно изучал французский язык под руководством Мишеля. Что и другим своим современникам настоятельно советовал. Привычным в последнее время приказным тоном.

Мышцы пухли, ныли, болели. Каждая по отдельности и все вместе. Все-таки тридцать с гаком – не восемнадцать. Да и для восемнадцати лет подобная нагрузка была бы чрезмерной. В голове шумело, и не было сил ни думать, ни возмущаться. Даже ужин был проглочен без малейшего желания, по обязанности и от осознания, что иначе завтра будет еще хуже. Хотя куда хуже-то?

Ярцев присел на краю койки и застыл. Требовалось раздеться, но руки не слушались, безвольно лежали на постели, не желали подниматься и делать хоть что-нибудь.

Стук в дверь вывел Валеру из сонного оцепенения. Пришлось напрячь силы, чтобы ответить, однако ждать так долго стучавший не стал.

– Можно, Валера? – Флейшман был уже в комнате.

Бывший бизнесмен и яхтсмен вид имел вполне соответствующий нынешнему времени. В камзоле, в ботфортах, при шляпе. Правда, новизной наряд не блистал, но не все же сразу!

Зато на боку покоилась шпага, за пояс была заткнута пара пистолетов, и в глазах светилась уверенность человека, находящегося при деле.

Из всех бывших некрасовцев лишь Флейшман и Лудицкий продолжали регулярно бриться. Лудицкий считал себя слишком цивилизованным, Юра же после первой попытки отрастить бороду, решил, что смахивает на раввина, и не захотел афишировать свою национальность.

– Устал?

Ярцев лишь бросил красноречивый взгляд в ответ. Мол, нечего спрашивать очевидное.

– Как там: тяжело в учении... – Флейшман понял банальность фразы и заканчивать ее не стал.

– Терпи, казак, ядрен батон, атаманом будешь, – выдавил из себя Ярцев.

Досталось ему по полной. Ширяев припомнил все былые приемчики обучения новобранцев и гонял штурмана так, словно тот был его личным врагом.

– Сам ни рук, ни ног не чувствую, – признался Флейшман, извлекая откуда-то бутылку рома.

Заняв единственное в убогом номере кресло, он сразу утратил большую часть самоуверенности и теперь выглядел не менее уставшим, чем штурман.

Выпили, передернувшись от непривычного напитка, и какое-то время переводили дух.

– Если бы я не чувствовал, блин! – вздохнул Ярцев. – Слушай, а может, ну его на фиг?

– Неплохо было бы. Да только какой сейчас век на дворе? К тому же подумай сам: возьмись мы возить грузы, и то без порядочной драки не обойтись. Так уж лучше отнимать самим, чем быть в положении жертвы, – серьезно ответил Юрий.

– Угу. Блин! Один Лудицкий не у дел! Депутат хренов... – На самом деле штурман выразился намного крепче.

– Не с той стороны смотришь. Не потому не у дел, что крутой, а потому, что ни на что не годный, – улыбнулся Флейшман. – Нам-то что? Пару рейсов сделаем, капитал сколотим и дальше сможем жить припеваючи, а он? Так и будет слугой, да и то из милости Командора?

Последняя фраза в точности обозначала перемену в судьбе бывшего депутата. Командор практически не спрашивал мнения своих современников о перемене в их судьбе. Раз все в одной упряжке, так и тянуть должны вместе. По правде сказать, люди не возражали. Уцелели те, кто был крепок духом вне зависимости от прежней профессии. Те, кто при любом самом неблагоприятном раскладе был готов бороться до конца.

И лишь Лудицкий резко выделялся из общего ряда. Настолько, что Кабанов даже не пытался поставить его в общий строй. Вместо этого бывшему депутату было предложено на выбор: или небольшая сумма денег и полная свобода, или должность берегового слуги Командора.

И хоть роль слуги собственного подчиненного содержала определенное издевательство, Лудицкий предпочел ее.

– Блин! Я не о том, – по некотором размышлении отозвался Валера. – Понимаю: никуда нам не деться, но не лежит у меня душа. Короче, не знаю...

Он потянулся за лежавшей на столе трубкой и принялся ее старательно набивать. Пальцы подрагивали, но не от волнения – от усталости. А вот в глазах сквозь ту же усталость пробилось что-то жалкое, как у собаки.

