Останется с тобою навсегда

      - Капитан, рискнем?
      - Ворвусь на Батину, а что дальше? Без пехоты мы нуль без палочки...
      - Будет пехота!
      * * *
      Генерал материл меня без зазрения совести, кричал:
      - Мальчишка! Я лишь в девятьсот двадцать седьмом году, пятнадцать лет верой и правдой служа народу, удостоился полковничьего звания! А тут на тебе - пекут вас как блины! Не получишь мою пехоту, нет и нет!
      - Именем Военного совета, требую стрелковый батальон, - настаивал я, зная, что и сам генерал отлично понимал: другого выхода нет, потому и не может сдержать себя, на мне отыгрывается.
      - А шиша не хочешь? - Казаков с силой швырнул на стол финку, которую держал в руке.
      Капитан Алмазов, словно статуя - гвардейского роста, плечистый, - сжав губы, смотрел на нас. Я спросил у него:
      - Вы на какой машине пойдете?
      - На четвертой.
      - И я с вами.
      - Красуешься, сукин сын! Вон из землянки!
      Мы ждали. Я знал: генерал связывается с командующим и требует отмены решения. Только напрасно.
      Прошло десять минут.
      - Ждите меня здесь. - Я пошел в генеральскую землянку.
      Казаков, опустив голову, не глядя, сказал:
      - Бери хоть всю дивизию...
      - Нужны две полные роты, взвод автоматчиков, одна иптаповская батарея.
      - Какого черта торчите перед глазами? Идите, идите!..
      * * *
      Марш начался в два часа тридцать минут. Никогда не пойму, как можно было пройти по узкой дамбе этим мощным орудиям на собственном ходу и на большой скорости. Я находился в состоянии человека, летящего в пропасть и не знающего, что: его там ждет: спасительная вода или хаос вулканических пооод...
      Потерял счет времени. Казалось, шли мы целую вечность, только потом узнал, что одолели дамбу за какие-нибудь девятнадцать - двадцать минут. Алмазов орал, ругался. Самоходка то качалась из стороны в сторону, то прыгала по-козлиному.
      - Ур-ра! Вперед, ур-ра!!!
      Я увидел угол кирпичного здания, потом промелькнула маятником качающаяся доска с надписью: "Batiсa". Самоходка подняла передок. Куда-то проваливаясь, я ударился обо что-то, и весь грохот боя как ножом срезали...
      ...Качается низко над головой полуовальная крыша с горящей лампочкой посередине. Я лежу на носилках, рядом усталый, небритый мужчина в белом халате и шинели, накинутой на плечи. Подремывает.
      - Где я?
      Фельдшер шевелит губами, глядя на меня.
      - Громче!
      Он широко раскрывает рот, наклоняется ко мне, но я ничего не слышу ни его голоса, ни шума мотора, хотя понимаю, что меня куда-то везут и санитарную машину подбрасывает на ухабах.
      - Напишите!
      Фельдшер закивал головой, из планшета вытащил блокнот, быстро что-то написал карандашом, подал мне. "Вы легко ранены и контужены".
      - Станцию взяли? Где наши, на высоте?
      Отрицательно покачал головой, но руками изобразил обхват, а потом все перечеркнул пальцем.
      - Хана фрицам! - понял я по движению его губ. Он приложил палец к ним, как делают матери, укладывая спать малышей, требуя молчания и тишины.
      40
      Занесенный снегом фольварк из красного кирпича, с башней, возвышающейся над сосновым бором, удобно стоял на краю плато, глядя окнами на простор Печского угольного бассейна с терриконами, меж которыми застоялась дымная пелена, не пробиваемая слабеньким зимним солнцем. Ветер с той стороны приносил сырой угарный дух. От налета угольной пыли тускнело оконное стекло в моей роскошной, с рогатым светильником и охотничьими трофеями на стенах палате. Словно наступали сумерки. К счастью, чаще набрасывались северо-восточные ветры, приносившие яркость дню, прохладу звездным ночам.
