Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2)

ModernLib.Net / Художественная литература / Витте Сергей / Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2) - Чтение (стр. 8)
Автор: Витте Сергей
Жанр: Художественная литература

 

 


      Я просил передать Великому Князю, чтобы он не беспокоился, покуда я буду председателем совета, я надеюсь, что Петербург и его окрестности будут пребывать в нормальном положении.
      В первые недели после 17 октября в действиях Великого Князя я не замечал ничего такого, что могло бы возбуждать во мне, как председателе совета, сомнения, но по мере того, как стало и для Великого Князя ясным, что успокоение не может наступить сразу, и что еще предстоять большие волнения, относительное благоразумие и сдержанность его пропадали. Вскоре, я случайно узнал, что его самый близкий человек, генерал Раух, видится с Дубровиным, который только что начал укрепляться, получая поддержку от различных влиятельных лиц (князь Орлов, граф Шереметьев, думаю, что Дурново и друг.). По крайней мере, после того, как я оставил пост председателя, как то раз в разговор с Дурново я обозвал Дубровина негодяем; Дурново мне сказал: "напрасно вы его так называете, право, он честнейший и прекраснейший человек".
      Затем, сношения Великого Князя с Дубровиным и союзом русского народа делались все более и более частыми. Свидания Рауха производились в комнатах, отдающихся в наем от яхт-клуба (помещение при клубе).
      Великий Князь был посетителем этого клуба и, вероятно, еще когда я был председателем, виделся с Дубровиным. После же {81} моего ухода Великий Князь мало и скрывал свои отношения к Дубровину и союзу русского народа (т. е. просто, к шайке наемных хулиганов).
      Одно время петербургский союз имел даже намерение избрать его почетным председателем, но затем, кажется, нашли это не совсем безопасным. Конечно, только рассчитывая на поддержку Великого Князя и министра внутренних дел Дурново, Дубровин в одном из манежей собрал толпу хулиганов, говорил зажигательные речи и затем, с криками "долой подлую конституцию и смерть графу Витте", вышли из манежа, но не посмели идти по улицам.
      Разительным примером полной растерянности после 17 октября Великого Князя Николая Николаевича служит, между прочим, следующее обстоятельство:
      Во время моего премьерства последовало Высочайшее повеление о сокращении сроков службы воинской повинности. Мера эта была принята без обсуждения в совете министров и без моего участия и исходила из комитета обороны, находившегося под председательством Великого Князя, под давлением той мысли, что это послужит к успокоению нижних воинских чинов. Относительно существа этой меры можно быть различного мнения и я думаю, что сделанное сокращение полезно, но при принятии совокупно других мер, которые бы способствовали более быстрому навыку русского крестьянина или рабочего к военному делу при современной технике войны. Но приятие такой меры во время расстройства армии, длящегося и доныне без принятия одновременно и даже предварительно других мер, не может быть оправдано разумными причинами и объясняется только растерянностью. Она была продиктована не потребностью обороны, а как бы говорила "да, мы виноваты в срам позорной войны и гибели стольких русских воинов, зато мы вам в будущем даем такие-то облегчения, только забудьте прошлое и не волнуйтесь"
      ( * По поводу сроков воинской повинности несколько месяцев тому назад (сентябрь 1909 г.) в Петербурге мне рассказывал один из высоких чиновников следующее:
      Новый военный министр Сухомлинов нашел, что сделанные после 17 октября сокращения сроков воинской повинности не соответствуют положению дел, а потому испросил Высочайшее повеление, отменяющее эти сокращения. Повеление это должно было быть отослано в сенат для распубликования. Другие министры об этом узнали и, зная характер Государя, что если они вмешаются в это дело, то это повеление именно отменено и не будет, прибегли к следующему приему. Они уговорили военного министра доложить Его Величеству о неудобстве отмены сокращения воинской повинности. Военный министр уговорил Государя не отменять сделанное после 17 октября сокращение сроков воинской повинности. Очевидно, военный министр Сухомлинов покуда еще переживает с Его Величеством медовые месяцы. *).
      {82}Вообще октябрьские дни мне наглядно показали, что под влиянием трусости ни одно качество человека так не увеличивается, как глупость.
