Черный Ворон (№8) - Знак Ворона

— Vous n’en avez pas? Et voila le distributeur juste en face! <Нет? Так вот банкомат на вас смотрит!>

Опытный шофер понимающе показал пальцем на банкомат от “Суисс Кредит”, что дисплейным рылом своим осклабился слева от дверей гостиницы.

“Ну и страна, — подумалось Нилу, когда он отпустил таксиста, — повсюду наружная реклама Свисс арми найфов!” И сам же, оценивая собственное остроумие, наградил самого себя лучезарной благодарной улыбкой: “Как я их!”.

Секретарша в посольстве ответила, что господин Баренцев может, не заказывая пропуска, войти на территорию посольства Российской Федерации по предъявлению паспорта гражданина Российской Федерации, если господин Баренцев таковым является.

Господин Баренцев таковым не являлся. Пришлось выдумывать дело к послу. Например, дело о возвращении утраченного гражданства. Нужно ведь подать заявление, проконсультироваться с юристом, специалистом по международному праву…

Его записали на завтра на одиннадцать.

Ну что ж! Было время сходить в спортивный магазин и подготовиться к завтрашнему визиту.

Таковой нашелся как раз на уличке с характерным названием рю де Шасс. Нил не удержался и спросил приказчика, отчего такое совпадение? Оказалось, что никакого совпадения нет. Магазинчик охотничьих ружей и ножей был на этом месте уже пятьсот лет. Отсюда, именно по магазинчику, и улочка получила свое охотничье название.

Нил приобрел пневматический газобаллонный пистолет Вальтера, под копию знаменитого “Р-38”.

— Отличное приобретение, месье, — одобрил приказчик, — на десять метров две пивные бутылки шариком насквозь — в первой две дырки, а вторую вдребезги, и лицензия не требуется, а на бандитов отличное психологическое действие.

— Именно на бандитов, — подтвердил Нил, пряча пистолет в карман.

Если в посольстве при входе есть рамка детектора металлоискателя, то он извинится и сдаст пневматический пугач охране. Никаких законов он не нарушит.

Рамки при входе в российское посольство не было. Придумывать для Асурова и тех шавок, что его стерегли, нечто слишком сложное, Нил считал не стоящим килокалорий, адекватно затраченных на умственное напряжение. Он решил, что просто вызовет Асурова в холл. Для беседы.

И Асуров, будучи в полной уверенности, что, пока он в посольстве, ему ничего не грозит, непременно выйдет к нему.

— Моя фамилия Баренцев, Нил Баренцев, бизнесмен из Греции, — по-русски представился Нил, показывая секретарю свой паспорт, — я в Женеве проездом и хотел бы встретиться здесь с моим старым приятелем, господином Асуровым, так что, будьте любезны, передайте ему от меня поклон и пожелания скорой встречи.

Ему предложили присесть.

Российские посольства повсюду огромны и расточительны в нерациональности своих пространств. Нил бывал в посольствах СССР в гэдээровском Берлине, в Париже, в Брюсселе… И повсюду в вестибюлях мрамор и габбро. И места достаточно для парада бронетанковой техники.

Тут не только Асурова спрятать можно. Можно сто Асуровых спрятать. Если он им нужен.

— Нил? — удивленно вскинув брови, Асуров робко протягивал руку для пожатия.

— Не стареют душой ветераны парижских туалетов! — ответил Нил, пряча руку за спиной и под шлицей фалды пиджака, за ремнем, нащупывая рукоять пистолета.

Присели за шахматный столик. Ну и затейники тут в посольстве интерьеры придумывали! А нет ли у них здесь площадки для игры в русские городки? Шахматы — они ведь индийские!

Но присели.

— У тебя до меня дело? — Асуров еще раз попробовал начать разговор.

— Есть дело, — ответил Нил, просунув руку под столом и упирая ствол в промежность своему визави.

Девятка. Девять миллиметров.

