Башня Драконьей Кости

      - Это плохо. Значит, тебе предстоит стать "полезным по многим направлениям". Поехали, я введу тебя в курс дела и объясню будущие обязанности.
      Тогда я еще не понимал, почему "плохо". Но очень быстро понял. Это для меня плохо. Если обычный шаин-лекарь приписан к той или иной части, боевой аршаин знает свою позицию в строю, то мне приходилось быть там, где я нужен. Прорываются враги? Прикрывай огненными шарами. Прорыв окончен? Лечи раненных. Следи за погодой, помогай магию доспехов шираев обновить, а то и просто показывай солдатам фокусы, чтоб боевой дух поднять. Хоть и не надолго, но мне предстояло стать настоящим универсальным магом в условиях боевых действий. Но тогда я этого еще не знал. Пока мы ехали к войскам, я спросил Гоба:
      - А откуда Пайач знает тебя?
      - Да так, довелось как-то пару раз ему жизнь спасти… - отмахнулся Гоб, как будто спасение жизни ширая, это какое-то ежедневное мероприятие, как утренняя гимнастика или сон.
      - А чего же он тогда про неприятности говорит, с тобой связанные? - все же попытался добраться до истины я.
      - Да я и не знаю. У Пайача вообще фантазия богатая. Когда он над пропастью висел, а я его за руку удерживал, то он меня ходячей неприятностью не называл. Может потому, что это я его невольно в пропасть сбросил…
      - Ты? А зачем? - удивленно воскликнул я, ширай, к счастью, не услышал.
      - Да невольно как-то вышло. Мы на узкой горной тропе встретились, а он почему-то решил, что я уступлю ему дорогу… Я же говорю - богатая у него фантазия! И музыку он мою не любит. Не знаю, почему. Это еще с той зимы повелось, как мы три месяца вынуждены были в горной пещере укрываться, лавиной горной засыпанной. Весны ждали. А там такая акустика была, такое эхо! Я не мог не насладиться сладкими звуками музыки!
      Бедный Пайач… Я себе хорошо представил, три месяца, бок о бок, с музицирующим Гобом… Я бы после этого его не "ходячей неприятностью", а более нехорошими словами назвал.
      - Что же вы в горах делали? - спросил я.
      - Гархаров приручали.
      Тогда я еще не понял, что это значит. Но запомнил. Потом разузнал - так как считается, что гархара приручить невозможно, то выражение "гархаров приручали" следует понимать, как "луну с неба доставали" или "море ложкой вычерпывали". Когда человеку говорят, "гархара приручи!", то это значит "сделай невозможное". А еще позже я узнал, что Пайач с Гобом действительно во время своего похода в горы занимались тем, что приручали гархаров. И Гоб не отшучивался, а ответил чистую правду, только так, чтоб ему не поверили. Такой вот мне достался друг.
      А потом мы ездили по войскам, и Пайач рассказывал мне, что здесь и как, и что от меня требуется. Долго рассказывал. Лично. У них тут были с аршаинами большие проблемы. Невоеннообязанные, маги не очень любили воевать, а потому помощь добровольно пришедшего аршаина была очень кстати. Вот и занимался мною временный руководитель всего этого бедлама лично.
      Тогда я много нового узнал. Например, оказывается, все доспехи шираев зачарованы. Их зачаровывают при ковке, чтоб прочными были, и от магии защищали, а чем больше их рубят, тем слабее становятся чары. Сами по себе они сотни лет могут храниться, а стоит шираю в гущу схватки сунуться, а шираи никогда в стороне не стоят, так сразу чары износятся. Специалистов по из "зарядке" среди аршаинов мало, это редкое умение. И когда на вопрос Пайача "умею ли я", я ответил, что "без проблем!", он заметно повеселел.
