Городской конструктор. Идеи и города

Чарльз Малфорд Робинсон и «гражданское искусство»

В первые три десятилетия XX века Америка пережила великое пробуждение самосознания горожан. Наиболее очевидные артефакты, дошедшие до нас с тех времен – это величественные общественные здания из мрамора и гранита, украшенные произведениями монументального искусства, которые выросли в эту созидательную эпоху в большинстве городов. Образцом сооружений такого типа может служить впечатляющий вашингтонской вокзал Юнион-Стейшн, спроектированный Дэниелом X. Бернхэмом, где солидность и изысканность сочетаются с беспримерной уверенностью в себе. И речь здесь не только о том, что вокзал со стенами из белого гранита, декором в виде золоченой листвы и бронзовыми аксессуарами массивен и явно построен на века. Всякий раз, когда я прохожу через зал ожидания с высоким сводчатым потолком, под мрачноватыми статуями суровых воинов, и попадаю в аркаду напротив купола Капитолия, у меня возникает четкое ощущение, что я не просто прибыл в город, но и стал частью общественной жизни.

Чарльз Малфорд Робинсон – «крестный отец» движения за «красивый город». Снимок сделан примерно в 1915 году. С разрешения University of Illinois Archives (Box FAC-4, folder FAC-4 ROB-ROE, Negative 4062, RS: 39/2/22).

Публичное прославление красоты города, характерным примером которого стал вокзал Юнион-Стейшн, во многом порождено идеями человека, который не был ни архитектором, ни градостроителем. Чарльз Малфорд Робинсон родился в 1869 году, причем не в большом городе, а в маленьком городишке Рамапо (Нью-Йорк). Он вырос в состоятельной семье в Рочестере, окончил местный университет, работал журналистом и занимался литературным творчеством, отдавая дань самым различным жанрам. Из-под его пера вышел труд по истории города, биография собственного прадеда судьи Огастеса Портера, изданная на частные средства, и либретто для оперетты, основанной на легенде о Робин Гуде. В 1899 году он опубликовал в Atlantic Monthly серию из трех очерков под простым названием «Благоустройство городской жизни». Благоустройство, о котором говорил Робинсон, было в основном эстетического свойства, но к теме он подходил широко: «Когда кто-то заводит речь об эстетике американских городов, в голову сразу же приходит мысль об общественных зданиях, парках, статуях и бульварах. Но в рамках любого правильного представления о привлекательности города они должны быть лишь конкретными проявлениями общей, гармоничной красоты»{8}. Возможно, он писал о Филадельфии, где впоследствии работал заместителем главного редактора крупнейшей городской газеты Public Ledger. Хотя в то время в Филадельфии появилось новое монументальное здание мэрии, большой парк на берегу реки Скулкилл, а также недавно построенный фонтан и огромная конная статуя Джорджа Вашингтона, ее «сетку» колониальных времен заполонили промышленные здания и заводы, а деловой центр уродовала эстакада Пенсильванской железной дороги.

В очерках, написанных для Atlantic Monthly, Робинсон излагал максимально широкую концепцию «гражданского искусства», как он его называл, и говорил о практических шагах по улучшению ситуации, например, об ограничении высотности зданий, демонтаже наружной рекламы, уборке улиц, озеленении, освещении, создании произведений публичного искусства. Он приводил ряд примеров благоустройства среды в разных американских городах: распоряжение муниципалитета Чикаго об ограничениях на размещение рекламных щитов рядом с бульварами и парками, инициатива властей Нью-Йорка по содержанию улиц в чистоте, успешная борьба жителей Бостона за сохранение исторического фасада здания законодательного собрания штата. Иными словами, показывал, как можно сделать города более привлекательными. Робинсон подчеркивал: несмотря на то, что зачастую эти шаги предпринимаются по инициативе муниципалитетов, большую роль играют и различные частные организации, например, городские художественные объединения, клубы, ассоциации по созданию парков, ставшие предтечами сегодняшних природоохранных комитетов и обществ по благоустройству деловых городских районов. И хотя эта деятельность была весьма разнообразной, бессистемной и плохо скоординированной, предпринимались попытки подойти к ситуации с «научных» позиций{9}.

