Гоголиада

      – Ну что уставился! Ты что, видишь меня?
      Дворник удивился ещё больше и медленно кивнул.
      Гоголиада с девушкой так испугались и отшатнулись от ничего не понимающего Белого Дворника, словно рядом с ними оказался разъярённый бык. Первой взяла себя в руки Гоголиада, она как-то сжалась вся, словно даже и постарела. Грустно окинула Дворника взглядом и утвердительно уточнила:
      – Вы её видите?
      Белый Дворник подошёл к оправившейся от потрясения кокетке, взял её за запястье (причём девушка подняла к небу глаза от жеманства) и пощупал её пульс.
      – Вижу, – сказал Дворник и ещё раз кивнул.
      – Необъяснимо! – защебетала девушка на ухо Гоголиаде, – Он меня потрогал! Руками потрогал меня! Раньше никто, кроме тебя, нас видеть не мог…
      Трогать её, видимо, также не могли. Лили погладила пальчиками себе запястье в том месте, где Дворник обнаружил пульс, выпрямила позвоночник как стебелёк и кокетливо поинтересовалась у мужчины:
      – Как я выгляжу?!
      Белый Дворник просто застыл в восторге и больше ничего не говорил. Лили приготовилась расстроиться и толкнула хозяйку в плечо:
      – Он что, видит меня, но не слышит?..
      Гоголиада снова взяла учительский тон, только теперь он не был похож на игру:
      – Вы её слышите?
      Белый Дворник снова кивнул.
      – Кто вы? – лицо писательницы стало серым.
      – Ты кто? – эхом повторила вопрос девушка и застенчиво улыбнулась.
      – А ты кто? – спросил Белый Дворник девушку и потупил глаза.
      – Кто вы!? – отрывисто и строго воскликнула Гоголиада.
      – Ты кто-о? – нараспев повторила девушка и покраснела.
      – А ты кто? – отозвался Белый Дворник, продолжая то опускать очи долу, то разглядывать розовые туфли незнакомки-Лили.
      – Кто вы?! – Гоголиада.
      – Ты кто-о-о? – девушка.
      – А ты кто? – вторил Белый Дворник и откручивал у метлы ветку.
      Гоголиада как-то вмиг потеряла интерес ко всему происходящему. Она отошла от присутствующих, прошла к столу, села, залпом выпила остывший чай и произнесла тихо, словно ставя точку:
      – Вы такой же, как они…
      Белый Дворник развёл руками и улыбнулся Гоголиаде:
      – А я тут вот… подметаю.
      Но девушка, видимо, решила не сдаваться ни за что. Она всплеснула руками и залезла на стол с ногами, причём Гоголиада едва успела убрать со стола бьющуюся посуду.
      – Подме-таю!.. Как романтично!.. – прорвало молодую красавицу. – Я ждала! Я провела свои страстные ночи одиночества, оди-ночества, облака, плыли зловещие облака, ужасные кучи пара надо мной и я думала: это знак(!), он не придёт! Или нет, нет, придёт, разгонит все тучи, разметёт их с запада на восток и выйдет с горячими пальцами к моему ложу, а я… вот она я… в пеньюаре, лежу и благоухаю, как зимняя роза, отогрей зимнюю розу! Зима, ты видишь?! Эта ужасная, холодная зима! Немедленно отогрей розу!! Отогрей зимнюю розу!!!
      – Лили, прекрати… – устало сказала Гоголиада распоясавшейся кокетке и, Дворник узнал, как эту кокетку зовут.
      – А чего он хочет?!! – вдруг, резко перестав паясничать, грозно спросила Лили.
      Белый Дворник, видимо, пропустил последний вопрос Лили, впрочем, как и всё, что она тут наболтала. Он подошёл к Гоголиаде и шёпотом спросил у неё:
      – Это твоя подруга?
      Лили трусцой подбежала к Гоголиаде и зашептала в другое ухо:
      – Я же подруга твоя, ну скажи ему, что я твоя подруга!
      Где-то рядом снова полыхнула молния и раздался оглушительный гром, заполнив все закоулки огромного дома. Гоголиада вскинулась и гневно закричала:
      – Не смей меня так называть! Я тебе больше, чем старшая сестра, я тебе больше, чем мать!