      Действительно, без проблем. Я никогда ничем подобным не занимался, в школе Ахима даже предмета такого, по зачарованным артефактам, не было. Пару раз, вскользь, упоминали, что можно, якобы, заклинания на какие-то вещи наложить, может даже держаться будут. Но Ахим научил меня главному - верить в свои силы. Ритуал вторичен, самым сильным магом на земле может стать любой человек, если он достаточно умен и предприимчив, чтоб как я, организовать компанию по "скупке душ". Главное - я верю, что я это могу, подхожу к доспехам, желаю, чтоб их защита восстановилась, и она восстанавливается. Сил, конечно, много вытягивает, много больше, чем "правильный" ритуал, как это другие аршаины делают. Зато намного быстрее.
      А что до расходов силы - тут я очень быстро смекнул, что умирающие солдаты - благодатный материал для некроманта. То есть тех, кого можно было спасти, я спасал по мере своих сил, а с безнадежными просто беседовал. Меня многие знали, тут почти половина войска из Хонери пришла. Вот и просили, кто "последний привет" жене и детям передать, кто более прагматично, о семье позаботится. Иные вообще просили сделать так, чтоб на их могиле дерево вечнозеленое цвело. Были даже такие, которые, умирая, просили "врагов разбить", чтоб их смерть была не напрасной. Я честно обещал выполнить все их последние желания, вот они и давали мне некромантическую мощь своей смерти.
      А умирали многие. Это когда мы приехали, было недолгое затишье. Потом я убедился, что враги отнюдь не сидят спокойно в "окружении", а каждый день пробуют его, обламывают зубы, но не сдаются. Моя помощь требовалась постоянно, а еще меня берегли, как какое-то сокровище. В первые ряды не пускали, всегда прикрывали несколько шираев, чтоб, не дай 36 богов, случайная праща камнем мою драгоценную голову не разбила. Собственно говоря, я и сам был не против - я Латакию уже успел полюбить, как новую свою родину, но умирать за нее пока не собирался.
      Слухи обо мне ширились самые разные. То есть в основном правдивые, что я - один из богатейших людей Латакии, сколотивший свое состояние за несколько месяцев. Что я - один из самых сильных магов. Что я член Совета Латакии, что при мне всегда пребывает "лютый дикарь", следящий со своими ятаганами, чтоб с моей головы ни один волос не упал. Последнее уже не совсем правда, Гоб тогда действительно возле меня шатался, но следить за моими волосами - последнее, о чем он думал. Поэтическая натура, Гоб в те дни говорил только о двух вещах - о музыке, когда рядом был Пайач, и о том, как лучше всего врагов рубить, когда рядом были другие. Иногда такие перлы выдавал, что они мигом по всему войску расходились.
      - Ты бы, наверно, даже не растерялся, если бы гуапайа из клетки зверинца Хонери вырвался? - однажды спросил у него один старый солдат, желая польстить смелости Гоба.
      Гуапайа - это огромный хищный зверь, чем-то напоминающий льва, только намного больше и страшнее. Размером с быка. Он обитает на самом юге Латакии, охота на него считается безумством. Даже есть такая фраза, "как ширай на гуапайа", то есть как кто-то "сильный" на кого-то намного сильнее. Если бы возраст в годах тут мерили, то иная мать могла бы сказать: "мой трехлетний сын на своего обидчика, как ширай на гуапайа, набросился, вот и получил по заслугам". Единственный известный гуапайа, живущий в неволе, обитал в зверинце Хонери, за прутьями, толщиной в две моих руки, а когда он начинал бушевать, то все равно страшновато было. Такой случаем вырвется - пол города растерзает.
      - О, да! - многозначно кивнул Гоб, выразительным движением пряча свои ятаганы в ножны, - Я очень быстро бегаю!
      - Неужели быстрее гаупайа? - не оставлял своих попыток польстить ветеран.
      - Нет, конечно. Зато намного быстрее тех, кто к нему ближе окажется.
      Гоб вообще был редким плагиатором. Я ему незадолго до этого анекдоты рассказывал, когда мы о "жизни по ту сторону" говорили, вот он и пустил один из них "в массы". Заменив, естественно, декорации и главных героев. Хоть Гоб так и не сознался - до сих пор подозреваю, что вся та сцена с старым ветераном заранее оговорена была, и все это был спектакль.