      В течение моего председательства постоянно происходили вспышки в войсках, были волнения в Кронштадте, волнения в Севастополе, затем взволновался дисциплинарный батальон в Воронеже, который должен был подвергнуться осаде. В ноябре, в Киеве, рота пятого понтонного батальона произвела манифестацию. В Петербурге явилось движение в военной электротехнической школе и затем между моряками, находившимися в морских казармах на Морской около конного полка. Моряков этих ночью окружили войсками, нагрузили на баржи и затем отправили в Кронштадт.
      Все это была вспышка на подобие каких-то небольших судорог, в сущности в довольно прочном организме, сравнительно легко выдерживающем легкое, но довольно общее отравление. В данном случае Великий Князь поступил довольно энергично и самолично выехал к войскам. Насколько все эти вспышки были явно подученные и бессознательные, видно на примере этих моряков. Вся беда, с точки зрения укрепления правительства и охраны престола, заключалась в том, что не было в России войска, так как армия более нежели в миллион человек находилась за Байкалом, а находившаяся в России была дезорганизована и сосредоточивалась на окраинах и в Петербурге и его окрестностях.
      Кроме того, наши финансы были в корне подорваны войною и затем смутою, на которую правительство, бывшее до 17-го октября, совсем не рассчитывало; сначала оно вообразило, что война с Японией будет военною забавою, а потому, когда дело пришло к миру, - что сейчас все затихнет. Поэтому министр финансов Коковцев, поддерживаемый в своих взглядах большинством финансового {83} комитета, займами не спешил, говоря, вот война кончится, тогда выгоднее будет сделать все нужные займы. Поэтому после 17-го октября я принял управление без денег и без войск. Моя задача и заключалась в том, чтобы добыть деньги и вернуть из Забайкалья армию.
      Я дал слово Государю это сделать, и вот почему я не мог просить Государя освободить меня от глупого положения более или менее номинального главы правительства ране исполнения этих двух вещей. В особенности, ранее совершения займа, так как, несомненно, без меня заем не был бы совершен.*
      {84}
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      ОБРАЗОВАНИЕ КАБИНЕТА.
      АМНИСТИЯ. ЗАКОН О ВЫБОРАХ
      * В первые дни после 17 октября мне было сообщено из департамента полиции, что было бы неудобно мне оставаться на Каменно-островском проспекте в моем собственном доме. Так как это помещение для меня весьма удобно, то я не хотел его оставить, но мне передали, что, в виду отдаленности этого дома от министерств и центра, а с другой стороны необходимости министрам и другим высокопоставленным лицам приезжать ко мне, будет крайне трудно их охранять во время проезда ко мне и, в особенности, въезда в мой дом.
      Мне предложили занять помещение в запасном доме при Зимнем Дворце, помещение, которое занимал управляющий Зимним Дворцом генерал Сперанский, а для канцелярии помещение, находящееся рядом, которое занимал тоже один из чинов министерства двора. Хотя это для меня было крайне неудобно, но я был вынужден на это согласиться, и через несколько дней после моего назначения, приблизительно около 27 октября, я переехал в новое помещение налегке, почти ничего не трогая из моего дома, в который, я был у в е р е н , что скоро придется вернуться или живым или мертвым.
      В течение этих 10 дней, когда я продолжал жить в моем доме, я жил также, как я жил ранее, не допуская никакой полицейской охраны, и чувствовал себя совершенно спокойным, дверь моего дома была открыта и ко мне приходили люди без особого разбора. Дежурил только днем один чиновник комитета министров и курьер.
      В городе забастовки начали улегаться и сравнительно все было спокойно. В эти ближайшие дни после 17 октября, когда я еще жил {85} в своем доме, помню еще следующие эпизоды. Как то приходили ко мне рабочие, жалуясь, что некоторых из их товарищей зря арестовали. Я их послал к генерал-губернатору Трепову. Они сначала не хотели идти, а потом взяли от меня записочку на имя Трепова, в которой я просил генерал-губернатора их выслушать и, если их претензия окажется справедливой, то удовлетворить. Затем я, как до переезда в дворцовый дом, так и после, принимал несколько раз рабочего Ушакова с товарищами. Они в то время были рабочими консерваторами, которые враждовали с рабочими революционерами и анархистами, в лагере которых оказалось громадное большинство рабочих. Это громадное большинство образовало совет рабочих с Носарем во главе.