      Я жил в тишине и ее боялся. Со страшной медлительностью тащилось время. Засунув руки в карманы шинели, до бровей напялив ушанку, сидел, уединившись, под башенными часами - там было нечто похожее на нишу. Глядел на дали, зачастую ни о чем не думая, никого не вспоминая. Из сомнамбулического состояния выходил лишь тогда, когда распахивались ворота армейского госпиталя и на площадке у парадного входа останавливались санитарные машины.
      Выносили раненых. Я ничего не слышал, но всем своим существом хотел понять, что происходит на переднем крае.
      Поступали, как правило, с осколочными ранениями, - значит, фронт не двигался, но жил активно и артиллерийская дуэль не смолкала.
      В тишине ушел в небытие декабрь, наступил новый год, сорок пятый. Мы встречали его с елкой в большом парадном зале. Я, со всеми вместе осушив бокал трофейной шипучки, забился в уголок и смотрел, как веселилась молодежь. Сестры-красавицы и выздоравливающие кружились в вальсе под аккордеон.
      Незаметно ушел в палату, пробовал читать. Не читалось. Думал о том, где сейчас мои близкие, друзья, боевые товарищи. Вошел капитан, лечащий врач, с двумя полными бокалами. Подал мне записку: "С Новым годом, товарищ полковник. Мой подарок: вы будете слышать! Медленно, но верно слух возвратится к вам - таково заключение фронтового профессора-ларинголога. Поздравляю".
      Утром солдат на мотоцикле доставил мне пакет и посылку. Военный совет поздравлял с Новым годом. В посылке - коньяк, папиросы, носовые платки и... шпоры. Улыбнулся - это от генерала Валовнча.
      Шел последний день января. Проснулся, как обычно, в семь утра, побрился, умылся. Вышел из палаты и... замер: издалека, очень издалека, будто сквозь ватные тампоны, пробивались удары набата: бом, бом... Сердце запрыгало. Приставил ладони к ушам, стало громче: бом! бом! бом!
      - Капитан! Капитан! - Я в три прыжка одолел лестницу, ведущую на второй этаж. - Капитан! Я слышу! Слышу, я слышу... Товарищи, я слышу!..
      Раненые, окружив меня, улыбались. Я обнимал всех... Слух исподволь возвращался. Часами из расстроенного фортепиано я выколачивал звуки. От зимнего низкого солнца пылали окна фольварка, мороз накрепко сковал землю, на соснах лихо разгуливали белки. На макушке дерева каркала ворона.
      - Громче, проклятая!
      Я упивался музыкой человеческого голоса, приставал к раненым, просил, требовал рассказать что-нибудь о себе.
      В конце февраля госпиталь начал свертываться. Многих уже эвакуировали в глубокий фронтовой тыл. Я пошел к врачу:
      - Когда выпишете, доктор?
      - Выдержка, выдержка, Константин Николаевич.
      - Вы готовитесь к эвакуации. Куда?
      Он махнул рукой на запад.
      Эвакуация продолжалась. Утром подошла машина, из нее выпрыгнула женщина... Хочу окликнуть ее, а голоса от волнения нет. Скатываюсь вниз и застываю у парадной двери.
      - Галина!
      Она бросила узел в машину, обернулась:
      - Я!
      Незнакомая женщина удивленно смотрела на меня.
      - Простите...
      Ее глаза блеснули из-под спутанных волос.
      - Я же Галина. Вы меня звали?
      - Простите, обознался...
      Не спеша поднялся на свою верхотуру под башенными часами, сел, закурил... Домик на окраине, за некрашеным забором; комната с печуркой, теплые глаза Галины... И ночь с лунным отблеском ее голубого тела. И стремительно рвущаяся куда-то река, и обваливающиеся берега... Я казню себя, казню за тот час, за то мгновенье, когда повстречал в румынском городке на Дунае бидарку с женщиной в кудряшках...
      На другой день в госпиталь приехал генерал Валович.
      - Молчите, я вас буду изучать! - сказал излишне громко.
      - И вы испытываете мой слух?
