Лунный блюз

Виталий Вавикин

Лунный блюз

© Виталий Вавикин 2014

Художник-оформитель Елена Вавикина

http://vavikin-horror.ru/

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Мир едва ли запомнит, кто мы или что мы в нем делали.

Филип К. Дик «Гибельный тупик»

Часть первая

Глава первая

Открой глаза. Слышишь? Пищит зуммер на твоем будильнике. Посмотри на зеленые цифры. Да. Лунный день закончился, но ночь еще не началась. Встань с кровати. Отыщи в темноте любимые шерстяные тапочки. Выйди на улицу и закури сигарету. Видишь? Небо черное-черное. И там, дальше, большая бледно-голубая сфера, залитая светом. Если вынести стул и набраться терпения, то можно увидеть движения воздушных масс, циклоны, приливы и отливы… Да. Это именно то, о чем ты думаешь. Это – Земля. Земля, на которую ты смотришь с лунной поверхности затянутой озоновым слоем. Сплюнь себе под ноги в реголитовую пыль. Посмотри на соседский дом. Здесь, в Море Дождей они все похожи один на другой. Темно-серый грунт под ногами. Темно-серое небо над головой. Можно скопить денег и переехать в Море Ясности. Там у грунта красноватый оттенок, но оттуда не видно Земли. К тому же не стоит этот красноватый цвет таких затрат. Если и переезжать, то в Море Спокойствия. Там теплее, чем здесь. Там у грунта голубой оттенок, и там расположена Селена – самый большой город Луны. Вспомни родственника из Ияха – центрального города Моря Дождей. Пять лет работы в Селене, и теперь он богач в Ияхе. Большой дом, жена из Селены, трое детей. Нет. Ты не такой счастливчик. Если тебе удастся устроиться на работу в Селене, то все твои заработанные деньги придется тратить на аренду жилья и еду. Единственный шанс – это найти женщину, как твой родственник. Тогда да. Ты будешь жить у нее, откладывать деньги, а когда сбережений будет достаточно, чтобы купить недвижимость в Море Ясности или в Море Дождей, ты и твоя жена сдадите в аренду ее квартиру и переедите в другую область, живя на деньги от аренды и тихой, спокойной работы, которую ты найдешь в родном городе. Но все это в идеале. В реальности ты просто потратишь пять лет своей жизни, заработаешь гастрит и вернешься с позором в родной город, где родители оставили тебе в наследство свой маленький серенький домик под серым небом. Так что надевай тапочки с пробковой подошвой, выходи на улицу и кури, глядя на далекую, недосягаемую Землю, ну или на звезды.

Теперь возвращайся в постель. Проверь будильник, чтобы он снова не разбудил тебя посреди ночи. Шторы задернуты, но свет в окнах дома напротив слишком яркий и ты видишь, как там ходят люди. Вспомни лицо хозяйки этого дома. Смуглое, с черными тяжелыми волосами, прямыми у основания и вьющимися у самых кончиков. Глаза голубые, без малейшего оттенка серого. Прямой нос. Чувственные губы. Спроси себя, почему она живет здесь? Почему прожигает свою жизнь в Море Дождей? Мужа нет. Дочери двенадцать. Вспомни ее лицо. Совсем не такое, как у матери. Жидкие волосы, мышиного цвета. Высокий лоб. Безвольный подбородок, увенчанный маленьким ртом не пропорционально широкие плечи, как у отца. Вспомни ее смех: детский, задорный. Ты убираешь во дворе желтые листья, а Хэйли раскачивается на пластиковых качелях через улицу. Ее мать стоит на крыльце. Средний рост. Дорогой костюм свободного покроя. Она улыбается тебе и махает рукой. Такая сдержанная, но от этого не менее искренняя улыбка. Хэйли на качелях взлетает высоко вверх и довольно повизгивает. Мать смотрит на нее, прижавшись плечом к опоре, нависшей над крыльцом зеленой крыши. Ее руки сложены на груди, чуть ниже бюста. Ноги скрещены. Представь Селену. Представь Море Спокойствия. Эта женщина должна жить там. Не здесь. Иер. Море Дождей. Все это для таких, как ты. А она… Она слишком сложная для этой жизни. Подумай, чем она зарабатывает на жизнь после развода? Вспомни ее мужа: высокий, крепкий, с короткими светлыми волосами и прямым взглядом. Помнишь, как он привел в этот дом свою молодую жену? Сколько ей было? Семнадцать, девятнадцать? Поклянись себе, что они были счастливы. Да. Определенно были. По крайней мере вначале. А потом… Потом молодая жена повзрослела. Как-то незаметно, неощутимо, словно плотина, о которой никто не думает, пока она не переполнится и не смоет город внизу. Сколько она уже одна? Пять, шесть лет? Твоя жена ушла год назад, значит, пять. Закрой глаза. Ты всего лишь друг. Друг для той, которой не нужны друзья, по крайней мере, здесь. Интересно, кто-нибудь читает те книги, которые она пишет? О чем хоть они? Может быть, завтра по дороге на работу ты купишь одну из них. Вечера ведь такие длинные! Хотя, какого черта, ты ведь не читаешь книг. Ты всего лишь слесарь, и если и сможешь произвести впечатление на эту женщину, то уж точно, не обсуждая ее книги. Скорее починишь ей раковину или потекший кран. Да. А потом, может быть…

Чувствуешь? Сон на цыпочках подбирается к тебе. Теплый. Тягучий. Слышишь? Тишина перешептывается в темных углах одиночеством. И где-то далеко снова пищит зуммер будильника. Чертов, несовершенный мир!

* * *

Пересекаем улицу. Зеленый забор. Не закрытая калитка скрипит, раскачиваясь на старых петлях. Желтые листья лежат на вымощенной природным камнем тропинке к дому. Деревянные ступени. Одна, вторая, третья. Двойная дверь. Жесткий коврик под ногами. Бледный, дрожащий свет. Голубые обои на стенах. Фотографии в пластиковых рамках. Женское пальто на вешалке железной треноги – легкое, практически невесомое на фоне массивной мужской куртки. Черные сапоги с капельками осенней грязи. Каблуки с железными набойками, на которых нанизана пара сухих листьев. Коричневые мужские ботинки без шнурков. Голоса в гостиной. Хэйли в детской на правом боку. Тени от ночника по розовым стенам с яркими золотыми звездами. Куклы, из которых она уже выросла. Большая плюшевая панда, которую подарил отец на ее одиннадцатый день рождения. Голос матери из гостиной. Тихий, сдобренный мужским голосом отца. Хэйли не слышит, о чем они говорят, но улыбается. Такая счастливая детская улыбка на грани сна. Тихого, спокойного сна. Мать подливает красное вино в бокал бывшего мужа. Достает сигарету из пачки «Вирджиния Слимс». Говард смотрит, как она курит. Губы с бледно-красной, практически бесцветной помадой, обхватывают белый фильтр. Тонкая струйка синего дыма от разгорающегося угля, извиваясь, поднимается к потолку.

– Когда-нибудь это тебя убьет, – говорит Говард.

Деллавейн пожимает плечами. Густой дым вырывается между приоткрытых губ.

– Как Майкл?

– Хорошо.

– Хэйли хочет познакомиться с ним.

– Может быть, чуть позже…

Сигарета тлеет. Деллавейн стряхивает пепел в медную пепельницу.

– Говард?

– Да?

– Ты ведь пришел не только для того, чтобы повидать свою дочь.

– Нет.

– Снова Джинджер, да?

Молчание.

– Хочешь поговорить об этом?

Снова молчание. Вино оставляет на губах свой сладковато-терпкий вкус.

– Можно я останусь сегодня у тебя? – Говард смотрит в глаза Деллавейн.

– Можно.

– Я лягу на диване…

– Ты можешь лечь со мной.

– Делл…

– Диван слишком мал, а тебе нужно выспаться.

Представь себя в роли Говарда. Налей в свой бокал еще вина. Загляни в комнату дочери. Помоги бывшей жене убрать со стола. Теперь спальня. Спроси себя, почему эта женщина каждый год меняет мебель. Переставляет ее с места на место. Даже цветы и те не имеют постоянной прописки: то они радуются свету на больших окнах, то висят над кроватью, а то гниют где-нибудь в темном углу. Отвернись. Не нужно смотреть, как переодевается бывшая жена. Слушай, как шуршит одежда. Вдыхай знакомые запахи. Слышишь? Делл зовет тебя по имени.

– Говард?

– Да?

Она лежит в кровати, натянув голубое одеяло к шее. Выключи свет. Ремень звякает в тишине. Может быть, стоило помыться перед сном, но ты ведь не у себя дома. Уже не у себя. Постельное белье мягкое и пахнет косметикой. Закрой глаза. Видишь лицо Майкла – твоего сына? Теперь его мать – Джинджер. Ты ведь простишь ее. Обязательно простишь. Сорок лет – это не тот возраст, чтобы копить детские обиды.

– Говард?

Притворись спящим. Бывшая жена обнимает тебя. Ее мягкая грудь прижимается к твоей руке. Ее волосы пахнут гелем. Густые, черные волосы. Они лежат на твоей груди, рассыпавшись диковинными змеями, переливаясь, вздрагивая в такт твоего дыхания. И губы. Губы Делл. Ты чувствуешь, как она дышит тебе в плечо. Холодный нос прижимается к твоей коже. Не спрашивай себя, чего она хочет. Может быть секса, может быть просто согреться, уснуть, чувствуя рядом крепкую мужскую руку. В этих голубых глазах нет ответов. Поэтому и тебя нет рядом с ней. Слишком сложная жизнь в этом упрощенном мире. Слишком много непредсказуемых поступков. Нет. Ты не хочешь возвращаться к этому. Она сведет тебя с ума. То нежная и хрупкая, как гардения, то привередливая, как ваниль, а то ядовито-колючая, как мескалиновый кактус, и оттого еще более желанная.

* * *

Утро. Смахни с глаз остатки сна. Чувствуешь? Кто-то жарит на кухне яичницу.

– С добрым утром, папа, – говорит Хэйли, когда ты выходишь из спальни.

Посмотри на бывшую жену. Посмотри на диван в гостиной – пара подушек, одеяло. Да, Делл всегда знает, как обмануть дочь, как заставить ее думать в нужном направлении.

