Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Черный Ворон (№4) - Избранник ворона

ModernLib.Net / Детективы / Вересов Дмитрий / Избранник ворона - Чтение (стр. 17)
Автор: Вересов Дмитрий
Жанры: Детективы,
Остросюжетные любовные романы
Серия: Черный Ворон

 

 


У нее было редкое, мифологическое имя – Мойра. Ее густые кудри отливали ненатуральным фиолетовым цветом, зубы и ноги отличались неправдоподобной длиной, величина выкаченных зеленых глазищ раза в два с половиной превышала среднестатистическую, а амплитуда и тембр голосовых модуляций были вовсе нечеловеческими. Возможно, ничего бы между ними и не случилось, если бы у Нила не закончились вечером сигареты, а дорога в буфет не лежала бы через холл, где разворачивалось очередное цветомузыкальное действо и как раз объявили белый танец. Первой к вжавшемуся в стенку Нилу подлетело это двухметровое чудо в обтягивающем брючном костюме, алом и пупырчатом. Дама была настолько экзотична, что Нил проникся, протанцевал с ней четыре танца подряд, потом увел в буфет и угостил мороженым. Потом был его номер, шампанское при свечах и ночка, в течение которой пылкая Мойра умудрилась сломать кровать, уронить тумбочку, разбить головой стакан, визгом перебудить весь этаж и довести Нила до судорожного смеха с икотой.

Завтрак они благополучно проспали и еле-еле пробудились к обеду. В столовой Мойра всячески демонстрировала близость к Нилу – заправляла салфетку ему за воротник, дула на обжигающий рассольник, перекладывала на его тарелку свой салат и куриный шницель. Нил забавлялся, глядя на нее, а когда она уронила на себя кусок кремового торта и посадила на брюки заметное пятно, галантно сопроводил Мойру до туалета, а сам остался поджидать ее в вестибюле, сунув в рот сигарету. Но тут из женской комнаты донесся такой истошный визг, что зажженная спичка выпала у него из рук. Он едва успел развернуться и поймать в свои объятия растрепанную Лялю, сжимавшую в руке туфлю на толстой платформе. За ней с искаженным лицом мчалась Мойра, выставив вперед острые фиолетовые коготки и свободной рукой прикрывая глаз. Нил закрыл дрожащую Лялю своим телом. Когти замерли в сантиметре от его лица.

– Опомнись! – гаркнул Нил.

– А она первая начала! – плаксиво, как детсадовка, прогундосила Мойра. – Я захожу, а она меня туфлей в глаз! Как только дотянулась, сучка мелкая!

– Сама ты сучка, дылда! – задорно выкрикнула Ляля из-за плеча Нила. – Я тебя отучу мужиков чужих уводить!

– Так это ты из-за меня, что ли? Это я виноват, не она. Ждал тебя почти неделю, вот и решил, что ты нашла новое увлечение...

– И полез на эту каланчу лупоглазую!

– Заткнись, насекомое! – взвизгнула Мойра и через голову Нила попыталась схватить Лялю за волосы.

– Тихо, тихо, девочки... – миролюбиво начал Нил.

– Или я, или она! – в унисон крикнули обе и сконфуженно замолчали.

– Ну, я прямо не знаю... – Нил задумался. – Ситуация, однако. Не втроем же нам отдыхать, в самом деле.

Ляля и Мойра дружно сделали по шагу в сторону и смерили друг друга долгим, изучающим взглядом.

– А что? – медленно проговорила Ляля. – Такого я еще не пробовала.

– Я тоже, – призналась Мойра. – Может, прямо сейчас и начнем? Нил вздохнул.

– Сначала надо бы тебе лед к глазу приложив, А то будешь Мойра бланшированная...

Она же первая и спеклась, не сдюжив комбинации мандаринового ликера и взрывного эротизма, а Ляля Александрова, накидывая потом на плечи халат, предложила Нилу:

– Пойдем, кофейку тяпнем, мне все равно сваливать через час, с первой электричкой.

– Зачем так рано?

– Надо было еще вчера. Я ведь попрощаться заезжала. Отца на замминистра двинули, мы переезжаем в Москву.

– Грустно, – сказал Нил, не кривя душой.

