Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пригоршня власти (Павел II, Том 3)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Витковский Евгений / Пригоршня власти (Павел II, Том 3) - Чтение (стр. 16)
Автор: Витковский Евгений
Жанр: Отечественная проза

 

 


реалистически-реальное окружение, - но все это состоялось, и тысячи врагов Сальварсана и России долгие годы мучились коликами в желчном пузыре и прочих потрохах, глядя на то, как растет и ширится российско-сальварсанская дружба, скрепленная родственными узами монарха и Президента, как бросают в воздух свои головные уборы мулатки-анастезийки, которых удостоил если не посещения, то хотя бы мутно-голубого, ласкового взгляда этот настоящий мужчина из далекой северной страны, - а уж они-то, мой генерал, они-то знают толк в мужиках!
      Десять дней официального визита пролетели как один, назначенное на них солнечное затмение было отменено, дабы не омрачать радости от встречи с высоким гостем, - а затем все десять лайнеров снова выстроились на аэродроме Сан-Шапиро. Грузовые отсеки их отнюдь не были пусты; Павел увозил домой сотню копий с любимой картины Президента, висящей в его кабинете, с "Портрета священнослужителя": Павел, мельком глянув на него у Президента, с уважением спросил: "Репин?", а Романьос уточнил: "Тициан", копии были изготовлены и отгружены в Россию; вместе с императором в Россию отбывал и г-н Дионисиос Порфириос в количестве одного человека, для обследования России на предмет оборотневых ресурсов страны и вербовки их в целях борьбы с засильем гринго; ждали также и еще одного путешественника, ибо на пятый день визита императора весь Сальварсан потрясла новость о чуде, явленном на плоскогорье Сан-Президенте: старая-старая восковая пальма изогнулась над юным настройщиком роялей, указала на него одним из своих листьев и скрипучим голосом благословила на путешествие в Россию, а зачем - это он там разберется сам; гость опаздывал, но из-за него отлет отменять бы никто не стал, - целый самолет загрузили отборным рисом с президентской плантации, этот рис лучше всех иных годился для художественной резьбы, а Павел собирался возродить в стране отцовское искусство, - и многое другое еще везли из Сальварсана в Россию императорские лайнеры. Павел из своего окна смотрел на огромное черное здание, на то, как обсели его стервятники-урубу и долбят клювами, но его размышления заглушил рев моторов, десять лайнеров все как один взмыли в голубой океан и направились в родимые свои далекие дали, - и в этот миг на бетонную площадку сан-шапирского аэродрома выбежал сухощавый человек, явный горец, он пытался догнать хотя бы последний самолет и не успевал, тогда подпрыгнул в воздух, перекувырнулся, и вот уже по бетонной полосе вослед лайнеру мчался крупный, матерый самец пумы, но и он едва поспевал за самолетом, о дальнейшем в народе ходили слухи разные, то ли пуморотня смело с бетонки воздушной струей, то ли испепелило президентским взглядом, то ли он успел ухватиться за складывающееся шасси и все-таки влезть в самолет, верной была последняя теория, поэтому ей не верил никто, но все помнили, как из-за изгороди для провожающих генерал Марсель-Бертран Унион взял хищника на прицел своего американского автомата "М-16", а Президент спокойно опустил ствол генеральской "волыны" жестом, из которого явствовало, что ни уроженцы провинции Сан-Президенте, ни обычные пумы, ни покидающие страну гости Верного Соратника Брата Народа в настоящий момент главу республики Сальварсан совершенно не волнуют.
      9
      Каковы гости, таков и пир.
      ВЛАДИМИР ДАЛЬ.
      ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ ЖИВОГО
      ВЕЛИКОРУССКОГО ЯЗЫКА, Т.3
      Позади Сары была тьма, впереди тоже мрак. Помнится, для начала Сара хватил стакан Шато-Марго, а потом еще такой же - водки. Потом было полстакана неизвестно чего, очень липкого, пахло персиком, а потом опять Шато-Марго. Голова у Сары болела, но в основном потому, что потолок подземного хода оказался очень низким, Сара постоянно ударялся затылком, хоть и двигался на четвереньках. Временами он ложился на сырой пол, прижимал портфель к животу, нашаривал среди всяких повседневно необходимых вещей - клизмы, трусиков и другого подобного - бутылку "Абсолюта-Цитрон", взятую со стола на маршальской полукруглой веранде, и делал мощный глоток. Бутылка была литровая, но подземный ход тоже длинный, и Сара сомневался, что до конца тоннеля выпивки хватит. А еще больше сомневался, что в этот тоннель вообще стоило лезть, хотя вот что-то повлекло же...
      В лицо его обычно звали Сарой - когда о нем вообще вспоминали, а это случалось редко, - за глаза не иначе как "старушкой". Что на самом деле зовут его Владислав Арсенович, вряд ли кто помнил в здешнем кругу. Круг нынче вовсю "отрывался" на даче дезертировавшего без вести маршала, которую в древлепожизненное пользование получила молодая княгиня Ледовитая, заявившая о помолвке с юным царевичем Иоанном. Плевать было княгине, что царевич десятка на полтора лет ее моложе, только сетовала, что не очень мальчик шерстист. Над этим Сара не размышлял, раз уж Милада его на пьянку пригласил, то фиг с ними, с натуралками и царевичами, Саре до боли хотелось, чтобы парагваевцы считали его "своим", а как-то не получалось.
      Самого знаменитого Парагваева он видел только раз в жизни, на съемочной площадке, в Кисловодске. Сара был научно-популярным режиссером. Имя его не гремело никогда; коллеги уважали, мягко говоря, не очень. В Кисловодск он попал по неправильной наводке, ему сказали, что тут живут сколопендры, как раз из области их половой жизни собирался снимать Сара очередную мелодраму. Обманутый, он стоял у чужого павильона, соображая, как скорей добраться до Феодосии, там уж точно сколопендр полно. В это время невесть откуда в павильон прошествовал сам Парагваев, делая на ходу наброски в блокноте к очередным "Ветвям персика". Кто-то из шестерок поспешил их представить друг другу, с гадким смешком добавив к фамилии Сары: "Известный... научпопник!" - "Ах, попник, - рассеянно сказал Парагваев, не протягивая руки. - Это хорошо, что попник. Это важно, что попник, это нужно. А самбо занимается?" - взгляд прославленного режиссера скользнул по хилой в ту пору, длинной фигуре Сары, ничего интересного не отметил, через мгновение Парагваев исчез в павильоне, вслед за ним - вся группа прихлебателей. Саре уже тогда было сильно за пятьдесят, так что будь он хоть сто раз попник, в подруги Парагваеву он уже не годился. Дойдя 1,6 раза до середины жизненной дороги, нынче он ясно осознал, что он и вправду попник, а фильмы про сколопендр снимал подсознательно, защищая угнетенных. Но к активным полным подвигам он уже, увы, лет десять как был неспособен. Оставалась широкая дорога пассивного попничества, не худший жребий, но больно распространенный - а тут еще и годы, годы... Будущий Сара попытался рвануть в павильон, но двухметровый юноша, видать, не пренебрегающий борьбой самбо, загородил дорогу.
      Вместо того, чтобы лететь к сколопендрам, Сара убрался в Москву: там он надеялся хоть немного наверстать упущенные годы, хоть чуть-чуть отхватить от своего природного назначения. Денег он с ненавистью взял у жены из тумбочки, заодно взял и дюжину серебряных ложечек работы мастера Хлебникова и стал искать ходы в нужные ему круги. Проникнуть он мог только в один такой круг только о нем он и знал, - а была это вечно пустующая московская квартира опять-таки Парагваева, которой заправляла "старая, увядшая, но еще сохранившая свой аромат хризантема" - Милада Половецкий. Сара выкрасил волосы в черный цвет, оставил на лбу благородную седую прядь, набил портфель коньяком, принял для храбрости внутрь и завалился в гостиную близ Смоленской, в ту самую квартиру номер семьдесят три. Милада как раз сотворил грандиозный плов с барбарисом, но народу собралось отчего-то вчетверо меньше обычного, и Саре поворот от ворот не дали: может, и поздно ему идти в подруги, да уж лучше поздно, чем... Словом, не выгнали, накормили, его же "Двином" напоили, Азнавура дали послушать, два раза по спине погладили, - неизвестно кто, на первый раз все равно приятно. Кличка женского рода прилипла сразу, при втором визите сколопендровник на нее уже отзывался. Выпивки тут и без Сары хватало, но чего Милада не переносил, так это пустых стульев за полным столом. А поскольку плов готовил он сам, Сара его ел горстями - желанное свершилось, никому не пришло бы в голову теперь гнать Сару как "не нашу" - такая он стал матерая.
