Зверь по имени Кот

Фил назвал несколько цифр и спросил:

– Устраивает?

– Как будто. А там посмотрим.

– Только чур не жадничать! Дело не стоит выеденного яйца.

– Ты всегда так говоришь. Но не всегда получается, как мыслится. И вообще – в чужих руках горящие уголья ладони не обжигают.

– Хех-хех… И то верно. В общем, решим по факту. Ты ж меня знаешь…

– Знаю.

– Веришь?

– Пока верю.

– Вот и ладушки, – бодро ответил Фил, сделав вид, что слово «пока» он не услышал. – Бывай здорова. Жду ответа как соловей лета… хех-хех…

«Нет, ну каков сукин сын! – кипятилась Ксана, приводя себя в порядок. – Опять большую часть денег зажилил. Это как пить дать. Себе – пенки, а мне – что осталось. Вогнать бы ему пулю в лобешник – и дело с концом…» Подумала так – и тут же прогнала глупую мысль. Фил находил ей работу, – он был посредником – а потому имел право на свой процент. Но его жадность превышала разумные пределы, и Ксана, случайно узнав по своим каналам, сколько ей должно было причитаться, производила «разбор полетов».

Обычно их бурные ссоры заканчивались временным перемирием – до следующего «заказа». Наверное, живи они вместе, Ксана выцарапала бы ему глаза. Но Фил и Ксана встречались всего лишь два или три раза – когда начиналось их сотрудничество. С той поры они общались только по телефону, не доверяя свои тайны даже электронным письмам, которые легко перехватить и прочитать. Фил, как и Ксана, был очень осторожным человеком и конспирировался, словно какой-нибудь тайный агент.

Впрочем, его «специальность» посредника между заказчиком и исполнителем «заказа» тянула на срок ничуть не меньший, нежели тот, что мог бы получить не имеющий дипломатического прикрытия резидент какой-нибудь разведки.

Быстро собравшись, она спустилась на лифте в подземный гараж, села в свой новенький «БМВ», и вскоре уже подъезжала к железнодорожному вокзалу. Ксане нравилась ее двойная жизнь. Ничто так не греет душу и не тешит самолюбие, как шикарный «запасной аэродром». Контраст между коммуналкой и пентхаусом был настолько разителен, что иногда Ксане и впрямь казалось, что у нее есть двойник – хорошо упакованная самодовольная сучка, у которой нет никаких проблем.

Временами девушка даже завидовала своему двойнику, в особенности по вечерам, когда коммунальная кухня напоминала вокзал в час пик, совмещенный с предбанником: женщины стряпали, стирали, мыли посуду и нередко ссорились. Клубы пара, запахи подгоревшего масла и потных тел, кислой капусты и ржавой селедки доставали до печенок. В такие моменты ее душу согревала и успокаивала мысль, что весь этот грязный и вонючий бардак – всего лишь временное неудобство. Которое нужно терпеть ради конспирации.

Эту коммунальную квартиру на первом этаже старого четырехэтажного дома Ксана присмотрела давно. Она имела три выхода: основной – парадное, черный ход и хорошо замаскированный люк в полу ее комнаты, который вел в давно заброшенный подвал; из него можно было выйти на параллельную улицу.

В сталинские времена эта коммунальная квартира была воровским притоном, пока в сорок пятом, сразу после войны, его не накрыли сотрудники НКВД. Кого-то из воров расстреляли, кого отправили в колымские лагеря, большую семью содержателя притона определили на вечное поселение в Среднюю Азию, а коммуналку заселили представителями идейно выдержанного рабочего класса. То есть, комнаты получили в основном члены компартии.

Владелица комнаты, в которой жила Ксана, не была ей теткой. Мало того, они вообще не были родственниками. По приезду в город Ксана некоторое время жила на съемных квартирах, но это оказалось неудобно и небезопасно. Тогда она нашла одного человечка из ЖЭУ, который за хорошие деньги подыскал ей то, что нужно, и оформил все документально. Правда, после этого гешефта на свете он долго не зажился – утоп сердешный.