      Лили гипертрофировано, с размаху упала на колени перед Гоголиадой и, взахлёб рыдая, запричитала:
      – Ах, простите меня, пожалуйста! Я же только в начале вашего жизненного пути! Я же не понимаю ещё ничего, я же всё за монету принимаю! Я-то подумала: вы снова влюбились, вас снова обманут, а это просто вонючий дворник, вам просто скучно и хочется пофлиртовать, как я могла поду-ума-ать!
      Гоголиада взяла голову Лили в свои руки, уткнула её заплаканное лицо себе в колени.
      – Прекрати… что же вы меня в покое не оставите?.. вы мне даже забыться не даёте ни на секунду, я ещё не стара, мне надо жить, мне надо радоваться жизни этой поганой, я устала от вас! – и, подняв голову вверх, обрушилась на небо, – Память моя! Сволочь! Память моя, ты мне осточертела!!!
      А потом, снова уронив очи долу, писательница погладила кудряшки Лили и уже в сторону, в пространство, плача тихо, почти беззвучно, прошептала:
      – Отвяжись от меня, наконец! Оставьте меня… В покое…
      Лили поднялась с колен, присела рядом с Гоголиадой, спина к спине и плакала уже по настоящему, всё её юношеское жеманство как рукой смахнуло:
      – Как же мы оставим тебя? Ведь мы только твои, мы всегда с тобой, кто мы без тебя? Ведь ты влюбляешься, и я влюбляюсь, ты страдаешь, и я страдаю… я уже расту от страдания, я переполняюсь твоим страданием, я уже, право, самоё страдание! Всё, что есть во мне хорошего, приятного, трепетного, звенящего, вдохновенного, всё это уже просто написано и – всё! Как я всё это вспомню, если страдание стало моей сутью? А ты всё пополняешь это уже переполняющее меня зелье, эту отраву! Не мы тебя должны оставить, а ты должна нас успокоить.
      Тишина в замке.
      И только слёзы гулко звенят, ударяясь о каменный пол.
      Всё это время Белый Дворник стоял за спиной у дам и гладил по голове то одну, то другую: как им помочь или чем их утешить, понять ему было трудно.
      Но, после последних слов Лили, Дворник на секунду задумался, посмотрел по очереди на обеих и заметил явное сходство этих двух очаровательных в своей особенной красоте лиц. Он наклонился к Гоголиаде и спросил:
      – Так вы её… это…
      Лили не дала ему договорить, она вскочила, на лету развернулась и крикнула в лицо Гоголиаде:
      – А чего он хочет?!
      Но на этот раз её проигнорировали.
      Гоголиада ощутила, что ей зябко, или как говорил тут недавно Граф – "промозгло".
      Она укуталась в шаль, подошла к камину. С Дворником она могла говорить и через спину, благо он её уже не так занимал.
      – Да, я её создала.
      Лили грустно кивнула и подтвердила:
      – Да! Она мне не мать! Как плохо, что она мне не мать, а гораздо больше, чем мать!
      Гоголиада продолжала, словно в помещении и не было никого, а это она так, сама с собой:
      – Я беллетристка. Я пишу романы.
      Лили подошла к Гоголиаде и обняла её сзади за плечи:
      – Мы поём о себе, о чём же нам петь ещё?
      Гоголиада уже только соглашалась:
      – Да. Пишу я романы о себе, о ком же ещё можно написать честно? Вот такой я была, полюбуйтесь. А теперь они портят мне жизнь, они преследуют меня, они пользуются тем, что их не видят люди и появляются средь бела дня, они пугают меня, они не дают мне жить дальше…
      Лили высунула голову у неё из-за плеча и заискивающе взглянула на хозяйку. Та обняла девушку, в голосе было поровну и грусти и любви:
      – И ведь никому не расскажешь о вас, никто не может заглянуть мне в душу и помочь, посоветовать, что с ними делать, да просто пожалеть, наконец!.. это ужасно…
      Белый Дворник деликатно покашлял, Гоголиада вздрогнула и посмотрела на него, как на сошедшего Бога. Белый Дворник прошлёпал к Лили и шепнул ей на ушко:
      – А знаешь, почему она до сих пор ещё не собрала все экземпляры твоей книги… и не сожгла?!
