Иван Дыховичный. Формула жизни

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

Деды, помню вас и я,

Испивающих ковшами

И сидящих вкруг огня

С красно-сизыми носами!

На затылке кивера

Доломаны до колена,

Сабли, ташки у бедра,

И диваном – кипа сена…

Вот странно, даже романсы на стихи Цветаевой в его исполнении не вызывали никакого возражения, словно бы Ваня на время сам перевоплощался в женщину, так и не нашедшую свою любовь, поведавшую нам о своей беде:

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – все косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времен:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»…

Хулиганских песен в его исполнении я никогда не слышал. Была только одна, видимо из воровского репертуара:

Сяду я в лодочку да вдарю по воде,

Поплыву на лодочке до самой до тюрьме.

Эх, перьвая станция – цинковый завод.

Вышел из тюрьме я – двадцать первый год.

И далее:

Оделся, побрился, во фрак нарядился,

С шиком за столиком сел.

Дзыньте, подайте бокал лимонада

И бомбоньер из конфект.

Колоритная песенка, ничего не скажешь. Здесь сохранена оригинальная орфография, без которой вся прелесть песни напрочь пропадает. А дело в том, что Ваня не просто пел. Он исполнял роль, он раскрывал характер персонажа. Да, Ваня был актер!

Но вот вопрос – с чего все это началось? Когда же он стал петь? Кто сочинял музыку для его романсов? Кое-что проясняется после такого признания Ивана:

«Мы спина к спине у мачты против тысячи вдвоем» – это была одна из его первых песен, написанная на слова Джека Лондона. Джек Лондон, Киплинг, Николай Гумилев – это были совсем не случайные имена для Саши».

Здесь речь идет о середине 60-х годов, а в качестве автора музыки упоминается не кто иной, как Александр Кайдановский. Все тот же Гумилев – романс на его слова так восхитительно пел Ваня. Правда, тут нет речи о Денисе Давыдове. Так, может быть, все начиналось с Кайдановского, а Дыховичный лишь подхватил, развил эту идею? Но вот читаю в книге воспоминаний об Александре Кайдановском о том времени, когда он жил в Днепропетровске:

«Однажды Саша всех удивил тем, что спел довольно сложный поэтически и философски «Гимн битников» Вознесенского. Музыка была Сашина, хотя сначала он умолчал об авторстве. «Бегите – в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты бегите…» Музыка замечательно легла на текст, и чуть позже мы все пели эту песню взахлеб. Наши старики сразу ее отметили, похвалили «талант» и заставили его петь еще. Потом была его песня на стихи Пастернака «Свеча горела». Саша удивительно точно услышал музыку этого стихотворения».

А вот что вспоминала первая жена Кайдановского о событиях 1965 года, когда они встретились в Москве:

«Один из Сашиных друзей, Паша, был профессиональным гитаристом. Он записал несколько аккордов для аккомпанемента, которые Саша очень быстро освоил и начал импровизировать. Пение под гитару стало еще одним увлечением Саши. У него был прекрасный голос, которым он владел в совершенстве. Его можно было слушать часами. Он щедро делился своим певческим талантом и скоро стал непревзойденным исполнителем песен и романсов. Его творческая натура проявилась и в этом искусстве. Он стал сочинять музыку к стихам А. Вознесенского, Э. Багрицкого, Д. Давыдова, Саши Черного. Гитара стала постоянной спутницей Саши, он никогда с ней не расставался».

Здесь есть одна неясность. Если Кайдановский начал сочинять музыку еще в Днепропетровске, то на каком инструменте он играл? Или все началось уже в Москве, как можно понять из воспоминаний его первой жены. Впрочем, не это главное. А главное в том, что музыку к стихам Гумилева, Пастернака и Давыдова написал Александр Кайдановский. Однако вне зависимости от этого, с именем Ивана Дыховичного в моих воспоминаниях эти романсы связаны навечно.