Флейшман терпеливо ждал. Он чувствовал, что штурман хочет высказаться, но не торопил, не желая влезать в чужую душу без спроса.

– Понимаешь, Юра, по-моему, это все равно... – Ярцев наконец-то справился с трубкой и почти скрылся в клубах дыма.

– Что – все равно? – Флейшман разлил вновь. – Нет, давай прежде выпьем.

– Ну и гадость! – констатировал Валера. – А все равно – это все равно. Ведь, как ни крути, блин, мы давно покойники. Для родных, для близких, для всего нашего времени. Этот век давно прошел, Юра. Понимаешь: прошел. Нет его больше. Значит, и нас нет. Просто одни погибли сразу, а мы с тобою остались ни живыми, ни мертвыми. Призраки минувшего... Тьфу! Грядущего.

– Интересная мысль, – проговорил Флейшман, закуривая, и вдруг спросил: – Слушай, а призраки – существа нематериальные?

– Наверное. – Ярцев едва пожал плечами.

Сил на более энергичное движение у него не оставалось.

– Тогда какого черта у меня руки-ноги болят?

– Да ну тебя! – Несмотря на свою меланхолию, Ярцев не смог сдержать улыбку.

– Это не меня. Это твои рассуждения никуда не годятся, – поправил его Юра. – Не семнадцатый век давно прошел, а двадцать первый еще не наступил, и наступит не скоро. Через триста с лишним лет. А мы с тобою – живее всех живых, чему порукою усталость и это пойло, которое тут пьют вместо коньяка. Просто декорации чуть-чуть поменялись. Вводная, как сказал бы Командор. Ну и что с того? Живут тут люди. Значит, и мы можем жить.

– Жили мы там, а здесь... – Ярцев замолк, пытаясь подобрать соответствующее слово.

– Ерунда, – отмахнулся Флейшман. – Там ты был штурманом, здесь – тоже. Так что же изменилось? Возьми Ширяева. У него свое дело было, а он аж светится от счастья.

– Дело – ерунда. Семья, ядрен батон, с ним, так чего ему не радоваться? У тебя тоже есть Ленка. Про Командора я не говорю, – вздохнул Валера.

– Не в Ленке счастье. Ты лучше смотри с другого бока. Ширяева супруга частенько допекает своими придирками. Командор... Ты думаешь, ему легко с двумя, когда мы все дружненько висим у него на шее? И вообще, с чего ты решил, будто счастье в бабах?

– В бабках, что ли?

– Возможно. – Флейшман слегка развел руками. – Во всяком случае, с бабками баб найти проще, чем с бабой – бабки. Да и вообще, что за разговор, Валера? У нас целая куча женщин вполне нормального вида при острой нехватке мужиков. Если тебе так надо, выбирай любую – и радуйся. Учитывая обстановку, ни одна не откажет. Но учти: счастье надо завоевывать. Что у нас, что здесь. А для этого и попотеть приходится.

Валера долго молчал в ответ, а затем изрек:

– Мне не нужна любая.

И столько безнадежности звучало в его голосе, что Флейшман наполнил стаканы, заставил штурмана выпить, а затем без привычного ерничанья сказал:

– Был у меня друг Пашка. Не скажу, что шибко умный, но зато надежный. Иногда выручал меня в весьма трудные минуты. А погиб глупо. Еще на острове. Но ведь я его не верну. Как не верну остальных, знакомых и незнакомых. Жить в любом случае надо, потому что все они живы, пока живы мы. В нашей памяти. А не станет нас – и они тоже уйдут окончательно, будто их никогда не было. Ни там, ни тут.

– Не помешал? – Командор прежде заглянул в комнату и лишь затем постучал.

– Заходи, Сережа, – вместо хозяина ответил Флейшман.

– А накурили! – Кабанов демонстративно помахал рукой перед лицом, посмотрел по сторонам, сел на кровать рядом с Ярцевым, а затем полез в карман за трубкой.

– Логично, – не удержался от комментария Флейшман.

– Вполне, – кивнул Командор и покосился на бутылку.

Юра молча пошарил в шкафу и извлек третий стакан.

