Великие «звезды» XX века - Великие мужчины XX века

Май 1968-го стал апогеем «молодежного бунта». Знаменитый Вудстокский фестиваль оказался колыбелью левацких настроений, «молодежность» – неотъемлемым атрибутом движений 1960-х годов. Агрессивный негативизм молодых стремился противопоставить себя миру взрослых. Элвис Пресли пожинал плоды своего триумфа в Лас-Вегасе, The Beatles распались, началась девальвация традиционных ценностей. Длинные волосы, песни под гитару, война в далеком Вьетнаме, ощущение собственной юности находили искренний, но поверхностный отклик. Большая часть молодежной контр-культуры, связанная с темами сексуальной революции, влилась в русло порнографического бизнеса, но исходный пафос гражданской ответственности за будущее, стремление к переменам слышались за грохотом молодежной культуры.

Надо было вписываться в новый социально-культурный пейзаж. Участие в фильме «Сумасшедшая из Шайо» по пьесе Жироду с Кэтрин Хёпберн в главной роли не принесло ему дополнительной славы. Романтизм и непроницаемость его героев становились вне моды. Кинематограф больше не предлагал ему «крупный план», и Юл решил уйти в частную жизнь.

В 1971 году он женился в третий раз на богатой француженке, Жаклин де Круассе, и поселился в Париже. Съемок не было, он пел в кругу друзей, записывал пластинки, которые расходились с большим успехом – в основном цыганские романсы. По-прежнему были поклонницы, истерические энтузиастки следовали за ним по пятам. Но ему захотелось семейной жизни, в пятьдесят лет он поверил, что семейное лоно может стать тихим оазисом, прибежищем от треволнений. В письме к сыну Рокки он писал: «Я становлюсь настоящим американцем, поскольку знаю, что идиллия домашнего очага – самый лирический из американских символов». Фразу эту он вычитал в книге Макса Лернера «Америка как цивилизация». «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», – писал Лев Толстой. Семья не состоялась, в доме не было детских голосов. Рокки было уже двадцать шесть, он вел самостоятельную жизнь, дочь осталась у Дорис.

Юл Бриннер, Жаклин де Куассе и их дочь Миа, 1974 г.

Юл и Жаклин решили поехать во Вьетнам. Воздействие Вьетнама было всепроникающим, истребление беззащитных вьетнамцев приводило не только к понятию о «маленькой грязной войне», но и к желанию самоустраниться, искупить грехи политиков. «Бунтарско-интеллектуальный» настрой пронизывал дух творческой американской и европейской интеллигенции. В 1974 году, прилетев во Вьетнам, Бриннеры немедленно решили заняться поисками малышей, которых они могли бы принять как своих детишек. В первую же неделю жизни в Сайгоне они удочерили двух крошечных девочек, одну назвали Миа, в честь Миа Фарроу, а другую – Мелоди. Дом сразу наполнился смехом, шумом, детскими играми. Но без работы Юл начал увядать, он никак не мог найти себе применения. Вдруг увлекся белыми пингвинами, собрал их у себя в поместье, построил для них «дом» и пересчитывал по утрам. Их у него было около ста. В его замке в Нормандии было много животных, которые стали объектом его душевной отдачи. Но созданное им «гнездо» не удерживало его.

С годами он становился неуживчив, своенравен, по-прежнему был склонен к эпатажу, не признавал никаких авторитетов и традиций; самоуверенность не покидала его. Снимался он теперь редко. Последний его фильм, «Последний воин», где его партнером был Макс фон Сюдов, оказался незначительным, он винил режиссера Роберта Клузе.

Мужская сила, сексуальная притягательность, скупость в выражении чувств стали чертами его экранного облика. Только если у Марлона Брандо за его суровой сдержанностью был виден внутренний мир, обнаженная ранимая душа, то у Юла Бриннера было очевидно равенство между тем, что он играл, и им самим. В мюзикле «Король и я» он был на редкость человечен, в последних лентах в его героях поселился «зверь». Теперь он играл или роботов, или убийц. Все его кинороли мерились Королем в «Король и я», но далеко не все выдерживали эту меру. Что-то ожесточенное появилось в нем, он был неспособен к состраданию, резко отделился от мира неблагополучия и только на смертном одре осознал цену проигрыша своего эгоцентризма.