— Яйца враз оторвет, потом ни одна даже швейцарская клиника не пришьет, — начал беседу Нил с убедительного аргумента. — А меня потом мои адвокаты за мои-то деньги уже через два месяца гарантированно под залог выпустят, потому как аффект, да ревность, да то да се, да права человека, да кризис казуса беллис…. А ты навеки без яиц!

— Чего надо? — прохрипел Асуров.

— Выйдем, — совсем по школьному ответил Нил, — выйдем отсюда, и ты поедешь со мной, у нас с тобой теперь есть одно общее дельце…

Смелость города берет. “Смелость и нахальство”, — добавил бы от себя Нил к этой суворовской поговорке. И не только города берет, но и Асуровых из посольств выводит.

Они, как два неразлучных друга, обнявшись, дошли до поднанятого Нилом такси… Два друга… Тысячу лет не виделись. Вот теперь нежно обнимая друга за талию, один ведет другого к такси, чтобы отвезти его в… Ну, наверное, в ресторан или пивную, чтобы за кружкой пива вспомнить школьные годы или студенческие проделки…

А может… а может, он отвезет друга в лес и там убьет! Что, разве не сюжет?

Нил вывел Асурова из посольства, взяв его за “фук”, как берут дамку в простых шашках.

Они уехали в лес. В горы. Всю дорогу молчали.

А о чем говорить? Все сказано! Будешь кричать — убью на месте.

На семьдесят шестой версте, на границе двух кантонов, такси отпустили. Поднялись в горку. Хвойный лес. Ручей. Водопад. Прям картинка для швейцарского шоколада! Одно удовольствие в таком месте мерзавца подстрелить!

— Вот здесь-то я тебя и расстреляю, — сказал Нил, когда они вплотную подошли к отвесной каменной стене, метров на сорок взметнувшейся по вертикали.

Над ней на фоне синего неба зеленели совсем подмосковные елки. А где-то там внизу под уступом шелестел водопад.

Стенка подходящая. Так что, пожалте бриться, Константин Сергеевич!

Асуров вдруг заорал. Тупо и бессмысленно заорал. Широко раскрыв рот и на одной воющей ноте изрыгая гортанью первую гласную русского алфавита. И очень протяжно…

Нил едва успел отступить в сторону, чтобы не быть сметенным неожиданным порывом Асурова.

Протяжное “а-а-а” прервалось вместе со стуком упавшего тела.

Нил осторожно заглянул с уступа вниз, туда, куда мчался водопад. Метров двадцать будет! Шестой этаж сталинского дома! Мозги врассыпную!

Вот и закончен земной путь человека. Sic transit gloria mundi.

Однако через секунду Нил услышал слабый стон, доносящийся откуда-то снизу, но совсем рядом. Он вытянул шею, внимательнее заглядывая вниз.

Видимо, тот дежурный ангел, что сегодня пас заблудшую овцу — Костю Асурова — подбросил-таки ему под задницу мягкий пучок соломки. А вернее сказать, устроил так, что Константин Сергеевич не слишком шибко разогнался в своем смертельном прыжке и упал не на самое дно глубокого ущелья, как та птичка из знаменитого тоста, которую теперь всем всегда жалко, а на каменный выступ, двумя метрами ниже…

В общем, полет в бессмертие у Асурова не получился. Как не состоялась и вся его бестолковая жизнь!

— Ты даже самоубийством покончить нормально не можешь, дурило, — прикрикнул Нил на стонущего Асурова.

— Пушку убери, — попросил Асуров, садясь на камень и вытирая кровь с разбитого лица.

— Ладно, — ответил Нил. — Думаешь, я тебя сейчас расстрелял бы? — спросил он, протягивая Асурову руку. — Вылезай давай, нефиг притворяться!

— А ты меня не убьешь? — недоверчиво спросил Асуров, вылезая на площадку.

— Если примешь мои условия, то пока не убью, — ответил Нил, — но кабы я хотел сделать себе душевный подарок на день рожденья, то лучше твоего скальпа я бы ничего не смог придумать, однако пока ты мне нужен живым.

