Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. Песни.1971–1980

В. Высоцкий

Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.

ПЕСНИ 1971-1980

* * *

Я все вопросы освещу сполна —

Дам любопытству удовлетворенье!

Да, у меня француженка жена —

Но русского она происхожденья.

Нет, у меня сейчас любовниц нет.

А будут ли? Пока что не намерен.

Не пью примерно около двух лет.

Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна —

Как на духу попу в исповедальне!

В блокноты ваши капает слюна —

Вопросы будут, видимо, о спальне…

Да, так и есть! Вот густо покраснел

Интервьюер: «Вы изменяли женам?» —

Как будто за портьеру подсмотрел

Иль под кровать залег с магнитофоном.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду.

Один, стоявший скромно в уголочке,

Спросил: «А что имели вы в виду

В такой-то песне и в такой-то строчке?»

Ответ: во мне Эзоп не воскресал,

В кармане фиги нет – не суетитесь, —

А что имел в виду – то написал, —

Вот – вывернул карманы – убедитесь!

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

1971

* * *

Я теперь в дураках – не уйти мне с земли! —

Мне расставила суша капканы:

Не заметивши сходней, на берег сошли —

И навечно – мои капитаны.

И теперь в моих песнях сплошные нули,

В них всё больше прорехи и раны:

Из своих кителей капитанских ушли,

Как из кожи, мои капитаны.

Мне теперь не выйти в море

И не встретить их в порту.

Ах, мой вечный санаторий —

Как оскомина во рту!

Капитаны мне скажут: «Давай не скули!»

Ну а я не скулю – волком вою:

Вы ж не просто с собой мои песни везли —

Вы везли мою душу с собою.

Вас встречали в порту толпы верных друзей,

И я с вами делил ваши лавры, —

Мне казалось, я тоже сходил с кораблей

В эти Токио, Гамбурги, Гавры…

Вам теперь не выйти в море,

Мне не встретить вас в порту.

Ах, мой вечный санаторий —

Как оскомина во рту!

Я надеюсь, что море сильней площадей

И прочнее домов из бетона,

Море лучший колдун, чем земной чародей, —

И я встречу вас из Лиссабона.

Я механиков вижу во сне, шкиперов —

Вижу я, что не бесятся с жира, —

Капитаны по сходням идут с танкеров,

С сухогрузов, да и с «пассажиров»…

Нет, я снова выйду в море

Или встречу их в порту, —

К черту вечный санаторий

И оскомину во рту!

1971

БАЛЛАДА О БРОШЕННОМ КОРАБЛЕ

Капитана в тот день называли на ты,

Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;

Распрямляя хребты и срывая бинты,

Бесновались матросы на вантах.

Двери наших мозгов

Посрывало с петель

В миражи берегов,

В покрывала земель,

Этих обетованных, желанных —

И колумбовых, и магелланных.

Только мне берегов

Не видать и земель —

С хода в девять узлов

Сел по горло на мель!

А у всех молодцов —

Благородная цель…

И в конце-то концов —

Я ведь сам сел на мель.

И ушли корабли – мои братья, мой флот, —

Кто чувствительней – брызги сглотнули.

Без меня продолжался великий поход,

На меня ж парусами махнули.

И погоду, и случай

Безбожно кляня,

Мои пасынки кучей

Бросали меня.

Вот со шлюпок два залпа – и ладно! —

От Колумба и от Магеллана.

Я пью пену – волна

Не доходит до рта,

И от палуб до дна

Обнажились борта,

А бока мои грязны —

Таи не таи, —

Так любуйтесь на язвы

И раны мои!

Вот дыра у ребра – это след от ядра,

Вот рубцы от тарана, и даже

Видно шрамы от крючьев – какой-то пират

Мне хребет перебил в абордаже.

Киль – как старый неровный

Гитаровый гриф:

Это брюхо вспорол мне

Коралловый риф.

Задыхаюсь, гнию – так бывает:

И просоленное загнивает.

Ветры кровь мою пьют

И сквозь щели снуют

Прямо с бака на ют, —

Меня ветры добьют:

Я под ними стою

От утра до утра, —

Гвозди в душу мою

Забивают ветра.

И гулякой шальным всё швыряют вверх дном

Эти ветры – незваные гости, —

Захлебнуться бы им в моих трюмах вином

Или – с мели сорвать меня в злости!

Я уверовал в это,

Как загнанный зверь,

Но не злобные ветры

Нужны мне теперь.

Мои мачты – как дряблые руки,

Паруса – словно груди старухи.

Будет чудо восьмое —

И добрый прибой

Мое тело омоет

Живою водой.