На следующий год я снова приехал в Новый Свет – на этот раз с коллегами-физтехами, как и три года назад. Иван своей привязанности тоже не изменил и прибыл с большой компанией, в основном это были однокурсники – Наталья Варлей, Николай Бурляев… Вацлав в тот раз оказался на гастролях, поэтому повода для объединения компаний, что называется, общих точек соприкосновения у нас с Иваном не нашлось. Но была и еще одна, более существенная причина – этот магнит был гораздо притягательней.

Однажды в Новом Свете появился Гриша Горин вместе с Женей, которая к тому времени уже развелась с Аркадием Аркановым. И снова, как в прежние времена, мы уступили свою комнату, перебравшись в другое помещение, переделанное из курятника. Не знаю, что больше повлияло – то ли наше отношение к очаровательной Жене, то ли уважение к будущему классику драматургии. Однако для Горина началось все с Коктебеля:

«В Коктебель я впервые приехал в 1967 году, на следующий год после того, как меня приняли в Союз писателей. Мне было 27 лет – молодой, холостой, веселый. Это был мой первый «настоящий» Дом творчества, в который меня пустили на официальном основании. И поэтому у меня о Коктебеле остались ностальгически нежные воспоминания».

Нежные воспоминания как-то не вяжутся с тем, что Горина «кормили в столовой плохо». Конечно, приятно и престижно отдыхать среди писателей. Геннадий Шпаликов, Леонид Лиходеев, Евгений Евтушенко – все это были имена известные. Однако в итоге скверная кормежка доконала, да и Женю тянуло в Новый Свет. Так выпускник Первого медицинского института, бывший капитан КВН и бывший врач скорой помощи, а ныне начинающий писатель оказался в этом дивном месте.

Гриша был замечательный человек. Мне с ним удалось пообщаться не более двух недель, однако из всех людей, с которыми сталкивался в то время, о нем – самые лучшие воспоминания. Удивительная доброта даже по отношению к малознакомому человеку, готовность что-то посоветовать, прийти на помощь, если вдруг понадобится. Жаль, что профессии наши тогда никак не стыковались, да и разница в возрасте продолжению близкого знакомства не способствовала. А тут еще начался трехбалльный шторм, в Новом Свете стало неуютно, и Горин с Женей возвратились в Коктебель.

Григорий Горин ушел из жизни в 2000 году, ему было шестьдесят. А я вот думаю, вписался бы он в наше время? Сейчас время «энергичных» людей, которым алчность и жадность заменили любовь и доброту. В годы нашего знакомства Горин таким не был. А позже, если судить по фотографиям последних лет, в глазах появились злость и боль отчаяния. Этому в немалой степени способствовало то, что так и не поняли любимого им «Свифта», я уж не говорю о проблемах, которые возникли при постановке последней его пьесы, «Шут Балакирев». Но все это было уже позже, через много лет…

Еще через год после моего знакомства с Иваном Дыховичным я поначалу не поехал в Новый Свет – коллеги-физтехи соблазнили возможностью обозреть окрестности Гагры и Сухуми. Опять же озеро Рица, река Бзыбь, водопад на Геге, рядом с которым любил сиживать Хрущев. На Кавказе я прежде не бывал, а тут предлагали адрес, где можно пожить в течение месяца без проблем. И вот мы в Гагре. Узкая полоска пляжа с крупной галькой вместо новосветского песка и ежевечернее хоровое исполнение цыганского романса в близлежащем ресторане. Особенностью этого исковерканного произведения искусства стал неизвестно как прилепившийся к романсу припев, причем приходилось слышать несколько его вариантов на одну мелодию: сегодня поют «про жизнь нашу цыганскую», завтра уже «про жизнь нашу армянскую», ну и так далее. Текст, видимо, варьировался в зависимости от национальности большинства клиентов в этот вечер. Неудивительно, что уже через несколько дней до меня дошло: Новый Свет предательства не прощает и вот таким своеобразным способом мне мстит даже на приличном расстоянии. А если учесть, что позже за этот неосмотрительный вояж я удостоился презрительного фе от Петра Фоменко…

