Исторические сенсации - Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей

Я нарочно во избежание недоразумений говорю о языке руси, а не о русском языке. До сего дня никто внятно не ответил, более того, даже не пытался ответить на естественный вопрос: что же это за такое загадочное «Иваново написание» и, уж тем более, какой прятался за ним язык? Более того, отечественные историки всячески замалчивали и дезавуировали саму правомочность такого вопроса. Так, Б. Рыбаков в полемике с норманистами утверждал[29]: «Договор 911 года, заключенный от имени Олега и содержащий около десятка скандинавских имен олеговых бояр, написан не на шведском, а на славянском языке». Как видим, академик не погнушался откровенной ложью. Ведь на самом деле договор был написан не на шведском (которого в то время еще и не было!) и не на славянском языке (такого языка, кстати, тоже не было), а, как сказано в самом договоре, «ивановым написанием». О языке как таковом в договоре нет ни слова. Между прочим, как и о невесть откуда взявшихся у Рыбакова «боярах».

В свое время[30] я поддержал предположение С. Ляшевского, что таинственное «Иваново написание» может быть вариантом греческого алфавита для языка крымских готов, созданного в VIII веке епископом св. Иоанном Готским[31]. Это предположение и сегодня, кажется, остается единственным более-менее разумным фигурирующим в вольном Интернете. Что же касается языка начальной руси, то ответ нам дают Вертинские анналы, имена членов посольства руси в Константинополь 907 года в ПВЛ и Константин Багрянородный русскими названиями днепровских порогов[32]. Ответ этот однозначен: русский язык IX – X веков был языком древнескандинавским. А каким еще мог быть язык послов русского кагана, которого следователи Людовика Благочестивого в 839 году признали свеями? Каким мог быть в 907 году язык таких же послов русского ольга Ингельда с именами Фарлаф, Веремуд и Рулав? Конечно тем же самым, на котором в середине X века звучали названия днепровских порогов по-русски у Константина Багрянородного – со всей очевидностью древнескандинавским!

Надо полагать, гипотетический алфавит Иоанна Готского вполне сгодился для близкородственного готскому древнескандинавского языка, который и был в ту пору языком «рода русского». У начальной руси имелась возможность воспринять этот удобное для нее «написание» в Крыму, где скандинавы симбиотически слились со своими языковыми родственниками – давно прижившимися там готами-христианами[33], имевшими даже свою епархию, впоследствии доросшую до ранга митрополии, и традицию оригинальной письменности, восходящую еще к IV веку, к алфавиту Ульфилы с его переводами на готский язык некоторых книг Библии.

Все независимые свидетельства, как византийские, так и хазарские, однозначно указывают на то, что Игорь имел морскую базу где-то в восточном Крыму или на Тамани. В Керченском проливе он в 941 году начал свои военные предприятия нападением на хазарский город Самкерц и туда же бежал после разгрома его флота византийским. Эту базу унаследовал Святослав, судя по тому, что Иоанн Цимисхий потребовал от него покинуть Болгарию и возвратиться «в свои владения к Босфору Киммерийскому», то есть все к тому же Керченскому проливу. Святослав мог существенно расширить контролируемые русью зоны черноморского побережья в результате своей хазарской кампании. Византийский хронист начала XII века Иоанн Скилица в связи с нападением руси на Константинополь 860 года писал: «Все лежащее на берегах Евскина [Черного моря. – В.Е.] и его побережье разорял и опустошал в набегах флот росов (народ рос – скифский, живущий у северного Тавра, грубый и дикий)». Как видим, Скилица прямо говорит, что русь обитала «у северного Тавра», а северным Тавром греки называли горную цепь западного Кавказа и ее продолжение дальше на запад – Крымские горы. А вот еще слова Евстафия Фессалоникийского: «К северу от Истра живут следующие племена: германцы, сарматы, геты, вастарны… тавры или росы, живущие около Ахиллова Бега…», – то есть русским был берег от устья Днепра до Крыма, хотя мы и не знаем, к какому конкретно времени относятся эти слова Евстафия.