— Значит, ты меня не расстреляешь? — спросил Асуров, заискивающе снизу вверх заглядывая Нилу в глаза.

— Если мы договоримся, то не расстреляю, — ответил Нил, — все зависит от тебя, как ты докажешь свое желание жить.

— А чем я могу это доказать? — спросил Асуров.

— Поможешь мне вытащить девчонку, — жестко ответил Нил.

— Но как? — спросил Асуров.

— У меня есть некоторые соображения, — ответил Нил, — главное, ты должен до конца уразуметь ту истину, что бояться тебе сейчас надо не Мамедова, не друзей-гэбистов, не злых чеченов, а меня, меня — Нила Баренцева, ибо именно я твоя реальная смерть… Ты понял меня?

Нил спокойно и властно смотрел Асурову в глаза. Тот не выдержал взгляда.

— Ты понял, кто твой хозяин? Кто хозяин твоей вонючей жизни? — еще раз спросил Нил.

— Да, — ответил Асуров тихо, — понял я, говори, что надо делать, я сделаю…

Уже потом, в самолете компании “Ал-Италия”, что на взлете почти вертикальной свечкой пронизал лазурь неба над Женевским озером, уже сидючи в салоне “бизнес-класса” и потягивая обязательное, входящее в стоимость полета шампанское, Нил с Нюточкой, хихикая над некоторыми персонажами, припоминали подробности их швейцарских приключений…

Перво-наперво, вернувшись в Женеву, Нил позвонил на телевидение и в местное представительство информационного агентства Ю-Пи-Ай. Через час на пресс-конференции господин Асуров делал заявление. Воистину сенсационное, каких давненько не видывали и не слыхивали здесь, в этой самой безмятежной стране благополучной Европы.

Пресс-конференцию давали в прямом эфире по трем телеканалам, включая Евроньюс, и Александр Крюгер, комиссар полиции кантона Женева, прискакал, услыхав, что свидетель по громкому делу о терроризме делает заявления, содержащие дезавуирование всего ранее сказанного и опубликованного.

— Вопрос от радио “Франс-Интернасьонель”: Скажите, господин Асуров, вы, будучи бывшим офицером КГБ, вы завербовали Анну Бах для выполнения секретной акции по плану российских спецслужб?

— Агентство Ю-Пи-Ай: Господин Асуров, при вербовке Анны Бах вы прибегали к запугиванию и шантажу?

— Телевидение России, канал НТВ: Константин Сергеевич, ваши признания не вызваны давлением, оказанным на вас прокуратурой Швейцарии?

— Газета “Либерасьен”: Скажите, а как связана вся эта история с войной России, развязанной против независимой Чеченской республики?

— Эн-Би-Си: Господин Асуров, Анна Бах совершенно невиновна?

— Ти-Би-Эс: Господин Асуров, не собираетесь ли вы попросить политического убежища в Соединенных Штатах как жертва гонения ваших бывших коллег из КГБ?

Прибывшему к шапочному разбору комиссару Крюгеру тоже досталось.

— Комиссар, значит ли все сказанное, что Анна Бах будет немедленно выпущена на свободу?

— Господин Крюгер, будут ли выданы ордера на арест новых подозреваемых в связи с заявлением господина Асурова.

Все произошло как-то очень быстро. Асурова с пресс-конференции увезли в машине комиссара Крюгера. И Анна вышла из полицейского управления буквально через полтора часа.

— А почему ты взял билеты до Рима? — спросила Нюта, еще не веря в свое неожиданное освобождение.

— Я хочу взять в Римини яхту, — ответил Нил, — яхту с капитаном и экипажем, настоящую морскую яхту… И думаю, хорошее трехдневное морское путешествие поможет тебе успокоиться, правда ведь?

— Наверное, — ответила Нюта, отворачиваясь и глядя в иллюминатор на все удаляющиеся швейцарские горы.