      После моего ухода с поста председателя совета, некоторые газеты распространили слух, будто бы у меня был Носарь и депутаты совета рабочих. Нашлись такие, которые уверяли, что, собственно, чуть ли не мною создан этот совет, а негодяи из союза русского народа распространяли слух, что я находился с советом рабочих и с рабочими революционерами в преступных отношениях.
      Газета "Чего изволите", т. е. "Новое Время", также очень была недовольна моим поведением относительно сего совета.
      Она пустила глупую шутку, что было в это время два правительства правительство гр. Витте и правительство Носаря, и что было неизвестно, кто кого ранее арестует - я Носаря или Носарь меня. Об этом совете рабочих и Носаре я еще буду писать впоследствии. Покуда же скажу, что никогда в жизни я Носаря не видел, никогда ни в каких сношениях с ним и с советом рабочих, а равно и с рабочими революционерами и анархистами я не состоял. Никогда рабочих, входящих в организацию совета рабочих, я, как таковых, не принимал и, если бы они ко мне явились, как таковые, то я их направил бы к градоначальнику. Вообще, этому совету я не придавал особого значения. Он и не имел такого значения. Во-первых, впредь до арестования, по моему распоряжению, совета, он имел влияние на рабочих только петербургского района и не имел значения вне Петербурга, а потому смешно говорить серьезно о значении его вообще. Во-вторых, как только оказалось нужным его арестовать, я его и арестовал без всяких инцидентов и не п р о л и в н и к а п л и крови.
      {87} Но так как главный стимул "Нового Времени" это нажива, а в то время рабочие типографии Суворина гораздо более слушались совета рабочих с Носарем во главе, нежели самого Суворина, то он, а потому и его газета придали совершенно исключительное значение этому совету и Носарю, сосредоточив на этом прыще революции весь революционный вопрос 1905 года.
      Между тем сплетни об этом совете рабочих, Носаре и моих к ним отношениях настолько глубоко распространились, что еще в зиму этого года (1909 г.) приезжал в Петербург агент министерства финансов в Берлине П. И. Миллер (только что теперь назначенный товарищем министра торговли Тимирязева), которого я хорошо знаю, так как он долго при мне служил, и к которому я сохранил хорошие чувства (Он приезжал в Петербург как раз после моей речи в Государственном Совете по поводу штатов морского генерального штаба, чуть-чуть не свалившей все столыпинское министерство с ним Столыпиным во главе. Если он тогда не свалился, то только потому, что, в сущности, делает все, что ему прикажут. Говоря мою речь, а совсем не имел в виду Столыпина, и не подозревал, что он будет подавать со своими министрами голоса против взглядов, мною выставленных, с которыми Его Величество вынужден был согласиться, не утвердив эти штаты. Они имели громадное принципиальное значение.).
      Вот в разговоре с Миллером я его спросил, что собою представляет лейтенант Бок, который только что женился на дочери премьера Столыпина и потому получил место морского агента в Берлине. Он мне его - Бока, а также его жену очень похвалил, по прибавил, что перед выездом из Берлина (это после моей речи) он слыхал от madame Бок, что будто бы в министерстве ее батюшки Столыпина, т. е. в министерстве внутренних дел, имеются какие-то компрометирующие меня бумаги по моим сношениям с советом рабочих и с Носарем. Не может быть, чтобы госпожа Бок слыхала это от своего батюшки, вероятнее всего, что она могла слыхать это от своей матушки или ее братьев, господ Нейдгардтов. Вот вам и порядочные люди... (см. воспоминания дочери Столыпина на нашей странице - ldn-knigi)
      Вообще, после 17 октября на улицах было совершенно спокойно, никаких грабежей и кровопролитий не было, хотя Петербург оставался в обыкновенных условиях, без всяких усиленных, чрезвычайных и военных положений. Я просил Трепова не трогать {87} никаких демонстрантов, если только они не нарушают порядка и активно не революционируют, и войска не держать на улицах, а в казармах и дворах всех дворцов и казенных учреждений, если только есть что существенное охранять. Трепов это исполнил, отдав такое распоряжение. Еще до 17 октября он занимал, кроме поста товарища министра внутренних дел и петербургского генерал-губернатора с особыми полномочиями, также пост начальника петербургского гарнизона, т. е. ему подчинялись все войска, находящиеся в Петербурге. Петербург находился в обыкновенном положении во все время моего премьерства, а с моего ухода до сего времени он находится в чрезвычайном положении, т. е. изъемлен из действий общих законов.