В рассматриваемом нами договоре 911 года косвенно на Северное Причерноморье указывает специальный параграф, в котором подробно оговариваются формы взаимопомощи греков и руси выброшенным бурей на берег кораблям, что конечно же бессмысленно для Киевской Руси и любого другого внутриконтинентального государства.

О спорной принадлежности территории в устье Днепра, руси или херсонским грекам, говорит аналогичный договор Игоря. Вероятно одной из побочных целей болгаро-византийской кампании Святослава было окончательно решить этот застарелый спор в пользу руси, «живущей возле Ахиллова Бега». Святославу это не удалось, и его наследник Владимир вновь был вынужден вернуться к этому вопросу осадой таврического Херсона.

Как мы знаем из византийских источников, со своей секретной миссией к Святославу Калокир направился не куда-нибудь, а именно сюда, в тот же самый Херсон. Наконец, неподалеку, на Белобережье, Святослав вынужденно зимовал, будучи выгнан Цимисхием из Болгарии, и, весьма вероятно, там же нашел свой конец, если, конечно, не клюнуть на сказки ПВЛ о гибели князя на днепровских порогах и чаше из его черепа у хана Кури, кстати говоря, так же не известного мировой истории, как и мифический Вещий Олег.

В процитированном последнем параграфе договора 911 года послы руси, подписывая договор, «скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною троицею единого истинного бога вашего». Невнятность текста ПВЛ допускает два различных толкования. По первому послы руси, не будучи все поголовно искушенными в «Ивановом написании», просто поставили под договором кресты вместо подписи. В конце концов в те не слишком просвещенные века, обычно называемые средними, даже короли подписывали государственные документы простым крестиком. По второму, к которому склоняет упоминание «единосущной троицы», русь, по крайней мере в лице своих послов, была крещеной. Вновь наперекор выдумкам ПВЛ. Но на самом деле здесь мы видим отражение уже отмеченного нами ранее важного факта этнической и, как следствие, конфессиональной двойственности начальной руси в начале X века.

Еще один интересный нюанс договора. Вело переговоры и заключало договор с Византией не государство Русь, киевская, новгородская или какая-либо еще, а некий абстрактный «род русский» («Мы от рода русского…» в начале текста). Послы представляют не страну Русь, не государство, а род, племя «русь» (некоторые российские историки любят говорить о неком социуме, этно-социальном слое) и его верховного правителя – ольга русского, переименованного авторами ПВЛ, наряду с другими ольгами-каганами, в «великого князя» и нареченного Олегом. В тексте договора нет упоминания ни конкретной территории Руси, ни ее границ, ни городов. Авторский комментарий компиляторов ПВЛ в статье 907 года, в котором названы города, на которые якобы Олег взимал с греков контрибуцию, не стоит и ломаного гроша. Из перечисленных там городов археологически, то есть вполне объективно, Переяславль возник в самом конце X, а Любеч и Ростов – только в начале XI века. В 907 году, вообще во время правления Вещего Олега по хронологии ПВЛ, их просто-напросто не было. Да и сам Киев в начале X века еще не стал столицей Древней Руси и не мог быть резиденцией ее верховного правителя.

Таким образом, представляется наиболее вероятным, что рассматриваемый договор 911 года был заключен между Византией и какой-то причерноморской русью, возможно владыками некого черноморско-азовского полюдья, причем со стороны руси известны имена послов, имена безусловно германского происхождения, но верховный правитель этой руси в договоре остался безымянным. Если принять предложенный выше оригинальный восстановленный текст договора: «…посланные от ольга русского и от всех, кто под рукою его, владык руси…», то безымянный верховный правитель той причерноморской руси ограничился титулом «ольг».

Может быть, этого ольга руси звали Ингельдом, так как именно это имя стоит первым в перечне скандинавов-подписантов в преамбуле договора 911 года, и в то же время этот Ингельд, единственный из этого списка скандинав, не был участником константинопольского посольства 907 года. Два этих факта в совокупности предполагают высокий статус и, возможно, почтенный возраст Ингельда. Также стоит обратить внимание на само имя, в котором первый компонент «Инг-» одинаков с первым компонентом имени следующего за Вещим Олегом правителя руси по версии ПВЛ Игоря (Ингвар), а второй компонент «-ельд» совпадает со вторым компонентом имени бессменного «воеводы» Игоря и его преемников Свенельда.