– Не надо песен. Уж ты-то безутешным не останешься.

– А как же с учебой?

– По документам я уже студентка МГУ. Жить буду рядом. Университетский, шесть.

– В гости хоть заезжать позволишь?

– А зачем, как ты думаешь, я тебе адрес оставляю?

XIII

(Ленинград, 1975)

Каникулы закончились. Мойра укатила в свой Днепропетровск, тоже оставив Нилу адресок, который он тут же потерял. Из своей конурки он выбирался теперь только в университет и по хозяйству – по негласному соглашению с матерью все домашние дела он взял на себя, а она зарабатывала на жизнь. В остальном же они существовали вполне автономно. Нил был крайне удивлен и недоволен, когда как-то в выходной Ольга Владимировна вошла к нему в комнату и с тяжким вздохом опустилась на тахту.

– За картошкой я уже сходил, мусор вынес, сказал он, не глядя на нее. Она молчала.

– Мама, мне завтра на семинаре выступать, так что...

– Нил, нам надо поговорить.

«Хорошая школа, – с неприятным трепетом в груди подумал он. – Скажет слово – прямо в дрожь бросает».

– Нил, ты уже взрослый, и не можешь не понять меня... Конечно, в твоих глазах я старуха...

– Ну что ты, мама, какая ты старуха...

– Но когда-нибудь ты поймешь, что сорок лет... сорок пять – это далеко не старость, что женщина в этом возрасте хочет и может любить и быть любимой...

– Так у тебя кто-то есть? Поздравляю! Давно пора!

– Пока была жива мама, я не решалась привести его к нам домой...

– Но почему? При всех своих странностях бабушка была человеком умным, понимающим...

– Не в этом дело... Понимаешь, он... Он женат, но жена его, бедняжка, вынуждена по десять месяцев в году проводить в туберкулезном санатории. А бабушка прекрасно знала их обоих... Кстати, ты тоже его знаешь.

– Вот как? И кто же это?

– Профессор Донгаузер... Куда ты?

* * *

– Ты пойми, мне трижды плевать, с кем она живет, хоть с чертом лысым, хоть с пнем самоходным! Но я-то не обязан жить под одной крышей с этим немчурой-колбасником! Такой орднунг завел, что хоть волком вой, честное слово! Чихнуть нельзя. Курить на лестницу выставляет, ты подумай! «Каждая вещь должна знать свое место»... А главное, он даже в подштанниках до дрожи напоминает парадный портрет великого реформатора Сперанского. Представь – сидишь ты на кухне, пьешь чаек, и тут входит парадный портрет...

– Я понимаю, – грустно сказал Гоша. – Возвращайся, конечно, о чем разговор, в конце концов, это твоя комната. Я тут, пока обитал, кое-что в порядок привел...

– Ты извини, – сказал Нил. – Линда так и не давала о себе знать?

– Ни слова. Может, у родителей, своих живет. Ты бы связался как-нибудь...

– Не могу. И не хочу... Наливай еще, что ли... В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали – неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом – официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой – и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл... Оставалась еще надежда – подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.

– Нил! Ты-то тут что делаешь?

– А ты?

– Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.

– А я как раз человечка одного разыскиваю.

– Кого же, если не секрет?

– Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. – Не знаешь? – повторил он.

– А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?

– Куда вызывали? Где Линда?

– В тюрьме твоя Линда! – выкрикнула Катя. – Она Ринго прирезала!

«Таня! – отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. – Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход».

* * *

– Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки...

Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.

– Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, – продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. – Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой... Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ: «Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят. Вот если бы она его убила!..» Одно слово – органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!

– Извините, Николай Николаевич, но Линда... то есть жена. Как ее вытащить?

– Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота – изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное, и может сильно напакостить.

– И сколько времени она будет изыскивать предлог?

– Полагаю, неделю-две. Самое большее – месяц.

– Месяц! Еще целый месяц невиновный человек...

– Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками – такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.

– Ну, хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание...

– Вполне реально. Только вот что я вам скажу, юноша: законное свидание в казенном доме – процедура малоприятная, морально тяжелая. С вашего позволения, мы поступим иначе... Обычно мадам Щеголькова за подобную услугу берет от пятидесяти до двухсот рублей, но в данных обстоятельствах мы вправе рассчитывать на некоторую скидку. Думаю, коробки шоколадных конфет будет достаточно...

