Следствие ведет Ева Курганова - 37 девственников на заказ

Люся подходит к столу и спокойно осматривает сначала Анну-бель, потом Аквинию. Медленным осторожным жестом закрывает им обеим глаза.

— Если ты знала, что она собиралась покончить с собой…

— Моя мама? Никогда. Она собиралась отравить Аквинию. Как ты думаешь, стоит посмотреть таблетки у мамы в кармане пиджака?

— Не стоит. Я позвонила человеку, который сейчас приедет осмотреть это место. Не надо ничего трогать.

— Понятно, — кивает Люся, идет в кухню и приносит оттуда еще два стула. Ставит их у стола и предлагает мне сесть.

— Ты думаешь?..

— А что? Посидим вчетвером, я всегда об этом мечтала — четыре любимые женщины Богдана Ха-лея за одним столом.

Сажусь, потому что ноги не держат.

— Извини, ты пришла ко мне в центр за помощью, а я не смогла сопоставить. Ты — Камарина Людмила, а я…

— Людмилой меня мама настояла записать в советском паспорте.

— А я в детстве плохо запоминала фамилии, если они мне казались неважными. Зачем мне было запоминать фамилию помощника посла?

— Пресс-атташе. Первый муж моей мамы, Кама-рин, был пресс-атташе. Когда родители развелись, мама оставила себе фамилию прежнего мужа и изменила мою. Я стала Камарина. Ты была на кухне? — вдруг спрашивает она.

— Нет, я сразу прошла в комнату…

— В кухне на холодильнике лежит череп моего отца.

Резко встаю, потом без сил опускаюсь на стул.

— Аквиния его использовала, как пепельницу? — едва шевеля губами, спрашиваю я.

— Нет, — качает головой Люся. — Просто лежит себе… Бабушка Аквиния была странной, но справедливой. Она сказала моей матери, что череп в нашей квартире травмирует психику ребенка — тем более, запрятанный в чулане. Мама спохватилась — она совсем забыла об этой реликвии — и отдала череп Аквинии с условием, что та не вывезет его за границу.

— В ассоциативном ряду твоих неосознанных страхов череп отсутствовал, — вдруг замечаю я.

— Я его не боялась. Мама объяснила, что скелет моего отца стоит где-то в институте на всеобщее обозрение, но ей удалось уговорить Богдана похоронить голову — при условии, что она после его смерти взвесит мозг и запротоколирует это. Мама правда хотела похоронить голову (“хотя бы ее не выставлять на изучение посторонним!”), а потом из вредности тайком заплатила за обработку черепа для хранения.

— Когда она его уговорила? — спрашиваю я, задержавшись взглядом на руке Аквинии — высохшей куриной лапке.

— Боишься мертвых? — интересуется Люся, заметив это.

— Нет. Просто странно все…

— Это условие было оговорено в обязательстве развода, Богдан уже тогда написал завещание на свое тело, мама об этом знала и потребовала себе голову. Это рассмешило отца, он согласился.

В комнату тихо входит Кохан. Он стоит некоторое время, обозревая наши мирные посиделки, потом начинает нервно потирать правое ухо.

— Это что же получается? — говорит он, когда ухо становится алым. — Это ведь получается — две мертвые старушки? А вы кто? — бросается он к Люсе, потом, не дождавшись ответа, ко мне: — Кто она? А это кто?! — нервно дернулся он на звук шагов.

В комнату вбежала моя мама.

— Все в порядке, — сразу же начала она объясняться, хотя я и делала ей знаки руками. — Теперь все будет хорошо, я устранила это… — Мама заметила наконец незнакомого мужчину и мои гримасы. — Это недоразумение, теперь все будет хорошо, все — на своих местах, больше — никаких неприятностей…

— Это моя мама, она плохо себя чувствует, может упасть в обморок, — быстро объясняю Урсе странное поведение вбежавшей мамы. — Мы с нею пришли сюда в квартиру, а тут вот… лежат… А это Люся, она нашла свою маму… — Чувствую, что начинаю заваливаться набок.

— Все должны сесть и замолчать! — не выдержал Урса.