Попутно можно заметить, что Свенельд был на самом деле больше чем простым воеводой. О более высоком положении Свенельда можно судить по меморандуму 971 года, подписанном Свенельдом как сподвижником Святослава, а не его подчиненным. Это же косвенно подтверждают авторы ПВЛ, проговариваясь о кровавых разборках детей Свенельда и Святослава, в которых обе стороны фактически выступают на равных.

Итак, договор 911 года нельзя считать доказательством реальности Вещего Олега как конкретной исторической личности. Будучи в какой-то мере собирательным образом ольгов древней руси, в какой-то мере удачливым дубликатом неудачника Игоря, этот персонаж ПВЛ также нашел отражение в древнейшем герое русского фольклора Вольге (Волхе) Всеславьевиче, былины о котором сложились, по авторитетному мнению российского фольклориста В. Проппа, «задолго до образования Киевского государства». В вопросе об этимологии имени героя Пропп выбирает наиболее удобный для себя вариант: «Имя героя, Волх, указывает на то, что родился великий кудесник, волхв», оставляя без внимания гораздо более распространенный в былинах вариант «Вольга», который прямо указывает на исторические прототипы героя былин – русских ольгов, собирательным образом которых в ПВЛ стал Вещий Олег, а в былинах – Вольга Всеславьевич.

Касаясь вопроса об идентичности былинного Вольха и Вещего Олега ПВЛ, В. Пропп писал: «Большинство ученых с полной уверенностью утверждало, что Волх этой былины не кто иной, как Олег. Такая точка зрения должна быть признана совершенно фантастической. Поход Волха на Индию отождествлялся с походом Олега на Царьград, хотя в походе Волха, описанном в былине, нет… буквально ничего, похожего на поход Олега, каким он описывается в летописи». На самом деле, вопреки Проппу, у Вольги Всеславьевича и Вещего Олега много общего. В былине Вольга предстает «чародеем» по той же самой причине, по которой в ПВЛ Олег оказывается «вещим». Оба героя выдуманы, выдуманы и их походы, Вольги в Индейское царство, а Олега – на Царьград, и эти две выдумки, именно как выдумки, вовсе не обязаны быть точными копиями друг на друга. Но образы обоих собирательны и несут одну и ту же идею, что точно подметил сам же Пропп: «Как воин он [Волх. – В.Е.], однако, совершенно не похож на воинов позднейшего русского эпоса – на Илью, Добрыню, Алешу… Русский эпос знает и признает для своих героев только один вид войн – войны справедливые, войны, целью которых служит защита родины от нападения врага… Волх первоначально совершал набег с совершенно иными целями: поход Волха был чисто хищнический». Аналогично деятельность Олега в ПВЛ – тоже сплошное хищничество: походы, захват городов и примучивание, обложению данью соседних племен и народов. «Биография» Вещего Олега в ПВЛ как бы дублирует «биографию» Старого Игоря, а сюжет былины о Вольге отражает особенности деятельности как Игоря, в частности вероломность агрессии против Индейского царства подобно игореву нападению на Самкерц, так и Святослава на Хазарский каганат, поскольку первоначально в былине Индейское царство и было царством Иудейским, то есть Хазарией. На то она и собирательность фольклорных образов. Эта собирательность служит причиной того, что (вновь цитирую В. Проппа): «Враг, на которого надвигается Волх, не имеет определенного исторического лица». Действительно, на кого только не нападали исподтишка за долгую историю викинга всякого рода скандинавские морские конунги, равно как и их собратья русские ольги!

Смутный абрис династа

На тых горах высокиих,

на той на Святой Горы,

был богатырь чудный.

Не ездил он на святую Русь…

Былина о Святогоре,сказитель П. Калинин

Первый в череде правителей Руси по Илариону, то есть основатель династии, Игорь Старый во всех отечественных энциклопедиях представлен как «Игорь Рюрикович, великий князь киевский». Ситуация такая же гротескная, как и с Вещим Олегом. На деле Игорь не был ни Рюриковичем, ни великим князем, ни киевлянином.