Моря божья роса

С меня снимет табу —

Вздует мне паруса,

Будто жилы на лбу.

Догоню я своих, догоню и прощу

Позабывшую помнить армаду.

И команду свою я обратно пущу:

Я ведь зла не держу на команду.

Только, кажется, нет

Больше места в строю.

Плохо шутишь, корвет,

Потеснись, – раскрою!

Как же так – я ваш брат,

Я ушел от беды…

Полевее, фрегат, —

Всем нам хватит воды!

До чего ж вы дошли:

Значит, что – мне уйти?!

Если был на мели —

Дальше нету пути?!

Разомкните ряды,

Всё же мы – корабли, —

Всем нам хватит воды,

Всем нам хватит земли,

Этой обетованной, желанной —

И колумбовой, и магелланной!

1971

ПЕСЕНКА ПРО ПРЫГУНА В ДЛИНУ

Что случилось, почему кричат?

Почему мой тренер завопил?

Просто – восемь сорок результат, —

Правда, за черту переступил.

Ой, приходится до дна ее испить —

Чашу с ядом вместо кубка я беру, —

Стоит только за черту переступить —

Превращаюсь в человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?

Почему соперник завопил?

Просто – ровно восемь шестьдесят, —

Правда, за черту переступил.

Что же делать мне, как быть, кого винить —

Если мне черта совсем не по нутру?

Видно, негру мне придется уступить

Этот титул человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?

Стадион в единстве завопил…

Восемь девяносто, говорят, —

Правда, за черту переступил.

Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?

Так и есть, что негр титул мой забрал.

Если б ту черту да к черту отменить —

Я б Америку догнал и перегнал!

Что случилось, почему молчат?

Комментатор даже приуныл.

Восемь пять – который раз подряд, —

Значит – за черту не заступил.

1971

МАРАФОН

Я бегу, топчу, скользя

По гаревой дорожке, —

Мне есть нельзя, мне пить нельзя,

Мне спать нельзя – ни крошки.

А может, я гулять хочу

У Гурьева Тимошки, —

Так нет: бегу, бегу, топчу

По гаревой дорожке.

А гвинеец Сэм Брук

Обошел меня на круг, —

А вчера все вокруг

Говорили: «Сэм – друг!

Сэм – наш гвинейский друг!»

Друг гвинеец так и прет —

Все больше отставанье, —

Ну, я надеюсь, что придет

Второе мне дыханье.

Третее за ним ищу,

Четвертое дыханье, —

Ну, я на пятом сокращу

С гвинейцем расстоянье!

Тоже мне – хорош друг, —

Обошел меня на круг!

А вчера все вокруг

Говорили: «Сэм – друг!

Сэм – наш гвинейский друг!»

Гвоздь программы – марафон,

А градусов – все тридцать, —

Но к жаре привыкший он —

Вот он и мастерится.

Я поглядел бы на него,

Когда бы – минус тридцать!

Ну а теперь – достань его, —

Осталось – материться!

Тоже мне – хорош друг, —

Обошел на третий круг!

Нужен мне такой друг, —

Как его – забыл… Сэм Брук!

Сэм – наш гвинейский Брут!

1971

ВРАТАРЬ

Льву Яшину

Да, сегодня я в ударе, не иначе —

Надрываются в восторге москвичи, —

Я спокойно прерываю передачи

И вытаскиваю мертвые мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает —

Репортеры тучею кишат у тех ворот.

Лишь один упрямо за моей спиной скучает —

Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,

вот мне бьют головой…

Я касаюсь —

подают угловой.

Бьет десятый – дело в том,

Что своим «сухим листом»

Размочить он может счет нулевой.

Мяч в моих руках – с ума трибуны сходят, —

Хоть десятый его ловко завернул.

У меня давно такие не проходят!..

Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся – голос слышу из-за фотокамер:

«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.

Что тебе – ну лишний раз потрогать мяч руками, —

Ну а я бы снял красивый гол».

Я хотел его послать —

не пришлось:

Еле-еле мяч достать

удалось.

Но едва успел привстать,

Слышу снова: «Вот опять!

Все б ловить тебе, хватать – не дал снять!»

«Я, товарищ дорогой, все понимаю,

Но культурно вас прошу: подите прочь!

Да, вам лучше, если хуже я играю,

Но поверьте – я не в силах вам помочь».

Вот летит девятый номер с пушечным ударом —

Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить!

Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…» —

Чуть не плачет парень. Как мне быть?!

«Это все-таки футбол, —

говорю. —

Нож по сердцу – каждый гол

вратарю».