Годом позже главный редактор журнала Harper's Уильям Дин Хоуэллс предложил Робинсону написать о благоустройстве городов в Европе. Побывав в Париже, Брюсселе и Лондоне, Робинсон написал еще один цикл очерков{10}. Подобно многим другим американцам, посетившим Европу, он был восхищен красотой ее городов и осознал, что, несмотря на все богатство Америки и ее растущее влияние в мире, американские города не идут ни в какое сравнение с европейскими. В 1901 году он объединил свои урбанистические статьи в небольшой сборник «Благоустройство малых и больших городов», а два года спустя подготовил фундаментальное исследование по тому же вопросу – мастерски написанное «Современное гражданское искусство». Особую убедительность этой книге придает сочетание наблюдательности и здравого смысла; шестьдесят лет спустя даже такой взыскательный историк и критик, как Льюис Мамфорд, оценил труд Робинсона как «превосходную для своего времени книгу, с которой и сейчас стоит ознакомиться»{11}.

Робинсона интересовала эстетическая сторона, но его взгляд на город не был взглядом эстета. Он писал: «Города создаются не для того, чтобы на них смотреть, а для того, чтобы в них жить»{12}. И еще: «Желание видеть улицу красивой останется лишь мечтой, пока не появится потребность в том, чтобы она была удобной и чистой»{13}. Он говорил о том, как важен для города собственный архитектурный облик, и призывал уделять больше внимания зданиям мэрий и судов, которые называл «народными домами». Робинсон подчеркивал, что в окраинных районах должны быть «широкие улицы и узкие улицы, прямые и извилистые дороги, кварталы с регулярной застройкой, перемежающиеся открытыми пространствами, где можно оборудовать детские площадки или разбить сады, которыми будут наслаждаться все жители»{14}. Не забывал он и о тех районах, которые особенно нуждались в благоустройстве: «В богатых кварталах города могут появляться грандиозные площади и широкие проспекты, величественные пространства, увенчанные достойными строениями. Общественная архитектура может быть роскошной и демонстрировать отменный вкус, а жилая – выражать дух времени, становясь под руководством специалистов разнообразной и гармоничной, но пока дух эстетического возрождения не проникнет в трущобы, дав импульс творческому развитию и там, победу красоты в городе нельзя считать полной»{15}.

В статьях и книгах Робинсон впервые в Америке (и, несомненно, впервые для широкой аудитории) обосновывалась необходимость планового развития городов. Он подчеркивал: «Мы не сделаем наши города по-настоящему красивыми, пока не научимся творчески планировать их застройку»{16}. В этой фразе содержится косвенная критика «принципа невмешательства» (laissez-faire), взятого в XIX веке на вооружение американскими градостроителями, забывшими или не удостоившими внимания достижения предыдущих поколений. Даже великий Олмстед – автор идеи гигантских городских парковых зон – считал, что они будут окружены явно непривлекательной городской средой. Робинсона это не устраивало.

Он адресовал свои труды широкому кругу читателей, и это принесло свои плоды. Его идеи восприняли и начали пропагандировать самые разные общенациональные организации, в том числе Американская ассоциация городов, Американская лига за улучшение городской жизни и Американская ассоциация парков и уличного искусства (во всех трех этих структурах он был весьма активным членом правления). За благоустройство городов выступал и ряд профессиональных ассоциаций, в том числе недавно созданное Американское общество ландшафтных архитекторов, а также десятки местных организаций, ассоциаций предпринимателей, клубов бизнесменов и городских обществ. Некоторые из этих групп руководствовались чувством гражданского долга, других убедили робинсоновские аргументы экономического порядка (для наших современников они звучат знакомо) – благоустройство привлечет в город бизнесменов.