Несчастный случай, с кем не бывает…

Спрятав, что называется, концы в воду, Ксана затеяла ремонт в своей комнате, и заодно оборудовала несколько тайников в подвале, где хранила оружие и прочее оснащение, нужное в ее «ремесле». А потом прикупила и пентхаус, оформив его уже на свою настоящую фамилию. (В коммуналке Ксана жила по поддельным документам.)

Оставив машину на стоянке за квартал от вокзала, Ксана неторопливо шла по тротуару, стараясь замечать малейшие изменения в окружающей обстановке. Ее мягкая кошачья походка была плавной и одновременно упругой. Для перестраховки она немного изменила внешность – надела парик (светлые прямые волосы до плеч) и темные очки. В таком обличье ее трудно было узнать.

Впрочем, ни друзья, ни хорошие знакомые у Ксаны не водились. Естественно, не считая обитателей коммунальной квартиры. Но вокзал находился на другом конце города, и делать им здесь было нечего.

На подходах к вокзалу сидели и стояли попрошайки. Их было много, не менее десятка. Найдя глазами нужного ей нищего, Ксана подошла к нему, достала из кармана сотенную, вложила в нее клочок бумажки, на котором были написаны цифры, и, наклонившись, чтобы положить купюру в лежавшую перед ним кепку, шепнула:

– Номер 275. Запомнил?

– Премного благодарен, панночка! Спаси тебя Бог! – громко сказал нищий; и добавил, но уже шепотом: – А то как же – 275.

– Я жду в сквере.

С этими словами Ксана пошла дальше. Не доходя до здания вокзала, она свернула в неприметный проулок, зашла в подъезд одного из домов, предназначенных к сносу, и поднялась на третий этаж. Там находилось окно, откуда хорошо просматривался и вокзал, и проулок.

Она увидела, как нищий едва не рысью побежал исполнять ее поручение, и недовольно поморщилась: чертов торопыга! Нельзя так «светиться». Не хватало еще, чтобы менты на хвост ему упали. Неровен час, подумают, что Пека (это была кличка попрошайки) что-то слямзил.

Пека вошел в здание вокзала, и время потянулось как резина – секунды казались минутами, а минута длилась почти час. Ксана напряглась, словно пружина, и невольно прикоснулась к дамской сумочке, где лежал ее «походный» ствол – легкий ПСМ.

Наконец в толпе мелькнуло востроносое лицо Пеки, и он уже неторопливо (наверное, до него дошел мысленный посыл Ксаны) направился в сторону проулка, упирающегося в старый неухоженный сквер с фонтаном, который не работал со дня открытия; а это было очень давно, лет тридцать назад. Прищурившись, девушка внимательно и не без волнения следила за Пекой. Но за ним никто не шел, не следил, и когда нищий продефилировал мимо дома, где притаилась Ксана, она быстро спустилась вниз и догнала Пеку уже возле сквера.

Время от времени прикасаясь левой рукой к груди, где у него был потайной внутренний карман, Пека, вытянув тонкую птичью шейку, озадаченно вертел головой, пытаясь высмотреть Ксану. Она неслышно подошла сзади и хлопнула его по плечу. Пека подскочил, словно ужаленный.

– Ой! – Пека беспомощно хлопал длинными рыжими ресницами. – Это вы? Уф-ф…

– Неужто испугался?

– Ну… Тут знаете какие бывают случаи? Молодежь шалит. Намедни моего приятеля едва не до смерти избили. Это у них такие забавы. А позавчера девку одну понасильничали…

– Пека, воспоминания потом, – перебила его Ксана. – Давай посылку.

– И правда, чего это я чешу языком? – Пека засунул грязную руку во внутренний карман своего уродливого пиджака (который был размера на два больше) и достал оттуда пухлый конверт. – Вот…

– Спасибо, Пека, – сказала Ксана и всучила попрошайке стодолларовую бумажку. – Держи. Только эти деньги лично тебе. Не вздумай делиться с Козлодоевым.

