Война. Штрафбат. Они сражались за Родину - «Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!

Почти все остались лежать на поле, лишь трое или четверо нырнули в окопы. Наконец накрыли взрывом один из танков. Он стал отползать назад, рыская из стороны в сторону. Его добили «сорокапятки», порвав гусеницу, а затем подожгли. На неполную батарею легких противотанковых пушек, едва заметных среди бугров и травы, двинулись сразу два танка.

Это были тяжелые Т-4 с короткими 75-миллиметровыми пушками. Мелкие снаряды «сорокапяток» рикошетили от брони панцеров, но расчеты упорно продолжали стрелять. Артиллеристы не успели вырыть окопы для своих пушек. Взрывы осколочных снарядов выбивали расчеты, прямое попадание разнесло одну из «сорокапяток».

Оставшиеся в живых артиллеристы стали разбегаться, когда до танков осталось всего ничего. Обе оставленные пушки были раздавлены, вмяты в землю, вместе с тяжелоранеными. Пулеметные очереди валили бойцов одного за другим. Но танкистам этого было мало. Тяжелые машины догоняли убегавших артиллеристов. Лейтенант взмахнул пистолетом, то ли собираясь застрелиться сам, то ли стрелять в немецкие танки. Его сбили, сплющили в плоский комок.

Еще двое-трое артиллеристов угодили под узкие гусеницы двадцатитонных машин. Принимая мучительную смерть, с раздавленными ногами, животами, люди кричали так, что заглушали взрывы и выстрелы.

Бойцы помоложе, из гаубичных расчетов, оцепенели, не представляя, что такое может происходить. Но их быстро приводили в себя опытные, уже повоевавшие артиллеристы, гнали на свои места.

Гаубицы били прямой наводкой. Теперь танковые снаряды летели в них, а пулеметные очереди, как долото, долбили щиты. Кто-то упал с простреленной головой, рядом ворочался боец с перебитыми руками. Но остановить обозленных артиллеристов, видевших, что произошло, было уже невозможно. 122-миллиметровый фугас вышиб ведущее колесо и сорвал гусеницу головного танка.

Следующий снаряд взорвался под брюхом, встряхнув тяжелую машину. Из боковых люков выскакивал экипаж в блестящих черных шлемах и исчезал в траве. Гаубица, которой командовал Семен Пекарев, вела огонь по второму Т-4. До него оставалось не более трехсот метров, и старший сержант нервничал:

– Михаил, ты как целишься? – кричал он. – Дай я.

– Не лезь, – огрызнулся Лыгин, накручивая рукоятку горизонтальной наводки.

Снаряд с воем прошел над щитом орудия, взорвался позади капонира.

– Мама… – ахнул подносчик, съежившись у ящиков с боеприпасами. – Сейчас прибьют нас.

В танк угодил снаряд соседней гаубицы. Броню не пробил, но сильный взрыв остановил машину, перекосил башню. Лыгин, не дожидаясь команды, дернул за шнур. Удар пришелся в плоскую лобовину, дополнительно защищенную запасными звеньями гусениц.

Куски гусениц брызнули в разные стороны, вмятая броня треснула. Оглушенные, контуженные танкисты выскакивали один за другим. Этому экипажу не повезло. С расстояния ста шагов их расстреливал из «дегтярева» восемнадцатилетний пулеметчик, белобрысый, потерявший, пока бежал, каску вместе с пилоткой, но не бросивший до последнего свое оружие.

Еще минуту назад он не надеялся на спасение. Лежал на траве, обреченно понимая, что вставать нельзя. Срежут из танковых пулеметов или намотают на гусеницы. Теперь он быстрыми очередями свалил одного за другим троих фрицев.

Танк добивали сразу две гаубицы: Пекарева и соседняя, в расчете которой находился земляк Чистякова, Гриша Волынов.

