Хроника Страны Мечты - Кошки ходят поперек

      Еще живьем.
      – Кажется, сработало, – сказал я.
      – Конечно, сработало, – ухмыльнулся Шнобель. – Мой план гениален. Переходим ко второй части.
      Шнобель снял куртку, вывернул ее наизнанку. Куртка из красной превратилась в черную.
      – И это вся маскировка? – насмешливо спросил я.
      – Главное в маскировке – замыливание глаза.
      – Чего замыливание?
      – Глаза.
      Шнобель показал пальцем на глаз.
      – Сейчас я тебе покажу, что такое замыливание.
      Он достал кепку, обстучал ее о колено и напялил на голову.
      – Как?
      Я усмехнулся. Кепка абсолютно не шла хлыщеватому Шнобелю. В кепке он был похож то ли на мелкого жулика, то ли на продавца вечных мочалок для посуды.
      Хотя...
      – Так ты похож на режиссера Тарковского, – сказал я. – Немного...
      – Да? – с долей удовольствия спросил Шнобель и снова посмотрелся в зеркало. – Это плохо...
      Он снял кепку и жесточайше помял ее. Снова надел.
      – Теперь порядок, – оценил я. – Теперь не Тарковский, теперь обычная скотина...
      Я подумал, что Шнобеля я недооценил. Его способности к маскировке недооценил. Узнать его в помятой кепке было просто невозможно.
      – Теперь поработаем над тобой, иван. – Шнобель отошел на шаг, окинул меня придирчивым взглядом.
      – Тоже куртку выворачивать? – поморщился я.
      – Выворачивай, выворачивай, не переломишься. Художники душу выворачивают, и ничего, не жужжат...
      Я пожал плечами и послушно вывернул куртку. Клетчатой стороной наружу.
      – Нормально, – похвалил Шнобель. – Шотландская дурчага. Жалко, килта нету...
      – Не глупо?
      – Слушай меня, иван, я в моде секуч, – сказал Шнобель, – по фэшн-сайтам регулярно юзаю.
      – Нафиг?
      – Дизайнером стать хочу, – объяснил Шнобель.
      – Типа Лагерлеф?
      – Не Лагерлеф, а Лагерфельд, во-первых. И не кутюрье, а дизайнером. Ты не поймешь. И батый мой не понимает. Хочет меня в нефтяной институт отправить, зараза... На вот, нацепи.
      Шнобель вытащил из кармана бандану с черепами и крестами, намочил ее водой и повязал на голову мне.
      – Теперь последний аксессуар. – Шнобель вытащил из кармана ковбойский галстук в виде здоровенной и тяжелой бычьей головы. – Бычатка...
      Нацепил бычатку на мою шею.
      Я посмотрел в зеркало. В вывернутой куртке, в бандане и с бычьей головой я имел вид абсолютно дикий. И ничуть на себя не похожий. У Шнобеля и на самом деле имелся явный дизайнерский талант.
      – Порядок, – удовлетворился Шнобель. – Теперь вряд ли узнают... Уходим. Хотя...
      Шнобель принялся глядеть в зеркало. Придирчиво так, наметанным глазом. Спросил:
      – Слушай, Кокос, погляди, мне кажется, со мной что-то не так...
      Это у него фоб такой. Заскок, закидон. Шнобелю постоянно кажется, что с ним что-то не так. В смысле внешности. И он всех спрашивает, все ли с ним в порядке со спины.
      – Может быть, все-таки что-то не так?
      Некоторых достает, а я вот привык.
      – Что-то не так... – Шнобель вертелся перед зеркалом и так и сяк, стараясь уличить нетакость.
      – Да все с тобой в порядке, Нос, – успокоил я. – Красив, поджар, в глазах железо. Идем.
      – Да, надо идти... – согласился Шнобель, – надо... И морду такую сделай... зверскую.
      Я сделал зверскую морду, и мы двинули в сторону выхода.
      И нас действительно никто не узнал. Даже эта, с косичками.
      На улице было холодно и сухо, весной случаются такие дни, в апреле особенно.