      Но даже если так, должный эффект он произвел. Теперь солдаты сами посмеивались, часто, в шутку, приятелям замечали "я врагов, конечно, медленнее бегаю, зато уж тебя точно быстрее!"
      А пока Гоб развлекался, меня Пайач на полном серьезе вздумал в местный генштаб записать. Он решил, что если я действительно такой сякой, аж целый советник, причем "по чрезвычайным ситуациям", то и тут моя помощь может оказаться бесценной. Я долго, как мог, отнекивался. А потом не выдержал - признался, что я и тактика - это ширай с коровой. Вроде и знает, что за что-то надо дергать, чтоб молоко полилось, но все же лучше такое дояркам оставить. Фронт и тыл, допустим, я не перепутаю, но зачем нужны резервы, и когда их вводить - тайна за семью печатями. Такое чувство, что Пайач мне так и не поверил - но выхода у него не было, силой мил не будешь, вот и пришлось смириться, оставить свои попытки сделать из меня военного.
      Но самым тяжелым для меня, пожалуй, была не магия - смерти солдат служили надежным пополнением моей магической сокровищницы. Самым тяжелым было психологически превратить себя из гражданского в человека, который убивает. Я не мог себя сначала заставить убивать врагов, даже видя, что они делают. Просто не мог, рука не поднималась. Гоб всегда был в гуще схватки, шираи собой рисковали, а я только наблюдал, и ничего не мог сделать. Как бы меня не уговаривали. В прошлый раз я врагов бессознательно уничтожил, я тогда не думал о них, как о живых людях. Я их даже образ тогда не запомнил. А теперь я видел перед собой людей, правда серых, которые почему-то убивают других людей. Не монстров, не чудовищ, а таких же людей, как и я. Или Гоб. Гоб, он даже намного более "чудовищеобразный", чем враги. Ужасный гоблин, горбатый и кривоногий, с когтями и клыками. И невзрачные, нескладные серые создания, худые и совершенно не страшные.
      А потом, когда про эти мои проблемы прослышал Пайач, он отвел меня на беседу со старым-старым шираем. Весь покрытый морщинами, этот ширай последние сто двадцать пять дюжин дюжин был Воином Пограничья, никогда не ввязывался ни в какую политику, и делал только одно - сторожил Границу. Он считался символом удачливости. Всегда в первых рядах, за пятьдесят лет своей службы он не получил ни одной царапины. И знал о врагах, за жизнью которых наблюдал со стены все эти пятьдесят лет, наверно, больше, чем любой другой человек.
      - Я одно тебе скажу, Моше, - начал он, - враги, они не ашба.
      И старик начал свой рассказ. Он говорил о кочующих дайраха, о жертвенных ритуалах, приносимых врагами перед началом каждого набега. Говорил о серой крови врагов, в которой растворяется металл, о том, что они любят человеческое мясо, но могут есть что угодно, например траву или древесину. Говорил о том, что враги никогда не интересуются своими умершими, никогда их не оплакивают и не хоронят. Ветеран пограничных войск ни в чем меня не убеждал, он просто рассказывал о том, что видел. Но зато после этой беседы я знал, что серые - не люди. Кто угодно, но не люди. А значит и жалеть их не стоит.
      Моя эффективность в качестве боевой единицы заметно возросла. Я не стеснялся поливать их ряды огнем - самым простым, но в то же время одним из самых эффективных, средством в арсенале любого мага. Враги меня стали узнавать. И бояться. Их боевое безумие касалось только простого оружия. Враги спокойно бросались прямо на копья тадапов, кидались под копыта коней шираев. Но стоило появиться мне - тут же отступали.
      Они вообще вели себя очень странно. Как мне признавались многие опытные Воины Пограничья, одной из основных ошибок всех новичков было примерять ко врагам человеческую логику. С ними это не работало. Лучше всего психологию врагов мне Гоб описал:
      - Ты меньше об этом думай, - сказал он. - Гибель Латакии - это смысл их жизни, а все остальное их мало интересует.
