Тополята

Владислав Крапивин

Тополята

Первая часть

Прозрачные паруса

Про кошек

Тенька и мама играли в шахматы.

В комнате, которая называлась «вахтерка», стоял мягкий полусвет. На улице был май, но клены за решеткой широкого окна качали уже совсем летние, широкие листья. Солнце пробивалось через них лучами-спицами. Лучи раскидывали пятна, похожие на зеленоватых бабочек. Эти бабочки ползали по стенам со списками обитающих в общежитии студентов, по обшарпанному компьютеру и белому телефону. По календарю с картиной «Сестрица Аленушка». По клетчатой доске. И по маме…

Тенька стоял коленями на скрипучем стуле, а животом лежал на краешке стола. Мама сидела напротив. Поглаживала волосы – они коричневым крылом закрывали половину лица. Мамин правый глаз глядел на доску сосредоточенно, а левый – сквозь волосы – хитровато. И не на шахматы, а на Теньку.

Мама сказала:

– Тоже мне, Карпов и Каспаров. Твои хитрости я вижу на пять шагов вперед. И конем не пойду, даже не надейся. А пойду вот этой пешкой…

– Ну и пожалуйста… – Тенька уперся локтями в стол, а пальцами сгреб в два хвоста отросшие лохмы под затылком. Подергал… Хитростей никаких Тенька не замышлял – если они и получились, то сами собой. Но пусть мама думает, что он строит коварные планы.

Игроки они – и мама, и Тенька – были так себе. Теньку зимой научил шахматным премудростям дворник Виталя. То есть не премудростям, конечно, а самым простым правилам игры. Но для начала хватило и этого. А Тенька научил маму. Теперь было занятие, когда мама дежурила на посту, а он, Тенька, оставался ночевать с ней – чтобы мама не скучала и чтобы… ну, в общем, «не вспоминала прошлое»…

Кроме шахмат имелись тут и другие развлечения. Но телевизор с его стрельбой, взрывами и рассуждениями про экономический кризис осточертел и Теньке, и маме. Можно включить компьютер, однако «игрушек» в нем немного, а своих дисков у Теньки не водилось. Откуда они у третьеклассника, для которого мать наскребает деньги лишь на школьные обеды?

Иногда удавалось выудить «игрушку» в Интернете. Только Теньке больше нравилось шарить в Сети не ради игр, а просто так, наугад. Чего там только не нароешь! Однако не всегда имелась такая возможность. «Ящик» был подключен к институтской сети, работал бесплатно, но по вечерам Интернет часто отключали. Дядьки из ЦМК (Центр местных коммуникаций) объясняли: «Это чтобы молодежь не слишком увлекалась и не валяла дурака…»

А шахматы не отключишь! Вот они – гладенькие, блестящие, полностью тебе послушные…

Ну, и, разумеется, нельзя отключить книжки! Те, которые рядом, на полке…

Надо сказать, что книжное чтение Тенька освоил не сразу. И приохотился к нему опять же благодаря Интернету. Однажды на каком-то сайте увидел он картинки про странных, инопланетных, зверей и девчонку в скафандре. Оказалось, что это повесть «Девочка с Земли». Прочитал полстранички, потом еще… И вдруг понял, что одолел повесть целиком! Раньше сроду такого не бывало! В прошлом году, случалось, канючил: «Ма-а, почитай…» Потому что замечательно сидеть у лампы и слушать про Изумрудный город, про Герду и Кея, про Мумми-троллей и царя Салтана… Но не всегда у мамы было время (и не всегда было настроение). «Большущий парень, девятый год! Я в твоем возрасте сама читала «Капитанскую дочку» и «Дон Кихота»! Неужели трудно взять книжку?» – «У меня не получается!» – «А ты пробовал?» – «Пробовал! У меня на книжки ал… рел… гри…» – «Чего-чего?» – «Это… ал-лер-гия…» – «А на ремень у тебя нет аллергии?»

Вот так! Чуть что – сразу про ремень. А сама хоть бы раз в жизни хлопнула… «Стыд на весь белый свет! Книжек боишься больше, чем тараканов!..»

Тараканов Тенька боялся до остановки дыхания… Вообще-то вовсе не был он трусливой «маминой деткой». К незнакомым псам подходил без страха, по высоченным тополям и крышам лазил, как обезьяна, нырял с трехметровой вышки на пруду и не очень робел во время драк, хотя и не лез первым… Но эти коричневые усатые твари! А если такой попадет за шиворот?.. «Ма-ма-а!!»

«Не люблю книжки, потому что они как учебники…» – объяснял Тенька. – «Но ведь учебники-то все равно ты читаешь!» – «Ну, не для радости же! А чтобы двоек не нахватать!» – «Совершенно непутевая личность…» – «Ага…» – «Давай, подстригу хотя бы…» – «Не-а…»

Оказалось, что в Интернете не одна повесть про девочку Алису, а несколько. Тенька у монитора дышал радостно и азартно. Однако вредные дядьки в ЦМК (тыщу тараканов им в штаны!) повадились выключать Сеть все чаще. Однажды Тенька пожаловался на это безобразие Витале. Тот удивился:

– Если ты такой читатель, почему в библиотеку не сходишь? В двух кварталах…

Тенька объяснил про «ал-лер-гри-рию» (тьфу!). Виталя – добродушный, толстый, рассудительный – не стал говорить про ремень, а повел Теньку в свою дворницкую «контору». Достал с полки плоскую штуку с экраном.

– На, пользуйся. Только недолго, с неделю. А то у меня там конспекты. Скоро сессия…

– Это что?

– Сессия? Дай тебе Создатель не ведать такого подольше…

– Про сессию я ведаю. Это что?

– Называется «наладонник». Здесь записано полтыщи книг. Включаешь «Содержание», выбираешь, чего хочется… Сиди и читай, раз уж привык с экрана.

Мама удивилась:

– Как это Виталий доверил тебе такую дорогую вещь?

– А чего? Он всем все доверяет. И велик, и видеокамеру… Только Изольда на него всегда скребет: «Непонятно, почему дети к нему так липнут! Чему он их там учат, в своей конуре с метлами? Куда смотрит участковый!..» Зануда…

Мама не стала укорять сына. Она не хуже ребят знала, кто такая соседка Изольда Кузьминична. Были времена, когда эта «Изя-Кузя» и про маму говорила гадости…

Тенька обалдел от множества замечательных историй в плоской коробке с экраном. Он успел прочитать «Белеет парус одинокий», «Остров сокровищ» и «Приключения Портоса» (про собаку). Потом пришлось отдать наладонник Витале. Со вздохами.