Кстати, Петра Наумовича как тут не понять? За три года до этого он познакомился в Новом Свете с будущей женой, увы, без какого-либо участия с моей стороны, и вот с тех пор Новый Свет считался в их семье неким подобием святого места. И то верно, этой «святости» хватило ненадолго, поскольку в более поздние годы я Фоменко в Новом Свете не встречал. В конце 60-х он был записан в «осквернители праха русской классики», обвинен в надругательстве над классическими текстами. Сейчас об этом вспоминать и грустно, и смешно. А Петру Наумовичу в те годы стало уже не до отдыха в Крыму, приходилось заново устраивать свою жизнь в искусстве. Вскоре он уже ставил спектакли в Ленинграде, а летом Крыму, видимо, «изменял» с Прибалтикой.

Ну а я после томительных дней пребывания в Гагре дал телеграмму Вацлаву в Новый Свет, получил ответ и уже на следующий день отмечал свое возвращение в привычную обитель. Там снова были привычные лица, в том числе Иван.

Как-то поздним вечером мы с подругой возвращались из поездки в Судак. Добирались пешком, не рассчитывая на попутку – да там всего-то было семь-восемь километров. И вдруг из темноты выплывает черная приземистая махина с горящими фарами. Это был «форд»-универсал Александра Микулина, как я уже упоминал, давнего поклонника этих мест – еще с тех времен, когда он на «газике» взбирался на гору Орел. Ну а за рулем автомобиля на этот раз сидел конечно же Иван. До Нового Света оставалось совсем немного, но прокатиться на «форде» кто откажется? В темном салоне было тихо, зеленовато фосфоресцировали какие-то огоньки и стрелки на приборном щитке. Иван вел машину очень осторожно. Еще бы, дорога извилистая, в те времена даже ограждения никакого не было – того и гляди свалишься с обрыва. Он вел машину так, как ведут девушку по ночной тропе, бережно поддерживая, особенно там, где дорога была особенно опасной. Так ведут девушку, чтобы потом… Что было потом, Иван мне не рассказывал.

В тот год народу в Новом Свете прибавилось. Приехала и компания Леньки Ковалева. О нем особый разговор.

Леня был оригинальный человек. Сухопарый, чем-то он напоминал мне эфиопа. Даже загар у него был намного темнее, чем у нас. Превыше всего Леонид ценил свободу. Свободу, а еще моторы! С женой он развелся – то ли не сошлись в понимании допустимого уровня той самой свободы, то ли просто места в квартире не хватило для двоих. Одну из двух комнат он превратил в цех по изготовлению автомашины. Да, да! В обыкновенной комнате пять метров примерно на четыре он собирал что-то вроде спортивного кабриолета. Корпус из стеклопластика, открытая кабина на двоих, моторный отсек располагался сзади. Да кое-кто мог видеть ее по телевизору! Леня очень гордился своим детищем. Однако расположение моторного отсека сзади его и погубило. Спустя несколько лет после описываемого года рано утром неподалеку от Джанкоя его «кабриолет» столкнулся лоб в лоб с грузовиком. Недогруженный багажный отсек – понятное дело, он был спереди – привел к тому, что на большой скорости машину стало водить из стороны в сторону… Его подругу, тоже Лену и тоже из нашей новосветской компании, но более позднего созыва, по счастью, выбросило при ударе на шоссе – это и спасло.

Страсть Ковалева к моторам выражалась еще и в том, что в теплую погоду он не представлял отдыха без лодки. Под Москвой, в Водниках, у него была скоростная плоскодонка, тоже изготовленная им самим. Ну а в Новый Свет однажды он вместе со своими друзьями привез «казанку» с лодочным мотором, ее так и оставили там. Когда был «не сезон», лодкой пользовался кто-то из местных или она стояла в эллинге. Кстати, по моему скромному разумению, машина и лодки в недолгой жизни Леньки Ковалева играли ту же роль, что и романсы в исполнении Вани Дыховичного – каждый ублажал прекрасных дам, чем мог. А, между прочим, Ленька тоже пел, однако, в отличие от Вани, его репертуар состоял из одной-единственной песни:

Скоро выйдет из-за гор

Диверсант, бандит и вор.