      Мы выкатились из «Бериозки» и направились к девятиэтажному дому по улице Высоковольтной, где во втором подъезде хранились прикованные к батарее велосипеды. Освободив технику от цепей, мы покрутили в сторону местечка Кубланы, где в реликтовой сосновой роще располагался Лицей им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. В котором мы имели счастье обучаться.
      Путь был нелегок. Хитрый Шнобель припас для себя хайтековский велик с кучей передач и дисковыми тормозами, мне же выделил допотопный грыжеватый «Орленок».
      – У тебя же три велика, – недовольно сказал я. – Неужели нормальный не мог взять?
      – Это не просто велик, иван, – объяснил Шнобель. – Это еще и средство обороны. В случае чего ты сможешь бросить его в противника. Когда в тебя попадает велосипед – это больно, и сразу вскочат синяки.
      Я ничуть в этом не сомневался. Но метательные достоинства, скрытые в бледно-зеленом «Орленке», не добавляли ему достоинств скоростных. Поэтому крутить педали мне было невесело, я даже почти сразу вспотел.
      Еще больше вспотел я через километр, когда Шнобель свернул для конспирации на лесную тропу и толковая дорога практически исчезла. Давить на педали приходилось шибче, к тому же еще приходилось объезжать полупроснувшихся лягушек, это утомляло.
      По лесной тропе мы пробирались почти час. Шнобель ругался, сверялся с GPS-модулем, отмахивался кепкой от комаров, два раза бросал велосипед и бежал собирать ландыши. Я немножечко злился, ландыши пахли горько, от этого щекоталось в носу.
      Через час петляний по реликтовой роще между деревьями забелел забор. Забор был мощный, капитальный, мы закинули на него лесенку и легко перебрались на территорию Лицея.
      – Ну что? – Шнобель подмигнул сразу обоими глазами. – Ты чувствуешь трепет свершений, иван?
      – Рожу жжет, – ответил я.
      – Рожа вторична. Где машина?
      – Он ее за углом ставит обычно...
      – Ну так идем.
      Шнобель короткой перебежкой перебежал до стены здания, я за ним. Прокрались до угла.
      Выглянули. И тут же спрятались обратно.
      – Почему свет? – спросил я. – В химическом кабинете свет горит, с какой это радости?
      Шнобель снова высунулся из-за угла. Смотрел почти минуту.
      – Там, кажется, кто-то есть... – сказал я.
      – А, это новенькая...
      – Какая новенькая?
      – Такая, обычная. Кожаная куртка дешевая, дурацкая, на базаре скорее всего купили, джинсы слегка расклешенные, но не стрейч, ремень...
      Я ткнул Шнобеля локтем.
      – Ладно, ладно. Ты же болел. А пока ты болел, она пришла. Ничего интересного, на мой взгляд, обычная метелка с грязными волосами...
      – Что она тут делает?
      – Полы, наверное, метет.
      Я поглядел на Шнобеля с недоумением:
      – Полы?!
      – Угу.
      – Зачем? – не понимал я.
      – Зачем, зачем, чтобы чистые были...
      – Но уборщица же есть!!!
      Я был удивлен вроде как. Чтобы лицеисты мыли полы! Куда все катится? Во крапива...
      – Может, у нее заброс такой просто, – сказал Шнобель. – Знаешь, дети американских миллионеров тоже газоны там всякие стригут, за детьми-дебилами присматривают. Это, типа... так принято, короче. Правильное воспитание называется.
      – У нее что, папа американский миллионер?
      – У нее... потом расскажу. Давай лучше к тачке двигать, поздно уже.
      – А эта новенькая, – я кивнул в сторону химического кабинета, – нас не увидит?
      – Физику надо учить, бонифаций, – насмешливо сказал Шнобель. – Свет горит в помещении. Эффект Доплера. Мы ее видим, она нас нет. Все просто. Давай, иди.
      – А почему я? – спросил я.
      – Я покараулю.
      – Я сам покараулю...
      – У меня зрение лучше.
      Это был тяжелый аргумент. Зрение у Шнобеля на самом деле было отменное. Я вздохнул и направился к машине.