Блатной малый по кличке Козлодоев «держал» привокзальных нищих, требуя от них свой процент. У Ксаны не раз чесались руки завалить где-нибудь в темном углу этого урода, чтобы он не измывался над несчастными. Но, поразмыслив, она лишь тяжко вздыхала: свято место пусто не бывает. Козлодоева заменит какой-нибудь Козолупов и все вернется на круги своя. На всех этих гадов патронов не напасешься.

– Ух ты! – восхитился Пека; он и щупал зеленую бумажку, и мял, и нюхал. – Спасибо вам, Светлана. Эх, теперь заживу! В баньку схожу, бельишко новое куплю…

Ксану он знал под именем Светлана. Пека, в отличие от многих своих «коллег», был честным человеком, поэтому девушка безбоязненно доверяла ему изымать корреспонденцию из автоматических боксов камеры хранения.

Попрощавшись с Пекой, Ксана пошла напрямик через сквер и вскоре уже сидела в салоне своего «бумера». Ей очень хотелось вскрыть конверт немедля, но она стоически выдержала искушение и вывела машину со стоянки. Первым делом нужно было проверить, нет ли за ней наружного наблюдения.

Ни Фил, ни те, кто стояли над ним, не знали, где она живет. Неизвестна им была и настоящая фамилия Ксаны. Однако девушка подозревала, что им очень хотелось бы это узнать. Правда, Ксана предупредила Фила на сей счет, пригрозив, что в таком случае на их отношениях он смело может поставить крест.

До сих пор Фил держал слово. Но Ксана была уже далеко не наивная девочка и хорошо разбиралась в людях, особенно в поведении мужчин. Человек, власть имущий, не терпит, если какая-то кукла в его кукольном театре ведет себя независимо, не повинуясь движениям нити кукловода. Поэтому она была уверена, что рано или поздно ее местонахождение попытаются вычислить.

Она слишком много знала…

Ксана каталась по городу добрых полчаса. Но никто не проявлял к ее «бумеру» излишнего любопытства, никто не преследовал, и, успокоившись, она порулила к своему дому.

Поднявшись в пентхаус, она не стала даже разуваться; дрожа от нетерпения (или охотничьего азарта, если точнее), Ксана вскрыла конверт и высыпала его содержимое на журнальный столик. В конверте находились две пачки долларов – десять и пять тысяч, фотография немолодого мужчины и два листка бумаги с печатным текстом.

«Колодин Борис Львович, год рождения – 1954. Адрес… Место работы… Семейное положение… Привязанности и предпочтения… Черты характера… Маршруты движения… Распорядок дня…» и т. д. Ксана работала только по серьезным «заказам» и в обязательном порядке требовала, чтобы ей предоставляли о «клиенте» максимально полную информацию, вплоть до выписки из медицинской карточки и психологического портрета.

Но в данный момент ее больше заинтересовали цифры и знаки на первом листке: (+++), 3Н, 55, 30. Ксана с удовлетворением сощурилась, но тут же по ее лицу пробежала тень. Цифра тридцать обозначала сумму гонорара – 30 тысяч долларов. Так и Фил сказал. Это было хорошо, даже отлично. Однако с другой стороны «заказ» был явно не из легких. Тридцать «косых» за здорово живешь ликвидатору не платят. Но и это еще полбеды.

Знаки +++ обозначали, что дело не терпит отлагательства. Это Фил придумал – для конспирации общаться цифрами и знаками. У нее будет только три недели, о чем говорили цифра 3 и буква «Н».

Однако, две пятерки были еще неприятней. Они предписывали убрать «клиента» так, чтобы комар носа не подточил. То есть, сымитировать его естественную смерть.

«Бардак! – мысленно выругалась Ксана. – Они что там, совсем офигели?! Или думают, что я ангел смерти и могу замочить клиента на расстоянии силой мысли. Ведь у него есть и телохранители, и вооруженные охранники на входе в банк, и, наконец, мир, в котором он вращается. Обычно такой мирок находится под бронированной скорлупой. Туда постороннему человеку никак не проникнуть».

