Вся правда

– Ты кто? – зашипело у меня над ухом.

– Я Алиска. – Отрапортовала я от неожиданности.

– А я Катя. Ты новенькая?

– Что-то вроде того, – подтвердила я, хотя совсем не была в этом уверена. И не вопрос – захочу ли я здесь остаться. Захочу однозначно, когда у меня еще появится шанс потусоваться в таком дурдоме. Вопрос – позволят ли. И как вообще здесь появились все эти актеры и актрисы, так похожие на обычных людей?

– Престаньте болтать, все! – заорал режиссер и принялся нервно прикуривать.

– А нам можно закурить? – полюбопытствовала я.

– Ты что! Это только режиссеру. Еще иногда Парфенин курит, но если уже к ночи. И те, кто в основных ролях. – она кивнула в сторону моего лысого знакомца.

– А он в основных?

– Еще бы. Почти во всех постановках, – завистливо присвистнула, или скорее прошипела Катерина и замолчала. Я посмотрела на Парфенина совсем другими глазами. Лысый не лысый, а артист первых ролей. Это вам не хрен собачий. А в центе круга меж тем что-то уже происходило. Вытащили из угла пыльный стол. Серега встал рядом и принялся, закрыв глаза, входить в образ. Наверное, будь он слюнявым красавчиком, его прикрытые веки и одухотворенно-отрешенное лицо и смотрелось бы неплохо, но поскольку он был более всего похож на лысую обезьяну, то его духовный потуги выглядели забавно.

– Здесь же невыносимо темно! – вдруг громко и неестественно вскричал он и вскочил с ногами на стол. Я обалдела и уставилась на него. Надо же, как интересно можно играть эту бредятину. Только бы никому не проговориться, что я считаю это бредятиной.

– Темно здесь и вправду, – закричал в ответ изображавший дряхлого старика мальчик и тоже запрыгнул на стол. Они замерли и принялись сверлить друг друга взглядом. Режиссер при этом с восторгом закатывал глаза и шипел:

– Тяни, тяни паузу. От так! Молодца, – и дал отмашку рукой. После этого тот, что изображал старика, молниеносно запрыгнул к Сергею на руки и, приняв позу зародыша, дурным петушиным голосом прокукарекал:

– Мне так лучше. – Я ошалело смотрела на происходящее. Даже если оставить в стороне сомнительную художественную ценность этого диалога, то их слаженные, непостижимые прыжки уже стоили аплодисментов. Серега немного поукачивал этого старика-прыгунчика, они еще поговорили о всякой бессмыслице, после чего решили поругаться.

– Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! – вскричал старик и Серега бросил его на пол. Старик (который мальчишка) весьма достоверно упал, ударившись головой о край стола. Я бы даже сказала, что он не очень-то и разыгрывал сцену. Натурально грохнулся. Серж захохотал, а ушибленный, вытянув вперед длинный кривой палец, громогласно объявил:

– Ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни водой! – Сказал и принялся отползать. Серега же принялся демонстрировать чудеса пластики и танца. А все присутствующие на репетиции похватали с пола какие-то звенелки, трещалки, гармошки и бубны и принялись в это все дудеть, бить и тыкать. Я не смогла удержаться и тоже вцепилась в бутылку из-под пива. Я прекрасно умела выдувать из пивных бутылок заунывные тягучие звуки, чем и занялась, добавив общей какофонии элемент трагичности. Серега неистовствовал под сопровождение звукового идиотизма некоторое время, после чего рухнул со стола с криком:

– Милые родители, я ведь вас всегда любил. – Режиссер дирижерским жестом (примерно так, словно он рывком поймал муху в кулак) велел нам свернуться, и мы заткнулись. Оказалось, что это конец. Что-то в этом всем было, так как я вся тряслась и дрожала от перевозбуждения.

– Кто тут дудел? – спросил режиссер.

– Да тут все дудели.

– Нет, в бутылку. Из галерки. – Это что, обо мне? Черт, зачем я полезла!