Татьяна Захаржевская

Майами. Флорида

1997

Счастлива та женщина, что смолоду привыкла ценить в мужчинах не стать, не грубую физическую силу или еще того хуже — скоромимоходящую красоту лица, с которого не воду пить, но счастлива та, что с юности своей потянулась к мужчинам умным, способным чему-либо в жизни научить.

Татьяне везло на умных мужчин. И гэбэшный черт Вадим Ахметович, и исчадье ада — муженек лорд Морвен многому ее научили. Научили тому, как устроен этот мир, как устроены люди и как людьми в этом мире управлять.

И теперь рядом с нею были мужчины не просто умные, но мудрые. Нил, Питер, профессор Делох…

А умные мужчины рассказывали ей, что на всех этих съездах партии, на всех этих заседаниях Политбюро, на всех Капитулах и прочих высших форумах всевозможных форм человеческой власти во все времена — ничего обычно не решалось. Все всегда решалось заранее, загодя. До и перед. А на самих заседаниях обычно только фиксировалось и заформализовывалось подготовленное решение.

Так называемые исторические съезды и решающие заседания, были всего лишь театрализованными представлениями, имеющими цель драматически подчеркнуть то человеческое и божественное, что есть во всякой власти. Формальность ритуала, когда решение группы людей становится основополагающим законом жизни для миллионов, должна быть торжественной. В этой формальности должно быть много от церковной службы. Потому как закон человеческий и власть — от Бога! Или от черта…

Татьяне было наплевать на иллюминате кий ритуал, она в него достаточно уже наигралась, но ей было небезынтересно узнать, как все же легли чашки весов и кто перетянул на себя одеяло мировой экономики, нефтяники или прогрессисты? Толстый противный Петти или Гейл Блитс с его теннисно-спортивным имиджем современного бизнесмена?

Но спроси ее, Татьяну, перед началом заседания Капитула — за кого она? За белых или за красных? И со всею душою призналась бы она, что ни за тех, ни за других, что одинаково они ей противны. Преобладало в ней даже не чисто женское любопытство, а скорее — врожденный авантюризм и склонность к неповторимо своеобразным приключениям с переодеваниями, что само по себе могло бы послужить поводом для пространных комментариев специалистов-психоаналитиков.

Но дело было сделано. Татьяна, переодетая немой прислугой, была здесь, в помещении Ледового дворца Майами, где проходило очередное, много раз откладывавшееся заседание верховного совета самых богатых людей планеты.

А интерес был еще и в том, что Татьяна имела редкий случай наблюдать себя со стороны. Ведь в королевском кресле Бетриббс-Тиранозавра сидела теперь ее двойница… Актриса, специально натасканная и выдрессированная для этой цели людьми Питера Дубойса.

Татьяна, в старинном наряде шоколадницы, списанном дизайнерами клуба иллюминатов со знаменитого полотна, вместе с десятком других немых шоколадниц подавала господам кофе и напитки. Так было заведено.

Так было заведено уже более ста лет, что прислуга для заседаний Капитула, набиралась всегда из одного и того же интерната для глухонемых. Девушкам хорошо платили. Они неслышно ходили между креслами, подавая кофе, воду и меняя пепельницы. И никого потом не следовало убирать по банальной детективной причине, де, “она слишком много знала”…

Таня знала про одно неприятное испытание, которому до заседания подвергали всех девиц. Кто-то из проверяющих, ответственных за внутреннюю безопасность, за спиной у девушек внезапно стрелял из пистолета. В раздевалке или в душевой. Проверяли — вздрогнет кто? Сморгнет?

И Татьяна специально готовилась по методам психологической защиты элиты спецназа ФБР. Она была способной девушкой… По крайней мере, Питер сказал, что в спецшколе морских котиков она получила бы за психологическую устойчивость высший балл. Ее трудно было “взять за фук”. Почти невозможно.

Когда она ловко подменила собой в туалете специнтерната одну из девушек, выбранных для обслуживания Капитула, ее проверяли как минимум четыре раза. И неожиданно окликали по имени, что числилось в ее интернатском Ай-Ди, и роняли рядом с ней поднос с посудой, и опять-таки, стреляли из пистолета почти над самым ухом… Она и глазом не повела!

