Клинки - Рубины хозяина Ко

– Гляди, Тарус! Нечисть рядом!

Славута, уже было улегшийся, вскочил. Чародей тревожно оглядывался, но вокруг было тихо и покойно.

– Может, овинник? – предположил Славута.

Тарус развел руками:

– Кто знает…

Филин захохотал снова – Вишена вслушивался в ночь, пытаясь понять, что кроется за ее кажущимся спокойствием.

– На коней взгляну, – сказал он, поднимаясь.

Когда Вишена подошел к выходу, крупная черная тень, похожая на огромного кота, метнулась в угол и пара пылающих глаз впилась в него.

– Овинник! – вскрикнул Вишена, видевший этого нечистого впервые. Глаза в углу сверкнули и погасли, но дока-Тарус успел его разглядеть и наложить защитное заклятье.

Злого овинника, обычно хохочущего нагло и издевательски, на этот раз ловко обезвредили, еще до всех его возможных козней. Изумруды теперь лишь слабо лучились зеленью.

– Готов, – довольно сказал Тарус. – Нас он теперь не тронет – не сможет. А за коней не бойся, Вишена, Сирко мой от нечисти тоже заклят, а волков он гоняет пуще, чем ветер листья. Да и вот они, рядом.

У овина и впрямь виднелись, затертые темнотой, силуэты всех трех коней. Вишена успокоился и лег. Тишина и особенно уверенный голос Таруса разогнали страхи. Он поддался наваливающемуся сну, сладко расслабившись.

Снилось лето. Солнце жарило так, словно Ярило взбесился и собрался сжечь леса да вскипятить реки. И – странно! – среди чистого неба гремел гром и трещали частые вспыхивающие молнии. Жара становилась невыносимой.

– Вишена, вставай!

Голос у Таруса был злой, срывающийся.

Вишена проснулся и понял, откуда такой сон. Овин пылал, как факел на ветру. Треск и гудение пламени казались громом, отсветы огня – молниями, а нагретая земля и накалившийся воздух навеяли сон о лете.

Они едва успели выскочить, как с грохотом обвалилась крыша. Овин сгорел мгновенно, пламя сожрало сухие бревна, оставив лишь жирную горячую золу. В предрассветной мгле осталась круглая обгорелая проплешина, все трое потерянно таращились на нее. Огонь завяз во влажной росистой траве, захлебнулся и угас. А люди успели заметить, как в лес метнулся крупный черный кот, оставив звучать в ушах злорадный хохот.

– Эх! – сокрушенно вздохнул Тарус. – Навредил таки, нечисть поганая!

Славута недоуменно протянул:

– Как же так? Он не мог нас тронуть, ты ж его заклял.

– Нас он и не трогал, – ответил Тарус. – Он только поджег овин.

И подумал: «Хитер. Кто-то за ним стоит…»

Впрочем, потери были невелики. Сгорело ничейное ветхое строение, украдено пару часов сна, а все вещи успели вынести из огня – можно и порадоваться.

Тем временем светало. Вишена затянул походную суму и выпрямился, пристегивая меч. Возглас Славуты застал его врасплох.

– Вот те на! А кони-то наши где?

– Что? Кони? – Вишена озирался. Он ясно помнил: на влажной земле Рыдог копыта коней оставляли четкие глубокие отметины.

Следы нашлись недалеко от пожарища – когда овин вспыхнул, кони галопом рванули врассыпную.

«Вот те на! Они ж стреноженные были! Как освободились?» – растерялся Вишена.

Примерно на полпути к лесу следы обрывались. Конь Таруса оставил еще пару слабых, далеко отстоящих друг от друга, смазанных отпечатков, словно чайка на взлете. Но ведь кони – не птицы и поэтому не летают!

Славута присоединился к следопытству Вишены, но напрасно – больше ничего не нашли.

– Черти их утащили, что ли? Не пойму… – растерянно протянул Вишена. – Вы ничего не слышали?

