Шоумен - Так умирают короли

Сам он тем временем извлек из кармана мятую сторублевку и положил ее передо мной:

– Раз уж я у вас оказался…

– Не меняем! – сухо отрезал я.

– Почему? – изобразил удивление таксист. – Всегда же меняли!

– Сегодня не меняем!

– Он врет! – очнулся наконец клиент. – Я сам видел!

Я посмотрел на него со всем презрением, на которое только был способен.

– Не чуди, – сказал мне таксист и придвинул сторублевку еще ближе.

– Не имеете права не менять, – встал на надежный путь защиты законности клиент.

Похоже, что за свои права он готов был биться до последнего. Сторублевок у него, наверное, был полон карман, и он уже высчитал, сколько выиграет на конвертации рублей в доллары. Я не торопился его озолотить, и это подвигало клиента на агрессивные действия.

– Дайте книгу! – потребовал он.

– Какую?

– Жалобную.

– У меня ее нет.

– Есть! – торжествующе изрек клиент, тыча пальцем в приклеенное к окну объявление. – Здесь написано!

Я и сам знал, что написано. Как-никак при мне Самсонов собственноручно клеил эту бумаженцию.

– Не будем ссориться, – веско сказал таксист. – Поменяйте деньги, и дело с концом.

Я нервно ткнул его мятую сторублевку в прорезь «волшебного аппарата» и так же нервно швырнул таксисту появившуюся через пару секунд стодолларовую купюру. Таксист аккуратно сложил бумажку пополам, спрятал ее в карман и обратился к клиенту:

– Я жду вас в машине.

Тот лишь кивнул, поскольку был занят своими карманами – искал деньги. Наконец нашел, вывалил передо мной горсть мятых банкнот. Я выдернул из горсти сторублевку и с выражением крайнего неудовольствия на лице превратил ее в доллары.

– А вот еще, – придвинул ко мне деньги клиент.

– Меняем только сторублевки, – процедил я сквозь зубы.

– Вот сто рублей. И вот еще.

Жадность – удивительная штука. Человека, охваченного жадностью, способность мыслить логически покидает напрочь.

– Послушайте! – сказал я. – Я ведь поменял вам деньги! Хватит! Вы вообще где-нибудь видели, чтобы сто рублей превращались в сто долларов? И если уж вам так повезло…

Я пытался апеллировать к его здравому рассудку, но это было бесполезно. Он держал в руках новенькую хрустящую банкноту, и убедить его в том, что так не бывает, не мог уже никто.

– Поменяйте! – нервно потребовал он, и в его глазах появился нехороший блеск.

– Уходите, – попросил я.

– Дайте мне жалобную книгу!

– У меня нет никакой жалобной книги.

– Дайте книгу! – сорвался на фальцет клиент.

– Ведь так не бывает! – попытался я его урезонить. – Не могут сто рублей превратиться в сто долларов. Ну чего вы хотите?

– Я тебя щас прямо в твоей будке собачьей закопаю, – посулил клиент. – Зажрались, сволочи, спекулянты несчастные!

– Уходите, – попросил я. – Не скандальте.

– Я тебе, падла, щас поскандалю!

Ругань Самсонов обычно заменял писком: идет фраза, потом вдруг «пи-и-и», – значит, герой передачи употребил недостаточно целомудренное слово. Хорошее правило, потому что в следующую минуту клиент выдал такую тираду, которая в эфире, как я понял, будет состоять исключительно из одних «пи-и-и». Я на всякий случай отстранился от окна, и вовремя – клиент ударил в стекло кулаком, из-за чего по стеклу пошла извилистая трещина.

Пора было появиться Самсонову. И он появился. Вынырнул из-за спины разбушевавшегося не на шутку любителя стодолларовых купюр и спросил:

– Что происходит?

Клиент бросил на него разгоряченный взгляд и ничего не ответил. Не узнал. Самсонов засмеялся.

– Товарищ, – сказал он. – Любые проблемы можно решить миром.

