Верхоглядов Валерий
Участок в 'эфире'
ВАЛЕРИЙ ВЕРХОГЛЯДОВ
УЧАСТОК В "ЭФИРЕ"
Рассказ
Верхоглядов. Валерий Николаевич. Родился в 1946 г. в г. Пудоже. Окончил в 1971; г. историко-филологический факультет Петрозаводского государственного университета им. О. В. Куусинена. По специальности филолог. Работал в редакции газеты "Комсомолец", с 1986 г. - заведующий редакции издательства "Карелия". Автор краеведческих книг "Пряжа" из серии "Города и районы Карелии" (1977), "Как песня родилась" (1978), "Петрозаводск"-написана в соавторстве (1984), ряда статей и очерков, публиковавшихся на страницах журналов "Север", "Пуналиппу", "Рабочая смена", "Человек и природа".
Лауреат премии журналистов Карельской АССР им. К. С. Еремеева 1986 года.
В жанре фантастики выступает впервые.
О потайной тропке мне рассказал Дорофеев.
- Запомни, да другим не показывай.
- Староверская она, что ли? К скитам замшелым выводит? поинтересовался я.
- Не к скитам, а на мой участок. Как узнают о ней кооперативщики, так и начнут шастать взад-вперед. У меня же редиска посажена и укроп.
- А репа?
- Сам ты репа. Слушай, а то заплутаешь. Пойдешь от высоковольтной линии, прямо от опоры, что у дороги стоит. Через полкилометра тропка вправо вильнет и как бы вспять постелется, угла не режь, не сокращай - болотце там, я как-то сунулся, чуть сапоги в трясине не оставил; этот поворот многих с толку сбивает; шагов через тридцать-сорок - скала, как сковородка плоская, тут тропка пропадет, а ты скалу обойди и опять ее найдешь; дальше на всех развилках бери влево, ручей по бревнышку перейдешь, вскоре и другой увидишь, там запруда из дикого камня - купальня моя; от нее все вверх; как на горку поднимешься, тут и мой огород, а к своему сам отвилку топчи. Месяц назад я вступил в садово-огородное или, как называет Дорофеев, "плодово-ягодное" товарищество "Эфир". Такое звучное имя оно получило потому, что костяк кооператива образовали работники телевидения.
- Мужиков в правление выбрал" ушлых,- Дорофеев хитро улыбается и добавляет значительно:- Дееспособных. Три места они осмотрели, пока на этом не остановились. Документ выправили па сто участков. После носы посчитали, оказалось всего пятьдесят с небольшим - и добровольцев уродоваться на корчевке в выходные больше нет. Стали принимать нужных людей -их улица, третья по левую руку, так и называется неприличным словом. А уж напоследок брали всех, кто пожелает,- вот и ты здесь появился.
- А вы как же?
- Мой случай особый... Моя двоюродная сестра с председателем на мальчишнике рядом сидела.
- В усах, что ли, для конспирации?
- Зачем? Телефон на той квартире был. Понял? Через два часа мальчишник обычным днем рождения стал. Короче -свои шесть соток я сам выбирал, а не по жребию тащил.
Мы с Дорофеевым живем па одной улице. Наши участки разделяет дорога. У него растут сосны -готовый стройматериал, у меня - осинки, рябинки, одна елка да девять берез. У Дорофеева хозяйство: стол, скамья сколочены, определено штатное место для костра. Он мужик основательный, сам деревья валит, жена окаривает, вместе в штабеля складывают. Я хожу к ним пить чай и обсуждать дела кооператива.
А самый ближайший сосед у меня Генка - Геннадии Константинович Полозов, молодой редактор отдела промышленного и гражданского строительства па студии телевидения. Мы с ним выросли в одном дворе, и это с его помощью я вошел в "Эфир". Несмотря на громкий титул, Генка до нынешнего года топора в руках не держал. Деревья он валит что называется с вопросом - куда упадет? Так что от этой работы я его вскоре отстранил, теперь па обоих участках лесоповал веду сам. А Генка ладит времянку -нашел шесть берез, выросших почти ровным кругом, и приколачивает к живым деревьям тонкомер, щели мохом конопатит. Получается неказисто, зато оригинально.