      С тех пор, т. е. со времени моего ухода, и пошли в Петербурге анархические и черносотенные покушения, убийства и грабежи.
      Итак, после 17-го в Петербурге было все спокойно, ходили демонстранты по улицам с различными знаменами, но, видя, что на них не обращают внимания, успокоились. Вообще, город начал быстро принимать свой обыкновенный вид водопровод, освещение, конки и вообще городские устройства начали действовать более или менее нормально, несмотря на все усилия совета рабочих (Носаря), продолжать революционировать рабочих. Но значение совета и вообще дух революционный, объединявший рабочих, начал с каждым днем все более и более падать.
      Уже некоторые фабрики начали работать и вскоре прекратилась забастовка всех фабричных рабочих и забастовки железных дорог, хотя и делались всякие попытки, чтобы создать единодушную забастовку, но это было все более и более безуспешно.
      Во все время моего премьерства только раз пришлось употребить в Петербурге оружие, и при следующих условиях. Это было немедленно после 17 октября, когда я еще находился на Каменно-островском проспекте, у себя. Вызывает меня по телефону директор Технологического института, которого я лично не знал, и говорит мне, что около Технологического института стоит масса народа, требуя выдачи чего-то, что было по слухам скрыто начальством в этом институте, и что для очистки улицы вызвана часть Семеновского полка, что он просит меня предупредить кровопролитие. Я ему отвечаю, что всего этого не знаю, а потому вмешиваться не могу. Он меня просил вызвать к телефону находившегося там же дежурного офицера. Офицер, почему-то дежуривший при Технологическом институте, который был закрыт, подтвердил мне, что толпа стоит спокойно, что она думает, {88} что кто-то арестован в здании института, что он, несомненно, убедит толпу, что она ошибается, а потому разойдется, но что по распоряжению генерал-губернатора вызвана часть Семеновского полка, что эта часть уже наступает и может произойти серьезное кровопролитие по недоразумению. Я его спросил, в чьем ведении находятся войска в этом районе, - он мне ответил, что в ведении командира Семеновского полка, генерала Мина. Я его не знал и затем никогда в жизни не видел. Думаю, что он был честный человек, всегда исполнял свой долг, как военный. Он погиб возмутительно от руки революционерки после моего ухода.
      Если всякие политические убийства, с какой бы стороны они ни шли возмутительны, и не могут иметь никакого оправдания, то они в особенности возмутительны, когда относятся до лиц не лживых, не коварных, не подлых, а лишь исполняющих свой долг, хотя бы лиц, может быть, и тупых. Я об генерале Мине и этого сказать не могу и, вообще, я о нем не знаю ничего дурного.
      В Москве он распоряжался при подавлении восстания, может быть, сурово-прямолинейно, но когда идет открытая бойня, с баррикадами, то военные всегда должны быть прежде всего военными, а войска - войсками, иначе это не будут войска и от их непосредственных начальников нельзя требовать бисмарковских дипломатических способностей. Вечная ему память...
      (дополнение ldn-knigi
      http://www.coinexpert.ru/misc/biograf.nsf/ByID/NT000012CA
      Мин, Г. А. - генерал, командир гвардейского Семеновского полка. Приобрел печальную известность, как жестокий усмиритель вооруженного восстания в декабре 1905 года в Москве. Особенно отличился расстрелами и артиллерийским погромом Пресни. Выделенный им, уже после подавления восстания, карательный отряд, под начальством полковника Римана, получил приказ "арестованных не иметь и действовать беспощадно". Карательный отряд полковника Римана, действуя по линии Московско-Казанской ж. д. на участке Москва - Голутвино, расстрелял 150 человек. Осенью 1906 года генерал Мин был убит эсеркой Коноплянниковой.