      «Хаммер» физрука стоял почти посередине лицейского двора, возле флагштока. Вокруг было простреливаемое пространство, но я не особо опасался, шагал открыто, даже не пригибаясь. Это потому, что, кроме новенькой, в Лицее должны были находиться всего два человека, да и то с другой стороны здания, не здесь. Владелец «Хаммера» физкультурник Аверьян Анатольевич Цикада, сокращенно Автол. И сторож Киллиан, настоящее имя которого было неизвестно. А Киллианом его прозвали за то, что однажды по приказу завуча он взялся расстреливать из пневматической винтовки наледь, а застрелил гуляющую по водостоку кошку. Чем навсегда вошел в историю Лицея. Правда, некоторое время его называли Кошачьей Смертью, но это было громоздко, Киллиан и короче и оригинальней.
      Лампы в кабинете химии бросали на асфальт оранжевые прямоугольники, совсем как у поэта Маяковского в единственном его стихотворении, которое я осилил прочтением. Новенькая уныло водила шваброй туда и сюда, на улицу даже не смотрела, хорошо, стало быть, была подготовлена по физике. Впрочем, мне ее тоже было плохо видно. Дурочка какая-то, наверное.
      Я без затруднений добрался до широкой кормы американской танкомашины, обошел вокруг, остановился возле места водителя. Пощупал хромированную сталь зеркала.
      Неожиданно подбежал Шнобель.
      – Ты чего не следишь? – спросил я.
      – А, – отмахнулся Шнобель, – все равно Автол не придет...
      – А если придет?
      – Этот придурок на туфлях такие подковы таскает, что его за два километра слышно. Хватит болтать, давай, за дело...
      – Не закрыто... – Я заглянул внутрь машины.
      – А чего ему закрывать, – прошептал Шнобель. – В нашем родном Мухосранске «Хаммер» только у него, кто ж угонять будет, придуров нет...
      – Растет благосостояние простых российских физкультурников, – сказал я. – Может, шины ему пропороть?
      – Это уже серьезно, – не согласился Шнобель. – Будем делать, как планировали. Готов?
      – Ну.
      – Лей. – Шнобель воровато оглядывался.
      Я скрутил крышку с канистры и принялся поливать сидение густой темной жидкостью.
      – Осторожнее, – посоветовал Шнобель. – Опасная штука...
      – Из чего намешал?
      – Секрет фирмы, – ответил Шнобель.
      Он сунул руку в карман, достал именную фляжку, взболтнул, отхлебнул какао.
      Я позавидовал Шнобелю – сейчас бы тоже не отказался от какао. Но просить фляжку не хотелось, Шнобель имел обыкновение облизывать горлышко всякий раз после припадания к шоколадному источнику, а я был не то чтобы брезглив, но все же...
      – Секрет. – Шнобель вытер губы рукавом. – Мед, суперклей, масло и мегадобавка. Продерет до костей! Две недели этот гад в школе не появится, могу гарантировать. А если его не будет, будет Филя. А Филя добрый, зачеты всем поставит. Так что все окажется нормалек, лей давай. Будь беспощаден.
      Я беспощадно вытряхнул остатки жидкости на сиденье «Хаммера».
      – Уходим, – сказал я. – Скоро Автол появится, а нам надо еще в «Бериозку» успеть, для алиби...
      – Лучше бы посмотреть, как все сработает...
      – Послушаем с той стороны. – Я направился к бетонным плитам забора. – Так безопаснее будет...
      Вдруг в кабинете химии погас свет.
      Темнота. Резкий переход, зеленые круги в глазах.
      – Бежим! – ойкнул Шнобель, дернулся, рванул к забору.
      Я на секунду удержался, затем тоже поддался панике, кинулся за ним. Мы лихо перелетели ограждение, свалились в кусты и притихли. Шнобель довольно улыбался. Типа, напугал мя.
      Ждать пришлось недолго. Скоро со стороны служебного входа послышались, как говорится, шаги. Шнобель ткнул меня в бок. Я кивнул. Подумал только, что Шнобель, как всегда, нагнал – шаги Автола слышно было, но никакого цоканья копыт, то бишь подков. Если Автол подгреб бы минут на пятнадцать раньше, то легко застукал бы нас возле своего вездехода.
      Шаги прошаркали мимо, остановились возле «Хаммера». Хлопнула дверь.
      Через секунду вечерние сумерки были пронзены воплем. Мне даже почудилось, что в Лицее дрогнули стекла. В лесу запищали испугавшиеся птицы – то ли семейство иволог, то ли одинокие козодои.