Мама присела на краешек тахты.

— Вы передвигали тела? Трогали что-нибудь в квартире? — поинтересовался Урса, подойдя к телефону.

— Нет, — отвечаю я. — Не передвигали. Я позвонила вам с этого аппарата.

— А я принесла из кухни два стула, чтобы сесть здесь, — объясняет Люся.

— А я ничего не выносила! — слишком громко заявляет мама.

— Почему вы позвонили мне, а не в милицию? — надувается злостью Урса. — Ну почему, спрашивается?!

— Я подумала, вам будет интересно…

— Мне? Интересно? Вы обнаружили двух мертвых старушек и решили, что мне это будет интересно?

— Это две жены Богдана Халея. Аквиния, — я кивнула направо, — и Анна, — кивнула налево.

— Что?

— Да. А это — дочка Богдана Халея, Люся Кама-рина.

— Хотите сесть? — поинтересовалась Люся. — На кухне еще есть табуретка. Я принесу.

— Нет, — моментально успокоился Урса. — Спасибо. Я постою. Это ваша квартира.

Люси. Люся посмотрела на меня.

— Это квартира Аквинии, — объясняю я. — Она купила ее для наблюдения за квартирой бывшего мужа, — показываю рукой на окно.

— Прекрасно, не будем пока вызывать милицию, — определился Урса и положил трубку. Прошелся туда-сюда по комнате и опять взял трубку телефона. — Будем вызывать надежных сотрудников.

Пока он говорил по телефону, я попыталась объясниться с Люсей.

— У меня для тебя очень важное сообщение.

— Я тоже должна сказать тебе нечто важное, — кивнула Люся.

— Люся, у тебя нет никаких психических отклонений! То, что ты видела в детстве, было абсолютной реальностью!

— Уже проводите сеанс лечения? — возник рядом Урса и уставился на меня злыми глазами. — Отвечайте быстро, пока некому протоколировать. Вы обе были здесь в момент смерти старушек?

Сбивчиво рассказываю, почему мы здесь. Откуда у меня ключи от этой квартиры. Люся показывает билет Аквинии на самолет, улетевший без нее. Мама в это время постаралась прошмыгнуть к двери.

— Здесь все родственники, а я совсем посторонняя, — объяснила она, когда Кохан ее остановил. И вдруг спросила: — Они ведь не зарезаны? Они умерли от злости, да?

Я схватилась за голову. Кохан вцепился в маму мертвой хваткой. Мама объяснила, почему она решила вынести из квартиры с мертвыми телами три упакованных ножа для резки тростника.

— Потому что я теперь сама не знаю точно, который из них — Мудрец!

— Как — Мудрец? — взвился Кохан. — Опять — Мудрец?!

— Вот видите, вы тоже все понимаете — недаром мне сразу показалось, что я вас уже видела раньше! — перешла в наступление мама. — Теперь понимаете? Это все случилось с женами Богдана, потому что они вынесли из его квартиры нож Мудрец! Проклятие, понимаете? А я, как назло, накануне перепутала все ножи, чтобы они не знали, где какой!

— Заче-е-ем? — стонет Кохан, терзая свое ухо.

— От злости на них, на этих развратных старух, я уже объяснила! Вот и пришлось теперь… — развела она руками, — вынести все три ножа. Пусть пока полежат на всякий случай в квартире Богдана, а то вдруг с вами что случится…

— Почему — со мной? — склоняется Кохан над мамой, усаженной им силой обратно на тахту.

— Но вы же… вы потребуете сейчас вернуть назад… вещественные доказательства, и тогда с вами опять может случиться… вы уже подвергались…

— А что, эти ножи являются вещественными доказательствами? — спрашивает Урса.

— Конечно, нет! — с горячностью уверяет мама, натыкается на его свирепый взгляд и стушевывается. — Если только они не зарезали друг друга…

— Я с ума сойду с вами! — подводит итог Урса. У открытой входной двери послышались голоса.

— Коллеги! — обратился к вошедшим мужчинам Урса. — Для начала обыщите присутствующих здесь живых дам, а потом — соответственно мертвых.