Клиент, не оборачиваясь, ответил ему. В эфире снова будет «пи-и-и»:

Я засмеялся. Мой смех возбудил в клиенте самые низменные чувства. Он принялся крушить хлипкое сооружение с чисто стахановским энтузиазмом. Поскольку стены были из фанеры, мне оставалось быть небитым всего минуту или две. Самсонов исчез и очень скоро вернулся с супругой нашего клиента. Наверное, хотел, чтобы она на него повлияла. Но этого типа было очень непросто остановить, он успокоился тогда, когда я уже не надеялся, что мне удастся обойтись без помощи хирургов. Все-таки ему успели втолковать, что происходит, прежде чем он добрался до моей физиономии. Он сразу обмяк и сейчас выглядел разочарованным: все оказалось лишь сказкой.

– Ты цел? – заглянул ко мне Самсонов.

– Если не считать нанесенной мне психической травмы, – буркнул я.

Он засмеялся и пообещал:

– Мы вырежем концовку.

И без концовки зрелище будет что надо. Я покинул наконец свое убежище. Клиента в помещении уже не было. Из соседней комнаты выглянула Светлана и ободряюще улыбнулась:

– Я переживала за тебя.

– Я чувствовал, – буркнул я.

Снова появился Самсонов.

– Думаю, что мы сработаемся, – объявил он. – Физиономия у тебя подходящая.

Наверное, хотел сказать о ее тупом выражении, но промолчал. Заглянул мне в глаза, увидел там что-то и только рассмеялся.

Глава 5

После завершения съемок мы отправились в гости к Самсонову. Оказывается, в команде была такая традиция.

Самсонов жил за городом, в небольшом и уютном поселке по Минскому шоссе. У него был двухкомнатный дом из красного кирпича – большой и красивый, прежде я такие видел только на картинках и в кино. Вышел я из машины, остановился перед домом и так стоял, пока Леша Кожемякин, один из наших операторов, не подтолкнул меня в спину:

– Ты не здесь смотри, Женька, а внутри полюбуйся, – настоящие царские покои.

Он не соврал. Внутри была сплошная резьба по дереву, позолота и какая-то вычурная мебель, которую я прежде видел только в фильмах про французских королей. Второй наш оператор, Загорский, прошел через комнату, с достоинством неся свою благородную голову – граф, да и только. Я даже подумал, что этот интерьер не для Самсонова, а именно для Загорского. Аристократ, белая кость.

– Евгений, не отлынивай! – попенял мне вынырнувший из недр чудесного дома Демин.

Он вытирал руки пестрым полотенцем с видом чрезвычайно занятого человека.

На кухне, куда он меня привел, вовсю кипела работа. Прихваченные из Москвы деликатесы перекладывались на тарелки. Кожемякин откупоривал бутылки. Светлана протирала хрустальные рюмки. Даже аристократичный Загорский резал хлеб, хотя это занятие давалось ему с трудом. И только Самсонов – на правах хозяина, наверное, – бездействовал. Сидел у окна, закинув ногу на ногу, и невозмутимо следил за происходящим. Мне он напоминал барина, случайно забредшего в кухню. Ему бы еще халат и колпак с кисточкой…

– Отлыниваешь, – сказал мне Самсонов, не меняя позы. – Помоги вон Светлане, что-то она совсем разучилась хозяйничать.

Светлана вспыхнула и отвернулась. По-моему, Самсонов был к ней неравнодушен.

Через десять минут мы уже сели за стол. Я оказался между Светланой и Загорским. Напротив меня сидел Демин.

– Илья, ты сегодня был несносен, – объявил Самсонов.

– Еще чего! – буркнул Демин.

– Недостаточно убедительно играл. Клиент не сразу тебе поверил.

– А вы бы поверили? – хмыкнул Демин. – Ситуация ведь была не шибко правдоподобная: сто рублей превращаются в сто долларов. Попробуй убеди!

– Должен был убедить, раз взялся. А не можешь – не лезь в кадр.

Демин насупился. У них, оказывается, после съемок происходил «разбор полетов». А я-то думал, что все ограничится банальной пьянкой.

– И интерьер ты сделал ни к черту, – продолжил разнос Самсонов.

– Как получилось.

– Мне не надо «как получилось». Мне надо на совесть.