Георгий Семенович Жданов, ближайший сотрудник Михаила Чехова, учитель и наставник Юла Бриннера в те годы, когда он еще был Юлик, обратился к нему с просьбой сыграть Отелло в спектакле, который ставился в Лос-Анджелесе. Жданов нуждался в деньгах и работе, ему было очень важно участие Юла Бриннера, имя актера было гарантией интереса к «Отелло». Поначалу Юл согласился, но в этот момент получил приглашение на роль в мюзикле «Одиссей», гонорар был, естественно, значительно больше, и он отказался буквально за несколько дней до начала репетиций. Отношения с Ждановым были прерваны навсегда. Георгий Семенович был потрясен тем, что Юл не нашел нужным даже позвонить ему, объяснить причину отказа.

В 1974 году после длительного перерыва Бриннер вернулся на театральную сцену. В декабре премьера мюзикла «Дом приятного мудреца» (так переименовали «Одиссея») состоялась в Вашингтоне, а в январе 1975-го его сыграли на Бродвее. Спектакль прошел один раз, хотя текст писал Эрик Сигал, а музыку Митч Ли, тот самый, кто написал знаменитый мюзикл «Человек из Ла-Манчи», рецензии были уничтожающие. Спектакль повезли по городам США, маленьким, провинциальным, публика собиралась посмотреть «живого» Бриннера. В роли старого нищего он был хорош, пел, не замечая убожества того, что творилось на сцене. В сущности, это была очередная историко-художественная клюква, но для него было важно, что он вернулся на сцену.

В мае 1977 года прошла премьера возобновленного мюзикла «Король и я». Волна «ретро-искусства» привела на Бродвей музыкальные комедии, которые, казалось, канули в Лету. Прошлое становилось идеалом. Особенно большой успех имел мюзикл «Энни», хотя в данном случае был возобновлен не мюзикл сорокалетней давности, а история девушки, попавшей в приют и пытающейся разыскать с помощью миллионера-филантропа, ФБР и Франклина Делано Рузвельта своих родителей. Об этом много писали в газетах сорок лет назад. Замысел «Энни» относится к 1972 году, когда, по словам либреттиста Томаса Миэна, героиня «могла быть воспринята как воплощение отваги, нравственности, невинности и оптимизма, противостоящее цинизму и пессимизму». И хотя премьера мюзикла состоялась уже после ухода президента Никсона, «послание надежды, содержащееся в «Энни», уже не противостояло господствующим в стране настроениям, а становилось отражением их».

Ушел Никсон, но эпоха «нового консерватизма» не кончилась ни в общественно-политической жизни, ни в искусстве. Ностальгия культивируется в Америке по сей день. Романтизм вестерна и идеальная мелодрама всегда были центром притяжения «средних американцев». И хотя пришла «диско-эра», старые сентиментальные мюзиклы не ушли со сцены.

После премьеры «Король и я», а он шел на Бродвее более четверти века, газета The New York Times писала: «Юл Бриннер – великий актер или, по крайней мере, его сценическое присутствие – необыкновенно, не потому, что он играет замечательно, а потому, что он – поразительная личность. Невидимые нити привязывают зрительское внимание к нему, когда он стоит на сцене – его жесты, голос, манера, грация танцовщика, тело, словно вырезанное из кости, шарм, ухмылка, обжигающий мужской магнетизм». После бесчисленных «проходных» фильмов, после затянувшихся пауз, после победного оптимизма своих киноперсонажей Юл Бриннер, крепкий, решительный, точный в движениях, вновь сыграл своего Короля, доказав Америке, что он по-прежнему ни перед кем не изливал душу, говорил мало и чаще с самим собой, чем с другими. Он знал, что о нем идет молва как о человеке непроницаемом и грубоватом, холодном и сдержанном. Наверное, он и был таким. Но удивляли обаяние и предельная простота выразительных средств. Сюжетные узелки не играли никакой роли. Каждый вечер толпы поклонниц, в основном из предместий, приезжали в Нью-Йорк посмотреть Юла Бриннера, чаще всего это были дочери тех, кто увлекался им в 1951 году, когда он впервые сыграл Короля на сцене.