– Почему вы не спали вместе? – спрашивает Хэйли.

– Хороший вопрос, – говоришь ты.

Делл разливает горячий кофе по чашкам.

– Подвезешь Хэйли до школы? – спрашивает она. Смотришь на часы. – Если тебе некогда, то я…

– Нет. Все нормально, – говоришь ты.

Дочь без умолка трещит всю дорогу. Сравниваешь ее с собой в детстве. Сравниваешь с Майклом. Он совсем не похож на тебя. Скорее на Джинджер.

– Тебе не интересно? – спрашивает Хэйли. Останавливаешь машину возле школы. Дочь целует тебя в щеку. – Вечером придешь?

– Нет, – говоришь ты, глядя в ее глаза.

– Из-за мамы?

Молчишь. Смотришь, как Хэйли машет рукой своим подругам. Они идут по мокрому от ночного дождя тротуару, забыв обо всем на свете.

* * *

Деллавейн отошла от окна. Сигарета в руке начинала обжигать пальцы. Медная пепельница щерилась белыми бычками «Вирджинии». Кофе в чашке остыло. Хорошее кофе. Почти как на Земле. Делл убрала подушки и одеяло с дивана. Вода в ванной горячая. Немного пены, немного тишины и покоя. Халат упал на пол. Кожа раскраснелась и пошла пятнами. Делл закрыла глаза. Полная грудь поднялась над пеной, образовав два конических островка, с розовыми бусинками сосков по центру каждого. Руки опустились к внутренней поверхности бедер, но не дальше. Лишь легкое прикосновение и улыбка. Нет. Не сегодня и не завтра. Может быть на следующей неделе или в следующем месяце. Она провела рукой по животу. Пожалуй, скоро придется отказаться от сладкого и заняться бегом. Еще одна улыбка. Интересно, сосед из дома напротив бегает по утрам, или же считает, что лишний вес красит мужчину? Делл попыталась представить его без одежды. Говард тоже потолстел. Немного, но скоро, возможно, он превратится из крупного в несуразно неуклюжего мужчину. Интересно, что думает по этому поводу Джинджер, или же ей нравятся мужчины в теле? Делл вспомнила Майкла. Он определенно пошел в мать. Такой же милый, такой же капризный и такой же глупый. Еще одна улыбка. Чуть теплая вода смывает пену с тела. Соски предательски набухли и торчат, оттягивая шелковую ткань халата. Делл посмотрелась в зеркало. Распахнула халат, повела бедрами, словно желая соблазнить свое собственное отражение. И снова эта брюшная полость! Она втянула живот. Расслабила. Нет. До этого было лучше. Делл рассмеялась.

Монитор компьютера вспыхнул серо-голубыми цветами.

«Привет, Джим!» – выбила на клавиатуре Делл. Желто-зеленый шарик соединения начал вращаться.

«Привет, Далекая!» – пиликнул компьютер, оповещая о сообщении. Делл улыбнулась.

«Скучал по мне?», – написала она.

«Немного», – пришел ответ и стеснительный желтолицый смайлик в конце.

«Не ври мне, Джим».

«А ты?»

«А что я?»

«Ты скучала?»

«Немного». – Делл закурила.

«Над чем ты сейчас работаешь?», – спросил Джим.

«Секрет».

«Разве у нас есть секреты?»

«Почему бы и нет?»

«Ты сегодня странная. Что-то случилось?»

«Муж приходил».

«И что?».

«Ничего. Мы лежали с ним в постели, и я думала о тебе».

«А если честно?».

«Если честно, когда он уснул, я ушла спать в гостиную».

«Почему?»

«Не знаю, Джим».

«Если есть следствие, то должна быть и причина».

«Просто стало грустно. Устроит тебя такая причина?»

«Думала о том, что могло бы быть все по-другому?»

«Возможно».

«Зачем же тогда ушла в другую комнату?»

«Потому что я думала о тебе, глупый».

Пауза с ответом затянулась. Делл докурила сигарету и прикурила новую.

«Джим? – написала она. – Джим, ты там?».

И снова никакого ответа. На мониторе появилась заставка с вращающейся голубой планетой – далекой и недосягаемой. И где-то там Джим. Джим, который снова молчит и не хочет отвечать. «Может быть, так и заканчиваются все отношения?» – подумала Делл. Тишиной и молчанием? Лежишь с бывшим мужем в одной постели и думаешь о другом. Обнимаешь его, прижимаешься к его плечу. И на какое-то мгновение начинает казаться, что если затаить дыхание, то все это окажется реальностью: поцелуи, секс, слова, взгляды. Если в мире и есть коэффициент грусти то это, скорее всего результат деления того, что ты хочешь, на то, что у тебя есть, помноженный на сто. Делл налила себе еще кофе. Электронная библиотека, которую она собрала за последние годы, включала в себя тысячи книг о Земле, миллионы слов, миллиарды мыслей и чувств… На Луне книги другие. Чувства в них прячутся между строк или отсутствуют вообще. Почему здесь все по-другому? Может быть, этому миру просто не хватает красок и сочности? Серое небо, серый грунт под ногами, пресные чувства и эмоции, которые каждый хранит где-то глубоко внутри, боясь, показать другим. Даже лица и те в большинстве своем лишены какого-то открытого очарования. Глаза глубокие, как океаны, которых нет в этом мире. Чувства, как времена года – постоянные и неизменные. Зима – весна – лето – осень, и снова зима. Снег кружится высоко в небе. Серый и пресный на вкус. И книги. Интересно, здесь кто-нибудь читает их, кроме самовлюбленных снобов и хронических ксенофобов, вообразивших себя профессиональными критиками? Делл вспомнила Виктора из Селены. Нет. Виктор был другим. И Кевин. В особенности Кевин. Его тяга к новому и неординарному не могла не заслуживать уважения. Пустая пачка «Вирджинии» полетела в мусорное ведро. К тому же Кевин был хорошим любовником, возможно, лучшим из всех, что были у Делл. Но эта его просьба… Она выбивала из равновесия. Лет пять назад, она, скорее всего без сомнений помогла ему, но сейчас… Нет. Сейчас Делл не хотела делать никому одолжения и не хотела, чтобы одолжения делали ей. Когда он сказал, что приедет? Завтра? Послезавтра? Истосковавшееся по ласки тело приятно заныло где-то внизу живота. Надо было поговорить с Говардом вчера. Да. Вчера был подходящий момент, если не считать его извечных проблем с Джинджер. Делл посмотрела на часы. Будь неладен этот Кевин со своими просьбами! Компьютер пиликнул, оповещая о новом сообщении. Мысли как-то сразу протрезвились, очистились от мусора, став кристально чистыми.

«Ты все еще там?» – спросил Джим.

«Да», – ответила Делл, ища в столе новую пачку сигарет.

«На чем мы остановились?».

«На тебе, – она улыбнулась. – Спорим, ты сейчас улыбаешься?».

«Откуда ты знаешь?»

«Просто знаю и все».

«Тебе нужно было работать психоаналитиком».

«У нас нет психоаналитиков, Джим, если только в Селене, да и то не больше десятка».

«Пахнет меланхолией».

«Иногда это лечит».

«У тебя острый язык. Книги писать не пробовала?»

«Нет». – Она отхлебнула из чашки кофе, открыла свой незаконченный роман. «Делл?»

«Да, Джим?»

«У тебя красивое имя»

«Можно попросить тебя об одолжении?»

«Конечно».

«Выгляни в окно. Что ты видишь?»

«Пляж».

«А море?»

«Океан».

«Ну, да, океан. Какой он?»

«Спокойный»

«Штиль?»

«Почти».

«Как бы я сейчас хотела оказаться там, Джим!»

«Хочешь, я выйду на улицу и расскажу, что увидел?»

«Да».

* * *

Вернемся к Говарду.

Теперь представь себя заключенным по имени Ист.

Чувствуешь запах сырости? Лифт медленно ползет вниз, под землю. Ты стоишь, сложив за спиной руки. Смотри по сторонам. Смотри внимательно. В ближайшие пять лет это будет твой дом, а Говард… Говард будет твоим начальником, твоим богом. Здесь, в недрах кратера Дедал жизнь теряет свое прежнее значение. Она становится лишь бликом, вспышкой, которая может погаснуть раньше, чем ты поймешь это. Слышишь? Это трещат стальные тросы, опуская тяжелый лифт. Видишь название? «Тюрьма 308». Или же просто «Дедал», как называли ее твои друзья. Пять лет на глубине трех километров. Впечатляет? Говорят на Земле, когда все плохо, люди начинают молиться, здесь же, на обратной стороне Луны, мы просто молчим. Вспомни своего брата. Тюрьма «Раках» высосала из него жизнь за два с половиной года. Теперь у этой злодейки есть пять лет, чтобы проделать тоже самое с тобой. Подними голову. Видишь черное небо? Может быть, ты смотришь на него в последний раз. Согласен, не стоит сравнивать «Раках» и «тюрьму 308». Здесь, на Дедале, начальство всегда было более либеральным, а законы более мягкими. Но ты заключенный здесь, а не гость, поэтому не стоит надеяться. Оставь свои надежды там, наверху, а когда выйдешь, если выйдешь, то заберешь их, но не раньше. Лифт останавливается. Пересадка. Вот он – один из внутренних пиков. Самый высокий. Здесь нет заключенных. Лишь управляющий персонал. Стальная клетка образует узкий коридор между лифтами. Слышишь? Это звенят кандалы на твоих ногах. Передвигайся медленно, чтобы не запутаться в сковавших тебя цепях. Не поднимай глаз – охранники по ту сторону решетки злее собак, которые лают на тебя, готовые разорвать в любую секунду. Говорят, на Земле пред тем, как принять новобранцев, начальник тюрьмы произносит речь. Твой отец трижды бывал здесь и не разу не слышал ничего подобного. Думаешь, что-то изменится на этот раз? Нет. Конечно же, нет. Лифт закрывается за твоей спиной. Вздрагивает и начинает опускаться. Чувствуешь? Это пот бежит по твоей коже. Соленые капли страха, рожденные телом. Нет. Не оставляй страх вместе с надеждой. Здесь он тебе пригодится. Здесь он может помочь тебе выжить. Смотри на стены. Вот они – верхние ярусы «тюрьмы 308». Решетки, коридоры, бледные заключенные, жадно принюхивающиеся к новеньким, словно надеясь уловить витающий вокруг них запах свободы. Еще ниже. Еще один пик. Подумай о судье, который намекал о взятке. Может быть, стоило заплатить и остаться здесь, наверху? Тросы скрипят, и новый лифт опускает тебя ниже. Десяток пиков. Десяток коридоров и все более злых собак. Сотни маленьких шагов, которыми ты передвигаешься от лифта к лифту. И вот оно – дно. И нет разницы, кто смотрит на тебя: человек или собака. Их глаза ничем не отличаются. Животные, злые, дикие. Вспомни тюрьму «Раках». Вспомни своего брата. Сколько раз ты представлял себя на его месте? Что ж, вот он твой шанс доказать, что здесь можно выжить. Охранник снимает с тебя кандалы. Слышишь, как они звенят? Все. Выходи из лифта. И да, кстати: «Добро пожаловать домой».