Всего их было семь девушек. Все хорошенькие. И все глухонемые. За три недели до этого Татьяне пришлось в суперсжатые сроки освоить азбуку сурдоречи. Но опять-таки Таня была способной ученицей.

В автобусе девушки “переговаривались” между собой, хотя им это и запрещалось по инструкции. Переглядывались, показывали иногда жестом, нравится или не нравится тот или иной мужчина — по большей части из охраны. Все так по-женски! Таня, дабы не отличаться, тоже жестом показала пару раз, что с этим бы не стала, а вот с этим можно было бы и пообщаться на ощупь!

Капитул на сей раз заседал на льду большого хоккейного дворца в Майами. Естественно, совершенно пустого, и от этого — торжественно пугающего.

Поверх искусственного льда лежали панели из пластика, накрытые ковролином. Но тем не менее во дворце было очень прохладно. Говорили, что выбор пал на Ледовый дворец еще и потому, что у части нефтяных старичков от палм-бичевской жары не совсем хорошо работали их электростимулируемые, десятки раз шунтированные дряблые сердчишки.

В огромном зале на ледовой арене было и вправду прохладно. И Татьяна оценила качество средневекового трактирного бархатного платья с длинными юбками. Вспомнила и слова домработницы Клавы, де, в наши годы главное чтоб тепло было! С ее просторечным ударением на первом слоге слова “тепло”.

Заседание шло по протоколу. Начали с ритуала приветствий и подтверждения полномочий.

Татьяне достался левый ряд кресел, тех, что ближе к трону Бетриббс-королевы. Поэтому весь ритуал возведения на трон она стояла практически за спиной Джейкоба Цореса и хорошо видела, как тряслась его старческая голова, как выступали красные пятна на его веснушчатой шее, покрытой редкими длинными седыми волосиками.

“Таким же и его сынок будет, мой женишок, лет этак через тридцать пять, — подумала Татьяна, — хотя нет, не будет он таким, сынок лучше сохранится, потому как не станет папашка Джейкоб сынку-недоумку власть и все имущество отдавать в наследство. Старит обитателей райской Санта-Барбары не климат и не образ жизни, но власть и переживания, связанные с властью”.

Загремели литавры с фанфарами. Однако ей — глухонемой Татьяне — литавров с фанфарами слышать было не положено. Она, как и следовало, на звуки не реагировала. Даже не смаргивала, а то, кто его знает? Может, глядит на нее сейчас начальник режима охраны в сильную оптику откуда-нибудь с тридцать пятого ряда пустого зала…

Ее двойница, в горностаевой мантии, в сопровождении двух гарольдов и оруженосца, вошла в зал. Господа члены Капитула поднялись со своих мест и, выстроившись в две шеренги, образовав собою живой коридор, как в детской игре “ручеек”, приветствовали свою королеву, покуда та, проходя по этому живому коридору, на секунду задерживалась возле каждого, даря легким кивком головы.

— Прошу садиться, господа, — сказала королева, утвердившись на своем троне.

Гарольды замерли у подножия. Оруженосец, он же ритуальный палач, замерев, демонстрировал собравшимся сияющую хромированную сталь топора, что зловеще блистал из раскрытого сафьянового футляра.

— Господа, можно курить и угощаться…

Старшая шоколадница подала пальцами сигнал глухонемым официанткам, и те поплыли с подносами в руках.

Татьяна, сделав книксен, предложила кофе старику Джейкобу. Он принял чашку, даже не поглядев на прислугу. А зря!

Татьяна отошла к импровизированной кухне, где стояли холодильник и кофеварка, но ей все было преотлично слышно.

Докладывал Макмиллан. Он говорил, что за период временного правления госпожи Бетриббс, унаследовавшей трон от ее супруга лорда Морвена, Капитулу не удавалось собраться несмотря на то, что в клубе иллюминатов происходили серьезные и опасные процессы.