Я сознаюсь, что страшно спешу.

— Обыщите ее первой! — приказывает Урса.

— Урса Венедиктович, сделайте одолжение: обы-щите меня сами, — попросила я.

— Я в этом деле не профессионал, — злорадно сообщил Урса.

— Обыщите, мне нужно вас о чем-то попросить. Это личное, — добавляю я.

Пока Урса топчется рядом и сопит, проводя по моему телу руками, я прошу его узнать по своим каналам, не получал ли Иероним Глистин значительную сумму денег перед тем, как состоялась наша встреча.

— Ваша с Глистиным? — не удивился моей просьбе Урса.

— Нет, наша с вами в кабинете № 12.

— Допустим, — подумав, отвечает Урса, — Глистин имел некоторые договоренности со Службой. Что вам это даст?

— Тогда я должна срочно бежать.

— Бежать, в смысле — скрыться?..

— В смысле — опаздываю, хватит гладить мою ногу.

Байрон на крыше

Кира Ланский сидел у телефона до десяти тридцати.

Телефон молчал.

Он походил по комнате, осмотрел жидкое бесцветное утро за окном с подтеками вчерашнего дождя на стекле. Потом сел на пол спиной к батарее и замер, раскинув ноги на облезлом ковре.

В почти пустой комнате сидеть можно было только на стуле у компьютера, но там Кира провел большую часть ночи.

Тахта — в углу с небрежно накинутым покрывалом и смятой подушкой. Рядом с нею на полу — магнитофон и телевизор с видеоприставкой.

Около одиннадцати в замок входной двери вставили ключ.

Кира не встал — он дождался, пока Вафля войдет в комнату и сядет у компьютерного стола, шумно выдохнув и изобразив лицом полную невезуху.

— Говори, — тихо попросил Кира.

— Что тут скажешь… В десять часов, как мы и ожидали, объект 59 провел проверку поступления денег и тут же перевел их на другой счет.

— А блокировка? — удивился Кира.

— А блокировку он снял, — развел руками Вафля. — На вид — дурак бомжеватый, а на деле…

— Дальше.

— После этого он должен был поехать на вокзал и положить бумаги в камеру хранения. Объект вышел из подъезда, покопался в карманах и пошел обратно домой. Я ждал его на улице минут двадцать, потом увидел, что он уже на крыше и кричит оттуда что есть мочи.

— Что кричит?

— Что у него нет денег на метро. Нет семи рублей. “Граждане! — кричал он, надрываясь. — Кто даст семь рублей доехать до вокзала? Дело государственной важности!”

— А ты что?

— Я? Я побежал в подъезд и — по лестнице вверх, чтобы залезть на крышу.

— Зачем? — прищурился Кира.

— Ну блин, чтобы дать ему сто рублей! Чтобы он заткнулся и поехал на вокзал! — повысил голос Вафля. — Или чтобы забрать пакет и послать его к дьяволу! Он меня очень огорчил, когда коды допуска к счету раскрыл!

— Ты все провалил, да?

— Я провалил? — ткнул пальцем себя в грудь Вафля. — Я вылез на крышу, когда он людям внизу объяснял, что вчера вечером выпил в подъезде с красивой женщиной, и теперь денег на метро нет. Я сказал: мужик, возьми сто рублей и слезай вниз, пока пожарные не приехали. Он стал объяснять, что сто рублей ему на фиг не нужны, ему нужен от силы червонец, чтобы попасть в метро. А у меня не было червонца! Ну не было, и все! А сотню взять он категорически отказался! Что ты так смотришь — я же не разменный аппарат! Пока я выгребал мелочь из карманов, он забыл про меня и с выпрашивания денег перешел на стишки.

— Стишки?.. — еще не совсем осознав сказанное Вафлей, удивленно спросил Кира.

— Да. Я все записал. Правда, по памяти, но вроде все дословно. Значит, так. — Вафля достал из кармана джинсовой куртки листок и развернул его. — “Пора! И должен я забыть?..” — Нет, здесь, наверное, не вопрос, а так: “И должен я забыть надежду, ревность, горе, страх… — потом опять слово “забыть”, я не уверен, — …забыть любовь, но вечно быть в ее цепях!”

