Дальше живут драконы

      – Долго, – вздохнул Рогачев.
      – Характерно, что смертельные выстрелы были произведены из парабеллума. Гильзы проверяли, по картотекам они не проходят. И вообще, мрак какой-то кругом: никто ничего не видел, никто ничего не знает. Сам Лушин и вся его семья по месту жительства характеризуются положительно, но я на всякий случай заглянул к коллегам из БХСС, просил навести справочки. Все-таки в торговле человек столько лет проработал.
      – Думаешь, разборы? Работать надо быстро, не мне вам объяснять, – Рогачев достал из ящика стола стеклянную трубочку и кинул под язык таблетку. – А знаем пока до невозможности мало.
      – Да, дальше живут драконы… – бросил Иван.
      – Чего? – не понял Алексей Семенович. – Какие драконы?
      – На географических картах так писали в раннем средневековье, – пояснил Купцов. – Очерчивали то, что доподлинно известно, а там, где еще никто не бывал, рисовали на пергаменте разных монстров и писали: дальше живут драконы. Там кончался человеческий круг и начинался круг чудовищ.
      – Вот как? Неплохо… Пожалуй, тогда и назовем с твоей легкой руки это дело «Драконами». Подходяще будет по их жестокости. Тебе и карты в руки, возглавляй группу, но имей в виду: я тебя с собой на «ковер» к начальству брать буду… Да, этот ордерок на обыск, который под убитым нашли, фальшивка?
      – Точно, – Саша открыл блокнот, сверяясь с записями. – Но сделан мастерски, от настоящего трудно отличить. Рисованный под типографский бланк, текст отшлепали на портативной пишущей машинке, печать самодельная, но тоже очень похожа на настоящую.
      – Веселые ребята, с размахом, – посасывая валидол, заметил Алексей Семенович. – Кстати, кто из вас помнит гастроли итальянской оперы?
      – Ла-Скала? – уточнил Иван.
      – Да. Тогда фальшивые билетики продавали с рук.
      – Давно было, – покрутил головой Бондарев, – много лет прошло. А ловкача того мы так и не нашли.
      – А я вот нашел эксперта, который фальшивыми билетиками занимался, – сообщил Рогачев. – На пенсии уже, но вспомнил это дело, согласился на фальшивый ордер поглядеть.
      – И что? – заинтересовался Иван.
      – А то, что билетики были рисованы так же, как и фальшивый ордер на обыск. Один почерк.
      – Значит, жив курилка? – заерзал Бондарев. – Тогда от нас ушел, но дела своего не бросил. И кто-то из драконов его знает.
      – Вот-вот, пометь это себе как одну из версий, – посоветовал Рогачев. – Знаете что, ребятишки, очень охота мне на этого дракона с парабеллумом поглядеть. И не дает покой вопрос: почему они пришли именно к Лушину?
      – Загадка, – вздохнул Иван. – Есть мыслишка, что разгоны могли быть совершены не у одного Лушина, но заявлений не поступало, я справлялся.
      – М-да, попотеем еще, – согласился Алексей Семенович. – Все, давайте, приступайте…
 
      Если вспомнить прошедшие годы, то одной из примет конца шестидесятых – начала семидесятых были длинноволосые парни и девицы, называвшие себя хипарями. Сколько хлопот доставили они народным дружинникам, милиции, собственным родителям, школе и комсомолу, пока это «движение» не пережило неизбежный естественный кризис и не трансформировалось в некую «систему», ставшую весьма занятным явлением современной жизни. У этой неформальной системы нет официального названия, нет организаторов, клубов, четких символов или программы.
      Купцов вплотную столкнулся с «системой», работая в маленьком курортном городке, когда ему пришлось заниматься делом, связанным с жестоким избиением водителями-дальнобойщиками – так именуют на жаргоне шоферов междугородных перевозок – «плечевой бабы». Неискушенные люди тут же спросят – а что это за баба такая? Может быть, это нечто особенное? Или так называют женщин на своеобразном сленге шоферской братии, рожденном в долгих поездках по грязным, разбитым российским дорогам? Один конец своего маршрута дальнобойщики обычно именуют «плечом». Отсюда и «плечевая баба» – женщина, готовая отправиться с водителем или водителями в нелегкий и долгий рейс, расплачиваясь за доставку в нужный ей пункт «любовью» в зарослях запыленных кустов на обочинах или в пропахших бензином кабинах тяжело груженных фургонов. Некоторые «попутчицы» проводят в рейсах долгие месяцы, с удивительной легкостью меняя экипажи фургонов, маршруты, республики, края и области.
