Русь изначальная - Князья Русс, Чех и Лех. Славянское братство

Василий Седугин

Князья Русс, Чех и Лех. Славянское братство

© Седугин В.И., 2013

© ООО «Издательство «Яуза», 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Борису Качеровскому

От автора

Роман «Князья Русс, Чех и Лех» открывает цикл исторических произведений, которые прослеживают процесс зарождения Руси с 278 года и завершаются утверждением Рюрика на новгородском престоле. В них впервые воссоздается подлинная история «дорюриковской Руси».

Все произведения цикла основаны на русских летописях, а также преданиях западных славян и европейских источниках, которые недавно вошли в научный оборот. Они со всей очевидностью указывают на западнославянское происхождение династии Рюриковичей и опровергают пресловутую «норманнскую» теорию.

Хочу коснуться происхождения названия «Русь». По моему убеждению, оно пришло из санскрита – основы индоевропейской семьи языков, возникшего десятки тысяч лет назад. Достаточно сказать, что в русском разговорном языке до 20 % слов заимствовано из санскрита (Гусева Н.Р. Славяне и арьи. Путь богов и слов. М.: Фаир-Пресс, 2002). Слово «русья» на санскрите значит «светлая, святая». Это слово наше, исконное, ниоткуда не занесенное и никем не завезенное, оно тысячелетия жило в гуще славянского племени. (Не сомневаемся же мы, что слова «русый, русоволосый» коренные, чисто славянские!) Неудивительно его широкое распространение в Восточной Европе в названиях населенных пунктов, рек, озер, местечек и проч.

Многочисленность их на нашем североприбалтийском пространстве (города Руса и Старая Руса, селения Русье, Порусье, Околорусье, две реки с названием Русская; Руса есть на Волхове, Русыня – на Луге, Русская – в Приладожье) норманисты объясняют занесением сюда таких имен через бродячих норманнов (по их финскому названию).

Но как можно объяснить наименования с корнем «рус» в тех местах, где не ступала нога норманнов и финнов? Это село Русс в нижнем течении Немана; в Курляндии – г. Россиены; Мазурское озеро Рош, село Росинско; на нижней Висле – Руссеная; близ крепости Иван-город – Россоч, Русец. И далее – через Галичину Карпаты в Трансильвании: Рава Русска, Руске Ушице; на западной стороне Карпат – речка Рушково, село Рушполяна; на восточной буковинской стороне – Рус-Молдвица; в центре трансильванских Альп село Русс, гора Рушка, села: Рушкичи и Русберг. Речка Русова впадает в Днестр около Ямполя; село Руска Банилла в Буковине около Прута; ряд сел около Дуная в Валахии; Рушук на Дунае.

Академик Н.Я. Марр, наш крупнейший лингвист кавказских языков, утверждает наличность этнических терминов «Руш, Рос, Рош» на Кавказе, Северном Кавказе и Черноморье. Сирийский церковный историк Захария Риттор (VI в.) называет среди народов Северного Кавказа народы Рос и Рус. Белами, переводчик Х века на персидский язык арабских хроник VII века, среди народов Северного Кавказа называет хазар, алан и русов. (Карташев А.В. История Русской церкви. М.: Эксмо, 2006. В 2 т.: Т. I. С. 71).

Как же все это вяжется со скандинавским происхождением слова «Русь»? Название нашей страны пришло из дремучих веков, оно наше, родное, славянское, оно всегда жило в нашем народе.

Римская Империя

Хорошо знаю, что известно многим, но не всем, как некогда из этой крапинской местности, по исчислению Петра Кодицилюса и многих других, в 278 году ушел очень знатный вельможа Чех с братьями своими Лехом и Руссом, а равно со всеми своими приятелями и родом, из-за того, что они не могли уже переносить те великие нападки и притеснения, которые делали им римляне, а особенно начальник римских войск Аврелий, который охранял Иллирию вооруженной рукой и настолько притеснял его род, что Чех со своими поднял против него восстание и вывел его из числа живых, и вследствие этого, боясь могучей руки римлян, покинул Крапину, свое отечество.

Sloboda Procop, franceskan.Preporodjeni cen, aliti svetosti svetost cv. Procopa vu domovini Cena, Krapine… V Zagrebu pri Fr. X. Zeran… Seku 1767.Из книги чешского историкаПрокопа Слободы

Император Проб (276–282) продолжал платить высокое жалованье солдатам, но заставлял их работать. Он требовал, чтобы они осушали болота, расчищали леса. Он хотел наделить их новью, вместо того, чтобы отнимать земли у старых владельцев, как это делалось раньше.

Всемирная история,Т. П. М.: АН СССР, 1956, с. 739

I

В городе Виндобоне, расположенном на самой северной кромке Римской империи, служили с отрядами славянских наемников братья Чех, Лех и Русс. Город стоял на крутом берегу Дуная, за Дунаем – варварский край, населенный племенами германцев, кельтов, сарматов, иллирийцев, славян; позади – провинция Иллирик. По Дунаю на десятки и сотни километров тянулись укрепления, на которых несли службу легионы римской армии.

Но не только посредством укреплений защищалась граница. На противоположном берегу были созданы зависимые от Рима клиентские государства. Они брали на себя обязательства не пропускать через свои земли другие племена, предоставляли свободный проход римским воинам, разрешали им на своей территории строить крепости и дороги. В свою очередь римское правительство выплачивало вождям клиентских государств большие субсидии и поддерживало их в конфликтах с соседями.

Город Виндобона был одним из многих пограничных городов (Регина, Кастра, Кастра Батава, Лауриан, Карнунт, Бригенций, Сиртий, Виминаций и другие), размещенных на Дунае и призванных защитить империю с севера от варварских племен. Построен он был на высоком обрывистом берегу. На земляном валу возвышались деревянные крепостные стены и башни с двумя воротами; из одних дорога вела в Рим и во внутренние провинции, из вторых – на пристань, где стояли корабли из разных концов тогдашнего света. Если переправиться на ту сторону Дуная, то по петлявшей среди лесов и болот дороге можно было попасть на знаменитый «Янтарный путь», который из Италии шел до Прибалтийского побережья. В торговле янтарем принимали участие и римляне, и племена-посредники, через земли которых пролегал этот путь. Он был важен для самих племен в их торговых и хозяйственных связях друг с другом, поэтому по возможности ими поддерживался и не нарушался.

На центральной площади Виндобоны, которая служила рынком, стоял двухэтажный кирпичный дворец, в нем жил начальник гарнизона Аврелий, он же и правитель Иллирика. Дворец был красив, с колоннами, высоким парадным крыльцом и сложной конфигурации железной крышей, в окна были вставлены стекла, редкие в то время.

Рядом с дворцом располагались одно– и двухэтажные здания римских граждан – торговцев, ремесленников, хозяев ремесленных мастерских, ростовщиков, нашедших себе занятие в этом отдаленном крае.

Вдоль крепостной стены были выстроены шесть казарм для воинов центуриев; в них были большие спальные отделения, оружейные и другие подсобные помещения.

Отдельно стояли две термы, так по-римски назывались бани. Общественная терма принадлежала городскому муниципалитету, в ней за небольшую плату мог помыться любой желающий. Вторую воздвиг Аврелий по образцу и подобию римских, но, конечно, уступавшую им по роскоши внешней и внутренней отделки; в ней мылась местная знать и воины центурий.

В городе жили люди многих племен и народов – иллирийцы, германцы, славяне, даки, фракийцы, кельты, франки, евреи, сирийцы… Соответственно были построены и различного вида дома: деревянные с маленькими окошечками, которые закрывались или задвижками, или бычьими пузырями, из природного камня, саманные, тростниковые, полуземлянки и землянки.

Чех и Лех служили в римской армии в звании центурионов. В апреле 278 года центурионом стал и восемнадцатилетний Русс, который был до этого десятником, теперь под его началом стала сотня воинов. Его среди других почетных гостей пригласили во дворец Аврелия на пир.

Русса, видевшего до этого только жалкие славянские хижины да солдатские казармы, поразил великолепный зал с высокими потолками, отделанный белым с небесным оттенком альпийским мрамором, с большими, забранными разноцветными стеклами окнами, мозаичный пол с замысловатым орнаментом, масса светильников в форме птиц и растений, поддерживающих лампы с ароматным маслом. Зал казался ему воздушным, приподнятым над землей. Помещение было уставлено столами из цитрусовых деревьев с резными ножками, а возле них располагались ложи для гостей – по три ложи с трех сторон, так что принять участие в трапезе могли одновременно девять человек; четвертая сторона была свободной, чтобы рабы могли подносить кушанья и убирать грязную посуду.

– Брат, как можно так жить! – с придыханием произнес Русс, оглядываясь вокруг. – У меня дух захватывает от красоты!

– Здесь не живут, а пируют, – с усмешкой ответил Чех, опускаясь на одну из лож. – Располагайся рядом, ты теперь имеешь право на это место.

Когда гости собрались, на помост вышли хозяева – Аврелий с женой Луциллой, рядом с ними – их дети, Тибулл и Флавия. Аврелий был облачен в пурпурную мантию, одетую поверх белой туники, жена в золотистую тунику без рукавов, на которую был накинут белоснежный пеплум. Русс замер, увидев Луциллу. Его нисколько не привлекла ее одежда; он не мог оторвать взгляда от ее лица. В переливающемся свете многочисленных ламп оно, казалось ему, излучало некое сияние, притягивало и завораживало. Он не мог сказать, какие у нее глаза, нос, губы и все остальное, но только прошептал про себя: «Божественная женщина. Она достойна такого мужественного воина, как Аврелий, а он достоин ее».

Луцилла была второй женой Аврелия. Первая, не выдержав скучной и однообразной жизни в Виндобоне, оставила мужу двух детей, сбежала в Рим к отцу-сенатору и бросилась в омут столичных пиров и развлечений. Аврелий вновь женился на местной красавице из семьи торговца, которой не исполнилось и семнадцати лет; у римлян это считалось ранним браком, потому что они старались выдавать своих дочерей в 20–22 года.

Хозяева уселись за стол на помосте, пир начался. На каждом столе стояли кувшины с вином, солонка и уксусник. Рабы разносили блюда с разнообразной едой, гости сами себе накладывали кушанье в тарелки, мелкие и глубокие. Сначала были поданы устрицы разных сортов, морские ежи, улитки, дрозды со спаржей, откормленные куры, обжаренные в муке. Затем принесли рыбные блюда, кабанью голову, свиное вымя, жареных уток, зайцев…

Русс выпил бокал вина и сразу запьянел. Ему вдруг стало легко и радостно, все люди стали казаться приятными и чуть ли не родными. Он сидел и блаженно улыбался.

Но вот на помост вышел флейтист и сыграл короткую мелодию, привлекая к себе внимание гостей. Когда шум в зале немного стих, поднялся поэт и стал читать свои стихи. Хотя его слова хорошо были слышны, Русс почти ничего не понял. Все его внимание было сосредоточено на Луцилле. Она стала казаться ему еще краше, почти богиней. Ему доставляло огромное наслаждение смотреть на нее, ни о чем не думая. Смотреть и восхищаться, словно какой-то необыкновенной картиной талантливого художника.

– Ты почему ничего не ешь? – спросил Чех.

Русс удивленно посмотрел на него, будто вернулся из какого-то иного мира. И тут же почувствовал голод в желудке.

– Ешь, а то быстро запьянеешь и не досидишь до конца торжества.

Русс мановением руки позвал к себе раба, с его блюда положил себе жареного дрозда и пару ложек соленых грибочков, отрезал кусок от бока молочного поросенка и принялся за еду, искоса наблюдая за окружающими. К Чеху подошла Флавия, они занялись друг другом. Чех почти не пил, зато подруга часто наливала себе вина, быстро запьянела, лицо ее раскраснелось, она громко хохотала, почти беспрерывно что-то говорила, запрокинув голову. И впервые Руссу почему-то стало жаль брата. Все-то у него было на месте, ничего он никогда не перелишит, ничего не упустит, все по порядку. А вот явилась эта безалаберная Флавия, чего доброго от нее ждать?