У него патронов много.

Он убьет меня в упор.

За песчаную межу

Я шнурочек привяжу.

Может, этою лимонкой

Я бандита уложу…

Когда в Новом Свете одновременно оказываются Иван, любитель быстрой езды, и Ковалев, владелец быстроходной лодки, нетрудно предсказать некий альянс. На время я даже потерял Дыховичного из виду – с утра до вечера он пропадал на причале. В те годы был популярен такой аттракцион: симпатичной девушке предлагали прокатиться на водных лыжах, долго уговаривали, объясняли, что это очень просто, надо просто держать в руках рукоятку фала. Видя такой расклад и предвкушая зрелище, к месту события собиралась публика. И вот несчастную уговорили. Она входит в воду, садится на специальный высокий табурет, надевает лыжи, а затем берет в руки этот самый фал, то есть рукоятку. В следующий момент сидящий в лодке врубает «полный газ»… И тут следует восхитительный нырок. Я не оговорился – не рывок, а именно нырок, естественно, головой вперед. Кому-то было очень весело…

Кстати, Иван очень быстро освоил катание на лыжах. Да после горных лыж это просто ерунда! А вот из юных прелестниц с первого раза это никому не удавалось. Помню, как доставалось Марианне Вертинской – очень упорная была…

На этой самой лодке с подвесным мотором Иван, случалось, возил нас за продуктами или вином, но только в Судак, а не в Феодосию – туда, наверное, и бензина не хватило бы. Не точен он и в рассказе про поэтов. Да в Новом Свете поэтов сроду не бывало!.. А впрочем, вру – ненадолго заглядывал известный бард Евгений Клячкин, да изредка можно было заметить на прогулке Евтушенко. В пестрых шортах made in USA почти что до колен, он и здесь старался выделиться из унылой, малоинтересной для него толпы. Моря Евгений Евтушенко избегал и в основном уединялся в доме, построенном в начале века для супруги князя Льва Голицына. Дом был выше замка, на горе, и в нем поэт с женой снимали большую комнату с верандой. На этой веранде он писал стихи – чего еще можно ждать от известного поэта?

Я долго думал, все пытаясь понять, вот отчего самые интересные люди, посещавшие Новый Свет, неизбежно оказывались где-то близко от Ивана, как говорят в таких случаях, вовлечены в его орбиту. Речь тут не обо мне и не о поэтах. Я прежде всего имел в виду представителей столичного бомонда – в тот год это были сестры Рябинкины, известные балерины, Нина Зархи, дочь кинорежиссера, Марианна Вертинская, ее-то представлять не нужно. Круг общения Ивана со временем менялся, но неизменно среди близких ему людей оказывались те, что «на виду», завсегдатаи светской хроники – если бы в советское время она была разрешена. Но вот и гораздо позже – Мамут, Ксения Собчак… Но ведь Иван в те времена не был так известен, и роль Коровьева ему предстояло сыграть лишь через десяток лет.

Конечно, причиной популярности Ивана в то время были его обаяние и задушевное исполнение романсов. Как я уже писал, все дамы были от него в восторге. Единственным исключением была та самая «радистка Кэт». Возможно, Иван был прав, когда признавался в том, что с женщинами робок. Но тут следовало сделать оговорку – робок он был только с очень уж красивыми, а Катя была именно такой. Природное обаяние, изящество, помноженные на молодость… Да кто тут устоит? Но то ли Иван и в самом деле стушевался по причине робости, то ли испытывал некое подобие комплекса неполноценности, поскольку его, как-никак, вышибли из Школы-студии МХАТ, якобы за бездарность, а Катя училась именно там. Была и еще одна причина – глаз на нее положил конферансье из мюзик-холла. Уже немолодой, умудренный опытом, он так и заявлял: «Меня по большому счету не волнует, что с Катей будет здесь, а вот в Москве я ею займусь основательно, всерьез». Конферансье был довольно остроумен, производил впечатление влиятельного человека, однако в Москве у него так и не сбылось – этой его неудаче я по мере сил старался поспособствовать.