      Американский писатель Джек Лондон описывал дорогу – протянувшуюся по Штатам железнодорожные пути и путешествовавших по ним в конце прошлого – начале нынешнего века бродяг. У нас еще никто не решился описать трассу, по которой днем и ночью гонят машины водители, везущие в кабинах «фур», подобных лондоновским бродяг и бродяжек, причисляющих себя к «системе», унаследовавшей многие приметы хиппи. Они, эти бродяги, так и говорят: ушел на трассу, пошел по трассе, сошел с трассы.
      Путь «на трассу» обычно начинается с попрошайничества, чтобы набрать определенную сумму денег, хотя «системщики» почти в них не нуждаются. Питание они добывают в забегаловках и кафе, употребляя в пищу «ништячки» – различные объедки, за которые поварам и буфетчикам и денег-то спросить стыдно. Одежду «системщики» носят самую разнообразную – чаще всего то, что добегается бесплатно, подобрано по случаю или выменяно друг у друга. Одни едут на юг, и им ни к чему теплые вещи, другие мигрируют к северу – и им не нужны старые, разношенные сандалеты и грязные расписные майки. Меняющимся нет никакого дела, что вещи давно не стираны, не имеет никакого значения размер, женская это вещь или мужская. Главное – функциональная необходимость вещи в данный конкретный момент. Сделка заключается, и оба счастливы, получив сандалии и майку в обмен на дырявый свитер.
      Если «системщик», выходящий на трассу, курит, то сигареты никогда не покупает, а предпочитает «стрелять». Если хочет читать, то меняется книгами с такими же, как он, бродягами, подобно обмену одеждой. Воровать запрещено моралью трассы, разве что пищу.
      – Поймите, я не воровка, – размазывая по лицу грязь, слезы и кровь из разбитого носа, плакала избитая водителями «плечевая баба», жалуясь Купцову на несправедливость, приключившуюся с ней на трассе. – Я их вещей и пальцем не тронула, а взяла только помидоры и хлеб, понимаете? У нас никто не крадет!
      Впоследствии, вновь и вновь сталкиваясь с бродягами трассы, Иван полностью убедился в правоте ее слов. Кстати, вещи, в краже которых шоферы обвинили избитую ими девчонку, потом нашли у другого водителя.
      А деньги, зачем они тем, кто питается «ништячками», носит чужое тряпье и не имеет никакого багажа? Оказывается, на них покупают «колеса», – так именуются на жаргоне различные таблетки, используемые как заменитель наркотика.
      Катят на фурах по трассам парни с длинными волосами, одетые в пеструю одежду, расплачиваясь с водителями рассказами о своем житье-бытье и анекдотами, а девушки – «плечевые бабы» – расплачиваются собой. Что же до кодекса чести трассовых бродяг, то известны случаи, когда они, передавая друг другу, довозили через всю страну посылки, отправленные по случаю кому-нибудь из них сердобольными родителями или родственниками. Хотите, считайте это явление странным, хотите нет, но ни одна вещь никогда не пропадала.
      К весне трассовые бродяги, как они выражаются, «схи-пают на юга», преимущественно в Крым, где ласковое солнце, теплое море, богатые базары и, главное, фрукты, до которых они очень охочи. Сбившись в случайные компании, иногда весьма многочисленные, они целыми днями лежат на пляже, тщетно пытаясь обмануть извечное чувство голода. Иные поют под гитару на набережных или отправляются подработать на плантациях – правда, ненадолго.
      Другим местом «летнего отдыха» бродяг с трассы является Прибалтика, где мягкий климат, мелкое море, песчаные дюны и туристы, не жалеющие денег – они легко бросают мелочь в просительно протянутую грязную ладонь.