Юл Бриннер и Фрэнк Синатра на гольф-поле, 1970-е гг.

Теперь он с Жаклин, Миа и Мелоди переселился в Нью-Йорк, арендовав дом, где прежде жил Генри Фонда. «Король и я» шел восемь раз в неделю, спектакль длился три часа, и все держалось на нем, а он был полон энергии и сил, человек невероятной собранности и выдержки. Вневозрастная победительность не угасала, он все еще был привлекателен и неотразим. Жил широко и роскошно: замок в Нормандии, дом в Нью-Йорке, лимузины, дорогие рестораны, загородные прогулки, коллекции картин, скульптур и фарфора, казалось, он добился всего, чего хотел. Он был героем приемов, празднеств, автомобильных гонок, с не меньшим азартом заводил короткие романы и был окружен сборищем людей славных, равнодушных, неискренних, благожелательных – словом, тех, кого он называл «мои друзья».

Теперь он одевался во все черное, это стал его любимый цвет, он вообще любил одеваться, во все поездки брал с собой по восемьдесят пар брюк. Выдерживать его характер могла лишь Жаклин. Они прожили вместе четырнадцать лет, она не всегда ездила с ним на гастроли, не любила Лондона, и в Лондоне он бывал один.

Там он подружился с членами королевского дома – его всегда тянуло к королям. Испанский король Хуан-Карлос и король Иордании Хусейн были его друзьями, он сам ощущал себя королем и обожал монархию, считая ее лучшей формой государственного правления. В Англии после возобновления «Король и я» вновь вспыхнула на него мода. Скупость в проявлении чувств импонировала англичанам. С Жаклин ему было проще, чем с другими женами, она была меланхоличным человеком, привыкла к его невниманию. На ней он не срывал свою злобу и по отношению к ней не был агрессивен, хотя что-то «дикое» всегда было в нем. Это и помешало ему разгадать загадку Жаклин, которая интриговала его с первого дня знакомства.

Последние годы его жизни прошли под знаком мюзикла «Король и я». В пять часов он обедал, уезжал в театр в сопровождении телохранителей, два часа гримировался и в половине девятого шел на сцену. Этот ритм стал привычен, он переезжал из города в город, стараясь не замечать тех физических мук, которые испытывал от болей в ногах и позвоночнике. Его горделивая надменность исчезала, лишь когда он стоял на сцене. Мерилом жизни был успех, он имел его и любил его. Сохранились фотографии: зал приветствует его стоячей овацией, на лице его блаженство.

«Миф Бриннера» – это история, его судьба – скорее символ человека, достигающего цели, не знающего метаний в искусстве, которое занимало его гораздо меньше, чем собственный успех. За его экранной и сценической маской легко угадать подлинное лицо: холодное, со скрытыми страстями. Наглухо застегнутый человек, властно глядящий в лицо собеседнику. Его герои в кино иногда наводили ужас и страх, реже – возмущали, но всегда притягивали к себе.

В апреле 1983 года он женился в четвертый раз на танцовщице, ей было двадцать шесть лет. На свадьбе из друзей присутствовал только Митч Ли, с ним Юл Бриннер объединил свои капиталы для создания фирмы. В день 4000-го представления мюзикла «Король и я» он узнал, что у него рак.

Жить оставалось недолго. В Париже он еще раз встретился с дочерьми Миа, Мелоди и Викторией, был с ними нежен, вспомнил о первой жене, Вирджинии Джилмер, но не решился встретиться с ней, она умерла через полгода после его смерти. Вызвал к себе Ирину Бриннер, двоюродную сестру, и не отпускал от себя. Понимая, что скоро конец, он разговаривал теперь только по-русски, требовал русских блюд, хотя есть уже почти не мог.