— Где ты стоял? Ты стоял рядом с ним?

— Никогда! Ближе, чем на двадцать метров, я к психам не подхожу.

— Это все? — уныло поинтересовался Кира, вставая.

— Нет, представь себе, это не все! Дальше так: “Навстречу гибели иди, достоин будь судьбы такой, будь впереди и смерть найди, а с ней покой!”

— Теперь все? — не выдержал Кира многозначительного взгляда вытаращенных голубых глаз Вафли.

— Нет. Еще напоследок было что-то нечленораздельное о любви и листьях, а потом — громкий крик. Вот, пожалуйста: “…стать пищей скорби и червей — вот жребий мой!”

Кира громко сглотнул комок в горле и спросил:

— Это были его последние слова? Он прыгнул вниз?..

— Он прыгнул вниз после слов: “…и смерть найди, а с ней покой!”

— Что это значит?.. Это значит…

— Это значит, что объект 59 повис, зацепившись курткой за балкон третьего этажа — как раз над своей квартирой! — и про скорбь и червей он вещал уже в повисшем состоянии. Пока я добежал по крыше и рассмотрел его, висящего внизу, пока записал последние стишки, на улице собралась толпа. А пока я спускался, подъехали “Скорая” и милиция.

— Он жив?

— Сорок минут назад еще был жив. Я записал номер квартиры, на балконе которой он болтался где-то минут пятнадцать, зацепившись за выступающую стойку для сушки белья. Я записал номер “Скорой”, собрал некоторые сведения у зевак, но не смог выяснить, говорил ли объект 59 что-то в то время, пока я скатывался вниз по пожарной лестнице.

— Ему тридцать шесть лет, — вздохнул Кира. — Объекту номер 59 тридцать шесть лет…

— И что теперь? Мне двадцать девять, сегодня возраст имеет какое-то значение? Он псих, он имеет право кричать что угодно в любом возрасте!

— Это не что угодно. Это стихотворение Байрона. Он написал его на свое тридцатишестилетие.

— Кто?..

— Байрон это написал в тот день, когда ему исполнилось тридцать шесть лет! — повысил голос Кира.

— Кира, — проникновенно попросил Вафля и для убедительности постучал кулаком в грудь. — Если я буду говорить что-то подобное в свои тридцать шесть, поклянись, что пристрелишь меня.

— Тебе это не грозит, — вздохнул Кира. — Где бумаги?

— Понятия не имею, — развел руками Вафля. — Крышу я осмотрел по-быстрому, съездил в больницу, куда его отвезли, заплатил бешеные деньги за осмотр вещей, минут двадцать наблюдал за возней врачей, представился близким знакомым, изобразил на физиономии страх и отчаяние и узнал, что у объекта 59 два перелома, сотрясение мозга и три вывихнутых пальца.

— Это все?..

— Никаких бумаг я не нашел.

— В квартире этой, где он повис на балконе… — Кира щелкнул пальцами и уставил указательный в Вафлю. — Был кто-то в квартире?

— Нет. Никого не было. Но двери вскрывать не стали. По соседнему балкону пролез милиционер, обвязал веревкой болтающееся тело нашего объекта и спустил его вниз врачам.

— Я еду в квартиру, а ты в больницу. Как только объект очнется, спросишь его о бумагах. Если не очнется, постарайся засветло — сантиметр за сантиметром — осмотреть крышу.

— Всю? — ужаснулся Вафля. Рассмотрев выражение лица Киры, поспешно уточнил: — В смысле, то место, где он стоял, или вообще всю?

— Всю. Его личность выяснили?

— Пока нет. При нем не было документов. Я думаю, что, пока он жив, в его квартиру не сунутся.