Виталя пожалел Теньку. Нет, наладонник он Теньке больше не дал (сессия же!), но сказал:

– Что-нибудь придумаем. Зайди через пару дней…

Тенька зашел.

– На… – Виталя протянул ему штучку, похожую на футлярчик с губной помадой.

– Это че? – удивился Тенька.

– Не «че», а «что»…

– Ага, мама тоже всегда поправляет…

– Потому что мама культурная женщина… А это флэшка. Не видел такие, что ли?

– Не-а…

– Была у меня про запас, да ладно, так и быть… В ней те же книжки, что в наладоннике, вчера скачал. Ее надо подключать к компьютеру. Воткнул и читай…

– Такая маленькая…

– Маленькая да удаленькая. Бери…

– Надолго? – осторожно спросил Тенька.

– Насовсем… – вздохнул Виталя (видать, было все же немного жаль). – Можно, конечно, перекачать на жесткий диск, но ведь у вас казенный компьютер. Отберет начальство – и опять сиди на бобах. А с этой игрушкой надежнее, подключайся где хочешь…

– Уй-я-а… – с тихим восторгом выдохнул Тенька. В этом выдохе было и «большущее спасибо», и «Виталя, ты чудо что за человек», и «теперь заживем»…

Так Тенька стал владельцем библиотеки, спрятанной в пенальчике размером с мизинец. Теперь он сидел у монитора каждый вечер и млел… Но большие радости не бывают долгими, через неделю компьютер испустил дух. Сколько ни нажимай кнопки, даже не мигает, молчит, как ящик от посылки. Виталя говорил: «Подключайся, где хочешь». А где?! Раньше, при отце, дома тоже был компьютер, но что вспоминать прошлое… Пришел недовольный парень из ЦМК, сказал: «Требуется длительная профилактика» и забрал компьютер с собой. Вот сиди и кукарекай…

Мама, однако, не огорчилась.

– Может, наконец научишься нормальные книжки читать…

– Где они нормальные-то?

– Дома полная этажерка.

– Ага, всякие «Войны и миры», нудятина…

– Сам нудятина… А вчера я принесла целую пачку. В библиотеке у Миры Яковлевны списывали старые экземпляры, я у нее выпросила кое-что…

Тенька надул губы. Но когда вернулись с дежурства домой, все-таки начал перебирать лежащую на подоконнике стопку. Повезло! Нашлись веселые рассказы писателя Сотника, которые Тенька не дочитал на компьютере. Он решил узнать, чем кончилось дело с подводной лодкой Вовки Грушина, начал листать. Оказалось, бестолковый Вовка чуть не потонул. Потому что не знал, кто такой Архимед и какой у него закон подводного погружения. Тенька-то знал, хотя и второклассник. Про это прошлым летом рассказал пацанам Виталя, когда помогал им испытывать на пруду модель батискафа (модель сгинула в глубине, и тогда-то Виталя просветил испытателей насчет великого древнего ученого).

Тенька похихикал над необразованным Вовкой (и порадовался, что бедняга все же остался жив), а потом, по инерции, потянул еще одну разлохмаченную книжку. Оказалось, что это «Приключения Буратино». Тенька не раз видел кино про Буратино, и оно было замечательное. Казалось бы, зачем читать, когда и так все известно. Однако Тенька зацепился глазами за первые строчки и… прочитал историю про золотой ключик не отрываясь. Потому что, когда пыхтел над страницами, казалось, что кто-то добродушный, слегка лукавый, сидит рядом на старой диван-кровати и негромко проговаривает строчку за строчкой. Будто приглашает побеседовать…

И с таким вот ощущением – словно рядом собеседник – Тенька за несколько дней освоил «Принца и нищего», «Расмуса-бродягу», «Пещеру капитана Немо»…

– Мам, какой идиот велел выбросить эти книжки?!

– Что за словечки!.. Пришла комиссия, распорядилась. С комиссией не поспоришь. Сказали: они старые, в них много микробов…

Подумаешь, микробы! Не тараканы же!..

Наконец компьютер вернули. И Тенька сразу воткнул флэшку… Но с флэшки-то читать можно только у мамы на работе, а книжки – они всегда под рукой! Жаль, что скоро они кончились.

Тенька сходил в библиотеку к Мире Яковлевне, сказал, что он сын ее знакомой, Ирины Матвеевны (Ну, той, которой вы подарили старые экс-зыл-мпляры»), и спросил: нет ли еще ненужных книг. Мира Яковлевна – худая, седая, очкастая – воздвигла очки на лоб и сказала «нет-нет, что ты, это не полагается», но потом… приложила палец к губам и вынесла тяжелый пластиковый пакет.

– Но только никому ни слова. А то меня с тр-реском выгонят с работы…

Тенька не поверил, что выгонят (да еще с тр-реском), но поклялся: мол, никому ни словечка. И уточнил:

– А маме можно?

– Маме можно, мы сообщники…

Конечно, Тенька мог бы получать книги в библиотечном абонементе, на время, но когда они свои, постоянно рядом, это в тыщу раз интереснее…

В новой порции книг оказались «Рассказы о животных» писателя Куприна. «Белый пудель», «Слон» и всякие другие. Теньке нравилось читать о зверях и птицах. А в этой книжке особенно пришелся по душе рассказ «Ю-ю». Казалось бы, ничего там особенного, никаких приключений, простенькая история о жизни кошки. Но кошка была такая преданная, такая ласковая, что будто присела сбоку от Теньки и потерлась мордашкой о его штанину…

– Мам, давай заведем наконец кошку…

– Что?.. Ладно, подумаем…

– Ты всегда одно и то же: «подумаем», «посмотрим…»

– Вот если кончишь третий класс без троек…

– Ма-а! Это же нечестно! Ты же знаешь, что без троек не кончу!

– А ты постарайся… Тебе мат…

– Как это мат?.. А, ну ладно… – Тенька видел, что мата легко избежать, но не стал спорить. Может, выигрыш сделает маму сговорчивей. Он сгреб фигуры.

– Видишь, как я тебя игре научил! А ты из-за кошки упрямишься!

