Следствие ведет Ева Курганова (№3) - Поезд для Анны Карениной

— Вы, девочки, кушайте, а я пойду. — Он старался смотреть только в пол.

Захлопни дверь! — крикнули девочки хором, посмотрели друг на друга и засмеялись. Далила — легко и громко, Ева — неуверенно, словно забыла, как это делается.

— Отряд специального назначения, воинская часть семнадцать тридцать два. Двадцать девять дней активного отдыха и подготовки. Один раз я потеряла сознание от переутомления. Меня несли четыре километра на руках все восемнадцать кабанчиков, которые считают себя гордостью спецназа.

— Наверное, ты потеряла сознание в танке и они не смогли его открыть. — Далила разлила остатки вина из бутылки.

— Нет, по очереди. Это было единственным моим сексуальным приключением за двадцать девять дней. И вот что я тебе скажу. Я здорова. Я хочу работать. У меня отличные физические показатели, прекрасная реакция — только я смогла поймать мышь. Мои фотографии в журнале «Плейбой», я там в шляпе, в милицейском кителе, еще с пистолетом. У Лариски Комлевой родились дети, их двое, мальчик и девочка. Я очень боюсь новорожденных детей. — Ева смотрела перед собой, проводя пальцем по ободку тонкого бокала.

— Да-а-а… — протянула Далила, подперев руками голову, — начинается сумасшедший дом. Стоило тебе появиться, как начинается. Зачем ты снялась для «Плейбоя»? Почему ты должна бояться новорожденных детей? Почему ты ловила какую-то мышь? И вообще, где этот сексуально озабоченный подросток, которого ты вытащила из турецкого публичного дома?

— Илия? С ним все в порядке, он в Бельгии. Учит языки и историю искусств. Надеюсь, что полгода он там просидит. Потом придется отыскивать деньги на оплату.

— Значит, сексуально озабоченных, избалованных роскошью и недоразвитых подростков ты не боишься, а новорожденных посмотреть боишься? — Далила заставила себя встать и убирала тарелки со стола. Ева продолжала сидеть словно в оцепенении и проводить пальцем по ободку бокала.

— Ладно, я ошиблась, когда свела вас вместе. Тебе и Илии нельзя быть рядом. Но я не думаю, что он сделал с тобой уж что-то очень плохое.

— Это потому, что я сопротивлялась! Я бы на твоем месте поинтересовалась в этой школе в Бельгии, все ли у них в порядке. Может, уже и Бельгии никакой нет в помине.

— Я не боюсь смотреть новорожденных. Я боюсь их кормить, пеленать, лечить.

— Это что-то новенькое. Давай по порядку. Зачем ты снялась в этот журнал?

— Я не снималась. Я отсиживалась у Стаса Покрышкина несколько дней, помнишь, когда Денисова убили. В счет оплаты за бутафорию у меня на голове он меня снимал. Я не знала, куда он денет то, что снял. А когда я лежала в ванне с развороченной головой, помнишь, у меня еще тогда глаз потерялся, он говорил, что сделает клип про несчастную любовь.

— Ладно, Стас Покрышкин заработал деньжат, а мышь ты ловила?..

— Проверка реакции. Отличная у меня реакция.

— Остались новорожденные. Зачем тебе их кормить, лечить и так далее?

— Да, — кивнула Ева, — мальчик и девочка. Им сейчас неделя. Я должна все обдумать. Я не смогу вот так, ни с того ни с сего, только потому, что Илия зимой сказал про близнецов, взять их себе… Боже! — воскликнула она и вытаращила глаза. — Чем же их кормят, недельных?!

— Я поняла, — Далила оттянула осторожно веко у Евы вниз и рассмотрела перепуганный фиолетовый глаз, — ты переутомилась. У тебя бред. И выглядишь ты очень замученной. Давай в постельку, а?

— Ты ничего не понимаешь! Как он сказал, так и будет. Он сказал, что к лету я буду мамой близнецов!

— Помню я этот бред, — кивнула Далила. — Поэтому его этот таджик и отпустил. Он думал, что у тебя будет ребенок от этого… Сухогруза? Нет, Самосвала!