* * *

Стаппер был высоким и тощим зеком со стажем. Кожа бледная, но не как у вампира, а с болезненным желто-серым отливом. Она обтягивала его лысый непропорционально большой череп, нависший над узкими костлявыми плечами. Пальцы тонкие с черными ногтями. Кулаки тяжелые, несмотря на худые, высушенные жизнью руки. Тяжелая тележка, которую Стаппер катил перед собой, была заполнена грязными тюремными робами. Каждый раз, когда колеса этой тележки натыкались на трубы, пересекавшие дно кратера, мышцы и сухожилия Стаппера напрягались, натягивая покрытую капельками пота кожу.

Новенькие.

Стаппер остановился, наблюдая, как из лифта выходит новая партия неудачников, не сумевших обмануть закон обратной стороны. Молодые. Свежие. Ноздри Стаппера вздулись, словно желая втянуть в себя сладостный запах свободы, которым пахли только что прибывшие. Охранники провели их совсем рядом. Собаки. Эти странные, выведенные в лабораториях Ияха животные с мощной челюстью, короткими ногами и рядом острых, словно пилы, зубов, семенили рядом, роняя на каменный пол вытекавшую из пасти слюну. Стаппер никогда не слышал их лая. Они рвали плоть, ломали кости, отрывали конечности, но никогда не лаяли, даже не рычали. Их словно специально выводили для дна «Тюрьмы 308». Там, чуть выше, на первых пиках, собаки были другими, менее нацеленными на увечья и боль. Они лаяли, брызгали слюной на заключенных, ненавидели их, но никогда не молчали, выжидая момента, когда им будет позволено стать хищником, наброситься на жертву. Стаппер видел, как один из таких монстров, встав на задние лапы, лакал льющуюся из оторванной конечности старика-каменолома кровь. Огромный валун, осев, расплющил его руку и теперь он стоял, тупо глядя на оставшуюся культю, а собака ловила ощерившимся острыми зубами ртом, бьющую из вен и артерий кровь. Стаппер слышал, что этих монстров тренируют здесь для «Раках». Это для них как академия, финальный экзамен перед долгой жизнью среди боли и страданий в «Раках». И охранники. В своей молчаливой ненависти они чем-то напоминали этих собак. Высокие, крепкие, в черных перчатках, высоких сапогах и жгуче-черной форме с блестящими золотом нашивками на идеальных воротничках.

Стаппер закряхтел, перекатывая через трубы тяжелую тележку. В прачечной пахло порошком и хлоркой. Большие котлы гудели, булькали, вращая грязную одежду заключенных большими лопастями. Вечный Даун с пластиковой маской вместо лица что-то замычал, указывая рукой, куда сваливать содержимое тележки. Стаппер не помнил его другим. Не помнил тех времен, когда у этого изуродованного человека было настоящее имя и настоящее лицо. Лишь слышал, что когда-то его сварили в одном из этих котлов. Боль и кипяток свели его с ума, превратив в безропотный механизм, как один из этих автоматических котлов, в которых стиралось белье заключенных.

– Эй, Стаппер! – послышался голос из-за сплетенных канализационных труб. Хриплый, свистящий, как и у всех хронических заключенных дна «Дедала».

Минно выглянул из своего укрытия, оскалил черные, гнилые зубы. Стаппер открыл борт своей тележки, выгреб из нее грязную одежду. Вечный Даун снова что-то замычал. Хлыст в его руке просвистел рядом с лицом Стаппера, словно желая выписать наказание за небрежность. Стаппер увернулся, перехватил руку Вечного Дауна и ударил его кулаком в живот. Идиот крякнул и осел на пол, зарывшись в грязном белье.

– Что у тебя, Минно? – спросил Стаппер.

Покрытые мелкими царапинами руки осторожно развернули тряпичный пакетик с черным углеподобным веществом. Выпученные глаза Стаппера начали вращаться.

– Золото Дедала, – просипел Минно. Его сломанный крючковатый нос растянулся следом за губами в хищной раболепной улыбке.

– Убери это! – рявкнул на него Стаппер.

Минно выхватил из кармана самодельный нож, лезвие которого было обмотано грязным куском брезента.

– Я могу порезать тебя, уродец!

– Ты сходишь с ума.

– Я могу вырезать твои глаза и скормить Вечному Дауну!

– Вырежи себе мозги. Уверен, там уже каша.

– Или сварить тебя в котле. – Минно прищурился, смакуя эту идею. – Как думаешь, нужны этому месту два идиота?

– Три, – поправил его Стаппер.

– Три? – Минно спрятал нож. – Ты тупеешь, Стаппер. Уже считать разучился.

– Ты станешь третьим, если не перестанешь ходить на южные копи.

– Южные копи, – протянул Минно, осторожно сворачивая тряпичный пакетик с углеподобным веществом. – Южные копи это хорошо. – Он протянул пакетик Стапперу. Посмотрел на его мозолистую ладонь. Отдернул руку, спрятав за спину. Снова протянул. – Оп! Оп! Оп!

Стаппер не двигался, молча наблюдая за этими манипуляциями.

* * *

Ист вошел в отведенную ему камеру. Роннин лежал на верхней койке, близоруко щурясь в сторону Иста.

– А, новый сокамерник?! – просипел он, двигая рыжими усами так, словно они жили отдельной от хозяина жизнью.

– Я лягу снизу, – буркнул Ист.

Он бросил на железную сетку матрац, постелил простынь, развернул одеяло. Подушку он положил так, чтобы лежать ногами к унитазу за кроватью.

– На твоем месте я бы этого не делал, – сказал сверху Роннин.

– Не хочу нюхать дерьмо круглые сутки.

– Посмотри себе под ноги. Видишь пятно?

– Ну?

– Мой предыдущий кореш тоже не хотел нюхать дерьмо, поэтому лежал головой к решетке. Лежал до тех пор, пока ему эту самую голову не отрезали. – Роннин толи рыгнул, толи хихикнул. – Так что не глупи. Лучше жить в дерьме, чем сдохнуть, лежа к нему ногами. К тому же здесь все равно воняет. – Он спрыгнул с койки на пол и протянул руку. – Я Роннин.

– Ист.

– Что ж, Ист… – колючий взгляд изучал новоприбывшего. – Первый раз на дне?

– Мой брат сидел в «Раках».

– Выжил?

– Нет.

Роннин помрачнел, забрался обратно на свою койку и повернулся к стене.

* * *

Представь себя охранником по имени Лео.

Ночь. Свет отключают в десять, но стены еще пару часов продолжают люминесцировать. Возьми одну из собак по кличке Бестия. Натяни черные перчатки. Слышишь? Это цокают каблуки твоих сапог о каменный пол. Смотри. Тени сжирают южные копи. Стальные решетки блестят в темноте, словно люминесцируют вместе со стенами. Техника остывает. Где-то между камней тихо осыпается песок. Бестия шмыгает носом, к чему-то принюхиваясь. Чувствуешь, как она дергает твой поводок? Иди следом за ней. Видишь? Там, за камнями. Что-то темное и бесформенное. Подойди ближе. Пни эту массу носком сапога. Ничего. Всего лишь жидкость, вытекающая из разлома в каменных породах. Слышишь? Бестия что-то лакает. Направь луч своего фонаря на ее морду. Видишь? Длинный розовый язык вылизывает каменный пол. Дерни ее за поводок. Чувствуешь, как она упирается? Кажется, вот-вот и Бестия зарычит, но эти твари не рычат. Никогда не рычат. Идеальные машины для охраны отбросов общества. Вспомни своего друга, с которым играешь по выходным в боулинг в местном клубе. Может быть, когда строительство южного крыла будет закончено, он станет твоим напарником – не молчаливая Бестия, нацеленная на заключенных, а настоящий человек.

Бестия сдается, перестает упираться и идет рядом с тобой. Слышишь, как она дышит? Тяжело, прерывисто, с какими-то булькающими хрипами. Что за странное место? Вспомни Саймона из параллельной смены. Он уволился полгода назад, как раз в тот самый день, когда в южных копях началось строительство. Никому ничего не сказал, не попытался объяснить. Вчера он такой же, как ты, вчера он тот, кого ты понимаешь, а сегодня – раз и все. Ничего общего. Словно другой человек. Идет к Говарду, пишет заявление и уезжает в Селену.

Бестия задыхается и падает на бок. Ты берешь ее на руки и несешь в медпункт, чувствуя, как по спине катятся капли холодного липкого пота. «Никогда не думал, что эта псина такая тяжелая!» – говоришь ты себе, но где-то внутри голос шепчет о страхе. Диком, первородном страхе, где правят лишь инстинкты, заставляя волосы на затылке шевелиться, превращая ноги в ватные и непослушные и рождая желание кричать. Очень громко кричать… Ты ускоряешь шаг…

Глава вторая

Состав вздрогнул и остановился у пирона. Вокзал был старым, одноэтажным с тяжелыми дверьми, открывающимися внутрь. Кевин вышел из вагона. Невысокий, худой, темноволосый, с серыми, почти черными глазами и четкими угловатыми чертами лица. У него не было с собой багажа, если не считать светловолосой девушки, с которой он познакомился в купе. Она улыбалась, демонстрируя идеально-белые зубы. Ярко-розовая помада блестела на полных губах. Холодный ветер трепал ее тонкие волосы, забирался под короткую юбку. Кевин запрокинул голову, заставляя себя оторвать взгляд от ее упругих ягодиц. Небо было темно-серым, затянутым грязными тучами. Намечался дождь.