Девушка в раздражении сняла туфли – просто отшвырнула их в сторону, затем пошла на кухню, положила фотографию и бумажные листки в металлическую ванночку и сожгла их, а пепел смыла в унитаз. Ей не нужно было хранить эту очень опасную информацию в виде записей – Ксана обладала отменной памятью.

Чтобы успокоиться, Ксана занялась готовкой. В холодильнике нашлась свинина, и она решила поджарить отбивные. Когда Ксана нервничала, ее начинал мучить сильный голод…

Когда на тарелке остался последний кусочек мяса, девушка решительно тряхнула головой и подумала: «Глаза видят и боятся, а руки делают. Если мне дали такой «заказ», значит, мои таланты пока в цене. Значит, меня считают одной из лучших. Что ж, никуда не денешься, придется покрутиться… Дело стоит того».

Глава 3

Кот

Бездомная кошка, прячась в высокой траве, осторожно кралась между многоэтажными домами. Она уже неделю искала подходящее место, чтобы родить своих малышей, которые шевелились у нее под сердцем. Но дома, глядевшие пустыми глазницами выбитых окон на безмолвную, давно умершую улицу, не могли служить безопасным укрытием для ее детенышей.

От домов веяло бедой и черным злом. Зло было невидимо, неосязаемо, и притворялось совсем не страшным, но вибриссы[2] Кошки топорщились, как иголки дикобраза, и казалось, что еще немного и между ними начнут проскакивать электрические разряды. Время от времени Кошка нервно вздрагивала и щелкала зубами – будто котята уже родились, стали взрослыми, и она вела их на охоту. Обычно щелканьем зубов Кошка обращала внимание игривых и беззаботных малышей на возможную добычу.

Возле одного дома ей повстречался черный запаршивевший кот – такой же бездомный бедолага, как и она. Он посмотрел на нее голодными глазами, нервно облизнулся, и поторопился исчезнуть за кустами, освобождая Кошке дорогу.

Кот даже не попытался поухаживать за Кошкой, потому что она, во-первых, была значительно крупнее него, а во-вторых, готовилась стать матерью. Поэтому ухаживания за одичавшей беременной кошкой могли закончиться весьма печально – в таком состоянии она временами становилась сущим дьяволом и была способна насмерть загрызть ухажера.

Неожиданно Кошка встрепенулась и застыла. По вибриссам пробежала волна, а на мягких подушечках лап вдруг появились острые когти, словно Кошка приготовилась броситься на добычу.

Перед нею высилась рукотворная бетонная Гора. Она находилась еще далеко, и от нее исходило такое же зло, как и от брошенных домов, но оно было ДРУГИМ. Оно не страшило кошку, наоборот – притягивало. Неизвестно отчего кошка вдруг решила, что именно там, внутри этой зловещей с виду Горы, она найдет укромное и безопасное местечко, чтобы родить своих малышей, которые уже начали подавать признаки жизни, двигаясь и толкаясь в ее чреве.

Воодушевленная Кошка, позабыв об осторожности, прибавила ход – и чуть было не поплатилась за свою беспечность. Проскакивая сильно заросший дворик, она едва не наступила на толстую жирную гадюку. Свернувшись кольцом, змея лежала на проплешине в траве, под кустом бузины, – отдыхала после успешной охоты, наслаждаясь солнечным теплом.

Кошку спасло от молниеносного укуса гадины лишь то обстоятельство, что змея пребывала в состоянии блаженной нирваны, переваривая двух глупых молодых мышей, забежавших на ее охотничью территорию. Гадюка подняла свою треугольную голову и лениво зашипела. Кошка, несмотря на тяжелый живот, отпрыгнула назад с потрясающей быстротой – словно резиновый мячик от стены.

На некоторое время и Кошка, и змея превратились в каменные изваяния, обмениваясь лишь пристальными немигающими взглядами. Первой сдалась Кошка. Она нервно щелкнула зубами, и осторожно, по кругу, обошла место лежки гадюки.