— Я тебе разве не сказала? — Ева теперь рисовала пальцем невидимые узоры на столе. — Лариска умерла в роддоме, поэтому я и приехала.

— Я очень устала, — Далила взяла Еву за руку и потащила в комнату, — давай поспим немного, просто поспим, а потом поговорим, а? Меня что-то развезло, и я плохо соображаю.

Ева подождала минут десять, лежа рядом с Далилой, оперев голову на руку. Потом осторожно встала, стараясь не шуметь, оделась и уехала в роддом.

Далила открыла глаза, как только защелкнулась дверь. Она смотрела перед собой испуганными глазами. Больше всего на свете ей хотелось быстренько побросать вещи в сумку и уехать первым поездом на юг, к сыну с бабушкой. Хорошо бы при этом потерять память на пару недель. Самым страшным и неистребимым кошмаром перед ней появлялся улыбающийся загадочно мальчик Илия, заявивший при встрече зимой, что главное место в человеке — его половые органы, что к лету Далила должна накопить побольше силенок, потому что у Евы будут близнецы, что именно поэтому его и отпустил от себя Хамид, друг Феди Самосвала, зарезанного Евой в публичном доме…

Дима Куницын посмотрел в глазок. Удивился и открыл дверь. Ольга Антоновна стояла, опустив глаза и не говоря ни слова. Дима занес ее сумку, потом взял женщину за руку, завел в квартиру и захлопнул дверь, осмотрев перед этим лестничную клетку.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он шепотом, обнял ее, быстро проводя руками по напряженному телу.

Ольга села на тумбочку для обуви и залилась слезами. Дима обдумывал, может ли у нее быть микрофон не на теле, а в сумке с вещами.

Он отвел Ольгу в комнату, посадил в кресло, принес воды в стакане и сдернул с ее лица огромные черные очки. Присвистнул и задумался. Ольга выпила водички, вздохнула, успокаиваясь, и потрогала осторожно большой синяк на скуле возле глаза.

— Как ты меня нашла? — спросил Дима, подойдя к окну и осматривая двор.

— По донесениям, — тихо, почти шепотом сказала Ольга.

— Каким еще донесениям?

— Мой муж! Он всегда нанимает наружную слежку, когда я… Когда у меня раньше были интрижки. Я это знаю. Мне все равно, я ведь никогда не вру. Я нашла эти донесения, и там был твой адрес. Есть еще какой-то адрес, улица Новаторов, но я сначала сюда.

— Твой муж следил за нами? — Дима старался говорить спокойно. — Или только за мной?

— За нами.

— Мы никогда не были с тобой в этой квартире. Значит, он следил именно за мной?!

— Какая разница! Он ведь делал это из-за меня. А если уж быть точной, то из-за себя. Его очень устраивало, что я не создаю ему проблем, ну…как это объяснить…

— Я могу тебе это объяснить. Ты не спишь с большими чинами или друзьями мужа. Ты спишь с обслугой.

Ольга вскинула на него мокрые глаза с таким удивлением, что Дима пожалел о сказанном.

— Почему ты так говоришь? — спросила она.

— Ладно, извини, могу же я ревновать, в конце концов. Послушал некоторые сплетни на корте.

— Ты говорил с этой гадиной журналисткой?! Ты спал с ней?

— Я тебя умоляю! Не надо орать и плакать одновременно, получается неувязочка. Или я тебя жалею, или ругаюсь с тобой. Я с ней не спал, так, зажал пару раз в раздевалке. Меня интересовала только ты.

Они замолчали, наблюдая медленные, плавные движения занавески у приоткрытого балкона.

— И что дальше? — спросил Дима.

— Все, что хочешь. Я буду приносить все, что скажешь. Я согласна даже на носки. — Здесь Ольга подняла на Диму глаза и, завороженная его улыбкой, не удержалась и улыбнулась сама.

— Правильно ли я тебя понял — ты хочешь жить со мной? — Дима все еще улыбался. Ольга пожала плечами.

— Ты же понимаешь, что это совсем не то, что у нас было. Я тебе нравился, потому что был интрижкой. Ты что, не читаешь романов? Нельзя менять условия игры, потому что игра на этом кончается.