...Пять дней не выезжал я на участок - былв командировке. Даже соскучился по исконно мужской работе: рубить, корчевать, копать, приколачивать, катить круглое, тащить плоское. Прилетев ранним утром в воскресенье, из аэропорта позвонил Генке. Ответила его жена Ира.
- "Где он, где он?" Откуда я знаю? Вчера после передачи прибежал домой, сунул в рюкзак одеяло, батон, кочан капусты и.сказал, чтобы к ночи не ждали, крышу oн, видите ли, на своей будке решил доделать. Обманывает, наверное, небось подружку завел. Ну скажи, зачем ему капуста? Он же, кроме яичницы, ничего приготовить не может.
- Разрешите, товарищ полковник, об этом все узнать до тонкости и доложить вам лично.
- Я не полковник, а врач-педиатр и несчастнейшая из женщин.
Через час с вещевым мешком за плечами я садился в пригородный поезд. На разъезде Хвойный вышло пять человек с ракетками, емкими сумками, набитыми снедью.
"Дачники,- ругнул я их в душе,- всю картину трудового энтузиазма в товариществе портят".
Напрямик через рощицу первым выскочил к высоковольтной линии, оглядевшись - никого нет?-шмыгнул в кусты и сразу же увидел тропу.
"Эпоха великих географических открытий еще не завершилась. Вот собьюсь с пути и неожиданно найду большое светлое озеро, не указанное на картах. А что? В журналах писали, па Алтае обнаружен новый водопад. И где? В заповеднике. На него туристы наткнулись. Потом ученые снарядили специальную экспедицию, убедились - действительно, водопад. Самый большой в этих краях".
Размечтавшись, я чуть было не проскочил коварный поворот. Раздвинул ивняк - где тут болотце? Из-под мясистого листа вахты вылезла лягушка, посмотрела на меня умными блестящими глазами.
- Здорово, царевна. Извини, что с пустыми руками.
Как только сделаю лук, сразу стрелу к тебе пущу.
Побежал дальше. Вот и скала - все сходится. Вскоре я уже был на своем участке. Сумрачный Генка возился у сложенного из дикого камня очага. "Там леший на завалинке к зиме латает валенки, на осень глядя, сушит белену, и, упиваясь ливнями, там голосами дивными русалки нарушают тишину!"-орал транзистор.
- Как отдыхается?-спросил я.
- Плохо. Комары заели. Да такие злющие, все тело горит, словно меня гвоздями истыкали.
"Странно",- подумал я.
Участки располагались на горушке, и раньше комары да мошки нас не беспокоили. Обычно я ночевал просто под пленочным навесом и отменно высыпался.
- Не грусти. Знакомые ленинградцы рассказывали, у них в квартирах эта нечисть завелась, над кроватями пологи натягивают.
- Ага. И обедают в накомарниках.
Генка засыпал в котелок заварку и стал сервировать лежащие на земле бревна - стола у нас не было.
Вблизи будка-времянка выглядела убого. У двух березок вершины были срублены, четыре стояли еще в листве. Длинные жерди, прикрытые лапником, образовали крышу. Ветер шевелил кроны деревьев, и сооружение постоянно поскрипывало, потрескивало.
- Не страшно в ней спать?
Генка быстро взглянул на меня, отвернулся.
- Страшно. Я ведь и не спал почти, так, подремал немного, потом костер палил. Сон какой-то странный привиделся. Все казалось, что упаду, ударюсь головой о камни. Открою глаза - ночь, березы шумят; закрою - опять качаюсь и вот-вот рухну. Часа в четыре не выдержал-развел костер. Как рассвело, к роднику сходил.