Кошка не боялась змей. Мало того, она на них охотилась. Но сейчас ее главной задачей было сберечь потомство. Ведь охота на ядовитых гадов – всегда риск. Однако Кошка заприметила место, где лежала гадюка. На уровне инстинкта ей было известно, что змеи обладают постоянством и любят отдыхать на одних и тех же местах. Когда появятся малыши, Кошке придется много охотиться, чтобы прокормить свое потомство.

А жирная толстая гадюка длиной почти с метр – лакомый кусочек…

Дальнейший путь к бетонной Горе Кошка преодолела без приключений. Если, конечно, не считать приключением встречу с совсем старым барбосом, который уныло брел посреди улицы неизвестно куда и неизвестно зачем. Но ему не было никакого дела до кошки, которую он проводил тоскливым взглядом своих мутных слезящихся глаз.

Наверное, в этот момент пес вспомнил те благословенные времена, когда мертвый город полнился человеческими голосами, а он был щенком и задирал соседских кошек, которые снисходительно отмахивались от него своими мягкими лапами, даже не выпуская когтей. Они понимали, что это всего лишь игра, да и щенок был своим, местным, поэтому кошки прощали ему все его выходки и даже делали вид, что боятся грозного вида маленького барбоса, влезая на деревья.

Чем ближе подходила Кошка к Горе, тем сильнее ощущала какое-то таинственное притяжение. Излучение, исходившее от горы, в ее восприятии было похожим на разноцветные ленты: красная лента – опасная, обжигающая, и ее лучше обойти стороной, хотя она и не грозила моментальной смертью; желтая – согревающая, и даже целительная, но долго под ее влиянием находиться опасно; красное и желтое излучение разделяли зеленые и голубые ленты, успокаивающие натянутые нервы Кошки приятной прохладой свежего ветра, однако они были неярко выраженными и хаотичными.

Но самым желанным для Кошки было фиолетовое излучение. Оно казалось слаще и привлекательнее запаха валерианового корня, так любимого всеми кошками. Фиолетовое излучение проникало под кожу, и мышцы Кошки наполнялись бурлящей энергией. Оно и было тем невидимым магнитом, который тянул Кошку к Горе со страшной силой.

И все же она проявляла осторожность. Древний инстинкт подсказывал ей, что все эти излучения – в том числе и фиолетовое, – исходили из одного источника. Он таился в глубине Горы и представлялся Кошке какой-то черной субстанцией, похожей на огромного спрута.

Этот спрут притворялся неживым, но своим внутренним взором Кошка видела, что его сердце ритмично пульсирует, передавая импульсы толстым щупальцам, а те, в свою очередь, испускают разноцветные излучения.

Прежде чем забраться внутрь Горы, Кошка долго колебалась, спрашивая себя, правильно ли она поступает, но затем зов крови взял свое, и Кошка нырнула в неприметный лаз у самого основания бетонной громады.

Дело в том, что этот путь был хорошо знаком Кошке. Пять лет назад ее беременная мать шла к Горе теми же тропами, что и сама Кошка. Пять кошачьих лет примерно равняются сорока годам жизни человека. Так что Кошка была вполне зрелым животным и практически забыла все, что связывало ее с местом рождением. Однако вибриссы на подушечках лап каким-то образом сохранили эту дорогу в ее генетической памяти, и теперь она вела Кошку в материнское логово как по компасу.

Все эти годы Кошка скиталась в лесах и заброшенных селах в окрестностях Горы. Естественно, она рожала малышей, но они были нежизнеспособными и умирали в раннем возрасте от какой-то неведомой болезни или их съедали дикие звери.

Нельзя сказать, что из-за этого кошку охватывало отчаяние. Отнюдь. Жестокая наука выживания в дикой природе не предполагает сантиментов. Но все равно какой-то осадок оставался.