Вторая неприятность

Удрученный Кира поехал по указанному Вафлей адресу. Он думал, что придется как-то исхитриться и попасть в три квартиры: в квартиру на втором этаже, где жил объект 59, потом — на третьем, на балконе которой застрял объект 59, и в соседнюю с нею. Придется искать храброго милиционера, пробравшегося с соседского балкона к самоубийце. Потом еще нужно найти бригаду “Скорой помощи”… Как это все утомительно и некстати, хотя такие слова плохо объясняют ту катастрофическую безвыходность ситуации, с которой он сейчас столкнулся, не говоря уже о банальной угрозе его жизни. Если к полуночи нужные документы не попадут к заказчику…

Однокомнатная “распашонка” объекта на втором этаже — почти в точности такая же, какую сейчас снимал Кира для работы, была схожа еще и полнейшим отсутствием мебели. Объект спал на полу на матраце, не пользуясь постельным бельем, вместо стола под довольно мощным ноутбуком стоял ящик из-под бутылок; на кухне с заколоченным фанерой окном на пластмассовом белом столике, какие обычно выносят на улицу у кафе, лежала записка: “Я ухожу, потому что кончился”. Точка.

Кира первым делом проверил ноутбук. Жесткого диска не было. За сегодняшний день это была вторая большая неприятность. Обыск остальных помещений — со снятием крышки бачка в туалете и осмотра всего линолеума на полу — занял минут сорок. Матрац Кира распотрошил в конце, после ощупывания подоконников снизу. Балконов на втором этаже в этом доме не было. Кира вернулся в кухню и отодрал фанеру. Прочел надпись большими черными буквами с обратной стороны: parter sive Natura prima! И кое-как приладил фанеру обратно, удивившись вдруг проявившемуся в этот момент чувству вины.

Он мыл руки и думал, в какую из квартир на третьем этаже стоит пойти сначала — в ту, на балконе которой повис объект, или в соседнюю, из которой милиционер полез его доставать?

Ничего не решив, Кира на всякий случай приготовил отмычки, выключил свет в совмещенном санузле, закрыл за собой входную дверь и осмотрелся. На площадку выходило четыре двери. Кто тут дружил с Байроном? Так сразу узнать не удастся.

Кира не спеша стал подниматься наверх.

Он идет, идет, идет себе по лестнице в ритм стихотворения: “…навстречу ги-бе-ли иди, достоин будь судьбы та-кой, будь впе-ре-ди и смерть!., смерть най-ди, а с ней по-кой!” На слове “смерть” Кира спотыкается. Чтобы удержаться, слегка касается пальцами ступеньки, успевает впасть в меланхоличное состояние навязанного ему случаем суеверия — как все психиатры, он суеверен — и тут, потирая испачканные пальцы, застывает на несколько секунд сердцем, потому что дверь нужной ему квартиры на третьем этаже зловеще приоткрыта. Не открыта настежь, как это бывает, когда нагрянет следственная бригада или отряд спасателей. Мучительно сопротивляясь накатившему сомнению и тут же насмехаясь над собой, — дожил, специалист по сомнениям! — Кира делает несколько шагов к двери и застывает, прислушиваясь. За дверью что-то с грохотом падает, после чего раздаются придушенные звуки. Подняв брови и спросив самого себя, на что похожи эти звуки, Кира, почти не сомневаясь в их происхождении, уже решительно и с интересом входит в квартиру, идет по темному коридору на свет — туда, к проему распахнутой двери какой-то большой комнаты, где над полом с неожиданной для такой ситуации активностью и резвостью болтаются две женские ноги.

Фло на люстре

Он стоит, стоит, стоит, задрав голову, отметив толщину веревки, наброшенной на крюк. Веревка раскачивает люстру, темная женская голова под ней блестит ухоженными короткими волосами, руки судорожно царапают веревку под подбородком; ноги выделывают в воздухе невероятные пассы, приоткрывая иногда в раструбе юбки белые трусики; остроносые туфельки мелькают совсем рядом. Кире даже показалось, что женщина пытается достать его ногой, но тут раздался странный звук — женщина оставила веревку и вцепилась руками в люстру, люстра крякнула, заскрежетала и рухнула вместе с женщиной на пол, засыпав его стеклом.