      Мне еще тогда запали в душу эти слова. Что-то в них было неправильно. Я бы понял, если бы враги претендовали на земли Латакии, или бандитскими набегами пытались какие-то ценности захватить. Но врагам не нужны были трофеи, они никогда не пытались получить что-то с захваченных земель. Они действительно вели себя как фанатики, но даже для фанатизма нужен какой-то повод. Вот его-то я и не видел. Не может быть, чтоб целая раса желала другой смерти. Нужен повод, мотив "преступления", без него даже самые веские "доказательства" не убеждают.
      Но совету Гоба я последовал. И думал об этом как можно меньше.
      Так продолжалось ровно две дюжины. Без каких-либо изменений. "Окруженные" враги каждый день шли на прорыв, мы его сдерживали. Время от времени из Латакии приходили караваны с продовольствием, еще реже - пополнение. С ними добирались и новости из большого мира. Как я их про себя назвал, "новости без новостей" - никто толком не мог сказать, что же происходит на юге, севере и западе Латакии, а в центре "все спокойно". Хотя спокойствие относительное - слухи о том, что враги хозяйничают в Пограничье, и войско шираев не в силах их сдержать, будоражили умы. И пока оптимисты верили в своих защитников, а пессимисты бежали на запад, реалисты готовились, на всякий случай, самим оказать сопротивление врагам. Вилами и косами, а то и просто ножами, всем, что хоть отдаленно напоминало оружие. Реалисты, потому что понимали - беги, не беги, а на западе все уже занято, и лишние рты там никому не нужны.
      А на двадцать пятый день пришла новость о Катастрофе, как ее тут же обозвали солдаты. Пока мы "окружили основные силы врагов", их "вспомогательные силы" резкий ударом прорвали границу сразу в двух местах на юге и севере, и, не встречая фактически никакого сопротивления, двигались вглубь страны.
      Но вины ширая Пайача, как и других Воинов Пограничья, в этом не было. Просто никто даже представить себе не мог, что ширай батхара, орда орд, которой мы противостояли, еще далеко не все силы врагов. Ничего подобного этому вторжению не случалось. А даже если бы мы и знали, что так произойдет - сил удержать Границу все равно бы не хватило.
      Мне тогда вспомнились слова Хомарпа про врагов: "в их поселениях царил хаос, как бывает у сильно напуганных чем-то существ". Наверно, этот страх и заставил их забыть обо всем, о внутренних разногласиях, которые наверняка царили в племенном обществе серых. И устроить этот грандиозный набег. Хотя его набегом сложно назвать. Это уже, переселение народов. Знающие люди примерно могли оценить, какая плотность населения врагов по ту сторону Границы. Они мне объяснили, что такую армию, как сейчас вторглась в Латакию, можно было получить, только собрав всех серых на тысячи километров вокруг. Враги не просто пришли убивать людей в ритуальном набеге, они пришли жить.
      Стоять в "окружении" больше смысла не имел. После Катастрофы исчез сам смысл "окружения", и волевым решением Пайач отдал приказ - отступать. Все понимали, что другого выхода нет. Наше войско, это единственная сила на всю восточную Латакию, которая может хоть оказать хоть какое-то сопротивления их орде орд. Все понимали и то, что это "сопротивление" - условность, способная разве что задержать, но уж никак не остановить, и тем более не выбить прорвавших Границу врагов.
      Но пораженческих настроений не было. Наоборот. Боевой дух был крепок, как никогда. Люди, шираи и тадапы, гвардейцы и аршаины, знали, что они идут на верную смерть, но это был их долг перед родиной. Враги никогда не брали пленных, и если их не задержать - серые не остановятся, пока не будет убит последний житель Латакии.