Интерес к городскому благоустройству, чье пробуждение Робинсон не только описал, но и активно ему способствовал, обычно называют движением «За красивый город»{17}. Хотя автором этого выражения является сам Робинсон, употреблял он его редко, предпочитая термин «гражданское искусство», вызывающий ассоциацию с гражданственностью[2]. Тем не менее в общественном сознании закрепился именно «красивый город», возможно, потому, что это словосочетание передавало один из важных аспектов гражданского искусства – красоту, которая стала популярна благодаря двум событиям общенационального масштаба, получившим широкую огласку.

Первым из них стала Всемирная выставка («Колумбовская»), проходившая в Чикаго летом 1893 года. Хотя в выставочном городке, чьей планировкой занимался Фредерик Лоу Олмстед, был и парк развлечений, и искусственное озеро с островом, его «гвоздем» стал парадный двор с большим рукотворным водоемом, окруженным монументальными зданиями, которые спроектировали шесть ведущих архитекторов страны. Этот ансамбль, прозванный «Белым городом» из-за белого цвета построек, напоминал городской административный центр. Роберт А.М. Стерн назвал его «первым эффективно спланированным комплексом общественных зданий, построенным в Америке со времен Джефферсона» (он имел в виду кампус Вирджинского университета, спроектированный Джефферсоном), а для 27 миллионов посетителей выставки она стала настоящим откровением{18}. «Белый город» недвусмысленно свидетельствовал о том, что американские города можно планировать красиво и величественно. Робинсон написал для выставки иллюстрированный путеводитель, в котором говорилось о ее значении для страны. Он отмечал, что Америка становится все богаче, благодаря путешествиям кругозор людей расширяется, а обеспечение широких слоев населения «предметами первой необходимости» чрезвычайно улучшилось{19}. Все эти перемены не могут не отразиться на городе.

Хотя выставочный городок был эклектичным набором павильонов – от псевдоколониального здания Пенсильвании, напоминавшего филадельфийский Индепенденс-холл, до пестрого павильона «Транспорт», построенного Льюисом Салливаном, – архитектура Белого города отличалась единообразием. Здания, окружавшие водоем, были выполнены в духе итальянского ренессанса. Некоторые из их архитекторов: Ричард Моррис Хант, Чарльз Макким и Роберт Пибоди, а также скульпторы Огастес Сент-Годенс и Фредерик Макмоннис учились в парижской Школе изящных искусств – ведущем мировом центре преподавания классицизма. Они, как и главный архитектор выставки Дэниел Бернхэм, считали, что именно классический стиль, адаптированный к американским реалиям, наиболее подходит городам бурно развивающейся республики. Подобно многим американским архитекторам и художникам, Бернхэм и его коллеги видели в выходе США на мировую арену аналогию с возрождением европейской культуры в эпоху Ренессанса. В любом случае, как отмечает историк Винсент Скалли, не удивительно, что американские архитекторы взяли на вооружение величественный стиль beaux arts, поскольку он представлял собой «единственный образец завершенной или почти завершенной урбанистической формы», который был им доступен{20}. Будущие поколения сочли архитектуру в стиле beaux arts, преобладавшую на выставке, отсталой, забывая при этом, что Чикагская выставка убедительно продемонстрировала публике преимущества городского планирования и благоустройства, что по тогдашним временам было абсолютно инновационным.

Всемирная «Колумбовская» выставка 1893 года показала американцам, каким может стать будущее их городов. Brown Brothers. Находится в общественном достоянии.

Эпоха величественных общественных зданий: вокзал Юнион-Стейшн в Вашингтоне. Находится в общественном достоянии в США (согласно условиям Title 17, Chapter 1, Section 105, of the U.S. Code).