И вот я лежу, раскинув руки и ноги, стараясь унять судорогу дыхания и убедить собственное многострадальное тело (особенно шею и правое плечо — оно неудачно приземлилось на остатки люстры), что все в порядке. Сквозь прикрытые ресницы я вижу довольно крупного мужчину, этакого увальня; он осторожно обходит художественную композицию “женщина в разбитой люстре”, стараясь не наступать на осколки; с интересом осматривает мои ноги, потом приседает и, далеко вытянув руку, трогает шею двумя пальцами. Бледность панического страха на одну только секунду набегает на его лицо и сразу же сменяется озабоченностью. Только было я решила, что он озаботился, как бы мне помочь, а мужчина уже решительно двинулся к балкону, подняв по дороге валяющийся стул.

Балкон закрыт на шпингалет, стекло форточки рядом с ним разбито. Остальные окна и форточки закрыты на все задвижки. И дураку понятно, что хозяева квартиры уехали, но этот тип, вероятно, не дурак. Он выходит на балкон и возится там минут десять! Возвратившись в комнату и осмотрев запоры, он обходит еще две комнаты и кухню. Везде — задернуты шторы, выключены все электроприборы, в спальне вилка телевизора показательно свисает на экран, но “не дурак” на этом не останавливается. Он пошел на кухню, по звукам мне слышно, как он открывает дверцы шкафов, а потом интересуется содержимым мусорного ведра. Застонать, что ли?

Издаю длинный душераздирающий стон и быстренько шевелю конечностями, чтобы убедиться в их целостности. Отодвигаюсь от особенно доставшего металлического стержня. Поправляю задравшуюся кофточку. Шевелю мышцами живота. Что он там так долго возится?..

Кира

Еще раз обошел всю квартиру, в коридоре быстро ощупал мягкую замшевую сумочку на столике у зеркала, карманы женского пиджака, брошенного на сумочку. Потом на цыпочках подошел к входной двери и убедился, что ни изнутри, ни снаружи нет никаких ключей.

Итак, в квартире, на балконе которой висел почти двадцать минут объект номер 59, открыта дверь. В гостиной после неудачного повешения рухнула люстра вместе с женщиной. Все форточки, кроме разбитой, закрыты наглухо. У женщины при себе крошечная сумочка, сквозь тонкую замшу которой не прощупывается ничего твердого, кроме продолговатого небольшого тюбика.

Ключей нет в гостиной, нет в идеально прибранной спальне, нет на телевизоре, на столике в коридоре, нет на кухне, тщательно подготовленной для длительного отсутствия хозяев — их нет нигде. Вот, кстати, чистейшее и пустейшее мусорное ведро… Что осталось? Ванная…

Фло

Я уже видела это ведро — оно абсолютно пустое. И заварочный чайник на столе пуст и сух. Ага! Оказывается, он не просто так шарил по полкам в ванной. Он вернулся с нашатырем.

Я показательно помотала головой из стороны в сторону, стараясь сильно не вдыхать, пока мужчина сосредоточенно подсовывал горлышко пузырька к моей правой ноздре. Тогда я распахнула глаза и посмотрела в его лицо пустыми глазами распростившейся с жизнью дурочки.

— Вы меня слышите? Киваю.

— Где ваш чемодан?

Чемодан?.. Скашиваю глаза, пытаюсь осознать причину вопроса. Быстренько проворачиваю про себя несколько ассоциативных рядов, выбираю простейший. Чемодан — отъезд — приезд — дорога — закрытые форточки — чистый заварочный чайник. Он принял меня за хозяйку квартиры! Конечно, кто еще полезет сюда без ключей, через балкон, чтобы повеситься на люстре…

— А я это… Я без чемодана. Его украли, понимаете, прямо на вокзале. А там все было — документы, деньги, два новых костюма, туфли итальянские, косметика, зонтик…

Крепко зажмуриваю глаза, выдавливая слезинки. Не выдавливаются. Мои глаза не собираются участвовать в этом представлении.

Помогает, сам того не ведая, мужчина. Спасителем я его назвать не могу, а чтобы вообще не впасть в состояние исступленной злости, стараюсь не думать о его поведении в тот момент, пока я, показательно удавливаясь, размахивала ногами.