      - А почему бы нет? Что такой худой? Несолидно!..
      - Увезете с собой?
      - Не больно хотят врачи из своих рук выпускать...
      - Уговорите их, пожалуйста!
      41
      За нами остались угольные курганы; потекли долины с виноградниками, садами, поближе к дороге развороченными бомбовыми ударами, растоптанными танками.
      За городом Капошвар стала остро ощутимой близость фронта. Там шла усиленная артиллерийская дуэль, в небе за слоем туч каруселили самолеты. Чем ближе к переднему краю, тем больше разбитой техники - нашей и немецкой. Впервые увидел с разломанной пушкой - ствол врылся в землю - танк "королевский тигр". Ну и махина!
      - Рванули, товарищ генерал!..
      - Верно! Но противник сильно огрызался, местами перехватывал инициативу. И все же не тут он прошляпил, а ранее, на высоте двести пятой. Передержал себя, спалил десятки тысяч отборных солдат. И нам, конечно, досталось - немало потеряли...
      - Когда высота пала?
      - На третьи сутки после Батины. Расплата была у них тяжелая - Гитлеру пришлось двинуть против нас стратегические резервы. Тогда они и сдержали наш натиск на нефтяной район Надьканижа. Сейчас линия фронта нашей армии: озеро Балатон - Марцали - Надьбайом - Барч... Идут активные бои без особого успеха для нас и для противника. Но события назревают...
      - А как в районе Будапешта?
      - Положение еще сложнее.
      Прием у командующего продолжался не более двух минут.
      - С возвращением в строй, полковник. Завтра у генерала Чернышева примешь под командование гвардейский полк. Сейчас - два часа на отдых. А потом - в дорогу!
      * * *
      На командном пункте маршала Ф. И. Толбухина собрался генералитет 3-го Украинского фронта.
      Во вместительном зале с занавешенными окнами находились командующие и начальники штабов армий, члены Военных советов, командующий Дунайской военной флотилией, командующие союзными войсками - югославскими, болгарскими - и мы, группа старших офицеров. Вошел маршал, голоса в зале стихли. Минут за десять до всеобщего сбора я неожиданно столкнулся в коридоре с Толбухиным лицом к лицу. "Здравия желаю, товарищ маршал!" Он улыбнулся: "Спасибо, полковник. И тебе, как вижу, не мешает поднакопить здоровья..."
      Толбухин сказал:
      - Усаживайтесь, товарищи. - И сам грузно опустился на стул. - Прошу, генерал, - обратился он к начальнику штаба фронта генералу Иванову, стоявшему у оперативной карты.
      На карте три жирные синие стрелы - с северо-запада, запада, юго-запада, стремительно сближаясь, сходились за Дунаем приблизительно в районе венгерского города Байя.
      Иванов взял указку:
      - В феврале наш фронт вел трудные наступательно-оборонительные бои. Главная тяжесть пала на плечи частей и соединений, сдерживающих натиск шестой армии и шестой танковой армии СС в районах озер Балатон - Веленце. Оперативный план противника по освобождению окруженной группировки в Будапеште нами сорван. Мы, выполняя приказ Ставки Верховного Командования, готовились к наступлению с задачей в ближайшие недели окончательно освободить занятые территории Венгрии, выгнать немецкие войска из Восточной Австрии, взять Вену и сосредоточить свои силы в направлении Южной Германии. Верховная Ставка поставила нас в известность, что Гитлер наметил стратегический контрудар. У противника цель: сильным ударом с трех направлений расчленить наш фронт, уничтожить главные силы, а тылы отбросить за Дунай. По данным всех видов разведок, противник нацелил на нас тридцать одну дивизию, в том числе одиннадцать танковых. Помимо того, у него в резерве многочисленные части, моторизованные бригады и бригады штурмовых орудий. Соотношение сил на главном направлении Балатон - Веленце: у противника превосходство по пехоте более чем в два раза, по танкам и самоходным артиллерийским установкам - более семи раз, по артиллерии - в два раза. По уточненным данным, немецкое контрнаступление назначено на шестое марта. - Иванов положил указку.