Как пишет его сын, он все время оглядывался назад. Чувства вины ни перед кем у него не было, он считал, что проблемы «правых и виноватых» вообще не существует. Бриннер понимал, что мечта стать «звездой» осуществилась, но художником он не стал. Исключительную жизнь ему помогли прожить природные мужская красота, притягательность, голос и врожденное чувство ритма. Разрушение самого себя он начал давно: способствовали нетерпимость и редкий, невиданный эгоцентризм.

Умирая на руках Ирины Бриннер, он ни на секунду не задумался обеспечить ее будущее; имея четверых детей, он ни на минуту не подумал об устройстве их жизни. Всегда был сосредоточен только на себе. Америка приучила его думать о делах, раздвоенность не присуща стране, где он прожил жизнь. Но по рождению он был русским человеком, и это сказывалось, когда он тосковал и чувствовал свою несостоятельность.

В кино остались найденные им маски, знакомые нам по «Великолепной семерке», на сцене – роль Короля в мюзикле «Король и я», и за кадром – мотив разлада с собой, осознанный тогда, когда жизнь уже едва теплилась в нем. Но американцы любят вспоминать Юла Бриннера и его мужественных, сильных героев, этих неулыбчивых конформистов, чья «суперменистость» заслоняла порой их художественную ценность.

Сцена

Фрэнк Синатра

Мистер Голос

Он был уникален. Таких никогда не было и больше уже не будет. Суперзвезда, обладавшая талантом, завоевавшим ему известность, и властью, пришедшей с известностью. Он был певцом, актером, шоуменом, политиком, секс-символом – да что говорить, он просто был Фрэнком Синатрой. Его называли Мистером Голубые глаза, Патриархом, Итальянским королем Америки и, наконец, просто – Голос. Голос, певший нескольким поколениям американцев, которые никогда не перестанут его слушать…

Хотя его судьба была уникальной, начало ее было весьма банальным. Единственный сын итальянских эмигрантов, которых их родители еще детьми привезли на новую «землю обетованную», Синатра появился на свет в городке Хобокен в штате Нью-Джерси: не такая уж глухая провинция, всего-то через Гудзон от великого Нью-Йорка, но тем обиднее было жить вечно на другом берегу. Отец Фрэнка Энтони Мартин Синатра, уроженец Сицилии, в молодости работал сапожником, но основные деньги зарабатывал на ринге, где выступал под именем Марти О’Брайена (итальянцев на профессиональные бои пускали с большой неохотой). Впрочем, боксером Тони Синатра был весьма посредственным, и к тому же не умел ни читать, ни писать и страдал астмой. Несмотря на все это ему удалось очаровать одну из самых красивых и умных девушек округи – Натали Деллу Гаравенту по прозвищу Долли, то есть «куколка». В день святого Валентина 1914 года влюбленные тайно обвенчались в Джерси-Сити, поскольку родители Долли были категорически против союза их дочери с неграмотным боксером. Единственный сын Тони и Долли Синатры, названный Фрэнсис Альберт, родился 12 декабря 1915 года. Говорят, ребенок был таким крупным, что пришлось накладывать щипцы, оставившие на личике мальчика заметный след. Позже Фрэнк будет называть этот шрам «поцелуем Бога».

После тридцати профессиональных матчей Тони пришлось бросить спорт из-за травм, и он стал работать в доках, а когда его оттуда уволили из-за астмы, Долли помогла ему устроиться в местную пожарную бригаду. Со временем он дослужился до капитана, а свое боксерское прошлое увековечил, открыв на пару с женой таверну под названием «У Марти О’Брайена». Долли, девушка образованная и с сильным характером, пользовалась заметным авторитетом в округе и даже возглавляла местное отделение Демократической партии, а на жизнь зарабатывала тем, что делала на дому подпольные аборты, за что ее не раз арестовывали и даже дважды судили. Этот своеобразный жизненный парадокс – за деньги можно делать то, что запрещено религией и государством, – сильно повлиял на юного Фрэнки, который навсегда уяснил себе простую мысль: тот, у кого есть деньги, имеет право делать все.