Славута пожал плечами и ответил:

– Что тут услышишь? Пожар, не до того.

Тарус очнулся от каких-то своих потаенных дум.

– Темное это дело, други. Чую – сила за этим стоит.

Вишена и Славута уставились на него.

– Ну, а дальше-то что?

Тарус не собирался пугать спутников – не из пугливых. Просто высказал свои ощущения.

– К Омуту пойдем. Пешком.

– Ну и пошли! Неча время терять.

Солнце окрасило небо на востоке в нежно-розовый цвет. Запела первая проснувшаяся лесная птаха и новый день начался.

Чародей грустно сказал:

– Сирка жалко… Добрый был конь. Верный.

Добавил что-то еле слышно, и зашагал к лесу, оставив заходящее светило за спиной.

Славута догнал его, хлопнул по плечу: «Ничего, мол, живы покуда – и то ладно», – и поправил у пояса боевую секиру. Меча дрегович не любил, и поэтому не имел, а вот секира его прославилась еще во времена Северного Похода, многие враги если и успевали перед гибелью что-нибудь увидеть, уносили на небеса застывший в зрачках лунный полукруг.

Мутная и холодная с ночи вода противно хлюпала под ногами. Поднялся сильный ветер, шумел наверху в кронах, гнул старые деревья, завывал грозно и свирепо. Тарус то и дело поглядывал на небо.

– Ишь ты, расходился Стрибог, – заметил он, качая головой, – вчера закат красным выдался, ровно клюква.

Вишена тоже глянул вверх, но ничего не сказал, Славута вообще редко говорил, больше отмалчиваясь, все к этому давно привыкли. Вишену настораживало поведение чародея. Доверял он ему полностью; удивляло спокойствие и покорность, с какой Тарус расстался с конями. Наверное, существовала какая-то важная причина, но какая?

Солнце взошло совсем еще невысоко, когда они вышли к месту, где жил Омут-Молчун – маленькому лесному хутору всего-то на три избы. Ветер хлопал болтающимися дверьми и ставнями, свободно гуляя везде, где вздумается, и выл над покинутым людским жилищем. Всюду царило запустение – наполовину упавший забор, брошенная впопыхах утварь, сиротливо воздетые к небу дымоходы давно нетопленных печей… И никого вокруг.

Тарус переглянулся с товарищами, читая в их глазах такое же недоумение.

Вблизи хутор оставлял еще более гнетущее впечатление. Избы и дворы без людей и животных теряли всякий смысл, подавляли пустотой и безысходностью.

Куда девались хуторяне они так и не выяснили. Тарус поспешил покинуть это несчастливое место. К полудню, обогнув громадное и мшистое Чайково болото, путники вышли к реке Шогде. В прибрежных кустах нашелся жидкий старый челн и течение, подхватив его, унесло почти точно на юг, к устью. Вокруг тянулись сплошные бескрайние мхи; Шогда петляла меж них, как змея в бреду, Вишена, сидя на носу и уставившись на свои насквозь промокшие ноги, монотонно твердил: «Эх, ты, топь-мочаг, ходун-трясина, крепи-заросли…»

Славута, не особо напрягаясь, греб, Тарус, казалось, спал, но спутники понимали – думает чародей. События этой весны вязались в тугой непонятный клубок и над ним стоило поломать голову. Размышляй, Тарус, распутывай витую нить истины, гони прочь петли и узлы, разгадывай козни недругов…

– Глядите, – услышал вдруг Вишена отчетливо-тихий свистящий шепот чародея и вышел из оцепенения, – глядите, чертенок!

На берегу, в редких кустиках ракиты возилось небольшое, с десятилетнего ребенка, темно-серое существо, поросшее густой короткой шерсткой. Чертенок был совсем близко, шагах в десяти. Согнувшись и виляя тонким длинным хвостом с чудной светлой кисточкой на конце, он выискивал что-то у корней. Славута перестал грести, но как тихо не скользил челнок по гонимой ветром волне, чертенок его учуял и повернулся.