      Шнобель в восхищенье подпрыгивал на месте и бешено показывал мне большие пальцы. Радовался.
      Вопль не замедлил повториться. И в этот раз он был протяжнее и безнадежнее, в вопле звучала агония, в вопле звучала тоска, будто лось одинокий помирал. Потом вдоль забора снова протопали шаги, только теперь уже в обратном направлении.
      Шаги сопровождались стонами и слабым ревом.
      – Получилось! – радостно прошептал Шнобель. – Теперь этот гад недели три не покажется, не меньше!
      – С ним ничего не это... не будет? – спросил я.
      – Ничего. Сидеть не сможет, это точно. Ну и по мелочи там. Кожу, может, там пересадят... Это шутка, можешь на меня так не смотреть. Где велики-то, в какую сторону?
      – А ты на покете своем посмотри, – посоветовал я.
      – Точно ведь. – Шнобель сунул руку в карман. – Сейчас...
      Лицо у Шнобеля вдруг как-то поползло в сторону, я даже испугался. Испугался, что Автол каким-то зверским усилием нечеловеческой сущности физкультурника перенесся через забор и теперь стоит за нашими спинами.
      С линейкой из кабинета черчения. Со струбциной из кабинета труда. С динамометром из физического кабинета и с горелкой из химического.
      Я резко оглянулся, но Автола не обнаружил.
      – Фляжка!!! – прошептал Шнобель. – Я ее обронил...
      – Где?
      – Там. – Шнобель указал в сторону забора.
      – Баран, – сказал я. – Баран ты, Носов. У тебя на фляжке...
      – Фамилия. И имя...
      – Полезай давай быстро, – я кивнул в сторону забора, – пока Автол с милицией не примчался. Тогда тебе даже побег в Казахстан не поможет...
      – Я...
      – Давай скорее, зобух. – Я начинал злиться. – Ты со своей фляжкой так нас подставишь...
      – Я это... – Шнобель забегал глазами. – Ну...
      И тут я понял, что Шнобель испугался.
      – Я... – Шнобель оглядывался, – я не могу...
      – Нос, я что-то не понял. Это ты всю эту байду придумал, теперь полезай!
      – Не могу, – помотал головой Шнобель. – Не могу, Кокос, честно...
      – И что нам делать теперь?! Автол найдет твою вонючую флягу – и тогда он нас не только из Лицея вышвырнет, он нас зароет!!! В сыру землю! Ты понимаешь?!
      – Понимаю, Кокос, понимаю... Но не могу... Не могу... Кокос, давай ты...
      – Ты чего?! – удивился я. – Ты, значит, облажался, а я должен рисковать...
      – Я бабла отсыплю, – пообещал Шнобель.
      – Я сам тебе бабла отсыплю, дятел! А ну давай...
      – Кокосов! Я тебя прошу!
      Шнобель почти что всхлипнул.
      Я быстро подумал.
      Шнобель обделался, это ясно. Если полезет, может все завалить. Если полезу я, шансов уйти спокойно гораздо больше. А Шнобель будет мне должен. А это очень хорошо, когда тебе кто-то должен. Особенно Шнобель.
      – Ладно, Нос, – сказал я. – Я сгоняю. Только учти...
      – Учту все на три года вперед, – пообещал Шнобель.
      – Ты мне должен всего.
      – Не боись, не вмаринуюсь, – заверил Шнобель.
      Я влез на забор и произвел рекогносцировку. Никого видно не было. Тишина. Спрыгнул на асфальт и подбежал к «Хаммеру».
      Дверь вездехода была открыта, на асфальт стекало изготовленное Шнобелем вещество. Я опустился на колени и стал искать фляжку. Было уже совершенно темно, и искать приходилось на ощупь, пальцами по асфальту.
      Фляжки не было.
      Я уже было испугался, что Автол нашел фляжку и прихватил ее в качестве улики, но тут шнобелевская посуда обнаружилась под правым задним колесом машины – Автол успел снять свой танк с тормоза, он немножечко сдвинулся и придавил жестянку. Я принялся ее выковыривать, но очень быстро обнаружил, что вещица застряла плотно и извлечь ее нельзя. Я вспотел, как двадцать тысяч негров. Выпрямился, забежал за корму «Хаммера» и попытался джип сдвинуть. Бесполезно, могущества не хватало. Я испугался посильней.