– Это новенькая. – Кто-то «добрый» ткнул в меня пальцем. Я поднялась и принялась извиняться.

– Я не знаю, что на меня нашло. Так просто. Я не буду больше мешать, – бубнила я.

– Да прекратите. Отличные звуки. Очень подчеркнули трагизм сцены утопления.

– Утопления? – удивилась я. Никогда бы не подумала, что тут кто-то утонул.

– Конечно. Всегда в этом месте дудите. И пересядьте к музыкальному сопровождению.

– Но я…Я не в труппе.

– Почему? – не понял он.

– Меня Сергей пригласил.

– Очень хорошо. Значит, теперь в труппе, – бросил он мне и вышел, оставив после себя клубы сигаретного дыма. Я стояла потрясенная. Я в труппе! Неужели же он это всерьез?

– Ну как? Понравилось? – подскочил ко мне Сергей Парфенин, явно ожидая восторгов.

– О, непередаваемо. Какая глубина мысли, сколько подлинных чувств, – я вспоминала все, что обычно из себя извергал папаша, чтобы подчеркнуть мою нечувствительность к прекрасному.

– Хороший сценарий?

– Лучше не бывает. Но ты его несказанно оживил. Столько настоящего. Просто забываешь обо всем и не можешь оторваться. – черт, как он не чувствует фальши в моем голосе?

– А как сцена в финале?

– Ты понимаешь, конфликт отцов и детей – такая емкая тема! Так трудно ее охватить. И то, как вы это делали всего за несколько минут – я вижу впервые.

– Кажется, сегодня я был в ударе, – подвел итог Парфенин. Он был доволен. Откуда в моей льстивой голове набралось такое количество умных слов – не поняла и я сама. Но смотрелась я очень неплохо.

– Тебя, кажется, приняли в труппу.

– Да, чтобы дудеть на бутылке.

– Ерунда! Все с этого начинали!

– Правда? – удивилась я.

– А как же? Тебя ждет большое актерское будущее, это определенно, – решил он вернуть мне часть комплиментов. Мне на секунду показалось, что мы уподобились собакам, вылизывающим друг другу зады ради счастья слышать и видеть друг друга.

– Спасибо. Но я не знаю, что мне теперь делать.

– Во-первых, пойдем, я выбью тебе постоянный пропуск, пока все не позабыли, кто ты такая.

– Это правильно.

– Во-вторых, каждый день после пяти часов – репетиция. Но и днем происходят интересные мероприятия. Расписание – здесь, – ткнул он пальцем в доску на стене. Там мелким шрифтом было выбито: Мастерство – 13 часов, реж. тренинг – 15 часов.

– Это на завтра? Что такое – мастерство?

– Основы актерского мастерства. Очень классные занятия. Придешь? – еще бы, он еще спрашивает. Да я тут буду теперь дневать и ночевать, так все тут интересно. Вдруг повезет, и я еще где-нибудь буду дудеть в бутылку?

– Конечно. – Я получила пропуск и понеслась домой, так как оказалось, что уже первый час ночи. Нормально так мы порепетировали. Теперь бы успеть на метро, чтобы не ночевать на улице. Интересно, а как остальные попадают домой, если репетиции заканчиваются черти когда? В итоге оказалось, что в этом странном театре все происходит через одно место, что отнюдь не умаляет его ценности. Репетиции здесь не только кончались за полночь, но и начинались в самые непредсказуемые моменты. Иначе говоря, тогда, когда захочет режиссер. Все у нас было подчинено его деспотической воле. Гений и тиран, он невероятным образом приковывал нас к своему детищу, заставляя без оглядки влюбиться во все, что он только не задумывал делать. Поставить Кафку – было самым невинным из его развлечений. Он ставил матерные пьесы по сценариям советских десидентов, от которых на первых прогонах у меня уши вяли. Он брал «Лира» Шекспира и переносил в настоящее время, заставляя его дочерей бегать голыми по сцене, а самого старика-короля одевал в джинсы и увешивал цепями. Трагедия превращалась в черти что, но зрители неистовствовали. Чтобы заставить всю имеющуюся в его руках бестолковую молодежь слаженно и достоверно разыгрывать все это безобразие, он проводил бесконечные занятия по поиску единого духа труппы, на которых мы то хлопали хором, то с завязанными глазами пытались повторить движения партнера с такими же завязанными глазами. Все это было бы полным идиотизмом, если бы я своими собственными глазами не видела, как два актера основной труппы после нескольких часов репетиции двигались в плавном синхронном танце, разделенные черным покрывалом и повязками на глазах. Они вместе начинали движение в полной тишине, словно бы кто-то невидимый отдавал им команду. И он же на ушко им подсказывал, куда и как повернуть, под каким углом поднимать и опускать руки. И, наконец, когда остановиться.