Мордочка у него тоже была пушистая, словно у котенка; голову венчали аккуратные маленькие рожки, а рыло выдавалось далеко вперед и немного походило на поросячье.

Увидев людей, он подпрыгнул от неожиданности, резво дернул руками и исчез в короткой дымной вспышке. В нос шибанул запах серы, но ветер быстро его развеял.

Теперь берег опустел. Нечистый предпочел убраться, то же решили сделать и путники. Славута с удвоенной силой заработал веслом. А Тарус на корме качал головой: «Что же? Нечисть Рыдоги заполонила, светлым днем шастает. Что творится-то?»

Вскоре болота Рыдог остались позади, а перед ними раскинулась обширная зеленая равнина, известная всем под названием Кухта. Где-то там, впереди, в селении Иштомар, их должен поджидать Боромир с дружиной. Славуту на весле сменил Вишена. Греб он привычнее, чем дрегович, челнок бойко вспарывал расходившиеся речные волны.

На ночлег стали у пологой излучины. Тарус убил мечом на отмели крупную зеленовато-серую щуку, прямо из лодки, и они испекли добычу на костре. Выручивший их челн Вишена вытащил далеко на берег и привязал к толстой вербе. Через невидимые щели из него потихоньку вытекала набравшаяся за день вода. Разгулявшийся ветер, дыхание Стрибога, к сумеркам утих, лишь волны ходили по реке, накатываясь с шипением на илистый берег, да мелкой дрожью тряслись листья осин. Небо заволокло низкими тучами, стало душно, как перед грозой.

Путники улеглись у костра. Снопы искр то и дело с треском взлетали вверх и рыжими светляками зависали в неподвижном воздухе.

Тарус размялся немного с мечом в светлом круге, делая резкие выпады и отбивая воображаемые удары; Славута резал из корневища очередную фигурку – он и на это был мастак. Лишь Вишена лениво развалился у огня и отдыхал.

Первым голоса услыхал Тарус. Он замер с мечом в руке и прислушался, похожий на настороженного журавля.

Ниже по течению, в леске, раздавался приглушенный людской говор и смех. Вскинул голову Славута, отложив незаконченную фигурку Даждьбога; приподнялся на локтях Вишена и, переглянувшись с Тарусом, вмиг разбросал костер. Головешки и жар тотчас залили водой из реки.

Ночь сразу навалилась на путников – тучи скрывали луну и звезды – и окутала плотной, как кисель, тьмой. Теперь стало видно зарево походных костров, пробивающееся сквозь жидкие кроны. По-прежнему слышались голоса.

– Славута, – сказал Тарус шепотом, – схоронись здесь и себя не кажи, а мы с Вишеной поглядим, кто это там.

Вишена широко раскрыл глаза, но после яркого света костра почти ничего не видел.

– Дак, темень же, глаз выколи, – прошептал он с досадой, – поймают.

– Обернемся волками, – спокойно предложил Тарус и Вишена вздрогнул от неприятного холодка, прогулявшегося по спине.

Чародей повозился и встал.

– Меч и суму оставь Славуте. Нож, если есть – тоже. И не пужайся, не подведу.

Вишена повиновался. Отдавая дреговичу меч он пытливо глянул на изумруды – ни искорки, ничего.

Тарус взял его за руку и увлек за собой. Шли в сторону от реки, долго, казалось – полночи. Вишена то и дело спотыкался, всматриваясь под ноги, и все дивился, что это у него получается тихо. В лесу было еще темнее, но Тарус не сбавлял шаг, волоча беспомощного побратима.