Не то Лех, вертопрах и повеса. Вот и сейчас он уже прилично выпил, и, перегнувшись, вел беседу с какой-то молодой особой, сидевшей за соседним столом. Мужчины были явно недовольны таким вниманием к их даме, они кидали на Леха угрожающие взгляды, но это не останавливало его.

Между тем пир шел своим чередом. Один за другим выступали поэты, потом явились философы. Но их уже мало кто слушал, нарастал гул пьяных голосов, просторно прокатывавшийся под высоким потолком.

Скоро философов сменил оркестр из лир, кифар и небольшой арфы треугольной формы. Зазвучавшая музыка прервала разговоры, все стали слушать чарующие звуки мелодии. А потом появились танцовщицы. Нарядно одетые девушки двигались ритмично в такт музыке, распевая обрядовую песню в честь богини Минервы. Их полуголые тела тотчас привлекли внимание мужчин, иные повскакали с мест, притиснулись к проходу между столами.

За девушками вышли парни. Их танец был величавым и мужественным, воспроизводивший движения красивых тел и мужественной души на войне или в тягостных обстоятельствах.

И следом – пляска парней и девушек в честь покровителя виноградарства Бахуса, пляска шуточная, веселая с множеством разных движений, непристойных жестов, показывавших действия захмелевших поклонников бога вина…

Конечно, кое-что из показанного в этом зале Русс видел ранее на площади и улицах города, но там совершалось это примитивно, упрощенно, среди обычной обстановки. А здесь поражало все: и костюмы, и стройная музыка умелых музыкантов, и мастерство исполнителей. Он чувствовал, как затрепетало в нем все внутри, как впитывал его организм каждый ритм музыки, каждое движение танцоров. Да, это был настоящий праздник души!..

И вдруг, когда ушли музыканты и танцоры и в зале воцарился нестройный шум многих десятков голосов, он увидел идущую между рядами Луциллу. Она шла неторопливо, мило улыбалась и перебрасывалась фразами с сидевшими за столами, отдавая должное каждому из них. Русс хотел, но не мог оторвать взгляда от нее, чувствуя, как при ее приближении уходит из-под него пол…

Вот Луцилла подошла к столу, произнесла мягким голосом:

– Приветствую вас, достославные центурионы Чех и Лех. Как вы чувствуете себя в моем дворце? Всем ли довольны, нет ли каких просьб или пожеланий?

– Благодарим тебя, божественная Луцилла, за внимание и доброту, – слегка поклонившись, ответил Чех. – Мы всем довольны и приносим нашу благодарность тебе и твоему супругу.

Тут она взглянула на Русса и спросила:

– А кто с вами третьим будет? Что-то его раньше я не видела в этом зале.

– Это наш брат, Русс. Он недавно назначен центурионом.

Глаза ее вспыхнули, она наградила Русса ослепительной улыбкой и проговорила удивленно:

– Такой юный и уже центурион? И сколько же ему лет?

– Уже восемнадцать, он храбрый воин и умелый военачальник.

– Ну-ну, – покровительственно произнесла она и поплыла дальше.

Провожая ее взглядом, Русс почувствовал, как вспотела у него спина, а перед глазами еще долго стояли ее лучистые глаза и ласковая улыбка. Видно, лицо у него в это время было довольно глупым, потому что Чех дружески хлопнул его ладонью по спине и проговорил со смехом:

– Вернись на землю, братишка!

Время перевалило за полночь, а пир продолжался. Некоторые уснули на ложах, другие нырнули под столы, иным стало совсем плохо, и они опорожнили свои желудки на пол, рабы тотчас убрали за ними. Русс устал, все ему надоело. Он попросил Чеха:

– Пойдем в казарму, я спать хочу.

– Нельзя раньше хозяина покидать пир. Нас остановят на выходе и насильно вернут, а потом Аврелий может при случае наказать за неуважение.

– Он что, самодур?

– Нет. Просто это римская традиция. Она и здесь соблюдается.

В это время к ним подбежал один из гостей, прокричал:

– Братья, вы что сидите? Там Леха бьют!

Первым на крыльцо выскочил Русс. Увидел, как в неверном свете уличных ламп сгрудилась небольшая кучка людей, взмахивали руки, глухо бухали кулаки. Он кинулся в гущу, схватил первого попавшегося за плечо, развернул к себе и ткнул кулаком в скулу. Тот коротко хрюкнул и полетел на землю. Тотчас повернулся к другому и, не давая опомниться, головой ударил в лицо. В то же время мощный удар в затылок свалил его под ноги дерущимся, но он, вгорячах не чувствуя боли, вскочил и бросился на близстоящего. Мельком видел, как Чех раздавал удары налево и направо, как вскочил ранее поверженный Лех и тоже ввязался в драку…

Братья победили. Четверо дравшихся, среди которых Русс признал купца Галерия, его двух сыновей и зятя, кто на карачках, кто на пузе отползли в сторону, поднялись на ноги, стояли, покачиваясь. Купец, худой, высокий, с длинным горбатым носом, вытирая с лица кровь, проговорил озлобленно:

– Погодите, встретится нам ваш Лех, мы ему все нутро отобьем! Будет знать, как к чужим женам приставать!

– Отбили одни такие! Им морды набок своротили! – тотчас ответил Лех. Правой рукой он держался за грудь, с носа капала кровь. Русс вынул платок, стал заботливо вытирать.

– Вам тоже несдобровать, – не унимался Галерий. – Не научите уму-разуму братца, с краю света достанем!

– Идите, идите, а то еще наложим, – посоветовал Чех.

Наконец разошлись.

– Чего на сей раз натворил? – обратился он к Леху, когда купец со своими ушел во дворец.

– Да ничего особенного. Вышел подышать свежим воздухом, а она сама ко мне подвалила, – оправдывался Лех.

– Кто – она?

– Да сноха этого Галерия. Я виноват, что ей понравился?

– Ну и?..

– Что – и? Поцеловались пару раз, только и всего…

– Тебе что, девок незамужних не хватает? Зачем к чужим женам лезть?

– Они сами ко мне лезут. Я ей за столом пару раз подмигнул, только и всего-то…

– Но ведь это не в первый раз! Скандал за скандалом. Попомни: как-нибудь тебя мужья встретят в темном углу и забьют до смерти!

– Авось не сумеют! – уже весело отшучивался Лех. Был он человеком легкого характера, ничто, казалось, не могло его пронять.

Кроме пиров и торжественных приемов, Аврелий часто приглашал центурионов то на обед, то на ужин, а иногда просто посидеть за столом. Да и они, которым надоела казарменная пища, охотно откликались на эти приглашения. Русс с большим нетерпением ждал, когда вновь окажется во дворце. Нет, он не рассчитывал на взаимную любовь или на какое-то ответное чувство Луциллы; он знал о крепкой семье начальника гарнизона, о ее верности мужу; просто ему хотелось вновь увидеть Луциллу, насладиться ее присутствием – и только.

И такой случай скоро представился. Аврелий пришел на учения, которые проходили на учебном поле, понаблюдал, как ловко бросали воины копья в деревянные круги, остался доволен и позвал с собой центурионов и десятских.

– Охотники принесли мне кабана, – сообщил как бы между прочим. – А уж под кабанчика мы что-то сообразим!

Вино оказалось самого высшего качества, привезенное из Северной Африки, от правителя Намибии, настоящее виноградное. После первых же бокалов за столом стало весело, беседы велись свободно и непринужденно. Рядом с Аврелием сидела Луцилла. Она тоже была в настроении, на правах хозяйки и единственной женщины угощала мужчин сочными кусками мяса, дарила ослепительные улыбки, которые, однако, ни у кого не вызывали никаких надежд.

Русс сидел в самом дальнем от хозяев конце стола, ел и пил, боясь выдать себя, потому что чувствовал, что едва взглянет на нее, то уже не сумеет оторваться, а будет смотреть и смотреть в ее прекрасное лицо, будто испивая какой-то сладостный напиток…

Когда возвращались в казарму, Русс, желая похвалить Луциллу, сказал:

– Вот такую семью я мечтаю создать. Дружную, надежную, на зависть другим!

Братья некоторое время молчали, а потом Лех произнес, кривя тонкие губы:

– Нашел с кого пример брать! Да весь город знает, что Аврелий имеет любовницу, купил ей домик на окраине и проводит с ней ночи напролет. А ты – «дружная, надежная семья». На людях – да, они вместе, что называется, водой не разольешь, а так…

И Лех махнул рукой.

Неожиданно слова брата болезненно задели Русса. Он вскипел:

– Ты сам по бабам гуляешь и думаешь, другие то же самое делают!

– Зато ты у нас амурчик наивный, дальше своего носа не видишь!

– Но-но, – строго прикрикнул на них Чех. – Тоже мне, разошлись, петухи. Главное, было бы из-за чего! Охолонитесь малость.

Странным образом подействовали эти слова на Русса. Он стал думать о том, что если Аврелий изменяет Луцилле, то значит, она просто притворяется на людях и не любит мужа. А раз она его не любит, может, даже ненавидит, то сердце ее свободно, значит, у него, Русса, появляются какие-то возможности на взаимное чувство. Влюбленный надеется даже тогда, когда нет никакой надежды. Так получилось и с Руссом. И чем чаще он об этом думал, тем большая уверенность появлялась у него в том, что Луцилла к нему неравнодушна. Иначе как объяснить, что на пиру она остановилась возле него и поинтересовалась, кто он такой, а потом так ласково, почти любовно посмотрела на него… Может, и потом она дарила ему нежные взгляды, только он по своей наивности и неопытности не заметил, потому что боялся поднять на нее взгляд. Нет, в следующий раз он будет вести себя совсем по-иному!

Когда через неделю Аврелий пригласил центурионов повечерять с ним, Русс уселся недалеко от Луциллы и стал изредка кидать на нее влюбленные взгляды. Ему это нетрудно было сделать, потому что он действительно любил и восхищался ею. Она сначала сделала вид, что ничего не замечает, а потом вдруг строго и даже сердито посмотрела на него, и ему сделалось крайне неловко. Он тотчас заскучал, напустил на себя мрачный вид и остатки вечера провел в молчании, выключившись из общего разговора и веселья.

Потом он некоторое время не ходил во дворец, втайне надеясь, что она заметит его отсутствие и позовет, но ничего этого не произошло. Но его страшно тянуло хоть краешком глаза взглянуть на нее. Наконец он не вытерпел и снова стал посещать застолья, вел себя спокойно, лишь изредка позволял себе глядеть на нее с восторгом и восхищением.

Однажды вечером, когда некуда было пойти, Русс решил заглянуть к гостеприимным хозяевам. В этом не было ничего особенного, центурионы и другие близкие семье Аврелия люди позволяли себе навещать их в любое время и бывали хорошо приняты. Он вошел в прихожую и остановился перед серебряным зеркалом, висевшим на стене, чтобы привести себя в порядок. И в этот момент услышал сверху громкий разговор, который вели между собой Аврелий и Луцилла. Разговор быстро перешел на крик, дверь одной из комнат настежь распахнулась, из нее выскочила Луцилла и по лестнице скатилась вниз. Лицо ее было все в слезах, волосы растрепаны. Она увидела Русса и кинулась к нему в объятия, прижалась всем телом, рыдая:

– Помоги мне, Русс! Я знаю, что ты любишь меня! А я не знаю, что делать! Он не любит меня! У него другая женщина! Он даже не понимает, как я люблю его! Помоги, помоги мне, Русс! Он так рассвирепел, что убьет меня! Защити и спаси меня, Русс!