      Когда на небе сгущаются тяжелые облака и начинает моросить нудный дождь, бродяги скучнеют и компании распадаются, чтобы вновь собраться на следующее лето. Опытный бродяга достает из своего «ксивника» – джинсовой сумы, висящей на шее, – самую большую ценность, какая у него есть: пухлую и потрепанную записную книжку, в которой каждая страничка плотно испещрена «вписками» – адресами совершенно незнакомых людей в различных городах, где можно рассчитывать на помощь и приют. Там адреса гостиниц в сторожках и отелей в подвалах, турбах на чердаках и постоялых дворов в дворницких. Поэтому высшим проявлением благорасположения друг к другу у членов «системы» является бескорыстный обмен «вписками».
      Грязный палец скользит по строчкам, глаза разбирают торопливые каракули, и наконец принимается решение – куда «схипать» на зиму. Выход на трассу, призывно поднятая рука и…
      Однако многим ехать некуда. В отличие от тех, кто любит называть себя «системщиками» и будет проводить время до тепла в «тусовках» по различным городам или сам придет сдаваться в венерологический диспансер, или заляжет в «психушку» – полечиться и заодно скоротать время до новой трассы на юга, – «беспределыцики» уже никуда не едут. Как правило, они поселяются поблизости от теплых или людных мест, образуя специфические общины наркоманов, алкоголиков, проституток с трассы. Убогие, увечные люди, опустошенные морально и физически.
      Есть и такие, кто на всю жизнь остается верен джинсовому рванью, «толстовским» теориям и теплым воспоминаниям о «системе» и трассе, но отходит от них, словно переболев, как неизбежной детской болезнью, вроде кори или коклюша. Многие из них пополняют ряды околобогемной публики, изобретая «свои» направления в искусстве.
      К такому человеку, переболевшему «системой», и отправился Купцов пасмурным летним днем. Путь его лежал к границам бывшего Камер-Коллежского вала, теперь уже прочно забытого москвичами, которых среди жителей огромной, перенаселенной столицы осталось не так много. Я имею в виду коренных москвичей. Вскоре на высоком берегу реки неподалеку от Новоспасского моста ему открылся вид на мощные белые стены с бойницами и сторожевыми башнями – бывший мужской Новоспасский монастырь.
      На его широком дворе некогда гулял архимандрит Никон, впоследствии возведенный в сан патриарха и оставшийся в истории как реформатор церкви. Это он отправил в ссылку мятежного попа Аввакума. К своему счастью, Никон теперь не может увидеть, во что стараниями последующих поколений превратилась некогда грозная обитель монахов-воителей – всюду грязь, мусор и мерзость запустения. Впрочем, разве только этот монастырь в таком состоянии? По подсчетам ученых, в целом по стране утрачивается три памятника ежедневно! И около сорока тысяч уникальных творений находятся в абсолютно аварийном состоянии и не смогут простоять более десятка лет.
      Тяжело вздохнув – как-то безотрадно, когда душит дефицит во всем, даже в памяти, – Купцов свернул в сторону от шумной Таганской площади. Отыскав старый кинотеатр, предъявил пожилой билетерше удостоверение и прошел через фойе к неприметной двери, ведущей в подвал. Шагнув за порог, он начал спускаться вниз, в. сырую темноту.
      Внизу на крохотной площадке оказалась еще одна дверь, сквозь щели которой пробивался слабый, мигающий свет. Открыв ее, Иван очутился в полумраке, разорванном светом проектора. Нескладный, заросший до глаз волосами человек, копошился около афиши, усердно малюя на ней огромной кистью.
      – Кто там? – недовольно обернулся лохматый.
      – Это я, Баня, – проходя в комнату, откликнулся Иван.
      – Никак гражданин Купцов? – выключая проектор и зажигая верхний свет, ошарашенно пробормотал Буня. – Призрак отца Гамлета… Вас же, говорили, услали куда-то из белокаменной?
      Хозяин мастерской смахнул со стула пыль, постелил на него свежую газету и широким жестом предложил гостю сесть.
      – Нет, – присаживаясь, улыбнулся Купцов, – я не призрак. Можешь пощупать. Принимаешь гостя?
