Совпалыч

Виктор Александрович Солодчук

Совпалыч

Книга посвящается Марку и Льву, а также отцам и дедам.

Все события и персонажи вымышлены, совпадения не случайны.

В иносказании выраженное и проявляемое равнозначны, если выраженное (не являющееся предметом, о котором идет речь) и угадываемое (предмет, о котором идет речь) связаны между собой в силу того, что одно из них представляет собою общее, а другое – частное, или же одно – причину, а другое – следствие.

(Анандавардхана, «Дхваньялока»)

– Вижу, мне снова придется пылесосить тебе уши! – воскликнул Карлсон. – Ты ничего не слышишь!

– Что ты говоришь? – переспросил Малыш.

(Астрид Линдгрен, «Малыш и Карлсон»)

Предисловие к русскому изданию

Знаете историю о золотой рыбке? Перелистните страницу. Тот, кому знакома легенда о жизни у самого синего моря, пусть пропустит предисловие, а кто помнит сказку о трех желаниях – может не читать книгу дальше. Тем же, кто никогда не слышал (где вы, ускользнувшие из невода детской сказки загадочные существа?) предание о Наблюдавшем за сетями, пришло время узнать древнюю и поучительную историю.

Было так. Некий пожилой человек всю жизнь следил за сетями, и достиг в своем ремесле совершенства. День за днем всё было как всегда: утром он спал до полудня, после чинил старые сети и плел новые, а вечером, лишь только солнце цвета старой моркови пряталось за верхушками дальних маслин, шел домой пить чай и травяные отвары. После полуночи старик входил в море и выбирал добычу из сетей.

С годами из жизни исчезло время. Сестренка Утро берегла сон и отгоняла мух и слепней, братишки День и Вечер были подмастерьями, а сестрица Ночь ждала на берегу с уловом. Сложно сказать – что именно ловили сети. Все зависело от множества случайностей, которые тоже много от чего зависели. Сами знаете. В молодые годы в сети попадается одно, а в зрелые – другое. В старости – опять ловится то же, что и в молодости, только значительно реже и почему-то гораздо крупнее. А в целом, это был ожидаемый улов, состоящий из вещей знакомых и понятных.

Только однажды в сетях оказалось нечто совершенно иное – ни ранее, ни потом подобного не видели ни старик, ни его семья. Тяжелая рыбка, как бы и в самом деле отлитая из червонного золота, подпрыгивала на мокрой ладони. Даже темнеющая на берегу Ночь заметила этот блеск.

– Отпусти меня, старик, – попросила рыбка. – А уж я тебя отблагодарю, в моих силах исполнить любые три твои желания. Проси что хочешь.

– Мудрости, радости и здоровья, – с этими словами старик осторожно опустил ладонь с рыбкой в теплую светящуюся воду.

– Ты говоришь о вещах несовместимых, но будь по-твоему, – сказала рыбка и ушла в глубину сверкающей молнией.

Никто больше не видел ни рыбку, ни старика. Его братья и сестры будут жить во веки веков, как и эта сказка. И пока дети помнят Рассказ о Наблюдавшем за сетями, они знают: следует каждый миг быть готовым к счастливому случаю, чтобы в нужный момент сбылись именно твои мечты, а не чьи-то ещё.

Вот и вся последующая книга об этом, а точнее – о совпадениях случайных и неслучайных. И о том, как отличить одно от другого.

(Сергей Журавлев, детский писатель.

Марс, кратер Скиапарелли.)

Глава 1 Осаждённая Москва. Аптека и библиотека. Профессор Тремор

Слагаемое меняется от перемены мест.

(А. Романов, «Неолит»)

Наверное, все началось в тот ноябрьский вечер, когда поезд доставил меня в столицу. Платформа шла под уклон, подошвы скользили по ледяной корке, и сбавлять ход приходилось очень плавно, чтобы остановиться точно под башней Киевского вокзала, где, как могло показаться, никто никого никогда не провожал и не встречал.

Привокзальная площадь цепенела в тройных объятьях холода, мрака и тишины. Безлюдный пейзаж был слегка разбавлен военным патрулем, да еще промелькнувшее цыганское семейство навело на мысль, что между разными местами всегда можно найти что-то общее. Столицы смотрятся как близнецы в период строительного бума и после налета бомбардировщиков. Осажденные врагами города вечереют одинаково тревожно.

Москва выглядела испуганной и недоверчивой, словно дикий котенок без мамы.

Честно сказать, большая война стала для меня неожиданностью. Встречая в газетах новости о миротворческих акциях, я никак не мог предположить, что всем этим лишенным инстинкта самосохранения юнцам с бритыми затылками, утратившим чувство реальности седоусым служивым в широких лампасах – всей этой сверкающей орденами и погонами помойке снова позволят расплескаться по странам и континентам.

Отчего вменяемые люди неожиданно для самих себя принимаются выворачивать друг другу внутренности всеми известными науке способами? Непостижимо. Как так получается, что миллион человек подчиняется общему приказу смертельно ненавидеть другой миллион человек? Необъяснимо. Как вообще возможно сменить уют свободной жизни на кошмар казарменного существования?

Мирное время тяготеет к войне и наоборот, поэтому рано или поздно все сражения заканчиваются. Главы правительств подписывают невнятные соглашения и делят территории, а мир зализывает раны, полагая с уверенностью хронического наркомана, что эта ремиссия уж точно станет последней. Потом людям объясняют – кто победил, а кто – наоборот, и мы не знаем, что лучше для нас: победить или быть побежденными. Ведь выигрывает тот, кто не играет и соблюдает нейтралитет – от латинского «neuter» – «ни тот, ни другой». И что бы сейчас ни заявляли обе стороны, подписанный под Сталинградом мирный договор стал великой победой вменяемого человечества и поражением безумных президентов, премьер-министров и королей.

Впрочем, забегаю вперед. Когда я прибыл в Москву, война только лишь разгоралась. Многим событиям еще предстояло произойти, а в некоторых из них мне пришлось принять самое прямое участие.

Возле лежащего на площади аэростата, похожего на притянутого к земле Гулливера, меня нашел молчаливый водитель, и через минуту наш ”BMW” выруливал в сторону Можайского шоссе – туда, где пролегал передний край обороны. Согревшись на кожаных подушках, я стал думать о предстоящей встрече с полковником Синичкиным, чье имя было указано в телеграмме. Вопросы копошились в голове, не находя ответа. Догадки и предположения сгорали в протуберанцах активности головного мозга, но продолжали плодиться, как лабораторные дрозофилы.

Первое. Для чего понадобился в столице Иван Харламов, 29 лет, сотрудник торгового представительства в Бомбее, фармацевт, заведующий амбулаторией имени Цельсия? Врачей в дипкорпусе всегда недоставало, и от мобилизации я был, к счастью, освобожден. Второе. Почему вызов пришел не по линии иностранных дел, а из Адмиралтейства? И загадка на десерт: что за особое задание (в телеграмме так и было написано – «особое») можно поручить человеку, прожившему пять лет в аптеке?

Если курить редко и только хорошие сорта, вовремя возникшая папироса всегда поможет в трудный час найти ответ или, по крайней мере, точно сформулировать вопрос. К сожалению, ни первый «Эверест», ни прикуренный следом второй, ясности в мое положение не внесли. Слабым сизым завитком расплывалась версия путаницы в документах и удивительного совпадения обстоятельств – маловероятного стечения времени, места, человека и события. Тогда я уже знал, что порой так случается.

«Как с отличием окончившего школу, зачислить на подготовительное отделение Медицинского университета, с предоставлением стипендии и места в общежитии», – глядя куда-то в сторону, когда-то объявил директор школы, которая отнюдь не считалась элитарным учебным заведением. Назвать мой аттестат отличным было так же справедливо, как окрестить советского писателя Алексея Толстого зеркалом русской революции. То есть – похоже, конечно, но в целом неточно.

В университете я встретил того, кто изменил мои представления о мире, природе и человеке. Профессор Александр Романович Краснов, читавший курс электрохимии мозга, легкой рукой открыл передо мной врата храма науки и стал моим научным руководителем.

Молодым хирургом Краснов был призван на русско-японскую войну, взят в плен, но быстро обрел свободу после того, как избавил от мигрени знаменитого генерала Мисимо Руки. Вернувшись домой и столкнувшись с неприязнью соотечественников, Александр Романович долгое время работал в домашней лаборатории. В зенит звезда ученого взошла перед первой войной, когда была напечатана его монография «Мир вероятностных видений». Студенты окрестили Краснова нежным именем «Тремор» за употребление словесного оборота «тремор души моей». Тремор неплохо играл на рояле, увлекался классической музыкой, был неистовым библиофилом и обладал тонким литературным вкусом. Но все же, главной страстью Александра Романовича всегда оставалась наука. Свободное от преподавания время Тремор отдавал поиску новых способов передачи информации без помощи слов.