Русс был ошарашен происшедшим. Он сначала нежно обнимал трепещущее тело Луциллы, а потом стал целовать ее шею, плечи, бормоча какие-то успокоительные слова. Он верил и не верил в то, что происходило, ему казалось, что это он видит во сне, что скоро проснется и все исчезнет. Но нет, вот она, Луцилла, рядом с ним, он по-прежнему держит ее в руках, ощущает ее тонкий аромат, чувствует на своей щеке влагу ее слез…

Внезапно она высвободилась из его рук, долго глядела ему в лицо большими, полными слез глазами, глядела с надеждой и верой, будто ища опору для себя, потом произнесла, медленно, страдальчески:

– Ты хороший, Русс. Ты очень хороший. Как бы я хотела быть всегда рядом с тобой, Русс…

А потом стала медленно отдаляться, уходя в сумеречную темень помещения, где скрылась за дверью одной из комнат, словно растворилась.

Ночь прошла в полусне. Русс вроде бы спал, но было как наяву. Он постоянно видел ее расплывчатый, в светлом озарении образ, а в душе звучала нежная, сладостная музыка…

А на другой день он ходил в каком-то дурмане, думал и думал только о ней.

Это было необыкновенное, мучительное блаженство. Он обо всем забыл – и о своих воинах, и воинских учениях, которые должен был проводить, и о мелких и крупных делах по устройству центурии… Все мысли были сосредоточены только на том, что скоро наступит вечер, и он пойдет и увидит ее. Как все будет развиваться дальше, его не интересовало, и он об этом даже не помышлял; главное – ему надо было увидеть ее.

Вечером следующего дня у Аврелия собрались центурионы и кое-кто из близких друзей. Больше ели, чем пили, и много разговаривали. О чем шли беседы, Русс даже не понимал. Он следил за Луциллой. Она сидела рядом с мужем, была весела, беззаботна, часто смеялась, иногда шутила, да так удачно, что все смеялись, отмечая ее острый ум и тонкую наблюдательность.

Но она на него ни разу не взглянула! Ему не надо было ее особого внимания, он понимал, что в присутствии мужа это было бы глупостью с ее стороны. Но хотя бы один разок посмотрела в его сторону, тарелочку еды предложила из своих рук, да разве мало каких знаков внимания могла оказать ему. Но – ничего! Будто его и не было за этим столом.

Когда вернулся в свою комнату в казарме, то сразу, не раздеваясь, кинулся в кровать. Ему было душно, и он разорвал на груди тунику. Он был готов рвать и метать, он не знал, куда девать свою страсть, свои силы. Он чувствовал, что теряет рассудок и готов на все. Ему уже мерещилось, как он подкрадывается ко дворцу, влезает на второй этаж, открывает окно и проникает в ее спальню, где его встречают жаркие губы и трепетные объятия… Или подкупает одного из слуг, он вызывает Луциллу на ночное свидание… Или подкарауливает Аврелия и убивает его. Она ненавидит его за измены, стало быть, в ее глазах он будет избавителем от тирана, она полюбит и выйдет замуж…

Может, совершил бы Русс какую-нибудь глупость, а возможно, и перегорел и успокоился, но тут к Аврелию приплыл с той стороны Дуная гонец от вождя иллирийского племени квадов с известием, что на них с севера напало большое германское племя вандалов, разгромило пограничные земли, идет в глубь их территорий, и он просит защитить их.

Аврелий созвал военный совет. На него пришли центурионы: Аттикус, Каприан, Тибул – сын Аврелия, Чех, Лех и Русс. Вкратце передав сообщение гонца, он сказал:

^{Римская империя в III–IV веках}

– У меня мало сил, чтобы оказать помощь немедля. Поэтому я предложил племени перебраться через Дунай под нашу защиту. Думаю, скоро придет нам подмога, потому что Рим никогда не прощал, когда забижали его союзников. Что вы скажете на этот счет, центурионы?

Что можно было сказать? В городе находилось шесть центурий по 100 воинов в каждой: три центурии римские, три – славянские. А вандалы наверняка выдвинут несколько тысяч бойцов. Выходить против них в чистое поле – полное безумие. Это понимал каждый из присутствующих.

После некоторого молчания заговорил Чех, старший из братьев, невысокий, плотного сложения, с вдумчивым, серьезным взглядом:

– Решение тобой принято верное, Аврелий. Ни в коем случае нельзя распылять силы, а надо собрать их в городе и обороняться до последней возможности.

– Известие в Рим ты уже послал, отец? – встрял в разговор нетерпеливый Тибул. Ему было всего девятнадцать лет, но благодаря поддержке отца и своим воинским способностям он достиг высокого звания центуриона. Он был горяч, вспыльчив, но храбр в бою, за что в войсках его уважали.

– Разумеется. Я не только императору Пробу сообщил, но дал знать в Медиолан, где стоит легион под командованием консула Марка.

– За сколько он может дойти до нас? – продолжал наседать Тибул.

– Самое быстрое – за две недели. Это в том случае, если Марк не станет ждать приказа из Рима и сам примет решение прийти к нам на помощь.

– Значит, нам предстоит продержаться две недели, – раздумчиво проговорил Чех. – Дня три-четыре можно смело вычесть из них на то время, когда вандалы будут переправляться на нашу сторону…

– Десять продержимся, – уверенно произнес Тибул. – К тому же горожане помогут.

– Да, я уже приказал со склада выдать народному ополчению оружие и снаряжение, – сказал Аврелий. – У нас там припасено примерно на двести человек.

– Кое у кого дома оно имеется, – добавил Чех. – Защитить свой очаг от варваров, думаю, выйдут все мужчины.

– Привлечем воинов из племени квадов, – Аврелий встал и прошелся по комнате. – Вам, центурионам, кроме всего прочего, следует в своем секторе поднять все взрослое население, да и детей тоже. Пусть носят к стенам воду для кипятка, побольше дров, смолу. Проверьте состояние котлов. А в первую очередь испытайте в деле метательные машины, отладьте их, чтобы в бою они действовали безотказно.

С совещания Чех прошел на свидание с Флавией, дочерью Аврелия. Они встречались более года и были помолвлены, дело шло к свадьбе. Аврелий иногда говорил:

– Ты, дочь, безалаберна и порой неразумна. Поэтому крепко держись за Чеха. Он выдержан, терпелив. Он для тебя спасение и опора в жизни. Вовремя поправит и наставит. Так что лучшего мужа не найти.

– Мне бы хотелось вернуться в Рим, войти в высший свет. А он всего-навсего центурион, да к тому же еще – варвар…

– Сейчас в армии наступило самое время для варваров, – убеждал ее Аврелий. – Италики служить не хотят, вся надежда на наемников-варваров, они быстро делают карьеру, многие возглавляют легионы и участвуют в возведении на трон императоров. А Чех умен, и у него все впереди.

– Ах, если бы это было так! Но ты ему поможешь по службе?

– Не сомневайся. Сделаю все, что в моих силах.

Флавию он встретил возле дворца. Тонкая, грациозная, с томным взглядом, она долго изучающе смотрела в лицо Чеха, проговорила, растягивая слова:

– И каким подарком ты меня на этот раз удивишь?

– Не до подарков сегодня, – ответил он и сунул ей небольшой букетик полевых цветов. – Зашевелились германцы, ждем нападения со дня на день. Тебе бы поостеречься. Нельзя выходить за пределы крепостной стены, даже по берегу Дуная прогуливаться не следует.

– Опять нравоучения. Какой ты нудный! Скажи что-нибудь душевное, чтобы я порадовалась…

– Я тебя люблю, ты самая лучшая девушка на свете! – ответил он, обнимая ее. – А теперь будь умницей, иди домой, а мне надо бежать к своим воинам и готовиться к отражению врагов.

Они расстались.

Однако Чех не пошел в свой центурий, а решил забежать к младшему брату Руссу. Романтичный, впечатлительный, доверчивый, все-то у него было не так, все куда-то заносило, и это вызывало у Чеха постоянное беспокойство, и он старался его оберегать и опекать.

Русс ходил по крепостной стене, отдавал приказы своим воинам. Высокая, ладная фигура, красивое лицо с румянцем на щеках, льняные волосы до плеч. Одежда выделяла его из всех: короткая желтого цвета туника с красной каймой, шитый золотом пояс, на котором висел короткий меч в нарядных ножнах.

Воины устанавливали на стенах катапульты. Рядом вертелись мальчишки. Один из них спросил Русса:

– Дяденька, а почему это приспособление называется ослом?

Действительно, один вид катапульт у воинов получил прозвище онагр – дикий осел.

– Вот подойдут враги к крепостным стенам, и мы начнем стрелять по ним из онагра, – ответил с улыбкой Росс, – сам увидишь почему.

– Все равно мне непонятно, – не унимался малый. – Я ничего схожего не вижу. Не походит это сооружение на осла!

– Вот ведь какой дотошный! Да потому, что дикий осел, спасаясь от преследователей, бросает копытами камни позади себя. Вот и эта машина швыряет камни во врагов!

Чех обошел орудие со всех сторон, отвел в сторонку брата, сказал озабоченно:

– Неверно ставят твои солдаты катапульту.

– Почему?

– Ты забыл о мощности машины? Нельзя ее устанавливать на твердой почве или камне. Отдача настолько сильна, что основание ее разобьется вдребезги.

– Да, на земле мы помещали онагр на траве или щебне. А тут как быть?

– Подложи кашму или войлок. Или что-то из старой одежды набери.

– Хорошо, сейчас распоряжусь.

На другой день с утра на противоположный берег Дуная стали вываливаться толпы племени квадов. Над речной гладью воды, далеко разносившей звуки, зазвучали людской говор, визжание пил, удары топоров – там стали поспешно строить плоты для переправы. Аврелий приказал всем жителям города, имевшим лодки, плыть на ту сторону и перевозить людей, в первую очередь женщин, стариков и детей. Потом, собрав около сотни плотников, перебросил их к квадам, они тотчас включились в общую работу.

До темноты переправлялось племя. И постоянно на берегу находился Аврелий, руководил людьми, командовал воинами, помогавшими причалить плотам и выйти на берег слабым и немощным, назначал места проживания. Во всей его высокой, крепко сколоченной фигуре проглядывались мужественность и сила. У него было смуглое лицо, овальное и широкое, волосы густые и черные, темно-карие глаза имели миндалевидный разрез. Несмотря на суету вокруг, оно оставалось спокойным и непроницаемым, а взгляд из-под мохнатых бровей, почти сросшихся на переносье, нахмуренным и угрюмым.

Лех и Русс стояли на охране крепостных стен и башен, а Чех со своим центурием находился под рукой у Аврелия, выполнял его отдельные поручения. Самым главным из них был отбор воинов среди квадов и размещение их по домам. Воины были рослые и сильные. Одеты они были, в большинстве своем, в шкуры животных шерстью наружу, в штаны из домотканой материи, на ногах башмаки из кожи. Из оружия у них были длинные мечи и пики, кое у кого – секиры на веревках, во время боя их кидали во врага, а потом возвращали к себе; щиты были деревянные, круглые и прямоугольные. Все они были озлоблены против вандалов, прогнавших их с нажитых мест, и готовы были сражаться с ними до последнего.

Воинов-квадов распределили по центуриям. Чеху достался отряд под командованием сына старейшины племени по имени Турбид. Они были одногодками, поэтому быстро сдружились. На голову выше Чеха, Турбид обладал редкой силой и, как это часто бывает со здоровенными людьми, обладал спокойным и миролюбивым характером. Видя старания Чеха и его искреннее желание помочь обездоленному племени, он тотчас проникся доверием к нему, при случае стараясь показать свою привязанность: то клал руку на плечо Чеха, то по-братски обнимал, часто повторяя: «Ничего, вместе мы им, этим вандалам, дадим жару, небо с овчинку покажется!»

Через три дня появились вандалы. Сначала это были разведчики, осторожно исследовавшие побережье. А ближе к вечеру вдоль реки стали растекаться отряды воинов. Они деловито располагались на новом месте, ставили палатки и шалаши, разжигали костры, готовили пищу. Ветер с той стороны доносил вкусный запах жарящегося мяса, говор и шум многих сотен людей. Воины и горожане с крепостной стены молча наблюдали за этой оравой.

А затем противник начал переправляться через реку. Места для переправы были выбраны вдали от города, где простирались широкие песчаные отмели. Аврелий, не желая распылять силы, ограничился посылкой разъездов, которые следили за передвижениями противника и немедленно докладывали ему о них.