– Невозможно! Немыслимо! – совершенно искренне, без подхалимажа выкрикнула я, когда это увидела. На следующий день мы сыграли спектакль, от которого зал просто обезумел. И ни матерщина, ни голые задницы никого не смущали. Даже, возможно, радовали. Я играла роль ветерка.

– Давай, давай! Как там тебя? Алиска! Маши!

– Пора? – с замиранием сердца спрашивала я и начинала из-за кулисы размахивать здоровенным куском картона.

– Стихай! – жестами (неприличными по большей части) показывал мне режиссер. Я начинала махать медленно. Со сцены меня не было видно совершенно. Только в импровизированном окне, нарисованном на ватмане и подсвеченном лампочкой софита, от моих усилий очень красиво колыхалась занавеска. Причем именно тогда, когда к окну подходил кто-то из главных ролей. Вообще, спектакли у нас случались нечасто. Примерно два раза в месяц. Остальное время мы их готовили. В отличии от сухих и безжизненных театров моего детства, где актеры играли репку, раздумывая о зарплате и буферах практиканток, в нашем театре ни один спектакль не был похож на другой. Даже на самих себя. Каждый раз был словно премьера. И при этом мы имели счастье быть тем, что называется модой. В Москве десятки полупрофессиональных студий и сотни доморощенных трупп, которые пытаются донести до мира свое видение не пойми чего. А вот наш вельветовый гений прочно и уже довольно давно находился на волне успеха и популярности. Про наше заведение регулярно писали в газетах. К нам приезжали дяденьки с телевидения, тетеньки из журналов. Я уже была вполне готова рассмотреть вариант того, что именно режиссер – ОН в моей жизни, но оказалось, что у него есть красивая и очень цепкая жена, и именно в ее наманикюренных ручках сконцентрировались нити профессионального успеха нашего непрофессионального театра. Я решила не влюбляться, дабы не оказаться крайней в деле гибели дела жизни Режа. Театр, мое право являться туда ежедневно, право махать картонкой в Шекспире, бить в медные тарелки аж четыре раза в третьем акте Шагов Командора и дудеть в Кафке, было для меня всем. Как же я была там счастлива! Меня учили танцевать, владеть телом. Учили чувствовать скрытые ритмы спектакля, владеть пространством сцены. А кроме того, поскольку весьма часто репетиции заканчивались все-таки после закрытия метро, то у меня появились чудесные ночи в театре. Ночи среди пыльных портьер, кофров с костюмами и папье-маше, чтение Булгакова при свечах, бесконечные чашки кофе с сигаретами. Деньги в этом мире не значили ровным счетом ничего, поэтому я уволилась из своего магазина и принялась днем помогать в театре. Мне платили малюсенькую зарплату, давали проездной и бесплатно кормили бутербродами.

– Это счастье, – каждый божий день говорила себе я.

– Это безобразие. На что это похоже? Ты наверняка врешь, что ходишь в театр?

– Почему?

– Потому что ты ни на один из спектаклей не пригласила нас с отцом. Ты просто шляешься или у мужиков ночуешь. Смотри, доиграешься!