      Координация действий у них была организована все же хуже, чем у нас. Отдельные прорывы никто, наверно, не координировал, и "окруженные" нами вражеские силы не знали, что их сородичи на севере и юге прорвали Границу. Только это нас и спасло - если бы враги были хоть немного умнее, и ударили нам в спину в тот момент, когда началось отступление, то, как признавали все, мы бы были разбиты. А так нам удалось уйти - разбив ночью привычные костры, мы, в полной тишине, покинули "окружение" и ушли на запад.
      - Вот, наверно, удивятся враги, когда утром заметят, что их оцепление бежало! - бросил я.
      - Совершенно не удивятся, - ответил Гоб, - а тут же бросятся в погоню. Они ничему не удивляются. Даже если мы все покончим жизнь ритуальным самоубийством. Это всего лишь облегчит им уничтожение Латакии, а удивления точно не вызовет.
      - Откуда ты знаешь столько про врагов, Гоб? - спросил я.
      - Да так, когда в пустыне на дереве от гаупайа прятался, делать нечего было, а тут умная книжка попалась…
      Самое удивительное не то, что про книжку он соврал. Ну откуда могут в пустыне книжки взяться? Самое удивительное, что он действительно был в пустыне, и действительно прятался на местной "пальме" от целой стаи гуапайа. Они вообще одиночки, стаями не охотятся никогда, но Гоб, наверно, их достал. По такому случаю, они со всей пустыни собрались, чтоб наглым музыкантом полакомиться. Но Гоб мне потом эту историю рассказал, тогда нам не до этого было. Тогда мы, все шираи и аршаины, собрались на общий совет, и ширай Пайач держал свою речь:
      - Катастрофа уже случилось. Мы не можем ничего изменить, и сейчас не время сожалеть о прошедшем. Рвать на себе волосы, - это я так условно перевел, конечно, местная фраза звучала по другому, потому что далеко не у всех местных жителей были волосы, - будем после победы. Сейчас же нам надо определить, как можно уменьшить те беды, что принесла с собой Катастрофа. Нас слишком мало, чтоб остановить врагов своими силами. И потому я хочу вынести на ваш суд одно предложение, которое внес многоуважаемый советник Латакии по чрезвычайным ситуациям, аршаин Моше. Оно заключается в следующем…
      Да, это действительно было мое предложение. Только автор не совсем я. Идея старая, ей сначала Александр Первый воспользовался, потом Николай Второй, потом Сталин. Объявить, что это не просто "прорыв врагов через Границу", а Отечественная Война. Когда не хватает воинов, за оружие должны сами люди браться, чтоб свое Отечество отстоять. Жечь дома, чтоб врагу не достались, в леса партизанить уходить… Ну и так далее. Наверняка здесь и местный Денис Давыдов найдется, и Ковпак, Сидор Артемович. Врагов, конечно, много, но народа в Латакии все равно больше живет. Они, конечно, люди мирные, но когда враг у ворот, когда Отечество в опасности, самый мирный крестьянин, на жену свою не способный руки поднять, выйдет с вилами против сотни врагов, чтоб семью свою защитить. А еще моя идея в том заключалась, что сами по себе эти вояки не много навоюют. Их надо научить. Хотя бы азам, как строй держать или какие у врагов самые уязвимые места. Этим-то, по моей задумке, и должны были шираи заняться. То есть не метаться от одного поселения к другому, в заранее обреченной на провал попытке успеть всюду одновременно, а разойтись по городам и весям, став лидерами местного сопротивления. Да и местным людям будет спокойнее воевать, зная, что с ними вместе настоящий Воин Пограничья. Пока еще единственное наше преимущество - скорость, серые враги не имели и не признавали конницы, а у каждого ширая всегда есть конь, причем такой, что ветер может обогнать. Особая эксклюзивная порода. Так что хоть враги и прорвались уже несколько дней назад, мы еще могли успеть первыми до человеческих поселений добраться. Ведь некий пустой буфер, как раз на такой случай, заранее был приготовлен.