Опыты, в которых нередко участвовал и я, были чрезвычайно увлекательными. Например, группа из нескольких человек укладывалась на ковер. Выключался свет, задергивались шторы, и в полумраке каждый пытался самым подробным образом вспомнить все, что происходило за последнюю неделю. Данные заносились в общий журнал. В результате, иногда человек вспоминал события, происходившие не с ним, а с лежащим рядом соседом, или не происходившие вовсе. Такие сеансы обыкновенно сопровождались музыкой: виолончелями и скрипками приглашенного квартета, прелюдиями профессорского рояля или записями граммофона. В другой раз мы должны были разъехаться по разным адресам, и точно в девять вечера синхронно выполнить комплекс гимнастических упражнений Мюллера. Однажды, одновременно с гимнастикой потребовалось петь любимую профессором «Дубинушку». Сам Тремор в это время пунктуально включил в своем кабинете пластинку с записью Шаляпина.

Потом профессор исчез. Ходили слухи, что кто-то видел как багровеющим апрельским утром Александра Романовича в пальто, накинутом на пижаму, вывели из его дома по Варсонофьевскому переулку, и находились утверждавшие, что в тот же день профессора расстреляли как врага народа. Другие утверждали, что Тремор жив, но получил большой срок и теперь работает в секретном учреждении. Во всяком случае, больше его никто не видел. Я часто вспоминал своего научного руководителя колдующим над микрофонами и таблицами в лаборатории, степенно восходящим по мраморным ступеням учебного корпуса или запросто угощавшим меня чаем в преподавательском буфете.

Тем временем в мою жизнь снова явились удивительные события. Теперь уже я сам, только изнутри, толкнул тяжелую дверь храма науки, за которой заседала комиссия по распределению. Запрос на место провизора для посольской аптеки в Бомбее оказался единственным и на мое имя. Остальных выпускников стезя анестезии увела в Поволжье и Казахстан. Я не успел изумиться новому повороту судьбы, как пересек Центральный Китай и благополучно добрался до Индии.

Круг моих обязанностей в торгпредстве ограничился прививанием прибывающих и санитарным контролем в порту.

Эта синекура отнимала не более двух часов в день, и поначалу я не находил себе места. Однако, обнаружив на чердаке обширную библиотеку, принадлежавшую ранее исследователю Индии мещанину Серафиму Гренкину, я стал проводить все свободное время среди книг.

В то время все часто менялось – одни книги объявляли важными, другие сжигались. Я никогда не понимал, что именно в данный момент подлежит уничтожению – и торопился читать все подряд. Тем более что разобраться среди множества стеллажей было непросто.

Со времен Гренкина библиотека постоянно пополнялась, но ее содержимое не было систематизировано. Медицинские труды знаменитого Ван Дер Эра, напечатанные в конце XVIII века, стояли рядом с подшивкой журнала «Бастурма» и разрозненными томами сочинений Боборыкина. В пределах одного и того же стеллажа хранились модные, но сомнительные произведения господина Фрау, брошюры его ученика и ниспровергателя доктора Нахтштерна «Миф и фимиам», изданные одной книгой «Протоколы сиамских близнецов» и «Рассказ о неуравновешенном», грамматика цыганского языка 1938 года, набор копеечных книжечек с приключениями сыщика Игната Пинкодера, чешский комикс «Краля при дворе Зеленых гор», подарочный вариант «Слова о пауке Игоре» с великолепными акватинтами неизвестного художника, современная методичка «Огненная гигиена сталевара» и белорусский перевод древних трудов Аль-Бируни. Полное собрание материалов Вселенских соборов, дополненное и расширенное бесконечной перепиской Оригена ибн Флавия с делегатами Никейских конференций, разбрелось по стеллажам, словно пыталось спрятать свое двадцатитомное тело от костра просвещения.

Карты, справочники и атласы на русском, немецком, испанском и английском языках были перемешаны с лекциями доктора Шильдера и потрепанными подписками «Лекарственного Пузырька» за 1893 год. На одной полке соседствовали «Вопросы словоглотания» с профилем вождя Приживальского в венчике из соколиных перьев, «Жизнь и альтернатива» Розенберга, а также книга поучений раввина Шекельгрубера «Моя Борода», запрещенная как в Германии, так и в СССР. Шеренгами выстроились поэтические сборники, черно-белые комиксы, научные монографии, альбомы репродукций Парижского Салона, альманахи Британского и Стокгольмского Географических Обществ, а также подшивки многочисленных газет.

К счастью, немалую часть библиотеки составляли труды по медицине, в чтение которых я погрузился в первую очередь, обнаружив и упомянутую выше монографию своего научного руководителя. Продвигаясь вглубь книжных кварталов, ежедневно вываливая в память тысячи строчек, я не задумывался тогда об опасности, которую влечет за собой любое неумеренное потребление, и теперь понимаю меньше половины того, что знаю, и знаю намного больше, чем помню.

Я бы совсем закопался в книгах, но тут появился Левон Сурьяниан – пятидесятилетний француз армянского происхождения, владелец небольшой гостиницы недалеко от порта. Левон оказался приятным и образованным собеседником, а его финансовый гений порождал невероятные проекты, неизменно приносящие прибыль. Юность моего друга совпала с пиком кобальтовой лихорадки, он провел три года на Желтых Песках и был среди тех восьмисот добровольцев, которые видели загадочное «Тяжелое Облако». Левон играл в карты на пляжах Рицы, под видом канареек продавал в Кушке крашеных анилином воробьев, участвовал в сомнительных операциях Азиатского Общества «Нормандия» и читал в Сан-Диего пронзительные лекции о вреде алкоголизма. Всегда выглядевший безукоризненно, Сурьяниан был для меня образцом джентльмена, а его нелюбовь ко всему английскому только дополняла этот образ. Следует добавить, что тогда мало у кого в Индии вызывали симпатию подданные Ее Величества. Левон часто обсуждал со мной события в Пенджабе и Калькутте, желая индусам скорейшего обретения независимости. Мы подолгу засиживались в плетеных креслах на террасе гостиницы, играя в шахматы, глядя на звезды над портом и дегустируя сложные коктейли, искусству составления которых Левон посвятил немалую часть своей жизни.

Состав напитков не держался в тайне, но употреблению каждого из них соответствовало стечение определенных погодных условий, времени года, дня недели и, кажется, лунной фазы. Смесь тростникового и капустного сока с водкой подавалась, например, при растущей луне, всегда вечером, никогда весной, никогда в понедельник. Десертное вино с пломбиром пили исключительно на закате. В полуденную жару Сурьяниан потягивал виски, утверждая, что следует примеру носителей красных шерстяных мундиров. В полнолуние вечер непременно заканчивался шартрезом, в новолуние – бенедиктином. Ром со сливками и мятой, несколько сортов пива и лимонад мы пили в субботу, вишневый сок с водкой – в воскресенье.

Очередная папироса оказалась последней и показалась лишней. Убедившись в этом после нескольких затяжек, я погасил ее и на всякий случай спрятал в нагрудный карман, превозмогая подкатившую голодную тошноту. Все чаще машину останавливали для проверки документов, и всякий раз водитель предъявлял новые путевые листы (помню, что в одном из них значилась перевозка бидонов с молоком). Как ни странно, нас легко пропускали, и с каждой минутой мы приближались к городским окраинам. Фары выхватывали из темноты редкие фрагменты строений и голые скользкие деревья. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Мокрый снег с дождем налипал на лобовое стекло, и шофер, вынужденный вести машину почти вслепую, тихо ругался. Образ оставленной Индии медленно стекленел под московским небом, укладываясь в аккуратные стопки воспоминаний. Чтобы отвлечься от безрадостной картины за окном, я принялся перебирать в памяти события последних семидесяти двух часов.

…улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача

Почти не верилось, что всего три дня назад я оформлял в бомбейском порту отправку советского сухогруза «Святой Владимир Маяковский» с грузом белого пакистанского риса для Управления ресторанов Ленинграда. Обычная процедура заняла не более часа, и я собирался переждать полуденную жару в гостинице Сурьяниана. Разобравшись с накладными и пожелав капитану семь футов под килем, я вскоре сидел за столиком кафе, поглощая прохладный сок свежеотжатого ананаса, куда Левон добавил немного коньяка.

– Совсем каплю, дорогой, исключительно для дезинфекции, вам же известно, какой здесь нездоровый климат, – он улыбался, наблюдая разводы в своем бокале.

За столиком в дальнем углу громко рассмеялись. Там сидел полный мужчина средних лет с молодой дамой. Они безудержно хохотали, по-видимому, не в силах остановиться. Несмотря на гримасу смеха, исказившую лицо, барышня показалось мне очень привлекательной. Острые скулы, выразительные губы и волевой подбородок делали ее похожей на Грету Гарбо и были словно высеченными из камня, а рыжие волосы выглядели неестественно медными на фоне ослепительно белой кожи. Сияющий взгляд скользнул по нашему столику, и она опять забилась в приступе смеха. Девушка мне понравилась. Ее спутник, напротив, сразу вызвал острую неприязнь. Его внешность напоминала изображение сатира: увенчанный лысиной непропорционально большой лоб резко сходил в микроскопический подбородок, рыжая седеющая борода росла клочками, а короткие ножки контрастировали с широкими плечами и массивным животом.

– Какая-то безрассудная парочка из Европы, – мой взгляд был замечен Левоном, который по праву хозяина знал здесь все обо всех. – Приехали утром, на базаре решили попробовать веселящие грибы, а теперь растерялись – сам понимаешь, дорогой.