Все изменилось в одночасье, когда ее очередным партнером стал дикий лесной кот. Этот пятнисто-серый красавец быстро расправился с остальными ухажерами и подчинил себе кошку полностью. Их брачные игры длились дольше обычного, и Кошка впервые в своей жизни покорилась необузданному темпераменту дикаря полностью.

Кот был большим, но и Кошка тоже была не маленькой. В свое время, когда в городе жили люди, одна семья завела себе кошку породы рэгдолл[3]. Ей долго искали пару, а когда нашли, людям стало не до кошачьих проблем – в город пришла БОЛЬШАЯ БЕДА. Все люди покинули город, а элитная кошка породы рэгдолл осталась.

Со временем она одичала, и ее потомство несколько измельчало, потому что местные коты не отличались размерами и солидной родословной. Но все равно немногочисленные потомки кошки-королевы были крупнее котов-аборигенов и нередко возглавляли кошачьи колонии, разбойничающие в брошенных деревнях и окрестных лесах.

Решение идти к Горе пришло к Кошке спонтанно. Ее будто что-то подтолкнуло. Скорее всего, это «что-то» являлось инстинктом продолжения рода. Горечь прежних утрат со временем стала ее преследовать со злобным упрямством, и Кошка своим небольшим умом попыталась понять, почему ее котята не выживают. И в какой-то момент на нее снизошло озарение.

Эта не было разумной мыслью – в человеческом понимании. Это была обычная случайность. Идея идти к Горе, которая вдруг показалась ей защитницей от всех бед (уж неизвестно, почему), чтобы родить там малышей, появилась у нее тогда, когда она в своих бесконечных блужданиях и мытарствах неожиданно очутилась на асфальтированной дороге, ведущей к мертвому городу. Едва ступив на щербатый асфальт и увидев вдалеке многоэтажные здания, Кошка вдруг поняла, что именно в той стороне находится ее тихий и надежный приют, и что именно там котятам ничто не будет угрожать…

Внутренности Горы были набиты искореженным железом, колотым кирпичом и другим хламом. Но здесь не было тех опасностей, которые таил лес и оставленные жителями села; это Кошка определила сразу. И от этого ей стало спокойно и радостно. Она расслабилась и стала искать укромное местечко, чтобы сделать гнездо для малышей. Кошка наконец нашла надежное укрытие. Впрочем, люди тоже называли Гору объектом «Укрытие»…

Кот появился на свет первым. Бедная Кошка совсем измаялась, пока его очень крупное тельце очутилось на подстилке из бумаги. С остальными малышами было гораздо проще, потому что они оказались совсем крошечными. Облизав свое потомство и съев послед, Кошка, пошатываясь от усталости, направилась искать воду.

Она была рядом. Бетонная крыша объекта «Укрытие» со временем прохудилась, и дождевая вода свободно лилась внутрь, скапливаясь в различных углублениях. Кошка долго лакала теплую воду, которую подогревал расположенный в центре Горы неугасимый атомный котел, а когда напилась, то сразу же поспешила к своим малышам.

Кошкин «родильный дом» располагался в небольшой комнатушке. Наверное, здесь когда-то была кладовая завхоза, потому что вдоль стен стояли ржавые стеллажи с различными инструментами, в углу валялись рваные ватники (Кошка использовала клочки ваты для обустройства гнезда), а ближе к выходу стоял однотумбовый письменный стол с оторванной дверкой. Внутри тумбы Кошка и устроила свое гнездышко, благо там нашлись несколько листов бумаги и кусок мягкой фланели.

Котят родилось всего шестеро. И вскоре Кошку постигла первая печаль – двое из них, самые слабые, не прожили и десяти дней. Кошка в горестном недоумении пыталась растормошить крохотные тельца, обогреть, приласкать, но малыши не подавали признаков жизни. Тогда она осторожно взяла котят зубами, будто они были живыми, и отнесла их вниз, поближе к спруту, денно и нощно извергающему из своего черного нутра длинные и разноцветные щупальца радиоактивного излучения.