— Говори про себя, — сказала Ольга, перестав улыбаться.

— Поговорим завтра. Оставайся, но у меня дела, — Дима надевал рубашку, — ключи висят в коридоре, в холодильнике есть еда. Я могу не прийти ночью домой, это нормально. — После этих слов он выдернул из розетки телефон и, подойдя к балкону, выбросил его на улицу. Ольга поняла, что он очень взвинчен.

— Зачем ты так делаешь? — Она смотрела, оцепенев.

— Не надо звонить по телефону, раз уж ты решилась на такой шаг, как уйти ко мне от мужа. Не надо обсуждать это с подругами, особенно с журналистками. И еще. Я тебя умоляю, не надо ничего говорить о любви! Ненавижу это слово.

— Я просто зашла к тебе переночевать, отсидеться пару дней, — говорила Ольга одеревеневшими губами, — потом я устроюсь сама.

Я знал, что ты все понимаешь. — Дима поднял ее из кресла и поцеловал, больно засасывая губы.

В десять вечера майору Карпелову позвонили домой и сообщили о смерти бульдога по кличке Харитон, семилетнего кобеля, принадлежавшего директору очень большого театра. Выстрел навылет в шею. Усыплен. Бубнящий голос спросил, интересуют ли майора смерти двух кошек сиамской породы, у них была общая кличка Миу-Миу, — отравление, обезьянки Клеопатры — воспаление легких, и целого выводка белых мышей с труднопроизносимыми кличками, потому как принадлежали они послу из Нигерии и были передушены неизвестным котом.

— Кто это говорит, я не расслышал? — Карпелов почти разозлился, потому что почувствовал в голосе звонившего тщательно скрываемую насмешку.

Дежурный медленно и внятно назвал себя.

— Вам объяснили, в каком случае вы должны звонить по поводу смертей животных?

— Так точно. — Оживился голос в трубке. — Так ведь Миу-Миу — это известная фамилия. Актриса такая есть французская. А Клеопатра…

Карпелов положил трубку. Посмотрел уныло на телефон и стал звонить.

Через сорок минут он выяснил, что в кобеля стреляли. Выстрел был сделан с дальнего расстояния на прогулке в малолюдном парке. Пуля попала точно в ошейник собаки, вернее, в закрепленный на этом ошейнике специальный прибор обнаружения. Бульдог несколько раз терялся, а один раз даже был выкраден и возвращен за выкуп. Прибор разнесло в пыль, собаке прострелили навылет шею, пришлось усыпить. Карпелова попросили позвонить домой оперуполномоченному Январю, тот оставил сообщение.

Карпелов позвонил и услышал возбужденный до визга голос своего опера. Он сидел дома у компьютера и просил Карпелова приехать немедленно. Карпелов прикинул, не завалиться ли ему спать, а поговорить с Январем завтра утром и спокойно. Но понял, что не заснет.

У Января Карпелов был почти в двенадцать. Его тут же усадили перед монитором и стали щелкать по клавишам в четыре руки — вместе с Мишей в квартире была его девушка, — специалист, как похвалил ее Январь, она жадно поедала бутерброды и невинно касалась Карпелова горячим телом, налегая на него, когда хотела что-то быстро открыть на экране.

Миша Январь взял изъятые при задержании Пеликана дискеты. Одна из них была закодирована, девушка Миши сидела над ней почти сутки. Результат налицо.

— Да замок этот был хреновенький, так себе, — возбужденно говорила девушка, — интересней стало, когда в самих записях обнаружился шифр. Я шифры а-абажаю!

Она стала объяснять, какой именно был шифр, Карпелов беспомощно оглянулся на Мишу, тот оттеснил девушку и нажал несколько клавиш.

На экране открылся список. Двадцать кличек. Шесть из них были уже знакомы Карпелову. Чи-ка, Харитон, Пикассо, Мамацуи, Маркиза, Апельсин — последняя. Напротив каждой клички стояли цифры и буквы с точками.