Скоро вражеские войска начали обтекать город с трех сторон, готовясь к приступу.

Чех, прислонившись к заборалу, – ограждению из толстых досок, предохранявшему от неприятельских стрел, – с высоты крепостной стены следил за действиями вандалов. Он дождался, когда их до тысячи человек обосновались шагах в двухстах от него; враги чувствовали себя в полной безопасности, потому что стрелы не долетали до них. И тогда он приказал начать обстрел из всех видов оружия дальнего боя: гастрафетов – вид арбалета, лук которых натягивался с помощью живота, онагров и палинтонов, где рычаги приводились в боевое положение при помощи ворота; все они били на расстояние до пятисот шагов.

Стреляли залпами. В гущу вражеских воинов полетел град из камней и длинных, тяжелых стрел, которые разили наповал. Сразу появились десятки убитых и раненых. В толпе противника началась паника. Побросав топоры, пилы, веревки и лестницы, вандалы кинулись бежать на безопасное место.

За действиями воинов следили десятки глаз защитников крепости. Успех обстрела противника привел их в неописуемый восторг. Вслед убегающей толпе раздались крики, свист, бряцание оружия.

– Струсили, лохматые!

– Скорее уносите ноги!

– Пятки смажьте для скорости!

Чех поглядел в сторону Русса. Там тоже работали машины, там тоже царило ликование, а брат поднял кверху большой палец: все идет как нельзя лучше!

Неожиданные большие потери и на таком дальнем расстоянии от крепости отрезвили вандалов. Они отошли подальше к лесу, затихли. Воины на стенах крепости ухмылялись: впервые почувствовали варвары мощь римской армии. Но то ли еще будет! Куда этим полудиким толпам, одетым в шкуры, против закованных в железо, обученных, дисциплинированных, укрытых за мощными стенами отрядов великой империи!

Три дня враг не проявлял активности. На четвертый, едва солнце поднялось над горизонтом, пошел на приступ. Сначала волна за волной вандалы подбегали ко рву и засыпали его хворостом и другим подсобным материалом, а затем кинулись с лестницами к стенам и башням. Много их стояло внизу, они непрерывно обстреливали защитников стрелами, кидали дротики. Началось горячее сражение.

Чех ходил по площадке крепостной стены, следя за действиями воинов и горожан, помогавших им. Мимо него то и дело пролетали стрелы и дротики, с фырканьем проносились стрелы с зажженной просмоленной паклей, кое-где вспыхивало пламя, к нему тотчас бросались женщины и дети, водой, вениками, тряпьем тушили. Все громче раздавались крики входивших в раж сражающихся людей, звон оружия, буханье тяжелых предметов о щиты. Появились первые убитые и раненые, их оттаскивали и спускали на землю; женщины перевязывали раненых, укладывали в сторонку убитых, чтобы потом похоронить. Все это Чех видел мельком, краем глаза, внимание его было сосредоточено на стене, там решалась судьба города. Умело, привычно работали воины короткими мечами, поражая слабо защищенного противника, кололи его железными пиками, баграми отталкивали лестницы, и тогда внизу раздавались дикие крики, а потом глухой звук падающих на землю тел… Если где-то создавалось опасное положение и враг мог прорваться на площадку крепостной стены, он направлял подмогу… Иногда он оглядывался и смотрел, как идут дела у братьев. Справа от него сражался Русс, слева – Лех. Воины их держались стойко; трудную мужскую работу делали остальные центурии.

Чех прошел по стене, которую обороняли квады. Воины стояли насмерть. Турбид крушил нападающих здоровенной палицей, которая была игрушкой в его руках. Едва кто-то из вандалов появлялся наверху, как на него обрушивался удар такой силы, что враг тотчас сверзался вниз. Богатырь перебегал с места на место, помогая своим бойцам в трудные мгновения. В какое-то время он увидел Чеха, сверкнул белозубой улыбкой, выкрикнул:

– Держимся, брат! Ничем им нас не сломить!

И снова кинулся в схватку.

Внезапно Чех почувствовал, что в сражении что-то изменилось, вроде не столь громко раздавались крики, ослаб шум, реже раздавались удары мечей. Он подошел к краю крепостной стены, выглянул наружу. Действительно, во многих местах вандалы стали отступать, на лестницах остались только самые упорные, которые никак не могли смириться с неудачей. Он взглянул на солнце и удивился: оно стояло в зените. Полдня пролетели незаметно, как всегда бывает в битвах.

Врага проводили стрелами и выстрелами из метательных машин, но больше для вида, еще в горячке боя. А потом воины опустились на помост, поснимали шлемы, вытирали обильно лившийся по лицам пот, расстегивали и клали рядом панцири и кольчуги, многие сняли рубашки и отирались ими, подставляя тело прохладному ветерку.

– А что, центурион, – спросил один из воинов, – не полезут вандалы во второй раз?

Чех вспомнил только что виденные горы трупов под стеной, ковылявших и понуро бредущих вандалов, свез толстые губы в презрительной ухмылке, ответил:

– Мы им задали такого жару, что не скоро очухаются…

И, действительно, враг целых два дня не проявлял активности, а на третий пошел на приступ. Причем не с утра, а почему-то с обеда. Сказать, что его нападение было неожиданным и внесло какое-то расстройство в оборону крепости, было нельзя; противник был встречен во всеоружии. Но какое-то время недоумение испытали, пожалуй, все защитники: стояла жара, сражаться было неимоверно трудно, особенно вандалам, проживавшим на севере и к ней не имевшим привычки, да еще вдобавок им приходилось карабкаться по крутым лестницам, имея на себе защитное вооружение…

Впрочем, приступ был непродолжительным, хотя и яростным. Не сумев прорвать линии обороны, вандалы отступили. Аврелий тотчас собрал центурионов, сказал озабоченно:

– Враг что-то замышляет. Поэтому будьте настороже.

– А что он может предпринять? Новый штурм? – спросил Тибул.

– Не исключаю. Дескать, противник, то есть мы, подумает: повоевали – и хватит на сегодня, во второй раз не пойдут, можно расслабиться, отдохнуть. А мы тут как тут!

– Возможен ночной приступ? – спросил Чех.

– Вполне. Будьте особенно бдительны!

Аврелий оказался прав. Ночь выдалась темная, небо было затянуто низкими облаками, ничего не видно в нескольких шагах. Воины жгли факелы, но они освещали лишь верхнюю часть стены, а дальше – мгла, жуть.

Врага не увидели, а услышали, хотя вандалы и подкрадывались очень тихо. Тотчас часовые ударили в железки, спавшие рядом на земле воины вскочили и быстро взбежали на площадку крепостной стены. От того, что увидели они, даже у самых храбрых по спине пробежала дрожь. Все пространство перед ними было заполнено внезапно вспыхнувшими факелами, которые двигались, перемещались; врагов была тьма-тьмущая, они разом издали воинственные крики и бросились на приступ.

По ярости и ожесточению прежний штурм не шел ни в какое сравнение. Казалось, врагов не страшило ничто, они буквально наседали друг на друга, стараясь дотянуться до римских воинов, бились до конца, пока их не низвергали вниз. Чех метался от одного места к другому, подбадривал, помогал свежими воинами, порой вмешивался в схватки сам. А враг напирал и напирал, и, казалось, не будет этому конца…

Внезапно он увидел, как на противоположной стороне крепостной стены, там, где, как он знал, оборонялся центурий Тибула, словно в каком-то бурном потоке, заметались, закрутились факелы, оттуда донеслись бешеные исступленные крики, которые переросли в какой-то протяжный, жуткий, стонущий рев. «Вандалы прорвались», – холодея внутри, понял Чех, но он ничем помочь не мог, ему самому лишь бы отбить нападение врагов. Там должен быть Аврелий, у него запасной отряд, он должен исправить положение.

Теперь внимание Чеха было раздвоено: он по-прежнему следил за линией своей обороны, но постоянно оглядывался, стараясь понять, что творится на участке Тибула. Долгое время невозможно было ничего понять, скопище факелов колебалось то в одну, то в другую сторону. Но вот наконец стало видно, как они потекли по стене. Значит, воины Аврелия стали одолевать варваров; вот они поднялись наверх, и Чех понял, что положение на этом участке обороны выправлено, враг сброшен со стены.

Начало светать. Противник ослабил натиск, а потом стал отступать. Ожесточенный ночной приступ был отбит. Чех вытер пот со лба, не торопясь, стал обходить свой участок обороны. Воины валились там, где стояли. Ни шуток, ни разговоров, смертельная усталость одолела их, некоторые тут же засыпали, не успев раздеться. И внезапно им овладела огромная нежность к этим мужественным людям, не жалевшим ни сил, ни жизни для защиты города. Ему хотелось что-то сделать для них хорошее, но он не знал что, и только шептал про себя: «Братцы, какие вы молодцы. Какие молодцы, братцы…»

Позвали на военный совет к Аврелию. Чех думал, что увидит военачальников хотя и усталыми, но веселыми, в настроении. Но все сидели угрюмые, подавленные.

– В чем дело? – присаживаясь рядом с Руссом, тихо спросил он.

– Тибула вандалы захватили в плен и утащили с собой….

– Да ты что? – ужаснулся Чех и невольно посмотрел на Аврелия; тот сидел, опустив плечи и свесив с колен тяжелые руки, но лицо было непроницаемо и не выдавало никаких переживаний. – Как могло случиться такое?

– Не видел заварухи? Тибул погорячился, кинулся в самую гущу свалки…

В это время раздался глухой голос Аврелия:

– Все собрались? Доложите о потерях.

Потери были значительными, но о них центурионы сообщали как-то отстраненно, как не о самом главном; у всех на уме в голове было пленение Тибула.

Выслушав всех, Аврелий, не поднимая головы, подвел итог:

– Крепость еще в состоянии сопротивляться. И долго сопротивляться. В третий центурий командиром назначаю Марка. У кого есть вопросы ко мне?

– А как с Тибулом? – тут же спросил Русс. – Надо выручать центуриона.

– Пошлем сегодня парламентеров. Попробуем выкупить. Еще вопросы?

Больше вопросов не было, все разошлись по своим подразделениям.

Чех вернулся на стену, достал сверток с едой, стал завтракать. Настроение было угнетенным, не выходил из головы Тибул, оказавшийся в стане врагов, было тяжело думать об Аврелии, как терзается он пленением сына и в то же время старается не показать этого. Настоящий воин, он являет пример всем, как надо переносить мучительную потерю.

Внезапно его привлек шум, раздававшийся с внешней стороны крепости. Чех поднялся и выглянул наружу. То, что увидел, поразило его. В разные стороны от города разбегались вандалы, бежали что есть силы, на ходу бросая оружие, щиты, а некоторые – даже защитную одежду. Среди них царила явная паника, каждый думал о себе и нисколько не заботился об обороне. «Неужели Аврелий совершил вылазку, чтобы спасти сына? – подумал Чех. – Большей глупости нельзя придумать! Вандалы быстро разгромят небольшой отряд, но даже если удастся воспользоваться паникой и разогнать варваров, они успеют увезти и спрятать Тибула. Слишком большие деньги за него можно получить! И почему он меня не предупредил об операции?»

Чех взглянул на ворота, через которые могли выйти в поле отряды Аврелия. Ворота были плотно закрыты. Значит, не Аврелий гонит вандалов. Тогда кто же? Легиону из Медиолана прийти еще рановато. Может, кто-то из соседних городов решил помочь?

И тут из-за крепостной башни выскочили всадники. Они мчались во весь опор, на ходу делая короткие взмахи мечами, от этих ударов наземь падали вражеские воины. Конечно, это римские кавалеристы, легко определить по одежде и вооружению. Только вот откуда они?