«Да я ж тебе как вратарю

Лучший снимок подарю, —

Пропусти – а я отблагодарю!»

Гнусь как ветка от напора репортера,

Неуверенно иду на перехват…

Попрошу-ка потихонечку партнеров,

Чтоб они ему разбили аппарат.

Ну а он все ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно —

Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —

Это лишь момент, а фотография – навечно.

А ну не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два —

знаменит.

Не бежит он, а едва

семенит.

В правый угол мяч, звеня, —

Значит, в левый от меня, —

Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра,

Так что я не мог поделать ничего…

Снимок дома у меня – два на три метра —

Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,

Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:

Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! —

Стыд меня терзает, хоть кричи.

Искуситель-змей, палач!

Как мне жить?!

Так и тянет каждый мяч

пропустить.

Я весь матч борюсь с собой —

Видно, жребий мой такой…

Так, спокойно – подают угловой…

1971

* * *

Не покупают никакой еды —

Все экономят вынужденно деньги:

Холера косит стройные ряды, —

Но люди вновь смыкаются в шеренги.

Закрыт Кавказ, горит «Аэрофлот»,

И в Астрахани лихо жгут арбузы, —

Но от станка рабочий не уйдет,

И крепнут все равно здоровья узы.

Убытки терпит целая страна,

Но вера есть, все зиждется на вере, —

Объявлена смертельная война

Одной несчастной, бедненькой холере.

На трудовую вахту встал народ

Для битвы с новоявленною порчей, —

Но пасаран, холера не пройдет,

Холере – нет, и все, и бал окончен!

Я погадал вчера на даму треф,

Назвав ее для юмора холерой, —

И понял я: холера – это блеф,

Она теперь мне кажется химерой.

Во мне теперь прибавилось ума,

Себя я ощущаю Гулливером,

И понял я: холера – не чума, —

У каждого всегда своя холера!

Уверен я: холере скоро тлеть.

А ну-ка – залп из тысячи орудий!

Вперед!.. Холерой могут заболеть

Холерики – несдержанные люди.

1971

МАСКИ

Смеюсь навзрыд – как у кривых зеркал, —

Меня, должно быть, ловко разыграли:

Крючки носов и до ушей оскал —

Как на венецианском карнавале!

Вокруг меня смыкается кольцо —

Меня хватают, вовлекают в пляску, —

Так-так, мое нормальное лицо

Все, вероятно, приняли за маску.

Петарды, конфетти… Но всё не так, —

И маски на меня глядят с укором, —

Они кричат, что я опять – не в такт,

Что наступаю на ноги партнерам.

Что делать мне – бежать, да поскорей?

А может, вместе с ними веселиться?…

Надеюсь я – под масками зверей

Бывают человеческие лица.

Все в масках, в париках – все как один, —

Кто – сказочен, а кто – литературен…

Сосед мой слева – грустный арлекин,

Другой – палач, а каждый третий – дурень.

Один себя старался обелить,

Другой – лицо скрывает от огласки,

А кто – уже не в силах отличить

Свое лицо от непременной маски.

Я в хоровод вступаю, хохоча, —

И все-таки мне неспокойно с ними:

А вдруг кому-то маска палача

Понравится – и он ее не снимет?

Вдруг арлекин навеки загрустит,

Любуясь сам своим лицом печальным;

Что, если дурень свой дурацкий вид

Так и забудет на лице нормальном?!

Как доброго лица не прозевать,

Как честных отличить наверняка мне? —

Все научились маски надевать,

Чтоб не разбить свое лицо о камни.

Я в тайну масок все-таки проник, —

Уверен я, что мой анализ точен:

Что маски равнодушья у иных —

Защита от плевков и от пощечин.

1971

ПЕСНЯ ПРО ПЕРВЫЕ РЯДЫ

Была пора – я рвался в первый ряд,

И это все от недопониманья, —

Но с некоторых пор сажусь назад:

Там, впереди, как в спину автомат —

Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.

Может, сзади и не так красиво,

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И еще – надежность и обзор.

Стволы глазищ – числом до десяти —

Как дула на мишень, но на живую, —

Затылок мой от взглядов не спасти,

И сзади так удобно нанести

Обиду или рану ножевую.

Может, сзади и не так красиво.

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И еще – надежность и обзор.

Мне вреден первый ряд, и говорят —

От мыслей этих я в ненастье ною.

Уж лучше – где темней – в последний ряд:

Отсюда больше нет пути назад,

И за спиной стоит стена стеною.

Может, сзади и не так красиво,

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И еще – надежность и обзор.