      С другой стороны здания послышался очередной крик. В нечеловечной тональности. Я вздрогнул и решил спрятаться за автомобилем. И тут же наткнулся на нее.
      Девчонка.
      Передо мной стояла девчонка. Новенькая. Я ее не видел, но сразу понял, что это новенькая. От нее пахло шампунем и нашатырем, она стояла, засунув руки в рукава, смотрела в асфальт.
      Я наткнулся на нее, из-под ее куртки вывалилась связка разнокалиберных ключей. Длинные, короткие, всякие.
      Ну да, куртка из толстой красно-черной кожи. Дурацкая, это Шнобель верно сказал. На плече номер «77», на спине надпись «D. Racing», я тогда еще подумал, что вряд ли девчонка занимается гонками на драгстерах...
      Номер «77» и «D. Racing» светились зеленоватым. Волосы неопределенного цвета, какие-то пегие перья.
      Фиолетовые солнцезащитные очки, хотя вроде бы вечер. Очки нацепила. Ночью в очках ходят одни... Лицо...
      Я тупо улыбнулся и сказал:
      – Я это... Тут хожу...
      Со стороны парадного входа провопили еще. Новенькая поглядела в сторону вопля.
      – У меня тут... – пробормотал я. – Застряло, короче...
      Надо было мне удивиться. Надо было мне поинтересоваться, что там случилось. Кто там так орет. Но я лопухнулся. Не знаю почему, но лопухнулся, обычно перед девчонками я крут, а тут чего-то не так...
      Не знаю даже...
      Я сказал:
      – Это не я вообще-то... Я не хотел...
      Новенькая слегка пожала плечами. Ничего. Не красивее Мамайкиной, конечно. Глаз не видно, это плохо.
      И тут я лопухнулся еще больше.
      – Никому не говори, а? – попросил я. – Пожалуйста...
      Новенькая снова пожала плечами.
      – Спасибо! – Я схватил ее за руку, пожал.
      Ладонь у нее была сухая и теплая, и какая-то...
      Не знаю...
      Заглянул я этой зимой в живуголок, а там Верка Халиулина показывала первоклашкам шиншилл. Шиншиллы были похожи на белок и на кроликов одновременно, только серо-голубоватого цвета. Каждый первоклассник мог погладить шиншиллу или даже взять ее на руки. Мне тоже захотелось потрогать шиншиллу, я цапнул ее и почувствовал необыкновенную теплоту и даже какую-то радость. Потом Верка рыкнула, что хватит лапать, шерсть от этого скатывается, и шиншиллу отобрала. Но я еще долго чувствовал тепло, долго.
      Сейчас было то же самое, не знаю...
      – Он такой придурок... – сказал я и разжал ладонь.
      Потом наклонился, поднял ключи и сунул ей в руку.
      Новенькая развернулась и не спеша пошла к воротам. Я снова принялся выдирать фляжку из-под колеса, но фляжка держалась плотно. Тогда я сделал вот что.
      Достал ножик и пропорол-таки шину. Прорезал в ней дыру. Воздух вышел, «Хаммер» просел, фляжка выскочила. Спрятал ее в карман и побежал к забору.
      Правая рука у меня пылала, и уши, кажется, тоже.
      Что за тупость – ходить ночью в очках?

Глава 3 Пески Гондураса

      Было воскресенье, Мамайкина спросила:
      – Лихорадка, значит? Субботний вечер, значит?
      Я поморщился. Сегодня Мамайкина выглядела слишком гламурно. Даже для такой гламурщицы, какой была Мамайкина, она выглядела гламурно. Слишком много розового, через край. Собираясь в гости к приятелю, так гламурно не наряжаются.
      Я сощурился и принялся подозревать.
      В последнее время Мамайкина заглядывалась на Чепряткова, это мне не нравилось. Такой конкурент, как Чепрятков, мне был совсем не нужен, состязаться с Чепрятковым было трудно. Чепрятков был силен, не туп и изящно порочен. Ну его.