- Это куда же?
- Ты мимо него проходил. Тот ручей, через который переброшено толстое бревно, берет начало из ламбы, в нем вода тиной отдает, а следующий чистый, его родник питает.
- Дорофеев тропу показал?
- Нет, сам нашел, нечаянно на нее наткнулся. Да я дальше ручья не ходил.
- Она сокращает путь до станции почти вдвое. Я тебе расскажу, как пройти.
- Так вот почему ты из леса вышел, а я подумал, что ягодные места высматривал.
Чай заварился на удивление душисто. Мы выпили по кружке. Сразу стало легко, звонко, чисто. Голубело высокое небо, зеленела листва, яркая, как в книжке для малышей. В прямизне мачтовых стволов чудился океанский простор. Перекликались снующие в кронах птахи. Только наша изрядно оплешивевшая опушка портила эту красоту. Особенно неприятно было смотреть на большую ель, в корнях которой чья-то непробужденная душа жгла костер.
- Я думаю, Генка, что беззащитность деревьев предполагает совестливое к ним отношение. Послушай, да что с тобой?-Генка сидел бледный, напряженно-притихший.
- Что-то неважно себя чувствую. Ломит всего, простыл наверное. Поеду я, пожалуй, домой. Отлежусь. Ты не собираешься? Сегодня дождь будет. Сильный.
- По радио передали?
- Что они могут сказать? "Местами осадки". А гроза надвигается. Она еще далеко. Но обязательно придет, исхлещет, землю из-под ног выроет.
Он бубнил монотонно, бесцветно, как по книге читал.
- Это у тебя, наверное, от недосыпа. Поезжай-ка, действительно, в город. Может, проводить до станции?
- Не нужно. Дойду.
Он вяло собрался, вскинул рюкзак за спину, долго искал вторую лямку, я помог.
- Позвони, когда вернешься. Что-то голова у меня сегодня тяжелая.
Гена ушел. Я прибрал на бревнышках, закурил и стал прикидывать объем работы на день.
Хорошо было бы проредить осинник, вольно выросший под горкой. Но не просили мои руки топора. Посмеиваясь над собой, решил - переквалифицируюсь в санитары леса. Отнес па обочину дороги все вывернутые пни, поджег их, с граблями прошелся по склону, собирая обрублепные ветки, обломки сухих сучков, бумажки, веревочки, щепки. Когда наши владения стали похожи на уголок образцового парка, сел перекусить.
- Я-то думаю, что это у вас тихо? А он этику-эстетику наводит.
Через дорогу шел Дорофеев.
- Присаживайся, Николай Степанович, чай будем пить.
- Только что отчаялся. Разве что кружечку за компанию.
Дорофеев похекивая и покряхтывая присел.
- Спину досадил,- пояснил он.- Говорил этому обормоту, сыну своему, давай еще кого-нибудь на помощь позовем, а он: "Поднимем, батя". Вот и подняли.
- Что?
- Да бревно же. Помнишь, ель у меня стояла посреди участка? Спилили. Теперь придется тракториста нанимать, не могу пень вытащить. Хороший чай. Откуда воду берешь?
- Генка принес. Родник он нашел. Как раз та тропа, которую вы показали, и пересекает ручеек.
- Следопыт. Я тоже нынче утром туда сходил. Раньше-то лепился. Далеко. Говорят, самая вкусная вода в округе. Остальные ручьи болотом пахнут. Генка-то где?
- Заболел.
- Вот и я что-то тоже сегодня не в форме. Спина не гнется, на душе муторно. Брожу между штабелями бревен, как сирота. Война вспоминается. Товарищи.
- Степаныч, я что, здесь раньше лесопункт был? Уж очень лес ровный, словно все деревья в одно время поднялись.