Наверное, в этом ее поступке была какая-то неосознанная жертвенность. Кошка принесла на алтарь черного чудовища своих мертвых малышей, чтобы оно пощадило остальных.

И действительно, спрут словно внял мольбам матери-кошки. Фиолетовый спектр, в котором находился «родильный дом» и который на первых порах немного нервировал Кошку, стал мягче, спокойней, и она вновь почувствовала, что ее начала переполнять энергия.

Остальные четверо котят продолжали развиваться нормально, как и положено по законам природы. По истечению семи дней у них открылись глаза, спустя две недели они начали слышать, а еще через неделю котята стали ходить.

Они много спали и много ели, особенно первенец. Он был гораздо сильнее и развитее других, поэтому самое сладкое и жирное – первое – молоко доставалось ему. Кот бесцеремонно отталкивал двух своих сестер и брата от материнских сосков, и те беспомощно пищали – плакали, дожидаясь, пока он насытится.

Удивительно, но Кошка, наблюдая за этим безобразием, относилась к нахалу очень даже снисходительно. Он буквально впивался в нее, иногда делая ей больно, но эта боль для Кошки, которая нечасто могла насладиться покоем и полной безопасностью, была сладостноприятной.

В еде недостатка не было. В этот год расплодилось много мышей, и Кошка на охоту тратила совсем мало времени. Ей доводилось встречать и других представителей своего племени, но кошки большей частью были пришлыми, а потому не стремились пойти на контакт. Кошка везде оставляла пахучие метки, и соплеменники торопились побыстрее покинуть ее охотничьи угодья – чтобы не получить хорошую трепку.

Они читали запахи, как человек книгу. Поэтому знали, что Кошка очень крупная и сильная, и у нее есть потомство, которое она будет с яростью защищать.

Попадались ей на охотничьей тропе и гадюки, которых привлекла в город знатная добыча в виде многочисленных мышей. Кошка была сыта, поэтому лишь провожала ползучих гадов внимательным взглядом, время от времени прищелкивая зубами – выпускала таким образом охотничий азарт наружу.

Она смотрела на жирных ленивых гадюк как рачительная хозяйка на кусок колбасы в холодильнике. Кошка знала, что бывают времена, когда мышей ставится меньше, и тогда запас в виде толстых откормленных червяков будет в самый раз (для Кошки все ползающие представлялись червями; только одни были маленькими, другие – большими, одни были совсем безобидными, а других следовало остерегаться).

Нужно сказать, что одичавшая Кошка в вопросе еды совсем не похожа на кошку домашнюю. Бездомная Кошка ела все, что ползало, летало, прыгало, бегало и плавало. В ее меню были земляные черви, кузнечики, птички, птичьи яйца, рыба – как снулая, так и живая, ужи, гадюки, разные мелкие зверьки…

Мало того, на брошенных полях Кошка нередко находила овес, в огородах – петрушку и шалфей, в лесу – другие травы, и набивала ими живот с таким рвением, будто это было парное мясо. Таким образом в ее организм попадали недостающие витамины и минеральные соли, а некоторые лесные травы были для нее лекарством.

Пока Кошка-мать отсутствовала, маленький Кот начал все чаще и чаще покидать гнездо. Первый опыт общения с внешним миром закончился для него тем, что он упал на пол и сильно ударился. Его внутреннее ухо, управляющее балансом, было еще не совсем развито, поэтому он приземлился не на все четыре лапы, как взрослые коты, а на голову.

Кот некоторое время лежал, хныча от боли и жалуясь – жалобно мяукал, но мать почему-то не спешила его утешить (Кошка в это время охотилась), и тогда он разозлился. Зашипев, малыш несколько раз махнул перед собой лапкой, словно сражаясь с невидимым зверем. А затем, успокоившись, начал обстоятельно исследовать кладовую, которая показалась ему просто огромной.