– Кевин, – позвала блондинка. Ее карие глаза прищурились. – Ты же говорил, что тебя будут встречать.

– Опаздывают, наверно, – сказал Кевин.

Они вошли в здание вокзала. Большие стрелочные часы на стене показывали полдень. Всегда показывали. Блондинка засмеялась. Пара стрижей пронеслась под потолком. Сквозняк разгуливал внутри холодных каменных стен. Две белых вывески с крупными черными буквами застывшие над парой дверей, расположенных друг против друга: «Выход на пирон» и «Выход в город». Четыре проржавевших автомобиля с шашками «такси» на крышах в ожидании пассажиров. Тучный водитель с сальными, светлыми волосами открыл багажник, помогая Кевину уложить в него большой чемодан блондинки.

– Позвони мне, – напомнила она.

– Обязательно, Кэт.

Он закурил, провожая уезжающее такси взглядом. Холодный ветер настырно срывал с деревьев последние желтые листья. Новенький автобус приехал, выплюнув два десятка сонных пассажиров. Рыжеволосая школьница с серьгой в носу попросила у Кевина прикурить.

– Красивая зажигалка, – сказала она.

Кевин кивнул и повернулся к ней спиной. Школьница состроила ему мордочку, взвалила на плечи сумку и пошла прочь, виляя непропорционально широкими бедрами. Кевин застегнул куртку, вглядываясь в далекий поворот. Делл опаздывала. Всегда опаздывала. Ее большой для женщины «Эксплорер» появился лишь спустя четверть часа вместе с моросью и ознобом, который начинал пробирать тело Кевина.

– Извини, – сказала она.

Кевин сел в машину. Отопитель шумел, наполняя салон теплом.

– Ты поговорила с мужем?

– Пока еще нет.

Кевин состроил кислую мину.

– Только не начинай! – остановила его Делл. – Думаешь, это так просто? Сказала и все, да?

– А разве нет?

– Ты что, не знаешь Говарда?!

– Все еще слишком правильный? – Кевин посмотрел на заполненную белыми окурками пепельницу. – Еще не умираешь от рака?

– Я еще слишком молода для этого.

– Да. – Кевин прикоснулся к ее шее, убрал прядь непослушных черных волос. – И все еще слишком красивая, чтобы умирать.

Делл улыбнулась. Руки Кевина были нежными, опытными. Она снизила скорость, остановилась у обочины.

– Хочешь, чтобы я тебя поцеловал? – спросил Кевин.

Делл не ответила. Лишь подставила ему свои губы. Его язык проник в ее открытый рот. Рука сжала грудь. Сначала левую, затем правую. Скользнула под куртку, под блузку, под лифчик. Соски набухли и стали твердыми. Кожа покрылась мурашками. Делл жадно пыталась перехватить дыхание Кевина, наполнить им свои легкие.

– Ну, все. Хватит, – неожиданно сказала она, отстраняясь. – Кевин убрал руки с ее груди, откинулся на спинку кресла, слизывая с губы остатки ее помады.

– Отвези меня в гостиницу, – попросил он.

– Ты можешь остановиться у меня.

– Мне нужно немного поработать.

– Обиделся?

– Всего лишь работа, Делл. Сама знаешь, как это бывает.

– Знаю.

– Мы увидимся завтра.

– Обещаешь?

– Ты пообещай.

Делл поджала губы и включила передачу.

* * *

Закрой дверь. Задерни тяжелые шторы. В этой гостинице нет душа, но это сейчас не главное. Сейчас ты хочешь подумать, побыть наедине с собой. Да, ты – Джинджер Смит, жена Говарда Смита. В животе что-то урчит, но ты почти не слышишь этого. Подумай о Майкле. Подумай о своем муже. Подумай о цветах, которые тянутся к свету на подоконниках, изгибаясь своими стеблями. Чувствуешь грусть? Да, мерзкое чувство – знать, что все это придется оставить. Налей себе выпить. Бывшая жена твоего мужа курит так много, что ей впору уже мочиться никотином. Ты никогда не курила. Никогда не думала о смерти. Никогда не утруждала себя планами о глубокой старости. Твоя жизнь всегда шла своим чередом – не торопливым, спокойным, словно прогулка вдоль пропасти, держась за ограждение двумя руками и не смотря вниз. Белье в стиральной машине. Хлебные крошки на обеденном столе. Посуда в раковине. Дом. Работа. Семья. Все казалось таким простым. Таким идеально завершенным, что сон почти сразу отправлял тебя в свое царство, стоило лишь положить голову на пуховую подушку. И Говард… Милый, заботливый Говард – человек, с которым ты готова была прожить всю свою жизнь. Всю свою долгую жизнь… Выпей. Налей еще. Дешевый коньяк вызывает тошноту. Позвони другу своего детства. Он скажет, что приедет через час. Открой ему дверь. Скажи, что он изменился. Налей два стакана коньяка и расскажи историю своей жизни. Теперь плач, уткнувшись в мягкую бесформенную мужскую грудь. Здесь, в Ияхе, ты можешь быть слабой. Чувствуешь, как толстые пальцы гладят твои рыжие волосы? Слышишь, как друг детства что-то шепчет тебе? Подними голову и посмотри в его бледно-серые глаза. Говард совсем другой. Ты не сможешь вот так вот рассказать ему обо всем. И Майкл. Твой сын… Нет. Ты не можешь сейчас думать об этом. Шмыгни своим вздернутым, веснушчатым носом. Попроси своего сердобольного друга поцеловать тебя. Стань свободной от обстоятельств хотя бы на час, хотя бы на пять минут. А потом снова будет грусть и страх. Потом…

* * *

Теперь ты – Саймон Йен. Да. Тот самый охранник, что сбежал с «Дедала», наплевав на пенсию и выслугу лет. Чувствуешь? В голове полный бардак. Мысли метаются в ужасе, как тараканы на кухне, когда ночью включаешь свет…

Вспомни 21 июля 1961 года по новому времяисчислению. Вспомнил? Теперь вспомни Нила Армстронга. Да. Того самого астронавта с далекой голубой планеты Земля. Сильный, крепкий. Он мог бы стать чемпионом в любом виде спорта на Луне. Его ноги, привыкшие к Земному притяжению, носили его тело по твоей планете, словно пушинку. Вспомни видео, на котором Армстронг подпрыгивал высоко-высоко, словно супер мен какой-то. Помнишь, ты еще представлял себя на его планете? Представлял, каким слабым и беспомощным ты будешь там. Представлял себя червем, ползущим под непривычно голубым небом. Помнишь? А потом в 1972 году прилетели Харрисон Шмитт и Юджин Сернан и принесли новые технологии и надежды, что когда-нибудь побывать на Земле будет так же просто, как съездить из Моря Ясности в Восточное Море. Забавно. Когда-то эти Земляне считали, что Моря на Луне, которые со своей планеты они видят темными пятнами на желтой поверхности, заполнены водой. Что ж, их можно понять. Когда-то вы тоже думали, что Земля – это рай, куда вы попадаете после смерти. Безумие. Ты рождаешься здесь и умираешь здесь. Умираешь, в том смысле, что прекращаешь свое существование, как личность. Астронавты с Земли сказали, что там все еще верят в загробную жизнь. Вспомни, как зовут их спасителей. Иисус, Будда, Аллах… Такое чувство, что они изобретали своих богов, в то время как вы искореняли богов собственных. Но теперь вместе с технологиями Земли в вашу жизнь входит и их культура, их боги. Помнишь, когда ты был ребенком, установили непрерывную связь между твоей планетой и Землей? Помнишь, сколько это стоило? Да. Сначала связь была только в Селене, затем в Ияхе… Теперь подобная связь распространилась повсюду. Не очень хорошая, не самая дешевая, но, тем не менее, связь. Говорят, что в Селене уже можно установить видеосвязь с Землей. Да. Мир не стоит на месте. Культура Земли, искусство Земли, кинематограф Земли, сигареты и те носят гордые Земные названия. Вот так вот. Если когда-нибудь межпланетные перелеты действительно станут возможными, то от вашей культуры, скорее всего ничего не останется. Такова уж ваша судьба. Людям свойственно тянуться к прекрасному. Серое небо, серая земля под ногами. А мечты… Мечты они радужные, голубые, как та далекая большая планета. У них есть моря, океаны, у них есть все, о чем здесь можно только мечтать.

И ты тоже мечтал. Мечтал до тех пор, пока не столкнулся во время ночного обхода периметра южных копий «Дедала» с чем-то темным и безграничным как сам космос. Оно проникло в твою голову, в твои мысли. И ты увидел его страх. Страх за свою жизнь. Увидел его рождение и его смерть и где-то там, рядом с этими мыслями, ты увидел свою собственную жизнь и свою собственную смерть. Конец всего, что ты знал и начало чего-то нового. И это напугало тебя. Напугало, потому что всю свою жизнь ты верил в то, что разумная жизнь – это ты сам. Верил учениям, верил в свое могущество. Но то, что проникло в твою голову, было более мудрым, более древним, более разумным, чем вся та жизнь, которая суетилась примитивным муравейником на этой планете. «Чего ты хочешь?» – спросил ты это нечто, но оно не ответило. Оно лишь повторило твои собственные мысли. Твой вопрос, который ты адресовал ему. И ты понял, что либо ты сходишь с ума, либо ты не более чем муравей для этого существа, жившего долгие тысячелетия в кратере «Дедал». Спавшего, до тех пор, пока вы не разбудили его. И теперь уже ничто не сможет изменить судьбы. Новый дом строится на месте старого муравейника, и муравьям остается либо найти себе другое место, либо умереть. Так уж устроена эта жизнь. Вспомни свою сестру, которая родилась глухо-немой. Она дарила тебе глиняные сердечки в знак своей любви, но не ты, не она, никто не мог излечить ее, чтобы она могла выразить свои чувства словами. Понимаешь? Так и жизнь – некоторые вещи и события невозможно изменить. Их можно лишь попытаться принять и пережить. Поэтому, то, что ты увидел в южных копях, было для тебя кошмаром. Ты понял, что твоя жизнь – это всего лишь песчинка в огромном пустынном океане. Такой же беспомощный. Такой же малозначимый. Возможно, если бы с подобным столкнулись Земляне, то в их головах родилась идея о том, что они встретились с Богом. Таким же безграничным. Таким же непостижимым. Но ты не веришь в Бога. Поэтому не можешь познать Бога. Ты просто видишь что-то похожее на Бога. Что-то непонятное для тебя. И поэтому ты испытываешь ужас. Ужас и опустошенность, словно твою душу выжгли из груди, и теперь ты одинок и безнадежен в этом огромном мире. И ты знаешь, что все это может быть лишь стрессом, безумием. Но ты не безумен. Или же нет?