* * *

Серый воздух, отблеск жирной слизи на всех поверхностях, пятнистый кафельный пол, весь в выбоинах, гулкое эхо каждого шага. И какая-то особенная, тотальная вонь, исходящая не от чего-то конкретного, а от всего в совокупности. Место нечеловеческое, несовместимое с человеком. Железная дверь, лоснящаяся зеленой краской, а за ней – куб пространства, пустота которого нарушена лишь длинным столом с сырыми темными пятнами, въевшимися в деревянную поверхность, и низкими скамьями, намертво привинченными к бетонному полу. Микроскопическое мутное окошко под потолком, бурые стены в унылых подтеках. Не пробыв в этих стенах и нескольких минут, он был болен, подавлен, разбит...

– Громче! – сварливо просипела растрепанная пожилая женщина с простуженным красным носом и нечистой кожей.

– Баренцев Нил Романович.

– Дата и место рождения, пол, социальное происхождение, национальность, семейное положение, должность и место работы, домашний адрес?..

Нил громко, монотонно отвечал на вопросы, неопрятная тетка остервенело скрипела пером. и раз в несколько секунд звучно сморкалась в грязный платок.

– Знаете ли вы находящуюся здесь гражданку?

– Да...

– Громче!

– Да, знаю. Это Баренцева Ольга Владимировна, моя жена.

В центре зеленой двери, лязгнув, опустилось окошко, и хриплый голос сказал:

– Нина Наумовна, вас ждут в шестом. Следователь Щеголькова захлопнула папку, положила в потертый портфель и встала.

– Полчаса, – тихо сказала она.

Они остались вдвоем, и Нил впервые поднял на Линду глаза. Она не походила на узницу нацистского концлагеря из кинофильма «Обыкновенный фашизм», но изменения, происшедшие с ней, были ужасны. Потухший взгляд, потемневшие, набрякшие веки, нездоровая, мучнистая бледность расплывшегося лица, свисающие патлами отросшие волосы. Из-под нелепого серого халата выглядывал воротник красно-синей ковбойки, которой он раньше не видел.

– Как ты?

– Нормально...

– Ты... ты прости меня, пожалуйста... Мне не сообщили, я только недавно узнал. – Он всхлипнул и торопливо засунул руку в карман. – Вот... Бутерброд с сыром, шоколадка. Извини, что мятые, в карманах нес, сумку пришлось сдать...

– Давай сюда, бабам отнесу.

– А ты?

– Мне хватает. Кормят здесь сносно. Рыба, каша, чай с сахаром... Если хочешь, можешь курева переслать и витаминчиков, а то зубы шатаются.

– Да, да, разумеется.

Нил дрожащей рукой достал сигареты, спички, придвинул к ней.

– Бери всю пачку. Я еще куплю. Отберут. С фильтром нельзя. – Она жадно затянулась и тут же закашлялась. – Отвыкла.

– Теперь я вытащу тебя отсюда, адвокат говорит – дело нескольких дней...

– Да ладно, дыши ровно.Ты ни в чем не виноват и ничем мне не обязан.

– Я не могу дышать ровно, пока ты остаешься в этом аду!

– Брось, Баренцев, ты просто не знаешь, о чем говоришь. Есть дружок, такие местечки, по сравнению с которыми здесь санаторий-люкс. Четырехместные номера с умывальником и персональными шконками, постельное белье, радио, шахматы, библиотека, трехразовое питание, часовые прогулки, баня по пятницам. Не хватает только бильярда, танцплощадки и бара с коктейлями... Эй, ты что, пусти! От меня же парашей несет, трусы застиранные...

– Я люблю тебя! – рычал он сквозь стиснутые зубы, пригибая ее к столу.

Серый халат полетел на пол...

– Что вы себе позволяете, а? Ну и молодежь пошла, ни стыда ни совести, один разврат на уме, – возмущенно причитала Щеголькова. – Дома этим заниматься будете!

– Дома... – смущенно повторил Нил, застегивая «молнию» на брюках. – То есть как это – дома?