Второе событие, подготовившее почву для движения «За красивый город», произошло семью годами позже. В 1900 году сенат США создал комиссию по подготовке генерального плана монументального ансамбля в центре Вашингтона. Все члены этой комиссии, названной Комиссией Макмиллана, поскольку она отчитывалась перед сенатором Джеймсом Макмилланом: Дэниел Бернхэм, Фредерик Лоу Олмстед-младший (сын знаменитого ландшафтного архитектора, уже ушедшего на покой), Чарльз Макким и Огастес Сент-Годенс – в свое время работали на Чикагской всемирной выставке. В 1902 году они обнародовали новый план столицы в виде серии выразительных акварелей и двух гигантских макетов центра Вашингтона, иллюстрирующих ситуацию «до» и «после». План Макмиллана предусматривал изменение конфигурации Молла и его расширение, дополнительную застройку правительственного квартала («федерального треугольника»); были намечены места расположения будущего вокзала Юнион-Стейшн, а также мемориалов Линкольна и Джефферсона{21}. Хотя Бернхэм, Олмстед и Макким утверждали, что взяли за основу план Ланфана, их проект был выполнен в традиции beaux arts – геометрические оси, симметричное расположение зданий, монументальные скульптуры и стилистическая целостность. Новый центр Вашингтона, который теперь по праву можно было назвать Белым городом, – самое выдающееся достижение архитектурной эпохи, получившей название «американского ренессанса».

Благодаря популярности Чикагской выставки и плана Макмиллана идея «красивого города» в сознании людей соединилась с классицизмом, но в своих трудах Робинсон не говорит об архитектурных стилях. Его эстетические взгляды отличались широтой (хотя он и не любил небоскребы), и единственное, к чему он призывал архитекторов, – это самоограничение. «Архитектору необходимо понимать, что его задача заключается не просто в строительстве, а в градостроительстве», – пояснял он{22}. Хороший совет на все времена. Однако, если Робинсон разумно выступал за разнообразие городской архитектуры, ведущие архитекторы того времени, как правило, стремились к единообразию, проектируя здания в классическом стиле с классическим декором и неизменными грандиозными колоннадами. Таким образом, на практике «красивый город» превратился в «монументальный город», что отчасти разрушало стройную робинсоновскую концепцию урбанистического разнообразия и давало пищу будущим критикам.

Благодаря своей публицистической деятельности Робинсон приобрел общенациональную известность; его привлекали в качестве консультанта при планировании ряда городов, в том числе Сакраменто, Санта-Барбары, Форт-Уэйна, Денвера, Де Мойна, Омахи и Гонолулу. Он входил в команду, создавшую проект «образцового города» для известной Всемирной выставки в Сент-Луисе 1904 года, был членом плановых комиссий Рочестера (штат Нью-Йорк) и Коламбуса (штат Огайо), получил должность профессора гражданского проектирования в Иллинойском университете (Урбана-Шампейн) – одном из двух американских университетов, где читались курсы по городскому планированию (вторым был Гарвард). Робинсон продолжал писать: в 1916 году он опубликовал книгу «Городское планирование» и New York Times назвал ее одной из «лучших книг весны»{23}.

Бурная деятельность Робинсона прервалась в 1917 году: он скоропостижно скончался от пневмонии сорока восьми лет от роду. Незадолго до смерти он написал новое предисловие к четвертому изданию «Современного гражданского искусства». «Многие надежды (а, может быть, и мечты), о которых шла речь в первом издании, стали явью, – отмечал он, – некоторые из подмеченных позитивных тенденций вылились в организованные движения, а немало конкретных упущений, которые были подвергнуты критике, уже исправлены»{24}. Оптимизм Робинсона был полностью оправдан: последнее его прижизненное десятилетие и первое посмертное стали периодом впечатляющих достижений в деле благоустройства городов. В 1910 году Конгресс учредил Комиссию по изящным искусствам для надзора за реализацией плана Макмиллана, и в течение следующих десяти лет некоторые его ключевые элементы, например, реконструкция Молла и создание Мемориала Линкольна, были воплощены в жизнь. При подготовке ряда общенациональных выставок – в Сент-Луисе, Сан-Франциско и Сан-Диего – использовался опыт Чикаго: выставочные городки проектировались как законченные ансамбли, представлявшие публике новые идеи в сфере городского планирования. Амбициозный генеральный план развития Сан-Франциско, разработанный Бернхэмом, не был реализован из-за страшного землетрясения и пожара в 1906 году, но проект Джона Галена Говарда – новый комплекс административных зданий – основывался на концепции «красивого города». «План Чикаго» Бернхэма и Эдварда Х. Беннета, несмотря на несколько теоретический характер, стал самым подробным генеральным планом развития города за всю историю американской архитектуры. Впрочем, еще более масштабным было исследование по поводу создания зон отдыха в Лос-Анджелесе, подготовленное Олмстедом-младшим и Харландом Бартоломью. Этот перспективный план, рассчитанный на сорок лет и охватывавший территорию в 1500 квадратных миль, предусматривал выделение нескольких сотен миллионов долларов на приобретение земли под парки, спортивные сооружения и пляжи{25}. Его отличительной чертой стал учет специфики городской жизни в Южной Калифорнии: люди там жили по преимуществу в индивидуальных домах, а передвигались (хотя дело было еще в 1930-х) на личных автомобилях.