* * *

Бестия заскулила и высунула язык. Ветеринар беспомощно всплеснул руками и посмотрел на Лео.

– Ума не приложу, что с этой псиной! – признался он.

– Она что-то съела, а потом…

– Да, знаю я, знаю! – отмахнулся ветеринар. – В крови у нее ничего не было. Анализы в норме. – Бестия завалилась на бок довольная тем, что ветеринар чешет ей брюхо. – Видишь?

– Что я должен видеть?

– По-моему, она здорова, просто хочет немного нежности и внимания.

– В этом-то и дело! – вспылил Лео. – На кой черт мне собака, которая лижет руки и дает лапу?! Она же охранник, а не домашний заласканный щенок! Она должна вселять ужас, рвать, убивать…

– Может быть, она просто устала быть злой? – пожал плечами ветеринар.

– Не говорите ерунды!

Бестия перевернулась на спину, подставила ветеринару свое покрытое белым пушком брюхо и довольно заурчала, когда его пальцы начали чесать ее.

– Это не выносимо! – простонал Лео.

* * *

Филипп вышел из дома в 11.44. Была суббота. Хмурый день с мокрыми после дождя улицами под темно-серым небом.

– Здравствуйте! – прокричала дочь Деллавейн Смит, взлетая на качелях в своем дворе высоко вверх.

– Здравствуй, Хэйли! – Филипп подошел к зеленому забору.

– Хотите покачаться? – спросила Хэйли.

– Может быть лет тридцать назад.

Хэйли взвизгнула, прислушалась, словно оценивая громкость своего крика.

– А я знаю вашего сына.

– Вот как?

– Он приходил ко мне три дня назад.

– Наверное, я был на работе.

– Нет. Вы были дома. Терри сказал, что просто не хочет вас видеть.

Филипп не ответил. Пластиковые качели вздрогнули.

– Будь осторожна, Хэйли, – предупредил Филипп и уже отвернулся, когда пластиковая петля с вплавленным в нее подшипником треснула и развалилась напополам.

Хэйли взвизгнула и полетела на землю. Звук падения был глухим и сдобренным рыданиями.

– Ничего не сломала? – спросил Филипп, подбегая к ней.

– Я не знаю! – заливалась слезами Хэйли. Ее левая кисть была неестественно вывернута в сторону и опухала на глазах.

– Не двигайся. Просто лежи. Я вызову скорую.

– Мне больно!

– Где твоя мать?

– Не знаю! Ее нет дома!

– Черт! – Филипп побежал в свой дом.

Телефон был старым с круглым диском для набора. Пухлые пальцы неловко проворачивали диск, сдвигая аппарат с места.

– Все хорошо, Хэйли. Врачи уже выехали, – сказал, вернувшись, Филипп.

Девочка сидела на земле, прижимая сломанную руку к груди.

– Не двигайся. Хорошо?

– Хорошо. – Она шмыгнула носом и закрыла глаза, выдавливая из них новую порцию слез.

* * *

Стены в больничной палате были выкрашены в грязно-белый цвет. Дверь старая с облупившейся краской. Запах дезинфекции и медикаментов. Хэйли лежала на кровати, укрытая одеялом с вырезом в виде ромба по центру, под котором виднелось черно-зеленое шерстяное одеяло и белый штамп больницы. Загипсованная рука Хэйли находилась поверх одеяла. Глаза девочки были закрыты. Дыхание ровное.

– Как она? – спросил Говард бывшую жену.

– Врачи дали ей обезболивающее.

– А рука.

– Будет болеть какое-то время.

Зубы Говарда скрипнули.

– Неужели ты совсем не переживаешь?!

– Переживаю, просто сейчас от этого уже нет никакого проку.

– Верно. Сейчас уже нет. Но ты могла быть рядом с ней. Могла заметить…

– Это всего лишь случайность, Говард. – Делл взяла его за руку. – Пойдем, я угощу тебя кофе.

Они спустились по лестнице, вышли на улицу.

– Подожди, я позвоню на работу и скажу, что сегодня не приду, – сказал Говард.

– С Хэйли все будет в порядке. – Делл улыбнулась. – А вот с тобой, похоже, нет.

– Я переживаю. Разве это не нормально?

– Нет. Ты не переживаешь. Ты пытаешься найти виноватых, а это уж точно не нормально.

– Как с тобой разговаривать?! – покачал головой Говард.

Закусочная в центре города была небольшой и пахла прокисшим тестом вперемешку с аппетитными запахами жарящегося мяса.

– Два двойных черных кофе с сахаром, – сказала Делл толстой женщине за стойкой.

Пластиковые стаканчики обжигали пальцы. Делл несла их осторожно, боясь расплескать и обжечься еще сильнее. Сев за столик, она достала пачку «Вирджинии», закурила.

– Кофе и сигареты, – сказал Говард. – Иногда мне кажется, что в этом весь смысл твоей жизни.

– Не начинай.

– Объясни мне, почему о нашей дочери заботится совершенно посторонний человек, в то время как это должна делать ты?

– Я была в магазине, Говард.

– Ты могла взять ее с собой.

– Ей уже двенадцать.

– Вот именно!

– И у нее уже есть мальчик.

– Что?

– Думаешь, я и здесь должна контролировать ее?

– Ну, не в двенадцать же!

– Не бойся. Она не сделает тебя дедом раньше времени.

– Да причем тут… – Говард бессильно махнул рукой и взял кофе.

– Говард?

– Да?

– Ты успокоился?

– Не знаю.

– Мне нужно поговорить с тобой о Кевине.

– Это тот, который никогда не возьмет тебя в жены?

– Ему нужна твоя помощь.

– Забудь.

– Это важно.

– Важно для кого?

– Для нас.

– Вот как?

– Он пишет книгу…

– Знаешь, что писал обо всех ваших книгах Григорий Климов с Земли?

– Мы не безумцы и не больные люди, Говард. Мы просто занимаемся тем, что любим и умеем.

– Вот об этом я поспорю.

– Я не хочу пререкаться с тобой. Просто пообещай, что поможешь мне и все.

– Ты для этого привела меня сюда?

– И для этого тоже.

– Черт. – Говард отпил кофе, обжег губы, поставил стакан на стол. – Как ты можешь пить это?!

– Говард?

– Чего хочет этот Кевин?

– Экскурсию по «Дедалу».

– Исключено.

– Он уже достал все необходимые разрешения. Остался только ты.

– Кому нужна эта тюремная грязь?

– Не бойся. Он не будет проверять твою бухгалтерию и санитарные условия содержания заключенных.

– Я могу дать ему подробный план тюрьмы. Думаю, этого будет достаточно.

– Его интересуют южные копи, Говард.

– Это всего лишь стройка.

– Нет. Кевин встречался с девушкой бывшего охранника.

– Саймона?

– Кажется, да.

– И что она ему сказала?

– Очень много странного.

– Скажи своему Кевину, что эта девушка такая же безумная, как и он сам.

– Говард! Не думай, что если ты ничем не интересуешься, кроме своих заключенных, то и все люди такие.

– Вам нужно лечиться, Делл.

– Гебефрения не лечится препаратами, любимый.

– Боюсь здесь все намного хуже.

– Так ты поможешь мне, или будешь ждать, когда Кевин достанет разрешение из вышестоящих организаций?

– Надеюсь, никто не купит этих книг.

– Купят, Говард. Еще как купят…

* * *

Смотри. Видишь, как Минно крадется меж разломанных вековых валунов южных копий? Черный порошок там, дальше. Осколки камней режут Минно босые ноги. Он кусает сухие, кровоточащие губы. Лео. Видишь, как охранник спускается на лифте? Бестия трется о его ноги. Тени. Мощный луч галогенового фонаря гоняет их по углам, заставляет прятаться и затихать. И одна из этих теней – Минно. Неверный шаг, и Лео уже бежит за ним.

– Взять! Взять! – кричит он Бестии.

Собака срывается с места. Бежит, перескакивая через обломки камней. Минно кричит. Ноги его заплетаются. Безумные глаза вращаются в поисках возвышенности, на которой он сможет отсидеться. Зубы щелкают за спиной. Еще мгновение и пасть этого монстра вцепится в плоть Минно, сломает кости, лишит его драгоценных конечностей, превратив в калеку. Такое уже было. Одна из этих тварей разорвала год назад друга у него на глазах. Оттяпала ему руку и лакала теплую кровь. Охранники подоспели слишком поздно. Слишком поздно… Минно слышит, как за спиной клацают зубы, когти скребут о каменную поверхность.

– Неееет! – кричит Минно.

Бестия прыгает. Летит по воздуху, словно чудовищная птица, настигая жертву. Пол центнера ударяют Минно в спину, сбивают его с ног. Он падает на острые камни. Холодные грани разрывают плоть. Минно закрывает руками лицо и шею. Зубы Бестии сжимаются на его бедре, переворачивают на спину. Лапы упираются в грудь. Мягкий горячий язык псины, вылизывает его лицо. Безумие. Минно кричит, опорожняя мочевой пузырь. Лео бежит, спотыкаясь о камни. Луч фонаря прыгает на далеких стенах, тонет в бесконечной высоте кратера. Минно слышит, как приближаются его шаги. Слышит, но продолжает кричать, потому что думает, что слюна Бестии, которая течет по его лицу, это его собственная кровь. Псина рвет его. Нет. Псина ласкает его. Она убивает его. Нет. Она всего лишь играет с ним.

– Какого черта? – кривится Лео.