Наконец чародей замер; Вишена, оглядевшись, довольно отметил, что кое-что видит, глаза помалу привыкли к темени. Они стояли на небольшой поляне, а вокруг смыкался черно-непроницаемый лес. Трава под ногами слабо светилась, слева, у самых деревьев, мерцали мертвенно-синим два старых гнилых пня.

– Туда, – прошептал Тарус и двинулся к ним. Какое-то время он переводил взгляд с одного пня на другой, потом полез за пазуху.

Вишена внимал и наблюдал – а что ему еще оставалось? Тарус тем временем вонзил в гладкий срез большего пня нож, по самую рукоятку, прошептал несколько непонятных слов и повернулся к Вишене.

– Делай, как я. И ничего не бойся, понял?

Вишена кивнул. Теперь его даже стало разбирать любопытство.

А чародей отпустил его руку, стал напротив пня и ловко перекувырнулся через него, как раз над ножом.

Вишена оцепенел.

Тарус упал на все четыре лапы, мучительно вытянулся, махнул хвостом и обратил к Вишене клыкастую морду. Полыхали красным волчьи глаза, а над ними топорщились мохнатые остроконечные уши.

Вишена ошалело таращился на все это и волк вдруг совсем по-человечьи нетерпеливо дернул головой: «Давай, мол, чего тянешь?»

И Вишена, поборов в груди неприятную пустоту, кувыркнулся следом.

Он рассчитывал встать на ноги, но колени неожиданно подогнулись назад; он упал. Заломило в позвоночнике, заныли кончики пальцев, на миг заволокло алым взгляд, а потом челюсти без боли и без всяких ощущений уползли вперед, перед взором предстала волчья морда, как видит ее волк. Земля приблизилась, Вишена уперся в нее четырьмя лапами и встал. Огляделся недоверчиво. Тело слушалось беспрекословно, словно сидел в нем Вишена не одну тысячу лет. И улыбался рядом, глядя на него, Тарус, скаля мощные зубы лесного хищника.

Теперь Вишена видел далеко вокруг, почти как днем, но перестал различать краски – мех Таруса и листва на деревьях казались ему одноцветными. В нос ударили тысячи запахов, таких разных и выразительных, что Вишена присел от неожиданности. Запахи были большей частью незнакомые.

– Ну, как? – спросил вдруг Тарус.

«Во, дела! Он что же, и говорить может?» – ошалело подумал Вишена, глядя чародею в глаза.

– Конечно могу! – ответил тот. – Так же, как и ты.

Вишена только заморгал.

– Ладно, пошли. По ходу освоишься.

Могучий пепельно-серый зверь развернулся и резво затрусил на знакомый запах дыма, доносящийся со стороны реки. Вишена – такой же крупный матерый волк – побежал следом.

Голова шла кругом. «Волк… я – волк, леший меня забери! Неужто правда?»

– Правда, правда, – не оборачиваясь подтвердил Тарус и добавил ворчливо: – Чего болтаешь, однако? Помолчи.

Вишена умолк. Унять скачущие мысли удалось на удивление легко.

– Ну, Тарус, ну кудесник! – вздохнул он напоследок и сосредоточился на голосах и запахе дыма. Пахло не только дымом – людьми, конским потом, жареным мясом. Близкие запахи сами собой отошли на задний план, а нужные – выделились, стали четкими и выпуклыми.

На четырех ногах передвигаться оказалось ничуть не труднее, чем на двух. Вишена быстро приспособился. А вот лес, видимый с непривычно низкой точки, локтей с двух, немного сбивал с толку. И еще это странное ночное зрение…

Пока они добирались до костров, Вишена все осваивался. Впереди угадывался речной берег, у опушки на ночлег расположились люди. Много, с полсотни, но еще никто не спал. Над кострищем жарились два лося; поодаль, под присмотром двух рослых воинов, паслись стреноженные, но не расседланные кони.

Тарус бесшумно скользнул сквозь густой кустарник и улегся на прелые листья, наблюдая за стоянкой. Вишена, как мог, пристроился рядом, вышло это так же ловко и бесшумно.