– Ты после рассказа Куприна влюбился во всех кошек на свете…

– Всех я всегда любил. А теперь мне бы только одну… Я лягу спать, а она устроится у меня на пузе и будет урчать…

– Тощая и шелудивая…

– Наоборот! Гладкая и сытая!.. М-а… Назовем ее, как в книжке, Ю-ю…

– Ю-ю на голову мою… Тебе радость, а мне – кормить и убирать…

– Сам буду! Вот увидишь!

– Хорошо, посмотрим…

– Опять!

– Ну, не сию же минуту решать этот вопрос!

– Но скоро, ладно?

– Посм… Кто там еще?

В дверь настойчиво заскреблись.

– Это Сима! – Тенька прыгнул к порогу, оттянул на себя тяжелую дверную створку. За ней стоял серый кудлатый пес. Размером с большую овчарку и даже слегка похожий на нее. Но совершенно беспородный. Понюхал мешковатую Тенькину штанину и махнул хвостом.

– Явился красавец, – сказала мама. – Тебе здесь что? Вахта или благотворительная столовая?

Сима снова махнул хвостом, будто давал понять, что одно другому не мешает. Мама достала из тряского холодильника газетный сверток. В нем (Тенька знал) были остатки рыбного пирога, обрезки колбасы, кусок холодца и надкусанная котлета, которая вчера не понравилась Теньке.

Сима помахал хвостом третий раз.

– Не вздумай лопать прямо здесь, – предупредила мама. Впрочем, это она для порядка. Мама знала, что сверток с едой Сима утащит на пустырь за кочегаркой. Там, среди дырявых бочек и ржавых контейнеров, обитало его семейство – сам Сима, его жена Динка, ее взрослый брат и четверо жизнерадостных щенят. Сима для порядка рыкнет на родичей, чтобы большие не оттирали маленьких, а щенки быстро растреплют сверток и в одну минуту растащат на порции, слопают гостинец. Взрослые вздохнут, но отнесутся к этому с пониманием: о малышах здесь принято заботиться.

Это собачье племя отличалось добродушием. Ни на кого не гавкали, хотя Изольда Кузьминична не раз говорила участковому, что «соседство четвероногих террористов» добром не кончится. И что давно пора вызвать «представителей соответствующей службы», чтобы те забрали бесприютных животных в собачий питомник, а то и «куда подальше». Участковый, подпоручик внутренней службы Куликов (всегда серьезный и озабоченный массой неразрешимых задач), соглашался. Но «представители» приезжали только один раз. Сима перед их появлением увел всю родню в глухие кленовые заросли на берегу речки Таволги. Теньке казалось, что Симу предупредил Куликов. Тенька даже спросил про это Виталю, и тот ответил:

– Не исключено… – Он и Куликов были добрые знакомые.

А Сима себя и свое семейство бесприютными не считал. Пустырь был для него «родовым поместьем». Летом вольготно и зимой не холодно, потому что вдоль кочегарки тянутся теплые трубы. А от дождя и ветра можно укрыться в бочках…

Сима вежливо удалился с пакетом в зубах.

– Мама, я погуляю. Шурик Черепанов обещал дать велик покататься…

– Ты же говорил, что этот Шурик жадина…

– Раньше был жадина, а сегодня сказал: «Если хочешь, бери и катайся». Наверно, потому что воскресенье…

– Не носись как угорелый, а то шею свернешь…

– Не сверну… А кошку заведем?

– Сгинь сию минуту!.. Долго не болтайся, иди со двора не сюда, а домой. Разогрей пельмени, потом садись за уроки.

– Мам, ну какие уроки! Скоро каникулы! Ничего уже не задают.

– Так я и поверила! Задают до последнего дня…

– Ну, это в нормальных классах. А мы же беспризорные! Анна Евсеевна сейчас на больничном, а Зиночке в ее третьем «А» своих забот хватает. С нами она дополнительно…

– Что еще за «Зиночка»! Зинаида Ивановна!

– Ага, я и говорю… А как насчет кошки?

– А как насчет троек?

– Ну, разве это жизнь? – скорбно проговорил Тенька.

Айзенверкенбаум

Он около часа мотался по окрестным переулкам и дворам на дребезжащем складном «Кузнечике» Шурика Черепанова.

Дворов было два – оба широкие, мощенные гранитными плитами. Из щелей среди плит вырастали подорожники, сурепка, мелкие ромашки и, конечно, одуванчики. Сейчас они буйно цвели – этакая солнечная россыпь. Соединялись дворы дорожками, каменными лесенками и травянистыми тропинками, ведущими через проломы в низком заборе из старинного кирпича. Верх у забора порос репейником и мелкими березками.

Если встать лицом на север, слева будет Макарьевский двор, справа – Карпухинский. Так в давние времена именовались две усадьбы, построенные в старинном стиле – с колоннами и львиными масками (Виталя говорил, что стиль называется «классицизм»). Усадьбы горного генерала Карпухина и владельца золотых приисков Макарьева сохранились до сих пор, только сильно обшарпанные, с побитыми фасадами и обвалившимися балконами. Но издалека они все еще казались красивыми, особенно в свете закатных лучей. В одном здании были институтские конторы и склады, в другом общежитие. Эти трехэтажные особняки боковыми сторонами выходили к Городскому пруду (он образовался в давние времена, когда перекрыли плотиной небольшую реку Таволгу). А с другой стороны дворы замыкал желтый шестиэтажный дом. Его построили полвека назад. Во времена своей молодости дом считался очень удобным и, как говорится, «престижным». В нем уже тогда были квартиры с ванными и лифт…

В этом-то доме, в двухкомнатной квартирке на шестом этаже, и обитал третьеклассник Тенька Ресницын – сперва с мамой и отцом, а потом только с мамой (так уж вышло).

Кстати, в имени «Тенька» не было ничего особенного. Когда родился, отец настоял, чтобы назвали сына Степаном. Любил подбрасывать его к потолку и приговаривать: «Ах ты? Стенька-разбойник, таволжский атаман…» Но сын свое имя не выговаривал, называл себя просто «Тенька». «Ну, как хочешь», – согласился в конце концов отец. А мама была даже рада: ей не хотелось, чтобы в сыне пробуждалось что-нибудь разбойничье. Она вообще мечтала о девочке, об Аленке, ну а раз уж появился мальчишка, то пусть будет не сорванцом, а воспитанным ребенком.