      - Благодарю, генерал, - Толбухин встал. - У Гитлера весьма дальний расчет: обезопасить нефтяные районы и заставить нашу Ставку оттянуть с берлинского направления армии на юг и тем самым спасти свою столицу. Сообщаю доверительно: Ставка последнее решение оставляет за Военными советами наших фронтов, резервирует право отхода с активными, изматывающими врага боями... - Толбухин замолчал, как бы желая убедиться, достаточно ли тихо в зале, чтобы каждый мог услышать то, что он скажет дальше: Резервирует право отхода... за Дунай!
      Зал приглушенно охнул, а потом будто перестал дышать... Как за Дунай? А жертвы на плацдармах, на штурме высоты, прорыв?
      - Военный совет фронта, - продолжал маршал, - примет окончательное решение после того, как выслушает командующих армиями, командующего флотилией, командующих югославской и болгарской армиями. Остаются здесь командующие, члены Военных советов, начальники штабов армий. Остальных товарищей прошу покинуть зал.
      Мы вышли ошеломленные. Разошлись кто куда. Было так тихо, будто я снова оглох. С острой болью вспомнил ночь, когда с капитаном Алмазовым сидел спина к спине под дамбой...
      - Здравия желаю, товарищ полковник!
      Передо мной стоял молоденький младший лейтенант с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Улыбался.
      - Здравствуй, но не припомню, где мы виделись...
      - Бывший сержант Баженов из запасного полка.
      - Наш запевала! - Я обнял его. - Рад, очень! Расскажи о себе.
      - Под Бендерами боевое крещение получил. А на Апатинском плацдарме осколок половину почки выдрал. Три месяца в госпитале, ограниченно годен. Теперь в конном взводе при командующем фронтом.
      - Наших встречал?
      - Мало кого. В наш полк под Заечаром прибыл начальником штаба майор Сапрыгин. Он же был подполковником...
      - Всякое случается!
      - Возьмите меня с собой, товарищ полковник!
      - Хочешь, чтобы я вступил в конфликт с самим маршалом? Не такой я отчаянный... Ну, до свидания, запевала. Дожить тебе до тишины!
      - И вам, и вам!..
      Машина шла на большой скорости. Валович сидел рядом с водителем и ни разу не повернулся к нам. У полевого НП армии она остановилась. Валович выпрыгнул из нее, за ним адъютант. Генерал приказал водителю:
      - Полковника доставить на командный пункт генерала Чернышева.
      Командир гвардейской дивизии генерал Чернышев - мужчина крепкого сложения, широкоплеч, пшеничного цвета усы пожелтели от табачного дыма. Он уделил мне минимум внимания - спешил.
      - Здравствуйте, полковник. - Рука железной хваткой сжала мою ладонь. С немецкими танками сражались?
      - Нет, товарищ генерал.
      Нахмурился. Тень разочарования скользнула по крупному загорелому лицу.
      - Офицеры полка грамотные, танки, даже грозные "королевские тигры", им не в диковинку. Идите в полк, в шесть ноль-ноль с докладом ко мне.
      В полк добрался в десять часов вечера. Тщательно одетый, подтянутый подполковник в пенсне представился:
      - Александр Александрович Алексин, начальник штаба. С прибытием, товарищ полковник. Разрешите ввести в обстановку? - Подошли к столику, где была развернута оперативная карта. - Мы окапываемся там, где нас остановил противник. Нашу самостоятельность в решении оперативных задач обеспечивают приданные средства: танковый полк, глубоко эшелонированный иптаповский полк, два дивизиона гаубиц. Кроме того, при штабе постоянно находится оперативный офицер с непосредственной связью с аэродромом.
      Глаза мои, привыкшие читать карту, не могли не заметить, что на ней слабо отражены данные о противнике. Лишь обозначены линия его обороны, несколько артиллерийских позиций и западнее переднего края, с вопросительным знаком - танковая колонна.