Его недолгие похождения прервала Кошка-мать. На этот раз от ее снисходительности и терпения не осталось и следа. Она сначала шлепнула котенка лапой, а затем, грубо схватив за шкирку, вернула его в гнездо, где уже нетерпеливо попискивали остальные ее дети в предвкушении сытного обеда. Конечно же, этот шлепок был слабым – материнским, но все равно котенку мало не показалось.

Однако самой большой обидой для Кота было то, что Кошка, разозленная его непослушанием, бесцеремонно отшвырнула малыша в сторону, когда он, по своему обыкновению, первым прильнул к ее соскам, оттолкнув сестер и брата. Кот был потрясен таким оборотом событий. Он даже не заплакал. Забившись в угол тумбочки, котенок лишь тихо зашипел, обнажив свои пока маленькие клыки…

Какое-то время Кот был послушен и не делал попыток повторить свой «подвиг». Он лишь подходил в отсутствие Кошки к краю полки и пытался лапой достать далекий пол. Когда это занятие ему надоедало, Кот садился и пристально вглядывался в полумрак. Рассеянный свет, проникающий в небольшое окошко кладовой с выбитыми стеклами, был настолько слаб, что даже кошачье зрение не могло четко обрисовать все предметы.

Второй проступок котенка снова был вызван его повышенной активностью и любознательностью. Этим он очень отличался от сестер и брата, которые большую часть суток сладко спали, тесно прильнув друг к другу. Как известно, кошки – самые ленивые млекопитающие. Они могут спать целый день – по 15–16 часов. Но малыши спали еще и ночью.

И только Кот по какой-то причине бодрствовал почти половину суток. Наверное, причиной того служило излучение. Временами, когда оно становилось особенно сильным, еще совсем короткая шерстка на спине Кота дыбилась, и едва заметные искорки окутывали его словно туманом.

От воздействия радиации котенок начинал потягиваться и усиленно зевать, но не потому, что его вдруг начинало клонить ко сну. Скорее наоборот. Маленькое тельце Кота переполняла энергия, мышцы наливались силой, а кости принимались расти так быстро, что даже похрустывали. Что касается зевков, то это были скорее упражнения для челюстей, которые тоже росли и укреплялись.

Потом, когда излучение ослабевало, наступал спад. Он выражался в том, что котенок вдруг начинал чувствовать большую слабость и на какое-то время становился вялым и даже немного заторможенным. Но это состояние быстро проходило, и Кот снова начинал ощущать исследовательский зуд, сдерживаемый лишь воспоминанием о трепке, которую задала ему Кошка-мать.

Но, как известно, все плохое забывается быстро, и вскоре Кот снова попал в историю, которая на этот раз едва не закончилась для него трагически.

В этот вечер, едва Кошка ушла на охоту, Кот снова занял свой наблюдательный пост. Его глаза с каждым днем становились все более и более зоркими, а слух – изощренней. Котенок еще не мог различать все звуки, которые улавливали его чуткие уши (ну разве что за исключением некоторых, например, звонкого «блям! блям!» от падающих водяных капель), но шорох, который доносился со стороны порядком истлевших от времени ватников, сразу же заставил Кота насторожиться.

Наверное, можно сказать, что именно в этот момент в нем проснулся инстинкт охотника. Кошка по-прежнему кормила малышей своим молоком. Иногда она приносила с охоты мышь, но оставляла ее у порога кладовой, чтобы съесть чуть позже, после кормления малышей.

Котята, конечно же, видели, ЧТО она ест, но никаких эмоций не проявляли. Даже Кот, который был более развит, чем его сестры и брат, смотрел на еду Кошки-матери достаточно безразлично. Он был сыт (молоко едва не выливалось обратно) – и этим все сказано.

Однако в этот вечер внутри у него проснулся Охотник. Он долго таился в генах Кота, умнея и набираясь сил, и наконец появился на свет, как бабочка из кокона. Хищный зов многочисленных предков малыша заставил кровь побежать быстрее по жилам, а нервные окончания буквально завибрировали. Не колеблясь ни секунды, Кот спрыгнул на пол (на этот раз он приземлился на лапы) и пошел в ту сторону, откуда слышалось шуршание.