– До чего?

– До того, – краснела мать. Вполне очевидно, что она имела в виду, но я так далеко была от ее мыслеформ, что отмахивалась от нее. Мне дали роль приведения в новом сюрреалистическом спектакле «Старый Замок» по кому-то из непризнанных гениев, умерших в страшной нищете. Я появлялась в полупрозрачном балахоне практически в каждом акте, а под занавес даже участвовала в диких плясках ведьм и приведений. Ну и что, что призраков было около десяти. Все равно это было куда круче, чем дудеть и махать картонкой. Но разве могла это понять моя мать. Или мой отец? Или мой самовлюбленный братец-садист, что вообще невозможно по определению? И что, они бы хотели, чтобы я их туда пригласила?

– Да я никогда вас туда не позову. Не хватало мне, чтобы вы меня опозорили.

– Ах ты дрянь! Это кто кого позорит! Шалава! – Под эту какофонию я по-тихому выскальзывала из дома и старалась любой ценой задержаться на репетициях так, чтобы домой ехать было совсем незачем.

Глава 3. Большое и светлое чувство.

Странно, что мы с ним снова столкнулись только через полгода после первой встречи. Именно снова. Я его не узнала, да и не могла узнать, так как в тот раз он был скрыт тенью темного коридора. Но его голос я все же узнала.

– Алло, девушка, куда бежите? Опять за билетами? – я обернулась на его смешливый басок.

– Вы кто?

– А вы кто? Очень приятно поговорить с вежливыми девчонками.

– Вы показали мне дорогу в дежурку! – вспомнила я.

– Ага, но похоже, что вы решили перебиться без билета. Так что вы теперь тут делаете? – улыбался он.

– Я? Привидение играю. А вы?

– А я рисую башни нашего триллерообразного замка. Так что мы с вами в некотором роде коллеги.

– Вы рисуете декорации к старому замку? – поразилась я.

– А что вас так удивляет?

– Ну, вы слишком… – я решила от греха подальше заткнуться, чтобы не наболтать ерунды, уже готовой сорваться с языка. Я хотела сказать, что для художника он слишком обычный. Среднего роста, коренастый, с некоторым количеством мышц на руках. Джинсы, ботинки, байковая рубашка в клетку. Ничем не напоминает богемного театрального художника.

– А, нет пятен краски и идиотического взгляда!

– Что-то вроде того. – Опустила я глаза.

– А вы мне нравитесь. Определенно. Хотите кофе?

– Если только с сигаретой, – ответила я. Кофе без сигареты для меня было примерно как ежик без иголок. То есть нереально.

– Нет проблем. И почему вы, девчонки, курите как паровозики.

– Это не ваше дело. Идемте! – скомандовала я.

– Ого! – порадовался он, – Слушаюсь!

– Не смешно, – я доскакала до буфета. Он купил мне сигарет и кофе.

– А вы не курите? – удивилась я. После дурного примера режиссера не курить у нас считалось чуть ли не дурным тоном.

– Нет. Я и так нахожу, чем травиться.

– В смысле? – не поняла я.

– Ну, краски очень токсичны. Мне хватает запахов растворителя и ацетона. Да и в машине тоже масса ароматов. Выхлопные газы, бензин, тосол. Мечта токсикомана.

– Да уж, – я с уважением на него посмотрела. На самом деле передо мной впервые в жизни сидел человек, умеющий водить машину. И сам решающий, курить ему или не курить.

– Послушайте, милая девушка. Как вас зовут?

– Алиса.

– Чудесное имя. А меня Артем. Будем знакомы. Пока спектакль не выйдет, я часто у вас тут буду. Многое придется переделывать. С нашим гением всегда так. До последнего не понимает, чего же хочет. А я – страдай.