      – Ну, смотря какого, – буркнул хозяин.
      – А ты, стало быть, окончательно порвал с «системой» и на трассу больше ни ногой? – осматривая мастерскую, протянул Иван. – Решил вернуться к старому ремеслу?
      – Так и вы свое ремесло не забываете, – усмехнулся Буня.
      – Сыск не ремесло, – назидательно заметил Купцов. – Сыск – это искусство.
      – Может пивка? – скрывая охватившее его беспокойство, предложил хозяин.
      – Спасибо, – отказался Купцов, – я не употребляю.
      – Вы счастливый, воля есть, а я вот балуюсь… Сразу хочу сказать, – решился Буня, – нет больше Буни. Остался гражданин Носов Николай Кузьмич, вернее, товарищ Носов. Вот так… Я теперь полностью чистый перед вами, работаю.
      – Вижу, – согласился Иван, доставая сигареты. – У тебя курят? Ну и как, нравится работать?
      – Ничего… – протянул Носов. – Правда, платят маловато, но я еще подрабатываю. Главное – мастерская здесь, писать можно. Это все так, ерундовина. – Он пренебрежительно кивнул на незаконченную афишу.
      – А для души? – прищурился Купцов.
      Буня стрельнул в него недоверчивым взглядом, потом, немного поколебавшись, полез за груду афиш и старых досок. Достал небольшое полотно и поставил на стол.
      Иван всмотрелся. Разбитое окно, керосиновая лампа на деревянном подоконнике, а в глубине отражается в зеленоватом мутном зеркале женская фигура.
      – «Ожидание», – явно надеясь на похвалу, сказал Носов.
      – Ничего, – скупо похвалил Купцов, уловивший в картине явное подражание Константину Васильеву.
      – «Ничего», – скорчив гримасу, обиженно передразнил Буня, – со временем лучшие картинные галереи мира будут оспаривать право выставить мои полотна!..
      – Ладно, не обижайся, – примирительно заметил Купцов. – В картинах я действительно не очень разбираюсь, а вот другие твои произведения я ценил, как знаток. Помнишь, рисованные фальшивочки?
      – Что было, то прошло.
      – Прошло ли? – подался вперед Иван. – Тут недавно проскочила одна штучка. Уж не ты ли, дорогой, за старое взялся?
      – Мало ли спецов по этой части? – отводя в сторону глаза, промямлил Буня. «Господи, неужели с появлением этого знакомого сыщика начинается прежний кошмар?»
      – Мало, дорогой гражданин Носов, мало. Билетики на Ла-Скала ты рисовал? Может, по молодости лет соблазнился? Сознавайся, все одно – дело прошлое, чего уж теперь темнить?
      – Не-е, это не я, – хозяин мастерской выставил перед собой ладони, выпачканные краской. – Но тоже классная работа.
      – Откуда знаешь? – насторожился Купцов.
      – Говорили, – равнодушно пожал плечами Носов. – А кто, не помню, давно все было и быльем поросло. Я вот жениться собираюсь.
      – Может статься так, что придется подождать с женитьбой, – вздохнул Иван, сокрушенно разведя руками. – Есть у меня подозрение, что ты, по просьбе неких друзей, сделал одну фалыпивочку. Не возражай, – предупреждающе поднял он руку, – дело там слишком серьезно повернулось.
      – Не делал я ничего!
      – Ты мне это докажи, – вкрадчиво предложил Иван. И Буне стало страшно от его спокойного, почти ласкового голоса.
      – Вы о презумции невиновности слыхали? – сделал он робкую попытку вырваться из ловушки.
      – Приходилось, – усмехнулся Купцов, – но я тебя не нарами пугаю.
      – Да? – воскликнул Носов. – Просто пришел и поговорил, да? Только и всего, что напомнил ненароком о прошлом?
      – Ну-у, милый, прошлое ты сам для себя сковал, не я его тебе таким сделал. Давай-ка лучше по-хорошему…
      – Это как?
      – Ты ведь меня знаешь? – спокойно начал Иван. – Помогал я тебе, когда ты собирался нормальным человеком стать и тусовался в «системе»? Помоги и ты мне.