На ней было легкое сари, купленное, по всей вероятности, на одном из местных рынков. Попытавшись устроиться удобнее, она чуть приподнялась в кресле. Мелькнула мраморная щиколотка, и я отвел глаза. Конечно же, после многочисленных занятий в анатомическом театре, женское тело не представляло для меня загадки. Я прекрасно мог представить, как продолжились стройные ноги моей vis-a-vis, и отлично понимал, чем они увенчались. Но впервые в жизни мне было сложно смотреть на женщину глазами медика. Сердце мое заплескалось, словно от камфорной инъекции.

– Приехали, – впервые за время поездки обратился ко мне водитель. Перед глухими воротами, украшенными плоскими остриями, стоял огромный белый полушубок, из глубины которого выглядывал часовой. Ствол его автомата был направлен прямо в наше лобовое стекло. Еще один полушубок обошел автомобиль вокруг, пошарил острым лучом фонаря в салоне и заглянул в багажник. После этого ворота поползли в сторону.

В большом ангаре меня встретил бритый наголо человек в белом халате, наброшенном на военную форму. Это и был полковник Синичкин, который сразу же приказал звать его исключительно по имени и отчеству, Сергеем Александровичем. Мы пошли по слабо освещенному коридору, выложенному разноцветным кафелем, отчего место напоминало станцию метро. Вдоль стен чернели массивные стальные двери. Периодически от главного тоннеля отходили другие, более узкие и темные. На этих перекрестках висели светофоры, в которых было почему-то по четыре фонаря – под красным, желтым и зеленым иногда светился голубой. Наконец, мы остановились около небольшой двери, обитой толстым материалом, должно быть, для лучшей звукоизоляции.

– Прошу, – Сергей Александрович повернул ручку.

Кроме кровати и низкого столика с двумя креслами в комнате ничего не было. Белые плафоны потолка излучали мягкий свет. Все это сильно напоминало номер в недорогой гостинице, сходство дополнялось тихим шипением бачка в туалетной комнате. Оглянувшись, я увидел, что остался один: Синичкин закрыл дверь снаружи. Я разбежался и врезался в дверь плечом. Бесполезно. Вдобавок, с моей стороны на двери отсутствовала ручка. Почему-то сразу вспомнился исчезнувший Краснов.

«Арестован!» – явилась первая мысль. – «Глупости, зачем было для этого вызывать в Москву?» – слабым транквилизатором вспрыснулась вторая. – «Как зачем? Чтобы допросить». – Внутренний диалог становился все более неприятным.

«Что бы ни случилось, врач должен сохранять спокойствие, иначе руки его будут трястись, и он не сможет ни сделать инъекцию, ни даже вскрыть ампулу» – всплыли в памяти поучения Александра Романовича. Я вытянул руки и посмотрел на ладони. Пальцы не дрожали.

В нагрудном кармане смердела почти целая папироса, а в боковом – нашлась коробка спичек. – «О чем меня допрашивать? Ерунда какая-то», – страх понемногу стал отступать, когда я опять обратил внимание на дверь без ручки.

– «Но если станут допрашивать о том, чего я не знаю?» – последнее предположение так потрясло, что я выронил уже раскрытый коробок, где на этикетке «Панч» лиловым химическим карандашом было выведено «3-18, Kirchen». И память опять отбросила меня на три дня назад.

– Похоже, Иван, на вас положили глаз, – сказал Левон.

– Кто? – не понял я, сокрушая вилкой огромный скрипящий эклер.

– Наша гостья за столиком напротив. То и дело поглядывает. Кажется, вы ей понравились.

Я поднял глаза и сразу же встретился взглядом со спутницей рыжебородого. Несколько секунд (они, как пишут в романах, показались мне вечностью!) мы смотрели друг на друга. Потом она повернулась к собеседнику и достала из портсигара тонкую сигарету. Толстяк принялся шарить в своих карманах, вероятно, в поисках зажигалки. Неожиданно для себя, я вскочил, побежал, в руке сжимая спички, но не сделал и трех шагов, как зацепился за ножку стула и растянулся на полу. В результате падения коробок оказался почти у ног толстяка. Внимательно и брезгливо глядя на меня, он поднял его и зажег спичку. Чувствуя, как краснеют щеки, я вернулся на место, ощущая предательское тепло внутри глазниц. К счастью, никто не смеялся.

– Неплохо, дорогой, – слова доносились откуда-то издалека. – Теперь вы поразили самое ее сердце.

– Вы так думаете? – спросил я, сглотнув нервный комок огорчения.

– Конечно. Можете поверить моему опыту, вы ее потрясли координацией, – белогвардейские усики Сурьяниана шевельнулись от легкой улыбки.

– Левон, прошу вас не вспоминать о моей неловкости, – в этот момент я почти ненавидел своего друга, барышню в сари, ее кавалера, а более всего – себя.

– Ну-ну, не изводитесь, друг мой, выпейте-ка лучше, – с моего молчаливого согласия Левон долил мне коньяка. – Я и не думал шутить с вами. Вы ей понравились, это заметно. Кстати, они остановились в моей гостинице. Ее зовут Кирхен. Хотите, я вас представлю?

– Нет, – пробормотал я. – Она меня совершенно не интересует.

– Иногда «нет» значит нет, – понимающе кивнул Сурьяниан. – Не то позвоните ей.

Мой друг недавно установил в гостинице телефонную станцию, чем необычайно гордился.

– Благодарю вас, – сказал я и окончательно успокоился. – Она не в моем вкусе.

Распрощавшись с Левоном, я встал, чтобы вернуться в порт, не замечая, что злополучная парочка также направилась к выходу. «Вот черт! – мелькнула мысль. – Не хватало еще столкнуться в дверях».

Конечно, все так и произошло. Проходя рядом, толстяк, как мне показалось, злорадно усмехнулся. Девушка задержалась и протянула мой коробок.

– Спасибо, – произнесла она по-английски с едва уловимым акцентом. В моей груди будто лопнул тугой шар, наполненный теплым сиропом, который стал разливаться по венам и артериям. В Индии не принято говорить «спасибо» – там считается, что люди помогают друг другу не ради благодарности. И пока я искал подходящую для ситуации фразу, что-то вроде сложного английского «не стоит благодарности» или крепкого американского «забудем это, мисс», она в два легких шага догнала рыжего и принялась что-то ему рассказывать.

Лопатками и позвоночником чувствуя смеющийся взгляд Сурьяниана, я быстро пошел по направлению к порту, где меня и отыскала срочная телеграмма из Москвы. Не попрощавшись ни с кем, следующим утром я трясся по железной дороге в Дели, чтобы вместе с дипломатической почтой лететь в Стамбул, а оттуда, минуя осажденную Одессу, добираться до Москвы.

Содержимое коробка просыпалось на лакированную поверхность, и я машинально принялся выкладывать из спичек дикобраза, пытаясь размышлять логически. Предположим, причиной вызова является моя работа в Бомбее. Но бумаги в порядке, сейф опечатан, претензий нет. Значит, не это. Контакты с иностранцами? Кроме Левона, я ни с кем не общался, а прекрасная репутация позволяла моему другу открыто встречаться и с моим непосредственным начальством, и с наместником вице-короля, и с английскими таможенниками. Что же тогда?

Увлеченно выкладывая из спичек фигуры, я достал из кармана еще один коробок, чтобы добавить недостающие иголки дикобразу, диким образом образовавшемуся на столе в окружении ряда финиковых пальм. Эти пальмы еще называют слоновьими, за их размеры.

Вспомнилась давно услышанная история, случившаяся, как утверждал рассказчик, в Ботаническом саду. Там в огромной деревянной бочке росла большая финиковая пальма. Весной бочку выкатывали из оранжереи, а с наступлением первых холодов – закатывали обратно. Но однажды весеннее перемещение оказалось невозможным, потому что за зиму корни проросли сквозь бочку и вошли в грунт. Тогда в оранжерее выкопали большую воронку и посадили в нее пальму вместе с бочкой. Почувствовав землю, дерево стало тянуться вверх, за несколько лет доросло до прозрачного потолка, выдавило наружу несколько стеклянных блоков и засохло. Поучительная история, не так ли?

Докурив папиросу, я опустился на кровать, почувствовал, как сильно устал, и моментально уснул.

Когда через неопределенное время я открыл глаза, на потолке все так же мягко светились белые пластины. Может быть, из-за этого света секундой ранее мне приснилось белое пространство, по которому вдаль уходила фигурка человека. Белое, по-видимому, было снегом, потому что человек неуклюже размахивал лыжными палками. Собственно, больше ничего и не запомнилось, кроме, пожалуй, странного моего сожаления о том, что этот уходящий человек чему-то так и не научился.