      Пайач сходу мою идею уловил. Для него там много нового было, но не даром же Исса именно этого ширая своим заместителем оставил. Пайач, схватив суть, тут же начал вносить коррективы. В леса, например, уходить бесполезно. Враги не из тех, кто оставляет генерал-губернаторов на оккупированных территориях или возит за собой эшелоны, которые можно с рельс спустить. Если враги не найдут людей, то они просто уйдут дальше, а добивать этих потом вернуться. Однако в целом идею создания "крестьянской армии", руководимой шираями-учителями, пришлась ему по душе. Просто это был единственный шанс, хоть какой-то, спасти ситуацию.
      - Я вынесу твое предложение на общий совет, - сказал тогда он, и, не откладывая в долгий ящик, сдержал свое слово.
      В совете был небольшой ропот. Все же шираи в массе своей слишком закостенелы. Идея крестьянского ополчения для страны, кроме врагов с той стороны Границы, не имеющей никаких соседей, была в новизну. Тут даже слово "страна" не было, потому что Латакия - это и есть весь мир. Но зато было другое хорошее слово, "шаули", место, где ты родился, "место, в котором твои глаза впервые увидели небо и солнечный свет", как мне когда-то Авьен, моя даву, объясняла. Очень поэтическое понятие. Чем не Отечество? Так и возникла "Шаули Емаир", Отечественная война, я первым тогда на совете это произнес, а потом и другие подхватили. Переубедили мы тех, кто не верил, что крестьяне реально могут стать реальной силой. Как сейчас помню последний довод, который тогда прозвучал:
      - Когда Отечество в опасности, даже моше станет гархаром! - сказал один ширай.
      Я сначала не понял, в чем тут дело, и при чем тут я. Потом Гоб растолковал, что моше - не только мое имя, а и разновидность мелкого грызуна, с очень длинным носом-хоботком. То есть он не совсем грызун, но такой же примерно по размеру и трусливости, как мышка-полевка. Только тогда до меня дошло, почему многие ухмылялись, когда я в первый раз свое имя называл. Ведь никто не знал, что я шмон - думали, что так мои родители пошутили, когда после рождения мой нос увидели.
      На том и порешили. Тадапы и гвардия будут врагов отвлекать, все равно из них учителя, как из слепого снайпер. А шираи разъедутся, кто куда, и начнут народ к войне готовить. Аршаином тоже дело всем нашлось, а для меня Пайач особую миссию подготовил. После совета он подозвал меня к себе, и сказал:
      - Моше, то, что ты предложил, может помочь. Но нам нужен настоящий лидер. Я был хорош, пока надо было воевать, это моя стихия. Но теперь мое место должен занять другой, - я после этих слов испугался, что он меня предложит. Даже начал думать, как бы так, тактично, отказаться, но ширай сказал другое. - Нам нужен Исса. В тяжелое время он покинул наши ряды, только он может стать тем, кто превратит разрозненные крестьянские войска в единую силу. Исса уже не словом, а делом доказал, что он - величайший магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма за всю их историю. Моше, ты должен ехать в Хонери, любой ценой отыскать Иссу и вернуть его. Ты могучий аршаин, ты сможешь добраться туда быстрее, чем любой другой ширай. Тебе будет дан лучший конь, который у нас есть, и ты должен поспешить.
      - Нам, - уточнил Гоб, как всегда сидящий у меня за спиной, - и два коня.
      - Вам, два коня, - тут же согласился Пайач.
      - Прекрасно, мы согласны, - за меня ответил гоблин, и я только согласился.