Машина горела, превращаясь под ударами тяжелых снарядов в горящую груду металла. Пока со злостью долбили этот панцер, прозевали опасность с левого фланга. Более легкий, маневренный Т-3 накрыл снарядом расчет крайней гаубицы и приближался к орудию Пекарева. Немного отставая, шел бронетранспортер и вел непрерывный огонь из двух пулеметов.

– Разворачивай орудие, мать его! – кричал старший сержант.

– Не успеем!

– А я говорю, разворачивай!

Всем расчетом выдернули сошки и повернули махину весом две с половиной тонны в нужную сторону. Танковый снаряд пробил верхний край щита. Людей спасло то, что взорвался он за капониром, да и калибр был невелик – 50 миллиметров. Осколки разлетелись над головами. Но очереди двух пулеметов густо ударили вслед, свалили с ног подносчика и своим лязгом о металл заставили расчет пригнуться.

Лыгин выстрелил снова, Т-3 откатился в низинку, и снаряд прошел мимо. Лихорадочно загоняли в ствол очередной. Бронетранспортер молотил, как в пустое ведро, из крупнокалиберного пулемета. Щит звенел от попадания тяжелых пуль. Шлепнуло, словно ударило палкой по мешку с чем-то мягким.

Старший сержант Пекарев свалился возле колеса, зажимая плечо. Михаил Лыгин послал очередной снаряд, заставив бронетранспортер на скорости вильнуть в сторону.

– Заряжай. Быстрее!

Но как ни быстро действовал расчет, меньше чем за 10–12 секунд гаубицу не перезарядишь. А тут еще играют нервы. Боец, доставая из ящика снаряд, уронил его. Роньшин с матюгами рванул снаряд к себе, передал Чистякову.

Ключ был сейчас не нужен. Бей любым зарядом, лишь бы не опоздать! Заряжающий, крепкий кудрявый парень успел загнать снаряд, следом гильзу и, дернувшись, свалился на утоптанную землю. Выползший из низины Т-3 встретили фугасом.

Расстояние было небольшим, но Лыгин стрелял сегодня плохо. Снаряд, который мог развалить танк, лишь задел высокую командирскую башенку, сорвал крышку и ушел рикошетом в сторону. И все же сильный, хоть и неточный, удар сбил танкистам прицел.

Ответный снаряд прошел мимо, а сам Т-3 в очередной раз нырнул в низину. Мимо пробежали двое разведчиков со своим командиром, все трое были обвешаны противотанковыми гранатами. Лыгин выпустил следующий снаряд в поврежденный бронетранспортер, который крутился на месте и вел непрерывный огонь.

Взрыв разметал длинный, как свиное рыло, кожух двигателя и бронированную кабину. Взметнулся язык пламени с черным грибом дыма наверху. Из грузового отсека выпрыгивали солдаты, вывернутый пулемет торчал стволом вверх. Раненый пулеметчик перевалился через борт и упал возле гусениц.

Разведчики швыряли гранаты в Т-3, тот огрызался очередями и отползал прочь. Наверное, надо было стрелять по танку, но Лыгин сгоряча всадил еще один снаряд в грузовой отсек. Там уже никого не оставалось. Вырвало кусок брони и подбросило смятый пулемет.

Шарахнули вслед танку, но опоздали. Он отступал слишком резво. Тогда, довернув ствол, врезали по убегающему экипажу бронетранспортера. В спешке стреляли не осколочным, а фугасным снарядом. Раскидало в разные стороны двоих солдат в голубых френчах, одному, кажется, оторвало ноги.

Остальные, шесть или семь, грамотно отступали, прикрывая друг друга автоматными очередями. Снаряд, пущенный вслед, никого не задел, группа исчезла в кустарнике. Раненый пулеметчик отползал от горящей машины. Сумел даже встать и, шатаясь, сделать несколько шагов.

Миша Лыгин дергал зацепившийся за что-то карабин. Крикнул Чистякову:

– Стреляй, чего смотришь?

В пулеметчика пальнули оба одновременно. Попали. Немец, очень хотевший выжить, продолжал медленно переставлять ноги, оглядываясь назад. Понимая, что не сумеет спастись, поднял вверх руки.