– Попробуйте за тысячу баксов сделать лучше.

Я уставился на Демина. А он лишь вскользь посмотрел на меня и отвернулся. О какой тысяче долларов он говорил? Ведь при мне договорился с тем парнем за триста пятьдесят. Я машинально обернулся к Самсонову и встретился с ним взглядом. Мне показалось, он что-то уловил. Но в следующий миг он опустил глаза и сказал равнодушным голосом:

– Алексей, разливай.

Кожемякин налил водку.

– За то, что мы имеем возможность заниматься тем, чем занимаемся, – провозгласил Самсонов.

Все выпили. Светлана закашлялась. Я ожидал, что Самсонов опять скажет какую-нибудь колкость в ее адрес, но он, к моему удивлению, промолчал.

– У меня сегодня отличная точка съемки была, – сказал Кожемякин. – Этот тип светился прямо передо мной.

Он потянулся за соленым огурцом, и я увидел на его руке лиловую наколку: «СЛОН».

– С моей кассеты можно все давать в эфир без купюр.

Самсонов пожал плечами:

– При монтаже увидим.

– Нет, правда, Сергей Николаевич.

Самсонов посмотрел на Кожемякина долгим взглядом, тот сник. Здесь не принято было указывать Самсонову, как ему следует поступать. Загорский тем временем молча и с достоинством расправлялся с курятиной, словно происходящее его не касалось. И Светлана не участвовала в разговоре. Два сфинкса.

– И наш новобранец сегодня немного подкачал, – неожиданно сказал Самсонов.

Я увидел, как замерла вилка в руке Светланы, и только тогда понял, что речь шла обо мне.

– Ты начал грубить клиенту.

– Я разговаривал с ним вежливо.

– Недостаточно вежливо.

– Вежливо! – проявил я упрямство.

Самсонов посмотрел на меня такими глазами, какими минуту назад смотрел на Кожемякина. Светлана незаметно положила ладонь на мое колено. Это был совет не связываться. Я опустил глаза.

– Помягче надо было с ним! – наставительно произнес Самсонов. – А ты разверещался: «Уходите, уходите!» Да кто ты такой?

Светлана прижала мое колено.

– Ладно, еще обтреплешься, – совершенно неожиданно для меня прервал экзекуцию Самсонов.

Я посмотрел ему в глаза. Он смотрел на меня с насмешкой превосходства. Светлана осторожно погладила мою коленку и убрала руку. Все плохое оставалось позади.

– Теперь у нас сюжет с неисправным расфасовщиком мороженого, – сказал Самсонов. – Когда снимаем, Илья?

Демин ответил не сразу. Прожевал нежное филе индейки, причмокнул, показывая, как было вкусно.

– Дня через три, Сергей Николаевич. Там ребята расфасовщик курочат, но механизм капризный, так что придется повозиться.

– Ты не тяни.

Демин развел руками – разве же я тяну, мол. Я смотрел на него и никак не мог понять: неужели он действительно прикарманил почти семьсот долларов, не побоявшись, что я продам его Самсонову с потрохами? В глазах Демина я увидел те же самые злые огоньки, как в тот раз, когда он советовал мне не лезть в денежные дела.

– Что вы заканчивали? – негромко осведомился Загорский, отвлекая меня от не особенно приятных мыслей.

– Политех.

– Вот как? Вот уж не подумал бы.

– Почему?

– Вы не похожи на технаря. Вы чистый гуманитарий, поверьте.

– А вы умеете различать человеческие типы?

– А как же!

Настоящий граф. И этот поворот красивой головы! Зачем ему быть оператором? Он запросто мог бы сниматься в фильмах о старой жизни.

– Вам повезло, что вы приехали в Москву, Женя. Для гуманитария очень важна среда обитания. Тот дух, который царствует вокруг. Вы расцветете здесь, на этой почве.

Со мной никто прежде так не разговаривал. Мир вокруг был слишком груб. И люди тоже грубы. И я даже представить себе не мог, что существуют такие типы, как Загорский. Я думал, что они все повымерли.