      – В стукачи зовешь? Прикажешь выпить с корешками, потолковать по душам, а потом заложить их со всеми потрохами?
      – Слушай, – поднялся Купцов, где ты корешков нашел? Среди блатных? Раз становишься человеком, так и будь им.
      – Господи, да чего тебе надо? – сморщившись, простонал Буня. – Не любоваться же ты на меня приперся?
      – Это точно, не любоваться. Знать мне надо, кто фальшивые билетики на итальянскую оперу делал.
      – Зачем? Зачем знать? – проведя ладонями по лицу, словно сдирая с него налипшую паутину, прошипел Носов. – Сам сказал: дело прошлое!
      – А прошлое за сегодняшний день цепляет, вроде как у тебя, – уже от дверей обернулся Купцов. – Тот, кто билеты рисовал, сделал недавно фальшивый бланк. Через это одного человека уже убили и тяжело ранили мать двоих детей, которая сейчас лежит в реанимации, и неизвестно, выживет ли. А те, кто убил, гуляют на воле и могут натворить новых дел. Думаешь, Ване Купцову тебя надо придавить и застращать? Нет, Носов, я потому к тебе пришел, что навел справки и поверил, что Буня умер и похоронен.
      – Погоди, – шагнул к нему хозяин мастерской, – откуда известно, что рисовал один и тот же человек?
      – Экспертиза установила. Поможешь? – прямо спросил Купцов.
      – Попробую. Загляни через несколько дней. Но только железный уговор: если узнаю, не допытывайся, где и у кого…
      Прикрыв дверь, Иван снова очутился в полумраке. Почти ощупью отыскав первую ступеньку лестницы, начал подниматься наверх…

Глава 2

      Жирная рыжая крыса лениво шествовала от помойки к пищеблоку, высокомерно не обращая внимания на проходивших поблизости людей и только слегка припуская рысцой, когда они слишком приближались. Добравшись до отдушины в фундаменте здания, она не спеша нырнула в темноту подвала и скрылась.
      Заинтересованный Бондарев приостановился – давно такого не приходилось видеть в самом центре города, да еще на больничной территории. Хотя живут же крысы на всех московских овощехранилищах – и ничего, не помирают от нитратов. Отчего бы не жить крысам и здесь, на зеленом пятачке, зажатом с одной стороны шумным проспектом, а с другой – старым, заросшим парком. Вздохнув, Бондарев направился к желтоватым больничным корпусам.
      Отыскав отделение хирургии, он получил короткий, не по росту халатик и поднялся в ординаторскую. Врач, заранее предупрежденный по телефону, встретил его приветливо.
      – Долго, пожалуйста, не говорите, – украдкой подтянув зеленые хирургические штаны, попросил он Бондарева. – Она слабая еще. Боюсь ухудшения. Ну, пошли?
      «Совсем мальчишка, – выходя следом за ним в коридор, подумал Саша, – даже штаны по-мальчишески подтягивает, а поди же ты, вытащил Лушину с того света».
      – Вы, пожалуйста, не говорите ей о племяннике, – приостановившись перед дверью палаты, напомнил Бондареву врач.
      – Минут десять мне дадите?
      – Постарайтесь все же покороче.
      Заверив, что он не собирается утомлять больную, Бондарев вошел следом за хирургом в палату, сразу словно окунувшись в полумрак и запах лекарств. На высокой кровати, опутанная проводами датчиков и трубочками капельниц, лежала Лушина.
      – Вот, гости к вам, – привычно взяв ее запястье проверяя пульс, улыбнулся врач. – Как у нас сегодня?
      Маша слабо улыбнулась в ответ, и Бондарев поспешил представиться:
      – Я из милиции. Александр Алексеевич…
      – Присаживайтесь, – подал ему белую больничную табуретку хирург. – Загляните потом ко мне?
      – Обязательно, – благодарно кивнул Саша и повернулся к больной. – Нам надо восстановить картину произошедшего в вашей квартире. Сколько их было?
      – Четверо, – слабо шевельнулись губы Маши.
      – Молодые, старые? Какого возраста?
      – Трое молодые… Один не очень…
      – Кто стрелял?