— А где муж? — спрашивает он. Ну, это совсем просто. Фотография на тумбочке у двуспальной кровати.

— Муж ушел к другой женщине. Мы поехали отдыхать вместе, а он… На пятый день отдыха уже истекал слюной и бегал за ней, как хорек!..

— Хорек? — удивился мужчина, зачем-то ощупывая мои щиколотки.

— Да, как настоящий хорек — уткнувшись носом в задницу впереди бегущей самки!

— Это ваша первая попытка покончить счеты с жизнью? — деловым тоном поинтересовался он.

— Нет, конечно, но мне с этим не везет. Только подумайте! — Вдохновенно проглатывая окончания слов, я постаралась вкратце описать ему небольшой период своей многострадальной жизни — лет в двадцать. — По химии в пятом классе мне поставили две двойки подряд — я прыгала с третьего этажа. Нет, не смотрите так — не потому, что глупая, а потому что кабинет химии был на третьем этаже. В десятом я влюбилась сразу в трех мальчиков одновременно и от отчаяния…

Отвернулся. Потерял всякий интерес. Или он настолько хороший специалист в своей области, что различает выдумку по интонациям?

— А кто на фотографии в спальне рядом с вашим мужем? Только не говорите, что его мама…

— А кто вас просил шарить в спальне? Нет, не мама! Это его первая жена. А в шкафу висят несколько платьев первой жены — объясняю заранее, если вы уже определили, что это не мой размер! А на полке в коридоре стоят две пары ее туфель! Вот вы, мужчина, объясните мне, сколько лет можно хранить такие вещи после смерти женушки?! Даже, если она была непогрешимым идолом…

— А сколько лет он хранит? — профессионально заинтересовался Кира.

— Восемь!

— Восемь лет и уже при новой жене? Это клиника… Это совершенно не вяжется с тем, что вы рассказываете о его сексуальной разнузданности. Хотя некоторые варианты вины переигрываются слабыми мужчинами через фетишизм предметов одежды матери или жены. Значит, вы прервали свой отпуск и вернулись в эту квартиру, чтобы повеситься? — вспомнил он и обо мне.

— Нет, повеситься я решила, когда меня захотел изнасиловать слесарь. Это переполнило чашу страданий. Вы бы его видели! Любая бы повесилась от домогательств такого чморилы! Помогите сесть, пожалуйста. — Я протягиваю чуть дрожащую руку.

Он, подумав, неуверенно взял мою ладонь в свою и осторожно потянул к себе. Сажусь. Оправляю юбку.

— Слесарь? — с интересом косится на мои коленки мужчина.

— Ну да! Ключи от квартиры тоже были в чемодане! А все из-за жабы!

После таких слов мужчина сразу же присел, выставил перед моим лицом палец и потребовал, чтобы я смотрела на него, пока он будет им водить туда-сюда.

— Прекратите, я не психованная! — Хватаю его палец и пригибаю к полу. — Жаба — это брелок такой из нефрита, на мой взгляд — слишком крупный, а еще прибавьте шесть ключей! Да эта чертова связка вместе с жабой весит полкило!

— Шесть?..

— Ну да! От трех дверных замков, от секретера, запасной от сейфа, от нижнего ящика письменного стола и от почтового в коридоре!

— Семь, — замечает он, выдергивая палец.

— Что?..

— Получается не шесть, а семь.

“Действительно, семь. Что это со мной?.. Неужели все-таки случилось сотрясение мозга?.. А если он сунется осматривать письменный стол?.. А если там нет никакого замка?..”

Вместе

— Значит, — задумчиво замечает Кира, вставая, — слесаря вы вызвали, чтобы открыть входную дверь? И он вот так, запросто, не заглянув в ваш пропавший вместе с чемоданом паспорт, пошел открывать дверь квартиры?

— Нет, не запросто, а с гнусными намеками и сдиранием юбки еще на лестничной клетке! Пришлось с ним драться. Конечно, я кричала!.. А вы бы не кричали, если бы на вас напал слесарь?