О жизни и деятельности «великого киевского князя-Рюриковича» ПВЛ нам поведала совсем мало. Похоже, подобно Илариону авторы ПВЛ извлекали крохи информации об Игоре из доступных греческих хроник, натужно дополняя их собственными фантазиями. Весьма в этом плане показательные первые «летописные» сообщения об Игоре стоит процитировать полностью, благо, они не отличаются пространностью. Однако достойны внимательного и вдумчивого прочтения.

«В год 913. После Олега стал княжить Игорь. В это же время стал царствовать Константин, сын Леона. И затворились от Игоря древляне по смерти Олега».

«В год 914. Пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой. В тот же год пришел Симеон Болгарский на Царьград и, заключив мир, вернулся восвояси».

«В год 915. Пришли впервые печенеги на Русскую землю и, заключив мир с Игорем, пошли к Дунаю. В те же времена пришел Симеон, попленяя Фракию; греки же послали за печенегами».

Вдумчивое прочтение этой «летописи» не может не оставить впечатления, что авторы ПВЛ ничего не знали о действительном начале жизнедеятельности «Рюриковича» и нашли, отдадим им должное, оригинальный выход, поставив выдуманные «события» начальной биографии Игоря в соответствие аналогичным реальным событиям примерно того же времени в византийских хрониках и привязав свою хронологию к их датировкам. То есть попросту в имеющиеся погодные статьи перевода византийской хроники сделали собственные приписки. В результате Игорь начинает княжить в год воцарения Константина Багрянородного; поход на древлян случается одновременно с походом Симеона на Константинополь; печенеги приходят на русскую землю заодно с их появлением вблизи границ Византии; Игорь заключает с ними мир в тот же момент, когда греки их привлекают в качестве союзников для отражения нападения болгар. Ну, не поразительны ли параллелизм и синхронизм истории игоревой руси и Византии?!

Эти параллелизм и синхронизм сопровождают Игоря до самой его смерти, которую ПВЛ датирует 945 годом. Однако, как справедливо подмечает С. Цветков, «в действительности 945 г. – это всего лишь дата окончания правления Романа I Лакапина (свергнутого в декабре 944 г.)… К слову сказать, смерть вещего Олега (912 г.) точно таким же образом приурочена в летописи к окончанию правления Льва VI. Получается, что летописец, не располагая подлинными данными смерти первых русских князей, «хоронил» их вместе с византийскими императорами, чьими современниками они являлись по русско-византийским договорам».

То есть, совершенно очевидно, что «биографии» Вещего Олега и Игоря в ПВЛ – это сплошь выдумки. Но самое, на мой взгляд, во всем этом поразительное то, что историки, включая только что процитированного Цветкова, несмотря на такие откровенные признания, продолжают строить свои фантастические концепции истории Киевской Руси на основании этих выдумок сочинителей ПВЛ, выборочно извлекая и как бы принимая за чистую монету все то, что так или иначе укладывается в русло этих концепций, но без зазрения совести игнорируя и даже пороча все то, что им противоречит!

Однако продолжим обзор прижизненных событий параллельной истории игоревой Руси и Византии, которые мы прервали на 915 годе. Далее в ПВЛ следует пропуск в четыре года, поскольку об этом периоде молчат доступные сочинителям ПВЛ переводы византийских хроник, а затем ремарка в прежнем духе «параллельной истории»:

«В год 920. У греков поставлен царь Роман. Игорь же воевал против печенегов».

Воевал ли Игорь против печенегов? Бог весть. Вполне мог и повоевать, ведь, как мы помним, его «военно-морская база» находилась где-то в Крыму, а Северное Причерноморье в то время действительно было наводнено печенегами, которые активно включились в местные политические разборки, затронувшие греков с болгарами и, вполне возможно, крымскую базу ольга Игоря. Ну, запамятовали сочинители ПВЛ, что в предыдущем параграфе они заключили между печенегами и Игорем мир. Бывает. А может быть, Игорь коварно нарушил договор с соседями? Может. Что взять с самодура (Самкерц тому примером)? Да и какая нам разница? Интересно другое.