      – Значит, вчера с Шнобелем оттопыривались? – Мамайкина повторила свой тупой и незамысловатый вопрос.
      – Чего? – типа не понял я.
      – Вчера весь вечер в «Бериозке» зависали, значит...
      Мамайкина достала из-за спины рюкзачок, который изготовила своими руками из голубого плюшевого мишки. Вспорола ему живот, а в рану вшила замок-«молнию», добрая девочка.
      Из рюкзачка был извлечен водный пистолет (я отметил, что пистолет тоже умудрялся выглядеть гламурно), Мамайкина поболтала пистолетом и принялась стрелять в меня газировкой.
      – Получи, гад, получи! – Мамайкина расстреливала меня – так что через минуту я был перемазан в малиновом сиропе и изрядно огазировлен.
      Хорошо, что заряд в пистолете быстро исчерпался и Мамайкина спрятала оружие обратно в мишку.
      – Повеселились, гадики...
      – Ну... – Я повинно развел руками. – Так, понимаешь, получилось. А откуда ты узнала?
      – Твой друг-дебил Шнобель все раззвонил.
      – Все? – напрягся я.
      Испугался, что Шнобель по обыкновению разболтал о наших вчерашних приключениях своей Лазеровой. А Лазерова передала Мамайкиной. А Мамайкина...
      Хочешь довести что-то до ушей всего Лицея – расскажи по секрету Мамайкиной.
      – Лазерова сказала, что вы весь вечер оттопыривались по полной. Мог бы и меня пригласить, между прочим, я «Бериозку» люблю...
      Я понял, что у Шнобеля все-таки хватило ума промолчать. Не все выложил. В этот раз.
      – Понимаешь, – я сделал заговорщицкое лицо, – тут не все так просто...
      Любопытная Мамайкина хотела было придвинуться ко мне на расстояние шепотовой слышимости, но не получилось – кресла были привинчены.
      – Тут все не так просто, – повторил я. – Я знаю, ты пишешь книгу, тебе это может быть интересно...
      Мамайкина оторопела. О перспективах написания книги она, видимо, пока еще не задумывалась.
      Я продолжал:
      – Понимаешь, Шнобель, он собирается...
      – Бросить Лазерову! – с каким-то болезненным удовольствием сказала Мамайкина.
      – Ну, как сказать...
      – А может, она с другим лазает?!
      Эта идея привела Мамайкину в зверский восторг, мозг снова включился, про книгу она позабыла. Воображение Мамайкиной заработало на шестой передаче, и она принялась лихорадочно и вслух размышлять:
      – Да, Лазерова болтается с другим... Не из нашего Лицея... Из химико-технологического... Он... он... Он негр!
      Я был разочарован. Думал, что Мамайкина умеет выдумывать лучше. Не, так ей книгу не написать.
      – Негр... – смаковала Мамайкина. – Камерунец... камерунский принц! Он весь в перьях и татуировках! И он ее хочет забрать в Африку! А Шнобель вызвал его на дуэль! На пистолетах...
      – На эспадронах, – уточнил я как бы невзначай.
      Я вспомнил вчерашнее поведение Шнобеля и решил ему немножко отомстить.
      – На чем? – заинтересовалась Мамайкина.
      – На эспадронах, – повторил я. – Это такие сабли тупые, на них всегда вызывают, если не до смерти хотят. Только смотри, это большой секрет!
      – Ты же знаешь, я – могила Тамерлана! – заверила Мамайкина.
      – Не сомневаюсь, – серьезно покивал я.
      Любопытство было слабым местом Мамайкиной. А в остальном вообще Мамайкина была ничего, нормальная, я ее любил. В прошлом году заняла второе место на конкурсе «Мисс Лицей», в этом году посещала заочные интернет-курсы по подготовке в институт экономики и бизнеса и собиралась занять на конкурсе первое место. А в будущем вообще собиралась обучаться в Сорбонне на факультете свободных искусств.
      На покорение сердца Мамайкиной у меня ушло три месяца и двенадцать килограммов настоящего, привезенного из Турции, рахат-лукума. Я ничуть не жалел затраченных средств, все затраченные средства окупились сторицей. Я был доволен своим выбором и Мамайкину ценил. Не каждый, далеко не каждый человек в полном расцвете сил может похвастаться финалисткой конкурса «Мисс Лицей» в подругах.