Фрэнки рос обычным мальчиком из итальянской колонии, то есть хулиганом и сорванцом, не ведающим других авторитетов, кроме обожаемой – и обожающей его – матери. Драки, мелкие кражи и прочие опасные шалости заполняли дни, не оставляя времени на школьные уроки: впрочем, Фрэнки был очень осторожен и всегда старался беречь одежду, купленную ему матерью, – таких красивых костюмов больше не было ни у кого в районе. В старшей школе Фрэнки не проучился и пятидесяти дней, когда его исключили за плохое поведение, и на этом он счел свое образование законченным. Долли удалось пристроить сына курьером в редакцию местной газеты The Jersey Observer — работа редакции так впечатлила мальчика, что тот возмечтал стать репортером. Однако редактор доходчиво объяснил Фрэнки, что ему, мягко говоря, не хватает образования. Тот не обиделся – и немедленно поступил в школу секретарей, где выучился машинописи и стенографии. Скоро мечта сбылась: его спортивные репортажи – а Фрэнки, верный сын своего отца, был заядлым посетителем боксерских матчей – стали появляться на страницах газеты.

Однако у Фрэнка было еще одно увлечение: он с детства любил петь. Уже с тринадцати лет он выступал по местным барам с популярными песенками, аккомпанируя себе на укулеле – маленькой гавайской гитаре. Мальчишка пользовался успехом – даже среди голосистых от природы итальянцев Фрэнк выделялся какой-то необыкновенной проникновенностью и мягкостью пения. Побывав на концерте Бинга Кросби, Фрэнк окончательно решил, что станет певцом. Уже в семнадцать лет его приглашали выступать на радио, а потом – не без помощи Долли – Фрэнки взяли вокалистом в местное трио The Three Flashes, которое отныне стало называться The Hoboken Four. Поначалу Синатру воспринимали как обузу; однако вскоре квартет – во многом благодаря его голосу и обаянию – выиграл радиоконкурс молодых талантов Major Bowes Amateur Hour, наградой в котором было полугодовое турне по стране и выступления на радио. Гастроли прошли с неожиданным успехом, но едва тур закончился, Фрэнк распрощался с группой и вернулся в Хобокен.

Долли устроила звезду радиошоу в дорогой ресторан в Нью-Джерси, где Фрэнки за 15 долларов в неделю пел, развлекал публику разговорами и комедийными сценками и к тому же работал официантом. Работа хоть и была тяжелой, зато выковала из Фрэнка настоящего профессионала: теперь он мог петь при любой публике и в любом состоянии, умел держать аудиторию между песнями и ничего не боялся. У него появились деньги, достаточные для того, чтобы начать самостоятельную жизнь.

В феврале 1939 года он женился: его избранницей стала девушка из Джерси по имени Нэнси Барбато, которая была его первой любовью – хотя далеко не первой женщиной. Все же жизнь настоящего итальянца даже в Америке должна быть с ранней молодости полна вина, развлечений и женщин, и Фрэнк не был исключением. В марте он сделал в студии свою первую запись – песню с романтичным названием Our Love, которую посвятил Нэнси.

Уже в июне 1940 года у пары родилась дочь, названная Нэнси Сандра. Через четыре года на свет появился сын Фрэнк Синатра-младший, а в 1948 году – младшая дочь Тина. Фрэнк никогда не был примерным семьянином: он редко бывал дома, почти не общался с детьми и к тому же был искренне убежден, что, если поклонницы сами прыгают к нему в постель, этим обязательно надо воспользоваться.