Несмотря на то, что из-за недостатка политической воли и Великой депрессии план создания зон отдыха под Лос-Анджелесом так и не был реализован, другие градостроительные проекты были успешно воплощены в жизнь. Джон К. Олмстед (сводный брат Фредерика Лоу Олмстеда-младшего) создал систему городских парков в Сиэтле. В столицах штатов Колорадо, Небраска, Висконсин и Пенсильвания появились величественные комплексы административных зданий. В рамках первого варианта «обновления городов» (оказавшегося более успешным, чем последующие) были благоустроены центральные районы Детройта, Кливленда, Питтсбурга и Филадельфии. Множество новых университетских кампусов в городской черте: для Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, Университета Райса в Хьюстоне, Южного методистского университета в Далласе, Калифорнийского технологического института в Лос-Анджелесе, Колорадского университета в Боулдере, Колледжа сухопутных войск в Вашингтоне – было спроектировано в соответствии с концепцией «красивого города». В Нью-Йорке, Филадельфии, Канзас-Сити, Далласе, Лос-Анджелесе и Вашингтоне появились монументальные здания вокзалов. Даже более поздний проект Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке, пусть он и выполнен в стиле ар-деко, обязан своим воплощением концепции «красивого города». В общем, это движение оставило серьезный след в городском благоустройстве.

Робинсоновский идеал «гражданского искусства» был определяющим в американском градостроительстве и архитектуре на протяжении трех весьма плодотворных десятилетий, пока нормальный ход событий не прервали Великая депрессия и Вторая мировая война[3]. Непросто найти американский город, где нет хотя бы одного воплощения идей Робинсона – величественного музея или вокзала, парка или бульвара, площади с монументальным ансамблем. Можно даже сказать, что без достижений периода «красивого города» 1900–1930 годов облик большинства американских городов станет куда более бедным. Так, в Нью-Йорке не будет кампусов Колумбийского и Нью-Йоркского университетов, Почтамта на Восьмой авеню (это здание по-прежнему впечатляет, хотя рядом уже нет его куда более величественного «близнеца» – Пенсильванского вокзала), муниципалитета на Нижнем Манхэттене, вокзала Гранд-Сентрал, штаб-квартиры железнодорожной компании New York Central, возвышающейся над Парк-авеню, и Нью-Йоркской публичной библиотеки. Библиотека – образец размещения общественного здания в городе – напоминает нам о том, что градостроительные теории приходят и уходят, а их конкретные воплощения остаются на долгие десятилетия. Мало кто помнит сегодня о Чарльзе Малфорде Робинсоне, но каждый, кто присел на широкие ступени лестницы у главного входа в библиотеку, под мраморными львами, символизирующими Терпение и Упорство, любой прохожий, оказавшийся на Пятой авеню, любой горожанин, решивший в обеденный перерыв прогуляться по Брайант-парку, получает личный опыт знакомства с его «гражданским искусством».

Эпоха величественных общественных зданий: Нью-Йоркская публичная библиотека. Ken Thomas. Находится в общественном достоянии.