Из сына не получился очень воспитанный ребенок. Но и сорванцом Тенька не был – за исключением нескольких случаев, о которых речь впереди…

Старые дворы лежали в центре города, их обступали многоэтажные кварталы. Городским властям давно хотелось расчистить это место, срыть старинные усадьбы – столько места для современных супермаркетов и автостоянок! Но Карпухинский и Макарьевский особняки находились под охраной закона, памятники старины. Любители городской истории предлагали устроить здесь музейный комплекс, и мэр по фамилии Блондаренко каждый раз кивал: «Да-да, вы правы. Но где взять на это средства?» Однако, чтобы выстроить «Центр-Сити» на другом берегу Городского пруда, Блондаренко средства нашел. Распорядился снести кварталы с причудливыми деревянными домами, фонтанами, садами и старым театром и возвести на этом месте небоскребы, как за границей.

«Но вы же губите исторический центр!» – говорили ему многие жители города. «Мы строим новый центр! – отвечал мэр Блондаренко. – Мы делаем историю своими руками». – «Но вы уничтожаете бесценную старину!» – «Вовсе нет! – возражал Блондаренко. – Я ее люблю. Ведь это именно я настоял, чтобы городу вернули историческое название!»

В двадцатом веке, после всяких революций и переворотов, город получил имя Колыбельцев – потому что «колыбель металлургии». И все привыкли к этому названию. А к тому, которое недавно вернули городу, привыкнуть было трудно: «Айзенверкенбаум»! Говорят, что это наименование изобрел основатель Империи самодержец Петр Алексеевич, он любил иностранные слова. На русский язык имя города переводилось вроде бы как «Растущее железное производство». Бред какой-то. Ну, с его величеством было не поспорить, однако сейчас-то зачем повторять старую дурь?.. Многие говорили по-прежнему «Колыбельцев», и станция железной дороги называлась так же…

Ну, вот, название мэр вернул старое, а дома принялся возводить новые. Этакий бетонно-стеклянный ансамбль в двадцать и даже тридцать этажей. А в середине похожего на маленький Чикаго нагромождения возвысилась шестидесятиэтажная башня. Горожане дали ей имя – Зуб. Пытались приклеить и другие имена (в том числе и не совсем приличные), но прозвище Зуб оказалось самым подходящим. Башня торчала, будто длинный клык в неровной челюсти. Издалека это смотрелось внушительно и в синем пруду отражалось даже красиво. Особенно когда на Сити падали вечерние лучи. Но беда в том, что у строительных компаний, которыми командовали друзья мэра, не хватило денег. «Сами понимаете, кризис, – разводил руками городской голова. – Вот придет время стабильности, и тогда…»

Когда придет это светлое время, никто не знал. А пока многоэтажный Сити оставался пуст. Снаружи он выглядел отстроенным, но внутри не было отделки, лифтов, отопления, и лампочки горели только от временной проводки. Поэтому никакие фирмы не хотели устраивать там свои конторы, никакие жильцы не желали покупать квартиры в многоэтажных громадах.

Мужички за доминошными столами и бабки на лавочках поговаривали, что скоро, мол, эту безхозную жилплощадь освоят бомжи. И потом их оттуда уже не выкуришь. Но бомжи не спешили заселять громадные многоэтажки и центральный небоскреб. Отпугивало их странное опасение. Словно лежало над кварталом «Центр-Сити» заклятие. Те же бабки говорили, что «там нечисто». Вот и голуби над высотными корпусами не летают, а вороны там каркают как-то по-особенному…

Виталя дал всему этому научное объяснение. Однажды, когда в дворницкой собрались несколько ребят и речь пошла о замороженном строительстве, он сказал:

– Не только в деньгах тут дело. Оказалось, что порода под зданиями ненадежная, может поехать. Вот господин Блондаренко и трясется теперь: не пришлось бы отвечать.

– Но ведь там скальный массив! – удивился кудрявый шестиклассник Игорь Лампионов, который был очень образован.

– Скальный-то скальный… – отозвался Виталя. – Да ведь бывает, что планетные массивы делятся на слои. Называются – «тектонические плиты». Эти плиты миллионы лет лежат неподвижно, а потом изнутри земного шарика поднапрет давление – и сразу начинается: вулканы, землетрясения, цунами. Вон их сколько на Земле в нынешние времена… А в наших краях геологи недавно как раз обнаружили возможность… как это они выразились? «Локальных тектонических сдвигов»… А Зуб-то и все его соседи построены без учета этих опасностей. Посыплются – и придется отвечать. Блондаренко узнал про такое дело и начал метать икру…

– Какать козьим пометом, – заметил восьмилетний смуглый Егорка Лесов. Он любил все уточнять.

– Егор! – ненатурально возмутилась шестиклассница Эвелина Полянская. Она была очень воспитанная (или старалась казаться такой).

– А че я сказал? – удивился Егорка (тоже ненатурально).

Козий помет, как известно, похож на крупные кедровые орехи. Тенька представил Блондаренко за таким занятием в его мэрском кабинете, на ковре, и хихикнул. Но в то же время ощутил беспокойство. Казалось бы – с чего? Обломки до здешних дворов не достанут, в крайнем случае завалят пруд, но потом их все равно разгребут. Жильцы в Зубе не водятся, никто не пострадает…

Но дело в том, что жильцы в Зубе все-таки водились, только никто про это не знал. Кроме Теньки.

В небоскребе жил Народец. И обитал он там благодаря именно Теньке.

Дело в том, что Теньке не только нравилось читать книжки. Ему нравилось их придумывать. Это были всякие приключения, будто бы тоже вычитанные в книгах, а на самом деле просто сложившиеся в Тенькиной голове. Ляжет в постель или присядет в сквере на лавочке, и эти истории начинают копошиться, «щекочут извилины».

Истории были про всяких сказочных героев маленького роста. Про домовых, которые раньше жили в деревянных домах на берегу пруда, а потом остались бесприютными. Про красных, как губная помада, обитателей планеты Помидор. Про ожившего пластмассового солдатика – он подружился с кузнечиком Енькой (похожим на Егорку Лесова). Про летучую мышь Генриетту, которая мечтала превратиться в ласточку (и в конце концов превратилась)… Ну и что здесь особенного? Мало ли кто, когда он третьеклассник, придумывает сказки? Но дело в том, что у Теньки все эти истории крепко застревали в голове. Их герои шебуршали там, болтали, иногда спорили и мешали Теньке думать о других делах. Им было тесно. И тогда Тенька решил переселить всех этих гномов, попрыгунчиков, заблудившихся шахматных пешек, дюймовочек и оловянных рыцарей в другое место. Можно было бы просто сказать: «Идите вы от меня подальше, надоели!» Но это получилось бы нечестно: придумал, а потом валите на фиг! Он их все-таки любил, хотя порой и сердился…

Но куда девать эту шебуршащую толпу?