– Тяжело, – кивнула я, впрочем, без особенного сочувствия. Мы посидели еще. Был день, до занятий еще оставалась пара часов. Дело было вечером, делать было нечего. В смысле, мы сидели и неторопливо поглощали симбиоз хлеба и докторской колбасы и болтали. Как так получилось, что я легко и приятно провела несколько часов с совершенно чужим человеком, я сама не поняла и не заметила. Оказалось, что он прекрасно умеет слушать. Обычно эту почетную функцию оставляли мне, но он словно провоцировал меня болтать, болтать и болтать.

– У тебя есть брат? Сколько ему лет?

– Я не хочу о нем.

– Вы не ладите. – С пониманием и проникновенно произносил он.

– Он просто тупой чурбан. Ест, спит, пьет и гуляет по девкам. Пустая и бессмысленная жизнь.

– А родители, как они относятся к театру?

– Ужасно. Ты не представляешь, как они меня порой достают.

– Понятно. А парень у тебя есть?

– Да полно, – застеснялась я. Но он так как-то просто и душевно разговаривал, что из меня выпадали все новые и новые подробности моей жизни.

– Еще кофе?

– Ты знаешь, у нас к Кафке просто уникальные декорации сделаны. Это твоя работа?

– А как же. Моя. Даже взяла каких-то призов за самобытность. Но это просто случайность. Никогда не знаешь, что сработает. Может и Кафка, а может и акварельный набросок, который ты навалял за пять минут перед сном, чтобы просто передать радость от встречи с любимой девушкой.

– У тебя есть девушка?

– А тебя это удивляет? Я так невероятно страшен, что девушки меня должны обходить десятой дорогой? – рассмеялся он.

– Нет, ну что ты. Ты очень даже красивый. И такой интересный, – залепетала я. И кстати, совершенно искренне. Что-то в нем такое было, что делало его невыносимо привлекательным. Именно как-то по-мужски привлекательным. Шершавые ладони, постоянно смеющиеся карие глаза, широкая мужская грудь.

– Как много эпитетов! Прямо-таки примусь сейчас краснеть.

– Ерунда.

– Алиска ты чего тут торчишь? На пластику не пойдешь?

– Почему? – уставилась я на Костика-Щепку. Он был моим ровесником, мечтал о славе и прочих лаврах, мы порой с ним вместе разыгрывали разные глупые сценки и бодрили друг друга заверениями в обоюдной гениальности.

– А она уже началась! – с укоризной произнес он.

– Иди, Алиса, иди. Плохо прогуливать уроки. – Ехидно напутствовал меня Артем и ушел. Я почувствовала необъяснимое раздражение.

– Что ты лезешь? Я тебя просила меня дергать? Ведь я же с человеком разговаривала.

– Это с Темкой, что ли?

– А что, вы с ним так близко знакомы? И давно? – навалилась я на него.

– Да нет, просто сталкивались на репах, – репы – это у нас репетиции сокращенно.

– Ну и зови его Артемом. А еще лучше, по отчеству.

– Пошли уже, все с тобой ясно, – примирительно буркнул Костик. Мы отправились в зал и там, на сцене в черных трико гнулись и крутились, смешно и нелепо подражая гутаперчивым гимнастам. Режиссер не оставлял надежды сотворить из нашего студентообразного стада сонмы акробатов и балерин. Пластику я не любила совсем, а с этого дня перестала ее переносить вовсе. Артем на глаза мне не попадался. Этот факт расстраивал меня более ожидаемого. Гораздо более. Я по правде говоря, постоянно высматривала его среди блуждающего по театру народа. Не попадался еще неделю, пока однажды он не проехал мимо меня на своей машине. В машинах я не разбиралась, поняла только, что это какая-то советская модель. Но моим, например, предкам, не светила и такая. Когда-то мой папа пытался извернуться и отложить из своей инженерной зарплаты сумму, достаточную для приобретения запорожца. Но мы с братишкой наперебой требовали то брюк, то курток, то ботинок. И в парке мы не могли гулять просто так. Только при мороженом и на карусели. В общем, планы пересесть на колеса приказали долго жить. Я до сих пор помню, как сложно было завести даже такого уродца, как Запор. Но у Артема был вполне приличный агрегат. Нестарый, с мягкими сидениями, очень уютный. Все это я смогла выяснить, когда он повез меня домой на этом волшебном коне. Было около десяти часов вечера. Я стояла около театра и пыталась прикинуть, сколько воды я начерпаю, пока добегу до метро. Сквозь темень центра столицы лили ведра дождя, создавая невидимую завесу. Зонтик не котировался. Дождь лил и сверху, и сбоку, и даже как будто снизу, отпрыгивая от земли.