– Вообще-то не советую. С утра у вас опять тренировки. Люди вы взрослые, приказывать на берегу не могу, но не советую, – честно предупредил Командор и добавил: – Вы что, Ширяева не знаете? Это же зверь!

– А ты нас куда-нибудь пошли до обеда. Например, отдохнуть, – улыбнулся Юрий.

– Послать? Послать я вас могу. И до обеда, и после. В любое время суток. Только не знаю, как вы туда доберетесь. Если же серьезно, орлы мои, или, вернее, альбатросы, с завтрашнего дня вам еще надлежит обдумать все, что связано со специальностью. Мне надо, чтобы бригантина маневрировала, как, скажем, велосипед. Куда хочу, туда поверну. Идея понятна? Само собой, тренировки тоже никто не отменял. Никаких достижений от вас не требуется, но жизнь свою вы защитить должны.

Оба компаньона переглянулись. Мысль о дополнительной нагрузке пришлась не по нраву. Хотя и Флейшман, и Ярцев признавали: Командор требует только необходимое.

– Ну вот и чудненько, – подытожил обмен взглядов Кабанов. – Теперь можно выпить. За нее, за удачу!

– Одного не могу взять в толк, – признался Флейшман. – За что тебя солдаты любили? Ты же их гонял как не знаю кого.

– А кто сказал, что меня любили?

– Григорий.

– Это, наверное, когда я «отбой» командовал, – с невозмутимым видом предположил Кабанов.

– А бывало и такое? – в тон ему осведомился Юрий.

– Мало ли чего бывало за столько-то лет! Или могло быть. Теоретически. На практике не припоминается.

– Да... – протянул Флейшман и сменил тему. – И все-таки, как хотите, господа, но я, похоже, за то, чтобы скорее добраться до Европы. Здешний ром – ужасная гадость.

– На другое мы пока не заработали, – вздохнул Командор. – Там тоже бесплатно ничего не нальют.

– Тогда еще одна идея. Помните золотую лихорадку? В принципе, до Калифорнии не так-то далеко. Сколько помню, там такие состояния делались! И риска меньше, – вдруг загорелся Флейшман.

– Если не считать похода вокруг мыса Горн, во-первых, и местных индейцев, во-вторых. Ну и отсутствия карт, в-третьих. Калифорния большая. Хотя в перспективе можно подумать и о таком варианте. Когда хоть какой-то капитал будет. И если ты вспомнишь точнее.

– Точнее... – Флейшман задумался. – Если не ошибаюсь, где-то не очень далеко от форта Рос.

– И где будет этот форт? – уточнил Кабанов, хотя ответ он заранее знал.

– Вот этого я точно не скажу. Неподалеку от Сан-Франциско.

– А оно... Валера, что скажешь?

– Блин! Что я могу сказать без карт? Я в тех краях не был. Да его, по-моему, еще и нет.

– Эх, вы, двоечники! Значит, так. Поход в Калифорнию отменяется до тех пор, пока не вспомните, где она находится. Пока же поищем испанцев, голландцев, а лучше всего – англичан. В крайнем случае заглянем на Барбадос.

– Почему на Барбадос, блин? – не понял Валера.

Странное дело, ему вдруг стало легче, и жизнь перестала казаться абсолютно мрачной.

– Ширяев просит. Говорит, хочет посмотреть, откуда капитан Блад выполз. На Ямайке мы уже были, да и неинтересно там сейчас. А Барбадос... Какая разница, с чего начинать? – вроде бы в шутку сказал Командор.

Но глаза его сверкнули так, словно он в самом деде решил пройти через весь Архипелаг, а затем и все американское побережье.

7

Флейшман. Почин

– Пора опробовать новинку, Жан-Жак.

Кабанов говорил спокойно, словно дело происходило в портовом кабачке, а не посреди моря.

– Сомневаюсь я в ней, – признался Гранье и посмотрел на близкую корму галиона.

Корма носила следы недавних многочисленных попаданий. Широкие окна капитанской каюты были разбиты, от балкона остался жалкий фрагмент, а помещавшаяся под ним пара орудий давно умолкла.

– Ты сначала попади, – резонно заметил Командор.

Жан-Жак пожал плечами и хотел что-то сказать, но Кабанов прервал его совсем другим тоном:

– Выполнять!