На столике обнаружился завтрак. Из чашки кофе с молоком валил густой пар, и это значило, что кто-то входил совсем недавно. Наскоро сделав несколько упражнений гимнастики Мюллера и умывшись, я заставил себя съесть омлет с ветчиной, пару гренок с абрикосовым джемом, выпил кофе, после чего снова стал бодрым и готовым к любым сюрпризам судьбы. Вышагивая по комнате (пять полных шагов в ширину и семь неполных – в длину), я уже не чувствовал опасений, предвосхищая, что новый день принесет много интересного. Просчитав периметр еще и по диагонали (чтобы практически проверить знаменитую теорему), я показался себе похожим на медведя в клетке зоопарка, и снова занялся художественным выкладыванием спичек на столе. Так как иголок для дикобраза все равно не хватало, я решил разобрать пальмы. Теперь полтора десятка спичек оказались лишними. Аккуратно размещая на столе деревянные палочки с зелеными головками, я выложил под дикобразом имя «К I R С Н Е N”.

Все еще удерживая ощущение белоснежного сна, кроме удаляющейся фигурки на белом снегу я смутно вспомнил еще что-то – не то имя, не то звание, которое я носил, но ни имя, ни звание мне, на самом деле, не принадлежали. Еще в этом сне звучала песня, торжественная мелодия сопровождалась грустными стихами в японском стиле – что-то о вишнях в саду, белых облаках и родном доме. Я пытался вспоминать дальше, однако безуспешно.

– Ну что, Харламов? Вспомнили? – спросил кто-то за спиной.

Я оглянулся и увидел человека, встречи с которым так ждал все эти годы. Передо мной стоял профессор Тремор собственной персоной.

– Это что же, Hystrix leucura? – кивнул профессор на спичечные узоры. – Красивый иглошерст. Исходя из подписи, следует полагать, что это самка?

Не веря собственным глазам, я не сумел произнести ни слова. Профессор, кажется, разделял мое чувство, и тоже молчал. На фоне немой сцены в проеме двери возник бритоголовый Сергей Александрович. Не обращая на нас внимания, он подошел к столу, достал из кармана маленький фотоаппарат и сфотографировал спичечного дикобраза. Теперь на Синичкине был не белый халат, а черная военная форма, вполне обычная, только вместо командирских кубиков в его петлицах отсвечивали маленькие серебряные волки.

Глава 2

Мантра для понедельника. Медитации Романова. Кое-что об африканских слонах

Шел я лесом – видел чудо

Два крестьянина сидят

Зубы новые, вставные —

Шоколадный торт едят.

(Нижнесаксонская частушка)

– Волки мешают возводить замок, – помахивая портфелем, альфа-самец «Царь-банка» Алимов высматривал на бульваре свободную скамейку. – Людей жрут. Я поэтому первый уровень не могу пройти.

На Малиновом бульваре сгущался летний вечер. Сквозняки шныряли под скамейками, прогибались остывающие крыши домов, за чугунными звездами и свастиками бульварной решетки урчали в пробке автомобили.

– Ну и на здоровье. Пускай жрут! – Клейн, бета-самец того же банка, переложил из руки в руку пластиковый пакет, в котором глухо брякнуло и стихло содержимое. – Я знаю эту игру, – «Индульгенция» называется. Лишних отправляешь в лес, их волки едят и оставляют строителей в покое… Вот скамейка свободная.

– Людей мне и так не хватает. Работать некому.

– Так ведь рычажок «налоги» надо на минимум поставить, а «развлечения» – на максимум, тогда и народ подвалит.

Покопайся в настройках.

– Все-таки неудобно в четверг на скамейке, – Алимов оглянулся по сторонам. – Пятница – другое дело.

– Да хоть понедельник, – Клейн достал из пакета две бутылки темного «Ева Браун». – Знаешь, может быть, это и не мое дело, но ты совсем одичал за игрушками своими.

– При чем здесь игрушки?

– Я разве не вижу, чем ты на работе занимаешься? – Клейн сковырнул зажигалкой колючую пробку и передал бутылку Алимову. – Лично меня от этих стратегий тошнит, – добавил он. – Доставай, что еще у нас там есть.

На скамейке появились большая водка, вакуумная закуска, пластиковые стаканы и минералка.

– Дни недели – это для строителей из твоей игры, – сообщил Клейн, открывая закуску. – Так ими управлять проще: условный рефлекс вырабатывается. Я когда это понял, сразу себе понедельничную мантру придумал: «Послезавтра пятница будет послезавтра». Соответственно, вторничная мантра: «Завтра пятница будет послезавтра», или: «Послезавтра пятница будет завтра».

– Что у вас на прошлой неделе произошло? – подцепив ненадежной вилкой дольку семги, сменил тему Алимов. – Кто-то уснул, я слышал, прямо у компьютера.

– Да уж. Глупо вышло. Ты с Романовым был знаком? С Арсением?

– Это ваш гамма-самец? Так, здоровались. Только почему «был»? Он что, умер?

– Хуже, – Клейн налил по полстаканчика и с треском открыл круглую прозрачную коробку с маринованной спаржей. – Уволили его. За медитацию. Ну, будем здоровы.

– За что? – переспросил Алимов, чувствуя, что от выпитого язык мгновенно стал меньше, но тверже, а голова – наоборот.

– За медитацию, – повторил Клейн и достал из кармана вибрирующий мобильник и несколько секунд не спешил принимать звонок. – Так. Интересное совпадение. – Да, привет. Нет, пятьсот не могу. Триста. Триста рублей, говорю, могу. А ты где? Давай, мы здесь рядом на скамеечке сидим. Угадай – кто звонил?

– Романов? – Алимов сосредоточенно пытался налить поровну и понемногу. Последнее оказалось невозможным: водка глухо ударила в два белых дна, стаканы стали мягкими и тяжелыми.

– Угадал! – Клейн взвесил стакан в руке. – Только заговорили о нем. Ну, давай, за совпадение.

Алимов вылил в себя полный стакан и надолго застыл, плотно сжав губы.

– Не пошло? Ты закусывай, – посоветовал Клейн. Преодолевая спазм, он запил водку колючей минералкой, и не теряя времени на поиски вилки, руками вытащил из целлофана соленый огурец.

Оба закурили и стали смотреть на пустой бульвар. Небо уже затянулось вечерней своей пеленой без луны и звезд, и казалось, было выкрашенным в одинаковый цвет со свинцовыми урнами, фонтанирующими отходами дня.

– С Романовым мы на одном курсе учились, – нарушил тишину Клейн. – Отмороженный тип, на получение диплома пришел в тельняшке. Представляешь? Ректор был в шоке. А в банк его взяли, потому что у него английский в совершенстве. Так бы хрен, – Клейн икнул. – Только зачем ему английский на гамма-уровне? Его, кстати, недавно жена бросила. Уехала в Штаты.

– А что значит – «за медитацию уволили?» – спросил Алимов.

– Говорю тебе, он сонный какой-то. Я еще в университете заметил. Сидит на лекции и вроде бы спит, приглядишься – конспектирует. Когда Вера уехала, совсем потерянным стал. Ну и заходит, значит, в операционный зал наш новый доминирующий.

– Алексей Николаевич?

– Ну да. Наш новый доминирующий самец. И видит такую картину: сидит гамма Романов на рабочем месте, с закрытыми глазами. Он его спрашивает: «Романов, вам плохо?» – А этот, не открывая глаз: «Мне – хорошо». Ну и уволили его через полчаса. Вообще-то, был обеденный перерыв. И если бы Романов открыл глаза, ничего бы не случилось.

Но он же не объяснил ничего, доминирующий в шоке был. Я считаю, что если человек отмороженный, то это все, гаси свет, – продолжал Клейн, – никогда не знаешь чего от него ждать. Вот он позвонил только что и попросил пятьсот рублей.

Человек без работы, чем отдавать будет? – пьяный Клейн звучал все громче, и Алимов оглянулся по сторонам. Бульвар оставался насквозь пустым.

– Салют, – послышалось из-за спины.

Клейн издал звуки, необходимые для приветствия, и Алимов тоже пожал руку высокому светловолосому субъекту, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся уволенным за медитацию Арсением Романовым.

– Вот, держи, – Клейн протянул Арсению три сотенные бумажки и стакан водки. – Извини, никак не получается наливать понемногу. Ты работу нашел?

– Нет еще.

– А ищешь?

– Нет еще, – Романов выпил, взял вилку и стал внимательно выклевывать микроскопические остатки спаржи.

Любой олигарх, жертвуя крупную сумму на благотворительность, не сомневается, что деньги будут украдены.

– Что собираешься делать? – заботливо спросил Алимов.

– Я книгу написал.

– Молодец! – Клейн подмигнул Алимову. – И как будет называться? – Название – это самое главное.

– Пока не знаю. Может быть, «Хакер кармы». Или – «Хакеры Третьего Рейха».

– У нас не издадут с таким названием, – поморщился Клейн. – О чем хоть книга?

– О случайных совпадениях. О том, что некоторые случайности – это знаки, а некоторые – обычное стечение обстоятельств. И как отличить одни от других.

– И как же?

– Там целая система, – неохотно ответил Арсений. – Даже не система, а игра. Долго рассказывать. Четырежды в сутки надо фиксировать самое сильное впечатление и синхронизировать его с данными других людей.

– Ну, ты загнул, – похвалил Клейн. – А дальше?