      – Молодой… И постарше, лысый.
      «Лысый – это уже кое-что, – немного оживился Саша, – примета, которую просто так не спрячешь».
      – Кто-нибудь из них был одет в форму милиции?
      – Нет… – Она прикрыла глаза, и Бондарев понял, что ей очень тяжело вспоминать то утро, когда раздался роковой звонок в дверь квартиры. – Сеня как? – Маша открыла глаза.
      – В реанимации. – Бондареву стоило труда солгать и он поспешил перевести разговор на другую тему. – Почему они пришли к вам?
      – Не знаю… Вроде мы как все. Сеня говорил, у Котеневых тоже были.
      – Откуда он узнал? – заерзал на табурете Саша. – И кто эти Котеневы?
      – Он работал с мужем… Давно. А Сене вроде муж сказал.
      В приоткрытую дверь палаты заглянул врач и сделал Бондареву знак, что пора заканчивать разговор.
      – Выздоравливайте, – Саша встал, и тут же в палату вошел хирург. – До свидания… Кстати, где живут Котеневы?
      – Недалеко от нас, – едва прошептала Маша, а хирург потянул Бондарева за полу халата к выходу.
      – Вы и так говорили с ней двадцать минут, – недовольно буркнул он, прикрывая дверь реанимационной палаты.
      – Простите. Когда еще разрешите прийти?
      – Не знаю. Муж хочет перевести ее в другую клинику, как только можно будет транспортировать.
      – Чем же плоха больница? – усмехнулся Саша. – Впрочем, любая больница…
      – Да, у нас еще не самая плохая. Кормят, правда, скудно – вздохнул хирург, – лекарств многих нет. А больному надо хорошо питаться. Хорошо, если такие, как Машин муж, икру таскают сумками…
      – Икру, говорите, таскает сумками? – покачал голо вой Бондарев. – Заботливый… И в другую клинику неплохо, конечно. Крысу я у вас во дворе видел, у помойки. Много их тут?
      – Травим, – устало откликнулся хирург. – Общепит в парке, у нас пищеблок, город грязный, в каждом доме тараканы, в подвалах комары плодятся, санитарная служба слабая. В общем, проблем масса, и, когда они будут разрешены, я, например, не знаю.
      – Я тоже, – вынужден был признаться Саша. – У нас их не меньше…
      Прикурив, он побрел к выходу из больничного садика, размышляя о не слишком веселой жизни обыкновенного сыщика. Следователь, сыщик, адвокат – герои многих детективных фильмов и … Порой они «расследуют» преступления, не выходя из кабинета. В жизни далеко не так. В условиях всесильного «телефонного права», несовершенства законодательства, дефицита, аппаратных методов руководства, у них почти круглосуточная работа, зачастую с риском для жизни, и зарплата нищенская.
      Разве только милиция в бедственном положении? Так же обстоят дела и в прокуратуре, и суде. Убогие здания, плохо подготовленные кадры, процветающий протекционизм. И все это, как ни странно, устраивало верхний эшелон. Во времена застоя эти деятели прекрасно понимали – стоит только укрепиться профессионалам, как немедленно начнется переоценка ценностей. Профессионализм в милиции – главное качество. Однако должным образом он не ценится. Разве, что коллегами…
      Да, чего только не вытворяли раньше с милицией. Однажды, еще в середине пятидесятых годов, загнали курсантов средней школы милиции на трибуны недавно построенного стадиона в Лужниках и приказали топать сапогами что есть мочи, желая проверить: не обрушатся ли перекрытия? При этом те, кто отдал приказ, предусмотрительно стояли на середине футбольного поля. Курсанты топать ногами отказались – разве для этого они надели милицейскую форму? Многое и сейчас напоминает этот кошмарный, в своем идиотизме, случай…
 
      Проснулся Зуев ближе к обеду. Поглядев на часы, вскочил и заметался по комнате – единственной в квартире. Ему же сегодня во вторую смену! Наскоро выпив чаю на кухне и не ощутив вкуса бутербродов, вылетел на улицу.