– Поздно, сучонок. Забыл, как наших на гусеницы наматывали? Жри!

Лыгин выстрелил еще раз, и пулеметчик упал. Следом подхватили карабины Роньшин и один из подносчиков. Стреляли в шевелившегося возле Т-4 танкиста, в убегающих пехотинцев, в перевернутый мотоцикл.

– Стой, – опустил дымящийся ствол Михаил Лыгин и, будто только сейчас, увидел лежавших товарищей.

Семен Пекарев, командир орудия, умирал. Санитар перевязал его, но крупнокалиберная пуля, пробила легкие. Он истекал кровью. Заряжающий был убит наповал пулей в лицо. Контуженный близким взрывом, один из подносчиков снарядов сидел, привалившись к брустверу. Его увели в санчасть. Кинулись за трофеями. Лыгин, заменивший командира, пытался остановить людей, но в азарте его не слышали.

Принесли два автомата, консервы, десяток гранат с длинными, удобными для броска ручками. Жаловались, что достались одни наручные часы, и вопросительно смотрели на Лыгина. Ему часы были нужнее всего, но он ничего не сказал и, отвернувшись, приказал Чистякову:

– Сосчитай снаряды.

Глава 3. Окружение

Остались в строю всего восемь гаубиц. Погибли оба командира гаубичных дивизионов, тяжело ранили комполка, и на его место был назначен командир батареи Ламков как наиболее опытный из офицеров. Думали, возглавит людей комиссар, званием намного выше. Но комиссар вместе со своим помощником по комсомолу возился в блиндаже с документами и командовать не рвался.

Часть пехоты исчезла неизвестно куда. Остатки стрелкового полка спешно окапывались неподалеку от орудийных позиций.

Политрук вылез из блиндажа и, поглядывая в небо, стал считать вражеские потери. Догорали три танка и бронетранспортер. В качестве трофея кроме стрелкового оружия достался легкий чешский танк с разбитой ходовой частью, но исправным орудием и двумя пулеметами.

Возле него возились бойцы. Кто-то предложил вырыть капонир и оборудовать бронированную огневую точку. В машине оставалось довольно много снарядов и патронов к пулеметам. Подошел подполковник, командир пехотного полка, оглядел суетившихся бойцов, политрука с открытым планшетом. Приказал провернуть башню, но ее от удара заклинило, она едва сдвигалась градусов на тридцать.

– Пулеметы снять, собрать патроны. Танк взорвать, – отрывисто командовал подполковник, а затем спросил политрука: – Что пишете, стихи, что ли?

– Никак нет, – растерянно заулыбался тот. – Подсчитываю вражеские потери.

– Большие потери-то?

– Три танка и бронетранспортер. Вот этот танк четвертый. Фрицев убитых почти полсотни.

– Значит, крепко шарахнули по врагу?

– Ничего, – осторожно ответил помощник по комсомолу.

– А наших не посчитал? Вон те, которые в степи лежат.

– Я ведь из артполка. Своих мы посчитали.

– А эти, значит, чужие. Соседний стрелковый полк начисто выбили. У меня меньше половины людей осталось. Это уже сколько тысяч наберется? А ты шляешься со своим планшетом, три танка да взвод фрицев все считаешь. Иди, делом займись.

– Так точно, товарищ подполковник, – козырнул политрук и рысцой побежал к своему блиндажу.

Артиллеристы тоже понесли немалые потери. Все двенадцать трехдюймовых пушек по приказу командира дивизии были переброшены на передний край и, скорее всего, погибли в бою с прорвавшимися танками.

Из двадцати четырех гаубиц четырнадцать были разбиты. Еще две, получившие повреждения, вернули в строй, наскоро починив. Хоть и без прицелов, они могли вести огонь.

Восстанавливали, углубляли капониры, засыпанные землей, выкапывали ящики со снарядами возле обломков гаубиц, а рядом с ними тела погибших. Их было много. Саня уже начинал привыкать. Оттащил, взяв под мышки, мертвое тело артиллериста, мешавшее поднять ящик со снарядами.