      На изъятые у жены деньги он купил штангу, пять комплектов гантелей разного веса, веломониторинг и учебник борьбы самбо; в секцию обучения этой борьбе его не взяли, нагрубили - "Иди, дед, отдыхай". Так что делать из себя нового Браун-Сэндбека предстояло в одиночестве. Он купил учебник культуризма и обрек себя на поглощение отвратительной смеси "Малыш", предназначенной для младенцев. Если в парагваевской гостиной он и был последним человеком, то за ее пределами числил себя одним из первых.
      Сара очень гордился своим происхождением, в нем текло не меньше одной шестнадцатой благородной крови: он даже взял об этом грамоту в Дворовом Собрании. Его армянская прабабка ухитрилась попасть под небольшой погром, но ее взял-таки в жены знаменитый Седрак: такой богатый, что поставил в Нахичевани-на-Дону памятник ссыльному русскому поэту, с которым его мама - по слухам, гречанка, - дружила в Одессе при Александре Первом; ее, маму, убил по жидовскому доносу возлюбленный, но Седрак успел родиться раньше. А приемный сын Седрака, Саркис, стал человеком невероятно знаменитым после того, как усыновил собственного внука, - его дочку спутали с еврейкой при очередном погроме; так родившийся после погрома Арсен оказался по отчеству Саркисович. Вот он-то и был родовитым отцом Сары, то есть Владислава Арсеновича.
      По матери Сара тоже был дитя погрома, но другого. Осенью 1914 года казаки неизвестного новочеркасского полка устроили погром в немецкой колонии Шабо под Одессой, скоро были все перебиты, но дед Игнат, когда к нему братья Эльвиры с топорами приступили, нашел способ и пошел не на три аршина в землю, а в немецкую веру и под венец. В тридцать втором Игната, чьи знатные предки изобрели способ укупорки "Цимлянского", расказачили и сослали, дочка его Эльвира Игнатьевна выскочила за родовитого Арсена, а потом родился Владислав, режиссер-попник, дитя трех погромов, о чем есть грамота... Беда лишь в том, что никто никогда родословную Сары до конца узнать не соглашался, - а в парагваевском доме никто не соглашался даже начало выслушать.
      А сейчас Сара полз - вперед. Развернуться и поползти назад он не мог, накачался здорово во всех смыслах. Ползти же назад вперед ногами казалось ему дурным признаком. Он полз, понятия не имея, день на земле или ночь. При попытке выйти по житейской нужде с маршальской веранды, он перепутал дверь в лифт с соседней, она вела во тьму, и Сара полез, обуянный фрейдистским зовом, - о последствиях не думал, но бутылку прихватил. Никто Сары не хватился, нынче на даче княгини Ледовитой шла такая гремучая помолвка, какой за все годы властвования пропавшего маршала никто не видал в страшном сне. Царь пребывал в отъезде, полетел к родственникам в Южную Америку, с ним рванул и канцлер; пользуясь моментом, Татьяна, положившая глаз на царевича Ваню, решила прибрать его к рукам. Старая напарница, Тонька, была уже на восьмом месяце и сильно попортить праздник не могла, - впрочем, она сама и превратила Таньку в княгиню Ледовитую. Притом в незамужнюю княгиню, ибо литовский летчик служил теперь в охране копенгагенского аэропорта, а с Татьяной даже не был обвенчан, да и вообще при его римско-католическом вероисповедании был в России персоной нон грата.