      - Да, - опередил меня Алексин, - скудно, скудно... И разведка боем "языка" не дала. К сожалению, наши наблюдательные пункты находятся на невыгодных точках - без достаточно широкого обзора. Так что сведения о противнике - сами видите...
      - Александр Александрович, а здесь? - Кончиком карандаша я показал на отметку: населенный пункт с церковью. - Эта богомольня существует?
      - Пока цела.
      - А если на колокольню - НП полка?
      Алексин промолчал, смущенно потер рукой до глянцевого блеска выбритый подбородок.
      - Ну, пока снимаем с повестки дня этот вопрос... А сейчас прошу показать полк.
      - С удовольствием!
      Ночь темная, тихая, сырая. Пахнет болотом. В небе изредка вспыхивают ракеты, и холмы, где находится противник, озаряются неживым светом. Мы идем вдоль нашей обороны с севера на юг. Окопы и ходы сообщения между ними - в полный рост, сверху прикрыты виноградной лозой и присыпаны землей. По дну траншеи, где скапливалась вода, уложены дощатые мостики... Полк работает.
      Луч карманного фонарика начштаба выхватывает из темноты лица офицеров, рапортующих мне, солдат и сержантов, укрепляющих огневые точки. Светловолосые и темноволосые, стриженные под машинку, в белых подворотничках, в зеленых стеганках с поблескивающими гвардейскими знаками, орденами и медалями - хоть сейчас на полковой смотр.
      - Прямо-таки молодец к молодцу, ничего не скажешь!
      - Гвардейский почерк. - Алексин остановился, предупредил: - Сейчас повернем направо и будем на НП полка.
      На НП я сажусь к стереотрубе и наблюдаю за холмами, вытянувшимися с севера на юг. Постепенно глаза привыкают к темноте, начинаю различать редкий кустарник на скатах, за которым, вероятно, расположена первая линия обороны противника. На южном фланге холм срезан. Оттуда доносятся звуки там что-то ритмично ухает.
      - Александр Александрович, прикажите осветить южный фланг серией ракет.
      В свете навесных ракет я замечаю странные деревья - они, как пьяные, наклонены в разные стороны.
      - Посмотрите-ка. - Торопливо уступаю свое место начальнику штаба.
      - Деревья! Их здесь утром не было. Вероятнее всего, они маскируют проходы для танков. Судя по всему, придется наш танковый полк перебросить на этот фланг.
      - Подумаем, Александр Александрович...
      Моя землянка - под шестью накатами, просторная, обшитая досками изнутри. Сижу на раскладной трофейной койке, под ногами коврик. Вошел сержант со стаканом чая, накрытым белой салфеткой. Чай с лимоном. Все здесь прекрасно, а я почему-то чувствую себя одиноким. До боли сжалось сердце: Клименко, Касим...
      Ашота бы сейчас сюда! Рубанул бы он своей единственной рукой: "Ва! Колокольня! Обзор, широта!" Танковый полк на левый фланг? Наступающую армаду одним полком не остановишь. Главное - противотанковая оборона. Я срочно вызвал командира истребительного противотанкового полка.
      На пороге землянки появился небольшого роста офицер, с головы до ног укутанный в плащ-палатку. Когда он откинул капюшон, я бросился к нему:
      - Горбань! Горбань, черт тебя побери! - Обнял его, усадил на трофейную койку. - Дай-ка поглядеть на тебя.
      А он, как и прежде, пробурчав что-то невнятное, выжидающе уставился на меня.
      - Что ж, встреча состоялась, переходим к делу. Пойдем к столу, посмотрим оборону полка. Вот здесь, на южном фланге, немцы готовят проходы для танков и маскируют их. Возможно, это дезинформация. Противник может ударить с севера по соседу, а потом и по нас. Как ты думаешь?
      Он молча пожал плечами.
      - Правильно - мы незрячие. А тут, в Местегне, церковь с колокольней метров в сорок высоты.
      Горбань, на лице которого появилось оживление, выхватил из планшета карту, быстро перечеркнул свой НП, обведенный красным карандашом, и ткнул пальцем на отметку Местегне.