      Родной таксопарк стоял там, где ему и положено. Кивнув «вратарю» – так водители именовали вахтера, – Зуев прошел на территорию и, получив необходимые для выезда на линию бумаги, уселся в машину. «Волга» была старая, погода сегодня дрянь. Заберешься с каким-нибудь клиентом в пригород, и не выползешь. В общем, работать не хотелось…
      Наконец, он решился. Включил зажигание и медленно тронул с места. И тут же, словно подкараулив, начал сеять мелкий дождичек, черня асфальт двора и сделав рябым лобовое стекло. Аккуратно вырулив между машин, ожидавших своей очереди на мойку, Зуев чуть увеличил скорость и подкатил к воротам. Он хотел лихо проскочить на скорости мимо «вратаря», как вдруг заметил до жути знакомую фигуру, мокнущую под дождем посреди дороги. Человек в плаще с поднятым воротником стоял, широко расставив ноги, словно врос в асфальт. Таксист рванул ворот рубахи и в каком-то шальном, помутившем разум отчаянии надавил на педаль акселератора. Машина прыгнула вперед – раздавить, смять этого человека! Казалось, он не сможет спать, есть, жить и дышать спокойно, пока жив тот, кто встал на его пути.
      Знакомая фигура в мокром плаще стремительно приближалась, словно вырастая перед капотом. Увидев несущийся на него автомобиль, человек на дороге не изменил позы, не вытащил рук из карманов плаща, не заметался, не отпрыгнул в сторону – и нервы Зуева не выдержали. Дико закричав, он ударил по тормозам, и его старенькая лайба, судорожно дернувшись, развернулась и застыла в полуметре от стоящего на дороге человека…
      Обессиленно закрыв глаза, Зуев откинулся на спинку сиденья. Он слышал, как открылась дверь машины. Человек в плаще сел рядом с ним, Принеся в салон запах дождя и городской пыли, и спокойно произнес:
      – Нервы сдают? Валерианку пей на ночь, говорят, помогает.
      – Чего тебе надо, Купцов? – не открывая глаз, сиплым шепетом спросил Зуев. – Чего?!
      – Трогай! – Иван легко толкнул Зуева в плечо.
      Открыв глаза, Зуев послушно включил зажигание.
      Затылок у него ломило, как перед грозой, когда начинаются перепады давления, руки подрагивали – он только сейчас понял, что действительно чуть было не отправил оперативника на тот свет.
      – Счетчик-то включи, – миролюбиво напомнил Купцов, доставая мятую пачку сигарет.
      – Чего тебе надо? – повторил Зуев.
      – Потолковать, – Иван прикурил, помолчал, глядя на мутные дождевые капли, стекающие по лобовому стеклу.
      – Не о чем нам толковать, – хмуро ответил Зуев. – Если ты пассажир, то говори, куда ехать.
      – Тогда вези к метро. К тому, которое поближе.
      Купцов сосредоточенно курил, глядя прямо перед собой. Скосив на него глаза, Зуев отметил, что Иван Николаевич постарел – прибавилось седины на висках, около глаз появились морщинки. Да, и его время не пощадило, но хватка у него прежняя.
      – Чего молчишь? – не выдержал Зуев. – Пришел про старое напоминать? Как чуть чего, так по прежним адресам? Тяжелый ты человек, Иван Николаевия.
      – Это не я тяжелый, – приоткрыв окно, откликнулся Купцов. – Работа у меня тяжелая. Проблем много. Вот и подумал: не навестить ли Игорька Зуева? Глядишь, присоветует чего?
      – Я тебе не советчик, – фыркнул Зуев. – Тоже мне, нашел гадалку. Вон твое метро!
      Он выключил счетчик и, довольный собой, повернулся к Ивану. Тот полез в карман и вытащил из него сломанную отвертку:
      – Твоя? Вроде именно такой ты двери у машин открывал?
      – Не моя, – отвернулся Игорь. – Не бери на понт.
      – Есть такое понятие – почерк преступника, – убирая отвертку и выгребая из кармана горсть мелочи, спокойно ответил Купцов.