      Лили беззаботно сдула гуттаперчевую чёлку с красивого лба:
      – Ну?.. Ну… – видно было, до неё стал доходить смыл вопроса Дворника. Она посерьёзнела или, сказать точнее – вмиг повзрослела, и уж совсем нетерпеливо прикрикнула: – Ну!!?
      Белый Дворник улыбнулся, показав два ряда зубов и, так и не разжимая их, ядовито процедил:
      – Ей ещё никто этого не подсказал.
      Лили ещё успела пальчиком закрыть ему рот, мол, молчи, не подсказывай Гоголиаде столь простой и страшный способ!
      И тут случилось второе за вечер музыкальное чудо.
      Вдруг сама собой заиграла механическая шарманка, стоявшая до сего дня без движения со времён прабабушки Гоголиады. Сначала в ней что-то с лязгом хрустнуло, провернулось и заскрипело, а потом жестяночные и медные стаккато разнеслись по зале и Гоголиаде пьяняще захотелось танцевать.
      Следующую картину Дворник наблюдал с каким-то только ему понятным удовольствием.
      Гоголиада в танце делала несложные и плавные па, а Лили… словно превратилась в куклу-марионетку, невидимый кукловод дёргал прозрачные нити, и Лили угловато вторила танцу Гоголиады, проделывая точно те же движения, что и хозяйка, да только как-то механически, явно сопротивляясь неведомой силе. Через некоторое время, когда Гоголиада заметила странный танец Лили и, догадавшись о собственной роли, уже специально кружила девушку в замысловатых позах, а затем, окончательно распалившись, она просто "выбросила" Лили за ближайшую колонну. Та, опешив от произошедшего, совсем потеряла способность ёрничать и лишь тихо всхлипывала за колонной.
      Но не уходила.
      Гоголиада не отличалась наивностью.
      Она с дрожью догадалась, кому, собственно, обязана своей первой победой. С восхищением глядя на Белого Дворника, она подсела к нему на диван и их пальцы опять заговорщицки начали сближаться.
      – Да, я здесь живу.
      – Значит, вы здесь живёте?
      – Я работаю, когда все отдыхают.
      – Я почему-то вас здесь раньше не видела.
      Их пальцы встретились, лихорадочно сомкнулись, сжали друг друга. Десять безумных пальцев бешено ласкались чуть больше мига и разлетелись как кометы, столкнувшиеся в безграничном космосе. Помолчали. И опять:
      – Я работаю, когда все отдыхают.
      – Я почему-то вас здесь раньше не видела.
      – Да, я здесь живу.
      – Значит, вы здесь живёте?
      Гоголиаде стало спокойно.
      Словно все моря мира в эти мгновения утихомирили свои волны и стали – штиль.
      Она откинулась на диване и прикрыла глаза. Почему покой – это только миг среди бурь? Неужто суть человеческого бытия и есть в том, чтобы ледоколом "Ермак" пробивать льды этого самого бытия? Наяву нет или почти нет ни чертей, ни крылатых серафимов. А вон нате вам, стоит начать работать с миром, коий у тебя в голове или снах (что, может, и так же – в голове. А может и нет.), как эти создания теперь – вечные твои спутники, и требуют внимания ещё хуже собственных детей. У Гоголиады не было детей. Ей хватало Их. И она знала, что Они – хуже детей, ибо дети вырастают и идут своей дорогой. Конечно, помнят о родителях, чтят их. Вот именно – чтят и стараются помочь. Эти же создания – вечная мука, ибо они не вырастают. Они – какие есть.
      Белый Дворник убирал стол, потом взялся за метлу.
      По комнатам разносилось мерное пошаркивание белых веточек его волшебной метёлки о паркет.
      Что метёт этот дворник?
      Да и дворник ли это?
      Что выметает этот дворник?
      Что такое дворник?
      Она услышала его мерное бормотание:
      – Я думал, что вы спите, после бала, вот я потихоньку и уберу здесь, что надо убрать… или кого.