- Так, так. Гонный лес. Вырублено было все. Потом молодняк пророс, стали деревца друг друга тенить. Вот и вымахали - длинные да тонкие. Когда-то здесь сосен было-море. Рассказывают, лесопункт в передовых ходил. Да только не долгой его слава была. Как свели бор, остатки которого мы добираем, стали рабочие увольняться. Известно, варяги по найму, урвали шальной рубль - и по домам. Да в здешних краях еще чище случай был. Видел у станции грузовик на полянке? Ничей он.
- Как так?
- Лет пять назад приехала сюда бригада шабашников. Подрядились эти мужики просеку под высоковольтную линию рубить. Говорят, денег нам за работу не надо, а разрешите тот лес, который срежем, в наш колхоз отвезти. Ладно, местное начальство согласилось. Двенадцать километров тянули трассу, а как дошли до нашей станции, все бросили - котлопункт, бытовку, машину, на которой лесорубов возили, да только их и видели. Даже лес, ради которого работали, не весь загрузили. А машина та на ходу. Аккумулятор только кто-то снял. Тебе не нужен грузовик? А то возьми.
Постанывая, Дорофеев встал.
- Тракторист сейчас должен подойти. Надо ему показать, как да что.
Я еще посидел немного у хиреющего костерка. Клонило в сон. Сами собой закрывались глаза. Руки были словно водой налиты - не поднять. "Прав Генка - дождь будет". Заставил себя убрать продукты, посуду, инструмент, натянул на крышу времянки полиэтилен, который привез из дому. "Вот он - прогресс. Нансену с товарищем, чтобы накрыть хижину, пришлось с риском для жизни из-за шкур моржей бить". Топчан у Генки был сколочен из осиновых плах. Переложил слежавшийся лапник, лег, мысли об угасшем лесопункте, артели "журавлей", брошенной машине смутно шевелились, как большие рыбины в глубине...
Проснулся я от крика. "Что случилось? Где я?
А, в будке. Кто кричал?" Распахнул скрипучую дверь. В лицо ударил солнечный свет. Сверкал после дождя лес. Я спал часа два. Да спал ли? Словно наяву видел, как до темно-лилового загустела синь неба и со скоростью курьерского промчался ливень, неистовый, словно лось в осенний гоп.
- Что же ты делаешь?!-раздалось где-то рядом.
Я бросился через дорогу. Посреди участка Дорофеева стоял бульдозер. В его кабине прятался напуганный тракторист. Около тяжелой машины - грязный, взбешенный, справедливый - метался Степаныч, пинал литые траки, блестящий нож отвала.
- Я тебя просил пень сковырнуть. А ты дерн снимаешь. По живому режешь. Пошел прочь!
Он еще раз пнул гусеницу и, уставший, сел прямо на землю.
Взревывая и обидчиво пыхая, трактор попятился с участка.
- Дай закурить,- сердито сказал Дорофеев.- Вот ведь паразит какой! Как начал лужайку утюжить, у меня аж сердце оборвалось. Словно кожу он у меня со спины содрал.
Отсыпав Дорофееву папирос, я отправился к своим бревнышкам - посидеть, подумать.
Странно все это было. Степаныч, который не моргнув глазом спилил деревья на участке и перекопал половину его под огород, вдруг пожалел траву. Что случилось?
Ведь он и корчевку пней затеял для того, чтобы грядки дальше протянуть. А тут еще мой полусон-полуявь. Лежа в избушке па топчане, я чувствовал себя как... дерево, как дерево перед грозой. Да, как вот эти березы. И судя по всему, то же самое, но раньше и острее пришло к Генке. Что-то он бормотал о ливне, который землю из-под ног выроет. А перед этим жаловался, мол, тело все истыкано. Стоя рядом с деревьями, в которые сам же заколотил гвозди. Что произошло? Чья воля заставила и Генку, и Степаныча жить горестями и болью леса? "Кожу он мне содрал..." И в то же время тракторист хладнокровно взрезывает пласт дернины, рвет всей мощью дизеля нежную дресву корней. Я сам неделю назад прошел с топором наш склон. Ведь не дрогнула рука, когда валил трепетавший молодняк. А сегодня рубить не хочется. Чем сегодняшний день отличается от предыдущих? Я вспоминал. Потайная тропка, царевна-лягушка под листом вахты, сладкая ключевая вода. Вода...