– Грустно, девушки. Что вы здесь делаете в такой час, милая девочка Алиса? – сквозь приоткрытое окно спросил он.

– Стою. Думаю, может и не ездить домой.

– Промокнуть боитесь?

– Ага, аж вся от страха посерела. – Что он, издевается? Сидит в сухой тачке и беседует. А я, между прочим, продолжаю мокнуть.

– Ну-ка, садись в машину. Ты уже домоклась до того, что начала бредить.

– Это уж точно, – сказала я, продолжая стоять.

– Что ты не садишься? – не понял он.

– Мне и тут хорошо. Тепло, сыро. Как в родном болоте. – пробормотала я. Какой смысл сидеть в тачке, если я не желаю попадать домой.

– Что ты несешь?

– Да я и правда думаю, что останусь в театре. Мне от метро до дома еще полчаса пешкарусом плестись. Здесь ты до метро добросишь, а там я превращусь в водоросль. Лучше пойду чайку попью. – Я развернулась и пошла к двери театра.

– Постой. – Выскочил он из авто. Его свитерок тут же намок, волосы от воды прилипли ко лбу. Он задрожал и стал каким-то ужасно смешным. Эдакий цуцык.

– Что ты смеешься? – возмутился он.

– Ты на цуцыка похож. – Не сдержалась я.

– Вот как. Может, все-таки я могу подвести тебя до дома?

– До самого дома? – удивилась я, – а тебе это зачем?

– Отлично. Хочешь порадовать понравившуюся тебе девушку, а она спрашивает – зачем это мне.

– Я тебе… – запнулась я. И хотя до этого я уже на полном серьезе решила остаться и переночевать на костюмах, теперь поняла вдруг, что меня неудержимо тянет домой.

– Именно. А ты меня обзываешь цуцыком.

– Поехали, – согласилась я и попыталась открыть дверь машины. Она была против. Только после убедительного внушения от Артема и пинка его сильной ногой в нижнюю левую ее часть я смогла попасть внутрь. Артем к тому моменту уже окончательно вымок и разозлился. Он резко встряхнул мокрыми волосами, завел машину и понесся по Тверской.

– Вот ты скажи мне, объясни… Вот как ты себе представляешь цуцыка?

– Чего? – оторопела я.

– Цуцыка. Ты сказала, что я похож на цуцыка. Вот я и пытаюсь выяснить, как выглядит обычный рядовой цуцык. Среднестатистический.

– Примерно как ты, – ляпнула я и покатилась со смеху. Он посмотрел на меня, покрутил пальцем у виска и тоже расхохотался. Мы смеялись и перешучивались всю дорогу до дома, тем более оказалось, что живем мы в одном районе, около Речного Вокзала. Только он с одной стороны метро, а я в получасе ходьбы от другой.

– Интересно, что познакомились мы с тобой в стенах культового молодежного театра.

– Эк ты сказанул!

– А то. И ведь живем в этих местах кучи лет. А не сталкивались.

– Не судьба, – кивнула я.

– А теперь, значит, судьба? – то ли спросил, то ли наоборот, заявил он. Мы стояли в лесном проулке недалеко от гостиницы «Союз» и вели долгие романтические беседы. Его откровенно забавляло сочетание моего нежного (с его точки зрения) возраста и недетского жизненного опыта.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.