      Гоголиада ответила не сразу, думала, что он продолжит. Не дождавшись, прошептала: -…Их ведь раньше никто не видел, только я. Нет, ну конечно же, и вы правы, все, кто читал мои романы, все их видели, но – каждый по-своему и сугубо в собственной фантазии, не боле. А уж, чтоб наяву… вы не читали мои романы?
      Белый Дворник на минутку перестал мести. Наморщил лоб, перебирая что-то в памяти, затем уточнил:
      – А какое у вас сценическое имя?
      – Сценическое? – ей даже стало смешно. – Да то же самое, Гоголиада. Читали?
      Белый Дворник сник. Продолжил мести и пробурчал:
      – Нет, извините, не читал. Я вообще не умею читать. Но только книги, всё остальное – прочту.
      Гоголиада даже засмеялась, посмотрела, как старательно дворник метёт чистейший пол на одном месте, и умилилась. Но следующая мысль была куда менее весела:
      – Если вы не читали моих книг, то как же вы её разглядели?
      Белый Дворник пожал плечами и проронил:
      – Работа такая.
      Пауза. Этот ответ хозяйку дома не устраивал.
      – Тогда как же вы её успокоили?
      – Работа такая, – опять промямлил Белый Дворник и стал ещё тщательнее мести пол.
      Гоголиада не унималась, даже заводилась:
      – Значит, вы здесь работаете?
      – Да, я здесь живу… – словно подтвердил Белый Дворник, повернулся к подходившей к нему Гоголиаде и прямо посмотрел ей в глаза. С минуту они молча стояли и было бы похоже, что они играют в игру "Кто моргнёт первым", если бы лица не были столь серьёзны. Лили внимательно наблюдала за происходящим из-за спасительной колонны. От неё не ускользнуло, что парочка видит в глазах друг друга что-то ещё. Первая заговорила Гоголиада, она прищурилась, рассматривая глаза дворника:
      – Ой, у меня прическа распушилась, а вы молчите…
      Пока дама, не отрывая глаз, поправляла волосы, дворник смутился и стал тереть себе лицо рукавом белой фуфайки:
      – А у меня пятно на щеке, и вы не сказали…
      На секунду они замерли, вспомнив о Лили, повернули головы в её направлении, Лили им чуть помахала ладошкой, да, мол, и я тут, а как же… Оба встряхнули головами, наваждение глаз-зеркал исчезло. Дворник взялся за свою метлу, Гоголиада стала теребить шаль, что-то обдумывая. Наконец она решилась:
      – А вы не могли бы остаться?
      Белый Дворник посмотрел на неё внимательно, она не отвела взгляд. Он, держа метлу наперевес, подошёл к ней вплотную и, прямо у её ног провёл метлой по паркету, словно расчищая ей путь:
      – Я мог бы остаться.
      Гоголиада сделала шаг вперёд на расчищенное место:
      – И что же вам мешает?
      Белый Дворник отошёл на шаг и вновь провёл метлой перед её ногами, путь становился всё свободней:
      – Незнание. Незнание моей работодательницы, что я вам нужен.
      Она опять сделала шаг по расчищенному, и продолжила спрашивать:
      – А работодатель? Он ничего не скажет?
      Вновь взмах метлы и Белый Дворник запросто улыбнулся:
      – Не скажет. Зачем ему говорить? Он всё знает и вполне счастлив от этого.
      Вновь шаг вперёд и новый вопрос, похожий на констатацию: -… Кто ваш работодатель?
      – Я сам.
      Гоголиада протянула руку, говоря жестом: "Дай", Белый Дворник обернулся вокруг и поискал глазами, не найдя больше ничего взял с камина вазу, вынул из нее цветы, ваза оказалась без дна, и он, вместо рупора, подал её Гоголиаде.
      – Где ваша работодательница? – деловито осведомилась Гоголиада, и Белый Дворник в реверансе подал ей и цветы.
      Гоголиада поднесла "рупор" к губам и пространство оглушил её усиленный вазой-рупором крик:
      – Он нужен мне! Пусть он останется!! Он мне нужен!!!
      Она улыбнулась и надела рупор ему на голову, как шлем:
      – Пусть останется…
      Как фарфоровая статуэтка, она наклонилась к нему и отставила ножку, он снял импровизированный шлем и прикрыл от ненужных глаз их поцелуй.