Авторы ПВЛ, изобретя мнимый конфликт Игоря с печенегами, полностью замолчали его действительную войну с Хазарией. Скорее всего не по злому умыслу, а просто потому, что ничего о ней не ведали – та не нашла отражения в имевшихся в их распоряжении византийских документах. Разумеется, о «Кембриджском анониме», который пролил крохи света на эту войну, они ничего не знали и знать не могли. Зато нашедший свое место в ПВЛ конфликт Игоря с печенегами, действительный или выдуманный, вновь, как и во всех предыдущих случаях, приурочен к событию из византийской истории, конкретно к смене царствующей персоны. Возможно таким образом авторы ПВЛ, не знавшие о хазарских злоключениях Игоря и истинные побудительные причины, заставившие его очертя голову ринуться в византийскую авантюру, хотели объяснить эту неспровоцированную с их точки зрения агрессию руси предварительной размолвкой с союзниками Византии печенегами.

Далее в ПВЛ следует двадцать один (!!!) год полного забвения героя. Неужели Игорь подобно Илье Муромцу пролежал два с лишним десятка лет на печке? Вряд ли. Просто авторам ПВЛ не попалось в византийских документах ничего, что можно было бы сопоставить с гипотетической деятельностью первого «Рюриковича». Повествование продолжается только в статье 941 года пиратским рейдом Игоря в византийскую Вифинию. Но на самом деле это не продолжение, это начало. Именно отсюда начинается настоящая история ольга Игоря, потому что, как я уже однажды обращал внимание читателя на сей поразительный факт[34], изложение событий этого нападения в ПВЛ явно ведется не с русской, а с греческой стороны. То есть мы наконец имеем дело не с фантазиями сочинителей ПВЛ, пусть даже белыми нитками пришитыми к византийской хронологии, не с какими-то гипотетическими и вряд ли существовавшими «отечественными архивами», а с реальными греческими хрониками, свидетельствующими о связанных с Игорем событиях, откуда в ПВЛ добросовестно переписаны имена противостоявших Игорю византийских военачальников, подробно описаны их маневры и указана точная численность участвовавших в баталиях византийских войск. Зато нет ни слова (!) о войске руси и его предводителях! Вот такая она «отечественная летопись», «образец всероссийского летописания». И чего, спрашивается, стоит отечественная древняя история, если все наши летописи написаны по этому образцу?!

Попутно можно заметить, что в тексте договора Игоря с Константинополем, в отличие от договора «Олега» 911 года, нет даты его подписания. ПВЛ датирует договор 945 годом, чему не верят даже лояльные к ПВЛ историки, так как якобы подписавший договор с византийской стороны император Роман Лакапин был отстранен от власти сыновьями годом раньше и, следовательно, в 945 году не мог подписывать какие-либо договоры. Поэтому в нашей исторической литературе иногда принято относить этот договор к 944 году. Но и эта дата ничуть не более достоверна, чем приведенная в ПВЛ. Поэтому в дальнейшем мы будем придерживаться общепринятой летописной датировки, держа в уме ее условность.

Описав военные действия по византийским источникам и приведя копию (к сожалению, не нотариально заверенную) текста договора, авторы ПВЛ вновь начали напихивать в нее отсебятину. В порядке компенсации провального рейда 941 года и для реабилитации Игоря они выдумали повторный поход на Константинополь в 944 году. Впрочем, для поднаторевших в сочинении «параллельной истории» Руси и Византии наших «летописцев» ничего особенно выдумывать нужды не было. Достаточно было повторить годом позже запись за 943 год: «Вновь пришли угры на Царьград и, сотворив мир с Романом, возвратились восвояси», – привычно заменив угров византийской хроники игоревой русью[35]. Совершив эту несложную подмену, сочинители ПВЛ больше ничем не смогли содержательно наполнить вымышленное ими событие, претендующее на то, чтобы быть исторически значимым. Потому в ПВЛ второй поход Игоря как таковой в конечном счете вроде бы состоялся, а вроде бы и нет; он не отмечен никакой конкретикой и закончился тоже ничем – византийцы якобы откупились. Может быть именно этот год на самом деле ознаменовался подписанием нового договора между Русью и Византией, но, разумеется, без всяких новых военных действий или приготовлений к ним.