      Княгиня обзаводилась не только женихом, но и двором. Подобрать придворных, понятно, взялся Милада Половецкий, а у него источник кадров был один парагваевая гостиная. "Пусть подруги передохнут..." - думал он, ставя в последнем слове то одно, то другое ударение; тем временем пальцы его быстро нажимали кнопки на телефоне. Само собой, первое приглашение причиталось шалашовке Гелию, тьфу, принцессе Романову, и ейному мужику, принцу Ромео Романову. "Ваше высочество, великий князь Ромео..." Ну, Толика позвать - ясно. Анжелику - тоже. Фатаморгану - само собой. Сару... Ну, черт с ней, пусть покайфует старуха, у нее в жизни радостей никаких, жрет смесь "Малыш" и качается, а туда же, в подруги. Был бы мужчина - другое дело. Но все равно пускай приезжает...
      Тоня пригласила себя сама, надоело ей в Кремле, хотелось на чистый воздух, а на Истре как раз такой. Старух с собой решила не брать, пусть отдохнут у себя, поболтают. Но Цыбаков, которого Павел оставил в Москве приглядывать за Тонькиным состоянием, одну не отпустил, вообще разрешил ехать только с ним и только в специально оборудованной машине, похожей на неудачный гибрид танка с молоковозом; Цыбаков представлял, что такое отвечать собственной головой за здоровье более чем вероятного наследника престола.
      Напротив, мать принца Иоанна, Алевтина, наглухо отказалась знакомиться с будущей невесткой, она упорно отрицала факт связи с царем, хотя анализы на генном уровне давно его отцовство подтвердили. "Значит, мне его в роддоме поменяли", - отвечала она, и тут уж крыть было нечем, получалось, что сын императора имел отца, а без матери как-то обошелся: чего только в наш загадочный двадцатый век, однако, не случается. С довольствия Алевтину не снимали, но с дальней дачи тоже не выпускали, да и не рвалась она никуда, понимала, что достанут где угодно, если будет нужна, а если сидеть тихо, авось, никому она нужна не будет. Она была права, она была не нужна даже собственному сыну, хоть и придурок сущий, а понимал, что лучше отец, признающий его сыном без права на престол, чем мать, вообще никем не признающая. А жена-княгиня - это совсем хорошо, неважно, что она старше, зато прошел у Вани психоз насчет невинности, Танюша его от этой гадости избавила и достала для него специальные таблетки с витамином Ф, от него шерсть на всем теле хорошо растет и лоснится, если правильно ухаживать. Шерстистость в мужчинах действовала на Татьяну все так же возбуждающе. Ваня попробовал спросить: "Зачем?" - но уже очень хмельная Татьяна грубо ответила "Иди ты... в супницу!" Отвернулась к стене и заснула, Ваня подумал и сделал то же самое. Ивана часто при дворе называли "Иван-дурак", забывая, что - согласно русским сказкам - дураку обычно достается счастье, а бывает, что и царство.
      Подобрал придворных Половецкий сразу, потом заглянул в табель о дачах. По рангу княгине Ледовитой следовала дача типа маршальской, самой просторной из таковых в Подмосковье числилась дача дезертира Дуликова. Милада съездил на нее, но дальше ворот допущен не был, имперских удостоверений тут пока что не признавали, дежурный по-простому накостылял Миладе и пригрозил открыть огонь на поражение. Милада обиделся, но поделать ничего не мог, не было у него санкций брать дачу штурмом. Он выпросил у Сухоплещенко аудиенцию на молочном комбинате, изложил все и стал ждать судьбы.
      Сухоплещенко полистал мысленную записную книжку в поисках того, кто мог бы знать тайны этой дачи, из числа живых, конечно, а он же сам и заботился, чтобы таковых оставалось поменьше. И нашел. Некогда маршал потерял жену, после чего уволил ее "легкого" повара, то есть того, который для всемирной конькобежицы легкие блюда готовил. Лет двадцать уже прошло, а ну как тот все-таки жив? Сухоплещенко оформил себе отпуск с комбината за свой счет и поехал к собранию досье на свою дачу. В наиболее давней жизни звали повара Климентий Кириллович, во времена служения маршалу - Саул Моисеевич, а после выхода на пенсию - Иван Назарович. Справочная выплюнула адрес Назарыча, Сухоплещенко позвонил от имени Инюрколлегии, решил сообщить о небольшом наследстве от южноамериканской тети Калерии Силантьевны, и старческий голос из трубки без малейшего стеснения ответил: "А, скопытилась курва. Много там?" Сухоплещенко эту тетю только что сам выдумал, не то припомнил из классики, но чтоб такая реакция была у повара?.. "Немало... - ответил он. - Но, конечно, не миллионы". Сухоплещенко взял из сейфа пачки зеленых и зеркальных, сколько в портфель влезло, и поехал на Чистые Пруды.