– Ознакомьтесь, Баренцева, и распишитесь!

Следователь швырнула на стол плотный листок бумаги. Линда подхватила бумагу, поднесла к глазам – и, опустив голову на стол, зарыдала.

Нил рванулся к ней, заглянул через содрогающееся плечо, разглядел самый, верхний краешек листа:

«В связи с амнистией, проводимой в соответствии с постановлением Верховного Совета РСФСР от...»

XIV

(Ленинград, 1975-1976)

– На ем погоны золотые. И яркий орден на груди...

– По какому поводу гуляете, тетки? Не иначе премию получили.

– Нилус! – взвизгнула толстуха Нелли из поликлиники. – Стакашок примешь?.. – Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?! – допела Линда прямо в лицо Нилу, обдав его ароматом свежевыпитой водки. – Девки, не вздумайте ему наливать. Не заслужил!

Нил обиженно отвернулся, а Линда доверительно склонилась к продавщице Любе.

– Представляешь, я тут с зарплаты дала моему идолу денег, чтобы сходил в ломбард, кольца обручальные выкупил. Так этот гад приходит вечером домой и вместо наших колец приносит какие-то кривые гайки самоварной пробы. Подменили, паразиты, будто знали, что этот олух ушастый ничего не заметит. Где глаза были, спрашиваю?

За первой бутылкой «Столичной» последовала вторая, из холодильника были извлечены соленые огурчики, покрытые сплошной плесенью, и подозрительно заветренная колбаса. Огурцы помыли, колбасу прожарили, однако Нил не стал ни закусывать, ни выпивать, ни засиживаться с пьяными бабами, увеселяя их песнями и плясками, а, сославшись на загруженность, тихо собрал тетрадки и забился в свою берлогу. Берлогу эту он постепенно оборудовал на глухой лестничной площадке, вытащив под дверь с номером 109 сначала стул и пепельницу, потом старый стол и диванчик, потом лампу и тумбочку под книги. За сохранность имущества можно было не беспокоиться, никто сюда не сунется, кроме него, Линды и еще – дворничихи Маруси, обитающей в башне. А вот потребность в уединении, даже необходимость, возникала все чаще...

За неполный год, прошедший со дня их драматического воссоединения, их с Линдой отношения подернулись ржавью унылой бытовой обыденности, с хроническими сквозняками, простудами, тараканами, пустыми бутылками, убогим неуютом и постоянным безденежьем. Короткий визит в следственный изолятор перетряхнул сознание Нила, он понял, что теперь может строить жизнь только на основе полного, безоговорочного соблюдения всех законов и правил. В первый же вечер после освобождения Линды он демонстративно, почти ритуально сжег обе крапленые колоды, каблуком раздавил поляризующие очки и торжественно вручил жене единый проездной билет, чтобы, не дай Бог, не вздумала ездить зайцем. Отмытая, распаренная после долгой, пенной ванны, опьяневшая от вкусной и обильной еды Линда с ленивым любопытством следила за его манипуляциями и, наконец, не выдержала:

– Дурачок ты, Зигги. В нашем родном государстве соблюдение законов еще никого от кичи не спасало. Лотерея в чистом виде.

– Скажешь тоже!

– А то! К тебе никогда гопота пьяная не вязалась?

– Было. А с кем не было?

– Вот именно. И что ты делал?

– Ну, отбрехивался, убегал...

– А в махаловку влезать не случалось?

– Случалось.

– Вот и девке одной случилось. Сумкой. А в сумке – коньки. Одному прямо в висок. Двенадцать лет лагерей.

– Но как же?..

– А вот так же. Усопший оказался сынком знатного токаря, героя труда и члена обкома.

– Ну, это случай исключительный. У нас не так много членов обкома.

– Хорошо, вот тебе другой случай, все действующие лица – люди самые простые, нетитулованные. Неделю назад прямо на пальме помер один мужик...

– Погоди, где помер?

– Пальма, милый мой – это третий или. четвертый ярус нар, под самым потолком, где ни вздохнуть, ни разогнуться. А угодил он туда за то, что вывез с собственной дачки на курьих ножках продавленный диван, два стула и кастрюлю.

– Не может быть!