— Кто-то составил себе список, последняя в нем — красавица из журнала. Предполож… — Миша говорил, сглатывая окончания слов, — это рабоч… блокно… Человек, составивший этот список, работал с именами в разные сроки, видите цифры, это год, месяц и…

— А буквы, — перебила его прожевавшая девушка, — это краткая характеристика! Вот смотрите. Чика — 5.96, усл, дог. 10000. Или вот: Пикассо — 11.97, тр, инф, отст. 20000. Что получается? Элементарно. Чика, значит, май девяносто шестого, «условный договор» или «условились договориться», сумма — сами видите! Пикассо, ноябрь девяносто седьмого, «трудности информации» или «требуется информация», потом — «отступные» или «отсутствует», и опять — сумма.

— Подожди, — остановил ее руку Карпелов, — подожди, дай сообразить. Это же… А Апельсин? — оживился он и показал пальцем поднять список.

— Тут целая поэма! «Апельсин — моя, танцорка»! И все.

— Что это значит? — ошарашенно пробормотал Карпелов.

— Это значит, что это просто список. Теперь нажимаем на саму кличку. Опа!

Продолговатое, пересеченное синей сеткой яйцо раскрутилось и обозначило на экране фотографию, весьма отдаленно напоминающую диву из «Плей-боя». Потом пошел текст.

«Курганова Ева Николаевна, русская, старший лейтенант, Центр. Округ. Отстранена. Убийства подследственных на допросах. Снайпер, отличная подготовка. Опасна. Адрес в Москве. Далила Ми-сявичус. Адрес. Казимир Вольшанский. Адрес».

— Чику! — крикнул, тяжело дыша, Карпелов.

Яйцо развернулось мрачной физиономией цы-ганско-рязанского исполнения.

«Опадов Иван Максимович, почти русский, дальние грузовые перевозки, автомобили, перегонка из-за границы. Оружие. Охрана 4 чел. Офис. Адрес. Домашний адрес. Любовница Купо-ва Инна. Адрес. Ресторан Варшава» среда и пятница».

— Мамацуи, — почти шепотом сказал Карпелов.

«Мамацуи Акона Тиу, японец, дипломат, оружие офиц., охрана, правительственная машина, корты, мальчики до 16, Котик-Пан — 15 лет. Адрес. Ресторан Прага» суббота».

Карпелов встал, взял девушку под мышку, вынес ее из комнаты и закрыл дверь. Постоял, пока она билась и кричала с другой стороны, и тихо спросил:

— Ты знаешь, что это такое?

— Архив! — Лицо Миши Января горело от возбуждения. — Архив наемного киллера!

— Ты сколько в органах работаешь?

— Два года, — уже без энтузиазма сказал Миша. — Вы про мою… Да я бы без нее ничего не смог сделать, она специалист по кодам!

— Ты, Миша, дурак, но в чем-то прав. Девушек на свете пруд пруди. Подумаешь, пристрелят одну. Ты же молодой. Всегда так делай. Только вот какие интересные вещи иногда происходят на свете. Мы с моим напарником пять лет назад план один нарисовали, а у меня в гостях женщина была, любимая, я тебе скажу, женщина. Пока мы утром спали, пришел сантехник кран чинить. Попросил бумажку что-то там нарисовать, она сдернула со стола первую попавшуюся. А сантехник знал, где я работаю. Вот так, Миша. Беспечность почти всегда обернется к тебе оскалом. — Карпелов помолчал, потом резко повернулся к Январю:

— А Мамацуи ведь — не кличка, это имя!

Миша молчал. Открылась дверь, и вошла девушка.

— Я умру за него, — сказала она, глядя в пол, потом вскинула на Января влажные глаза. — Я люблю тебя до потери сознания, хочешь, я себе харакири сделаю?

— Пожалуй, я отстал от жизни, ребята, — сказал по этому поводу Карпелов, быстро проведя ладонью по волосам вперед-назад. — Голубушка, не надо харакири, сделай лучше чаю и дай мужикам спокойно поговорить. — Он подтолкнул ее к двери и повернулся к Мише:

— Ну что, Январь? Я завтра, как обычно, на кладбище. А тебе работка предстоит. Все про Пеликана. Про его родителей, тетей и дядей, про его кошку, про друзей детства, какое любит мороженое и так далее. Чтобы к вечеру полный отчет. Если он эту дискету просто по глупости спер или нашел где, я его послезавтра отпущу под слежку, потому что мне нужен туляк.