      http://www.coolsoch.ru/arh/history/arh/136.htm
      .....Но, довольно любопытен тот факт, что прежде чем Семеновскому полку отправиться на усмирение московского восстания, по приглашению генерала Мина, полк часто посещали выдающиеся члены Союза Русского Народа и Русского Собрания (среди них профессор Б. Никольский, - впоследствии расстрелянный большевиками) и объясняли офицерам и солдатам смысл и значение творившейся разрухи государства "по еврейской указке"...)
      http://polygamist.narod.ru/manybook/smert/smert.htm
      Борис Владимирович Никольский (1870-1919) сын профессора русской словесности и автора книги "Идеалы Пушкина" (1887). Специалист по римскому праву, ждал министерских должностей, профессор в Училище правоведения. С 1905 в руководстве Союза русского народа. Устроил обед в честь проигравших процесс обвинителей по делу Бейлиса в 1913 году. В ноябре 1912 в Русском собрании публично подрался с Н.Е. Марковым (2-м) и вызвал его на дуэль. Примкнул к А. И. Дубровину. Отрицательно относился к Распутину, видел в "пьяном хлысте" опасность для Империи. Выпустил первое ПСС А.Фета. В 1899 выпустил "Сборник стихотворений". Разочаровался в царизме. Расстрелян в 1919 и его тело скормлено зверям зоологического сада. Если достать фотографию зверей из того сада и поставить рядом со снимком усатого лысоватого молодца, то получится страшная взаимосвязь.
      http://www.balfort.com/ru/news/2003/history_civillawdep_2.shtml
      В 1899 г. кафедра гражданского права Санкт-Петербургского университета пополнилась еще одним замечательным цивилистом: после успешной сдачи магистерского экзамена лекции по римскому и гражданскому праву начал читать Борис Владимирович Никольский (1870 - 1919). Он проработал в университете до 1907 г. и запомнился такими работами, как "Система и текст XII таблиц: исследование по истории римского права" (СПб., 1899), "К истории дарения между супругами" (СПб, 1915). Будучи убежденным и последовательным монархистом, Б.В. Никольский, кроме преподавания, активно занимался политикой. В июне 1919 г. он был взят чекистами в заложники и вскоре расстрелян, причем тело его бросили в зоопарк на съедение диким зверям. )
      Итак, я вызвал генерала Мина к телефону и говорю ему, в чем дело. Он принял обидчивый тон и указал мне на закон, по которому, раз вызваны войска, дело и ответственность переходят на военноначальника, что значило, что это его дело. Я ему отвечаю, что закон этот я знаю, что он прав, что он теперь полный хозяин, но я тем не менее имею все-таки нравственное право просить его не проливать без крайней нужды крови и постараться окончить дело спокойно. "Я ведь не имею претензии вам отдавать приказания, а просто вас прошу, как человек, которому Его Величество счел необходимым оказать доверие", сказал я.
      Этим наш разговор по телефону и кончился.
      Я узнал после, что этот инцидент кончился так. Насколько помню, несколько, во всяком случае не десятков, а единиц пострадали, причем профессору Тарле была легко расшиблена голова. Это было единственное {89} кровопролитие правительственною силою в Петербурге за все время моего премьерства. Признаться, я тогда Тарле не пожалел, так как он все смутное время в университете читал тенденциозные лекции о французской революции и не счел приличным хотя бы после 17 октября держать себя спокойно, как подобало бы себя уважающему профессору.
      Возвращаюсь к образованию моего министерства после 17 октября. Из предыдущего изложения видно, что к замещению подлежали следующие посты: министра народного просвещения, министра внутренних дел, министра торговли, министра земледелия и государственного контролера и что для замещения сих должностей мною были приглашены: князь Е. Трубецкой, князь Урусов, М. А. Стахович, Гучков и Д. Н. Шипов и что они съехались с некоторым замедлением вследствие забастовки на железных дорогах. Вот, с этими лицами у меня состоялось несколько совещаний, продолжавшихся дня два или три.
      В этих совещаниях кроме перечисленных лиц участвовал и князь А. Д. Оболенский, уже назначенный обер-прокурором святейшего синода, и более никто.
      В настоящее время идут различные рассказы о том, что говорилось на этих совещаниях. Все эти рассказы не верны и ими преследуются те, или другие цели. Только перечисленные лица могут воспроизвести в точности, что на совещаниях этих говорилось.