– Представь себе. Развелся, ушел из дому гол как сокол, снял где-то конуру, но без всякой обстановки. Что прикажешь – спать на полу, кушать из консервной банки? А мужик, повторяю, простой, очень небогатый, даже насборот. Ну, и решил обставиться за счет бывшего совместного имущества. Женушка в позу, заявление накатала, в тот же день за мужичком пришли крепкие ребята... Эта дура потом и заявление свое отозвала, и по всем начальникам прошлась – только все зря. Что вы, говорят, гражданочка, беспокоитесь, максимальный срок по своей статье супружник ваш бывший давно уже отмотал, в зале суда его всяко освободят, так что идите отсюда и не мешайте блюсти социалистическую законность. А мужичонка тем временем проявил несознательность и, суда не дождавшись, ласты склеил. И трех годочков не высидел, доходяга.

– Так долго сидел?!. Но, кстати, эта история подтверждает, что закон надо соблюдать и в мелочах.

– Тогда позволь рассказать тебе еще про одного страдальца. В транспортную милицию заявление поступило от одного гражданина – дескать, в пустой электричке дали по башке, портфель отобрали, приметный, крокодиловой кожи, с большими ценностями. Транспортники заявление в угрозыск передали, те постарались, нашли свидетелей, видевших на такой-то станции подозрительного мужчину с тем самым портфельчиком крокодиловой кожи. По показаниям фоторобот составили, а по этому фотороботу вскорости мужичка, пьяного в сосиску, без документов прихватили, на скорую руку чистосердечное состряпали – и в трюм. Он сидит неделю, сидит другую, все ждет, когда вызовут, объяснят, наконец, что он там такое по пьяни натворил. А его все не вызывают, есть, видишь ли, дела поважнее. Короче, до сих пор бы в каталажке парился, если бы жена шум не подняла. Кинулась искать пропавшего мужа и так на ментов насела, что им ничего не оставалось, как розысками заняться. Нашли – у себя же, на Каляева. Вызвали жену, говорят, так и так, ночей, мол, не спали, не допивали, не доедали, но законный ваш Иванов Сергей Петрович нами изыскан. Жаль, что вручить его вам не можем, поскольку в данный момент он содержится под стражей. Жена в обморок, а когда очухалась, спрашивает: «В чем его обвиняют?» А в ответ слышит: «В том, что такого-то числа такого-то месяца в пригородном поезде такого-то маршрута он совершил разбойное нападение на гражданина Иванова Сергея Петровича и похитил портфель крокодиловой кожи с большими ценностями». Та в крик: «Так потерпевший Иванов Сергей Петрович и муж мой Иванов Сергей Петрович – это одно и то же лицо. По-вашему он сам себя ограбил и сам же на себя заявил?» И что ты думаешь, перед ним хотя бы извинились?

Линда не делала попыток подкрепить свою противоправную агитацию действием. И все у них было хорошо, пока не кончились деньги.

Остроту этой проблемы они ощутили не сразу. До лета кое-как дотянули, а потом Нил вновь записался в сводную агитбригаду, стал ездить с концертами, тем кормиться и немного зарабатывать. Пристроить же Линду, как в прошлом году, ему не удалось, зато она с неожиданной готовностью выразила желание поехать в самый тяжелый, самый дальний и, в перспективе, самый денежный стройотряд – в Набережные Челны, на строительство Камского автозавода. Возвратилась она, в противоположность бледному, пропитому и грустному Нилу, загорелой, веселой и поздоровевшей, привезла кучу новых песенок типа: «А завтра опять, ровно в пять тридцать, пять, на работу вставать, ох едрит твою мать!» Бодростью своей она заразила мужа, но сама быстро ее утратила. Выяснилось, что восстановиться на втором курсе она не сможет, поскольку албанской группы в прошлом году вообще не набирали, и теперь придется ждать целый год, и то без гарантии восстановления. А с летним заработком их всех изрядно накололи, выплатив вместо обещанных полутора тысяч всего по двести-двести пятьдесят рублей.