И пусть хоть реки утекут воды,

Пусть будут в пух засалены перины, —

До лысин, до седин, до бороды

Не выходите в первые ряды

И не стремитесь в примы-балерины.

Может, сзади и не так красиво,

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И еще – надежность и обзор.

Надежно сзади, но бывают дни —

Я говорю себе, что выйду червой:

Не стоит вечно пребывать в тени —

С последним рядом долго не тяни,

А постепенно пробирайся в первый.

Может, сзади и не так красиво,

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И еще – надежность и обзор.

1971

I. ПЕВЕЦ У МИКРОФОНА

Я весь в свету, доступен всем глазам, —

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал как к образам…

Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.

И микрофону я не по нутру —

Да, голос мой любому опостылит, —

Уверен, если где-то я совру —

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И – жара!.. Жара!.. Жара!..

Сегодня я особенно хриплю,

Но изменить тональность не рискую, —

Ведь если я душою покривлю —

Он ни за что не выпрямит кривую.

Он, бестия, потоньше острия —

Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, —

Ему плевать, что не в ударе я, —

Но пусть я верно выпеваю ноты!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И – жара!.. Жара!.. Жара!..

На шее гибкой этот микрофон

Своей змеиной головою вертит:

Лишь только замолчу – ужалит он, —

Я должен петь – до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смей!

Я видел жало – ты змея, я знаю!

И я – как будто заклинатель змей:

Я не пою – я кобру заклинаю!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И – жара!.. Жара!.. Жара!..

Прожорлив он, и с жадностью птенца

Он изо рта выхватывает звуки,

Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, —

Рук не поднять – гитара вяжет руки!

Опять не будет этому конца!

Что есть мой микрофон – кто мне ответит?

Теперь он – как лампада у лица,

Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм,

Но лишь сбиваюсь с искреннего тона —

Мне сразу больно хлещет по щекам

Недвижимая тень от микрофона.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И – жара!.. Жара!..

II. ПЕСНЯ МИКРОФОНА

Я оглох от ударов ладоней,

Я ослеп от улыбок певиц, —

Сколько лет я страдал от симфоний,

Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,

Чистый звук в ваши души летел.

Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь,

Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл – шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

На «низах» его голос утробен,

На «верхах» он подобен ножу, —

Он покажет, на что он способен, —

Но и я кое-что покажу!

Он поет задыхаясь, с натугой —

Он устал, как солдат на плацу, —

Я тянусь своей шеей упругой

К золотому от пота лицу.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл – шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

Только вдруг: «Человече, опомнись, —

Что поешь?! Отдохни – ты устал.

Это – патока, сладкая помесь!

Зал, скажи, чтобы он перестал!..»

Всё напрасно – чудес не бывает, —

Я качаюсь, я еле стою, —

Он бальзамом мне горечь вливает

В микрофонную глотку мою.

Сколько лет в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл – шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

В чем угодно меня обвините —

Только против себя не пойдешь:

По профессии я – усилитель, —

Я страдал – но усиливал ложь.

Застонал я – динамики взвыли, —

Он сдавил мое горло рукой…

Отвернули меня, умертвили —

Заменили меня на другой.

Тот, другой, – он все стерпит и примет, —

Он навинчен на шею мою.

Нас всегда заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью.

…Мы в чехле очень тесно лежали —

Я, штатив и другой микрофон, —

И они мне, смеясь, рассказали,

Как он рад был, что я заменен.

1971

* * *

Поздно говорить и смешно —

Не хотела, но

Что теперь скрывать – все равно

Дело сделано…

Все надежды вдруг

Выпали из рук,

Как цветы запоздалые,

А свою весну —

Вечную, одну —

Ах, прозевала я.

Весна!.. Не дури —

Ни за что не пей вина на пари,

Никогда не вешай ключ на двери,

Ставни затвори,

Цветы – не бери,

Не бери да и сама не дари,

Если даже без ума – не смотри, —

Затаись, замри!

С огнем не шути —

Подержи мечты о нем взаперти,

По весне стучать в твой дом запрети, —

А зимой – впусти.

Холода всю зиму подряд —

Невозможные, —

Зимняя любовь, говорят,

Понадежнее.

Но надежды вдруг

Выпали из рук,

Как цветы запоздалые,

И свою весну —

Первую, одну —

Знать, прозевала я.

Ах, черт побери,

Если хочешь – пей вино на пари.

Если хочешь – вешай ключ на двери

И в глаза смотри, —

Не то в январи

Подкрадутся вновь сугробы к двери,

Вновь увидишь из окна пустыри.

Двери отвори!

И пой до зари,

И цветы – когда от сердца – бери,

Если хочешь подарить – подари.