Бестия смотрит на него и начинает довольно скулить, продолжая вылизывать Минно лицо и руки. Лео оттаскивает ее в сторону. Минно извивается на полу. Бестия рвется к нему, чтобы продолжить свою безобидную игру. Лео пытается надеть на Минно наручники. Железные браслеты звенят. Лео бьет Минно носком сапога под ребра, чтобы успокоить его дикие конвульсии.

– Она сожрала мое лицо! – кричит Минно.

Лео, наконец-то, застегивает на его руках наручники и тащит его в карцер. Бестия довольно прыгает рядом и весело поскуливает, пытаясь загавкать.

– Да, что с тобой?! – орет Лео на Бестию.

– Она сожрала мое лицо! – надрывается Минно. – Сожрала мое лицо!

* * *

Виктор позвонил в тот самый момент, когда Делл подъехала к своему дому. Она помогала Хэйли выбраться из машины, а телефон за закрытой дверью все названивал и названивал.

– Иди, ответь, – сказала дочь.

Делл отыскала в карманах ключ, открыла дверь. Белый телефон с черными кнопками и кривой антенной плачевного вида, которую Хэйли грызла, когда была совсем маленькой, все еще звонил.

– Алло? – сказала Делл, прижимая к щеке трубку.

Голос Виктора был далеким, сдобренным какими-то щелчками и непрерывным треском.

– Здравствуй, моя хорошая.

– Здравствуй, кто? – Делл улыбнулась.

– Как там Хэйли?

– Нормально.

– Мне позвонил знакомый врач…

– Это всего лишь рука, Виктор.

– Дети такие непоседы…

– Когда мы последний раз виделись, ты сказал, что уже не помнишь что такое быть ребенком.

– У меня хорошее воображение.

– Как там Селена?

– А как там Земля?

– Джим обещал прислать мне фотографии своих чернокожих друзей.

– Там много чернокожих?

– Не везде.

– У нас их совсем нет.

– Представь, если бы были. Думаю, соседи шарахались от них, как от прокаженных.

– Это не наша жизнь, Делл.

– Говори за себя. – Она жестом указала Хэйли, чтобы та шла на кухню. – Сейчас будем ужинать.

– Что? – спросил Виктор.

– Это я дочери.

– Она уже дома?!

– А ты думал, что со сломанной рукой лежат в реанимации?

– Нет, но она же ребенок.

– На детях все заживает, как на кошках, Виктор. – Делл сняла плащ, пропустив часть слов в телефонной трубке. – Извини, что ты сказал?

– Я говорю, что иногда жалею, что остался холостяком.

– Приезжай ко мне на месяц. Я поселюсь в гостинице, а ты поживешь с Хэйли. Уверяю тебя, через неделю ты будешь рад, что остался холостяком… – Делл услышала, как Виктор смеется.

* * *

Филипп зашел в начале восьмого. В своей полноте он выглядел весьма неуклюже стоя на небольшом белом крыльце, закутавшись в резиновый плащ и ссутулив плечи. Делл пригласила его в дом, налила кофе.

– Курите? – спросила она, предлагая сигарету.

– Бросил.

– А я курю. – Делл чиркнула зажигалкой. – Ее подарил мне мой муж, – сказала она, показывая Филиппу именную зажигалку, с выгравированным на ребре признанием в любви. – Я как раз собиралась бросить, но, получив такой подарок, подумала, что бросать не самое удачное время.

– Как там Хэйли?

– Смотрит телевизор.

– Если хотите, я могу помочь вам убрать со двора качели.

– Зачем?

– Чтобы не напоминали вашей дочери о том, что случилось сегодня.

– Лучше помогите их починить.

– Но ведь…

– Это всего лишь груда пластмассы, Филипп.

– Вам виднее. – Он вспомнил о кофе.

Хэйли вошла на кухню, зачем-то снова поздоровалась с Филиппом, открыла холодильник, налила себе стакан апельсинового сока и попросила мать помочь застегнуть змейку на шерстяной кофте.

– Можно я не буду сегодня чистить зубы? – спросила она мать.

– У тебя сломана только одна рука. – Делл снисходительно улыбнулась. – К тому же левая.

Хэйли ушла. Делл села за стол. Сигарета дымилась в руке. Голубые глаза изучали лицо Филиппа.

– Почему вы развелись с женой? – спросила она, затягиваясь сигаретой и щурясь от едкого дыма. – По-моему, она была в общем ничего.

Филипп промолчал.

– Говард считал вас хорошей парой.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Филипп, допивая кофе.

Делл пожала плечами.

– Так, вы поможете починить качели? – спросила она уже на пороге.

– Как только будет свободное время, – пообещал Филипп, запахнул плащ и засеменил под мерзким холодным дождем через дорогу к своему дому.

– Спасибо, что помогли сегодня Хэйли! – крикнула Делл.

Филипп обернулся, но дверь была уже закрыта.

Глава третья

Представь, что ты Кевин. Представь свою благодарность разведенной женщине за помощь, которую она оказала тебе. Представь ее дочь, которая спит в соседней комнате.

– Давай куда-нибудь уедем, – предлагает Делл. – Не хочу разбудить дочь нашими криками».

Пообещай, что не будешь кричать.

– Я буду, – говорит она и поднимается с дивана.

Представь ее голое тело. Смуглая кожа, немного лишнего веса в брюшной полости. Теперь представь заднее сиденье «Эксплорера». Представь свои руки на мягких женских ягодицах. Ты гладишь их, сжимаешь так сильно, что на коже остаются красные отпечатки твоих пальцев. Делл оборачивается. Смотрит на тебя своими голубыми глазами.

– Хочешь сделать это так? – спрашивает она.

Вспомни свою жену. Вспомни, как венчался с ней, как клялся в верности. Вспомни ребенка, которого она родила тебе. Вспомнил? А теперь забудь. Есть только ты и твоя страсть, которая сейчас важнее семейных ужинов и походов в зоопарк.

– Сделай мне больно, – просит шепотом Делл. – Заставь меня страдать.

Сожми крепче ее бедра. Сдави их так, чтобы остались синяки.

Да! – это голос Делл.

Чувствуешь, как дрожит ее тело.

– Да! – Она хочет этого. Она умоляет тебя. – Не останавливайся!

Ты знаешь, что ей больно. Ты чувствуешь ее боль. Чувствуешь свою боль. Глубже. Делл кричит, не открывая рта.

– Гму! Гму! Гму!

Боль обжигает сознание. Твоя боль. Боль твоего тела в ее теле. Глубже. Снова боль. Еще глубже. Изо рта Делл вырывается крик. Громкий. Тело ее дрожит, бьется, как рыба, выброшенная на берег. Сдавливаешь ее бедра, прижимаешь к сиденью, чтобы остаться внутри нее. Еще один крик. Ее крик. Теперь ты. Мычи. Дергайся. Пульсируй в ее оргазмирующем теле. Глубже. Еще глубже.

Вы лежите потные, прижавшись друг к другу и боясь пошевелиться. Ты вздрагиваешь, и вместе с тобой вздрагивает Делл. Вы кончили, но тело предательски просит еще. И нет никакого отвращения и усталости. Наоборот. Поцелуй женскую спину между лопаток. Слизни с губ капли ее соленого пота. Чувствуешь? Это ты и она. Это то, что между вами. Соль, без которой ты не представляешь свою жизнь. Соль, без которой любое блюдо кажется безвкусным.

* * *

Делл вернулась домой в начале третьего. Открыла дверь ключом, не включая в прихожей свет, разделась и прошла на кухню. Нависшая над обеденным столом лампа вспыхнула грязно-белым светом. Хэйли подняла голову и посмотрела на мать.

– Почему ты не спишь? – спросила Делл.

– Рука болит. Я хотела принять обезболивающее, но тебя не было в спальне.

– Разве ты не знаешь, где лежат анальгетики?

– Я не помню их названий.

Делл кивнула и ушла в ванную.

– Вот, возьми, – сказала она, вернувшись, протягивая дочери две зеленые таблетки на раскрытой ладони.

– Рука уже прошла.

– Тогда иди спать.

– А ты?

– Приму душ и лягу. – Делл закурила.

– Ты была с мужчиной, да?

– Да.

– А как же отец?

– У отца другая семья, Хэйли.

– Ты виновата.

– Что?

– Ты никогда не замечала его. Никогда! – Она опустила голову. – И меня тоже не замечаешь.

– Я много работаю, Хэйли. Ты не забыла?

– Отец тоже много работал, но всегда был рядом, когда я нуждалась в нем.

– Ты была слишком маленькой, чтобы помнить.

– Но я помню!

– Послушай…

– Я хочу, чтобы ты помирилась с отцом!

– Хэйли…

– И он этого хочет! Знаю, что хочет.

– Он сам тебе сказал об этом?

– Нет, но я знаю, что это так. – Хэйли шмыгнула носом. – И я хочу познакомиться со своим братиком.

– Его мать не хочет этого.

– А ты?

– Иди спать, – устало сказала Делл.

– Всегда так! – Хэйли вскочила из-за стола, опрокинув стул.

– Хэйли!

– Пошла к черту!

Дверь на кухню захлопнулась. Делл докурила сигарету, прислушиваясь к тишине, и начала убирать со стола оставшуюся после ужина посуду.

* * *

Ты стоишь за спиной Говарда Смита. Кевин Грант протягивает руку твоему начальнику, говорит, что рад познакомиться. Говард отвечает ему крепким рукопожатием и сухим приветствием.

Это Лео, – представляет тебя Кевину Говард.

Пожимаешь руку.

– Я думал, вы будете сопровождать меня, – говорит Кевин Говарду.

– Думал он! – ворчит Говард.

– Я никого не заставляю любить себя, но…

– Делайте то, зачем пришли и уходите, – обрывает Кевина Говард.

Вы идете к лифту, и ты пытаешься подобрать слова, что твой начальник совсем не такой, каким хочет казаться.

– Я не держу на него зла, – говорит Кевин. – Его можно понять. Он думает, что я приехал для того, чтобы поднять со дна грязь, и навряд ли, что-то может переубедить его в этом.

– А это не так? – спрашиваешь ты.

– Я не пишу социальную прозу, – говорит Кевин. Оборачивается, смотрит на тебя, спрашивает: читал ли ты его книги.