Что ж, на нет и суда не было бы, кабы авторы ПВЛ со своими неуклюжими выдумками раз за разом не садились в лужу. В статье 945 года они явно перестарались с выдумыванием антуража: «Услышав об этом, корсунцы послали к Роману со словами: «Вот идут русские, без числа кораблей их, покрыли море корабли». Также и болгары послали весть, говоря: ««Идут русские и наняли себе печенегов»». А чуть ниже: «Игорь… повелел печенегам воевать болгарскую землю». Даже в своей собственной выдумке авторы ПВЛ не смогли толком свести концы с концами, так и не определив для себя характер взаимоотношений Игоря с печенегами. Ранее он с ними воюет сразу после заключения мира, а теперь «нанимает», что предполагает равноправный характер отношений суверенных сторон, но тут же им «повелевает» как подчиненным и зависимым. Кстати вновь о «параллельной истории» Руси и Византии. Как раз в это же самое время греки нанимали печенегов, чтобы те, нападая с тыла на венгров, ослабили бы усилившееся давление тех на северные границы Византии.

Еще одна глубокая лужа расплескивается уседними местами авторов ПВЛ в связи с выдуманным победным походом 944 года, когда неожиданно выясняется, что дружина Игоря голодна, раздета и разута. И это всего-то через год после якобы получения огромной контрибуции от Византии!

Нельзя не обратить внимания на существенный момент в приведенной выше цитате из ПВЛ. О приближении флота Игоря Константинополь извещают сначала херсонцы, а затем болгары. Значит, маршрут движения флота руси проходил вдоль северного черноморского побережья сначала мимо Херсона, а потом вдоль берегов Болгарии, то есть никак не из Киева, а от Керченского пролива, где была вероятная «военно-морская база» Игоря и где он уже успел нашкодить в Самкерце. Значит, авторы ПВЛ все-таки знали, что на самом деле Игорь предпринимал свои походы не из Киева, а из восточного Крыма? Наверняка знали, не могли не знать, раз написали такое вопреки собственной выдуманной киевоцентрической истории древней Руси, но тем не менее в соответствии с этой историей, выдуманными родословием «Рюриковичей» и сценарием их правления упорно запихивали бедолагу Игоря в Киев и в великие киевские князья.

В «Слове о законе и благодати» Илариона, самом древнем дошедшем до нас объемном письменном памятнике Киевской Руси, имя Игоря сразу появляется в уже привычной для нас форме, которая представляет собой транслитерацию его греческого написания 'I???p, игнорирующую реальное произношение в среднегреческом языке с носовым н: Ингор. Наиболее естественно этот феномен объясняется тем, что имя было механически перенесено в «Слово о законе и благодати» из какого-то греческого текста, переведенного переводчиком, знавшим византийский греческий лишь «по-письменному». Во время Ярослава Мудрого и Илариона таковыми были практически все монахи-переводчики, многочисленные благодаря увлеченности Ярослава греческой книжной премудростью, но лишь наскоро обученные письменному переводу, никогда в жизни не бывавшие в Греции и никогда не видевшие и не слышавшие живых греков.

На норманистском фланге современной российской исторической науки, в наше время численно преобладающем, весьма распространено мнение, что действительным именем Игоря было скандинавское «Ингвар» (Yngvarr). Но тогда, будь это имя знакомо Илариону в своем оригинальном скандинавском произношении, в «Слове о законе и благодати» оно должно было бы появиться в форме «Ингвар» или «Ягвар». Имеющаяся же там форма «Игорь» могла родиться только как транслитерация греческого написания, и это вновь косвенно свидетельствует о том, что местная киевская традиция ничего не знала об игоре, что киевлянин иларион никогда не слышал его имени в произношении самих представителей «рода русского», но узнал его только из византийских документов, откуда имя и было им позаимствовано и добросовестно, в прямом смысле буквально, то есть побуквенно, скопировано. Отсутствию памяти об Игоре в местной киевской традиции вполне соответствует и предельная краткость упоминания Иларионом деда восхваляемого им крестителя Руси.