Подожгут – гори!

1971, р. 1973

ОДНА НАУЧНАЯ ЗАГАДКА, или ПОЧЕМУ АБОРИГЕНЫ СЪЕЛИ КУКА

Не хватайтесь за чужие талии,

Вырвавшись из рук своих подруг!

Вспомните, как к берегам Австралии

Подплывал покойный ныне Кук,

Как, в кружок усевшись под азалии,

Поедом – с восхода до зари —

Ели в этой солнечной Австралии

Друга дружку злые дикари.

Но почему аборигены съели Кука,

За что – неясно, молчит наука.

Мне представляется совсем простая штука:

Хотели кушать – и съели Кука!

Есть вариант, что ихний вождь – Большая Бука —

Сказал, что – очень вкусный кок на судне Кука…

Ошибка вышла – вот о чем молчит наука:

Хотели – кока, а съели – Кука!

И вовсе не было подвоха или трюка —

Вошли без стука, почти без звука, —

Пустили в действие дубинку из бамбука —

Тюк! прямо в темя – и нету Кука!

Но есть, однако же, еще предположенье,

Что Кука съели из большого уваженья, —

Что всех науськивал колдун – хитрец и злюка:

«Ату, ребята, хватайте Кука!

Кто уплетет его без соли и без лука,

Тот сильным, смелым, добрым будет – вроде Кука!»

Комуй-то под руку попался каменюка —

Метнул, гадюка, – и нету Кука!

А дикари теперь заламывают руки,

Ломают копья, ломают луки,

Сожгли и бросили дубинки из бамбука —

Переживают, что съели Кука!

1971, 1979

* * *

Александру Назаренко

и экипажу теплохода «Шота Руставели»

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —

И хрипят табуны, стервенея, внизу.

На глазах от натуги худеют канаты,

Из себя на причал выжимая слезу.

И команды короткие, злые

Быстрый ветер уносит во тьму:

«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»

И – «Буксир, подработать корму!»

Капитан, чуть улыбаясь, —

Всё, мол, верно – молодцы, —

От земли освобождаясь,

Приказал рубить концы.

Только снова назад обращаются взоры —

Цепко держит земля, всё и так и не так:

Почему слишком долго не сходятся створы,

Почему слишком часто моргает маяк?!

Всё в порядке, конец всем вопросам.

Кроме вахтенных, все – отдыхать!

Но пустуют каюты – матросам

К той свободе еще привыкать.

Капитан, чуть улыбаясь,

Бросил только: «Молодцы!»

От земли освобождаясь,

Нелегко рубить концы.

Переход – двадцать дней, – рассыхаются шлюпки,

Нынче утром последний отстал альбатрос…

Хоть бы – шторм! Или лучше – чтоб в радиорубке

Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.

Так и есть: трое – месяц в корыте,

Яхту вдребезги кит разобрал…

Да за что вы нас благодарите —

Вам спасибо за этот аврал!

Капитан, чуть улыбаясь,

Бросил только: «Молодцы!» —

Тем, кто, с жизнью расставаясь,

Не хотел рубить концы.

И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,

И еще черта в ступе и бог знает что,

И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун —

Всё, куда я ногой не ступал, но зато —

Пришвартуетесь вы на Таити

И прокрутите запись мою, —

Через самый большой усилитель

Я про вас на Таити спою.

Скажет мастер, улыбаясь

Мне и песне: «Молодцы!»

Так, на суше оставаясь,

Я везде креплю концы.

И опять продвигается, словно на ринге,

По воде осторожная тень корабля.

В напряженье матросы, ослаблены шпринги…

Руль полборта налево – и в прошлом земля!

1971

БАЛЛАДА О БАНЕ

Благодать или благословенье

Ниспошли на подручных твоих —

Дай нам, Бог, совершить омовенье,

Окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства

Будет душ из живительных вод, —

Это – словно возврат первородства,

Или нет – осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,

Равнодушье, согласье и спор —

Пар, который вот только наддали,

Вышибает, как пули, из пор.

Все, что мучит тебя, – испарится

И поднимется вверх, к небесам, —

Ты ж, очистившись, должен спуститься —

Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,

Не равняй с очищеньем мытье, —

Нужно выпороть веником душу,

Нужно выпарить смрад из нее.

Здесь нет голых – стесняться не надо,

Что кривая рука да нога.

Здесь – подобие райского сада, —

Пропуск тем, кто раздет донага.

И, в предбаннике сбросивши вещи,

Всю одетость свою позабудь —

Одинаково веничек хлещет,

Так что зря не выпячивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,