А поклонниц у него становилось все больше. Летом 1939 года Синатру услышал продюсер и джазовый трубач Гарри Джеймс, который собирал свой джаз-банд: он предложил Фрэнку годовой контракт на 75 долларов в неделю, и тот с радостью согласился. С Джеймсом Синатра сделал свою первую коммерческую запись From the Bottom of My Heart — было продано восемь тысяч экземпляров, и сейчас тираж является библиографической редкостью. Имя Синатры даже не было указано на обложке; через несколько лет, когда он стал уже по-настоящему знаменит, диск был переиздан под его именем и пользовался огромной популярностью.

В ноябре того же года на одном из концертов Синатра познакомился с Томми Дорси, тоже возглавляющим джазовый ансамбль, но гораздо более знаменитым. Его вокалист как раз решил начать сольную карьеру, и Дорси предложил Синатре занять место. Синатра принял предложение; хотя контракт с Гарри Джеймсом еще не истек, тот решил отпустить певца. За это Синатра был благодарен ему до конца жизни: «Он тот человек, благодаря которому все это стало возможным», – скажет он много лет спустя, имея в виду свою оглушительную карьеру.

Участие в ансамбле Дорси стало тем трамплином, который быстро привел Синатру к славе. Впервые он выступил с ансамблем в январе 1940 года, и всего через пару месяцев его имя стали писать на афишах первым номером – знак особого признания. Говорят, вхождение в коллектив не прошло гладко для молодого итальянца, который не привык никому подчиняться: он постоянно ссорился с коллегами и даже однажды разбил о голову ударника стеклянный графин – впрочем, потом они вместе напились и стали друзьями на всю жизнь. Фрэнк не без труда смирился с тем, что ему приходится вкалывать на репетициях почти без отдыха, зато уже летом одна из его песен три месяца возглавляла американские чарты. Задушевная манера исполнения, обаятельный бархатный голос и репертуар, состоящий из красивых романтичных песен, пришлись как нельзя кстати для предвоенной Америки. Вскоре Синатра стал настоящим идолом: в то время как большинство певцов работали для зрелой аудитории, Фрэнка слушала в основном молодежь. Юные девушки – так называемые «бобби соккерс», носившие короткие юбки и закатанные носки, – буквально осаждали Синатру: каждая мечтала прикоснуться к нему, а его одежду просто рвали на части – клочки поклонницы разбирали на память. «Пять тысяч девушек дрались за возможность хотя бы взглянуть на Фрэнка Синатру!» – писали газеты. После каждого концерта певца забрасывали любовными записками, а самые отчаянные просто пробирались к нему в номер и ложились в кровать. Он никогда им не отказывал – зачем обижать поклонниц?

Фрэнк сорил деньгами, соблазнял девушек и покорял одну вершину за другой. Он давал концерты, постоянно участвовал в радиошоу и записывал песни – всего около сотни. В 1941 году его пригласили в Голливуд на съемки в мюзикле «Ночи Лас-Вегаса» – пока лишь просто исполнить песню. Говорят, жил Фрэнк в номере у молодой актрисы Элоры Гудинг, а на сте не его гримерки висел список самых сексапильных кинокрасоток: Фрэнк покорял их одну за другой, а затем вычеркивал из списка.

В 1941 году Синатра был признан певцом года: он сместил с пьедестала своего кумира Бинга Кросби и удерживал это звание несколько лет подряд. Успех опьянил его: он решил оставить Дорси и начать сольную карьеру. Однако по контракту, который наивный Синатра подписал с Дорси, тому полагалась – пожизненно – треть всех доходов от творчества Синатры. Эти кабальные условия сильно повредили их отношениям. Говорят, чтобы разорвать контракт, Синатре потребовалась помощь главарей мафии, с которой он уже в то время начал общаться: итальянец всегда поможет итальянцу. На самом деле контракт Синатры перекупила – за огромные по тем временам деньги – студия МСА. Самому Синатре были обещаны поистине золотые горы в размере 60 тысяч долларов в год и сам Джордж Эванс в качестве агента – а это был человек, раскрутивший Дина Мартина и Дюка Эллингтона. Эванс нанимал клакеров, раздавал бесплатные билеты, проплачивал рекламу – но в кратчайшие сроки вывел Синатру из знаменитостей в суперзвезды. У Синатры появилось собственное шоу на радио, где он пел и разговаривал со слушателями, а 31 декабря 1942 года он отработал целое отделение в нью-йоркском The Paramount Theater — одной из престижнейших площадок страны. Всего за год по всей стране возникло 250 фан-клубов, а сольные записи Синатры, которые он делал на студиях МСА с лучшими музыкантами, расходились огромными тиражами. Он купил роскошный дом в Калифорнии и перевез туда семью, – однако с тех пор, как говорили злые языки, почти перестал там появляться.