      Во время этих совещаний уже выяснилось, что министрами юстиции будет Манухин, иностранных дел - граф Ламсдорф, военным - генерал Редигер, морским - адмирал Бирилев, обер-прокурором синода - князь Оболенский, финансов - Шипов (И. П) и земледелия - Кутлер, так как Шванебах ушел и Стахович ранее совещания заявил, что никакого места в министерстве не примет, желая выбираться в Думу. На Кутлере я остановился, как на одном из наиболее деловых сотрудников моих во время управления мною финансами Империи и как на человеке чистом и вообще весьма порядочном. Все перечисленные лица не сделали никаких возражений в сказанных совещаниях, т. е. приглашенные мной общественные деятели не сделали препятствий быть коллегами сказанных лиц. Точно так при обмене мыслей относительно политики министерства также не произошло никаких несогласий, впрочем, на этом предмете долго не останавливались, так как политика моего министерства определялась моим всеподданнейшим докладом, опубликованным одновременно с {90} манифестом 17 октября. Относительно этой политики больше всего разговора вызвал вопрос о выборах в Государственную Думу. Лица из общественных деятелей желали знать, какой политики я буду держаться относительно выборов в Думу, и здесь также у нас не вышло никаких разногласий.
      Было выяснено, что вопрос о выборах уже значительно предрешен п. 2-ым манифеста 17 октября, который гласит: "Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе по мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие избирательного права вновь установленному порядку". Значит, создание новых начал для выборов против уже установленных законом 6-го августа в бытность мою в Америке было невозможно, можно было только расширить круг избирателей, не нарушая основания выборного закона и не замедляя этим расширением созыва первой Государственной Думы, т. е. осуществление на деле конституции.
      Таким образом не мне принадлежали основания выборного закона, давшего первую и вторую Думы; между тем, левые упрекали меня при объявлении манифеста 17 октября, что я не провозгласил прямых, всеобщих и равных для всех выборов, а впоследствии правые, которые совсем забыли п. 2-ой манифеста 17 октября, меня упрекали, что выборный закон, давший первую и вторую Думы, был чересчур широк.
      (* Это побудило Столыпина самым бесцеремонным образом нарушить манифест 17 октября, основные законы, изданные после манифеста, а, следовательно, конституцию и издать своеобразный избирательный закон 3-го июня 1907 года посредством манифеста. Если бы этот закон был лучше прежнего выборного закона и надолго покончил с революционными эксцессами, я бы мог его оправдать, хотя, конечно, закон этот был актом государственного переворота, но мне представляется, что этот закон искусственный, что он не даст успокоения, как основанный не на каких либо твердых принципах, а на крайне шатких подсчетах и построениях.
      В законе этом выразилась все та же тенденциозная мысль, которую Столыпин выражал в Государственной Думе, что Россия существует для избранных 130 000, т. е. для дворян, что законы делаются, имея в виду сильных, а не слабых, а потому закон 3-го июня не может претендовать на то, что он дает "выборных" членов думы, он дает "подобранных" членов думы, подобранных так, чтобы решения были преимущественно в пользу привилегированных в сильных. Теперешняя Государственная Дума есть дума но "выборная", а "подобранная". *).
      {91} Затем после 6-го августа, т. е. закона о законосовещательной думе, с Высочайшего соизволения последовал циркуляр министра внутренних дел Булыгина (от 22-го сентября 1905 года за № 63), требующий безотлагательного составления списков выборщиков, причем рекомендовалось, чтобы распубликование списков последовало не позднее 15-го октября (т. е. за два дня до манифеста 17-го). В этом циркуляре объявлялось о Высочайшей воле, чтобы Дума была собрана не позднее половины января 1906-го года (а между тем лишь одно расширение выборного закона без изменения его оснований было одною из главных причин, что Дума была собрана к 23-ему апреля). Далее в этом циркуляре говорилось:
      "Священная воля Его Императорского Величества обязывает всех, на коих лежит наблюдение за правильностью производства выборов, всеми мерами обеспечить населению возможность спокойно и без всякого постороннего вмешательства указать тех именно избранников, которые пользуются его наибольшим доверием. Посему я поручаю вашему особливому вниманию наблюдение за тем, чтобы должностные лица и учреждения не допускали с своей стороны никакого, даже самого отдаленного вмешательства в производство населением выборов в Государственную Думу"
      (* А за сим, когда во второй половине апреля 1906 г. я покинул пост председателя совета, "священная воля Его Императорского Величества", чтобы выборы были свободны, но помешала Государю выразить мне как бы упрек, что я и правительство не воздействовали на выборы и что потому получилась дума такая левая. Теперь действительно выборы в значительной степени фальсифицируются, чему наглядным и поразительным примером служить то, что происходит в Одессе относительно выборов в Думу одного члена Думы завтра, 27 сентября 1908-го года. Это не выборы, а издевательство над населением.*).