Однажды Тенька глянул через пруд, на торчащий в синеве Зуб, и подумал: «А что! Подходящее место! Всем хватит жилплощади…»

Чтобы придуманные малыши не обижались, Тенька решил все обставить всерьез – как в еще одной книжке. Он решил переправить их через океан. Специально для этого построил кораблики из кусочков пенопласта. Чтобы все было по правде, Тенька сделал каждого выдуманного героя своими руками. Очень просто! Скручивал из бумажки трубочку, писал на ней имя и сажал такого пассажира на кораблик.

Бумажных путешественников накопилось много, корабликов пришлось мастерить больше десятка и посылать их в плавание несколько раз. Дело было в апреле, лед на пруду уже растаял, ветер по утрам догадливо дул с Тенькиного берега в сторону высоченных новостроек. Чтобы уберечь свою тайну, Тенька отправлял кораблики утром, перед школой, когда пусто вокруг. Белые суденышки с бумажными парусами резво убегали в дальний путь. И потом, возвращаясь из школы, Тенька ни разу не видел на серой шероховатой воде ни одного своего кораблика – ни вблизи, ни вдали. Значит, все добрались до места…

А через день после пятого, завершающего, отплытия Тенька узнал имя бумажного племени, которое поселилось в Зубе.

Дело было на уроке внеклассного чтения. Анна Евсеевна в тот раз не стала читать никакую книжку, а принялась рассказывать про свое детство. Оно, это ее детство, оказывается, протекало совсем неподалеку, на берегу пруда в Черемховском переулке.

– Какие были сады… Какие качели… Какие игры… Теперь никто уже не помнит, что такое «чижик», «двенадцать палочек», «вышибала»…

Народ протестующе зашумел: «вышибалу» знали.

– Ну и хорошо, – вздохнула Анна Евсеевна и добавила непонятно: – Значит, не все потеряно…

– А в футбол вы играли? – подкинул вопросик любопытный Гарик Сорокин.

– Ну, разумеется! Тогда это в каждом переулке…

– Нет, я не про то, что в каждом, а именно про вас, – въедливо уточнил Гарик. Кое-кто захихикал. Но Анна Евсеевна отозвалась невозмутимо:

– И я играла. А что такого? Я была не хуже мальчишек. Бывало даже, что дралась. С соседом Борькой Сазоновым…

– А драться нельзя! – обрадованно завопил стриженный и конопатый Лех Семейкин по прозвищу Запал.

– Конечно нельзя. Но я поняла это позже и сразу исправилась. А тогда мне было всего десять лет…

– А мне тоже десять! А вы вчера хотели написать в дневник!..

– Но я же не написала… Поэтому сиди тихо… А однажды мы с этим Борькой и еще с тремя мальчишками отправились в плавание на плоту. Плот был с мачтой и парусом из мешков. Борька сперва не хотел брать меня, потому что плохая примета – «женщина на корабле», – и мы опять подр… поспорили. Тогда он взял. Только велел надеть резиновый надувной круг. Тут я не возражала, подчинилась морской дисциплине… И мы поплыли с ветерком вдоль берегов…

– И были приключения? – спросил Гарик Сорокин.

– Были. Но уже дома. Потому что соседи сообщили нашим родителям о плавании… Все равно никто из нас не жалел об этом путешествии, оно получилось восхитительным… И вообще это было замечательное время. До сих пор помню наши старые кварталы. И жалею, что их снесли. Пусть меня критикует начальство, но я всем говорю, что нынешняя новостройка на берегу – будто кость в горле у города. Особенно торчащий выше всех дом. Небоскреб-инородец…

Теньке сперва послышалось: «Небоскреб и народец»… В самом деле! Там живет его, Тенькин, Народец!

Потом он, конечно, понял, о чем сказала Анна Евсеевна. Однако то, что услышалось вначале, понравилось больше и запомнилось крепко.

Конечно, выросший над берегом Зуб – не подарок для города, зато маленькому Народцу в нем удобно, просторно и хватает места для приключений. Совесть у Теньки была спокойна. До той поры, пока Виталя не сказал про возможность обрушения. Но… скоро Тенька прогнал из души опасение. В конце концов, если эти тик… тек… тонические плиты миллионы лет лежали спокойно, с какой стати они начнут двигаться именно сейчас?..

Надо было вернуть велосипед Шурику. Тенька подкатил к дому, задрал голову к балкону второго этажа:

– Шу-урик!

Тот выглянул, кивнул:

– Сейчас…

Вдвоем они повели «Кузнечика» к «стойлу», то есть к сараям, где у здешних жильцов хранилось всякое имущество. Шурик запер «коняшку», вернулся и вдруг сказал:

– Хочешь, пойдем к нам?

– Зачем? – Раньше Шурик Черепанов никогда не звал его к себе.

– Ну… так. Мама пирожки с капустой жарит…

– Не-е… Я не хочу.

То есть пирожки – это очень даже неплохо, но…

– Как я в таком наряде… Мама скажет: «Оборванец явился…» – Тенька пошевелил плечами с ветхими лямками комбинезона.

– Подумаешь! Не видала тебя мама, что ли?

Но одно дело, когда мама Шурика видела Теньку на дворе, среди потрепанной ребячьей компании, а другое – у себя дома, рядом с аккуратным, чистеньким сыном. Шурик-то был в летнем адидасовском костюмчике с лампасами и белыми трилистниками на синей блестящей ткани. В общем, такой, каким и полагается быть сыну институтского работника, который называется «доцент».

– Не, Шурик, я правда не хочу… – Тенька вдруг почувствовал, что устал. Присел в одуванчики, прислонился затылком к поленнице (тут всюду были сложены дрова, потому что в некоторых домах сохранились печки).

Шурик не уходил. Стоял в двух шагах и нерешительно смотрел на Теньку. И в Теньке тоже шевельнулась нерешительность… и виноватость. И чтобы она не царапала потом, Тенька выговорил:

– Шурик… ты это… извини меня…

Тот раскрыл коричневые глазища:

– За что?!

– Ну, потому что… недавно… мама сказала: «Чем в комнате торчать, попросил бы у Шурика велосипед и покатался…» А я ей: «Да ну, он жадина…»

– Почему? Я же…

– Ну, так сболтнулось… Слышал недавно, как ты не дал кататься Егорке…

– Ему же нельзя! Еще шов не зарос после аппендицита!