— Не знаю, — растерянно замечает Кира. — Какой, к черту, слесарь? Почему у вас разбита форточка, если приходил слесарь?

— Потому что я залазила в квартиру с соседского балкона! Разбила стекло форточки и открыла шпингалет балконной двери. Соседка помогла — она вышла на драку посмотреть; сказала, что сегодня странный день — все лезут на ее балкон, а вы… Что это вы все расспрашиваете, разнюхиваете?! Вы — вор или сосед снизу?

— Снизу?

— Ну да. Вы пришли на звук рухнувшей люстры?

— Знаете что, — решился Кира. — Покажите, где у вас тут сейф, и тогда, так и быть…

— Значит, все-таки вор! — кричит Фло и стучит ногами в пол. — Помогите, грабят!

— Да нет же. — Кира присел сзади и профессиональным жестом закрыл орущий рот ладонью, прижав к своему животу ее затылок. — Вы меня не слушаете. Если сейф действительно существует, тогда я не буду вызывать “Скорую психиатрическую помощь”, а повезу вас к себе домой, напою чаем, уложу в постель.

— Это в каком смысле? — отодрав огромную ладонь, закрывшую ей пол-лица, шепотом интересуется Фло.

— В смысле, отдохнуть и выспаться.

— А зачем для этого нужно показывать, где у меня сейф?

— Чтобы я убедился, что вы не врете.

— А зачем это?

— Понимаете. — Кира задумался. — Я не точно выразился. Речь идет не о вранье, а о ментизме, либо об амнестической афазии — и то и другое может у вас быть как вследствие коммоции, так и просто проявлениями рекуррентной шизофрении.

“Приложил, что называется, по полной програм-ме. С другой стороны, возиться мне с ним придется, похоже, еще долго — почему бы в целях повышения квалификации не повторить краткий курс психиатрии?..”

Я закрываю глаза и молча захватываю воздух. [

А я становлюсь на колени и слегка касаюсь ее губ указательным пальцем.

Выражение негодования на лице женщины сменяется гневом. Она набирает воздуха, вытягивает губы!..

— Вот видите, — удовлетворенно кивает Кира. — Я слегка коснулся ваших губ пальцем и сразу же получил в ответ реакцию в виде демонстрации “хоботка”! Это очень показательно. Любой специалист сразу скажет, что подобная реакция…

— Да я набрала воздуха побольше, чтобы заорать: “Убивают!”

— Зачем? — снисходительно поинтересовался Кира. — Кто вас убивает? Вы только что вполне безопасно приземлились на пол вместе с люстрой после неудачного повешения, и, хотя коммоция налицо и вы чересчур возбуждены, проявление маниакальной подозрительности опять же…

— Что, черт бы вас побрал, вы все о коммоциях да о коммоциях?! — не выдержала Фло.

— Это слово означает сотрясение.

— А ментизм тогда зачем приплели?

— Это наплыв мыслей помимо желания субъекта, часто совершенно бесцельных.

Я только развела руками.

А я прикидываю, как бы мне быстренько обыскать эту малахольную и уйти от нее на расстояние нескольких световых лет.

— Если я вас возьму на руки и отнесу на кровать, вы же не воспримите это как посягательство…

— Только попробуйте! Думаете, у меня не осталось сил? Я вас так… как это сказать? Забыла… Я вас лабухну, нет…

— Не напрягайтесь, — ласково предлагает Кира. — Я еще говорил об амнестической афазии — это вроде того, что вы заговариваетесь или не можете правильно назвать знакомые предметы.

— А!.. Ладно. Помогите встать. Громко стеная, Фло кое-как становится на ноги, оглядывается и беспомощно замечает:

— Я действительно… Я совершенно забыла, о чем мы говорили перед тем, как вы начали меня обзывать научными терминами.

— О сейфе.

— О каком еще сейфе?

— От которого у вас был запасной ключ.

— Ключи украли вместе с чемоданом, слесарь на лестнице стал стаскивать с меня юбку, когда я решила повеситься, упала люстра, а муж ушел к виолончелистке!