      - Отлично, мы всегда без слов понимали друг друга. Полезем на колокольню?
      Вошли в церковь - нас окутало пороховой гарью. Даже в темноте заметны пробоины в западной стене. На колокольню вела крутая деревянная лестница с выбитыми местами ступеньками, приходилось подтягиваться на руках. Задыхаясь, взобрались на самую верхнюю площадку. Она квадратная, защищена толстыми каменными стенами, каждая из которых не более двух метров длины, с круглым окошечком.
      За час до восхода солнца доложил генералу, что полк мною принят. И сразу обратился с просьбой - разрешить развернуть наблюдательный пункт полка и приданных частей на колокольне церкви в населенном пункте Местегне. Генерал сердито:
      - Риск?
      - Минимальный. Попадание снаряда с закрытых позиций исключается. С открытых не позволим.
      - А удар с неба?
      - Площадка - четыре квадратных метра. Вероятность попадания - один шанс из тысячи. На НП будут только командиры частей и связные.
      - Запрещаю находиться там всем. Лезьте сами и по мере необходимости держите там одного из командиров частей!
      Утро началось мелким дождем. Холмы накрыло туманом, видимость - не более ста метров. Я с Горбанем и двумя связными пробрался на новый НП знали об этом только начштаба полка и мой заместитель по политической части.
      После полудня подул холодный северо-западный ветер, разогнал тучи открылся горизонт. Мы сразу же засекли две дальнобойные батареи, группу танков, замаскированных ветками. До самой ночи наши оперативные карты пополнялись данными о противнике.
      Позвонил генерал:
      - Держитесь?
      - Не трогают, не догадываются, должно быть...
      - Или для себя берегут. На всякий случай заминируй.
      - А мы не собираемся оставлять вышку - нам удобно.
      - Припрут - оставишь...
      42
      Ночь с 5 на 6 марта 1945 года взорвалась от внезапного и мощного артиллерийского удара. Снаряды противника били и по переднему краю нашей обороны, и по ее второму эшелону.
      У нас было меньше танков, самоходных орудий, но командование Степной армии, точно угадав направление главного удара, стянуло бронетанковые силы в нужный район и хорошо замаскировало.
      Начался танковый штурм левее нашей дивизии - в районе Надьбайома. На километр фронта шло до сорока немецких танков. Они вклинились в нашу оборону на глубину три километра. Через час по наступающему противнику наши войска нанесли мощный танковый контрудар. Он отступил.
      Атака эсэсовской моторизованной дивизии повторилась на том же участке фронта. Нас пока не трогали. С высокой церковной колокольни в восьмикратный бинокль поле ожесточенной схватки видно как на ладони. На виноградниках, южнее нас километра на три, горят немецкие танки, пылают семитонные "бенцы".
      В двенадцать часов дня наша дивизия начала контрнаступление. После тридцатиминутного сосредоточенного артиллерийского удара по огневым точкам немцев я поднял полк в атаку. Встретили нас бешеным огнем. Генерал приказал отходить на исходные рубежи. Батальоны не без потерь вернулись в свои окопы.
      Ночь прошла беспокойно. Полк укреплял оборону, пополнялся боеприпасами. Нас усилили отдельной штрафной ротой с тяжелым пехотным оружием.
      Утро тихое. Нет даже обычного дежурного огня. Настораживаюсь.
      Начальник штаба подполковник Алексин, тщательно выбритый, взобрался на колокольню и, отдышавшись - он торопился, - вынул из черного футляра пенсне, протер его серым замшевым лоскутком, доложил:
      - Есть основания предполагать, что противник нанесет удар по нашей части и острие его будет направлено на НП полка, то есть на богомольню. Если учесть, что уже имеется шесть прямых попаданий в сам костел и три в четырехэтажное здание католического училища, примыкающего к нему...
      - Что вы предлагаете?
      - В шестистах метрах северо-восточнее, у отметки сто одиннадцать, как выявлено нами, есть приличный подвал...