Антон Роньшин взвалил на плечо ящик, а Чистякова позвал земляк, Гриша Волынов. Перехватил его напряженный взгляд, уставившийся в одну точку. На земле лежали два снаряда, ящик развалился, а на боеголовках и гильзах лежал непонятный комок, смешанный с землей, обрывки веревок, почему-то розовых.

Это были внутренности разорванного на части артиллериста. У Сани подступила к горлу тошнота, он с трудом сдержался, подобрал доску от ящика и сгреб комок в сторону.

– Бери один снаряд, я – другой.

Голос не повиновался, вырывалось шипение. Волынов его понял, осторожно поднял снаряд, стараясь не глядеть на буро-зеленые потеки на гильзе, понес свою ношу к временному складу.

– Под ноги гляди, – окликнул его Роньшин. – Распустил слюни.

Погибших артиллеристов похоронили, углубив одну из воронок. На этот раз одежду и обувь не снимали. Не до того. Да и оставшиеся в живых не подпустили бы трофейщиков к телам. Треснули три прощальных залпа, и люди разошлись по местам.

В батарее, где служил Чистяков, остались всего две гаубицы. В нее включили остатки соседней батареи, там уцелело всего одно орудие. Гриша Волынов, подавленный увиденным, оживился, что находится рядом с расчетом Сани Чистякова, который после смерти Пекарева исполнял обязанности заместителя командира орудия.

Ребята помоложе храбрились, хотя похороны произвели тягостное впечатление. Некоторые нацепили трофейные штык-ножи в ножнах, кое-кто носил за плечами автоматы. Переговариваясь, показывали на сгоревшие немецкие танки – мол, крепко врезали фрицам.

Бойцы постарше их оптимизма не разделяли. Почти всех лошадей в батарее забрали для вывоза раненых. Лыгин сомневался, что они вернутся обратно, и приказал бдительно охранять оставшихся пять лошадей. А что с них толку? В лучшем случае они сумеют вывезти лишь одну пушку.

Капитан Ламков обходил десять уцелевших гаубиц полка, заставлял людей закапываться как можно глубже. Когда-то новенькие свежепокрашенные орудия были избиты осколками, краска на стволах сгорела, щиты испещрены вмятинами, некоторые погнуты. На одной из гаубиц кусок щита был вырван, из колес торчали лохмотья резины.

Но, что хуже всего, была нарушена хорошо выстроенная система обороны. Десять орудий защищали участок, на котором еще вчера находились двадцать четыре гаубицы и двенадцать «трехдюймовок». Оставшиеся орудия стояли, как островок в степи. Пехота окапывалась где попало, образуя подкову, которая прижималась к артиллеристам.

Их можно было понять. Пехотинцы видели в тяжелых орудиях свою единственную защиту. Из легкой артиллерии остатки двух потрепанных полков имели батарею короткоствольных «полковушек» и несколько «сорокапяток», эффективных лишь на близком расстоянии. Оставались еще противотанковые ружья, на которые надежды было совсем мало.

Капитан Ламков, неожиданно для себя ставший командиром артиллерийского полка (всего-то десять стволов!), озабоченно всматривался в небо.

– Вряд ли танки сегодня снова полезут, – сказал он в разговоре с Лыгиным. – Не захотят потери нести. А вот авиация что-то запаздывает. Наверняка с воздуха добить попытаются.

Это понимали и остальные. Действительно, через час появились два легких самолета-разведчика «Хеншель-126» с широкими крыльями над кабиной. Выглядели они как-то несерьезно: часть радиатора и киль были окрашены в ярко-оранжевый цвет. На всю высоту фюзеляжа был нарисован огромный черно-белый крест.

– Гля, циркачи прилетели! – крикнул кто-то из пехотинцев.