Самсонов вполголоса обсуждал с Деминым какие-то проблемы. По обрывкам фраз, время от времени долетавшим до меня, я понял, что разговор идет о предстоящей съемке.

Кожемякин ни с кем не разговаривал, а занимался в основном тем, что разливал водку по рюмкам. Я успел заметить, что он наливал себе чаще, чем остальным, но самое удивительное было то, что при этом он не выглядел более нетрезвым, чем кто-либо из нас.

И Светлана молчала. Ее будто подменили. Днем она выглядела повеселее. Мне почему-то стало ее жалко, я хотел занять ее разговором, но не мог – из-за Загорского, который не позволял мне отвлечься.

– Давай выпьем, командир! – неожиданно громко и даже, как мне показалось, с вызовом предложил Кожемякин.

Он встал, покачиваясь, и только теперь я увидел, что он все-таки пьян.

– Я тебя за что уважаю? – спросил Кожемякин.

Он явно обращался к Самсонову, и это обстоятельство немало меня поразило. Мне еще не доводилось видеть, чтобы так разговаривали с Самсоновым. А тот сидел как ни в чем не бывало и смотрел на пьяненького коротышку Кожемякина с благосклонностью и насмешкой.

– Уважаю тебя за то, что тебе не западло сидеть со мной за одним столом. Что ты настоящий мужик.

Демин сидел напротив меня потупив очи. И я вдруг понял, что ничего особенного не происходит. Что это уже было не раз. И все привыкли.

– За тебя, Николаич! – провозгласил Кожемякин.

Все выпили. Кожемякин плюхнулся на стул и обвел присутствующих затуманенным взглядом. Для него существовало два сценария дальнейших событий: или его свалит сон, или начнется большая драка. Я людей кожемякинского типа нутром чуял.

– Поди-ка сюда, Евгений, – сказал мне Самсонов.

Я подошел.

– Ты с техникой дружишь?

Я неопределенно пожал плечами.

– Политех заканчивал?

– Да.

– Значит, инженер?

– По диплому – да.

– Тебе и карты в руки. Будешь в нашем следующем сюжете сниматься. Про мороженое. Ты мороженое любишь?

Он как-то так всегда со мной разговаривал, что у меня самого складывалось впечатление, будто я настоящий придурок. Ну просто стопроцентный. И поэтому я промолчал.

– А чего ж ты молчишь-то? – осведомился Самсонов.

Он был нетрезв, но не то чтобы капризен, а скорее более насмешлив, чем обычно.

– Ну.

– Что «ну»? – уточнил Самсонов.

– Допустим, люблю, – буркнул я.

Я видел, что Светлана смотрела на Самсонова с плохо скрытой неприязнью. Похоже, у них была взаимная нелюбовь.

– Вот и славно, – заключил Самсонов. – Завтра тебе Илья покажет нашу установку.

Демин хотел что-то сказать, но не успел. Кожемякин упал лицом в тарелки, произведя немалый шум. Значит, сегодня все обойдется без драки. Благородный Загорский брезгливо поморщился.

– А-я-яй! – покачал головой Самсонов. – Какие неустойчивые у меня кадры. Альфред, отнеси молодого человека на диван.

Загорский словно не слышал. Вы когда-нибудь видели, как граф несет на себе пьяного приказчика? Примерно так это должно было выглядеть со стороны. И Загорский не спешил.

– Альфред! – протяжно и настойчиво произнес Самсонов.

Он смотрел на Загорского, как смотрит на непослушного питомца дрессировщик. Он был удивительный человек, этот Самсонов. И оставался для меня пока загадкой. Будто я не готовился с ним вместе к съемкам, не бражничал за одним столом, а был просто зрителем, имея возможность наблюдать только издали.

Загорский с неохотой поднялся, взял Кожемякина за шиворот и поволок из комнаты.

– Они неплохо дополняют друг друга, – оценил Самсонов, словно подводя итог многолетним наблюдениям.

Я не вмешивался в происходящее, хотя все это мне совершенно не нравилось. Была у событий какая-то подоплека, которую пока от меня скрывали. И спросить было не у кого.

– Тебе что-то не нравится? – осведомился Самсонов.