Нила, сгоряча заявившего, что его музыка прокормит обоих, тоже ждал серьезный облом. Оказывается, вышел особый циркуляр Министерства культуры, запрещающий концертную деятельность молодежным вокально-инструментальным ансамблям (ВИА), не прошедшим регистрацию при идеологическом отделе обкома ВЛКСМ. Для регистрации требовалось, во-первых, поименное утверждение каждого номера репертуара (с приложением официально заверенного подстрочного перевода песен, исполняемых на иностранных языках), а во-вторых, включение в коллектив не менее двух духовых инструментов. Пуш рвал и метал, заявляя, что скорее удавится, но не потерпит в «Ниеншанце» ни одного «хобота», а Нил с тоской думал о том, с какими лицами серьезные комсомольские работники будут читать подстрочники типа «Кончим оба, прямо сейчас, и на меня!»<«Come together, right now, over me» (Битлз, альбом «Abbey Road»)> или «Я есть он, как ты есть он, как ты есть я, и все мы вместе»<«I am he, as you are he, as you are me, and we are all together» (Битлз" альбом «Magical Mystery Tour»)>. Впрочем, скоро Пуш успокоился и по секрету шепнул Нилу, что самые идиотские постановления на то и существуют, чтобы грамотно их обходить, и что ему уже поступило несколько предложений насчет выгодных «левых» мероприятий, где играть будут они, в ведомости расписываться другие, легальные, а навар делить фифти-фифти. Нил прикинул и отказался – такая схема едва ли грозила уголовным преследованием ему лично, но создавала прецедент, лишивший бы его морального права на запрет возможных Линдиных «леваков», куда менее безобидных. Вскоре поступило предложение и от самих «легальных» – комсомольско-музыкальной команды с недвусмысленным названием «Наш бронепоезд». Это предложение было приемлемо только с материальной стороны, и его Нил тоже отверг – не хотелось ни участвовать в агрессивных наездах «Бронепоезда» на публику, ни переводиться ради этого сомнительного занятия на заочное отделение.

В общем, сентябрь они прожили на Нилову стипендию и доход с продажи трех пластинок из его коллекции, причем выручили за них вдвое меньше, чем могли бы взять непосредственно на Галере. Но такой вариант даже не обсуждался – они ведь дали друг другу слово никогда больше туда не соваться.

А в начале октября Линда устроилась кассиршей в магазин хозтоваров на Большом, и к сорока рублям его стипендии прибавилась ее зарплата, восемьдесят два рубля семьдесят копеек на руки. Вот и пригодились два курса торгового техникума. Конечно, и этих денег на жизнь катастрофически не хватало, тем более что Линда, мягко говоря, рачительностью не отличалась. Тучные дни – с вином, фруктами, дорогими полуфабрикатами – чередовались с тощими неделями. Желудок Нила познакомился с такими выдающимися изделиями как красный зельц (девяносто копеек кило), ливерная колбаса третьего сорта (шестьдесят девять копеек кило), плавленый сырок «Городской» (десять копеек за штуку), и знакомство это радости не доставило. Пальцы, привыкшие к струнам и клавишам, привыкали теперь к иголке и наперстку – приходилось самому штопать носки, латать прохудившиеся рубашки, ставить заплаты на штаны. Линда совестилась, вырывала у мужа шитье, но у нее получалось и того хуже.

Нынешние переживания накладывались на переживания прошлого, притупляли их остроту. Плавно и скромненько, сообразно чину, Линда встроилась в систему перепродажи дефицита, который иногда подбрасывали в магазин для выполнения плана; свой рублик приносили и мелкие погрешности в расчетах с покупателями. С работы она приходила взвинченная, иногда срывая накопившееся раздражение то на Ниле, а то и на Яблонских. Те в долгу не оставались, и начинались те самые коммунальные баталии, над которыми они оба когда-то так потешались.

– У-у, сволочная жизнь, сволочная работа! – плакала Линда потом, прижимаясь к Нилу. – Зигги, Зигги, в кого мы превращаемся?

– Тебе нужно уйти из магазина, – внушал он, лаская ее. – Найдем какую-нибудь тихую контору. Или библиотеку. А может быть, театр? Хочешь работать в театре? Я переговорю с матерью...

– И что я там буду делать? – горько улыбалась она. – Программки продавать?

– Зачем же обязательно программки? Там много всякой работы. Да и чем плохи программки?