Макмиллан читал по бумажке, словно Леонид Брежнев в лучшие годы, то утыкаясь носом в текст, то вскидывая шустрые свои очки на собравшихся в тех местах, где предполагались горячие возгласы одобрения и здравицы в адрес родной партии… Сходство было очень сильным.

Макмиллан разводил обычную идеологическую бодягу о великой миссии клуба иллюминатов, о том, что деятельность госпожи Бетриббс едва не привела к тому, что внутренние разрушительные процессы, наметившиеся в клубе, едва не привели к тому, чтобы не стать необратимыми…

“И никакой конкретики, ты увидишь, там не будет никакой конкретики, — вспомнила Татьяна слова Питера, — они все заранее решили, чтобы не перестрелять друг дружку при очных спорах. У кого оказалось в одном месте больше денег, тот и победил, все по Клаузевицу. В экономике — как на войне — необходимо в один момент в одном месте добиться значительного перевеса, только не войск, а финансов…”

Макмиллан закончил. Слово предоставили Гейлу Блитсу.

Тот тоже говорил по бумажке и тоже “накатил волну” на госпожу Королеву, употребил формулировки, что стиль ее руководства не вписался в устоявшуюся схему промежуточного правления в клубе, с госпожой Бетриббс было трудно решать текущие вопросы и Капитул должен принять весь негативный опыт истекшего года правления госпожи Бетриббс и сделать выводы…

“Как на партсобрании, да и только!” — снова подивилась Татьяна.

Старшая скомандовала — надо подойти к шестому креслу, подать воды и сменить пепельницу.

Это было кресло Барковского. Новый кандидат в члены клуба от группы прогрессистов. Второй русский в клубе, если не считать ее — Татьяну.

Она подала стакан воды, сделала книксен и забрала грязную пепельницу.

Так и подмывало озорно сказать Барковскому, де тебе ссы в глаза, тебе все божья роса, помнишь такую поговорку? Но удержалась…

Третьим выступал сам Цорес. Он и должен был по сценарию, после крещендо недовольства, устроенного “товарищами” Макмилланом и Блитсом, стать сметающим апофеозом, за которым и огласят “оргвыводы”.

Цорес тоже говорил о недостатках в стиле руководства.

Говорил нудно, долго, с одышкой, делая большие паузы, чтобы схватить жабрами достаточно кислорода и не запнуться в своем старческом маразме.

— В общем, — подытожил Джейкоб Цорес, — Капитулу предлагается приступить к процедуре тайного голосования по вопросу доверия временно исполняющей обязанности госпоже Бетриббс.

В зале наступила полная тишина.

Теперь после оглашения предложения голосовать специальные секретари должны были внести урну для тайного голосования, куда члены Капитула могли бы бросить свои черные метки… Но ход заседания прервала королева. Вернее ее двойник…

— Господа, прежде чем вы приступите к голосованию, я должна ознакомить вас с одним важным документом…

Гарольд-секретари разнесли по креслам текст документа… Иллюминаты, срочно понацепляв очки и пенсне, уставились в бумаги…

— Но это невероятно! — первым воскликнул Петти.

— Это невозможно! — воскликнул Макмиллан.

— Это херня какая-то, — выругался Гейл Блитс.

Татьяна уже все знала. Она знала, что на листке бумаги сообщалось: власть в Капитуле не имеет никакой действительной силы, так как предшественник нынешней Бетриббс, лорд Морвен, унаследовал трон при живом короле. Была нарушена логическая связь, выражаемая формулой: король мертв — да здравствует король. Тот король, что был предшественником лорда Морвена, не был мертв, о чем и сообщал членам клуба в предложенном документе.

— Мы берем тайм-аут, — первым объявил Гейл Блитс, откланиваясь и удаляясь вместе с немногочисленными членами группы прогрессистов.

— Нам тоже необходимо все обдумать дома, — сказал Макмиллан, беря Петти под руку.

“Да, верно говорил Питер, они ничего не решают на очных форумах!” — подумала Татьяна.