      Назарыч оказался стариком без определенного возраста - шестьдесят? восемьдесят? - в однокомнатной квартире, выкроенной при перестройке коммуналки. Судя по тому, что русские пейзажи покрывали стены в комнате сплошным багетно-закатным ковром, старик и без тети Калерии не бедовал.
      - Курва была тетка, - без предисловия произнес Назарыч, - неужто не все растранжирила? Куда ехать?
      - Ехать не надо, Климентий Саулович... то есть Иван Назарович, извините, спутал, - ответил отставной бригадир, давая понять, что в Инюрколлегии личное дело наследника неплохо изучили, - все наследство в свободно конвертируемой валюте, но пошлина большая, сами знаете. Я привез... кое-что, только вот хотелось бы вашего сотрудничества в одном щекотливом деле...
      - Только не по вопросу рецепта Хари-Веселящейся. Если вы из всемирного общества Потери Сознания...
      - Нет, я не насчет потери хари. Деньги, кстати, вот... - Сухоплещенко выложил пачку долларов и пачку кортадо. - Я по вопросу о вашей службе перед выходом на пенсию.
      - Смешные были времена, вы их не помните - тогда даже царя не было. Старик смахнул деньги со стола в сторону собеседника. Сухоплещенко понял и с пола поднял уже шесть пачек - три таких, три эдаких. - А я вот многое помню.
      Сошлись на десятке пачек таких и пяти эдаких, больше у Сухоплещенко не было с собой, и старик это понял. Зато теперь в портфеле у молочного короля лежал подробный план маршальских угодий со всеми подземными хитростями, впрочем, старик нагло вручил не оригинал, а ксерокопию, пожаловавшись, что уж больно непомерны нынче стали пошлины на наследства любимых теток.
      ...Больше в маршальские ворота Милада не стучался. Он выбрался из-под клумбы позади пропускного пункта и с помощью пары гвардейцев арестовал дежурного. Тот и не думал возражать, во внутренних врагов маршал не верил и прислугу обучил: кто проник на угодья секретным путем, тот, значит, имеет право этим путем ходить, а значит, он доверенное лицо. Милада взял с собой в провожатые конюха Авдея и потопал к усадьбе.
      Упавшую с пьедестала статую Фадеюшки прислуга убрала в сарай, потому как носорог ее очень покорежил, а реставрировать без маршала боялись, все у Ивистала знали, что чем меньше ты знаешь, тем дольше твоя жизнь. А носорога подняли назад, в кое-как залатанное крыло особняка, на третий этаж. Дом ждал возвращения хозяина уже восемь месяцев, ждал так, словно маршал отбыл в Москву и вернется к ужину, или завтраку, или обеду, незримые слуги были незримы, глухонемой садовник растил в теплицах цветы для грядущих летних праздников и поминок. Авдей после единственного вывода кровинушкиных жеребцов на коронацию водворил их в привычную конюшню. Даже маршальскую думку ежемесячно продолжали чистить, обрабатывали анисом, лишь не было на даче самого маршала. Почти сто человек жили здесь как прежде, как при советской власти. Хорошо жили, короче говоря. Маршалу на глаза не попадались.