Советский фольклорист В. Пропп как-то заметил: «К наиболее древним героям русского эпоса мы должны причислить также Святогора. В отличие от Волха, образ которого забыт и о котором имеется не более 4 – 5 полных записей песен о его походе, имя Святогора в эпосе чрезвычайно популярно, хотя его образ также заметно стерся», из чего Пропп делает логичный вывод, что Святогор чуть моложе Волха, но древнее богатырей киевского цикла. Вероятно основываясь на этом замечании Проппа, другой исследователь русских былин С. Горюнков выдвинул весьма любопытную гипотезу о том, что историческим прототипом былинного богатыря Святогора был Игорь Старый[36]. Исходя из варианта его имени «Святигор» в самых ранних северных былинах, Горюнков предположил, что оно производно от исходного «свят-Игорь». Приняв гипотезу Горюнкова и разматывая этимологическую цепочку против вектора времени, можно заменить более позднее славянское «свят» на предшествовавший ему скандинавский эквивалент helgi, более подходящий «шведскому кагану» с именем «Ингвар». Полученный таким образом гипотетический helgi Yngvarr после естественной славянизации на киевской почве должен был в полном соответствии с законами лингвистики, слегка подправленными формальной транслитерацией Илариона, превратиться в ольга игоря, где «ольг», уже по нашей гипотезе, – титул верховных властителей руси того периода. Затем сочинители ПВЛ превратили этого ольга Игоря начальной руси в великого князя Киевской Руси Игоря Рюриковича.

Если гипотеза Горюнкова верна, то необычайно важен тот факт, что былины о Святогоре не входят в так называемый киевский цикл. Былинный Святогор бродит в поисках приключений в неведомых далеких Святых Горах, то есть изначально в «ольгиных» горах (в Крыму, на Кавказе?) и вообще никаким боком не касается Киева. Но, тем не менее, наследником его богатырской силы и боевой славы становится один из главных героев былин киевского цикла Илья Муромец. Проецируя этот парадокс на реальных правителей древней Руси, можно додумывать, что ольг Игорь сам по себе не имел отношения к Киеву, то есть никогда не был вопреки всем учебникам и энциклопедиям «великим киевским князем». Оттого и никак не могут найти археологи, даже самые ангажированные украинские, «город Игоря» в киевской земле. Тем не менее, если верить былинам и принять гипотезу С. Горюнкова, каким-то образом деятельность Игоря способствовала возвышению именно Киева как столицы будущей Киевской Руси. Такое предположение хорошо согласуется по времени с двумя достоверно известными фактами истории начальной руси. Во-первых, со страшной катастрофой черноморской руси на рубеже 30-х и 40-х годов X века вследствие двух подряд тяжелейших поражений Игоря от хазар и греков, катастрофой, которая лишила крымскую русь всех ее черноморских баз и заставила искать альтернативу в Северном Причерноморье и Среднем Поднепровье. Во-вторых, с выводом независимых зарубежных археологов о том, что Киев приобрел черты столичного города только с середины X века при преемнице Игоря Ольге (ольге Прекрасе?), а столицей Руси стал только в конце века при ее внуке Владимире.

Для полноты картины надо сказать, что Ингвар – не единственный возможный вариант настоящего имени Игоря. Лиутпранд дает несколько отличающий спеллинг Inger, который, однако, все равно имеет носовое н и в славянской передаче должно было дать не «Игоря», а «Ягера», с возможным последующим превращением народной речью в «Егора». Помимо возможного следа в современном русском языке в виде имени «Егор» вариант «Ингер» интересен своими этимологиями. Наиболее вероятной выглядит древнескандинавское ynger – «младший», и тогда в случае Игоря речь идет не об имени, а скорее о прозвище-эпитете. Это прозвище могло бы объяснить две загадки биографии Игоря. Во-первых, оно само по себе предполагает наличие хотя бы одного старшего брата и, как следствие, тех самых племянников, которых мы видим в договоре Игоря с Византией в статье 945 года ПВЛ. Во-вторых, если Игорь – младший сын какого-то правителя варяжской руси, то в соответствии со средневековыми скандинавскими феодальными традициями он по достижении совершеннолетия должен был уйти в викинг, оставив наследственный феод[37] старшему брату. Как явствует из «Кембриджского анонима», именно это Игорь и делает, в лучших традициях морских конунгов начав свою достоверно нам известную биографию нападением с моря на хазарский Самкерц, которое возымело вынужденное продолжение в византийской Вифинии.