– Я и забыл про аппендицит… Да и вообще, брякнул сдуру… не обижайся…

– Да ладно тебе… О чем говорить… – пробормотал Шурик. Встряхнулся: – Подожди, я сейчас…

Он вдруг бросился к соседней поленнице, сложенной у кирпичной стенки. Ловко забрался по торчащим бревнышкам на гребень, покачался на краю. Гибкий, как маленький гимнаст из книжки «Гуттаперчевый мальчик». Похоже, что он, как и Тенька, ничуть не боялся высоты. Потом Шурик шагнул к стенке, покачал и вынул два кирпича. Что-то достал из открывшегося тайника, спрятал под рубашку. И плавно спрыгнул (просто слетел, как птица!) к Теньке. Присел на корточки. Оттянул на животе рубашку:

– Вот…

В траву упали плотные брусочки пенопласта.

Тенька… он и удивился, и засмущался: выходит, Шурик что-то знает?

А тот и не скрывал:

– Я видел два раза, как ты пускаешь кораблики. Издалека смотрел… И подумал: может, тебе такие кубики пригодятся… Да ты не бойся, я никому не скажу. Я же понимаю, что у тебя своя игра, для одного…

– Я не боюсь… – бормотнул Тенька. И захотелось почему-то узнать: «А у тебя есть своя игра?» Но не решился. Поднял кусок пенопласта, потер о коленку. На ворсистой материи осталось белесое пятно. Тенька помусолил мизинец и провел им по пятну – появилась темная полоска. «Будто котенок мазнул хвостом…» – подумалось Теньке (у него иногда проскакивали в голове неожиданные сравнения). Тенька вскинул глаза на Шурика:

– Ты не знаешь, где можно достать кошку?

Шурик уточнил без удивления:

– Чтобы жила у тебя?

– Ну да… – Тенька снова потер пенопластом штанину.

– Если беспризорную, то не трудно найти… – Шурик подошел к вопросу со всей серьезностью. – Но тебе ведь надо, наверно, не тощую, не грязную…

– Да хоть какую… – вырвалось у Теньки с неожиданной печалью. – Я бы откормил… Главное, чтобы рядом сидела почаще…

– А… твоя мама разрешит?

– Конечно, не разрешит… сначала. А потом куда денется?

– Моя бы сказала: «Убирайтесь оба…» – грустно сказал Шурик.

– Ну так это сначала… – повторил Тенька.

– А какую тебе надо? Котенка или уже большую?

– Да хоть какую… – опять сказал Тенька и чуть не добавил: «Только бы мурлыкала», но постеснялся. – Лучше бы молодую. Не совсем котенка, но и не полностью взрослую. Котята еще глупые, а пожилые… у них свой характер. Могут не привыкнуть к новому хозяину…

– А кого лучше? Мальчика или девочку?

– Да все равно… – «Лишь бы урчала, когда гладят…»

– А какой расцветки? – не отступал Шурик.

– Да не все ли равно! – В Теньке уже царапнулась досада на Шуркину дотошность. И, чтобы спрятать ее, он сказал: – Можно разноцветную. Я про такую читал в книжке писателя Куприна. Ее звали Ю-ю…

– Интересное имя, – одобрил Шурик. И пообещал: – Хорошо, Тень. Если увижу подходящую кошку, сразу тебе скажу…

Кошка вскоре появилась, но без помощи Шурика. И Тенька не стал называть ее Ю-ю. Потому что к тому времени это слово для него приобрело другое значение. Совсем не ласковое…

Деревянные шаги

В понедельник пришлось идти на уроки в полном школьном костюме – в штанах со складками от утюга и в твердом, будто картон, пиджаке (он так и не обмяк за весь учебный год). И даже в белой рубашке с галстучком. Анна Евсеевна еще на той неделе специально пришла ненадолго «с больничного» и предупредила:

– Все должны выглядеть. На классный час к вам придут гости.

Третий «Б» заныл. Какой там еще классный час, он бывает по пятницам! И вообще хватит мучить детей перед каникулами…

– Цыц, – добродушно сказала Анна Евсеевна. – Это распоряжение гороно… А если смотреть глубже и дальше, то не гороно и даже не министерства, а Организации Объединенных Наций. То есть ООН…

– ООН в Америке, а мы при чем? – не поверил конопатый Лех Запал.

– Добрались и до нас… – объяснила Анна Евсеевна с грустно-сердитой ноткой. И попросила: – На собрании, при посторонних, ведите себя воспитанно. Тем более что меня не будет, врачи еще не выписывают…

Значит, по-прежнему будет Зинаида Ивановна. Ну что ж…

Зинаида Ивановна была молодая, работала первый год. Она учила третий «А» и время от времени, в другую смену, заменяла Анну Евсеевну – когда ту одолевали всякие хвори или не менее важные дела. В общем, свой человек. И хороший тем, что на ее уроках можно было резвиться посмелее, чем у Анны Евсеевны.

Зинаида Ивановна провела урок математики (прямо скажем, через пень-колоду), потом диктант. «Ох и грамотеи! Вот покажу ваши писания Анне Евсеевне, что она скажет…» – «А вы не показывайте!» – «А ты, Кропоткин, не пиши слово «кандидат» через «о». Такая образованная личность, а ляпаешь ошибки…» – «Я не ляпаю! Это от слова «кондовый», то есть «тупой». Сперва «кондидаты», потом депутаты. Вон, вчера по телеку…» – «Сядь, оратор… На следующем уроке всех спрошу стихи, которые задавала Анна Евсеевна…» – «А она не задавала!» – «Сорокин, не считай меня совсем дурочкой…»

Классный час был четвертым уроком.

Когда все расселись и даже малость притихли, ожидая неизвестных гостей, у Теньки вдруг екнуло сердце. Да, именно екнуло – перестукнуло, выбившись из ритма, и замерло на миг в нехорошем предчувствии. Потому что он услышал шаги.

Память об этих шагах сидела в нем с осени позапрошлого года. С тех дней, когда решалась (и чуть не сделалась жуткой) его, Тенькина, судьба. Потом, когда все осталось позади, память эта съежилась в комочек, притихла в дальнем уголке души и почти не просыпалась. Зачем ей просыпаться, если тех событий никогда больше не может случиться! (Скорее уж и правда сдвинутся тектонические плиты под Айзенверкенбаумом.) Но вот теперь память ожила, отозвавшись на далекий (для других неразличимый, наверно) деревянный стук.