Эбенизер Говард и рождение «города-сада»

Чарльз Робинсон говорил о «науке современного градостроительства», но на деле городское планирование – это не наука, а разновидность прикладного искусства, и развивалось оно скачкообразно. И, надо сказать, трудно представить себе, что такой человек, как Эбенизер Говард, мог внести свой вклад в этот спорадический процесс. Он родился в 1850 году в Лондоне, в семье скромного достатка, учился на конторского служащего, а затем решил эмигрировать в Америку и заняться фермерством. Вместе с двумя друзьями он обосновался в Небраске, но суровый климат быстро положил конец их наивному эксперименту, и Говард оказался в Чикаго, где работал судебным репортером, чтобы накопить денег на дорогу домой. Дело было в начале 1870-х, когда город еще не оправился от последствий «большого пожара», и у Говарда появилась редкая возможность наблюдать, как целые районы отстраиваются заново. При этом в восстановлении Чикаго ничего необычного не было. Как это часто бывает с городами, пережившими катастрофу, прежняя схема улиц осталась неизменной, а на месте домов, уничтоженных огнем, просто строились новые здания. Небоскребы, сделавшие Чикаго мировым лидером высотной застройки, появились только через десять лет, но строительная лихорадка, охватившая город, должно быть, произвела сильное впечатление на молодого англичанина.

Самые важные уроки, которые Говард извлек из четырехлетнего пребывания в Америке, заключались в том, что города можно не только отстраивать заново, но совсем не так, как в прошлом. В 1868 году Фредерик Лоу Олмстед и Калверт Вокс спроектировали новый жилой район, который должен был располагаться в девяти милях к западу от центра Чикаго. Риверсайд, как назвал его Олмстед, был одним из первых и, несомненно, самым большим пригородным районом в Соединенных Штатах, а, возможно, и в мире, который строился по плану: на 1600 акрах равнинной местности разместились 2500 участков под индивидуальную застройку. Согласно Олмстеду, «идея заключалась в том, чтобы создать ощущение отдохновения, созерцательности и безмятежного покоя»{26}. В начале 1870-х строительство Риверсайда только началось, но там уже просматривались экологические особенности, отличавшие его от традиционных больших и малых городов Америки: индивидуальные дома на обширных участках площадью в полакра, извилистые сельские дороги вместо решетки прямых улиц, тысячи специально высаженных деревьев и большое количество общедоступных зеленых зон. Этот район казался не частью города, а огромным парком. Прямых подтверждений того, что Говард бывал в Риверсайде, у нас нет, но, скорее всего, он знал об этом проекте, и именно он указал ему новое направление развития городской жизни – буколическое и уединенное.

Вернувшись в Лондон, Говард получил должность стенографа в парламенте, женился, обзавелся детьми и начал вести, казалось бы, ничем не примечательную жизнь. О склонности к приключениям, занесшей Говарда на американский Запад, свидетельствовали разве что его увлечения: он обожал новшества, особенно пишущие машинки, интересовался спиритизмом, выучил эсперанто и стал активным членом местного дискуссионного клуба, где познакомился с социалистом Сиднеем Вэббом и молодым Джорджем Бернардом Шоу.

Одним из ведущих изготовителей пишущих машинок была компания Remington, и Говард время от времени посещал ее американскую штаб-квартиру. Во время одной из таких поездок в США ему в руки попал роман «Взгляд назад», написанный в 1888 году массачусетским адвокатом Эдвардом Беллами. Сюжет этой книги таков: житель Бостона, заснув, просыпается в 2000 году в стране, изменившейся до неузнаваемости. Беллами вырос в семье социалистов, и в его футуристической утопии все потребности людей удовлетворялись государством. Его воображаемый Бостон 2000 года разительно отличался от промышленных городов конца XIX столетия: «…километры широких улиц, осененных тенью деревьев, по сторонам улиц – прекрасные здания, которые не стоят вплотную друг к другу, нет – вокруг каждого из них свободное пространство»{27}. «Взгляд назад» стал невероятно популярен: был продан миллион экземпляров книги, а по всей стране появилось более ста пятидесяти «клубов Беллами». По политическому влиянию этот роман был сравним с «Хижиной дяди Тома». Последние десять лет жизни Беллами пропагандировал свою версию социализма, он также стал одним из создателей Националистической партии, выступавшей за государственный капитализм.