Медленно летевшие самолеты действительно не казались серьезной опасностью. Вымещая злость за погибших, по ним открыли дружный огонь из ручных пулеметов и винтовок. «Хеншели» резко увеличили высоту до километра, не спеша, сделали круг, а затем сбросили десятка полтора бомб.

Скорее всего это были двадцатипятикилограммовки. Мелочь по сравнению с мощными бомбами «юнкерсов», но остатки полков и батальонов плотно сбились на довольно малой территории, и «циркачи» ударили точно.

Разбило одну из гаубиц, накрыло линию окопов, по полю метались сорвавшиеся с привязи лошади. Поднялась густая завеса дыма. Пользуясь ею, оба «хеншеля», не жалея патронов, обстреляли позиции и скрылись так же быстро, как и появились.

Две лошади бежали неподалеку от батареи. Ламков приказал Чистякову и Роньшину поймать их. Оба парня были сельские, имевшие дело с лошадьми с детства. Быстро, без суеты приманили напуганных животных кусочками хлеба. Похлопывая по холке, успокаивали лошадей:

– Все, улетели гады. Домой пойдем.

По пути к батарее откуда-то возник старшина с двумя красноармейцами.

– Мы из хозчасти дивизии, – объявил старшина. – Лошадей реквизируем согласно приказу командира.

Будь это еще вчера, Чистяков, наверное, безропотно отдал бы поводья. Все же старший по званию. Но бомбежка, жестокий бой, гибель товарищей многое изменили в нем.

– Пошли, Антон, – не обращая внимания на старшину, скомандовал Саня. – У нас свой командир, а лошади – наши.

Старшина передвинул с плеча автомат, даже щелкнул затвором. Младший сержант в ответ снял карабин и тоже двинул затвором.

– Неподчинение старшим начальникам, – начал было тыловик, но Чистяков крикнул так, что невольно отступил Роньшин.

– Пошли вон! Я по фашистам стрелял, пока вы в тылу околачивались, – и может, впервые в жизни заматерился в три этажа, брызгая слюной, с трудом сдерживая желание нажать на спуск. Так матерились пьяные мужики в его селе, ругаясь друг с другом из-за покосов или одурев от самогона.

– Гляньте, сколько погибших лежат, а вы хвосты в норах спрятали и теперь лошадей ищете, чтобы удрать побыстрее!

Возле ближнего перелеска суетились люди, выгоняли груженые повозки. Тыловая часть после бомбежки спешно меняла дислокацию, а может, просто удирала. Старшина был одет в добротную суконную форму, в яловых сапогах, и, судя по всему, занимал неплохую должность. Двое артиллеристов в старых ботинках, прожженных гимнастерках были для него никем – замызганной «махрой», как иногда называли свысока рядовых красноармейцев.

Но следы боя, догоравшие танки и нервно дергающееся лицо сержанта-артиллериста не на шутку напугали старшину. Пальнет с дури, и все дела. Тем более оба помощника старшины нерешительно мялись и свои винтовки снимать с плеч не торопились.

– Из какой батареи? – пытаясь сохранить остатки важности, отрывисто спросил старшина.

– Из боевой, – сплюнул Саня. – Пошли, Антон.

На том и разошлись. Если Чистяков об инциденте промолчал, то Роньшин рассказал со всеми подробностями, даже приврал, описывая, как Саня взял «чмошников» на мушку и напугал до полусмерти. Михаил Лыгин оценил решительные действия младшего сержанта Чистякова и объявил, что не зря назначил его помощником командира орудия. Капитан Ламков покачал головой, посмеялся, но сделал замечание, что целиться в своих нельзя.

– Какие они свои? – заметил кто-то из артиллеристов. – Вон, удирают вовсю.

Едва батарейный повар накормил людей, как налетели самолеты. Это были знакомые всем «Юнкерсы-87» и сыпали они в основном стокилограммовки. Авиация немцев чувствовала себя в небе хозяевами. Шестерка Ю-87 дождалась, когда рассеется поднятая взрывами завеса дыма, и принялась обстреливать позиции из пулеметов.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.