      – А в одном очень скверном случае почерк твой. И отверточка нашлась…
      Рассуждая, он неспешно отсчитывал на ладони медяки, складывая их стопочками на «торпеде». Заерзав, Зуев съязвил:
      – На паперти, что ли, стоял? Или зарплату вам теперь медью дают, чтобы больше казалось?
      – Ага, – беззлобно согласился Иван, – угадал, именно чтобы больше. Так вот, узнаешь отверточку? А ею машинку открыли, угнали, совершили тяжкое преступление и бросили. Дай, думаю, у старого знакомого спрошу, не его ли отверточка там осталась?
      – Не его, – сгребая мелочь, зло ответил Зуев. – Не пришьешь мне. Прошло время, когда одни кругом были правы!
      – Прошло, это ты правильно сказал. А вот кто под Игорька Зуева работает, надеясь его вместо себя на нары отправить?
      – Вот ты о чем? – присвистнул таксист. – Решил, значит, моими руками свои делишки обделывать?
      – Зачем же твоими? – обиделся Иван. – Просто потолковать хотел, посоветоваться, а ты машиной давить, фыркать, злиться. Честно говоря, я надеялся через тебя быстрее до того умельца добраться, но, наверное, не получится. Бывай.
      Открыв дверь, он вышел и, привычно засунув руки в карманы плаща, пошел к станции метро.
      – Погоди! – приоткрыв окно, окликнул его Игорь. – У тебя там что, действительно серьезное?
      – Серьезней не бывает, – криво усмехнулся Купцов.
      – Я подумаю, – нахмурился Зуев. – А ты зла на меня не держи. Как тебя увидел, в глазах потемнело: ведь ты же меня крепко засадил…
      – Дело прошлое, – поеживаясь от холодного ветра, ответил Иван. – Каждый из нас делал свое. Ты не хочешь мне дать ответ на вопрос? Но я все равно найду этого друга. Только будет несколько дольше. Вот так. Людей мне жалко, Зуев, потому и поехал к тебе по старой памяти.
      – Подумаю, – повторил таксист. – Телефон оставь на всякий случай. Видеть мне тебя противно, а позвонить, может, и позвоню.
      Глядя вслед уходившему Купцову, он решил все же заглянуть в гаражи, где обосновался Свекольный, – тот всегда все про всех знает: кто откинулся из зоны после срока, кто недавно залетел, кто на гастролях и кто завязал.
      С другой стороны, Купцов просто так не объявится, он мелочевкой не занимается, и, если кто-то на самом деле работает под Игоря Зуева, то надо спасать собственную шкуру…
 
      Рогачев пил чай и читал бумаги, подшитые в жестких картонных корочках. Поглядев поверх очков на вошедшего Купцова, он захлопнул папку и отставил недопитый стакан.
      – Присаживайся. Какие новости?
      – Разные… – Иван присел на диван, вытащил из кармана блокнот. – Навестил старых знакомых. Один по фальшивочкам проходил, а другой машины вскрывал виртуозно. Поговорили, но результатов надо подождать, если вообще будут. Публика известная… В общем, работаем, – вздохнул Купцов. – Саша был в больнице у потерпевшей. Привез интересные сведения: она говорит, что подобное нападение было на знакомого Лушина, некоего Котенева.
      – Установили его? – заинтересовался Алексей Семенович.
      – Нашли. Думаю, надо к нему Бондарева отправить, пусть побеседует.
      – Атака в лоб?
      – Котенев наверняка полагает, что нам неизвестно о нападении, – улыбнулся Иван. – Можно застать его врасплох.
      – Если нападение было, – заметил Алексей Семенович, – но его могло и не быть. Может, сведения неверные. Ведь он не заявлял? А почему молчит? Не знаешь? И я не знаю, а надо бы нам знать. Раненая ссылается на убитого родственника, а того уже ни о чем не спросить. Любезный Александр Петрович Лушин сделает круглые глаза, как и его знакомый Котенев, если даже к нему и приходили с самочинным обыском. Что тогда? Думать надо, Иван, думать. Отчего Лушин молчит о произошедшем у Котенева, какая между ними связь, какие отношения? Как, наконец, могут быть связаны нападения на Котенева и Лушина, если на Котеиева действительно нападали? Видишь, сколько вопросов? А ты на авось…