Фрэнк Синатра с женой Нэнси и дочерью Нэнси, 1943 г.

Даже забастовка звукозаписывающих студий, начавшаяся в середине 1942 года, не остановила победное шествие Синатры по чартам: хотя он не сделал ни одной новой записи, студия Columbia, с которой он подписал новый сольный контракт, переиздала все его старые работы – и они побили все рекорды популярности. Его продвижение вверх могла остановить разве что военная служба: Синатру призвали в конце 1943 года, однако комиссовали из-за поврежденной барабанной перепонки – последствия все тех же акушерских щипцов. Впрочем, пресса, которая откровенно невзлюбила Синатру за неконтактность и грубое поведение с журналистами, не упустила случая распустить слухи, что певец откупился от армии за кругленькую сумму. Тогда Фрэнк сам отправился в Италию выступать перед действующими войсками – и даже удостоился аудиенции у папы римского. Тем не менее эпизод с призывом ему будут припоминать еще не одно десятилетие – но даже ФБР, имевшее на певца пухлое дело, не смогло найти никаких доказательств того, что Синатру признали негодным к службе за взятку.

Один из солдат, побывавших на военных концертах Синатры, вспоминал, что Фрэнк «был самым ненавистным человеком в то время – его ненавидели даже больше, чем Гитлера». Еще бы – он вернулся на родину, где зарабатывал кучу денег, и к тому же постоянно был окружен красивыми девушками. Однако в этой фразе была лишь доля правды – записи Синатры пользовались среди солдат не меньшей популярностью, чем у их оставшихся в США подружек. Он воплощал собой все, о чем они мечтали, и за это ему могли простить очень многое. Осень 1944 года была его звездным часом: в сентябре президент Рузвельт пригласил Фрэнка Синатру на чашку чая в Белый дом – честь, о которой итальянский мальчишка из Нью-Джерси не мог и мечтать. А в октябре, когда Синатра снова пел в Paramount, 35 тысяч его фанатов перекрыли движение на Таймс-сквер и Бродвее, пытаясь прорваться в здание, разбив несколько витрин и затоптав – слава Богу, не до смерти – несколько особо хрупких девушек.

Джин Келли и Фрэнк Синатра в фильме «Поднять якоря», 1945 г.

В следующем году он снялся с Джином Келли в музыкальном фильме «Поднять якоря» – первом из целой серии подобных лент, в которых принял участие этот блистательный дуэт. Фильм стал лидером проката, Келли получил номинацию на «Оскар» за лучшую мужскую роль, а Синатра – за песню I Fall In Love Too Easily. В том же году он снялся в антирасистской короткометражке «Дом, в котором я живу», получившей почетного «Оскара» и «Золотой Глобус». А в 1946 увидел свет первый сольный альбом Фрэнка, скромно названный The Voice of Frank Sinatra, который весьма нескромно занимал первую строчку хит-парада целых два месяца. Некоторые исследователи называют эту пластинку первым концептуальным альбомом – и хотя эта точка зрения является достаточно спорной, все равно огромное влияние Синатры на культуру звукозаписи нельзя оспорить. The Time писал о нем:

Он, безусловно, внешне похож на общепринятый стандарт гангстера образца 1929 года. У него яркие, неистовые глаза, в его движениях угадываешь пружинящую сталь; он говорит сквозь зубы. Он одевается с супермодным блеском Джорджа Рафта – носит богатые темные рубашки и галстуки с белым рисунком… Согласно последним данным, у него были запонки, стоившие примерно 30 000 долларов… Он терпеть не может фотографироваться или появляться на людях без шляпы или иного головного убора, скрывающего отступающую линию волос.