      И вдруг - на тебе. Припирается одутловатый тип, глаза бегают, Авдея пистолетом под ребра тычет, орлами на погонах сверкает. И объявляет, что вместо маршала будет здесь хозяйкой их сиятельство княгиня Ледовитая, собирается она тут праздновать помолвку с принцем Иваном Павловичем Романовым. Обслуга стала звонить в Москву, в психушку, им самим пообещали психушку. Обслуга обалдела: что ж, теперь и советской власти нет, при живом-то маршале?.. Милада проявил находчивость. Чуть упомянула горничная Светлана Филаретовна маршала - сразу приложил палец к губам, а потом из указательного и среднего правой руки с теми же пальцами левой сложил решетку, помахал ею в воздухе. Маршал в клеточку сразу стал никому не нужен. Да здравствует княгиня Ледовитая!
      Милада заперся в кремлевском кабинете и впился в документ, купленный для него бывшим шефом у шеф-повара всемирного общества "Кришние люди". Дача пропащего маршала! Двойные стены, подземные лабиринты, бункеры, шахты, система противоракетного упреждения, садовые танки, лоси, профильтрованная река, девять статуй муз на главной лестнице, разная живопись, которую, судя по документам, вывез какой-то крупный советский чин из Парижа после его занятия Красной Армией в 1815 году - тут было от чего развесить слюни бедной, увядшей хризантеме Миладе Половецкому. Отчего такую жемчужину не положил к себе в карман Сухоплещенко, чем она хуже Останкинского молочного комбината? Неужто не простая эта жемчужина, а какая-нибудь кривая? Тоже неясно, кривые жемчужины вещь еще какая ценная! Может, неладно с дачей что-нибудь? А может, Ванька-то, хоть и дурак, а царевич, шансы на престол имеет? Вот ведь счастье дураку... Себя Милада дураком не считал, он тихо смирился с хризантемной судьбой: нет счастья для того, кто не дурак. А для того, кто дурак, - есть. Впрочем, счастье и Ваньке сомнительное: как он с этой Татьяной... То есть Татьяну... Милада подумал, что вот могли бы эту работу его самого вместо Ивана заставить исполнять - и его затошнило. Он набил в защечные мешки по полдюжины незрелых плодов фейхоа, чтобы тошноту отбить, и снова углубился в тайны дачи. Куда там Парагваеву с его квартиркой, такого и в Кремле нет: где тут, спрашивается, ручные лоси?
      Не видал Милада в Кремле и садовых танков. На плане дачи такой один был обозначен, хотя в действительности давно исчез. Подметил это один Авдей Васильев, конюх, ему, как шпиону, все замечать полагалось, но раз уж исчез не только танк, но и владелец дачи - отчитываться не перед кем, а новый владелец, авось, со своим танком прибудет. Чего-чего, а танки в России есть.
      Царь между тем в понедельник собирался быть уже дома. Потому на всю подготовку Татьяниной помолвки имелось двое суток. Словом, только-только подруг оповестить, выпивку завезти, плов приготовить: без этого блюда праздник для Милады был бы немыслим; за коронацию хоть и дали орден, а плов сделать не допустили, вот и вышла коронация не по высшему разряду. Жаль, артист умер, которого к Парагваеву обычно звали, придется старые записи слушать, а над ними царский дневной секретарь колченогую слезу лить будет. Напоить его сразу... Милада углубился в список приглашенных, помечая, кого упоить сразу по приезде, кого попозже, а кого еще до выезда из Москвы, - трезвым Милада предполагал оставить только себя, раз уж царь в отъезде. Жаркая страсть к царю заполняла все существо Милады, он никогда и никому не говорил о ней, но за огнем в глазах не уследишь, сестры-подруги мигом поняли, что вовсе не служебное рвение движет Миладой в царских делах, и язвили за Миладиной спиной. Ну, ничего, думал Милада, всажу им в желудки по первой, авось, не очень-то поязвят. Пусть скорее перепьются, пусть забудутся, тут и радость, и безопасность, обе государственные.
      В пятницу с утра из Москвы поехали микроавтобусы с выпивкой, холодильники с закуской, звуковое оборудование, цветы для невесты из Ботанического сада, а букет алых роз для жениха Милада никому не доверил, сам настриг в Кремле, все шипы щипчиками из личного несессера удалил. Хорошие розы, "Иль де Казанлык", надо бы белые, но белые ректор Военно-Кулинарной академии срезал раньше, варит из них особое варенье для канцлера. Ну, тут не попрешь. К вечеру дачу запрудили кремлевские люди, почти столько же, сколько было там своих у Ивистала. Но планы межстенных и подземных ходов имелись только у Милады. Люди Ивистала спрятались, как при старом хозяине. Новые люди занялись обустройством завтрашнего праздника. Милада так и сказал - "обустройством". Это значило: чтоб завтра бардак был культурный.