«Туп… туп… туп…»

Так ходили по тоскливым учреждениям те самые тетки. Похожие на тяжелые колоды с деревянными лицами без губ. Ноги у них тоже были деревянные – бревна. И башмаки – утюги из дерева. И стучали они по паркетным плиткам в конторах всяких опекунских представителей, адвокатов, следователей и судебных приставов – там, где на жестких скамейках прижимался к маме восьмилетний Степан Ресницын. Ступали так, будто этими твердыми плитками были вымощены не только те казенные коридоры, а весь земной шар…

«Туп… туп… туп…»

Тетки и говорили деревянными голосами, в их словах была правильность обточенных кубиков:

– Мальчик, у папы тебе будет лучше. Там все условия…

– Нету там условий!

– …и он тебя любит…

– Не любит!

– Не спорь. А с мамой ты не можешь быть, ей надо лечиться.

– Врете!

Маме не надо было лечиться! Она и так после аварии отлежала два месяца в больнице. А теперь шрам на щеке зарос. Остались следы швов, но щека совсем не болела, мама это не раз повторяла, успокаивая Теньку.

…Мама работала помощником главного гримера в Драматическом театре имперского департамента культуры. Про нее говорили: «Мастер своего дела, талант». И она вообще была талантом, не только в профессии гримера. Ее даже приглашали иногда принять участие в спектакле, хотя и в маленьких ролях. Потому что она была красивая… А потом…

Группа артистов отправилась в соседний Железнодольск, чтобы дать спектакль в клубе завода «Хромпик». Артисты ехали в автобусе, а режиссер и мама в директорской «Волге». На обратном пути «Волга» зацепила встречный фургон и перевернулась. Водителю и режиссеру – хоть бы что, а маме разбившимся стеклом изрезало левую сторону лица. До костей…

Два месяца, пока мама лежала в хирургической клинике, Тенька жил в состоянии окостеневшего страха. «Лишь бы она не умерла…» Отец говорил, что мама не умрет. «Надо только, чтобы она преодолела себя, не впадала в отчаяние. Ну да, останутся следы. Но это же не смертельно…»

Они с отцом навещали маму, она старалась держаться бодро, ее глаза блестели среди бинтов. Тенька трогал бинты щекой и гладил маму по плечу. Один раз она не выдержала, всхлипнула:

– Была твоя мама красивая, а теперь станет… инвалид…

«Это же не смертельно», – хотел сказать Тенька, но слова были не его, а отцовские, и он сказал по-своему:

– Не будешь ты инвалид… потому что все равно будешь… моя…

Шрам оказался похож на отпечаток ветвистой красной молнии. И щека теперь казалась вдавленной внутрь. Но Тенька не боялся смотреть на щеку со шрамом. Он осторожно гладил ее и говорил:

– Ну и что? Мама, ты… все равно…

Мама – она же была мастер. Она знала, как работать с гримом и сглаживала шрам с помощью всяких кремов и красок. Он становился бледным, слабо различимым. Только вот вмятина на щеке никуда не девалась. Мама стала делать прическу, при которой часть волос гладким темным крылом прикрывала левую щеку. Все время так ходить было неудобно, однако если при гостях или в людном месте, то выглядело, будто специальная такая стрижка…

Но не все шло гладко. Из театра мама уволилась. Ей было трудно среди людей, которые раньше помнили ее очень симпатичной и веселой.

– Глупости это, – говорил ей отец. – Надо быть сильнее обстоятельств.

Мама отвечала, что так могут рассуждать пропитанные бензином авиатехники и запасные штабс-майоры (папа как раз и был таким). А она из другого теста. И стала домохозяйкой.

Но после шумной театральной жизни быть домохозяйкой оказалось трудно. Чтобы заглушить печали, мама раз-второй купила бутылку красного вина «Каберне», потом портвейна. А затем и чего-то покрепче… Это случалось обычно, когда отец уезжал в Светлокаменск, на авиаремонтный завод, в командировку. А уезжал он часто. Когда мама выпивала бутылку, она делалась какая-то незнакомая. Бодро мурлыкала песенки, рассеянно гладила Теньку по голове, потом садилась к столу, подперев голову, и неподвижно смотрела перед собой.

– Мама, ты лучше ложись… – осторожно просил Тенька. Мама послушно ложилась лицом к стене и опять замирала. Тенька, тоже замерев, сидел у кровати. В горле вырастал колючий шарик…

А один раз она не сумела добраться от стола до кровати, опустилась на колени. Потом все-таки подползла к постели, упала на нее, свесила голову. Ее затошнило.

Перепуганный Тенька бросился в соседнюю квартиру, к знакомой тете Тасе. Тетя Тася долго пыталась привести маму в чувство, а потом вызвала неотложку…

Худой насупленный врач и пожилая медсестра сделали маме укол и компресс. Когда уходили, медсестра погладила всхлипывающего Теньку по голове и сказала тете Тасе.

– Довела себя… Хоть бы ребенка пожалела…

Отец, конечно, про все узнал. Закаменел лицом. О чем они с мамой говорили, Тенька не слышал, ежился в другой комнате. После этого мама целый месяц не брала в рот ничего такого. А потом опять…

Нет, были, конечно, и светлые дни, когда казалось, что все стало, как раньше. Втроем ходили в кино и зоопарк, сидели вечером у телевизора. Но потом… мама шла на кухню и чем-то звякала там. Уже не очень скрывала это от мужа и Теньки…

Запасной штабс-майор Ресницын был человек прямой и крепкий. Однажды он сказал:

– Для меня самое главное – работа. Я не могу разменивать ее на семейные драмы. Давай что-то решать…

– Что именно? – вызывающе отозвалась мама.

Ничего решать она не стала, только покрепче обняла Теньку, а он замер.

Отец все решил сам, подал на развод. Сказал, что оставит маме квартиру («и живи, как хочешь»), а они с Тенькой переедут в Светлокаменск, там на заводе инженеру Ресницыну давно предлагают хорошую должность. («В конце концов кто-то должен в Империи думать о ремонте самолетов».)

– Можешь ехать, – ответила мама. – Тем более, что всем известно, кто там у тебя есть в Светлокаменске. А сын останется со мной.

– Степан поедет ко мне…

– Нет! – Тенька вцепился в маму.