– Есть выполнять! – машинально подтянулся Гранье.

Все-таки определенную дисциплину Кабанов на бригантине привил. В не особо понятливых – вбил. В полном смысле слова. И, надо сказать, морские разбойнички не обижались. В том мужском монастыре, который был на борту, очень ценились мужская сила и ловкость. Качества, в полной мере присущие Кабанову.

На палубе канониры торопливо забивали в пушки заряды. Так сказать, в соответствии с бессмертными словами классика.

Никакого страха ни у кого я не видел. Каждый на борту занимался привычным делом, а что до галиона, искали-то мы его, а не он нас.

Всю дорогу Кабанов усиленно заставлял нас маневрировать по пустому морю. Флибустьеры и без того превосходили остальных моряков своего времени в умении владеть кораблем, и учились не столько они, сколько мы.

Зато теперь не составляло труда выплясывать на бригантине вокруг испанца так, что мы ни разу не оказались на траверсе его бортов. Наша бригантина превосходила неповоротливый галион и по скорости, и по маневренности, поэтому игра шла в одни ворота. Мы просто висели на хвосте противника, время от времени разворачиваясь то одним бортом, то другим, давали залп и опять устремлялись в погоню.

В подобном маневре для флибустьеров не было ничего нового. При несоразмерности огневой мощи галиона и небольших пиратских суденышек состязаться в артиллерийской дуэли не было никакого резона. Стоило бригантине угодить под полновесный бортовой залп испанца – и ощущения будут такими, будто на нас обрушился кузнечный молот. Да и последствия, боюсь, могут оказаться плачевными.

Разница была лишь в том, что пираты старались как можно быстрее пойти на абордаж, взять противника нахрапом, Кабанов же предпочитал пока не рисковать. Схватка и есть схватка. В ней без потерь не обойтись. А Командор считал, что нам потери ни к чему и надо прежде попробовать другие методы убеждения...

– Испанец поворачивает влево! – раздался крик марсового.

– Право руля! Левый борт товсь!

Наш корабль послушно крутанулся в противоположную сторону.

– Пли!

Все девять карронад дружно громыхнули, и вырвавшийся из них дым застлал от нас врага.

И конечно, не один дым. В сторону близкого галиона ушел подарочек Кабанова. Девять книппелей, в которых сомневался Жан-Жак.

Никаких книппелей в семнадцатом веке не было. Два ядра, соединенные цепью, изобретут несколько позднее, а затем, с исчезновением дульнозарядных пушек и парусников, окончательно уберут из арсеналов.

Мы вырвались из порожденного нами же дыма, и палуба огласилась восторженным ревом.

Лепту в крик внес даже я. Да и было с чего! Бизань-мачта галиона переломилась почти у основания и теперь волочилась за ним по морю, удерживаемая многочисленными вантами.

– Лево руля! – Командор оставался спокойным, как танк.

Надо сказать, что он был великолепен. Если раньше, в бытность телохранителем у Лудицкого, Сергей не привлекал к себе внимания, был этакой тенью депутата, то теперь не заметить его было нельзя. Левая рука на рукояти шпаги, на груди – крест-накрест перевязи с пистолетами, полдюжины ножей за поясом, черный камзол нараспашку, ветерок чуть треплет отросшие за время скитаний волосы, ноги в ботфортах расставлены широко, но главное – взгляд. Исполненный собственного достоинства, цепкий, я бы назвал его орлиным. Этакий морской волк в лучшем смысле довольно затасканного выражения. Памятник эпохи, которой сам не принадлежит. Или наглядная иллюстрация к известному стихотворению Гумилева. Только брабантских манжет и не хватает.

Мы вновь покатились вдогонку ковыляющему галиону.

Наш канонир стрелой взлетел на квартердек. Его лицо пылало от возбуждения и боевого азарта.

– Признаю вашу правоту, Командор. Это просто бесподобно! Еще пара таких залпов, и мы оставим его без мачт! – Пылкий француз был готов броситься Кабанову на шею.

– А потом и без золота. – Сергей на секунду изменил своей невозмутимости и подмигнул. – Кстати, что там за парус маячит на горизонте?

– Где? – сразу насторожился Гранье.

– На правом траверсе.

А я-то, признаться, не заметил! Как и остальные.