      Вообще, с этим вызовом Иссы в Хонери загадочная история вышла. То есть я, как член Совета Латакии, прекрасно знал, что никакого вызова не было, а мы просто направили ему письмо, где рассказали о всех проблемах, возникших с "озлобившимся югом". Тогда еще о "обидевшимся севере" никто не знал. Письмо было самым обычным, все прекрасно понимали, что прорыв врагов - важнее, чем взбунтовавшиеся южные земли, пусть даже там тоже замки горели, а шираи в петлях висели. Никакого "срочного вызова" там и в помине не было. Когда же я приехал к Границе, и мне показали то письмо, которое получил Исса (его, к счастью, Пайач сохранил, я бы не удивился, если бы оно иначе просто "пропало"), то это было совершенно другое письмо. Это был почти приказ, от имени Совета, даже с подписями, немедленно покинуть войска и ехать в Хонери. Подписей, правда, было всего пять, меньше половины, если считать меня. Ни моей, ни Председателя, ни Бэхэмма Гэлла подписей там, естественно, не было. Зато была "объяснительная часть", где события на юге назывались "самым страшным, что только могло случиться в Латакии". Откуда это письмо взялось, и куда делось то, которое мы посылали - выяснить так и не удалось. Опрос гонцов истины не выявил, они и сами ничего не знали, а полноценное расследование в условиях постоянных боевых действий как-то не с руки было проводить. Вот теперь мне и предстояло узнать, что все это значит. И куда делся Исса. Тогда я, теперь с горькой улыбкой об этом думаю, больше всего боялся с Иссой в дороге разминуться.
      Нам дали двух коней. Это были настоящий кони шираев, монстры с горящими глазами. Их сейчас хватало, свободных - в схватках с врагами всадники чаще гибли, чем кони. Я не сразу даже сообразил, как на них забираться. Сами шираи просто запрыгивали, это при том, что на них всегда пару пудов железа навешано. Я так, естественно, не мог. Разве что магией "залететь", но для таких целей магию использовать - это все равно что микроскопом гвозди забивать. Хотя, приходилось и таким заниматься… Когда меня потянул черт физику учить, и я даже поступил сразу и в МГУ, и в МФТИ, и в МИФИ одновременно, так, для самоутверждения, так там в одной из лабораторий действительно надо было забить гвоздь. А молотка не было. Но был микроскоп. Старый, советский, примитивный, такой во всех школах есть. Какой-то шутник и предложил им воспользоваться. А что, забили. У него основание тяжелое, металлическое. Им и били. А оптике ничего. Хорошо, что я тогда быстро понял свою ошибку, и смотался оттуда куда подальше…
      Но на этот раз лихачить не пришлось. Рядом вовремя оказался Гоб, который подсказал, как надо правильно ногу ставить и за что держаться, чтоб на этого зверя было проще залезть. Сам же он изменил сразу двум своим традициям - ездить без седла и ездить вдвоем. Когда я подшучивал, мол, "что, уже во мне, как в наезднике, перестал сомневаться?", отвечал в своем стиле:
      - В тебе я по прежнему сомневаюсь, не уверен, что ты голову конскую от хвоста отличишь. Зато в коне твоем не сомневаюсь.
      Конь действительно хороший. Тот, что до этого был, тоже неплохой. Быстрый, выносливый. Такими гонцы и аристократы пользуются, я уже писал, что за него в Хонери баснословные деньги отдал. Но по сравнению с конем ширая - хромой пони. Этот зверь, и быстр, и вынослив, и умен, как не всякий человек. Особая порода. Они, кроме шираев, никому не полагались, даже араршаин не мог претендовать на такого коня. И что, что Пайач дал нам, причем сразу двух - нарушение всех мыслимых и немыслимых запретов.
      Зато как на нем ехать удобно! Сидишь, как на лодке, седло по заднице не бьет, разве что легко укачивает. Ход мягкий, нежный, но очень быстрый. И мне вообще ничего делать не надо было. Гоб, в своем стиле, что-то коням на уши нашептал, и теперь он первым ехал, а мой конь сам за ним след в след держался.
      Все это за одну ночь произошло - и "окружение" сняли, и совет, и выехали мы с Гобом. Не откладывая дело в долгий ящик. Шираи, напутствуя нас на дорогу, советовали коней до самого Хонери гнать, мол, "выдюжат". Но Гоб, как только мы выехали, заявил:
      - Глупости несусветные. Выдюжить - выдюжат, но они в конце так плестись будут, с пеной изо рта, что их беременная рутха обгонит. Прогулочным шагом.