Капитул развалился на глазах. И двойница Бетриббс-королевы, оставшись одна, долго еще сидела на троне. И ни гарольды, ни палач-оруженосец не смели без ее команды уйти и все бросить, дабы забыть об этом мрачном средневековье и, сев в свои “феррари”, оборудованные кондиционерами, поехать поразвлечься.

“Вот он какой, Капитул, со стороны”, — думала Татьяна, смывая грим. Предал-таки ее… Гейл Блитс! Не стал защищать! Сговорился против нее с нефтяниками.

Через час она уже будет в гостинице у своих. А еще через час улетит из Америки в Европу. В Афины, а там — на остров Занаду. Где летают какаду…

Но не знала Татьяна, что и Питер тоже предал ее. И скоро она скажет ему: “И ты, Брут!”

Эпилог

Иван Ларин

Санкт-Петербург

1997

Повестка в прокуратуру занялась мгновенно — и тут же превратилась в пепел, так и не сумев воспламенить ни одного клочка прошлой жизни! Сначала Иван безнадежно загубил китайскую зажигалку, потом извел полкоробка спичек, чувствительно обжег два пальца, а разноцветная куча обрывков так и лежала на серебряном блюде, издевательски сигналя ему — то атласным плечиком Алисы с прошлогодней фотографии, то цифрой “13” с вырванной странички паспорта, то золотистым корешком переплета с уцелевшими буквами, сложившимися в двусмысленную фразу “Золото на…”. Прошлое, со всеми своими взлетами и иллюзиями, упорно не желало уходить в небытие.

— Оно и черт с ним! — горько усмехнулся Иван. — Что толку предавать земному огню этот жалкий хлам? Лучше глянем, как там в ванной…

Мощная боковая струя почти до кромки заполнила пенной водой голубое джакузи, на мраморной приступочке у изголовья было выставлено все необходимое — коньяк, несколько таблеток реланиума. И острая, надежная бритва “Золинген”, которая, собственно, и завершит все.

Вот так. Недовершенное прошлым летом довершится нынешней осенью… Уход философа. Как Сенека, как Гай Петроний…

Иван вздохнул, скинул шелковый халат, сбросил шлепанцы, потрогал босой ногой воду. Пора…

Он на мгновение задержался перед узким, уходящим к потолку зеркалом, и зеркало показало рыхлого седеющего мужчину с потухшим взглядом и вялой порослью редких волосков по всему телу. Зрелище показалось ему настолько непристойным, что он почел за благо задрапироваться оказавшимся под рукой громадным банным полотенцем. Полотенце легло на плечо наподобие римской тоги.

— Сенека, ядрена вошь!.. Петроний Арбитр!.. — Иван выставил руку, словно Цицерон, обращающийся к Сенату, и с патетическими завываниями продекламировал: — Он любил и страдал… Всю жизнь беззаветно любил самого себя — и страдал оттого, что никто более не разделял его любви…

В зеркале отражались кромка белейшего потолка, утыканного галогенными точечками подсветки, стены в мельчайшей многоцветной плитке, шкафчики, вешалки, полочки в позолоте. Мещанская рапсодия в стиле “евростандарт”.

Иван Павлович наклонился, взял с приступочки темную чуть шершавую на ощупь бутыль, вытащил хрустальную пробочку в виде смеющейся кошачьей головы, втянул ноздрями аромат “Мартеля V.S.O.P”, гадливо сморщился. Левины братки вместе с печенкой отбили всякую охоту пить. Хотя за месяц, проведенный на больничной коечке, Иван регулярно надирался в сосиску, а просыпался в холодном поту, в ужасе, треморе и рвотном позыве. Его тошнило даже от запаха медицинского спирта, которым его протирали перед уколами и капельницами.

Но сегодня — особь статья, сегодня это нужно, сегодня уже практически сон…

Иван с остервенением запрокинул голову и от души хлебнул…

Очнулся он от того, что кто-то пощекотал его за нос. Ничего еще не соображая, он выкинул вперед руку, кончиками пальцев ухватил что-то мягкое, пушистое, но это пушистое моментально выскользнуло, а палец ожгла острая боль.