— Я все сделаю. Только разрешите мне съездить с вами на кладбище. Если Пеликан сидит, кто же делает снимки, относит в газеты?

— У меня на этот счет есть одно подозрение, я думаю, этот кто-то тоже не прочь ради Пеликана харакири сделать.

А можно, — сказал Миша Январь, — я велосипед там запрячу, на шею повешу фотоаппарат и изображу такую умную и скучную морду лица, как у Пеликана?

С утра шел дождь. На Преображенском кладбище народу было на удивление много. «Суббота», — шепнул Январь Карпелову. Карпелов толкнул его локтем и в ужасе показал на большое скопление народу неподалеку. Человек пятнадцать в форме.

— Мама родная!.. Быстро выясни, что они делают, неужели они пришли на похороны Хари-тона?!

Миша Январь пробежался. Издалека Карпелов наблюдал, как он отирается возле погонников, невысокого роста пожилой полковник отвадил его.

— Свою сотрудницу хоронят, — доложил подбежавший Январь.

Карпелов облегченно вытер лоб платком. Дождь не принес прохладу. В мокром тяжелом воздухе незыблемо и торжественно стояли кресты и памятники, над ними куполом согнулось серое небо. В куполе эхом отражался гул разговоров, иногда прерываемый плачем, криком летающих ворон, сигналами машин и даже лаем собаки.

Возле небольшого памятника — черный кусок камня — стояла Ева Курганова и, слегка оторопев, читала свое имя и даты жизни. Эпитафия на памятнике заставила ее впасть в задумчивость. Прокрашенными золотом буквами было написано: «Ты самая…» И все.

— Я — сама я, — сказала Ева, — что тут скажешь еще?

Ее сфотографировал молоденький парень в джинсах, длинной, до колен, футболке, кепке козырьком назад. Потом он сфотографировал памятник, потом — опять ее.

«Нечего было рядиться, как на карнавал, сама виновата», — объяснила Ева его внимание и, проваливаясь каблуками в землю, пошла к большой группе людей в форме.

Гроб с телом Лариски еще не принесли, Ева старалась держаться подальше от своих, отстранение разглядывая другие похороны рядом и еще одни неподалеку. Вдруг она заметила странную напряженность немолодого усатого человека в строгом костюме, одним взглядом определив под тонким сукном кобуру. Еще больше она заинтересовалась, когда усач с кобурой напрягся, дал знак парню, фотографировавшему ее только что, и пошел навстречу двум высоким и статным мужчинам. С ленцой на чисто бритых лицах, в белых с галстуками рубашках, они были неотразимы, но Еву больше всего обрадовала их походка — шаг в шаг, как по команде, и странную напряженность быстрых внимательных взглядов — они по очереди осматривались. Усатый подошел к ним и стал что-то быстро втолковывать, красавец помоложе просто отодвинул его рукой, а его напарник обернулся и быстрыми глазами вверх-вниз запомнил. Усатый сорвал длинный колосок и засунул между зубов, сложил перед собой руки и расставил ноги, устраиваясь как для интересного зрелища. Парень с фотоаппаратом куда-то делся.

Принесли хоронить Лариску. Гнатюк осмотрелся и нашел Еву. Вся в черном, она стояла далеко и смотрела в другую сторону.

Мальчики в белых рубашках подошли к самой немногочисленной группе. Ева не слышала, что там говорили, но хорошо видела, как после переговоров с женщиной у открытой ямы они забеспокоились, кинулись к небольшому закрытому гробу и открыли его. Потом они повели себя совсем странно. Достали оружие и приказали всем лечь на землю. Послышались возмущенные женские крики, но все легли. Ева посмотрела на усатого, он сосредоточенно грыз травинку. Один из «галстуков» держал под прицелом лежащих, другой побежал за молодыми парнями и девушкой, снимавшей такое интересное зрелище. Ева увидела, как петляет между могил, подбегая к ней, фотограф в кепке козырьком назад. Она сделала два шага в его сторону, отвернулась, отметив, что гроб с Лариской уже опустили, и небрежно выставила ногу в черной длинной туфле на звук прерывистого дыхания.