Мы все, кроме тракториста, пили эту воду.
В котелке оставался стылый чай. Неторопливо, прислушиваясь к себе, сделал несколько глотков. Ничего не произошло. Me стал более близким шум листвы, не придвинулся небосвод, не закричали прижатые ногой стебельки черники. Осторожно, как лекарство, я допил котелок. "Значит, не в воде дело?" Прилетел крапивник, сам с сосновую шишку, хвост задорным торчком. Весело заверещал и нырнул под кучу хвороста. Нет, мне не стал более понятным его язык, хотя птаха, прилетавшая каждый раз, когда я садился отдыхать, была мне симпатична.
"Эксперимент должен быть чистым, - я взял топор, - и доведен до конца". В один удар, превозмогая себя, срубил тонкую березку. Словно лопнувший трос хлестнул по ногам. От боли закрыло дыхание, и кровь густая, горячая- ударила в голову, плечи, грудь. Отдышавшись, закатал штанину - кожа на ноге была чистой, закатал другую- ни ссадины, ни пятнышка синяка. "Все-таки вода".
Ночь я провел спокойно. Ничего не снилось, не тревожило. Встал около четырех. Уже рассвело. Начиналась рабочая неделя. К шести мне нужно было успеть на поезд. Позавтракал всухомятку и зашагал по тропе. Миновал первый ручей, минуты через три подошел ко второму и повернул вверх по его течению. Около залома ручей пропал. Я перелез через поваленные ветром стволы источника не было. Нога по косточку тонула в зеленом мягком мхе. Никелевой полоской мелькнула впереди вода.
"Ну и ловок же ты, приятель. Пробил себе подземный коридор". Свитая из тугих струй блестящая дорожка привела к сосне-великану. Ручей вытекал из-под ее корней.
"Так вот где его исток. Высокая деревина. Небось помнит даже черносошных мужиков, что бежали от повинностей царя-плотника".
Начерпал во флягу и в термос холодной воды - продолжу опыты дома.
По слабо набитой тропе шел я к станции. Мысли были плавны, связны, как бег того ручья. Это, конечно, родник. Омывая корни патриарха леса, он каким-то образом вбирает в себя часть памяти дерева. А сосна помнит многое, очень многое. Существует гипотеза, утверждающая, что растения не только все чувствуют, но даже способны узнавать тех, кто когда-то причинил им страдания. Можно представить, сколько горькой мудрости накопила эта сосна, которая пережила и черные палы расчищаемых огнем северных пашен, и стоны падающих под топором товарищей, и жгучие трассы автоматных очередей, и визг бензопил. И эти горькие знания напитали ручей. Наверное, есть и еще подооные деревья, может, есть и такие же ручьи. Выпил пригоршню захотелось послушать лес, попять его, выпил вторую - и не хочется заниматься рубкой, а после третьей или пятой каждая былинка, каждый лист станут продолжением твоих рук, ног, губ.
Мне уже виделись светлые корпуса санатория, где врачуют разные душевные изъяны, добрые лица врачейлесников, а вокруг - бескрайняя зелень.
В будущий выходной обязательно смастерю небольшой берестяной ковшичек, повешу его на куст и шепну двум-трем коллегам по кооперативу о тропке к прозрачному ручью.
Когда-то Циолковский мечтал о дальних перелетах в космосе, долговременных станциях - поселениях в эфире. У каждого из моих сотоварищей уже есть в "Эфире" свой участок. Удивительное совпадение. Удивительное, по закономерное: будем учиться жить на земле.