– Дальше описывается путешествие спецслужб в Гималаи. Неизвестные факты истории, но сюжет основан на реальных событиях – меня один знакомый консультирует. Например, он рассказал такой реальный случай, имевший место в самом начале войны. В Москве уничтожали архивы. Враги на окраинах города, настроение у всех соответствующее. И вот рано утром, как обычно, люди слышат по радиоточке вместо сводки новостей – от первой ноты до последней «Полет Валькирии». Идеологическая диверсия. Первый известный в истории случай взлома сети.

– Это что – реальный факт? – недоверчиво спросил Клейн. – Или это у твоего соседа Вагнер в голове заиграл?

– Слушай, а кому все это нужно? – поинтересовался Алимов. – Ну, в смысле – война. Кто станет это читать? Ветераны? Так их почти и не осталось.

– Зависит от того, как написано, – ответил Романов. – И вообще – есть произведения, которые начинают читать лет через сто.

– Я знаю, что будут читать через сто лет, – объявил Клейн. – Только такие книги, где все происходит зимой. Или в вечной мерзлоте. Короче, где снег описывается, морозы… Из-за глобального потепления станет так жарко, что теплые образы будут вызывать чувство отвращения. Но это еще не скоро, пока можно хоть о чем. Вот вы читали последнего Беляшова?

– Нет, не читал, – Арсений рассеянно смотрел перед собой. – Не купил еще.

– Это который последний? – отозвался Алимов. – «Шантаж»? Я купил. На тумбочке лежит у кровати. Так, пролистал. Может, и читать не стану. Какой-то детектив, даже на Беляшова и не похоже.

– Не детектив. То есть, сюжет там, может, и детективный: журналист шантажирует миллиардера и собирает на него досье, начиная с детского сада. Только не темные факты биографии – компромата и так полный Интернет, а наоборот. Благородные поступки, помощь инвалидам, забота о близких, честная уплата налогов, вообще все. Вплоть до того как миллиардер макулатуру в школе собирал. Сначала он пытается убить журналиста, а когда не получается, выплачивает десять лямов зеленых, потому что воспоминания о собственной человечности мешают ему работать. И вообще – жить.

– Почему? – спросил Алимов.

– Ну, представь себе. У тебя в кармане сто баксов.

– Легко, – сказал Алимов. – Даже и представлять не надо.

– Идешь ты по улице, и видишь, что умирает от голода ребенок. Потратишь пятерку? Купишь ему поесть? Купишь. И не потому, что ты такой хороший, а потому что ты человек. Теперь вообрази, что идешь ты дальше, и видишь бездомную семью. Проявишь человечность? Дашь им пятьдесят тысяч баксов на домик в сельской местности? Не дашь. Почему?

– Потому что у меня стольник в кармане… без пяти.

– А если у тебя в кармане миллион долларов?

– С какой радости я должен им домик покупать? Пусть сами заработают.

– Правильно. Пятеркой из сотни ты легко поделишься, а пятьдесят тысяч из миллиона – зажмешь. Хотя и то, и другое – пять процентов от имеющейся у тебя суммы. Вот и получается – чем больше у тебя денег, тем меньше в тебе человечности.

Смакуя общее внимание, Клейн долго прикуривал сигарету. Выдержав паузу и насладившись растерянным взглядом Алимова, он продолжил:

– Теперь слушаем внимательно. Предположим, что ты мультимиллиардер. У тебя есть доступ к реальной информации.

В том числе ты можешь узнать, сколько детей прямо сейчас умирает от войны, голода и болезней. Но можешь ли ты проявить человечность и помочь им? Нет! Потому что твой ум, привыкший к оперированию большими числами, подскажет тебе, что из сотен миллионов ты способен помочь только малой процентной доле. Незначительной.

– Ну, не знаю, – вздохнул Алимов. – Мне кажется, миллиардерам ничто человеческое не чуждо. Вон, конверты с белым порошком им присылают. И мировые проблемы они пытаются хоть как-то решать. Благотворительность, например…

– Пытаются, – Клейн вдохновлено прикурил одну сигарету от другой. – Сейчас расскажу. Во-первых, эти конверты сейчас всем шлют. Второе. Любой олигарх, жертвуя крупную сумму на благотворительность, не сомневается, что деньги будут украдены. Либо сразу, либо на том этапе, когда за эти деньги начнут что-либо покупать. Потому что он прекрасно знает, что в цене любого товара заложена спекулятивная составляющая.

– Это называется «прибыль». Из нее налоги платятся. И зарплаты учителям.

– Верно. Только прибыль составляет девяносто процентов цены. Долго объяснять не хочу, скучно это все. Главная причина в том, что одна и та же вещь в одном и том же месте одновременно стоит и десятку, и сотню, и миллион. Все зависит от того, сколько за нее готовы платить.

– Какая вещь?

– Да любая, даже никому не нужная, хоть слоновье говно. Казалось бы, в зоопарке оно просто так лежит. Но приди мы завтра и попроси у сторожа – он ответит «без проблем, сейчас соберу, десять рублей кило». Уже не бесплатно.

– Спрос рождает предложение, ничего удивительного, – сказал Алимов.

– Допустим, сторожа мы не нашли и обратились к начальнику сектора млекопитающих, профессору такому-то. По-нашему, это где-то уровень бета-самца. Профессор просит вместо слова «говно» говорить «экскременты». Далее, он объясняет, чем именно африканские слоны отличаются от индийских: они более лопоухие; но самое существенное отличие состоит в том, что африканские слоны не приручаются, а значит – сбор экскрементов затруднен. И решить вопрос он соглашается по цене сто рублей за килограмм.

– Я понимаю, к чему ты клонишь – посредники во всем виноваты.

– Слушай дальше. Представим, что профессора мы тоже не нашли и вышли на директора зоопарка. Так директор объявит нам цену уже по тысяче за килограмм.

– Проще найти сторожа и взять по десятке, – сделал вывод Арсений.

– Ошибаетесь, ребята. Проще как раз будет с директором. Во-первых, можно опять говорить «говно», он поймет. А во-вторых, заключаем с зоопарком ни к чему не обязывающий договор намерения на покупку партии экскрементов по цене тысяча рублей за килограмм с учетом НДС общим весом пять тонн с оплатой равными траншами в течение десяти лет.

И берем килограмм двадцать бесплатно. На пробу. Директора это устраивает – он учитывает реализацию пяти тонн в качестве доходов будущих периодов, вписывает пять миллионов себе в баланс, берет под них кредит в банке и покупает в зоопарк еще парочку слонов. На всякий случай. Так вот, в результате нашей операции, двадцать килограмм, которые мы взяли у директора, и есть реальное говно. А пять миллионов – спекулятивная составляющая. Теперь дальше…

– Может быть, закроем тему? – Алимов только сейчас заметил, что на протяжении всего разговора о слонах он не сделал ни глотка.

– Я заканчиваю. Берем двадцать килограмм, красим в цвета флага прогрессивной африканской республики, ведущей борьбу с глобализацией. Рассылаем текст на французском языке, показываем объект в Венеции, и продаем благотворительному фонду миллионов за пять. Заметь, из одного и того же куска говна спекулятивная составляющая возникает как минимум дважды. А в благотворительном фонде…

– Ты, вроде, рассказывал о том, как миллиардеры мировые проблемы решают?

– Так я к этому и веду. По идее, решать проблемы они должны самым логичным способом. Если количество людей сократить раз в сто, то остальных можно вполне обеспеченно трудоустроить. Как в твоей игре. Но сначала всех лишних – в лес.

Потом все смотрели в темное небо. Невероятно желтая луна вышла из-за облаков, высветив спинки дальних скамеек. Промчался шальной троллейбус, пьяный смех донесся на излете, и снова стало тихо. От выпитого на голодный желудок Романова слегка подташнивало.

«Настоящий джентльмен, – думал Арсений, – питается исключительно овсянкой без соли и сахара, чтобы при необходимости принимать любую гадость без последствий».

– Смотри, он опять… – шепнул Алимов. – Медитирует…

Арсений поднялся и, не оглядываясь, медленно побрел вниз по бульвару. Он прошел мимо ресторана «Ханжа» и пересек по диагонали пустую площадь.

– Эй! – крикнул Клейн ему вслед. – Когда деньги отдашь?

– Можешь тише себя вести? – попросил Алимов. – Люди вокруг.

– Не переживай. Это всего лишь слова! – глаза Клейна блеснули под очками. – Только незаписанные и неподписанные. От них ни толку, ни вреда, ни вообще каких-нибудь последствий быть не может. Вот послушай, – и Клейн громко произнес длинную несвязную фразу, состоящую, в основном, из нецензурных синонимов.

– Закурить не найдется?

К скамейке придвинулись две юркие тени. Лица незнакомцев были почти неразличимы в контражуре фонаря. Но вместо того, чтобы взять предложенную сигарету, первая тень сверкнула полуметровым ножом и приказала:

– Быстро деньги все сюда.

Вторая тень коротко и сильно ударила Клейна в живот. Бутылка упала со скамейки и разбилась.

– Тихо стоять, понял? – приказал Алимову крепыш в черной майке и опустил на голову согнувшегося Клейна веснушчатый кулак.