Хотя Говард не разделял авторитарных взглядов Беллами по поводу политической организации общества, его привлекли идеи писателя о реформировании городов, и особенно принцип общественной собственности на землю. Книга так понравилась Говарду, что он организовал ее издание в Англии и лично роздал друзьям сотню экземпляров. Но если Беллами выступал за всеобъемлющие политические реформы в масштабе всей страны, Говард, которого Льюис Мамфорд однажды назвал «идеалистом-практиком», задумался над тем, как создать сообщество, организованное по принципам Беллами, – не в некоем утопическом будущем, а здесь и сейчас, в современной ему Британии.

В конце 1880-х Говард подытожат свои идеи в небольшой книге, вышедшей под заглавием «Завтрашний день: мирный путь к истинной реформе». Эта работа представляет собой детальный проект нового города, сочетающего в себе преимущества городской и сельской жизни. Подробное экономическое обоснование проекта основывалось на трех тезисах: во-первых, вся земля в городе должна принадлежать государственной корпорации; во-вторых, задача этой корпорации – скупать дешевые сельскохозяйственные земли, возделывать их и вкладывать полученные доходы в развитие нового города; и, в-третьих, население города не должно превышать 32 000 человек. Свой город он назвал «городом-садом» – возможно, источником вдохновения стал девиз Чикаго: Urbs in Horto («город в саду»). В 1902 году, когда книга была переиздана, Говард изменил ее заголовок на «Города-сады завтрашнего дня».

Сэр Эбенизер Говард, создатель «города-сада». Town & County Planning Association/ (Link).

Хотя Говард не был архитектором, он включил в книгу схематический план придуманного им города. В нем явно прослеживается влияние концепции «гражданского искусства», да и влияние Америки в целом: есть здесь и Центральный парк, и прямой зеленый проспект, похожий на чикагский Мидуэй. Широкие бульвары напоминают бруклинские бульвары Олмстеда, а авеню пронумерованы, как в Нью-Йорке. Самое оригинальное архитектурное сооружение города – Хрустальный дворец: длинное здание с аркадами и стеклянной крышей, в котором находится торговый центр. Из-за небольшого размера города в любую его точку можно добраться пешком – общественный транспорт представлен лишь муниципальной железной дорогой, соединяющей город с другими «городами-садами».

Одна из улиц на плане носит имя Эдисона, да и сам «город-сад» очень напоминает плод трудов изобретателя-одиночки – причудливая смесь странных инноваций, педантичного анализа и детального расчета. Говард, на первый взгляд человек ординарный, оказался необычайно искусным оратором и неутомимым пропагандистом – Шоу называл его «Эбенизер – город-садовский гейзер». Для распространения своих идей он организовал Ассоциацию «городов-садов», деятельность которой вскоре распространилась на всю Британию{28}. В 1902 году при его участии было создана компания, купившая участок земли для строительства первого «города-сада», получившего название Лечворт. Генеральный план Лечворта составили Рэймонд Энвин и его партнер Барри Паркер. Энвин, сын оксфордского преподавателя-радикала, был последователем Уильяма Морриса и убежденным социалистом. Энвин с Паркером одними из первых вступили в Ассоциацию и к тому времени, как они выиграли конкурс на проектирование Лечворта, уже имели опыт проектирования заводского поселка. Энвин, ставший ведущим архитектором и проектировщиком движения «За город-сад», подобно приверженцам идеи «красивого города», считал красоту неотъемлемым элементом градостроительства. Несмотря на то, что он изучал большие города, такие как Париж и Берлин, образцом для него был не барочный Рим, а жилая архитектура и беспорядочная застройка средневековых городов и деревень{29}.

Образцовый пригород, построенный по принципу «города-сада» – Хэмпстед-Гарден под Лондоном (около 1909 года). University of Pennsylvania, Fine Arts Image Collection.

Самым привлекательным в Лечворте и других «городах-садах», построенных позднее, было то, что они представляли собой альтернативу перенаселенному промышленному городу. Однако, вопреки замыслу Говарда, ни один из них не обрел экономической самостоятельности.