– "И патетическим батманом Красная Шапочка выносит подлеца Волка..." Что ж, все лучше, чем «Девушка, пробейте мне мочалку».

Но все ограничивалось разговорами. Линда по-прежнему пробивала мочалки, а Нил в свободное от учебы время подрабатывал в университетской типографии, где таскал тяжеленные бумажные бобины, и, эпизодически забегая к матери, потихонечку подтибривал книги из заднего ряда бабушкиной библиотеки. На Моховой он никогда подолгу не задерживался – общество доктора музыковедения ни в малейшей степени привлекало его. Красный зельц и маргарин «Солнечный» ушли из их рациона, но довольства в жизни не прибавилось. Все чаще Нил с тоской вспоминал веселые деньки своего жениховства, все чаще ловил себя на мысли, что напрасно уничтожил карты и очки, и даже на желании вновь встретиться с Ринго. Но того словно корова языком слизнула.

А Линда все чаще замыкалась в себе, зажигала свечу и подолгу сидела, не шелохнувшись, смотрела на колеблющееся пламя. Или притаскивала в дом неприятных, вульгарных теток – новых своих подружек, – выпивала с ними, горланила популярные в народе песни. Снимала, так сказать, напряжение... Жалко.

– Зигги?

Линда стояла в раскрытой двери, привалившись к косяку.

– Пойдем, Зигги. Я их выставила.

– Линда, зачем, ну зачем они тебе, скажи на милость?

– Сегодня это было в последний раз. Честно. И не надо об этом. Я устала...

Она первой вошла в комнату и тут же упала на матрас...

Он курил, завернувшись в простыню, и задумчиво смотрел на нее.

– Какая-то ты сегодня странная. Тебя что-то гложет, я чувствую...

– Не выдумывай. Я устала, а завтра трудный день. Конец квартала, нам «Веритасы» немецкие завезли, давка будет фантастическая. Давай спать.

У Нила тоже выдался денек не из легких. Сложнейшая контрольная по языкознанию, политэкономический семинар под руководством самого профессора Либерзона, за почтенный возраст прозванного Либерфатером. Семинары были по-своему интересны, но и утомительны. Оба этих качества обуславливались своеобразием профессорского слога: начав фразу с изложения одной мысли, Фатер завершал ее изложением другой, с первой никак не связанной. Получалось, например, такое: «Выдающиеся успехи социалистической экономики позволили нашим ученым запустить в сторону Луны Тунгусский метеорит». Это шоу приедалось, но пропускать занятия было крайне неразумно – память на лица и фамилии была у старика отменной и злой. Не успел Нил стряхнуть с себя управляемые метеориты и пятилетку стратегического назначения, а его уже чуть не за шиворот повели перетаскивать ящики с противогазами со склада на склад. И куда прикажете пойти после такого трудового дня? Естественно, в пивную. «А там друзья, ведь я же, Зин...»

Долго ли, коротко ли, подсел к ним веселый бородатый дедок полупомоечного вида. Подгадал в самый раз: кружкой раньше они бы его послали подальше, кружкой позже – вообще не врубились бы, чего ему надо. А так, пива ему поставили, водочки плеснули, уж больно забавный дедок попался. Домой Нил не торопился, знал, что после аврального дня в магазине Линда будет, мягко говоря, некоммуникабельна, и так уж вышло, что к закрытию пивной их осталось только трое – Нил, дедуля и Ванька Ларин, факультетский поэт и пьяница. Выдали на улицу, понукаемые сердитой уборщицей, побрели на остановку... И тут выяснилось, что угощали они весь вечер вовсе не компанейского фуцина, а законспирированного халифа Гарун аль-Рашида из «Тысячи и одной ночи». Дед затащил их в ресторан «Мишень» и принялся потчевать шампанским и телячьим филеем со сложным гарниром, а когда подступило время закрытия, и их начали выпирать, пригласил в компанию швейцара с официантом, читал мутные стихи про каких-то верблюдов, они в ответ хором пели строевые песни, а Нил еще и подыгрывал на раздолбанном рояле. В качестве финального аккорда бодрый старичок запихал всю команду в такси, и они до утра колесили по городу, несколько раз останавливаясь, чтобы выпить водки, и закусить прямо на капоте...


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26