      - Вот и оборудуйте там по всем правилам основной НП полка, обеспечив со мной надежную связь.
      - Только по радио, уж извините.
      - А телефонную?
      - По сути, ее не будет - сплошные обрывы.
      - В резерве штрафная рота. Пусть под огнем роют траншеи и понадежнее упрячут кабель. У меня все, Александр Александрович.
      Помощник начальника штаба по разведке, распластавшийся у моих ног, доложил:
      - Западнее Шашгата скапливаются танки. Замечено три машины с мотопехотой.
      - Авиатор, ослепли, что ли? - крикнул я. - Зеваете двадцать шестой квадрат?
      - Никак нет - вызов наш принят, - несется голос с площадочки лестничным пролетом ниже нашей. - Вся техника у Надбайома. Там каша.
      - А вы настаивайте!
      - Связываюсь. Я "Терек"... Я "Терек". Перехожу на прием.
      Немецкие пушки накрыли костел. Прямым попаданием скосили угол училища. Колокольня окутывается красной пылью. Сквозь грохот прорывается неистовый крик:
      - Курсом на нас - девятка немецких пикировщиков!
      С воем сирен летят бомбы. От взрывов земля вздымается выше колокольни. У меня холодеет живот, вязкостью стягивается пересушенный рот, испытываю омерзительное чувство беспомощности. Вот-вот сорвусь в подвал, под его спасительные своды. Авиаштурм внезапно обрывается - в небе наши "Яки". На руках подтягиваюсь к окошку и вижу, как немецкий пикировщик врезается в косогор и тут же взрывается.
      Дым рассеивался. Шесть танков и до двух рот мотопехоты бранденбуржцев заняли исходный рубеж для атаки левого фланга полка.
      - С пехотой справимся, - докладывает командир первого батальона.
      - О танках мы позаботимся. Держись, - требую я.
      В шестикратный бинокль нащупал одну из батарей Горбаня. Истребители разворачивали пушки на прямую наводку.
      Под прикрытием танков, которые осыпали наш передний край бризантными снарядами, бранденбуржцы начали психическую атаку. Уже горел и взрывался третий танк, а эсэсовцы тем же размеренным шагом, вскинув автоматы, шли и шли, и казалось, что они застрахованы от пуль и осколков. Уже кинжальный огонь наших пулеметов скашивал передний ряд, а отборные гитлеровцы, рослые, пьяные, не сбивая темпа, идут, идут, паля из автоматов.
      Будто из земли выросла и пошла в контратаку рота наших гвардейцев. Мгновенно умолкли пушки и пулеметы - наши и немецкие. В страшной тишине началась рукопашная.
      - На правом фланге немецкие танки утюжат окопы! - оглушил меня докладом помначштаба по разведке.
      Одиннадцать танков - из них два "королевских тигра" - хозяйничали на позициях третьего батальона полка. Меж виноградниками по лощине ползли раненые; одиночные солдаты перебежками, от кустарника к кустарнику, уходили в тыл.
      У аппарата Алексин:
      - Докладываю: командир третьего батальона и его заместитель по политической части убиты в рукопашной схватке. Все виды связи оборваны.
      - Срочно штрафную и разведывательную роты - туда. Выбить противника, укрепить оборону, обеспечить стык с соседями и наладить связь с НП полка. С богом, Александр Александрович.
      Батареи Горбаня, сманеврировав, достали танки справа. Слетела башня с "королевского тигра", черный купол взрыва изнутри обволок машину, а когда он рассеялся - не было ничего, кроме горящего кустарника. Танк, дальше всех вклинившийся в нашу оборону, как бы нехотя свалился на бок и, сорвавшись, стремительно полетел с обрыва. Не то из-за облака, не то из-за поднявшегося над виноградниками дыма выныривали штурмовики - звено за звеном - и засыпали эсэсовские танки и занятые окопы реактивными снарядами. На глазах плавились машины-громады; казалось, что горела земля.