      Таким образом, в совещании с общественными деятелями, приглашенными принять участие в министерстве, был поднят только вопрос, в какой именно степени будет расширен закон, соблюдая п. 2 манифеста 17-го октября. По этому предмету я передал присутствующим, что этот вопрос не предрешен именно потому, что министерство окончательно не сформировано и что, если они войдут {92} в министерство, то будут совершенно свободны высказывать свои мнения и принять активное и ответственное участие в составлении закона, расширяющего выборный закон 6-го августа.
      Действительно, ранее этого совещания до переезда моего в дворцовый дом, но после 17-го октября, я как-то собрал в здании Государственного Совета совещание с бывшими тогда министрами, в том числе и Шванебахом, переговорить об исполнении п. 2 манифеста 17-го октября, но на этом совещании ничего не было предрешено.
      Князь Оболенский (новый прокурор святейшего синода) желал, по моему мнению, чересчур широкого расширения контингента выборщиков, а, напротив, Шванебах проповедывал необходимость не допускать к выборам ни рабочих, ни лиц так называемых либеральных профессий, и мои замечания по поводу доводов, представленных Шванебахом, дали ему ясно понять, что он оставаться в моем министерстве не может.
      Мое разногласие с приглашенными общественными деятелями произошло на вопросе, кто будет министр внутренних дел?
      К этому времени уже выяснилось, что крайне левые не успокоились манифестом 17-го октября и вообще буржуазной конституцией, что вообще смута в умах так распространилась, что еще придется переживать больше эксцессы с их стороны; но что было самое серьезное, это то, что конституционно-демократическая партия (кадеты), затем изменившая для большей популярности кличку в партию "народной свободы", которая, конечно, в особенности тогда, имела в своей среде людей наиболее культурных и серьезно образованных, не решалась явно порвать свои связи с крайними революционерами, исповедующими революционные насилия, до бомб включительно.
      Такое положение вещей, конечно, требовало со стороны начальника полиции во всей Империи большой опытности, в особенности в виду того, что в последние годы полиция везде была совершенно дезорганизована. Самое поверхностное знакомство с кн. Урусовым привело меня к заключению, что он в этом деле не имеет никакой опытности. Князь Оболенский, который так усиленно мне рекомендовал князя Урусова, после приезда сказанных общественных деятелей на совещание, сам выразил мне сомнение в том, может ли князь Урусов занять пост министра внутренних дел. Это меня побудило в совещании высказать, что чем более я думаю, тем более прихожу к необходимости предложить пост министра внутренних {93} дел П. Н. Дурново, но большинство членов совещания высказалось против Дурново, с своей стороны не указывая ни на кого, кто бы мог занять этот пост. Было кем то упомянуто имя Столыпина, некоторые отнеслись к этому предложению сочувственно, но были и такие, которые сказали, что он очень неопределенный, умеет уживаться со всяким направлением. Насколько помню, это выражал Д. Н. Шипов. Я, с своей стороны, сказал, что Столыпина не знаю, но что, как губернатор, он пользуется хорошею репутацией.
      Затем члены совещания настаивали, чтобы я принял на себя министерство внутренних дел. Я на это согласиться не мог, так как во первых чувствовал, что не буду иметь на это времени, и, действительно, занимая лишь пост председателя совета в это еще не столько революционное, как сумасшедшее время, я занимался по 16-18 часов в сутки, а во вторых, главное потому, что министр внутренних дел есть и министр полиции всей Империи и Империи полицейской par excellence, я же полицейским делом ни с какой стороны никогда в жизни не занимался, знал только, что там творится много и много гадостей.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44