      Хлопнуло распахнувшееся окно, и полетели осколки разбившихся стёкол.
      Полыхнувший морозный ветер вынес штору вместе с гардиной на середину залы.
      С грохотом на пол были опрокинуты столовый сервиз и ваза времён китайского императора Ли Бо Шина.
      Испугалась только Лили.
      Эти двое ничего не заметили.
      А зря.
      Под аккомпанемент проливного дождя с молниями и громом, под литавры вынесенного порывом ветра окна, невесть откуда в залу явилось видение ещё одной заметной фигуры. На первый взгляд, этой женщине было что-то чуть более тридцати трёх. Вся в чёрно-красном одеянии, накидках и балахонах, однако ничего из одежды не прикрывало прекрасных в своей стройной длине ног, обтянутых чёрным капроном. Это был триумф рока и подиума, Сама Пиковая Дама не явилась бы столь торжественно и величаво царственно. Но, как нам не трудно догадаться, триумф сей оценить было некому. Почти. За одной из колонн продолжала прятаться Лили.
      Появившаяся дама продефилировала по зале, замерла возле целующихся Белого Дворника и Гоголиады, оценила обстановку, заметила Лили и подошла к ней. Вначале могло показаться, что Лили не на шутку испугалась появлению загадочной гостьи, может, даже так оно и было, но когда та подошла, они поздоровались поцелуями в носик. Дама жестом спросила, видела ли Лили эту парочку, Лили безнадёжно махнула рукой, тогда дама сделала ей знак: мол, смотри, в дело вступает профессионал.
      Она подошла к целующимся, бесцеремонно уселась на стол за Белым Дворником и постучала кулачком ему в спину, словно в дверь:
      – Сударь, у вас вся спина сзади! – и сама деланно засмеялась. Ветер парусами раздул по замку тяжёлые шторы. Дама, прервав смех, продолжала:
      – Что вы здесь делаете, чумазый? Давеча, в Сантрофе, я видела такого же… о, Гоголиада, доброй ночи, отгадайте же, милочка, кого же я видела давеча в Сантрофе? Небольшая подсказка…
      Целующиеся вздрогнули и только сейчас заметили непрошенную гостью. Дворник недоумённо уставился на наряд и боевую раскраску Дамы Вамп. Гоголиада устало закатила глаза к небу и, зная наперёд все слова гостьи, процитировала саму себя:
      – "Он ещё не молод второй молодостью, он ещё игла граммофона, зависшая между песнями и неловко шипящая, он…" Дама нервно дёрнулась и перебила хозяйку:
      – Откуда вы всё знаете? Ах, да…запамятовала…
      Она переменила позу, описав в воздухе выпрямленными ногами полукруг, балетная школа, трюк "ножницы", на мужчин действует безотказно, ведь им стоит только на миг показать бельё и – он ваш. Её не смутил внимательный взгляд голодранца, она не эта пустышка Лили, её не сбить с толку никакими сюрпризами. Смотрит? Видит?
      Вот и замечательно, значит – не зря старалась. Более высокомерно продолжила, обращаясь к дворнику, но глазами скосив в бок:
      – Она всё про нас знает, она не дает помечтать, фу, капризная! А вы – миленький.
      Что вы тут делаете?
      Белый Дворник сразу-то и не нашёлся:
      – Я этого вот…
      Но, даме этого вот и не требовалось, дама была, видимо, опытна и догадлива:
      – Ах, вот оно что… вы под-ме-та-ете! Романтично как! Вас никогда не лишали права гражданства? Нет? Странно, но я ещё не разочарована, я надеюсь, что вас ещё лишат, ведь здесь всегда нехватка дворников, потому что их регулярно лишают гражданских прав… и высылают… а, может, вас уже выслали? – с надеждой или мольбой в голосе продолжала дама. – Ну скажите, ведь вас выслали! Сюда! Вас сослали из Чистой Страны сюда, в это гарантированное убожество, в этот мусороотстойник, вас назначили сюда Дворником, в Чистой Стране всегда переизбыток дворников, ведь она чи-истая, им даже девать некуда свою чистоту, вот вас и сослали… чудовищно!.. вас постигла моя участь, меня тоже лишили гражданских прав на небе! И вот я здесь… перед вами…
      Белый Дворник решил подыграть даме и нараспев продекламировал:
      – Вы сошли на серебряном облаке в поиске света!