      С трех сторон надвигалась наша контратакующая пехота, где-то переждавшая авиационный удар. По всей линии окопов взрывались гранаты и шел автоматный бой. Там подрагивали солнечные блики; местами они изникали под дымными клочками, плывущими поперек позиций с востока на запад.
      Наконец в наушниках послышался далекий голос Алексина, как всегда сдержанный и невозмутимый:
      - Контрударом противник выбит, установлена связь с соседом... Заполняем пустошь на стыке. Сил недостаточно, не исключена новая атака.
      - Командир штрафной роты справится с обязанностями комбата?
      - Человек с боевой сметкой.
      - На него возлагаю ответственность за правый фланг. Возвращайтесь, Александр Александрович.
      Полк оставался без резерва. Надо его немедленно сколотить из тыловых подразделений. Одолев двенадцать лестничных пролетов - на одном из них я заметил, как бронебойный снаряд пробил стены насквозь, будто аккуратно высверлил два круглых отверстия, - я прошел под низким сводом галереи, соединявшей колокольню с основным церковным зданием. Ураганом набросились на меня будто вырвавшиеся из плена звуковые аккорды. Громыхая и скрежеща, они прокатывались по мне холодной волной. Уплотнявшийся воздух, казалось, вот-вот разнесет стены и вырвется на простор. Кто-то нещадно дубасил по клавиатуре церковного органа. В этом сумасшедшем хаосе сникали и грохот боя, и человеческие голоса. Комендант штаба с двумя солдатами бежали к органу. Звуковой обвал, словно споткнувшись, упал, но еще продолжали подрагивать своды, как бы исподволь высвобождаясь от неистовой какофонии.
      Через боковую дверь в церковь вошел Алексин, как всегда подтянутый: на всю жизнь, что ли, застрахован он от беспорядка и грязи... Лишь в глазах его было что-то новое: жестокая сила натянула на них пелену, которую не столько можно было увидеть, сколько ощутить.
      - Соседний полк Губарева под натиском танкового удара отошел на запасную позицию, оголил наш фланг. Эсэсовцы нанесли по нему мощный удар с участием танков и батальона мотопехоты. Положение в основном восстановлено.
      - Как надежен стык с соседом?
      - Необходимо пополнить батальон двумя ротами пехоты с тяжелым вооружением... - Внезапно Алексин вскрикнул: - Вольпов!
      Поддерживаемый с двух сторон солдатами, сопровождаемый комендантом, приближался к нам "органист" - высокий офицер без головного убора, в разорванной и местами окровавленной шинели, с безумно остановившимися глазами.
      - Как вы себя чувствуете, старший лейтенант Вольпов? - обеспокоенно спросил Алексин. - Вы узнаете меня?
      Он не отвечал, никак не откликался на жизнь вокруг, сберегая остатки сил, чтобы устоять на ногах.
      - Врача, скорей! - приказал я коменданту.
      Вольпов едва заметным движением хотел высвободиться от поддерживающих его рук и что-то сказать, но тут же свалился как сноп. Мертвые стеклянные глаза уставились в темную гущу церковного свода, откуда посыпалась мелкая штукатурка.
      Алексин, закрыв их, по-стариковски поднялся:
      - Шли мы с ним от Сталинграда. Боевой офицер. Это он, чудом вынеся себя из ада рукопашной схватки, дополз к нам и доложил о беде, постигшей правый фланг. Заставил себя жить после того, как был фактически убит. Непостижимо...
      Я, задыхаясь, торопливо поднимался по крутой лестнице на свою голубятню - у аппарата ждал генерал. Доложил ему, что полк оказался выдвинутым далеко вперед от главных сил дивизии, и попросил срочного пополнения.
      - А если не дам, устоишь?.. Что же ты замолчал?
      - Без приказа не отойдем, товарищ генерал.
      - Так, так, гвардии полковник. Жди нарочного. Соберись с духом и все свое хозяйство зажми в кулак, напружинься.
      В ротах солдат поубавилось, почти иссяк боекомплект. Танки! Хоть бы танки! Приданный полк и тот отобрали - держат в резерве или сжигают у Надьбайома? Правый фланг, правый...