      Конечно, Мамайкина была затратным проектом. Помимо начальных двенадцати килограммов рахат-лукума, на поддержание отношений ежемесячно затрачивалось сумма, сопоставимая с затратами на содержание двух взрослых шиншилл Верки Халиулиной, я специально узнавал. Но эти затраты себя окупали. Вполне окупали. Даже Чепрятков и тот не имел такой подруги.
      Нет, конечно, Шнобель лазил с Лазеровой, а она была на конкурсе № 1, но Лазерова – это совсем не то. Лазерову всерьез никто не воспринимал почему-то.
      А Мамайкину воспринимали.
      Хоть она и была изрядной дурой. Впрочем, блондинка и должна быть дурой, так во всех фильмах показывается и во всех книгах пишется. Когда я глядел на Мамайкину, у меня рождался слоган:
      Любить дуру тяжело, но престижно.
      А теперь, когда она собиралась написать книгу...
      – Понимаешь, – я еще больше снизил градус шепота, – дело в том, что у Шнобеля проблемы...
      – Какие? – жадно спросила Мамайкина.
      – Серьезные, к сожалению, – сокрушенно покачал головой я. – Со здоровьем...
      – Он что, чем-то заразился?! – Мамайкина округлила глаза.
      – Да нет, это не заразно... Это нарушения обмена веществ. Экзема.
      – Экзема?! – ужаснулась Мамайкина.
      – Ну да, экзема. Только ты никому не говори...
      – Ну, конечно! – Мамайкина схватила меня за руку. – Конечно, не скажу, как о таком можно хоть кому-то говорить...
      Я порадовался. И подумал, что уже завтра об шнобелевской экземе будет известно всему Лицею. В то, что Лазерова зажигает с негром и едет замуж в Камерун, никто не поверит – слишком уж дичь, а вот про экзему Шнобеля поверят.
      – Это излечимо, – закрепил я успех, – надо только мазью мазаться специальной. Из древесных лягушек.
      – Да-да, конечно... – заерзала Мамайкина. Мамайкиной не терпелось уйти.
      Секрет жег ее мозг, да, так бы сказал поэт.
      – Ты спешишь?
      – Мы вчера роли распределяли на летний вечер. – Мамайкина кивнула в сторону автомата. – Конечно, еще долго, но лучше раньше, чем потом. Я по этому поводу и зашла...
      – Чего будешь? Кофе? Шоколад? Кофешоколад?
      Мамайкина сурово боролась за стройность форм, и отказалась от всего.
      – Каждый должен прийти в маскарадном костюме. Только в новом, в прошлогодних нельзя. Ты не против прийти в маскарадном костюме?
      – Не против, – согласился я. – Только костюм я сам найду, а то вы какое-нибудь гестапо придумаете, буду как дурак выглядеть...
      – Вот и отлично!
      Пышущая тайной Мамайкина встала и направилась к выходу.
      – Посидела бы еще, – предложил я. – А то забежала на минутку... Я диск купил: ночной Нью-Йорк, Новый Орлеан, попутешествуем...
      – Я вообще забежала только про вечер поговорить. – Мамайкина поморщилась. – А вообще мне историю повторить надо, в понедельник контрольная, а ты же знаешь, я в истории не сильна. Лазерова ко мне должна прийти, вместе учить будем... Так что мне пора.
      – Давай я тебя подвезу, – предложил я вдруг.
      – На своей табуретке? – брезгливо поморщилась Мамайкина. – Нет уж...
      – Это «Хонда», между прочим, – обиделся я, – не табуретка...
      – Табуретка с мотором. Всю прическу на ней растреплю...
      – А зачем тебе прическа? – настороженно спросил я.
      – Глупый вопрос, девочкам такой не задают. Не надейся, на твоей мопедке я не поеду.
      – Я бы тебе шлем дал с подогревом, – вздохнул я. – И куртку немецкого летчика. У ней на спине дырки от пуль...
      – Лучшая куртка для девушки – это автомобиль, – задумчиво изрекла Мамайкина. – Лучший шлем – тоже автомобиль.
      – Я медленно поеду, – сказал я. – Потихонечку, не растрясешь ты свою прическу, не боись.