      Дама не поняла намёка, казалось, любая человеческая фраза способна воспламенить эту женщину. Она истерично закатила глаза и вскрикнула:
      – Нет! Меня сбросили! Повергли во мрак!
      Тут уже не выдержала Гоголиада, она строго прикрикнула на даму:
      – Пика, перестань ломать комедию.
      Тогда Белый Дворник узнал, как зовут и эту непрошеную гостью. Действительно, как могли назвать её иначе, чем дама Пик? Однако же она – Пика, острая, значит. Ну, ничего, ничего.
      В это время Пика уже обращалась непосредственно к Белому Дворнику, теребя его за рукав и нашёптывая на ухо:
      – Попытайтесь отгадать, мы же с вами родственные души, ещё никому не посчастливилось меня выслушать, а вы можете, так попытайтесь, угадайте, кто лишил меня гражданства на НЕБЕ?
      Белый Дворник прищурил глаз:
      – А вы были на небе?
      Пика кивает, она забыла всё своё высокомерие, она кивает голодным псом перед куском мяса. Дворник с той же интонацией спросил:
      – И как оно там?
      Словно молния полыхнула в глазах Пики, эту женщину нельзя было злить:
      – Классиками становятся сразу, либо никогда! Классик этой земли сказал: "Идеи носятся по небу!". Я была на небе! Там такие как я носятся в пространстве, наги и свободны!… пока их не выцарапают оттуда и не нацарапают здесь, на бумаге, пока не лишат…
      На этот раз испугались все. Кроме, пожалуй, дворника.
      Он повёл себя так: резко вскинул руку, и Пика с Лили замерли на полуслове и полу-движении.
      Поднял уроненную было метлу, по-солдатски вскинул её на плечо, отмаршировал назад несколько шагов, словно для разгона, затем, как ружьё, снял метлу и резкими, размашистыми движениями начал мести. С каждым махом его метлы, Лили и Пика в каком-то механическом мульте меняли позы, приближаясь к Гоголиаде. Это были скорее осмысленные позы, чем просто движение в сторону хозяйки. Это замирали и менялись картины жизни писательницы. Причём те картины, кои не вошли в рукописи этих двух книг и, следовательно, специально пропущенные Гоголиадой, по только ей известным причинам. Может, интимным причинам, но – приватным – уж точно. Так у умирающих проходят перед глазами куски из жизни. Но – умирающим уже поздно что-то понимать и изменять. А Гоголиада забыла даже, что эти приватные картинки с ней видит так же и Белый Дворник. Она широко раскрыв глаза следила за ними и угадывала, где и когда что было, и что из этого было не так, как хотелось бы. И вырисовывалось, что делать теперь. А отгадка была очень проста и всегда под боком, каждую секунду её жизни – рядом. Ведь она – писательница… О, Боги-Боги, как всё просто! Как прост Ваш замысел этой простой жизни…
      Впервые за многие годы Гоголиада возблагодарила Богов за то, кем родилась. Или за то, что этот странный человек ворвался в её жизнь. Или за всё вместе. Теперь она понимала, что ей не надо умирать, дабы решить – что есть её жизнь, и что с этой жизнью делать. И особенно – что делать с прошлым. Кто-то сказал, мол, наша жизнь – это воспоминание о жизни. То есть, о том, что было. Жизнь это – память.
      Но, чем отличаются воспоминание о происходившем во сне, и воспоминание о реальной жизненной ситуации? Да – ничем. Кроме нашего собственного знания о том, что есть что. А если перепутать? Ведь тогда и не разобрать, что было, а что приснилось. А чем отличается память о твоих произведениях, действие в которых тобой точно так же выстрадано, как в жизни? Чем она отличается от воспоминания о реальности? Да и что более реально? И, ведь… всё можно просто переписать.
      И когда уже Пика и Лили оказались поверженными у ног Гоголиады, к ним подошёл Белый Дворник, указал на Гоголиаду и спросил Пику:
      – Это ты?