Парень с фотоаппаратом упал. Ева наклонилась, чуть приподняла вуаль и посмотрела в удивленные серые глаза. Глаза расширились, как будто он увидел привидение, парень замер и даже перестал дышать. Поэтому Ева без всякого сопротивления вытащила у него из фотоаппарата пленку, пустила ее, размахнувшись, в полет и сказала:

— Я плохо получаюсь на фотографиях, извини.

Она ушла к своим, а лежащему парню скрутил руки подбежавший фээсбэшник.

Майор Карпелов в это время уже шел к дороге, предоставив Мише Январю самому скрыться с места происшествия на заранее заготовленном велосипеде. Там он дал знак двум мотоциклистам, и они спокойно повели велосипедистов, сбежавших с опасных похорон собаки Харитона, — девушку с распущенными волосами и фотоаппаратом на груди и ее напарника с конским хвостом и большой поповской бородой.

Муж Ларисы Комлевой, потеющий здоровяк с наметившимся брюшком, но все еще густыми вьющимися волосами, старался держаться подальше от коллег своей жены. Он то и дело вытирал большим носовым платком мокрое лицо с пламенеющим на щеках румянцем и какими-то растрепанными губами.

— Извините, — услышал он тихий голос, — вы Борис Комлев?

— Да. — Он потоптался, не поворачиваясь. Очень не хотелось начинать с начала разговоры о чувстве долга и любви к детям.

— Я предлагаю вам жениться на мне. Немедленно, — сказал тот же голос, и тут уж Боря Комлев повернулся.

Он вскрикнул и даже сделал судорожное движение руками, словно защищаясь, хотя женщина стояла без движения. Она была выше его, а Боря никогда не считал себя мелким мужчиной, вся в черном, в шляпе с вуалью. Поверх облегающего короткого платья — прозрачная черная накидка, сквозь которую просвечивались шикарные ноги. Накидка шла почти до туфель на высоких каблуках.

— Не понял, — сказал Боря, успокоившись. — В каком смысле?

— В фиктивном смысле, — сказала женщина и чуть приподняла вуаль. — Помнишь меня?

Боря кивнул, потом замотал головой из стороны в сторону:

— Да… Нет. Не знаю. В чем дело? Хотя я где-то вас видел.

— Сейчас после похорон мы поедем и оформим все документы, мне обещали помочь.

— А если я не хочу? — пробормотал неуверенно Боря Комлев, оглядываясь и незаметно ущипнув себя за ногу.

— Ты женишься на мне сегодня или завтра, или я тебя пристрелю, — сказала женщина, повернулась и ушла.

Боря потоптался на месте, потом догнал уходивших друзей умершей жены, стал хватать их за руки и говорить, что вот тут, на кладбище, подруга Ларисы, которая умерла зимой, предложила ему немедленно на ней жениться. Он требовал разобраться с подобным безобразием и грозил подать в суд, если это подстроено специально, чтобы его запугать.

— Мужик совсем мозгами повредился, а мы ему детей навязываем, — посочувствовала женщина в форме лейтенанта.

Ева ее зовут! Звали Ева! — кричал Боря. — Я хорошо ее помню, вам меня не запугать, шантажисты… — Он перешел на шепот, потому что на дороге в веренице автобусов и машин стояла у открытой дверцы серебристой «тойоты» та самая женщина и подзывала его медленным завораживающим движением руки в черной перчатке.

Майор Карпелов вернулся на кладбище, подошел к группе, хоронившей собаку, и задал вопрос, который мучил его уже вторую неделю:

— Какого черта вы хороните собаку на человеческом кладбище?