Иван застонал и открыл глаза. Он лежал на кухне на мягком линолеуме, усеянном бумажными обрывками, у самого виска перекатывалась пустая бутылка, причем — это он отчетливо помнил — совсем не та, которую он унес в ванную… Час назад? Два? Вчера? Позавчера?

Из ванной доносилось тихое пение труб. В гостиной позвякивал хрустальными трубочками невидимый отсюда китайский колокольчик. А под столом, забившись к самой батарее, шипел, выгибая спину, совершенно незнакомый черный кот.

Иван Павлович резко сел, опрокинув затылком табуретку, потер виски. Для этого мира картинка была слишком сюрреалистичной и символичной, для мира иного — слишком вещественна, слишком осязаема плотски. Снег, задуваемый в распахнутое окно, был холоден и мокр, свитер, непонятно как оказавшийся на теле, — колюч. А само тело — недвусмысленно и остро отравлено алкоголем.

Не в силах подняться на ноги Иван Павлович на карачках дополз до ванной и завис над голубым финским унитазом.

Ему свезло: после мощного стартового проблева привычных с ранней юности повторных позывов не наблюдалось. С облегчением, переходящим в блаженство, Иван растянулся на полу, виском ощущая прохладу кафеля.

— Мур-р!

На пороге ванной материализовался любопытствующий кот.

— Бред… — пробормотал Иван Павлович. — Откуда он взялся здесь, да еще такой жирный?.. А может быть… может быть, у меня все получилось, и это начинаются те сорокадневные воздушные мытарства, о которых писал этот… как его… Петр Левин. Посмертные…

Такая возможность принесла некоторое успокоение. По крайней мере, более или менее ясной становилась линия поведения.

Иван Павлович приподнялся на локте и пристально посмотрел на кота.

Тот муркнул еще разик и утерся лапой.

— Прекратите прикидываться, Бегемот или как вас там! — отрывисто проговорил Иван Павлович. — Говорите по-русски!

Кот уселся поудобнее, задрал заднюю лапу и принялся нализывать приватные места.

— Ну, так у нас разговора не получится. Прошу вас выйти вон!

Иван дотянулся до валявшегося рядом полотенца, того самого, в котором изображал Сенеку — это еще помнил! — скрутил жгутиком и попытался стегнуть кота. Зверь проворно отпрянул и сбежал.

“В спальню…” — грустно констатировал Иван, услышав характерный звон стекла, сбрасываемого на паркет. Уезжая, Алиска оставила на трюмо почти всю свою выдающуюся косметику, а Иван так и не выкинул ее, должно быть, в подсознательной надежде, что хозяйка когда-нибудь вернется за ней.

— Павиан! — в сердцах закричал он, вскочив, схватил швабру и ринулся в погоню.

Когда Иван вбежал в спальню, гадский кот благополучно валялся на широченной хозяйской кровати и коготками испытывал на прочность шелковое покрывало.

— Вот я тебя!..

Иван с силой обрушил швабру на кровать, но по коту промазал. Зато зацепил антикварный ночник, осыпав покрывало осколками расписных амурчиков. Кот взвился нетопырем, приземлился на туалетный столик, опрокинул любимую Алисину вазу с икебаной из сухих роз и виноградных листьев и между ног Ивана проюркнул в гостиную, где погром продолжился с новой силой.

Еще минут десять Иван гонялся за животным, в энергичном движении и бурных эмоциях пережигая похмелье, пока яснеющее сознание не пробила мысль, в сущности, элементарная: пространство квартиры, хоть и не маленькое, но замкнутое, не считая распахнутого окна на кухне, но ведь зловредный котяра, в отличие от некоторых, не самоубийца и сигать с восьмого этажа не станет… Так что деваться скотине при всем желании некуда. Следовательно, пространство нужно разомкнуть настоящим образом.