      Из людей Ивистала затребовали одного - глухонемого садовника, чтобы пьедестал бесстатуйный обсадил чем-нибудь цветущим. Садовник понимающе поклонился, к утру личный маршальский газон сиял броским сочетанием желтых нарциссов и черных тюльпанов. Праздник это или наоборот, садовник не знал, но решил, что всегда может доказать: тюльпаны совсем не черные, а темно-темно-фиолетовые, а нарциссы ну прямо канареечные. А если все-таки наоборот, так тюльпаны почти-почти черные, а нарциссы затем, чтоб их еще черней сделать. Садовник так запутался, что забыл о том, что он глухонемой, и представлял, как все докажет на словах. Но он, увы, и вправду был глухонемой.
      Утром к Истре отчалила из Москвы официальная кавалькада. Татьяна с ранья была в пятой алкогольной форме, быстро набирала шестую, а жених, много пить не умевший, скучал. Он глазел в окошко ЗИПа, не замечая ни лопающихся на ветках почек, уже сливающихся в молодую зелень, ни синих гвардейцев, выставленных вдоль всего пути следования, он не соотносил этого контраста синей полосы и зеленой с тем, о чем не знал, - что именно такого цвета национальное знамя цыган. Иван этого не знал и вообще нынче ничем не интересовался, так вчера Татьяна его умотала. Не до сексу ему было. Фильм бы сейчас какой-нибудь, комедию, про Ильича и Феликса, с дракулами. И болела голова.
      У колченогого Толика в следующем ЗИПе голова не болела, ему на дорожку Милада сунул кассету с голосом покойного певца, и "Гонит ветер опять листья мокрые в спину..." вновь звучало "для Толика, да, для Толика...", в уголках глаз Толика стояли слезы, он понимал, что стареет, скоро выйдет в тираж, как Милада, а там, глядишь, ждет его жалкое прозябание, наподобие засидевшейся в девках Сары. Поднявшись в должности до поста дневного секретаря императора, на дальнейшее продвижение он надеяться не мог, разве что с Миладой, не дай Бог, что-нибудь случилось бы. Он, по колченогости своей, был умней других подруг и воздушных замков не строил. Строил он себе дачу в Хотькове, где собирался на старости лет, когда император новый будет, писать мемуары-разоблачения о теперешнем. Пока что Павел был уличен им только в страсти к морским конькам в аквариуме, но они и самому Толику нравились. Он дал слово, что у него на даче тоже такие будут.
      Ворота усадьбы стояли нараспашку, охрана умело маскировалась и пейзажа не портила. За воротами просматривалось длинное шоссе-аллея, в конце, между жирафообразных, еще по-весеннему раздетых деревьев куда-то сворачивающая. А там, куда дорога сворачивала, что-то виднелось, отныне это были наследственные, в далекой древности пожалованные князьям Ледовитым хоромы, последняя представительница какового знатного рода въезжала сюда не простого шмона ради, а для официальной помолвки с великим князем Иваном Павловичем Романовым. Великим князем, кстати, царь - хоть и нехотя - но сынка утвердил. Впрочем, лишил права передачи титула по наследству, как это уже случалось у Романовых, даже у младших, хотя они потом и брыкались. К тому же в Богородске Московской губернии отыскался сводный брат у самого царя, не без греха был покойный Федор Михайлович, царствие ему небесное, умелец-резчик по рису и знатный собаковод-спаниелист. Мамаша этого брата начисто отрицала факт сожительства с Федором Михайловичем - точь-в-точь Алевтина, и тоже с лица полная грымза, - но генные анализы твердили свое. Павел и этому Петру Федоровичу Коломийцу пожаловал титул лично-великого князя и даже фамилию поменял на Романов-Коломиец, послал именной перстень "из желтого металла" и на том успокоился. Если уж приходилось что-то жаловать, то Павел с легким сердцем жаловал такое, что денег не стоит, а по выдаче титула получатель прочие блага обретает сам, как сумеет. Великий князь Петр Федорович работал упаковщиком на Обуховском ковровом комбинате, получив титул, он даже не сменил места работы. Лишь адреса на упакованных коврах стал надписывать другие, и вместо подписи оттискивать жалованный царем перстень. Большего он не хотел, на жизнь ему теперь хватало, а местожительством он был и раньше доволен. Однако же к помолвке великий князь Петр Федорович своему приемному племяннику послал полсотни красных ковров с лебедями.