«Скоро это закончится», – думал Алимов, когда существо в бейсболке обыскивало его карманы. И действительно – спустя минуту тени растворились в темноте, напоследок повелев сидеть тихо. Некоторое время все так и сидели – тихо и бездумно.

– Блин… – подал голос Клейн. – Я аж протрезвел. Вот твари. Документы… Телефон… – Клейн то и дело шмыгал носом, подтягивая вишневые сосульки. – Господи, если ты есть! Почему ты такой гад?

Пронзительный свет ослепил Алимова и осветил скамейку.

– Добрый вечер, – сказала тень в камуфляже. – Документы предъявите.

За первой тенью вырисовались еще две с маленькими черными автоматами в руках. Клейн стал хлопать себя по нагрудному карману, размазывая кровь по рубашке. У Алимова задрожали руки.

– Только что были документы, но теперь… – стал оправдываться Клейн.

Проходя мимо магазина дамских аксессуаров, пьяный Романов отметил, что в светящейся зеленым, красным, желтым и голубым неоновой надписи «СУМКИ, ПЕРЧАТКИ!» перегорела и погасла третья буква в первом слове.

Глава 3 Команда «Гаммаруса». Совпалыч. Девушка из отдела симпатической связи

Пять утра

за полчаса сменю маршрут

Дождь пройдет

когда меня не будет тут.

(David Bowie, “Angeles have gone”)

Наука установила, что долгое пребывание в замкнутом помещении может вызывать галлюцинации. Поэтому, когда я услышал тихое пение, некоторое время предпочитал полагать его плодом собственного воображения. Но стоило прижать ухо к переборке, как музыка зазвучала громче и я смог разобрать слова:

Пять утра

Куда-то едут поезда

Мне пора

Сойти с маршрута навсегда

Несколько человек стройно подтянули припев, и стало понятно, что песня звучит не впервые.

Я никогда тебе не расскажу

Как и с чего я сегодня схожу

Пение сопровождалось аккомпанементом нежного гитарного перебора и мягким барабанным ритмом. Мелодии припева вторил какой-то духовой инструмент, возможно кларнет или флейта.

Пять утра

Мой ангел едет в Никуда

Я солгу

Что буду ждать его всегда

Так всю жизнь

То годы вверх, то годы вниз

В пять утра

Сойду с маршрута навсегда

Неизвестный исполнитель еще перебирал струны, но все тише повторялась незатейливая гармония: ля-минор, до-мажор, соль-мажор, ля-минор, до-мажор, соль-мажор… Наконец, музыка стихла, и за переборкой послышались голоса.

– Эх, Саблин, всю душу вымотал своими страданиями.

– Всеволод Абрамович, откуда у вас душа? Вы же комиссар!

Звонкий голос принадлежал исполнителю.

– Вот в том-то и дело, Саблин, что комиссар, – прозвучал ответ твердым, но доброжелательным тоном. – А ты такую непристойность в кубрике развел, «расскажу – схожу – сижу, жу-жу-жу», – передразнил он.

– Рифму не смог найти? И потом, все эти ангелы, поезда, дожди – это разве для воина песня? Тьфу! Давай, другую спой, Саблин, а то пойдешь трюм от соляры отдраивать.

– Какую же другую? – голос исполнителя, казалось, дрожал от обиды.

– Да разве их мало народ сложил? Ну-ка, гони инструмент сюда.

– О, сейчас Абрамыч споет… – послышались радостные голоса. – Давайте, товарищ комиссар, покажите класс салагам!

– Сейчас, сейчас… – польщенный комиссар подстраивал гитару. – Что за мода на шести струнке играть?

И струны зазвенели так громко, что всякая необходимость прижиматься ухом к переборке исчезла. К тому же, комиссар пел сильным и хорошо поставленным баритоном.

Я – волна под луной

Ты – луна над водой

И ничто

не удержит нас вместе

Дольше ночи одной

Только ночи одной

Мы будем с тобою

Ночью одной

Песня Абрамыча оказалась классическим танго. Я и сам не заметил, как принялся в такт шевелить пальцами ног, стараясь не выбиваться из ритма.

Ты устанешь так жить

Я стану петь или пить

И ничто

Не удержит нас дольше

Ночи одной

Только ночи одной

Мы будем с тобою

Ночью одной

Вместе с последним аккордом за переборкой что-то сильно затрещало. Раздалось громкое шипение, а вслед за ним из динамиков раздался голос:

– По местам стоять, к всплытию! Приготовиться к продуву главного балласта!

Послышался топот десятков пар ног, спешащих донести свои тела до предусмотренных расписанием мест. Все делалось молча, и даже сквозь переборку чувствовалась выучка крепко спаянной дальними походами команды. Издалека донесся голос комиссара:

– К сведению команды! Девятнадцатого числа состоится общее собрание. На повестке дня два вопроса: международное положение и учение о карма-йоге. Также предлагаю третьим пунктом обсудить пиздострадание курсанта Саблина. Явка обязательна!

Покорнейше прошу прощения за то, что описание подводной лодки появится прежде разъяснения обстоятельств, благодаря которым я оказался на борту – слабеющая память все чаще решает за меня сама, транслируя воспоминания с неотвратимостью телевизора. Все, что я могу теперь – вовремя переключать программы, так и сейчас сделаю. Дважды я позволил себе забежать вперед, и впредь обещаю придерживаться хронологии, но сейчас еще раз прошу меня извинить, тем более что речь идет о «Гаммарусе», самом удивительном корабле, который я когда-либо видел.

В Бомбее мне доводилось наблюдать английские субмарины, и даже бывать на некоторых по долгу службы. Возможно, со стороны «Гаммарус» тоже напоминал удлиненную утятницу, но во всем остальном он был другим. Прежде всего, бросались в глаза размеры: по палубе смогли бы в ряд проехать три грузовика.

Спустившись по винтовой лестнице с палубы внутрь, я был потрясен. Ожидая увидеть привычные километры электрических проводов и воздушных магистралей, облепленных тысячами измерительных приборов, я оказался в просторном холле, отделанном деревом и зеркалами. В центре холла стоял гигантский подсвеченный аквариум, населенный рыбами всевозможных цветов и размеров. На стенах висело множество фотографий, где были запечатлены члены экипажа, их семьи и даже домашние питомцы. Часть экспозиции занимали снимки из дальних походов: острова с нависающими над водой пальмами, пингвины и белые медведи, тропические бабочки, водопады, заливы, реки, горы, – все это вызвало желание скорее отправиться в путь.

Увиденные в дальнейшем интерьеры могли принадлежать салону первого класса роскошного пассажирского судна – коридоры были выстелены мягкими ковровыми дорожками, вдоль инкрустированных пробкой и деревом стен висели изящные светильники, в гигантской кают-компании было вдоволь места не только для желающих полистать книги и журналы, но и для любителей бильярда и пинг-понга. По субботам кают-компания легко превращалась в кинозал.

Постепенно я начал понимать причину, по которой Краснов настоял на моем подводном путешествии. Именно здесь я смог подготовиться к возложенной на меня ответственной миссии. Ну а теперь – обо всем по порядку.

Приступая к описанию того, что я увидел и узнал, я не сомневаюсь, что мой рассказ может показаться вымыслом. Впоследствии многие обвиняли Краснова в подтасовке фактов, так как больше никто не смог повторить его опыты с теми же результатами. Даже доброжелатели склонялись к мысли, что разработанная профессором система – всего лишь художественная метафора, за которой ученый предпочел утаить свое фундаментальное открытие. Что же, чистота эксперимента – это в принципе понятие относительное, тем более, когда речь идет об экспериментах над людьми.

Производя опыт, ни один ученый не может освободить его от факта собственного наблюдения. Таким образом, в числе условий, влияющих на конечный результат, будет и сам экспериментатор, и его намерения, и мысли, и сны. В конечном итоге мы видим не то, что наблюдаем, а лишь отражение, видоизмененное в линзах наших ожиданий, представлений и теорий. Впрочем, я не ставлю перед собой задачи убедить маловеров. Мой рассказ вовсе не посвящен открытию Краснова, в чем читатель сможет легко убедиться, когда прочтет книгу до конца.

Итак, первый день в Москве подарил мне радостную встречу с моим научным руководителем и наставником. Наконец я мог поделиться с Тремором радостями и печалями, а также предположениями и гипотезами относительно описанных выше опытов, в постановке которых имел честь ему ассистировать. Немного стесняло общество полковника Синичкина, внимательно слушающего каждое мое слово и время от времени делающего пометки в блокноте. Наконец, когда мой сбивчивый рассказ был закончен, бритоголовый Сергей Александрович вежливо попрощался и оставил нас с Красновым наедине.

– Дорогой Иван Иванович, – сказал профессор. – Я очень рад, что не ошибся, когда предложил именно вашу кандидатуру для выполнения задания. И мне до слез приятно видеть, что вы не забыли университетские развлечения. Однако спешу вам доложить – хотя поиски шли в правильном направлении, ответ мы искали не в том месте.

– Какое задание, Александр Романович? – я задал вопрос, затаив дыхание. – Это как-то связано с вашими работами?

– И да, и нет. Задание вы получите завтра от Синичкина. Но до этого момента мне необходимо кое-что вам объяснить и показать. И не только необходимо, но и совершенно не терпится это сделать. Ведь именно вы способны все оценить. Прошу за мной.