      Пика хлопала испуганными ресницами, всё, что могла она сделать сейчас – это кивнуть.
      Кивает.
      Белый Дворник обратился к Гоголиаде, указывая на Пику:
      – Это ты?
      Гоголиада согласно опускает взор.
      Белый Дворник, похожий на пророка Моисея пророкотал, обращаясь к Пике:
      – Где небо?! Где ты была?! Была ли ты?!!
      Шарманка не заставила себя упрашивать.
      В этой допотопной коробочке опять что-то щёлкнуло, побряцало и в залу полилась механическая мелодия. Опять пришло время кукол.
      Гоголиада поднимает вверх правую руку и Пика с Лили в том же механическом мульте, угловато и искусственно поднимают руки, вторя ей, как куклы кукловоду.
      Здесь не нужны были нити, ведь они – не больше, чем её собственная фантазия, отражение мысли, формулировка. Гоголиада, и никто боле, здесь хореограф собственного творчества, она правит бал, она расставляет партии и создаёт их жизнь от начала до слова "конец".
      Она вспомнила, как в детстве вырезала с сестрой из картонок стены кукольного домика, как они раскрашивали этот домик и изнутри, и снаружи во всевозможные небывалые цвета. А потом придумывали жизнь внутри домика. Потому что их куклы в этом домике жили. Смеялись, болели и плакали, ходили друг к другу в гости, ели и болтали. Они, куклы, делали всё, что нужно было их хозяйкам. Так чем же отличны от этого детского бреда её теперешние забавы? Откуда в них сила и есть ли в них воля? А если есть, то кто наделил эти несущества такими дарами? Да кто же ещё?
      Она? Но, тогда, как? И где тот момент, когда был утерян контроль? И почему он был утерян?
      Обычное человеческое недомыслие? Нет предела… нет предела…
      От такого количества вопросов и ответов Гоголиада растерялась, потом разозлилась.
      Взяла, и со всего маху обрушила, повергла измученных неестественным танцем Лили и Пику себе в ноги.
      Воцарилась пауза.
      Каждый думал о своём.
      Первой в себя пришла Пика.
      Поняв, что прямая опасность миновала, она ползком начала приближаться к Белому Дворнику, который к тому времени успокоено присел на диван и прикрыл от усталости глаза. Пика подползла, схватила дворника за белый рукав телогрейки и страстно зашептала на ухо:
      – Если бы вы меня поймали! Я бы смогла стать королевой под вашим пером.
      Белый Дворник вздрогнул и встал на диван прямо в сапогах, так как увидел, что Пика явно хочет завладеть метлой. Диван теперь напоминал пьедестал, с застывшей на нём "статуей Свободы" в образе дворника. Вместо факела "статуя" держала метлу, к которой тянулась Пика. Она цеплялась за телогрейку, висла на дворнике, но дотянуться не могла.
      Пика сменила тактику, теперь она попробовала уговорить дворника:
      – Хочешь, я стану Принцессой, ну графиней, ну Джульеттой, наконец! Да ты только подумай: ни одной смертной это не под силу, они из мяса, а мясо портится, и мечты не исполняет! Ты ведь… Вы ведь умеете писать! Все дворники умеют писать!
      Напишите на моей судьбе продолжение, второй том! Вы ведь можете это, а я буду обвиваться вокруг вас ласковым плющом, я разогнусь, я поднимусь… к Солнцу, к свету… обратно… на Небо…
      На последних словах Пика прыгнула, но и теперь ей не удалось выхватить метлу, и этим не преминула воспользоваться Лили, внимательно наблюдавшая всю эту сцену.
      – Он хотел отогреть меня! – капризно прикрикнула Лили на сестру.
      – Тебя? Он?! ХОТЕЛ?!! – Пика только скривила губы, чтобы не захохотать. Она отошла немного в сторону, уступая младшей место: ну, мол, дитятко, давай-ка, дуй, а мы тут поглядим, что у нашего карапуза выйдет…
      Лили не заставила себя ждать. Она взялась за дело обстоятельно:
      – Да! Меня!
      Повернулась к Белому Дворнику, улыбнулась ангельски, посмотрела ласково и чуть грустно, зашептала страстно и вкрадчиво:
      – Ты же помнишь? Это же у меня память девичья, а ты должен помнить… Мой творец!