Видимо, в этом «нет» была такая крепкость, что отец отступил от сына. Но не отступил от своих планов. Он снял комнату и стал жить отдельно. А маму начали вызывать на всякие комиссии и к судьям. Иногда с Тенькой…

С той поры Тенька возненавидел отца. Даже непонятно, как он мог с такой силой возненавидеть человека, которого недавно любил. А мама перестала пить (как потом стало ясно – раз и навсегда). И устроилась на работу в артель «Золотая нить» – там выполняли заказы для театра: шили костюмы, украшали узорами камзолы и шляпы. Делали и всякую другую работу: готовили на продажу в киосках коврики, скатерти, салфетки, халаты… Мама брала задания на дом. Руки у нее были волшебные, как у Золушки. Узоры на материи получались просто сказочные (так, по крайней мере, виделось Теньке). А еще мама поступила на должность вахтера при общежитии Торгового института. Общежитие было недалеко от дома, в бывшем особняке Карпухина. А вахта находилась в пристройке этого особняка. Можно было дежурить и шить одновременно. И за Тенькой присматривать нетрудно…

Но все эти изменения в маминой жизни оказались напрасными. Дело о разводе раскручивалось в разных судейско-адвокатских конторах, отец не хотел его прекращать. А при встречах с Тенькой говорил:

– Почему ты не хочешь ко мне? Будем жить по-мужски. Будем ходить в горы. Попрошу знакомых летчиков покатать тебя на самолете. Ты же не боишься высоты, а?

– Не хочу, – угрюмо отвечал Тенька.

– Но почему?

– Хочу с мамой…

– Вас же никто не разлучает навсегда. Ты будешь навещать ее. А она тебя…

– Я хочу с ней всегда…

– Маме надо лечиться. Ей придется подолгу лежать в больнице.

– Не придется. У нее все прошло.

– Если бы…

– Не «если бы», а прошло.

– Тень, давай договоримся по-хорошему. Суд все равно решит, чтобы ты жил со мной…

– И меня, что ли, не спросят?

– Детей не спрашивают.

– Дети, что ли, не люди?

– Не спрашивают, вот и все. Не положено по закону…

От обиды и злости начинало звенеть в голове:

– Значит, это паршивые, сволочные законы! И суд твой паршивый! Террористы!

– Это тебя мать таким словам научила?

– Ты научил! И твои гадские судьи!

– Пусть гадские, но они решат, никуда не денешься.

– Денусь! Убегу!

– Поймают.

– Пусть поймают! Снова убегу!

У отца твердели гладко выбритые скулы.

– Снова поймают. И отправят в спецприемник для малолетних нарушителей.

– Убегу из приемника… Пускай хоть в наручники закуют. Или не стану ничего есть. – Он был уверен, что сможет сделать все это. Ради мамы…

Отец объяснил откровенно:

– Тогда тебя поместят в детскую психбольницу. А там с помощью уколов превратят в послушного, как тряпичная кукла, мальчика…

– Ты этого и хочешь, да? – сказал отцу второклассник Ресницын. Тот обмяк.

– Я хочу, чтобы мой сын жил со мной.

Они разговаривали на скамейке во дворе.

Желая разозлить отца (чтобы психанул и наконец отстал от него), Тенька нагло сказал:

– Живи с тем, кто у тебя есть! Со своей бабой!

Отец не разозлился. Только мигнул белесыми ресницами.

– Нет у меня никакой бабы… Эх ты…

Лучше бы ударил и плюнул (хотя никогда пальцем не трогал). Но он встал и ушел, слегка согнувшись… Ну и ладно. Тенька решил, что на этом дело закончено. Оказалось, однако, что до конца далеко.

Были встречи с какими-то инспекторами, адвокатами, судьями. С «деревянными» тетками. Все уговаривали маму, уговаривали Теньку, как ему будет хорошо с папой. «А иначе – приют для трудновоспитуемых…» Седой мамин адвокат Борис Евгеньевич сказал одной такой «деревянной»:

– Посмотрите, это живой человек. А вы рассуждаете о нем, как о предмете мебели. Будто решаете, в какую квартиру поместить эту тумбочку. Почему вы не спрашиваете его?

– Потому что дети еще не в состоянии решать такие вопросы!

– А как быть с правами детей, которые вы будто бы защищаете?

– Именно защищаем. Не «будто бы»… Мальчик, ответь наконец ясно! Ты хочешь жить у папы?

– Не-ет!!

В этот крик он вложил столько ярости и отчаянья, что все притихли. И Теньке показалось, что уж теперь-то его и маму оставят в покое.

Не оставили…

На судебное заседание в начале октября Теньку не взяли. Видимо, решили, что не о чем там его спрашивать, и так все ясно. А может быть, потому, что у него болело горло. Мама вернулась из суда под вечер, уже в сумерках. Глянула с порога мимо Теньки и виновато.

– Что? – с тоскливым ожиданием спросил Тенька. – Что решили?

– Да не все ли равно, что решили, – с ненастоящей бодростью отозвалась мама. – Не будут же нас разлучать силой. Думаю, с папой мы договоримся по-хорошему. Не захочет же он, чтобы… вот так… – Она говорила это и Теньке, и соседке тете Тасе, которая была у них в квартире, смотрела телевизор, а теперь вышла на порог.

– Ма… – в тихой панике выдохнул Тенька.

Мама прижала его.

– Да не бойся. Это все будет решаться еще не сейчас. Адвокат обещал подать протест…

Наверно, она и правда верила во все это: и что есть еще время, и что будет протест… Потому что на следующий день ушла на дежурство, оставив Теньку опять с тетей Тасей. Одного его оставлять она не решалась: могут обвинить, что бросает восьмилетнего мальчика без надзора…

Тенька со вчерашнего вечера успел успокоиться. Думал опять, что, наверно, все в жизни наладится. Ну, не могут же схватить его, как бездомного щенка, и утащить туда, куда он не хочет!

Оказалось, что могут.

Высота

Около двенадцати часов позвонили в дверь. Сразу все охнуло внутри у Теньки.

– Не надо… – выдохнул он в спину тете Тасе, которая пошла открывать. Он сразу почуял, «кто там». Но она ничего не почуяла. Даже в глазок не глянула, открыла сразу. Потом объясняла: «Я думала, это твой папа пришел…» Пришел, конечно, не папа. В дверь вдвинулись две одинаковые «деревянные» тетки, крепкий дядька в белом халате и еще один дядька – бритоголовый, в похожей на мундир куртке.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.