Где хочу, там и хороню. — Пожилая женщина говорила с вызовом, сидя на скамейке через ограду от вырытой ямы. — Это мое место! Здесь еще моя бабушка похоронена. Я хочу, чтобы меня потом похоронили вместе с Тошиком! Почему вы нападаете на мирных граждан? Небось на похороны какого-нибудь бандита-авторитета не пойдете с пистолетами, побоитесь! Всех на землю не уложите! Вчера здесь опять одного бандита хоронили, все кладбище оцепили, и оркестр был. Вот бы я посмотрела, — она устала ругаться, — как бы этот оркестр ложился на землю. Что вам сделала моя собака? И потом, вы что, газет не читаете? Сейчас так принято. Вы почитайте «События и цифры». Там почти в каждом номере уважаемые люди хоронят своих любимцев на кладбищах. Умрем, — она вздохнула, собираясь заплакать, — и вместе там будем гулять.

Ольга Антоновна осмотрела однокомнатную квартирку Димы. Ее охватила странная утомительная тоска. Все вещи Димы были чистыми, выглаженными и сложенными аккуратно в шкафу, на кухне — ни одной грязной чашки. В ванной в корзине в углу — один единственный носовой платок, да и тот — не испачканный, а просто несвежий. Ольга перешла к более тщательному обыску. Через час, вывалив на пол посередине комнаты то, что ее заинтересовало, она села, расставив ноги в стороны, на отлично вычищенный ковер.

Несколько упаковок презервативов, крем-смазка для интимных мест, два крошечных приборчика, похожих на продолговатые пуговицы, но с усиком-антенкой, одна женская серьга, золотая, с дорогим камушком, два паспорта с фотографией Димы и разными именами, один — заграничный, длинный золотистый чулок, карманные часы с дарственной надписью «За отличную боевую подготовку» и пистолет неизвестной Ольге марки без единого патрона.

Ольга в отчаянии осмотрела комнату. Ни одной художественной книги — несколько томов «Стрелкового оружия», словари английского и французского языков, развлекательные журналы для мужчин. Ни одной фотографии Димы Куницына, ни одной бутылки спиртного, ни одной пачки сигарет.

Она провела пальцем по надписям на кассетах. «Знойные девочки», «Влажные и потные», «По-следний бросок», «Уроки кунгфу», и все в том же духе. Исключением были мультфильмы «Том и Джерри».

Очень сильно заболела голова. В ванной — шикарный набор медикаментов. Несколько одноразовых шприцев. В крошечном пузырьке с надписью «Стрептоцид» был героин отличной выделки. Но очень мало. Ольга проглотила несколько сильнодействующих таблеток, легла в комнате на диван и дождалась, когда резкая боль в висках и затылке сменится легким приятным головокружением.

Надвигался вечер, за ним должна быть ночь, и Дима не придет, это уже ясно. Он может вообще никогда сюда не прийти. Сколько у него таких квартир? Кто он? Богатенький студент? Ольге не хотелось думать, она закрыла глаза и вдруг как-то очень ясно поняла, что ничего интересного больше не будет. Вообще и никогда. Она засмеялась, сначала тихо, потом все громче и громче, до истерики и странных слез. Оставаться в этой квартире было нельзя, это понятно, но очень смешно, не остановиться. Рулетка — это тоже смешно. Бедные девочки-студентки, как у них горели глазки. Думают, что все интересное — впереди, нужно только догнать, отнять и попробовать…

Она приехала в общежитие на Измайловском поздно вечером.

— До одиннадцати! — предупредила ее вахтер, даже не заглянув в паспорт.

Сначала Ольга не могла вспомнить этаж и комнату, бродила вверх-вниз, пока не наткнулась в коридоре на студента с бородой и хвостом. Он привел ее на рулетку.

— Вы что, каждый день играете? А ставки — те же? — Она не могла остановиться взглядом на чьем-то лице, ей казалось, что все догадаются и не дадут играть.

С бутылкой не повезло, но Ольга сделала, как Дима: револьвер отняла, на пол бросила зеленую сотню, закрыла глаза, почувствовав грубое прикосновение дула, и нажала на курок. Конечно, с первого раза не повезло, но Ольга не собиралась отдавать оружие, она нажимала и нажимала на курок, не открывая глаз, пока не услышала, как изменился звук выстрела и что-то толкнуло ее возле уха.

Когда она упала на пол, игравшие переглянулись, один из студентов щелкнул пальцами, словно удачно поставил, забрали с пола деньги и тихо ушли, прикрыв дверь и выключив свет.