      Я, конечно, не знал, кто такая рутха, и Гоб объяснил - небольшой зверек, размером с два человеческих кулака, питается листьями кустарника, который так и называется - куст рутха. Известен тем, что за сутки больше десятка метров никогда, даже если будет очень спешить, не пройдет. А, скорее всего, пару метров от куста до куста проползет, оборвет все листья, съест, и на дюжину дней спать завалиться. Проснется, и к следующему.
      - Чего же тебя твоя даву даже таким простым вещам не научила? - закончил Гоб.
      А я тогда задумался. Где же Авьен и Хомарп? Куда их занесло в этот тяжелый для Латакии час? Очень тяжело было на душе.
      Ехали мы, в нарушении установок, данных на прощание шираями, с остановками. А еще, хоть об этом никто не просил, разносили тяжелую весть. Враги в Латакии, вот-вот и сюда придет Отечественная Война, приедут шираи, Воины Пограничья, и будут учить, как врагов лучше всего убивать. Шаули Емаир - Отечественная война - только об этом и говорили во всех тех поселениях, где мы останавливались. И хоть хватало паникеров, которые призывали все бросить и куда-то уходить, к счастью, людей стойких повсюду оказывалось больше. Они были готовы отдать за Родину свою жизнь, не даром сотни лет работала агитация шираев, создавшая из врагов образ чудовищ, поедающих на завтрак невинных младенцев. Образ скорее приукрашенный - серые не только на завтра, а и на обед с ужином, и не только младенцев, а всех людей с радостью поедали. Паникеры оказывались повсюду в меньшинстве, и я был уверен, что к тому времени, как сюда доберутся шираи, почва будет подготовлена. Все люди, как один, встанут за свою родину…
      А еще я как-то напел Гобу "вставай, страна огромная". Фальшивя, конечно, но суть он уловил. Переложил на местные мотивы, я сделал примерно адекватный перевод на язык Латакии, и мы теперь каждый раз не только рассказывали, а и пели.
      - Проснись, житель Латакии, чтоб умереть за свое Отечество. Враги уже перешли Границу, они идут убивать твою семью. Будь смел, не бойся смерти, чтоб твои дети гордились твоим именем. Шаули Емаир идет, Шаули Емаир.
      Примерно так, в переводе на русский язык, звучало то, что я им пел своим низким баритоном. Лучше всего "Шаули Емаир" получалось, оно как раз идеально вместо "священная война" вписалось.
      Местный народ даже плакал иногда, когда мы с Гобом исполняли этот "гимн". Просили повторить. А потом слова заучивали, и сами наигрывали. Хуже, чем Гоб. Зато в массовом порядке. Так вот мы с Гобом и стали авторами слов и музыки первой народной военной песни Латакии. То есть, конечно, доля плагиата в этом есть, но ведь я никогда и не приписывал авторство себе. Все, конечно, знали, что это "песня Гоба и Моше", но все равно очень скоро она стала народной.
      Но это я наперед забегаю. Тогда она еще только исполнялась в первые разы.
      Есть такой известный анекдот. Короткий. "В среднем в пруду было мелко, но корова утонула". Так вот, в среднем весна и зима в тому году были самые обычные. То есть если усреднить по температурам. Если зимой был мороз, который я, за отсутствием градусников, оценил в минус пятьдесят, это в Хонери, то уже к середине весны температура стояла плюс сорок. Падая до плюс тридцати по ночам. Сначала все радовались, "наконец-то согреемся", говорили люди. А потом началась тревога. Жара, редкие дожди, которых с каждым днем становилось все меньше… Все это не могло не вызвать тревоги. Все еще помнили прошло лето, когда почти весь урожай погиб без влаги. Пока реки были полноводны, местами даже наводнения случались, слишком резко стаял весь снег. Но все чаще и чаще слышался вопрос: "если весна такая, то каким же будет лето"?
      Я не знал, каким именно, но мог предположить. "От голода пухнут и старец, и млад. Река пересохнет от дикой жары" - вот что должно случиться. Понимал это и Гоб. Он сразу согласился - события последнего времени, это явно первые признаки того, что Предсказание сбывается.