Скажи, что уже вырос из этого. Худые плечи Кевина вздрагивают.

– Здесь можно курить? – спрашивает он.

– Можно, – говоришь ты. Вспоминаешь своего начальника. – Говард считает, что все писатели подобные вам и его бывшей жене, тратят впустую свое время и время тех, кто читает их книги.

– Мы с Делл пишем совершенно разные книги, – говорит Кевин. – Она о Земле. Я о Луне.

Вспомни жену своего начальника. Скажи, что она в общем ничего. Кевин поворачивается к тебе спиной. Сам закрывает двери лифта. Слышишь, как натягиваются стальные тросы. Спроси Кевина, женат ли он.

– Мы не живем вместе, – говорит он, прикуривая сигарету.

Лифт вздрагивает и начинает опускаться. Ты мнешься на месте, рассказывая о верхних пиках. Не понятно, слушает тебя Кевин или нет.

– Я встречался с женой Саймона Йена, – говорит он, поворачиваясь к тебе. Сигарета дымится, зажатая между губ. Тонкие, ухоженные пальцы левой руки переворачивают одноразовую зажигалку. Вверх – вниз, вверх – вниз…

* * *

– Лео?

– Да, да. Я слышал.

Серые глаза Кевина становятся темными и бездонными.

– Теперь ты понимаешь, почему я здесь?

– На верхних пиках содержатся самые молодые и самые послушные заключенные.

– Мне не нужны молодые заключенные, Лео. Не нужны верхние пики.

– Но…

– Саймон Йен, Лео.

– Саймон Йен?

– Его жена сказала, что он стал другим.

– Другим?

– Южные копи, Лео.

– Они на дне.

– Я знаю, где они.

Лео вздрагивает. Вспоминает Бестию.

– Все это очень странно, – говорит он. – Очень странно.

Перед глазами встает искаженное ужасом лицо Минно. Темные камни стучат под ногами. Когти Бестии скребут о каменный пол. Минно кричит. Кричит, даже после того, как Лео бросает его в карцер и закрывает стальную дверь. Бестия поскуливает и лижет Лео руку. Теплый, мягкий язык. Ее слюна попадает в кровоточащую рану на его руке. Лео отталкивает собаку и отходит в сторону. У этих монстров инстинкты, как у акулы. Достаточно капли крови, и они уже рвут вас на части. Лео смотрит в глаза Бестии. Красные, налитые кровью глаза убийцы, хищника. Нет. Это всего лишь его воображение. Глаза у Бестии голубые. Она смотрит на него, наклонив на бок свою непропорционально большую голову на мощной мускулистой шее. Минно в карцере начинает бросаться на закрытую дверь. Бум. Шмяк. Бум. Шмяк. Бум. Шмяк… Тишина. Лео открывает дверь. Минно лежит на полу, раскинув руки. Кровь из разбитого лба стекает по гладкой стальной поверхности двери. Его глаза открыты. Он моргает. Раз. Раз, два. Раз. Раз, два.

– Минно? – тихо зовет Лео.

Минно поднимает голову. Смотрит на него. Моргает. Раз. Раз, два. Раз. Раз, два. Кровоточащие губы растягиваются. Шире. Шире. Шире. Лео видит, как в открывшихся ранах блестит свежая кровь. Видит черные гнилые зубы. Видит и понимает, что Минно улыбается ему. Улыбается и что-то шепчет. Лео подходит ближе. Ближе. Еще ближе. Его ухо возле самого лица Минно.

– Мы все умрем, – шепчет Минно. – Умрем и воскреснем вновь.

И смех. Смех из дальнего угла карцера. Женский смех.

– Кто здесь? – Лео щурится, пытаясь одержать верх над затянувшей карцер тьмой.

Женщина в углу продолжает смеяться. Хихикает, словно созревшая девчонка, сопротивляясь настойчивым мужским рукам, сопротивляясь так, чтобы они не останавливались.

– Какого… – Лео поднимается на ноги, идет в дальний угол карцера.

Тьма. Всего лишь тьма. Он оборачивается. Минно лежит на полу, раскинув руки. «Раз. Раз, два. Раз. Раз, два», – моргает он. И Бестия. Она стоит в дверях, все так же наклонив на бок голову, и смотрит на него…

– Что с тобой, Лео? – спрашивает Кевин спустя несколько дней, придя на экскурсию.

– Ничего, – говорит Лео.

Его тяжелые веки вздрагивают. Раз. Раз, два. Раз. Раз, два.

– Расскажи мне о том, что знаешь, – просит Кевин.

Лифт останавливается.

– Может быть, позже, – говорит Лео. – Может быть, позже…

* * *

Ист открыл глаза, освобождаясь от объятий дневного сна. Роннин. Свесившись с верхней койки, он что-то говорил своему сокамернику.

– Извини. Я задремал, – сказал Ист.

Морщинистая рука Роннина протянулась к его лицу.

– Хочешь заторчать? – Кулак разжался, обнажая тряпичный пакетик на изрезанной временем ладони.

– Что это?

– Счастье, напарник, – Роннин улыбнулся, демонстрируя желтые зубы.

– И что я буду должен тебе за это? – спросил Ист, не торопясь принимать подарок.

– После отработаешь, – подмигнул Роннин.

Ист стиснул зубы.

– Не будет этого, – процедил он.

– Не будет чего? – оторопел Роннин. – Ах! Ты об этом… – Он грустно засмеялся. – Я уже давно ни на что не способен, парень.

– Но ты сказал…

– Я сказал, отработаешь после. Устроишься в каменоломню на южных копях и рассчитаешься.

– Не знал, что здесь платят деньги.

– Нет. Не платят. – Роннин потер щетинистый подбородок. – Лишь дают некоторые привилегии, да кормят лучше. Начальник считает, что работа помогает скоротать время, поэтому считай, что, давая тебе работу здесь, они делают одолжение тебе. Понимаешь?

– К черту работу. – Ист хотел повернуться к стене.

– Глупец, – саркастично проскрипел Роннин.

– Я просто не хочу участвовать в том, в чем не вижу смысла. Ты уж извини, но если ты спятил, то мне это только предстоит.

– А кто сказал, что я спятил? – Бесцветные глаза Роннина хитро прищурились. – Думаешь, десятки зеков вкалывают на южных копях по доброте душевной?

– Я вообще ни о чем не думаю.

– А зря. Слышал о Стаппере?

– Нет.

– А о Минно?

– Нет.

– Тогда какого черта ты говоришь мне о безумии?

Они замолчали. Ист достал из пачки две сигареты без фильтра и протянул одну из них Роннину, в знак примирения.

– Ты уж извини, просто я такого наслушался о жизни в «Раках», пока мой брат сидел там… Сам понимаешь.

– Понимаю.

Дешевый табак потрескивал, сжигая белую бумагу.

– Так что там о южных копях?

– Только вот это. – И снова тряпичный пакетик на морщинистой ладони.

– Так вы берете это там?

– Да.

– Какой-то охранник проносит?

– На кой черт нам нужны охранники? – Роннин смолк, закрыл глаза. – Там этого дерьма и так навалом. Нужно лишь знать места.

– А как же охранники?

– Думаю, они сами торчат на этом. Не все, конечно, но многие. Слышал о Саймоне Йене?

– Нет.

– Он тоже был охранником. Здесь, на дне. Уволился незадолго до того, как ты пришел. Тот еще торчок! Говорят, он так пристрастился к этому дерьму, что не мог уже работать здесь. Думаю, он уже нигде не мог работать. – Роннин бережно погладил пакетик на своей ладони. – Это может дать все, о чем ты можешь только пожелать, Ист. Абсолютно все.

* * *

Вечный Даун крякнул, взваливая на свои плечи тяжелую кипу с грязным бельем. Вода в больших котлах бурлила. Пар заполнял прачечную. Мокрые трубы, извиваясь, уходили в стены. По их ржавым металлическим поверхностям катились капельки воды. Белый листок, затянутый в целлофан, перечислял несложные инструкции: проверить содержимое карманов, проверить наличие металлических деталей на одежде, проверить вес загружаемой в котлы одежды, нажать кнопку «стоп», открыть котел, загрузить одежду, нажать кнопку «пуск», принести новую порцию одежды, перечитать инструкцию. Грязные, уродливые пальцы Вечного Дауна скользили по белому листу. Каждый раз на протяжении последних пяти лет он повторял это с монотонностью робота. «Проверить содержимое карманов». Вечный Даун засунул руки в карманы тюремных брюк. Одни, вторые, третье… Грязные пальцы сжали тряпичный пакетик, неуклюже развязали шнурок. Черный порошок блестел в тусклом, желтом свете. Вечный Даун поднес его к самым глазам, принюхался, облизнул палец, макнул его в порошок и облизал. Слюна окрасилась в черный цвет. Сладковатый вкус наполнил рот. Вечный Даун довольно улыбнулся. Он любил сладкое. Очень любил. Толстый язык облизал тряпку, на которой блестел черный порошок. Вечный Даун зачавкал, пережевывая почерневшую слюну. «Жевать, глотать. Жевать, глотать…» – вертелось у него в голове. И никаких других мыслей не было. Никогда не было, начиная с тех самых пор, как его сварили в одном из этих котлов. Черная слюна скатывалась по пищеводу в желудок, попадала в кровь. Жевать, глотать. Жевать, глотать… Челюсти Вечного Дауна застыли. Жевать, глотать. Жевать, глотать… И где-то среди этого примитивного мыслительного процесса неожиданно появилось нечто новое, свежее, способное заполнить пустоту в сваренных мозгах. Глаза Дауна бешено завращались в глазницах. Мир становился другим – всеобъемлющим. Грязная одежда, котлы, белый листок с инструкциями… Бурление кипящей воды стало неестественно громким. Даун замычал. Котлы бурлили у него в голове. Котлы бурлили вокруг него. Желтая музыкальная игрушка обожгла его неуклюжие пальцы. Пружинный механизм разворачивался, рождая струнные звуки далекой, забытой Дауном мелодии. Она согревала и успокаивала. Она напоминала о матери и заботе. Даун снова зачавкал, ловя губами женский рыхлый сосок. Теплое, материнское молоко потекло в его рот. Он закрыл глаза и довольно заулюкал. Нежные руки гладили его светлый пушок на большой голове. Даун съежился, уменьшился в размерах. Теплая вода окружила его. Пуповина соединила с телом матери, сделав одним целым. Он был внутри нее. Он продолжал уменьшаться, сжиматься, терять формы и кожный покров. Он снова стал эмбрионом. Зародышем будущего человека. Без мыслей, без тела, без истории. Лишь только любовь. Любовь, в которой он был зачат. Чистая, непорочная. Мать и отец лежат в постели и строят планы на будущее. Они видят их еще не рожденного ребенка бухгалтером, юристом, инженером…