Жан-Жак вскинул подзорную трубу. До неведомого корабля было далековато, только глаз Гранье имел острый. Может, Командор превосходил его в наблюдательности, однако зрение у канонира было получше.

– Похоже, английский фрегат, – сообщил нам Жан-Жак. – И явно военный. Есть у них в последнее время такая манера: сами с испанцами вроде союзники, поэтому выжидают, пока кто-нибудь другой захватит галион, а уж потом нападают на победителя и отнимают добычу.

Вид у него при этом был несколько встревоженный. С одной стороны, еще один противник, но с другой – пока еще мы с ним сойдемся, да и сойдемся ли вообще?!

– Нет, это уже наглость! – позволил себе возмутиться Командор. – Если надо – грабь сам, а отнимать у грабителя – непорядочно. Впрочем, с порядочностью у англичан всегда были проблемы.

Насколько я знаю Кабанова, он уже явно что-то задумал. Не тот Сергей человек, чтобы покорно ждать, как развернутся события. Да и англичан после гибели «Некрасова» наш Командор откровенно не любит и всегда готов подстроить им какую-нибудь гадость.

– Фрегат, говоришь? – тоном красноармейца Сухова осведомился Кабанов. Разве что не высморкался при этом. – А что? Фрегат – вещь хорошая. Побольше нашей бригантины будет. Значит, так. Посмотрим, как у него с маневренностью. Если ничего – то возьмем, если же хреновая, то пусть идет своей дорогой. Нам такой не нужен.

Мне сразу вспомнился наш самоубийственный поединок с фрегатом сэра Джейкоба. Я невольно посмотрел на остальных, но лица всех находившихся на квартердеке не выражали никакой тревоги. То ли они не поняли, то ли не вспомнили, то ли настолько уверовали в Командора, что все им стало нипочем.

– Ладно, с англичанами будем разбираться потом. Надо избавить испанца еще от одной мачты. К повороту!

Жан-Жак торопливо бросился к своим пушкам. Стрелял он, надо заметить, мастерски. Пусть до галиона было едва полсотни метров, но на легкой качке, да из музейных экспонатов...

Второй залп книппелями также оказался удачным. Грот-мачта разделила судьбу бизани. Галион сразу завилял на курсе, и нам стало труднее удерживаться за его кормой. О скорости уже молчу. Бригантина рвалась вперед, так и норовила обогнать изувеченный корабль, что пока не входило в планы Командора.

– На галионе! – Кабанов взялся за рупор, и его голос загремел над морем. – Предлагаю сдаться! Гарантирую жизнь! В противном случае оставлю без последней мачты!

Расстояние до испанца исчислялось несколькими десятками метров, и голос нашего предводителя должен был долетать до них без труда.

По нынешнему веку угроза была нешуточной. Лишенный хода корабль был обречен вне зависимости от исхода боя. Не мы, так любой другой мог бы с относительной легкостью отправить его на дно. Да хоть и не отправлять. Помогать попавшим в бедствие в здешних водах было не принято. Предоставить беспомощный галион собственной судьбе значило подписать испанцам смертный приговор с некоторой отсрочной. Не утопят – утонут сами при первом же шторме. Или вымрут от голода, как только кончатся продукты.

Но обещаниям сохранения жизни верить здесь не принято. Словами щедро разбрасываются все. Только дела затем не имеют к сказанному никакого отношения. Джентльмен – хозяин своего слова. Хочет – дал, хочет – забрал.

Да... Выбор, мать его! Ничуть не лучше, чем у нас на острове.

– Долго ждать не буду! – Видно, Кабанов не был уверен, что наши противники знают, сколько длится минута.

Так и хочется сказать: над морем повисло напряженное молчание.

Ложь. По-прежнему звучат короткие команды, матерятся за работой матросы, плещутся волны, хлопают паруса...

Галион рыскает из стороны в сторону, и нам в свою очередь приходится прилагать немало усилий, чтобы удержаться за его кормой, не выскочить невзначай под огонь его бортовых орудий.

Оглядываюсь на своих спутников. Командор невозмутим. Лицо Гранье дышит азартом. Кузьмин у руля спокоен и деловит. Так же деловиты Сорокин и Ширяев. Один Валера ощутимо волнуется, хотя и пытается держать себя в руках.