Чех дал команду. Тотчас воины подняли лестницы, установили их с противоположной стены и один за другим стали спускаться, чтобы помочь в добивании врага…

Вандалы были рассеяны. Победители возвращались в город, встречаемые ликующей толпой горожан. Впереди ехал центурион Агрон. Он-то и рассказал, что консул Марк не стал посылать весь легион, а кинул только пять центуриев конницы, всего около пятисот всадников. Они прибыли вовремя.

Аврелий был обрадован помощи, но в то же время огорчен и расстроен, что не удалось вызволить Тибула; вандалы успели его увезти с собой. Лучше бы помощь пришла немного позднее, даже на полдня! Тогда бы он успел выкупить сына, вернуть его в город, а потом можно было бить и добивать проклятых варваров…

Но что произошло, то произошло, обратно не повернешь. Теперь придется ждать, пока старейшины вандалов не пришлют гонца для переговоров о выкупе сына. Если его не убили во время поспешного бегства в отместку за разгром. Вандалы среди германцев слыли самым жестоким племенем.

Минул месяц. Проводили конницу в Медиолан, жизнь в городе стала входить в нормальное русло. И тут прибыл купец из прибалтийских краев, привез с собой много янтаря. Пока распрягали телегу, прошел он к Аврелию, стал говорить:

– Проезжал я через племя вандалов, останавливался в столице племени, видел Тибула… Даже удалось поговорить с ним…

– Как он там? Как его кормят, где содержат? Рассказывай, не томи…

– Сначала было плохо. Посадили в яму, несколько дней не кормили. Дикари приставали с насмешками, совали копья, заставляли перебегать с места на место и хохотали. Бывало, обливали грязью и прочими нечистотами. Но потом вдруг вытащили на вольный воздух, помыли и представили вождю племени Хариовальду. Тот поговорил с ним некоторое время, а потом распорядился назначить Тибула учителем его двух детей. Цепи с ног снял и даже обещал, что отпустит на волю после того, как научит его сына и дочь латинскому языку и грамоте. А до этого ни о каком выкупе не может быть и речи. Хариовальд сам неграмотный, но хочет, чтобы его дети стали грамотными людьми, и сделает это твой сын, Аврелий.

– Значит, зря я послал к вождю вандалов своего гонца с предложением о выкупе, – медленно проговорил Аврелий, и голос его дрогнул. – Чтобы выучить детей, нужны годы. А потом неизвестно, что еще придет в голову самодура…

Аврелий позвал к себе военачальников, проговорил, не поднимая измученных глаз:

– Это не военный совет. Мне нужна помощь друзей. У меня единственный сын – Тибул, он попал в беду, надо его выручать.

И пересказал то, что ему сообщил купец.

– Не могу я ждать много лет, пока возвратится мой сын из рабства, – добавил он с надрывом. – Душа обливается кровью при одной мысли об этом. Боюсь, не вынесу такого испытания, наделаю глупостей… Давайте подумаем вместе, что делать, что предпринять.

Повисло долгое, тягостное молчание. Наконец Аттикус произнес неуверенно:

– А что, если создать подвижной отряд из двадцати-тридцати воинов, лесами пробраться в становище вандалов и выкрасть Тибула?

– Квады нас пропустят беспрепятственно да еще проводников дадут, – тотчас ответил Аврелий. – Но вот как в земле вандалов, можно ли прокрасться незаметно? Густые ли там леса, удастся ли пройти в них, избежав встреч с населением?

Тут заговорил Чех уверенно, настойчиво:

– Я из славянского племени бодричей. Рядом с нами соседствуют германские племена саксов и лангобардов. Я хорошо знаю их образ жизни, выучил язык. Могу сказать одно. Как и славяне, германцы в основном занимаются охотой, они прирожденные охотники, прекрасно знают свои леса. От них и от нас в лесу не скрыться. Нет ни одной самой глухой чащи, перепутанных буреломом дебрей или какой-то глухомани, даже непроходимых болот, где бы не ступала нога охотников. Мы только войдем в пределы племени вандалов, как о нас доложат вождю.

– Но, даже если допустить невозможное и нам удастся добраться до становища вождя, – вмешался Киприан, – малому числу не освободить пленника. Там и личная охрана вождя, там и постоянно войсковые отряды, рядом проживают соплеменники, из которых каждый житель – это воин, под рукой у которого всегда лежит меч и копье. Да нас перебьют раньше, чем мы попытаемся приблизиться к шатру правителя!

Разошлись, так ничего не придумав.

А вечером во дворец к Аврелию пришел Чех и, плотно закрыв за собой дверь, произнес негромко:

– Я, кажется, придумал, как можно вызволить из плена Тибула. И немного народа потребуется…

Через три дня Чех, переодетый в купца, Лех и Русс в одеждах охранников на плоту переправились через Дунай и на телеге, запряженной тремя конями, двинулись в сторону «Янтарного пути».

II

Через землю квадов их сопровождал проводник, так что дорога прошла без осложнений. Затем они достигли «Янтарного пути» и оказались в земле вандалов. Проводник вернулся назад, а они отправились дальше; им предстоял путь, полный неизвестности.

Местность была лесистой, с холмами и увалами, многочисленными речками и оврагами. Но легко было уже то, что дорога была проторенной, наезженной, поэтому не надо было прорубаться сквозь заросли, стелить жердями и валежником болотистые места, не искать бродов на больших реках; все это было сделано многочисленными торговцами, которые столетиями продвигались здесь со своими товарами.

Остановились на ночевку возле небольшой речушки. Кругом простирался просторный луг, недалеко стеной стоял дремучий лес. Лех отошел от повозки и, уперев руки в бока, хозяйским взглядом стал обозревать окрестность. Он втягивал чуткими ноздрями воздух, принюхиваясь к чему-то, потом, не сказав ни слова, направился в сторону леса. Вернулся через полчаса, неся перед собой холщовый мешок, доверху набитый. Весело прокричал:

– А вот на ужин сварганим грибовный суп из маслят, пальчики оближете! И к кипяточку травки душистой насобирал, так что хорошая заварка ожидается!

От такого известия путники повеселели. А Лех уже хлопотал возле костра. Скоро он пригласил братьев к ужину. Ели прямо из котелка, хлебая деревянными ложками, нахваливали:

– Как ты только, Лех, догадался сбегать в лесок? – спрашивал Русс.

– У меня даже на ум не пришло такое, – поддерживал его Чех.

– А то бы ели всухомятку…

Вдруг Русс отстранил ото рта ложку, проговорил морщась:

– Лех, ты хорошо грибы промывал?

– В нескольких водах.

– А почему песок на зубах попадается?

– Речка песок несет, наверно, когда зачерпывал котелком, попалось немного.

– Как же есть с песком?

– А ты не дожевывай, – невозмутимо ответил Лех, – тогда не будет хрустеть.

Чех фыркнул, отвернулся, сдерживая смех.

Русс отставил чашку, задумался.

Лех тотчас спросил:

– Можно доесть?

Русс кивнул в знак согласия, из мешка достал кусок копченого мяса, долго его осматривал, принюхивался, затем ножом стал отрезать мелкие кусочки и отправлять в рот. Чех и Лех весело переглянулись между собой. Был Русс привередлив и брезглив в еде, ел немного и выбирал что-нибудь послаще. Зато Лех мял все подряд, почему Русс иногда спрашивал его с притворным удивлением:

– И как в тебя все влезает?

На другой день им встретился гурт скота, его под охраной отряда вооруженных вандалов гнало несколько пастухов.

– Куда направляетесь? – спросил Чех военачальника.

– На рынок в город Лауриак. Продадим римлянам и обратно.

Потом невдалеке от дороги заметили несколько подвод, рядом паслись распряженные кони, возле костерка обедали с полтора десятка путников. Чех решил присоединиться к ним. Это оказались италийские купцы, они ехали с берегов Балтийского моря, везли драгоценный янтарь.

– По дороге варвары не забижали? – спросил Чех их предводителя.

– Такое редко случается. Разве что какой-нибудь старейшина-отщепенец решится на разбой, но и того накажут соплеменники, – ответил тот. – Племена крайне нуждаются в торговых дорогах. Через них они могут продать свой товар, а взамен приобрести необходимое для себя…

Через два дня въехали в канабу – торговый поселок, возникший на дороге. Основой его был большой луг, превращенный в торговую площадь. На нем раскинуты были палатки, шатры, хижины из бревен и склады из жердей, крытых соломой, прохаживались вооруженные люди, паслись кони, тут предлагали всевозможный товар. Римские и италийские купцы торговали различной расцветки тканями, тонкой работы драгоценностями, всевозможными изделиями из керамики, оружием и снаряжением для воинов, бронзовыми и серебряными ножницами, серебряными и золотыми сосудами, зеркалами из серебра и меди… У варваров был скот, пушнина, мед, воск, копченое мясо, зерно.

Чех раскинул свой товар, состоявший в основном из драгоценностей и кухонной утвари, поторговал пару дней и отправился дальше.

Однажды, когда в пути застиг их ненастный дождь, заночевали в селении вандалов. Жители отнеслись к ним весьма гостеприимно. Они нисколько не напоминали то разбойничье племя, которое разорило земли квадов, разграбило предместья и округу возле города Виндобона, проявляя дикую жестокость и кровожадность. Это были обычные селяне с обветренными лицами и натруженными руками. Одевались они в одежды из льняной ткани, некоторые накидывали на плечи плащ, застегивали пряжкой, под ним ничего не было. На ногах носили кожаные башмаки, чем-то напоминавшие римские сандалии. Были они бородатыми, со спутанными волосами на голове. Мужчины занимались скотоводством, охотой, рыболовством, бортничеством, а женщины копались в поле. Питались в основном хлебом, мясом, молоком и тем, что приносили из леса. Жили в просторных домах по несколько десятков человек. Потолков в них не было, его заменяла крыша, крытая тростником и поддержанная крепкими стропилами и перекладинами. Посредине крыши имелось отверстие для дыма, в которое лилась дождевая вода, она по утрамбованному полу стекала под стены. Посредине жилища – очаг, где готовили пищу. Возле него – большой дубовый стол из необструганных досок, скамейки. Вдоль стены – широкие лавки, на которых сидели и спали. От постоянной копоти стены, стропила и перекладины были густо покрыты глянцевой коркой сажи.

– Живут примерно так же, как и мы, славяне, – шептал Лех, когда на ночь улеглись на лавках. – Только у нас дома поменьше, а в них не очаги, а печи с трубами.

– Есть много домов, в которых топят по-черному, – возразил Русс.

– Мы столько лет живем в римских пределах, что я стал забывать про родные края…

– К хорошему быстро привыкаешь. Все-таки намного устроенней живут римские граждане…

– Говорят, в Риме такие дворцы возведены! Как в сказке…

– К ним в квартиры даже вода сама течет, не надо в колодцы ходить…

– И нечистоты по каналам утекают в реку…

– А в помещениях только мрамор и драгоценные камни…

– Еще бы! На них, считай, полмира работает…

– У нас в казармах тоже неплохо устроено. Чистота и порядок.

– Да, чище, чем в германских или славянских домах…

– И платят неплохо. По мне, так на всю жизнь остался бы.

– А кто мешает?

– Тоска по дому.

– Жениться надо. Своя семья, она всякую тоску переломит.

– К тому же по окончании службы участок земли положен. Домик свой можно поставить…

– Много нашего брата, наемников, остается в римских пределах.

– Наверно, и у нас такая судьба. Если в стычках с врагами не погибнем.

– Ладно, мужики, спать пора, – вмешался в разговор Чех. – А то завтра рано вставать. Трудно будет, коли не выспимся.

На седьмой день путники прибыли в Херфорд – стольный город вандалов. Дома бревенчатые, саманные, хижины из жердей и тростника, землянки и полуземлянки, разбросанные безо всякого порядка, как придется, только был бы подъезд. Между домами бродили козы, овцы, коровы, лошади. В центре города – площадь, где собирался тинг – народное собрание племени. Здесь же стоял дворец конунга – вождя племени, двухэтажный с широкими окнами, забранными частым переплетом с цветными стеклами. Перед главным входом во дворец располагался деревянный трон, украшенный позолоченной резьбой, подлокотниками из лосиных рогов. По обе стороны от него стояли скамьи, покрытые шкурками разных животных, на них во время собраний, в торжественных случаях или при свершении суда сидели приближенные конунга.