Даун замычал, понимая, что не оправдал их надежд…

Он вырос и превратился в монстра. Сначала монстр жил внутри него. Женщины, которых он насиловал на ночных улицах, извивались и кричали. Их зубы кусали его плоть. Их ногти царапали его лицо. Одни из них умоляли. Другие, потеряв надежду, лежали, безропотно позволяя ему терзать свое тело. Он чувствовал их боль. Боль физическую и боль душевную. Острая, всепроникающая боль, сломленного человека. И он видел себя – довольного, ухмыляющегося…

Даун заплакал. Заплакал, потому, что на смену боли всех этих женщин пришла новая, всепроникающая боль его родителей. Она вспыхнула в его голове тысячью ярких звезд…

Стальные тиски сжали его тело. Воспоминания. Десятки заключенных выволокли Дауна из камеры, заткнули его рот кляпом. Охранники, сдерживая монстроподобных собак, безразлично наблюдали за происходящим. Даун слышал топот ног, негодующие голоса. Он увидел дверь прачечной. Услышал, как бурлит в гигантских котлах вода. Пар обжег ему лицо. Он вцепился руками в железный край котла. Кипящая вода сожгла кожу на его ногах. Выше. Кто-то ударил его по голове. Один раз, другой. Руки Дауна разжались. Он зажмурил глаза, погружаясь в бурлящую воду… Боль. Много боли… Еще одна оставшаяся в прошлом ступень времени…

Сознание стало четким. Даун упал на колени и заплакал. Черная слюна текла по его подбородку, капая на пол.

* * *

Электрический чайник запыхтел и отключился. Говард взял с полки две чашки, бросил в них по пакетику чая и залил кипящей водой.

– Не нравятся мне все эти писаки, – сказал Ангер. Говард сел в кресло, кивнул. – Особенно после того, что произошло с Саймоном.

– А что произошло с Саймоном?

– Да я понимаю. Нашел бабу в Селене и уехал к ней, но людям-то не объяснишь…

– Думаешь, Кевин Грант приехал из-за этого?

– А что думаешь об этом ты? – Помощник заискивающе посмотрел на своего начальника. Лицо Говарда посерело.

– Послушай, Делл уже давно не моя жена и мне нет дела до того, с кем она живет и как.

– Да я понимаю…

– Но людям не объяснишь, – закончил за него Говард.

– Ну, да.

– Ну и черт с ними.

Они замолчали. Чай был все еще горячим. Ангер подвинул к себе чашку.

– Говард?

– Да?

– Ты читал книги Гранта?

– Нет.

– Потому что он любовник твоей бывшей жены?

– Ее книг я тоже не читал.

– А я читал.

– Надеюсь, в свободное время? – вымученно улыбнулся Говард.

– Да. – Ангер хихикнул, взял чашку с чаем, сделал глоток. – Горячий.

– Сахар в шкафу, если нужно.

– Нет. – Ангер уставился в свою чашку. – Джинджер все еще у матери?

– Да.

– А Майкл?

– Майкл в порядке.

– Да. Конечно, – Ангер задумчиво грыз свою губу. – Думаешь, Грант ничего не найдет здесь?

– Что он должен найти?

– Ну, не знаю…

– Ангер?

– Да, Говард?

– Ты ведь был дружен с Саймоном.

– Ну, да.

– Ты знаешь, почему он уехал?

Молчание.

– Ангер?

Молчание.

– Ангер?

Чай стынет в чашках.

* * *

– Ну, как? – спрашивает Роннин.

Ист молча меряет камеру, шаркая подошвой ботинок о каменный пол. Пять шагов вперед, разворот. Пять шагов назад, разворот.

– Ист?

– Я слышу тебя, Роннин.

Пять шагов вперед. Пять шагов назад… Стеклянные глаза Иста никуда не смотрят, ничего не видят.

– Тебя уже отпустило, Ист?

– Я не знаю.

Мысли лохмотьями виснут на глазах. Маленький дом с цветущим яблоневым садом. Красивая женщина с длинными до ягодиц волосами весело смеется, забавляясь над нелепыми попытками малыша подняться на ноги.

– Я хочу тебя, – шепчет ей на ухо Ист. – Всегда и везде. Всегда и везде.

Она выскальзывает из его объятий. Оборачивается. Ист смотрит в ее глаза. Он может разговаривать с ней часами. Он может смотреть на нее всю свою жизнь. Странное чувство упорядоченности заполняет сознание.

– Ист?

– Я здесь, Роннин.

– Я хочу умереть, – говорит девушка. – Умереть и воскреснуть рядом с тобой.

Ребенок улюлюкает где-то рядом. Птицы летают с яблони на яблоню. Белые цветы дрожат на ветру. Превращаются в зеленые плоды. Растут. Наливаются краской. Ветви гнутся от спелых яблок. Девушка срывает одно из них. Ее зубы впиваются в его сочную плоть.

– Я хочу тебя, – шепчет Ист.

– Я хочу умереть и воскреснуть рядом с тобой, – шепчет она.

Яблочный сок блестит на ее губах. Ист чувствует его вкус. Чувствует, словно он только что поцеловал эту девушку. Но он не целовал ее. Никогда не целовал.

– Умереть и воскреснуть, – шепчет девушка.

– Я не хочу умирать, – шепчет Ист. – Я хочу любить тебя. Везде и всегда. Везде и всегда…

Роннин закуривает. Ист ходит по камере. Пять шагов вперед, разворот. Пять шагов назад, разворот…

Яблоневый сад снова начинает цвести. Ребенок улюлюкает. Птицы летают между деревьев.

* * *

Марша. Жена Саймона Йена. Супружеская кровать была большой и холодной. Одиночество пряталось по углам невидимыми силуэтами, наблюдало, мешая заснуть. Ночь. Слишком долгая ночь. Марша включила ночник, взяла книгу. Легкое чтиво распадалось на слова. Смысл ускользал. Предложения были разрозненными. Идеи автора непонятными. Сюжет – чужим и неспособным захватить своей увлекательностью… Это не был идеальный брак. Нет. Марша отложила книгу. Всего лишь мужчина и женщина. Всего лишь совместное проживание и мечты о будущем. Ремонт дома. Новая машина. Пальто на зиму и сапоги на осень. Саймон уехал в начале лета, а сейчас уже моросили дожди и желтые листья опадали с деревьев. Любила ли она его? Может быть. Когда-то. Особенно когда он был рядом. Но он ушел. Сказал, что жизнь потеряла для него прежний смысл, собрал вещи, трахнул напоследок, вызвал такси и уехал на вокзал. Марша лежала под ним и думала о той бабе, на которую он меняет ее. Ночь была теплой, и Марша вышла на крыльцо в ночной рубашке. Желтое такси остановилось возле забора. Саймон не оглянулся. Захлопнул дверку, и Марша услышала, как он сказал водителю: «Трогай». Наверное, потерять человека, с которым прожил не один год, равносильно тому, что для генерала сдать в военное время вверенную ему армию, или тоже, что для капитана видеть, как тонет его корабль. Черные воды смыкаются над судном, а он стоит на спасательной шлюпке и думает о чем-то. Марша в ту ночь тоже о чем-то думала. Наверное, думала. А потом появился сердобольный Ангер, и замешательство сменилось грустью. День за днем. Ночь за ночью. И еще один сюрприз. Примерно через месяц, как уехал Саймон. Девять из десяти тестов на беременность дали положительный результат. Марша смотрела на тот, что был отрицательным, и тоже о чем-то думала. Наверное, думала. А черные воды смыкались над тонущим судном. Глубже. Еще глубже. На самое дно.

– Ты знаешь, кто отец? – спросил Ангер, когда они лежали в постели, кутаясь в потные простыни.

– Не ты, – честно сказала Марша.

– Хорошо, – сказал Ангер, выкурил сигарету и трахнул ее еще раз.

Глубже. На самое дно. А капитан стоит на спасательной шлюпке и не может плакать. Совсем не может.

* * *

Стой, Кевин!

Лео впереди тебя останавливается так резко, что ты едва не наталкиваешься на него. Он оборачивается и говорит, что вы стоите возле святая святых «тюрьмы 308». Прочитай название на ржавой двери, выкрашенной в синий цвет: «Прачечная». «Тоже мне святыня!» – думаешь ты. В нос бьет запах хлорки и прелого белья. Какой-то человек роется в грязной одежде. Он оборачивается, и ты видишь его изуродованное шрамами лицо. Лео говорит, что этого уродца зовут Вечный Даун. Говорит, что он уже давно отсидел положенный ему срок, но кому он теперь нужен такой симпатичный. История о том, как этого человека сварили в одном из этих котлов, кажется неправдоподобной и надуманной. Ты встречаешься с ним взглядом. Думаешь, неужели его мозги сварились вместе с кожей? Нет. В этих глазах слишком много мыслей.

– Больно, – шепчет Даун. – Очень больно.

– О! – весело восклицает Лео. – А я и не знал, что он разговаривает!

– Больно. Очень больно.

– Не слушай его, – говорит тебе Лео. – Он не может ничего чувствовать. Совсем ничего.

– Больно вот здесь, – говорит Даун и бьет себя кулаком в грудь. – Вот здесь.

* * *

Строительная бригада № 7. Стаппер был главным. Девять зеков монотонно работали отбойными молотками. Камни крошились, поднимая облака едкой пыли. Подземное озеро. Оно вскрылось, как нарыв, забрызгав рабочих черной слизью. Завал разверзся, обнажая монолитную гладь. Воды поглотили осыпавшиеся камни. Ни кругов по воде, ни всплесков. Тишина, которую нарушал лишь настороженный шепот собравшихся зеков, да тяжелое дыхание сторожевых собак.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.