      Этими коврами-то сейчас как раз и было выстелено шоссе у ворот бывшей Ивисталовой, ныне Ледовитой дачи. Последний ЗИП чиркнул по ним последним колесом - и унесся к усадьбе. Ворота немедленно затворились, синемундирники быстро скатали ковры, чтоб успеть их почистить к моменту торжественного выезда, когда хозяйка и жених уже помолвятся. Полтора ковра, впрочем, исчезло куда-то, но, ежели б этого не случилось, кто поверил бы, что это все происходит в России?
      Столы по Миладиному приказу накрыли и в банкетном зале, для главных гостей, и во французской гостиной, для Тони и охраны, и в китайском зале, и на полукруглой веранде - там в основном для подруг. В дубовом банкетном пришлось Миладе поломать голову над тем, что делать с главным, "тронным" креслом маршала, на котором, бывало, сиживал малышом незабвенный Фадеюшка. Не сажать же Татьяну с Ванькой в это кресло вдвоем, хоть оно такое широкое, что и канцлерскую задницу могло бы вместить. Милада постановил: лишнее тут это кресло. Погрузил в фургон и отослал в Кремль; "второй главный", как вернется, сам выберет, где удобней для него. На место увезенного кресла поставили по одному из смежных гостиных, естественно, одно оказалось плетеным, китайским, а другое резным, французским. Но Милада на трезвых гостей не рассчитывал, плевать на художественности. Главное - побольше бутылок.
      В этом отношении проявил неожиданную щедрость Сухоплещенко. Казалось бы, что ему, лицу статскому, до этой дачи, до помолвки, но нет: желая, видимо, сохранить близкие отношения с правящей семьей, молочный король прислал ящик марочного грузинского коньяку. Этикетки на бутылках вряд ли соответствовали содержимому, какие-то они были уж очень новые, с орлами, но даритель себе не враг, плохого не пришлет; Милада лично расставил бутылки по столу в дубовом зале. Авдей Васильев, наблюдавший за Миладой из межстенья, пригляделся к этим бутылкам и похолодел. Тонкие горлышки, красный сургуч - все сходилось. Милада расставлял по столу бутылки из того бара, который исчез вместе с садовым танком, а значит - и с маршалом. Авдей мысленно закатил себе строгий выговор в личное дело, а также пригрозил себе популярной древнекитайской казнью через перепиливание пополам деревянной пилой. Японец-медиум давно установил, что Дуликов переселился с этого света на тот, информация была немедленно подвергнута утечке в Сан-Сальварсан, шпионом которого Авдей уж сколько лет вкалывал. Но судьбу коньяка из погребально-садового танка не проследила никакая разведка, и вот, на тебе, всплыл таковой на великокняжьей помолвке, да прямо на маршальском столе. Пошел, значит, вместо поминок коньяк на свадьбу Шекспир, да и только. Авдей облизнул губы и побрел на конюшню: там все-таки опрятней.
      Милада был рад этому дополнительному коньяку, потому что при строгой экономии, введенной обожаемым императором, выпивку пришлось бы докупать на свои, то есть лезть в масонскую кассу, а что там думают про императора масоны - насколько Милада знал, они и сами пока не решили, то ли его любить, то ли наоборот. Милада расставил бутылки и отправился в Большой Кремлевский дворец готовить плов "на татарский манер", коронный. Он был убежден, что подруги и праздника-то не ощутят, если плова не будет.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27