Но по обычным дням площадь являлась рынком, на который съезжались купцы со всех окрестных племен, в большом количестве присутствовали итальянские, греческие и римские торговцы. К их услугам были наскоро сколоченные склады и различные помещения с соломенными крышами, таверны; на площади бродили музыканты, фокусники, плясуны, под мерные удары барабана и звуки рожка плясал медведь, на подмостках публику забавляли куклы, акробаты, гимнасты. Хотя все здесь по сравнению с римскими городами было дорого и скверно, но жизнь кипела, что вызывало удивление у Чеха и его спутников: в таком захолустном месте они никак не предполагали увидеть проявление столь бурной деятельности.

Сначала они сняли помещение для жилья – круглую хижину, сооруженную из жердей, с соломенной крышей и дверью из досок, которая крепилась на ремнях и ее приходилась переставлять на нужное расстояние. В хижине был небольшой столик, пара скамеек и две лежанки из жердей. Пол был из песка, на нем кое-где пучками росла зеленая травка. Расположились, стали отбирать товар для рынка.

– Я буду торговать! – тотчас вызвался Лех. – У меня сызмальства пристрастие к торговле. Никто меня не обманет и не проведет, скорее наоборот. Любую безделушку смогу всучить как нужную вещь!

– Торговля торговлей, – наставительно проговорил Чех. – Но не забывайте о главной нашей задаче: следите за дворцом и прикидывайте, как освободить Тибула.

Утром следующего дня заняли место поближе к дворцу. Было хорошо видно, кто и когда выходил и входил, что творилось вокруг него. При центральной двери стояли два рослых охранника, у них были красивые медные панцири, металлические шлемы с перьями, плащи с блестящими застежками, на широких кожаных ремнях с яркими бляшками в расцвеченных ножнах висели короткие римские мечи. Лица каменные, словно у идолов, – не подойди. А хотелось бы заговорить, порасспросить про Тибула, как он там содержится, кто его стережет, можно ли с ним связаться…

Ближе к полудню возле крыльца началась суета, подъехало много хорошо одетых всадников, видно, из личной охраны конунга, по ступенькам сбежал нарядный юноша, повелительным голосом стал что-то говорить окружающим. «Княжич, княжич! – загомонили в толпе. – Куда-то с важным делом отправляется».

Княжич легко прыгнул в седло и поскакал к крепостным воротам, конники устремились за ним.

Чех и Русс прохаживались по площади, приценялись к товарам, покупали кое-что из мелочи, а главное, старались как можно больше завести разговоров и незаметно выведать что-нибудь про Тибула. Однако торговал народ пришлый, про знатного раба никто ничего не знал.

Когда солнце начало клониться к вечеру, народ на площади стал поспешно разбегаться в разные стороны: от крепостных ворот мчались всадники во главе с княжичем. Но теперь рядом с ними скакал незнакомый знатный юноша. «Сын вождя племени лангобардов, – шушукались в толпе. – Приехал свататься к дочери нашего конунга». Красиво одетый, на прекрасном рысаке – вот и все, что успел разглядеть Чех. Да и к чему рассматривать? Мало ли их, гостей местного правителя, еще проедет мимо, надо ли их изучать? Главное – Тибул! Но он в первый день так и не вышел из дворца, и что-нибудь узнать о нем не удалось.

Вечером братья пошли в таверны – все в разные. Задание у них было одно: пить и гулять только с теми, кто имеет хоть малое отношение ко дворцу. Чех пошел в дальнюю таверну. Она была довольно просторной, с десятком грубо сколоченных столов и скамейками. В ней уже было полно народу, присутствовавшие громко разговаривали, спорили, выкрикивали, кое-где заводили песни. Обычная картина таких заведений. Чех медленно пошел между рядами, будто выискивая подходящее место. На самом деле он внимательно разглядывал людей. И вдруг увидел нужного человека. Это был часовой, стоявший у двери. Его Чех видел целый день, поэтому легко признал. Рядом с ним место было свободным, он занял его.

Ему принесли заказанный ужин. Не торопясь начал есть. Потом как бы про себя сказал:

– И все-таки здесь готовят не так, как у нас.

Воин покосился на него, но ничего не сказал.

– Вкусное мясо, сочное и непереваренное. А у нас подадут, как траву, есть не хочется.

Воин вновь промолчал, но Чех чувствовал, что он прислушивается к его словам.

– А вот вино неважное. Кажется, из Медиолана, там продают такое, разбавленное малиновым сиропом.

– Ты неправ, купец! – вдруг вскипел воин. – Вино отменное. Настоящее виноградное!

– Ну, это, наверно, тебе такое подали. А мне принесли кислятину, в рот не возьмешь!

– А ну-ка дай хлебну.

Он взял кубок Чеха, пригубил, поставил на стол.

– Да, твое вино дрянь. Видно, из другой бочки. Новенький в нашем городе?

– Раньше бывал, но давно.

– Издалека?

– Из племени бодричей.

– А, слышал. Где-то у берегов Балтийского моря… А вино надо сменить. Стоит ли такую бурду пить!

– Чего менять? Я его почти выпил.

– Ты что, только кубок заказывал?

Перед воином стоял объемистый кувшин.

– Можно заказать еще.

– Конечно! Вечер только начинается.

Они выпили по кувшину вина; Лех заказал еще по одному. Познакомились. Охранника звали Айзенхардом. Оба стали пьяными. Разговор перескакивал с одного на другое. Наконец Чех подошел к главному.

– Брат у меня пропал, – сказал он сокрушенно. – Ехали мы со своим товаром по земле лангобардов, напали разбойники. Я с охраной сумел отбиться, а его увели в лес и, как видно, продали в рабство. Не встречался раб по имени Крутояр?

– Крутояр? Крутояр? Вроде нет. У нас во дворце не так много рабов, но славянина с таким именем не припомню.

– И много славян томится?

– Да нет. Правда, не считал. Рабы они и есть рабы, ты же знаешь – вещь! Кто их считает?

– И из других народов есть?

– А как же! И свои, германцы, за долги разные, преступления тянут лямку. Пару греков видел, даже римлянин один.

– Римлянин? А он-то как оказался?

– Из последнего похода привели. Сделали набег на римские земли, вот он нам и попался.

– Из знатных? Наверно, большой выкуп конунг получит?

– Не знаю. Но что грамотный раб, это известно всем. Самих детей нашего правителя обучает.

– Живет во дворце конунга?

– Никуда не выпускают. А если выходит в город, то только под сильной охраной. Очень нужный раб! А у тебя что за товар? Может, покажешь? Я бы какую-нибудь безделушку для своей девушки прикупил…

– Выберешь завтра по вкусу. Я тебе в знак нашей дружбы подарю!

Лех и Русс в этот вечер про Тибула не узнали ничего. Но и того, что рассказал охранник, было достаточно, чтобы прийти к неутешительному выводу: вызволить сына правителя Иллирика из рабства будет непросто, если вообще возможно. А случай, происшедший на другой день, подтвердил этот вывод.

Чех и Русс, как обычно, прогуливались по площади. Вдруг они почти одновременно увидели, как из дворца в сопровождении двух охранников вышел Тибул. На нем была простенькая одежда из льняной ткани, на шее виднелся железный обруч – знак раба. Тибул похудел, осунулся, потухший взгляд упирался в землю. Он пошел через площадь, охранники рядом.

Чех и Русс перекинулись взглядами и двинулись навстречу. Будто невзначай столкнулись с Тибулом. Тот остановился, взглянул на них, глаза его загорелись. Он узнал их!

Но тут же на братьев надвинулись охранники. Один из них закричал:

– Прочь с дороги, презренные торгаши!

И огрел плетью.

– За что? – нарочито громко выкрикнул Чех.

– Глаза разуй. Прешь, как медведь.

Разошлись.

Чех и Русс весело переглянулись: дело сделано, Тибул знает, что теперь он не один, что за ним пришли и пытаются освободить.

Через полчаса все трое собрались в хижине, сгрудившись, перешептывались между собой:

– Тибул теперь будет готовиться к побегу!

– Да что ему – полста шагов до нас…

– Подловит момент, когда останется один, – и к нам!

– Отлучаются же охранники, не постоянно при нем…

– А часовые у дверей дворца, как истуканы, стоят, на проходящих и не смотрят…

– Значит, надо телегу наготове держать!

В телеге было сооружено двойное дно, как раз, чтобы уложить человека, были просверлены отверстия для разных надобностей. Накидай сверху барахла и езжай хоть сколько, никто и не догадается!

Теперь все трое были настороже, чтобы не пропустить выхода Тибула из дворца. Но минуло пять суток, а он так и не появился.

– Видно, стерегут крепко, – рассудительно говорил Лех. – А как иначе: приказ самого конунга выполняют!

– Ничего! И охранники тоже люди, когда-нибудь дадут оплошку. Без этого никто не обходится.

А вечером в таверне Чеха встретил Айзенхард, шумно приветствовал, повел к столу:

– Садись. Угощаю!

– По какому случаю?

– Награду от конунга получил!

– Ого! От самого конунга? И за что?

– Римлянина в дверях задержал. Хитер черт! Охранников своих сумел как-то обмануть, а сам – в дверь. А тут я его, миленького, цап-царап!

– Наверно, решил прогуляться по рынку, стоило ли задерживать…

– Он мне так и сказал: «Послали хозяева на рынок, кое-какие покупки сделать». А я ему: «Деньги покажи!» А денег-то у него и не оказалось. Тут я его и заграбастал!

– И что теперь с ним? – холодея внутри, продолжал выспрашивать Чех. Он уже понял, что речь шла о Тибуле.

– А что бывает с рабом, если он пытается сбежать? – пожал плечами Айзенхард. – Сначала хотели вздернуть на перекладине. Но потом конунг передумал, заковали в цепи, цепи прикрепили к стене. Теперь уж не сбежит!

– А как же он будет обучать детей?

– Так и будет. Мне-то что! Зато я получил хорошую награду, и теперь гуляем.

Удрученные, сидели в ту позднюю ночь братья вокруг стола, освещаемые неверным светом коптилки. Каждый понимал, что это был крах всего их предприятия. Освободить Тибула теперь у них не было ни сил, ни возможностей.

– Остается ждать, когда с него снимут цепи, – наконец проговорил Русс. – Может, тогда ему как-то удастся выбраться из дворца.

– Зато и надзор за ним будет удесятерен, – возразил ему Лех. – За каждым шагом будут следить. И не только охранники, но и слуги, и охрана на выходе…

– И как он не догадался сказать часовым, что послали с поручением! – с огорчением воскликнул Русс.

– Видно, не ожидал, что деньги станут проверять. А тут, как назло, этот настырный часовой попался.

– Так, не так, а нам не легче, – подвел итог разговору Чех и спросил:

– Что делать будем?

– Возвращаться надо, – ответил Русс. – Что толку время впустую проводить? Не сможем мы освободить Тибула.

– А ты что скажешь? – обратился Чех к Леху.

– Сбежать легче всего, – рассудительно ответил тот. – Да и что мы скажем Аврелию, как в глаза поглядим? Нет, тут надо подождать сколько можно, поразмыслить, пораскинуть мозгами, может, какие лазейки откроются…

– Какие лазейки? Думать, что вандалы такие дураки и на волю выпустят ценного пленника?

– Кто его знает, кто его знает, – трогая с рыжцой бороду, задумчиво отвечал Лех…

– Хорошо, остаемся, – подытожил Чех. – Торгуем и наблюдаем за дворцом.

Все понимали, что решение принято больше для успокоения совести и какие-нибудь новые возможности освободить Тибула вряд ли появятся.

Прошло еще два дня, которые не принесли ничего нового. На третий день к Леху подошла богато наряженная девушка, стала придирчиво перебирать драгоценности, деловито прицениваясь. Чех, стоявший неподалеку, остолбенел: это была дочь конунга, которая в скором времени должна была выйти замуж за княжича из племени лангобардов. Решение созрело моментально: похитить княжну, а потом обменять ее на Тибула!