Мы прошли по уже знакомому коридору и свернули в один из примыкающих аппендиксов, который заканчивался тупиком. В торце этого тупика над дверью сиял красный фонарь четырехцветного светофора. Тремор вставил в щель рядом с дверью медный прямоугольник с хаотично просверленными отверстиями, и красный свет сменился голубым. Толстая овальная дверь с высоким, до колена, порогом открылась, и мы вошли в небольшое помещение, немногим просторнее того, в котором я провел сегодняшнюю ночь. Стены комнаты до самого верха занимали приборы с множеством светящихся датчиков, а в центре стоял белый рояль.

Наверное, когда я взглянул на профессора, мои глаза были совсем дикими, потому что он, предваряя многочисленные вопросы, сразу стал объяснять:

– Вы находитесь в центре управления. Сюда приходит информация из всех крупных городов нашей страны, а также сведения из-за рубежа. Здесь сообщения анализируются и обрабатываются. Помните наши университетские опыты? Мы были на правильном пути, но слишком увлеклись версией коллективной памяти. Это направление работы заморожено как не имеющее практического значения.

– Что же имеет значение?

– Система синхронизации случайных совпадений, кратко именуемая «совпалыч». В том, что мы, находясь в разных местах, одновременно делали гимнастику Мюллера или пели «Дубинушку», таился путь к великому открытию. Но только сейчас удалось получить результат. Это может показаться смешным, но ключ к решению задачи дала именно граммофонная запись Шаляпина.

Как вы знаете, «Дубинушка» – моя любимая песня в репертуаре Федора Ивановича. И вот, прослушивая, возможно, в тысячный раз это гениальное произведение, я осознал очевидное. Известно, что артель бурлаков пела эту песню, когда тянула по реке баржу или судно. Одновременный припев «ухнем» помогал им делать совместное усилие, иначе груз не сдвинулся бы с места.

– Вы находитесь в центре управления. Сюда приходит информация из всех крупных городов нашей страны, а также сведения из-за рубежа. Здесь сообщения анализируются и обрабатываются

Таким образом, – Тремор перешел с дружеского тона на более привычный лекторский ритм, – за счет ключевого момента «ухнем», они синхронизировали свои действия. Это понятно.

Но никто никогда не пытался увидеть ситуацию наоборот. Если ключевой момент «ухнем» может определять простейшее действие, то и само действие определяет ключевой момент. Иными словами, в определенной системе координат и отношений становится неважно, что от чего зависит – бурлаки от «ухнем» или «ухнем» от бурлаков. Имеет значение лишь только точка их объединения, именно она позволяет перемещать баржу, то есть, влиять на материальный мир. Эта точка, где причина и следствие совпадают, называется «совпалыч» и является основным понятием системы синхронизации. Это тоже, надеюсь, несложно понять. Далее. До сих пор мы рассматривали лишь простейшее действие – синхронную работу десятка бурлаков. Однако синхронные действия в мире одновременно совершает множество людей.

…в определенной системе координат и отношений становится неважно, что от чего зависит – бурлаки от «ухнем» или «ухнем» от бурлаков

– Делают гимнастику?

– Например. Но и гимнастика – это слишком просто. Десятки тысяч человек сейчас произносят слово «алло» в телефонную трубку. Сотни тысяч в данный момент курят папиросу. Миллионы одновременно просматривают одни и те же заголовки в утренней газете. Десятки миллионов человек в новогоднюю ночь держат в руке бокал с шампанским в момент с двадцати трех часов пятидесяти девяти минут пятидесяти девяти секунд до двадцати четырех часов ровно. И, наконец, три миллиарда человек сейчас делают вдох, а другие три миллиарда – выдох.

– Кажется, я понимаю. В момент «совпалыча», когда причина и следствие одинаково зависят друг от друга, их можно поменять местами.

– Именно так! Таким образом, речь идет об освоении границы иррационального. «Бог начинается там, где кончаются наши представления о Нем», – написал Аполлоний Ареопагит. В этом смысле, мы говорим сейчас о поиске Бога. Остальное – математические формулы и статистика. Честно сказать, практическое применение «совпалыча» мне не так интересно. Этим у нас занимается целый штат специалистов под руководством Синичкина. Я вам проведу экскурсию. Пойдемте.

– Профессор, еще один вопрос. Для чего здесь рояль? Вы трансформируете совпадения в звуковые колебания? Или наоборот?

– Рояль? – Александр Романович подошел к инструменту. – Рояль – это для души.

И вдавив педаль в пол, профессор взял несколько аккордов знаменитой мелодии:

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!

В течение последующих часов Тремор показал мне несколько отделов лаборатории и познакомил минимум с полусотней человек. Я был поражен тем, насколько широки возможности применения открытия Краснова.

Был здесь, например, отдел, занимавшийся массовыми изданиями – книгами, газетами и журналами. Специалисты отдела размещали в крупнотиражных «Известиях» кроссворд, состоящий исключительно из вопросов по механике, и вскоре на предприятиях отмечалось резкое повышение производительности. Вопросы по астрономии меняли интенсивность приливов и отливов. В отделе политической технологии изучалась взаимосвязь всех «да» сказанных по телефону и результатов выборов в Сенат Соединенных Штатов. Один из специалистов, с которым мне удалось немного пообщаться, работал над синхронизацией футбольных матчей и гигиены. «Чем больше они будут кричать «судью на мыло», тем чаще будут умываться», – гордо заявил он.

К завершению экскурсии голова моя гудела, как цеппелин «Гинденбург», но я крепился. Из увиденного сильнее всего поразил отдел симпатической связи, в котором работало всего два человека – юная пара. Их комната не была похожа на все остальные, а скорее напоминала номер для новобрачных в гостинице Сурьяниана.

На окрашенных в цвет подгоревшего молока стенах висели несколько пейзажей известных мастеров, как мне показалось, подлинных. Пол был застелен дорогим ковром, на маленьком столике громоздились фрукты и сладости, а у стены возвышалась огромная кровать под полупрозрачным балдахином, из-под которого выглянула едва одетая очаровательная девушка, а вслед за ней – симпатичный молодой человек. Юноша соскочил с кровати, поздоровался с нами и пригласил выпить чаю. Судя по голосу, ему было не больше двадцати лет. Девушка сверкнула глазами в мою сторону и стала громко выставлять на стол дополнительные чашки. Видно было, что эта пара находится в состоянии полной эйфории.

Сославшись на неотложные дела, мы отказались от угощения и покинули этот райский уголок.

– Полковник Синичкин обнаружил их всего месяц назад, – объяснил профессор. – Парочка целовалась на скамейке перед Большим театром, совершенно не обращая внимания на воздушную тревогу. Оказалось, что они всего третий день как знакомы. Мы предложили им работу и предоставили все необходимое. Как видите, они совершенно счастливы и, кажется, вылезают из постели, только чтобы выпить чаю.

– А в чем заключается их работа?

– Быть вместе. Мы не в силах найти этому математическое обоснование, но «совпалычи» влюбленной пары – это нечто особенное. Стоит им оказаться в разных комнатах, как в их головы начинают приходить одинаковые мысли и образы. Они разговаривают, смеются и плачут одновременно. Они дышат в унисон даже когда спят. И, судя по их отчетам, им все чаще снятся одинаковые сны.

– Остается лишь позавидовать, – я вспомнил ослепительную щиколотку колено рыжей Кирхен и вздохнул. – Это рай на земле.

– Не спешите никому завидовать, – Краснов, кажется, угадал мое настроение. – Особенно здесь. Очень скоро начнется второй этап эксперимента. Им придется надолго расстаться. Вероятно, навсегда.

– Жалко.

– Эта пара на многое способна. Два юных любящих сердца стоят целой армии.

– ?

– Этот юноша окажется через месяц в одной из европейских столиц и сведения, которые он достанет, будут важными.

– А она?

– Останется здесь, чтобы принимать его информацию. После стадии одинаковых снов данные обычно поступают без помех. И пока они будут настроены друг на друга, они не встретятся. Даже после войны.

– Они знают о том, что их ждет?

– Конечно. Я ведь сказал – они не только смеются, но и плачут одновременно.

На следующий день меня вызвал Синичкин – как выяснилось, его кабинет находился на верхнем ярусе лаборатории. Дверь туда открывалась из главного входа с турникетом, где обычно в учреждениях размещаются вахтерские, которые раньше назывались швейцарскими комнатами. Там полковник угостил меня крепким чаем, и, не откладывая в долгий ящик, приступил к делу.

– Все, что я имею право вам сейчас сказать – ваша миссия может значительно приблизить конец войны и сбережет жизни миллионов человек. Есть еще вопросы?

– Что я должен делать?

– Пока что только вернуться в Бомбей. Завтра вы в одиннадцать-тридцать вылетаете в Ленинград. А из Кронштадта поплывете на подводной лодке. Перед тем, как сойдете на берег в Арамболе, капитан лодки Беспрозванный даст вам окончательные инструкции.

– Но не быстрее ли в Индию на самолете?

– Я тоже так считаю, – нахмурился полковник. – Но профессор Краснов настоял, чтобы вас доставили именно таким путем. Ему виднее.