С мнимой робостью Ивана и той же Катей связан был еще один любопытный эпизод. Как-то, устав от ежедневных пляжных процедур и дежурных разговоров о том о сем, мы решили, что надо бы сходить позагорать на камни. Так обычно называли место на дальней оконечности горы Орел. Нужно было миновать грот Шаляпина, превращенный туристами в подобие клоаки, затем пройти по очень узкой тропе, рискуя, если очень уж не повезет, сорваться в пропасть, и вот тогда, спустившись вниз, ближе к воде, вы обретали желанное уединение. Впрочем, в тот раз любой из нас был рад присутствию знакомых лиц. А место оказалось и в самом деле замечательное – ради того, чтобы побывать здесь, стоило испытать несколько неприятных минут, когда пробирались по тропе. Теперь перед нами было только море, безбрежное водное пространство. И голубое небо над головой. Но стоило подойти к краю берега и посмотреть вниз, как открывалась такая глубина, от которой захватывало дух. Вода была настолько чистая, что можно было разглядеть мельчайшие детали на дне – камни, водоросли, плавающих рыбок. Мне показалось, что до дна было метров пять, а то и семь. Я говорю так, не вполне определенно, потому что вся эта громада воды беспрерывно колыхалась, море словно бы дышало. И, следуя движению волн, изменялась глубина – сейчас она вроде бы семь метров, а через несколько секунд вдруг все проваливается вниз, и кажется, что вот еще немного, и обнажится дно, и никакой воды уже не будет. Я не зря так подробно об этом написал, поскольку хочу передать свое ощущение перед тем, как предстояло прыгнуть с двухметрового обрыва в воду. Ни я, ни Вацлав так и не решились, ограничившись более скромной высотой. Катя довольно спокойно к этому отнеслась, а вот ее смешливая подруга Нина, тоже студентка Школы-студии МХАТ… Пока она насмешничала, я все смотрел на Ваню – уже несколько минут, как он стоял на том обрыве, глядя вниз и, видимо, испытывая те же ощущения, о которых я писал. Мы уже выбрались на берег, а Ваня все еще стоял. И вдруг он прыгнул…

На первый взгляд ничем не примечательный эпизод, и стоило ли его описывать? Но я с таким мнением не соглашусь, и вот почему. К примеру, мне моя нерешительность доставила в жизни немало грустных минут. Хотя можно сказать и так, что я был разумно острожен, а потому избежал ненужных стрессов и многих неприятностей. Во всяком случае, если уж приходилось рисковать, то рисковал осмысленно. И очень редко – по наитию… У Вани все было не так. Насколько я могу судить, риск был для него способом существования. Идти наперекор всему, возможно, не всегда при этом подчиняясь разуму. В каких-то случаях это могло быть результатом длительных раздумий, а иногда требовалось всего лишь несколько минут, как в случае с прыжком. И, забегая вперед, могу сказать, что во многих жизненных ситуациях риск этот был вполне оправдан.

Если основываться на стандартах, пришедших к нам из Древнего Рима или же из Древней Греции, необходимо признать, что Ваня не был красив. Ну, взять, к примеру, его нос. Эта выдающаяся деталь на довольно привлекательном лице со временем стала приобретать прямо-таки угрожающие размеры. И ничего с этим невозможно было сделать. Думаю, что нос – это первое, на что обращал внимание ранее незнакомый с ним человек. Даже у его отца этот орган обоняния был вполне приемлемых размеров, но тут… Ну что поделаешь, судьба! Претензии могут быть только лишь к природе, которая наградила такой внешностью. Кстати, в ту пору, когда Иван носил усы, это было менее заметно. Так, по крайней мере, мне казалось.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.