Лех перед ней бесом:

– А вот кольцо с сапфиром необыкновенной красоты, все придворные будут любоваться, глаз не оторвут… Или красивое колье, которое тебе, княжна, едва ли когда приходилось видеть. Суди сама: изумруд в кольце семи крупных сапфиров напоминает глаза влюбленного юноши…

Однако княжна оказалась глухой к соблазнам купца, товар ее явно не привлек, и она уже собралась уходить, как к ней подступил Чех:

– Может, княжну заинтересует византийское ожерелье изумительной красоты, которое хранится у меня в хижине. Я везу его для супруги бодричского князя, моего господина. Но я знаю, что у княжны скоро состоится свадьба, ради такого случая я готов уступить его, хотя мне нелегко на это решиться…

Княжна заколебалась. Как видно, ей хотелось увидеть необыкновенное украшение, но она не решалась пойти с незнакомыми мужчинами, тем более что была без охраны.

– Наша хижина рядом с дворцом, – убеждал ее Чех. – Вот она, всего в двадцати шагах отсюда.

– Так принесите ваше ожерелье сюда, – нетерпеливо проговорила она. – Если оно мне понравится, я наверняка его куплю.

– Нет, княжна, – уперся Чех, втайне надеясь на всесильное женское любопытство и непреодолимую тягу к украшениям. – Ожерелье стоит целого состояния, а тут шныряют воры и проходимцы. Я не стану рисковать. К тому же супруга бодричского князя купит у меня обязательно.

И княжна решилась.

– Хорошо. Идемте смотреть ваше небывалое сокровище.

И первой направилась в хижине.

Чех незаметно подмигнул Леху и Руссу, приказывая следовать за собой.

Княжна смело вошла в помещение. Чех для вида покопался в сундуке, ожидая, когда войдут братья, а потом резко обернулся и закрыл ладонью рот девушки. Лех и Русс в это время схватили ее за руки и ноги и, несмотря на яростное сопротивление, опутали веревками, завернули в ковер и вынесли к телеге. Там они положили ее в приготовленную нишу. Лех поспешно запряг коней, а Чех и Русс перетаскали товары.

И вот они уже едут к крепостным воротам, напряженно всматриваясь в охрану: заметят что-нибудь подозрительное и задержат или пропустят беспрепятственно? Сердца у всех троих колотились бешено. Лех, не торопясь, остановил коней, Чех спрыгнул с телеги, не спеша направился к трем воинам, на ходу стараясь определить, кто из них старший. Кажется, этот, у него шлем из металлических пластин, а не из кожи и ножны меча нарядней. Чех поздоровался, спросил:

– Как служба? На месте не стоит?

Это была шутка, и старший ответил на нее тоже шуткой:

– Нет, служба идет. Да еще денег немного подбрасывает.

– А у нас что-то товар не в ходу в вашем городе. Хотим счастья попытать в другом месте.

– Что ж, дело верное. Может, там повезет.

Чех вынул кошелек с сестерциями – римскими монетами. Все трое жадно уставились на него. Он долго отсчитывал, протянул старшему положенное за проезд. Тот мельком взглянул, на лице появилось разочарование.

– Знаю, знаю, – опережая его слова, сказал Чех. – Служба у вас тяжелая, поэтому надо сверх того на вино и закуску подкинуть.

И щедро высыпал горсть серебряных монет.

Охранники облегченно вздохнули, заулыбались, а старший объявил:

– Ну уж точно тебе, славянин, в другом месте повезет!

Они уступили дорогу, и братья выехали в чистое поле. Стоял жаркий день. В просторном небе ни облачка, воздух застоялся, в ушах звенел стрекот цикад и кузнечиков. Но путники не чувствовали жары, им было ни до цикад, ни до кузнечиков. Нервы их были напряжены до предела.

– Через какое время, по-вашему, хватятся княжны? – спросил Чех.

– У нас не больше часа, – предположил Лех. – Няньки разные, девушки придворные, от которых княжна ушла, долго терпеть не будут, кинутся искать. Так что вскорости жди погони.

– Мы проедем вон до того поворота и свернем на проселочную дорогу, – сказал Чех. – Я заранее придумал, каким путем будем увозить Тибула, этого плана и будем придерживаться. За тем лесом течет большая река, возле нее запутаем наши следы. Вода все покроет и прикроет.

Оглянулся назад и – Леху:

– Стражники нас уже не видят. Ну-ка, наддай коням! Спешить надо.

Погнали по полевой дороге, думали, душу вытрясет на кочках или колеса разлетятся вдребезги. «Как она там? – мельком подумал о княжне Чех и решил: – Ничего, потерпит».

До леса домчались быстро, нырнули под спасительную сень деревьев. Проехав еще некоторое время, свернули в глухую чащу, остановились.

– Бросаем телегу и закидываем ее ветвями, чтобы не нашли, – распоряжался Чех. – Самое ценное переносим на своих коней, а я возьму княжну. Дальше будем продвигаться верхом.

Разгрузили телегу от товара, вытащили девушку, размотали ковер. На них выпученными глазами смотрело белое плоское измученное лицо.

– Жива? – подмигнув ей, спросил Чех и сам ответил: – Жива. Ты не бойся, ничего плохого с тобой не случится.

Подхватил легкое тельце, перекинул через круп коня, спросил:

– Готовы?

И, получив утвердительный ответ, первым тронулся через густые заросли леса. Солнце светило слева, стало быть, они ехали в правильном направлении, к реке. Княжна дергалась, мычала, проявляя недовольство, но он не обращал внимания.

Часа через три выехали к реке, довольно широкой, полноводной, с быстрым течением. Римляне звали ее Морувий, германцы – Мордер, а славяне нарекли ласковым именем – Морава. «Трава-мурава, спаси меня от злого духа, – почему-то вспомнилась Чеху сказка, которую длинными зимними вечерами напевным голосом повествовала ему мать. – Гибкими стебельками обвей, листочками зелеными покрой». Спрячет ли их, беглецов, эта своенравная и норовистая река?

Раньше, еще когда планировал похищение Тибула и намечал путь бегства по Мораве, он представлял, что берега там песчаные и ровные, а над кручами расстилаются просторные луга; вот по пескам и лугам и поскачут они во весь опор, в случае опасности в любую минуту готовые скрыться в окрестных лесах.

И только теперь, достигнув Моравы, понял свою ошибку. Короткие песчаные отмели чередовались с крутыми берегами; лес подступал к воде вплотную, на пологих местах курчавились заросли кустарника; где-то еще можно было проехать, а в иных местах приходилось брать лошадь под уздцы и вести за собой. Какая там скачка, чтобы уйти от погони вандалов! Тут за месяц до Дуная добраться бы… А ведь враг не из дураков, наверняка будет послана погоня в разных направлениях, в том числе и на Мораву; возьмут голыми руками.

Но ничего этого Чех братьям не сказал. Они спустились к воде, чтобы напоить лошадей и самим напиться и сполоснуться.

– Может, княжну освободим? – спросил сердобольный Русс. – Все равно бежать ей некуда.

– И то правда, – поддержал его Лех. – Намучилась, бедная. Пусть отдохнет.

Чех подошел к пленнице. Она лежала на боку и, кажется, не подавала признаков жизни. Но едва он ее дотронулся, как она встрепенулась и уставилась на него ненавидящим взглядом. Впрочем, на Чеха это не произвело никакого впечатления.

– Слушай меня внимательно, – внушительным голосом сказал он ей. – Я сейчас выну кляп изо рта. Если не будешь орать и бесноваться, то развяжу. Ты поняла меня?

Она ничего не ответила, а продолжала сверлить его яростным взглядом.

– Ну ладно, – продолжал он. – Будем считать, что основной смысл моих слов до тебя дошел.

Он вынул кляп из ее рта, подождал, пока она отдышится. Кричать вроде не собиралась. Умница, можно теперь развязать веревку.

Девушка расправила плечи, стала растирать руки, ноги, потом глянула на Чеха и проговорила с ненавистью:

– Ну тебе, славянин, так не пройдет измывательство надо мной! Дорогой ценой заплатишь!

Чех не обратил внимания на ее слова, окинул взглядом окрестность и, указывая рукой на небольшой заливчик в реке, сказал:

– Иди, княжна, вон за те кусты. Можешь умыться, искупаться, привести себя в порядок. Никто подглядывать за тобой не станет. Но только без глупостей. Попытаешься сбежать, снова свяжу и так довезу до римских пределов.

Она фыркнула, как кошка, но встала и направилась в указанное место.

Лех между тем вынул кусок копченого мяса, хлеб, они присели на вмытое в песок дерево, стали перекусывать.

– Накувыркаемся мы на этой реке, – раздумчиво проговорил Лех. – На этой стороне живут вандалы. А на той?

– На той маркоманны, а ближе к Дунаю – бургунды, – ответил Русс. – Как-то я сопровождал со своими воинами римского чиновника при заключении клиентского договора, так что пришлось с ними встретиться.

– Ну и что за народы?

– Да как все. Когда мир, приветливые, гостеприимные, накормят, напоят, в доме все готовы отдать. А чуть что, чистые разбойники, лишь бы пограбить да своровать. Хорошего не жди.

– Так или иначе, но придется идти той стороной, – произнес Чех. – Авось не тронут.

– Да, на этой вандалы живыми не выпустят. За княжну кожу с живых сдерут.

Из-за кустов появилась девушка, присела на песочек. Лех встал, понес ей кусок мяса и ломоть хлеба, но она оттолкнула еду и отвернулась.

– Ну и глупо, – спокойно сказал он и возвратился к братьям. – Поели? Тогда трогаемся.

– Да, пора, – подтвердил Чех. – Переправляемся на ту сторону.

Река была неширокой и неглубокой, но с быстрым течением, сказывалась близость Альп. Выбравшись из воды, сели на коней; Чех посадил впереди себя княжну.

– Запомни, – наставительно проговорил он ей, – за нами осталась земля вандалов. А мы находимся во владении племени маркоманнов. Так что если сбежишь от меня, то попадешь им в лапы. Они тебя превратят в рабыню и продадут куда-нибудь на сторону. Со мной же ты останешься только пленницей, мы тебя обменяем на римлянина Тибула. Так что держись меня и в конце концов окажешься на родине.

Княжна наверняка поняла все, что ей сказал Чех, хотя не подала виду, на коне сидела спокойно и править поводком не мешала. За все это время он исподтишка, мельком, но достаточно хорошо рассмотрел ее. У нее была какая-то неправильная, но притягивающая красота. Лицо удлиненное, бледное, с выдающимся подбородком и чуть впалыми щеками, нос прямой, с тонкими, чуткими лепестками ноздрей, а глаза темно-синие, глубокие, выразительные. Стан ее был крепкий, узкий в поясе, с длинными, сильными ногами.

Они тронулись вдоль берега. Впереди поехал Лех, следом Чех с княжной, а замыкал Русс. Они то ехали лесом, то встречали широкие овраги или небольшие речки и вынуждены взбираться на кручу, отыскивая удобные места для движения. В лесу было много бурелома, сваленных старых деревьев с длинными черными кореньями, торчащими в разные стороны, попадались болотистые места, приходилось делать крюк… К вечеру они так устали, что перед заходом солнца, выйдя на небольшую поляну, полого спускавшуюся к реке, в изнеможении спрыгнули с коней и попадали на мягкую травку.

– Ну и денё-ё-ёк! – со сладким стоном вымолвил Русс, раскидывая руки в стороны. – Еще один такой, и богам душу отдашь.

– Поменьше разлеживайся, а то без ужина останемся. Шагай в лес и собирай сушняк для костра. Да побольше! – сказал ему Лех.

– Ладно тебе. Поедим мяса с хлебом, водичкой из реки запьем – и на боковую. Для чего костер зажигать?