Сам я тоже напряженно жду. Неужели придется карабкаться на чужую палубу с саблей в руке, пытаться кого-то зарубить, парировать чужие удары? Я же не воин. Вдохновения в бою не испытываю. Придется или нет?

– Сдаемся! – доносится крик с галиона.

– К абордажу! Пленных не трогать, но быть начеку! – рявкает Кабанов.

Сорокин и Ширяев торопливо несутся на палубу. Туда, где готовятся к возможной схватке флибустьеры.

– Может, лучше высадить призовую команду на шлюпках? – предлагает Гранье. – Еще всадят нам всем бортом!

– Не всадят! – отмахивается Кабанов. – Для боя они уже непригодны.

Вернее всего, Сергей впал в азарт и теперь хочет во что бы то ни стало взять на абордаж своего первенца. Нагло, забывая про возможный риск.

Бригантина стремительно скользит к галиону. Летят абордажные крючья. Командор первым перепрыгивает на чужую палубу.

Испанцы стоят понуро, явно не знают: правильный ли выбор сделали? Может, было бы лучше бороться до конца?

И как только они совсем недавно ухитрились завоевать полмира? Такое впечатление, что сейчас их бьют в Архипелаге все, кому не лень.

Я тоже деловито перебираюсь на палубу галиона. На такой большой парусной посудине бывать пока не доводилось.

Впрочем, что значит большой? В нашем старом мире иной буксир наверняка будет покрупнее. Разве что в сравнении с нашей бригантиной...

Капитан, расфранченный идальго с закрученными кверху усами, стоит впереди, положив руку на шпагу. То ли хочет отдать победителю, то ли все-таки собирается помахать ею.

Командор кланяется в лучших традициях века, дожидается ответного «реверанса» и коротко осведомляется:

– Груз?

Английским идальго не владеет, и беседа идет через Калинина. Тем временем флибустьеры разоружают испанцев. Деловито, без злобы.

– Посматривайте за английским фрегатом, – тихо говорит Командор по-русски.

Предупреждает весьма кстати: с фрегата явно заметили, что наши корабли сошлись, и теперь направились сюда. Хорошо хоть, что дело это достаточно долгое, и время у нас еще есть.

– По рюмочке вина? – Интересно, испанец старается сохранить хорошую мину при плохой игре или дожидается прибытия союзника?

– Благодарю, но я на работе, – с непередаваемой иронией отказывается Кабанов.

Галион – корабль многоцелевой. Это вам не пришедшие ему на смену линкоры, использовавшиеся лишь в качестве ударной силы флота. Почти вся торговля с Вест-Индией, вернее, не столько торговля, сколько вывоз из колоний всего ценного, идет через короля и его приближенных. А они используют вместо специальных грузовых судов боевые корабли. Оно и безопаснее, учитывая количество пиратов на испанских коммуникациях. «Наш» галион попутно перевозит пользующийся огромным спросом в Европе табак, но есть и серебро, и золото.

– У вас очень меткие канониры, – делает комплимент идальго. – Так точно попасть...

– Богатая практика, – слегка пожимает плечами Командор.

О том, что мы использовали нехарактерные для данного времени снаряды, он, по понятным причинам, предпочитает умалчивать.

– Табак грузить? – подскакивает Билли.

В Европу мы пока не собираемся, здесь же зелье стоит немного. Но все ж добыча...

– Сколько успеем, – кивает Кабанов.

Проблема в том, что нас очень мало. Считая с теми, кто нанялся после Гранье, не наберется и восьми десятков. На галионе людей в семь-восемь раз больше. Часть нашей команды во главе с Ярцевым остается на бригантине, большинство стережет запертых в кубрики пленных, и для погрузочных (вернее, отгрузочных) работ остается совсем немного.

Можно было бы использовать хозяев, да уж больно их много. Вдруг придут в себя да затопчут нас и не заметят?

Очевидно, Командор думает так же.

– Юра, не стой как незваный гость. Присоединяйся, – говорит он мне.

Да! Давненько я не работал грузчиком. С другой стороны, чем больше унесем, тем больше будет доля каждого. Как там в старом армейском анекдоте? «Кто больше унесет: конь или прапорщик?» Ответ: «Если на склад, то конь».