Я даже вздрогнул от неожиданности. Хотел было ответить, что ему показалось, но вдруг понял, что это не что иное, как трусость.

– Вообще-то да, – сказал я, дерзко глядя ему в глаза. – Но пока не разобрался, что именно.

Самсонов, как я видел, опешил. А сидевшая рядом со мной Светлана даже затаила дыхание.

– Ничего, разберешься, – после паузы произнес Самсонов, вроде бы совершенно безобидно. Но я понял, что стоит за его словами.

Он хотел сказать мне, что придет время, и он меня заломает. Как заломал несчастную Светку. Как заломал рафинированного аристократа Загорского. Но я ему не девочка и не Загорский: у меня воспитание вологодское, так что рога ему запросто поотшибаю. Самсонов, наверное, что-то прочитал в моем взгляде, потому что хмыкнул, подводя черту под нашим с ним противостоянием, но только на сегодня.

– Достаточно, потешились, – сказал он и извлек из кармана толстенную пачку купюр.

И на глазах у нас разделил ее на пять равных частей.

– Забирайте!

Демин взял деньги первым, потом Светлана, и только я замешкался.

– Бери, – сказал мне Самсонов. – У нас все по-честному. Заработал – получи.

Наверное, такое происходило у них после каждой съемки. Я взял деньги. И спросил:

– А где расписаться?

Демин с Самсоновым переглянулись, после чего Самсонов сказал со смешком:

– Я все-таки не ошибся, когда брал тебя на роль «придурка».

Это было обидно, но обижаться не на кого – сам нарвался. Светлана еще раз незаметно положила ладонь на мое колено. К счастью, вернулся Загорский. Причитающиеся деньги он взял со стола небрежным жестом человека, привыкшего легко их получать и так же легко тратить. Демин уже выскочил из комнаты. Самсонов отвернулся к окну и потягивал из высокого стакана пиво.

– Что вы видели в Москве, Женя? – спросил у меня Загорский.

Он опустился на стул и закинул ногу на ногу.

– Практически ничего. На Красной площади был, на Тверской улице.

Загорский почти незаметно, одними глазами, улыбнулся, но в его едва угадываемой улыбке не было ничего обидного. В этом и заключается, наверное, отличие аристократов от плебеев. Аристократы не способны обидеть.

– Это не та Москва, Женя. Настоящая Москва глубже, тоньше, духовнее. Вы видите фасад, а я покажу вам этот город изнутри.

– Как Гиляровский, да? – проявил познания я.

Загорский кивнул:

– Да. Но только Гиляровский показывал Москву с грязью.

– Он показывал ее такую, какая она есть, – подал голос Самсонов.

– Грязь находишь там, где ее ищешь.

– Не тебе судить, – с неожиданной бесцеремонностью бросил Самсонов.

Я взглянул на Загорского. Он сохранил на лице выражение невозмутимости, но мне показалось, что я заметил досаду.

Светлана поднялась из-за стола.

– Вы возвращаетесь в город? – спросил я.

– Да. Могу и тебя подбросить.

– Ты пьяна, – сразу вмешался Самсонов. – Так что едешь до первого инспектора.

– Неужели вы не вызволите меня, если я попадусь?

– И не подумаю. Посмотришь, каково оно там.

– «Там» – это где?

– В камере, милая.

Я подумал, что нам и вправду не следовало бы рисковать. Но Светлана решила иначе.

– Так ты едешь?

И чтобы не услышать вопроса: «Ты боишься?» – я поднялся и мужественно пошел следом за ней. Шел и спиной чувствовал насмешливый самсоновский взгляд.

Мы прошли через комнату, в которой спал Кожемякин. Он лежал на диване, одна рука его свесилась до пола. И опять мне в глаза бросилась татуировка: «СЛОН». Наверное, так его называли в детстве.

– Если боишься, можешь не ехать со мной, – великодушно предложила Светлана.

– Если хочешь, я могу сесть за руль, – так же великодушно ответил я.

Она заглянула мне в глаза, улыбнулась и потрепала меня по щеке. У нее была теплая и ласковая ладонь.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.