      Мамайкина скрючила морду.
      – Да... – протянула она. – Да... Слышал, говорят, Чепряткову отец купил настоящий багги. Он всех катает по пляжу...
      Я сломался. Я слаб, а Мамайкина «Вице-Мисс Лицей». Это железобетонный аргумент, человек не может сопротивляться «Мисс Лицей», даже вице. Мы отправились в гараж. По пути Мамайкина рассказывала мне о достоинствах чепрятковского багги, многие на нем катались и отзывались совершенно в восторженных выражениях.
      Я молчал. Вспоминал, куда мать прячет ключи от своей малолитражки. Кажется, в банку с гвоздями. Или под канистры?
      Оказалось, что в банку.
      Я достал ключи, открыл дверцу. Из машины вывалился густой аромат духов и сандалового масла – в последнее время мать стала заядлой фэншуисткой и обнаружила в себе склонность к тотальной гармонизации пространства, в том числе и автомобильного. Правда, меры в гармонизации не знала. Сама мать уже две недели пребывала на турецких курортах, а запах не выветрился.
      Мамайкина брезгливо покривилась.
      – Что-то не так? – спросил я.
      – Поедем лучше на этом. – Мамайкина кивнула в сторону джипа старого. – На такой машинке только домохозяйки ездят.
      – Это мамина машина, – сказал я. – Хорошая, американская. Мать на курорт поехала, машина ждет...
      – Я вижу. Похожа на мыльницу... А это...
      И Мамайкина любовно похлопала по крылу джипа.
      – Настоящее тачило.
      Во, крапива... Старый меня убьет. Протрет в протирочной машине, затем дистиллирует в перегонном кубе.
      – Там надо тормознуху поменять, – робко отбивался я от королевы красоты. – Можем влететь...
      – Понимаю, – кивнула Мамайкина. – Ноги до педалей не достают...
      – Почему это не достают?! – покраснел я. – Достают. В прошлую субботу мы со старым ездили за вениками, так я до самой Отомицы вел...
      – Ну, с папочкой любой может, – усмехнулась Мамайкина.
      – При чем здесь папочка? Я и сам могу.
      – Все так говорят.
      Я думал. Думал, что делать.
      – Холодно все-таки на улице, – поежилась Мамайкина. – Придется такси вызывать...
      В моей голове в секунду пролетели все возможные последствия подобного шага, пролетели и выстроились в наглядную таблицу вероятностей.
      Скандал.
      Большой скандал.
      Лишение карманных денег.
      Лишение карманных денег на месяц.
      Домашний арест.
      Мамайкина достала телефон и принялась перебирать закладки.
      Я быстро думал.
      Мамайкина нашла номер, приложила к уху:
      – Это такси? Мне, пожалуйста, машину...
      – Хорошо, – кивнул я. – Поехали. Только давай поскорее, старый скоро вернется.
      Мамайкина отменила вызов.
      – А у тебя ключи-то хоть есть? – спросила она пренебрежительно.
      Где хранятся джиперные ключи, я знал точно. В банке с болтами.
      – А ты не боишься? – хмыкнула Мамайкина.
      – Чего бояться-то?
      – Ну, как чего? Папка по попке – а-та-та?
      Мамайкина похлопала в ладоши. Коварная женщина, просто Кармен с сигаретной фабрики.
      – Не боюсь, – сурово сказал я. – Все пучкомски.
      Нет, я не был дурачком. И я прекрасно понимал, что Мамайкина разводит меня самым босяцким образом. Как последнего лошагера. Но поделать ничего не мог. Откажись я, и через день весь Лицей будет знать, что я обделался и врезал заднего.
      Испугался, что папка по попке а-та-та.
      Если же я не откажусь, то уже завтра поднимусь на новую ступень уважения, поскольку в классе машиной управлял один лишь Чепрятков. Причем не только управлял, но и даже два раза врезался, один раз в столб, другой раз в тоже в столб. Промелькнула идея – если я тоже влечу в столб и разобью папашкин джип в окрошку, то смогу обойти самого Чепряткова. Чепрятков будет повержен. Поэтому я вздохнул, пикнул сигнализацией, открыл замок и забрался на водительское сиденье.