– Это тебя должно меньше всего беспокоить, еда и питье будут. Ты, главное, дровишками обеспечь, да не всякими, что под ноги попадутся, а выбирай березовые, они лучше горят и совсем не дают дыма. А для нас это важно, чтобы по дыму вандалы нас не выследили.

Пока Русс ходил по лесу, Лех покопался в своей сумке, вытащил удочку, поползал по лужку, поймал несколько кузнечиков, накопал немного червей и пошел к реке. Походил на краю воды, отыскивая рыбное место. Оно был недалеко: на мелководье росла водяная трава, там под вечер собиралась разная мелочь, питалась лакомым кормом, а вокруг нее наверняка кружили прожорливые окуни.

Лех вошел по колено в теплую воду, которая приятно щекотала его усталые ноги, забросил крючок с приманкой. И тотчас поплавок пошел вниз и чуть в сторону. Он дернул на себя удилище. Так и есть, в воздухе трепыхался приличных размеров золотистый окунь. Он так жадно схватил добычу, что пришлось крючок вынимать из желудка.

Подумав, Лех насадил на крючок остатки жабер окуня и кинул между травой. Не успел приладиться к новому месту, как поплавок нырнул в воду. Снова окунь еще больших размеров!..

С того и началось. Он не успевал снимать рыбу с крючка. Окуни, подлещики, караси шли вперемешку, и скоро его холщовая сумка, висевшая сбоку, наполнилась до краев. Вздохнув (жаль бросать, самый клев и рыбацкий азарт!), он двинулся к месту стоянки.

Улов вызвал оживление среди братьев. Русс к этому времени натаскал березовых веток, теперь вызвался помочь почистить рыбу. Чех тоже не терял времени. Работая небольшим топориком, нарубил несколько длинных веток, сложил из них каркас и накрыл его еловым лапником.

– Ни дождь не возьмет, ни комары не проберутся, – удовлетворенно проговорил он, любовно оглядывая свое творение. – Так что ночь проведем спокойно.

– Если вандалы не выследят, – заметил Лех.

– Не каркай, а то накличешь беду, – беззлобно огрызнулся Чех.

Скоро рыба была готова, над костром подвешен котелок с водой. Кто бы чего ни делал, но каждый следил, как варится уха.

– У кого-то я видел жестяную чашку, – проговорил Чех. – Давайте сюда, к общему котлу.

– У меня в сумке лежит, – ответил Русс. – Зачем она тебе? Будем из котелка есть.

– Вынимай, вынимай, не жмись.

– Ага, ты будешь есть отдельно из моей чашки, а я хлебай из общего котелка? Не пойдет!

– Не пойдет, так поедет, тащи без разговоров.

– Ну, Чех, это уж слишком, – хотел обидеться Русс.

– Ничего не слишком. Княжне отдадим.

– А, княжне… Так бы и сказал. Княжне – это можно.

– А я ложку найду лишнюю, – вмешался Лех.

– Ну, ты насчет еды как всегда – первый, – не упустил случая поддеть его Русс. – Даже ложку запасную возишь!

– А как же! Человек не поест, он и работник никакой.

За шутками и мелкими заботами не заметили, как сварилась уха. Сняли с костра котелок, поставили посредине лужайки, стали усаживаться вокруг. Лех втянул носом воздух, простонал:

– Запах! С ума сойти можно.

Чех взял чашку, наложил в нее рыбу покрупнее, налил навар и отнес княжне:

– Ешь, княжна. От чистого сердца угощаем.

Она продолжала сидеть, безучастная и независимая.

Чех вернулся на свое место. Лех спросил:

– Уху приняла?

Чех пожал плечами.

Сначала ели молча, но потом Русс не выдержал:

– Ты настоящий кудесник, Лех. Где только научился такую вкусную уху варить?

– Держись рядом, со мной не пропадешь! Уж чем-нибудь, но накормлю!

– Уха вкусная, это верно. Вот только комары налетели. А что ночью будет? Съедят!

– Всего не слопают, что-нибудь от тебя останется, – успокоил его Лех. – За время службы в Виндобоне ты столько жирка нагулял, что если немного потеряешь, никто не заметит.

– Да уж служба у нас была спокойной. Пожрал, поспал и на крепостную стену. Отстоял свое, опять пожрал и спать завалился. Не служба, одна благодать!

– Вандалы малость помешали…

– Не без этого…

– Слышь, Лех, ты как раз напротив княжны сидишь, погляди незаметно, съела она свою уху?

Лех приподнял голову, хитро улыбнулся:

– Все в порядке. Ест.

– А я уж грешным делом боялся, что голодом себя уморит.

– Голод – не тетка, смиришься.

– В обед пыталась показать характер.

– Избалованная девица! – криво усмехаясь, проговорил Лех.

– А как ты хочешь – дочь конунга!

За ухой последовал отвар из трав. Где их успел насобирать Лех, одним богам известно, но заварка получилась с приятным запахом и вкусной.

Между тем солнце скрылось за верхушками деревьев, и тут же комарье налетело, как озверелое.

– Давайте в шалаш, – распорядился Чех. – А то и правда съедят живьем, одни косточки останутся.

– Но и в шалаше комарья полным-полно! – с ужасом проговорил Русс, залезая в него.

– Ничего, сейчас выгоним, – степенно ответил Чех.

Он наносил в шалаш раскаленных углей, а сверху положил зеленую траву. Скоро из шалаша повалил густой белый дым, вместе с ним вылетали маленькие кровососы. Через некоторое время костерок выкинули, а вход закрыли материей. Русс с Лехом нырнули вовнутрь, послышалась веселая возня, радостные выкрики:

– Воздух свежий, как в горнице!

– С дымком!

– И ни одного комарика!

Чех подошел к девушке, присел рядом. Помолчал, потом проговорил, будто нехотя:

– Хочешь ты или не хочешь, но несколько дней мы будем находиться вместе. Не скажу, что твое соседство мне приятно, но я должен выполнить приказ моего начальника и доставить тебя в город Виндобона.

Княжна сидела отвернувшись, будто ничего не слышала.

– Тебе и вовсе неприятно наше соседство, но так уж получилось. Так что давай поступать благоразумно.

В ответ – ни звука.

– Прежде всего мне хочется знать, как тебя зовут. Меня Чехом кличут.

Она долго молчала, наконец, разлепила спекшиеся тонкие губы, уронила:

– Туснельда.

– Пора отдыхать, Туснельда. Ты ляжешь с края, рядом буду я.

Он не столько увидел, как почувствовал, как она вздрогнула, поэтому поспешил добавить:

– Но между тобой и мной будет лежать меч. У нас, славян, это означает, что мужчина своей жизнью гарантирует неприкосновенность женщины.

Она некоторое время подумала, потом не торопясь встала и направилась к шалашу. «Отчаянная, своенравная, но разумная девушка», – думал Чех, шагая за ней.

Ночью караулили по очереди.

Проснувшись, Чех выглянул из шалаша. Стояло тихое солнечное утро. Он повел носом. Откуда-то доносился аппетитный запах жареной рыбы. Блазнится, что ли, или селение невдалеке? Увидел: на том месте, где вчера ужинали, сидел Лех, перед ним горел костерок, по обе стороны от него лежали две коряги, на которых рядком располагалось несколько прутьев с нанизанными на них рыбами. Так вот откуда такой одуряющий запах!

– Подъем! Подъем! Завтрак готов! – радостно крикнул Чех и устремился к реке, с ходу плюхнулся в прохладную воду, стал нырять, барахтаться.

Из шалаша высунул голову Русс, прищурился на солнце, а потом, не раздумывая, устремился следом за Чехом.

Когда они уже сидели вокруг костра и поедали жареную рыбу, показалась Туснельда. Чех краем глаза видел, как она проверила, не следит ли кто за ней, затем медленно пошла за кусты, ступила в воду и принялась за умывание. Когда вышла на берег, навстречу ей шагнул Чех.

– Доброе утро, княжна, – приветствовал он ее на германском языке. – Как спалось?

Она некоторое время колебалась, отвечать ли, но потом все-таки кивнула головой: дескать, все в порядке.

– Это тебе на завтрак, – протянул он ей рыбу с поджаренной кожицей. – А это отвар из трав. Приятного аппетита.

Может, было на самом деле, а может, просто ему очень хотелось увидеть улыбку, но ему показалось, что по лицу ее пробежала легкая тень, а в глазах мелькнул светлый огонек. Так или иначе, но княжна приняла завтрак, и на сердце Чеха стало намного легче. Оказывается, его все же тяготило, что приходилось держать в невольницах такую знатную и весьма привлекательную девушку.

А после завтрака снова вдоль берега на юг, то продираясь сквозь заросли, то шагая по самой кромке воды, под кручей берега, со свисающими черными корнями деревьев, чем-то напоминающих змей, то проходя ускоренным шагом по песчаным разливам. И постоянно приходилось глядеть в оба, чтобы ненароком не попасть в засаду какому-нибудь отряду из проживающих в этих краях племен…

Впереди Чеха сидела Туснельда. Он постоянно касался ее тела. То на неровностях качнет вперед, и грудь упирается в ее спину, а лицо погружается в рассыпанные по плечам волосы, то ноги заденут ее мягкие ягодицы, и почему-то сразу тепло расплывалось по груди. То приходилось поддерживать ее руками за плечи, за тонкий стан, когда она на крутых подъемах или спусках вдруг начинала сваливаться набок. Ему нравилось вдыхать ее особый, неповторимый, мягкий девичий запах, который будоражил воображение, и он начинал думать, что вот везет девушку, которая достанется кому-то в жены и составит счастье на всю жизнь или, наоборот, станет предметом бед и невзгод…

Около полудня Лех вдруг завертел носом, проговорил озабоченно:

– Запах дыма. Думаю, где-то недалеко жилье.

Чех приказал остановиться, выслал на разведку Русса: у него и ноги быстрее, и глаз зорче. Тот вернулся довольно скоро.

– За поворотом стоит домишко-развалюха, рядом свежий сруб. Вокруг кое-какой огород с грядками, висит рыбацкая сеть. Перед избушкой валяется мужичишка, наверно, спит. Из дома выходила женщина. Больше никого не видел.

– Что предлагаешь – обойти стороной или наведаться к рыбакам?

– Конечно, обойти. Чего мы не видели в этом домике?

Русс и Лех были уверены, что Чех даст команду на обход, но тот что-то прикинул в уме, спросил:

– Сруб большой?

– Изба получится вместительной. Думаю, на большое семейство, не меньше полутора десятков человек.

– Бревешки, конечно, новенькие?

– Не совсем, годок простояли, не меньше.

– Очень хорошо. Давайте навестим одиноких рыбаков.

Русс недоуменно хмыкнул, Лех пожал плечами, но оба подчинились приказу.

Они выехали на лужайку. Действительно, избушка была старенькой, покосившейся набок, с маленьким оконцем, закрытым бычьим пузырем, соломенная крыша сгнила и кое-где провалилась. Рядом стоял большой по размерам сруб под новую избу. Все было так, как доложил Русс.

Лех слез с коня, подошел к спящему мужичку, ткнул его ногой:

– Эй, дядя, встречай гостей!

Тот не спеша присел и, опершись обеими руками в траву, стал подслеповато рассматривать неожиданных пришельцев. Был он маленький, сухонький, с трясущимися руками. Оглядев всех, мужичишка улыбнулся морщинистым лицом и ласково проговорил надтреснутым голоском:

– Добро пожаловать, добрые люди, в мой дом. Прикажу сейчас хозяйке поставить на стол все лучшее, что у нас есть, будете довольны.

Он стал вставать, но покачнулся и снова сел. По всему было видно, что был рыбачок сильно пьян.

– Благодарствуем за душевный прием, – ответил Чех. – Только спешим мы очень и не до угощений. Вот если бы нам сруб свой продал, мы были бы тебе очень благодарны.

– И зачем вам мой сруб? Дом где-то рядом ставить будете?

– Да нет, для других надобностей приспособим. Ну так как, сговоримся?

В затуманенных слезящихся глазках его мелькнул хитроватый огонек, и он проговорил игриво:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.