Ольга открыла глаза в темной комнате и ничего не поняла. Не веря, провела рукой от глаза к волосам. Рука испачкалась чем-то липким, Ольга вскрикнула, заставила себя подняться, пошатываясь, опрокидывая стулья, нашарила на стене выключатель. Она обнаружила, что ее рука выпачкана странной алой краской, что этой же краской по всей комнате светятся пятна — на стене, у выключателя, на полу, где она вставала. Краска пахла приторно-остро и не оттиралась. Ольга постаралась оттереть ее с лица, но краска Схватилась, стянув кожу, и через полминуты уже не оставляла следов на носовом платке.

Пустой ночной трамвай оглушительно звенел на мокрых улицах, Ольгу заваливало на резких поворотах, она заблудилась неподвижным взглядом на расцвеченном пробегающими фонарями окне. Водитель трамвая изредка смотрел в салон на одинокую пассажирку. Он никак не мог понять, что такое безобразит лицо ухоженной женщины. Большое красное пятно на виске — подтеками по щеке вниз до длинной напряженной шеи. Он не видел ее ладоней, судорожно вцепившихся в спинку переднего сиденья, и стиснутых коленей. Ольга устала сидеть, она прошла по салону к кабинке водителя и теперь стояла совсем рядом, вбирая в себя испуганными распахнутыми глазами накатывающие полоски рельсов.

— Откуда у тебя такая машина? — спросила Далила, усаживаясь на переднее сиденье.

— Парня одного из отряда, он дал мне ключи. — Ева выезжала со двора, напряженно вглядываясь в зеркало заднего обзора.

— Привет. Меня зовут Далила. — От резкого движения волосы Далилы легли веером на черный капрон накидки Евы. Второй день Ева была в черном. Далила развернулась и с недоумением разглядывала испуганного мужчину на заднем сиденье.

Мужчина сопел, втягивал воздух со всхлипом, потел, тер друг о дружку ладони и оглядывался в заднее стекло.

— Боря его зовут, — процедила сквозь зубы Ева, — Боря Комлев, познакомься.

— А почему он не отвечает? — с подозрительностью поинтересовалась Далила. — И куда мы едем?

Ева сказала, что они едут в загс. На беспечный вопрос Далилы, на кой черт им сдался загс, она ответила, что в загсе люди женятся. На следующий вопрос, заданный уже обеспокоенным тоном, — кто это тут женится? — Ева объяснила кто. После ее объяснения Боря Комлев придушенным голосом заявил, что это произвол и беззаконие. Далила вытаращила глаза и на несколько минут потеряла дар речи, потом повернулась, нашарила в сумочке очки и разглядела внимательно мужчину сзади.

— Так себе, — сказала она после осмотра, — но, должно быть, добрый и толстый парниша?

— Дурак и трус, — ответила на это Ева. — А ты мне нужна как свидетель и лучшая подруга. Еще одного свидетеля придется искать в загсе.

— Слушай… — Далила опять надела очки и стала разглядывать вблизи сердитый профиль Евы. — А у тебя на такой случай нет какой-нибудь худшей подруги? Что это жених такой испуганный? И где ты его откопала?

— На кладбище.

Жених молчал, сопел, вздыхал со всхлипами.

Далила задумалась. Ева вела машину, сцепив зубы, на поворотах жених несколько раз едва удерживался, чтобы не свалиться на огромную шляпу с полями и вуалью, растекшуюся черным пятном рядом с ним.

Далила думала минут пять. Потом ее пальцы с силой сжали сумочку.

— Останови, — сказала она тихо и зло, а когда Ева не отреагировала, закричала и замотала головой из стороны в сторону. — Идиотка, останови немедленно, не смей этого делать!!

Ева затормозила, приготовившись к сопротивлению. Боря с выпученными глазами врезался в спинку переднего сиденья. Далила выставила вперед руки и задохнулась от перехватившего ее через грудь ремня.

Пока они стонали и приходили в себя, Ева хвалила машину, тормоза, покрытие дороги, Далилу — такую умную и сообразительную, и Борю, за то, что не описался.