И вот наша компания из полутора десятков прапорщиков старательно обеспечивает себе безбедную старость.

Если бы это было возможно с одной попытки!

Не успеваем. Табака еще много, но Кабанов предупреждает:

– Все! Уходим!

В последний раз перебираюсь со своим грузом на родную палубу. Кое-как перевожу дыхание и лезу на квартердек. Оттуда вижу, как Кабанов галантно раскланивается с испанским капитаном и на прощание говорит:

– Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, еще увидимся!

После чего следом за Аркашей перепрыгивает к нам:

– Отваливаем!

Это тоже искусство. Но и мы уже не новички. Паруса хлопают, ловя ветер, и борт галиона потихоньку уплывает назад.

– С почином, господа! – по-русски говорит Кабанов.

Фраза обращена к нам. Остальным уже приходилось пиратствовать, но для нас это внове.

Тем временем с противоположной стороны галиона показывается британский фрегат. Он идет на всех парусах полным ходом, и до него от силы пара кабельтовых. Отчетливо видна фигура крылатой женщины под бушпритом.

Мы провозились слишком долго и теперь с легкостью можем сами превратиться в добычу.

Сердце у меня начинает тревожно биться. Очень уж знакомая картина, даже флаг развевается тот же.

Что-то еще кроме флага привлекает мое внимание. Приглядываюсь и вижу раскачивающегося на рее повешенного.

Кто был этот бедолага? Попавшийся в плен флибустьер или провинившийся невзначай матрос? Со своими англичане не церемонятся и подвешивают по любому случаю из-за малейшего пустяка. Официальный список пустяков такой, что перед ним меркнет даже перечень государственных тайн в приснопамятные советские годы.

– Догонит – будет наш. Нет – его счастье, – на скверном французском говорит Командор.

Люди дружно смеются в ответ, словно взять фрегат – раз плюнуть, да только возиться неохота.

Дух бывалых моряков высок. Удачное дело породило уверенность в своих силах, на Командора же теперь смотрят, как на бога.

Фрегат становится ближе. Мы только набираем скорость, он же сделал это давно.

Командор смотрит внимательно, прикидывая, то ли принимать бой, то ли все-таки удастся уйти.

Насколько я понимаю, от боя его удерживают лишь неизбежные потери. Все-таки не галион, маневренность у англичанина должна быть неплохая.

Так мы и идем, в каких-нибудь восьмидесяти метрax друг от друга. Носовых орудий на фрегате нет, сделать нам он ничего не может, но оттуда несколько человек открывают огонь из ружей.

Попасть на качке из мушкета! Оптимисты!

Они и не попадают.

– Стрелки! – презрительно фыркает Кабанов, берясь за фузею.

Он тщательно целится. Выстрел – и один из англичан падает.

Наши ревут от восторга.

Фрегат начинает понемногу отставать. Его капитан решается на последний шанс и кладет свой корабль вправо, чтобы достать нас бортовым залпом.

Мы немедленно поворачиваем в ту же сторону. Наша бригантина намного маневреннее, и при этом нам удается выиграть дополнительное расстояние.

– Такой корабль нам не нужен, – делает вывод Командор. – Пусть катится своей дорогой!

Катиться своей дорогой фрегат не желает, предпочитает нашей. Он упорно следует за нами, хотя отстает все больше и больше. К вечеру англичанин превращается в парус на горизонте.

Хорошо!

Люблю море, паруса, схватку со стихией. Если бы при этом не надо было вступать в бой с людьми, я, наверное, был бы полностью доволен жизнью. А так...

8

Наташа. Ждать да догонять...

– Петр Ильич! Наконец-то! Где вы были?

В ответ Лудицкий посмотрел на Наташу с такой укоризной, словно это не он, а она пропала на весь день и не подавала о себе никакой вести.

Бывший депутат думы, известный партийный деятель, член всевозможных комиссий несколько похудел, осунулся и уже не имел прежнего импозантного вида. Этому немало способствовала и одежда. Вместо дорогого костюма – холщовые штаны и грязная блуза, на ногах – рваные туфли, разве что не подвязанные веревочками, на голове – обгрызенная соломенная шляпа с неровными полями.