В середине сороковых годов Синатра был, без сомнения, самым популярным мужчиной страны. Радио-шоу и бродвейские мюзиклы, роли в кинофильмах и концертные туры, миллионы проданных дисков, миллионы поклонников, миллионы дохода – и все для простого итальянского парня, который лишь с помощью специальных педагогов смог избавиться от итальянского акцента. Неудивительно, что у Синатры голова пошла кругом.

По воспоминаниям, он тратил тысячи долларов на выпивку и дружеские попойки, на которых всегда платил за всех, скупал все, на что падал взгляд, любил в день по несколько женщин, в карманах носил только стодолларовые купюры и давал на чай столько, что официанты теряли дар речи. «В жизни я хочу испытать все, пока еще молод и крепок, – твердил Фрэнк друзьям. – Чтобы потом не пришлось жалеть, что того не успел, этого не попробовал…»

В то же время Синатра обзавелся весьма рискованными знакомствами – сам он позднее говорил, что дружил с ними исключительно потому, что они тоже были уроженцами Италии, однако спецслужбы утверждали, что это были главари мафии – Сэм Джанкана, Багси Сигел, Сальваторе Лучано по прозвищу Лаки и даже племянник знаменитого Аль Капоне Джо Фишети. Синатра пел на их вечеринках и выпивал с ними за одним столом, принимал от них услуги и дарил им подарки (известно, например, что Лучано, в свое время крупнейший сутенер Нью-Йорка и основатель «большой семерки» бутлегеров, выпущенный в 1942 году из тюрьмы за сотрудничество, носил при себе портсигар с надписью «Моему другу Лаки от Фрэнка Синатры» – впрочем, Лучано официально уже не считался гангстером). Слухами о его мафиозных связях были полны газеты – не приводящие, однако, ни одного доказательства, кроме нескольких случайных фотографий, которые могли быть сделаны и при совершенно невинных обстоятельствах. Неудивительно, что Синатра ненавидел журналистов, а точнее, то, что они пишут о нем. На каждой пресс-конференции он устраивал скандал, ругаясь как итальянский сапожник и угрожая побоями неугодным. Многих он и бил – сначала сам, а позже с этим всегда справлялись «неизвестные». Женщин Синатра, истинный рыцарь, никогда не трогал, ограничиваясь в их адрес словесными оскорблениями.

А к концу сороковых слава стала сдуваться, как старый воздушный шарик. Время слащавых романтических песен, свинга и джаза прошло, наступали времена кантри и рок-н-ролла. Синатра терял в рейтингах строчку за строчкой, на его концертах едва собирался полный партер (балконы, с которых раньше люди чуть не падали от тесноты, оставались полупустыми), диски раскупались все хуже. На афише к новому фильму с Джином Келли «По городу» его имя впервые было написано вторым – фильм собрал прекрасную кассу, но Фрэнк был раздавлен. И хотя он по-прежнему постоянно мелькал на радио, и его даже начали приглашать на телевидение, все понимали, что время Синатры подходит к концу. А сам Фрэнк, вместо того чтобы новыми песнями отвоевать потерянные позиции, не нашел ничего лучшего, как влюбиться.

Впервые он увидел красавицу Аву Гарднер, знойную брюнетку с кошачьими глазами, в 1945 году, однако она тогда была замужем за Арти Шоу – знаменитым кларнетистом и руководителем джазового оркестра. Снова он встретил ее в 1949 году и был сражен наповал. «Как только мы оказались вместе, я просто голову потерял, – восхищенно вспоминал Синатра. – Как будто она мне чего-то в стакан подсыпала…»