– Сергей Александрович, – я все же позволил себе задать еще один вопрос. – Почему я?

– Стечение ряда обстоятельств. Во-первых, мы не выпускаем из вида никого из участников ранних экспериментов Краснова. Но главное – сам профессор вас рекомендовал, еще в школе. Поэтому вас и направили в университет, и распределили в Бомбей. Нам был необходим человек в Индии. Желаю удачи.

Прощаясь на аэродроме, Александр Романович крепко пожал мою руку.

– Привет капитану Беспрозванному. И вот еще, просили вам передать. Я разжал пальцы. На ладони поблескивали два серебряных ворона, соединившие концы крыльев.

– Это от девушки из отдела симпатической связи, – сказал он. – На счастье.

Глава 4 Варсонофьевский. Вера. Явление Иваныча

Ангел без рекомендации – хуже чорта.

(Московская поговорка)

В пятницу около полудня на колокольне Малинового монастыря ударил колокол. С полузакрытыми глазами, Арсений прошлепал сквозь огромную квартиру босиком в столовую, потоптался по холодному полу, щелкнул кнопкой электрочайника и угас в кресле. От вчерашней водки еще кружилась голова, но скоро организм ожил и захотел пить, есть и курить. Триста рублей, полученные у Клейна, лежали рядом с доверху забитой пепельницей и пустой пачкой от сигарет. Супермаркет «Шорты. Шторы. Шпроты» находился за углом и работал круглосуточно.

– Сахар, молоко и сигареты, – подсчитывал Арсений, выходя из квартиры. – Это сто пятьдесят. И еще сто пятьдесят – чай для Иваныча.

Возле дома, как жаба на бережок, выбрался на тротуар пухлый фиолетовый автомобиль с темными стеклами, рядом с которым стоял сам Алексей Николаевич Дамианский, один из трех доминирующих самцов «Царь-банка».

– Здравствуйте, Романов, – Дамианский протянул руку. – Вы разве в отпуске? Или больничный взяли?

– Я, собственно, уволился неделю назад, – удивился Романов. – Вы сами ведь сказали заявление писать.

– Вот и правильно, что уволились, – сказал Дамианский. – У нас к вам предложение. Готовы обсудить?

– Наверное, – ответил Арсений. Чувство голода исчезло. – «Чего он хочет, интересно?», – подумал, глядя на галстук доминирующего.

– Хочу предложить участвовать в проекте, который, возможно, вас заинтересует, – как бы подслушав его мысли, сказал Алексей Николаевич. – Садитесь в машину, поговорим по дороге, – добавил он тоном, не терпящим ни возражений, ни дальнейшего промедления.

Вопреки обещанию поговорить, ехали молча. За окном мелькнула Сталинградская арка проспекта Роммеля. Широкоплечий водитель ловко маневрировал, пока не вырулил на шоссе, где прибавил скорости. Доминирующий отдавал по телефону распоряжения, и Арсению показалось, что о нем, клюющем носом на кожаных подушках заднего сидения, забыли. Неожиданный хохот вывел его из рассеянного состояния и заставил прислушаться.

– Клейн и Алимов? Как они сами это объясняют? Как «еще не видел»? – голос Дамианского стал серьезным и угрожающим. – Так выясни и сообщи. Идиотизм! – последнее было обращено к сидящим в машине. – Представляете, сотрудники нашего банка Алимов и Клейн этой ночью задержаны по подозрению в совершении квартирной кражи. Как вам это нравится?

Между тем, проехали дачный поселок, свернули на грунтовую дорогу и долго пробирались вдоль леса. Скоро машина остановилась перед железобетонной стеной, окруженной обвисшей колючей проволокой. «Похоже на остатки завода», – подумал Арсений.

– Скажите, – обратился к нему доминирующий, – как вы отнесетесь, если мы предложим вам здесь поработать?

– Здесь? – поежился Арсений. – На этом заводе? Разве он еще действует?

– Вы же его видите, – сказал доминирующий. – Значит, действует. Смотри здесь, – строго приказал он водителю. – В случае чего – сам знаешь.

Водитель кивнул.

– Это не завод, – Дамианский быстро шел по едва заметной тропинке вдоль обвисших гирлянд колючей проволоки.

– Когда-то здесь была военная часть. Совершенно секретный объект. Даже через шестьдесят лет стоило большого труда и невероятных денег, чтобы его купить. Ага, вот здесь… – он толкнул ногой покосившийся столбик с затертым номером. Один ржавый пролет рухнул, и доминирующий с неожиданной ловкостью пошел по лежащей проволоке, балансируя руками. – Кроме официально выплаченной балансовой стоимости, – ищущим сочувствия голосом продолжил он, – пришлось потратить на взятки…

Арсений не вслушивался и тащился следом, чувствуя, как под резиновыми подошвами пружинит густая сетка. Вскоре показалась свежая щель в стене. Протиснувшись вслед за удивительно подвижным Дамианским, он оказался внутри поросшего травой бетонного периметра, над которым со всех сторон нависал густой лес. Небольшое здание в центре было единственным строением среди кустов и ржавеющих развалин. Прямо под ногами юркнула и скрылась в траве изумрудная ящерица.

– По поводу денег. Что скажете, если мы предложим… – доминирующий профессионально сделал паузу… – порядка пяти тысяч долларов в неделю.

Арсений молчал. Теперь голова кружилась не с похмелья, а от аромата трав, в разнообразии населявших территорию завода.

– Хорошо. Можете дать ответ, когда узнаете, что именно вам придется делать, – по-своему оценил его молчание Алексей Николаевич. – Что же, сейчас узнаете. Все, пришли.

При ближайшем рассмотрении серое здание оказалось еще приземистее: крыша начиналась на высоте поднятой руки. Удивительно толстая овальная дверь с высоким, до колена, порогом была приоткрыта. Небольших размеров помещение, заставленное металлическими шкафами, бочками с песком и железной рухлядью, освещалось только за счет солнечных лучей, проникавших сквозь решетки под потолком. С облупившихся стен свисали провода, а дальний угол заполнила откровенная свалка с битым стеклом, истлевшими ватниками и уже непонятно чем. Сюрреалистическую картину дополнял растрескавшийся рояль. Судя по многочисленным пустым пузырькам под ногами, помещение относилось к разряду тех самых неопределенных мест жительства, дающих приют отверженным и беспаспортным.

– Толщина стен позволяет выдержать прямой ядерный удар, – гордо произнес Алексей Николаевич. – Надеюсь, до этого не дойдет. Не обращайте внимания, – кивнул он на мусор. – Место охраняется не хуже, чем космодром в Плесецке. Чужие сюда не попадают. Все это, – доминирующий наступил на флакон из-под одеколона, – для маскировки. Кстати, если встретите здесь бомжей, знайте, что все они в звании не ниже майора. Опытнейшие сотрудники. А теперь прошу внимательно меня выслушать, – очень серьезным тоном сказал Дамианский. – Перед вами, Романов, открываются бескрайние перспективы, по сравнению с которыми пятерка в неделю – не более чем условность. Так сказать, проявление доброй воли с нашей стороны. Прошу взглянуть сюда. Что вы видите?

Он указал на большой железный ящик, встроенный в стену. Внешне ящик был похож на огромный сейф, только без всяких признаков двери. Никаких обозначений, букв или ярлыков Арсений не заметил. Справа на уровне глаз из ящика торчала длинная ручка, похожая на рубильник.

– Это… что-то для энергоснабжения, – попытался догадаться Романов. – Электрощит какой-нибудь…

– Черта с два – электрощит, – весело заявил Дамианский. – Если честно, нам до сих пор неизвестно что это, – признался он. – Непонятен сам принцип работы этого аппарата. Вскрыть его не удалось. Собственно, я уже перехожу к делу. Запоминайте. Один раз в день нужно приезжать сюда, чтобы потянуть эту ручку. Только один раз. И все. Больше ничего не требуется.

– Алексей Николаевич, можно задать один вопрос? – Арсений подошел к ящику вплотную и погладил его холодную поверхность.

– Сколько угодно вопросов. Вы хотите знать – для чего все это?

– Да, – сказал Арсений. – Что это за ящик?

– Дело в том, что об этом ящике (кстати, мы его так и называем) известно немногое. Как я говорил, непонятен сам принцип его действия. Более того, мы не можем предугадать результат его работы. Известно только одно. Если потянуть за ручку, что-то происходит. Что-то обязательно где-то случается. Но что и где – предугадать нельзя. Все, что имею право рассказать. Теперь тяните ручку.

Романов подошел к ящику и взялся за рубильник. Краем глаза он успел заметить, что Дамианский сделал несколько шагов назад. Арсению показалось, что пение птиц снаружи, шум ветра и стрекотание насекомых разом прекратились. Тишину нарушали потрескивание мелкого мусора под ногами и громкое сопение Дамианского.

– Поехали, – неожиданно для себя произнес Арсений и слегка потянул рубильник, поддавшийся удивительно мягко, как ручка переключения передач в новеньком автомобиле. Ящик издал тончайший свист и мелко завибрировал. Свист становился громче с каждой секундой.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.