Волки рассматривали пришлых людей, пытаясь понять, кто они и что их сюда привело. По виду чужаки напоминали и жителей Лойды, и пажан, и даже венедов, но бросались в глаза чудные остроконечные шапки, огромные луки и, наоборот, слишком короткие мечи. И звучала почти совсем непонятная речь. Большая часть воинов собралась у костров, громко переговариваясь и гогоча; Вишена долго не мог сообразить, чем же они заняты. Потом догадался: пытают пленника. Высокий, почти детский голос жалобно и монотонно тянул:

– Не знаю! Не знаю! Отпустите!

Эти слова произносились на языке жителей Лежи, соседней с Рыдогами земли. Воины задавали вопросы на одном из дальних западных наречий.

Тарус проворно пополз вперед, Вишена последовал за ним. Костры приближались. Ветер слабо тянул с реки, принося приторный запах ила и гнили. Воины продолжали звучно гоготать и переговариваться, словно находились за околицей своего селения, а не на чужой земле. Тарус дополз до опушки и высунул из кустов острую волчью морду. Мерцание огня отбрасывало во все стороны колеблющиеся блики, они метались по траве и деревьям, но совсем не слепили звериные глаза.

– Слышь, Вишена, – тихо сказал Тарус, оборачиваясь. – Надо бы мальчонку вызволить.

– Коней пугну, – немедленно нашелся тот. – Авось всполошатся…

Тарус коротко поразмыслил.

– Давай!

Вишена уполз назад, сделал по лесу широкий полукруг, направляясь к лошадям пришлых, и у самой опушки, нос к носу, столкнулся с тремя волками. Размером каждый из них уступал Вишене, видать, молодежь, переярки, но все же – трое, и каждый из них всю жизнь был волком…

Оборотень оскалился, из горла вырвался хриплый утробный рык. Переярки поджали хвосты и Вишена почувствовал уверенность.

– Пошли прочь! – гаркнул он и все трое опрометью бросились к реке, прямо на лошадей. Вишена притих и обратился в слух, куда более чуткий, чем человечий.

Послышалось надрывное ржание и дружные проклятия на чужом языке, звучавшие на удивление понятно.

– Ай да я! – пробормотал Вишена и, разогнувшись как тугая пружина, устремился к кострам.

Воины переполошились и рассыпались, обнажив свои короткие мечи. Теперь стало видно – у огня, привязанный к столбу, испуганно стрелял глазами пленник, мальчишка-подросток, оборванный и грязный. Перед ним осталось всего трое вооруженных чужаков, остальные резво подались на крики. Тарус уже спешил сюда – хвост поленом, глаза горят. Он несся крупными прыжками со стороны леса. Стражи обернулись к нему все разом, оголив спины; двое из них вдруг рухнули, словно подкошенные, от молодецкого удара булавой. Один в костер, другой рядом. Третий в панике обернулся и получил кулаком прямо в лоб; вряд ли он много выиграл – кулак булаве ни в чем не уступал. Резко запахло паленой плотью.

Омут, а это постарался именно он, крякнул, подобрал у ближайшего воина меч и с размаху рубанул по ремням, освобождая пленника. Столб брызнул щепами и едва не раскололся надвое.

Тем временем десяток чужаков поспешили к кострам, размахивая мечами и изрыгая проклятия. Омут схватил мальчишку и потащил к лесу. Тарус с Вишеной прикрывали их сзади, но Омут волков словно не замечал, сосредоточив все внимание на преследователях. Те охватывали беглецов полукольцом, явно нагоняя; Омут на бегу уворачивался от сучьев и скоро остановился, взявшись за булаву. Крохотная полянка давала простор для замаха и Омуту это понравилось. Где-то невдалеке продиралась сквозь колючий подлесок вторая волна догоняющих, грозно завывая и крича.

Сноски

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.