Но и помимо внешности в Лудицком произошли ощутимые перемены. В нем больше не было прежней самоуверенности человека, которому позволено без малого все. Напротив. Взгляд бывшего депутата стал блуждать, как у нашкодившего кота, плечи опустились, в уголках губ пролегла горькая складка. Он словно постоянно ожидал окрика, причем окрика недоброго, грозящего всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями, и потому старался стать как можно невзрачнее и незаметнее. Только наедине с женщинами Петр Ильич порой напоминал прежнего властителя жизни, да и то лишь в той степени, в которой тень напоминает человека.

– Я был у наших женщин, – наконец ответил Лудицкий. – Это вас Кабанов устроил с максимальным комфортом, одних, а остальных поместил всех вместе.

– Об остальных женщинах должны беспокоиться остальные мужчины, – мягко произнесла Наташа. – Сережа и так делает все возможное. Но он же один.

Ей самой было несколько неловко от сознания своего особого положения. Но на этом особенно настаивал Кабанов, считающий, что его женщины должны быть устроены лучше всех.

Впрочем, понятие комфорта относительно. В своем времени Наташа и Юля жили намного хуже всех остальных уцелевших пассажирок, но даже у них в квартирах были все положенные удобства. Газ, свет, холодная и горячая вода, канализация... Здесь же их так называемое отдельное жилище представляло собой небольшой домик с погребом, колодцем и нужником во дворе. Одна большая общая комната и три поменьше, одну из которых занимала жена Ширяева с ребенком, кухня с примитивным очагом да чуланчик для прислуги – вот и все.

По сравнению с обычной городской квартирой начала двадцать первого века – пристанище бомжей. Если же вспомнить тюрьму на Ямайке или мало чем уступающий тюрьме кубрик на той, захваченной первой бригантине, то можно было считать это хоромами. Тем более что на всех остальных женщин, тех, которые еще не смогли найти новых спутников жизни, приходился один общий дом, несколько побольше этого, однако сколько в нем сейчас жило человек!

Понятно, что женщины завидовали бывшим стюардессам, кое-кто – черной завистью, да только что возразишь?

Мужья погибли, вокруг чужой мир, и последняя надежда – Кабанов, он же Командор. Другой на его месте бросил бы случайных попутчиц как ненужную обузу, а он продолжает возиться, старается обеспечить, насколько возможно, сносные условия существования.

Ругать Командора женщины не могли. Разве что втихомолку обсуждали его уровень нравственности и вкус. Но когда в женском коллективе обходилось без этого?

– Вы, кажется, Петр Ильич, тоже живете отдельно? Да еще в отличие от остальных мужчин не рискуете своей жизнью, добывая пропитание? – Вышедшая на звук голосов жена Ширяева совковыми комплексами вины не страдала.

– Я не какой-нибудь пират. Я честный человек! – Лудицкий хотел произнести это гордо, а вышло жалко и глупо.

– Значит, пользоваться добычей пиратов – это честно, а ходить за нею в море – нет? – едва не вспылила Вика.

Если что и несколько удержало женщину, так это жалкий взгляд депутата. Всё равно что беззащитную собачонку пнуть.

– Пока никто ничего не добыл, – как можно мягче произнес Петр Ильич. – Может, их самих добыли.

И тут же прикусил язык. Однако было уже поздно.

– Это тебя любая шавка добудет, слизняк убогий! – не сдерживаясь, выкрикнула Вика. – За чужими спинами спрятался, да еще охаять норовит! Вот подожди, вернутся наши, скажу, так мигом тебе копыта в задницу вобьют, а рога на стенку вместо украшения повесят! Нашелся тут, индюк недорезанный! Педераст вонючий!

Последнее явно не соответствовало действительности. В гомосексуальных связях Петр Ильич не был замечен ни разу. Имел жену, порою ходил в баню с девочками, благо удовлетворить и получить удовольствие – понятия разные. Но в данном контексте слово говорило не о сексуальной ориентации, а о социальной, доведись человеку попасть в обстановку, от которой по популярной пословице зарекаться не принято.

Да и в жене Ширяева говорила не уверенность в ушедших, а безумная надежда на их успех. Только удача сулила выживание, если же нет...

– Вика, успокойся, Вика! – попыталась успокоить разошедшуюся женщину Наташа.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.