      Повелитель метлы! Напиши моё продолжение, сотвори мне второй том! Зачем тебе все они?! Я молодая, я гибкая и красивая, я то чудо, кое ты в силах сотворить веточкой этой живительной метлы!
      Тут нервы Лили так же сдали, и она дикой кошкой прыгнула вверх, но даже до кисти дворника не дотянулась. Тогда девушка стащила Белого Дворника за лацкан телогрейки с "пьедестала", вскинувшись и, оборотившись уже настоящей пумой, прыгнула ему за спину и вцепилась в волосы:
      – Ты только напиши МЕНЯ, и весь грёбаный мир будет у твоих ног, что ты черканёшь на листке, то я и внесу в этот мир, как ты пожелаешь, так я и буду зваться, лелея и оберегая тебя, своего живого БОГА…
      Она уж очень сильно рванула своими маленькими пальчиками и выдрала из головы бедного дворника порядочный кусок волос. Обнаружив, что её пальцы в чём-то неприятном, Лили чуть притормозила, но не опомнилась. Она только заметила, что дворник схватился за голову и ему больно. Но сострадание у вечно юного создания давно путалось с собственным горем, и она продолжала, постоянно наращивая темп, переходящий в истерику: -…ой, ты смертен, но это не помеха, это ничего, ничего, мы успеем, до того как я тебя похороню, успеем! Мы проживем тысячу написанных тобою жизней – томов, ведь жизнь – это книга, и только Бог может написать их хоть тысячу! Хочешь, мы станем пиратами, и будем пускать на дно огромные бригантины, а затем…
      Её колотит, лицо постоянно меняет форму – то она ведьма, то – богиня, она – сырой материал писателя, она – всё, и она – ничто! Истерика девочки неисчерпаема, горе – безмерно, надрывно плача, она запускает бумерангом последний свой аргумент: -…мы будем ками-ка-адзе, со скоростью грома мы направим свой начиненный толом самолёт во вражий эшелон с атомными боеголовками! Мы разобъё-ёмся на куски, мы пожертвуем свои жизни ради нибудь-чего! Да-а!!! Банза-ай! Не-ет! Не-е-ет!!! Это я разобьюсь, а ты снова меня оживишь в следующем томе!!!…
      Жалок ребёнок в своих мечтах о спасении, когда спасения нет. Лили теперь тихо плачет, дело проиграно, отходит, оттирая с рук прилипшие волосы дворника.
      Белый Дворник сел в позу мыслителя.
      Всё, блин, приехали…
      И всё-таки создания бывают гораздо опасней создателей.
      Пика.
      Повернула голову и довольно, даже плотоядно улыбнулась.
      Она медленно наклонила голову и скосила глаза, разглядывая свою левую грудь.
      Декольте нервно вздрагивало, дворник увидел, как бьётся о перегородки рёбер сердце Пики. Не успел он поразмышлять над тем, откуда сердце у литературного персонажа, как Пика поднесла к своей левой груди пальцы и острыми ногтями обеих рук методично разорвала кожу. Кровь полилась по чёрному платью, став бурой. Пика с усилием втолкнула пальцы в разверзнутую рану и раздвинула рёбра, как опоздавший ездок двери лифта. В кровавом месиве показалась тонкая ткань пульсирующего сердца, покрытого белыми прожилками.
      Пика левой рукой не позволяла рёбрам сомкнуться, а правой поддела своё сердце как грушу и одним рывком вырвала его из груди. Дворник почувствовал ледяные потоки, полившиеся по позвоночнику вниз. Обычно пот бывал горячим…
      Пика встала на одно колено и окровавленной рукой протянула Белому Дворнику продолжавшее биться сердце. Сознание не покидало её, но голос стал глуше:
      – Ну, съешь яблочко… Ты же сам смеешься над её юношеской непосредственностью!
      Я уже знаю жизнь, я уже многое умею, откуси яблочко! – Пика ткнула своё сердце дворнику прямо в лицо. – Разве сравнится отсутствие морщин с той, коя уже знает и может?!
      Свет стал тускнеть. Канделябры забыли о своём предназначении и перестали светить.