Наконец первый восторг улегся, и генерал Браульбарс получил возможность высказаться.
– Мой друг, я волновайтс гут, шреклих, вундербар, вы получиль все призы сегодняшнего дня! Слава, глория, нашему руссише пилоту Ифан Пирамида!
– Гип-гип-ура! – взревела толпа.
– Общая сумма призов пять тысяч рублей, господа! Ура!
Все поплыло в глазах Юры, и лишь лицо Лидии, прекрасное лицо, прекрасное лицо…
– Лидия, я потерял все, что обрел, я потерял ваш шарф, – прошептал он и потерял сознание.
Юра лежит в «паккарде» Брутеня на груде цветов, словно знатный покойник. Собравшиеся вокруг друзья и поклонники чудо-пилота Ивана Пирамиды внимают малосвязным словам, слетающим с геройских губ.
– …воздух… небо… Лидия… Джек Лондон… деньги… любовь… страсть… метаморфоза…
– Тихоныч, гони к врачу, – говорит Брутень. – Тихоныч, отвечаешь.
В это время полковник Отсебятников в элегантном гороховом рединготе, играя тростью, напоминающей утонченное орудие пытки, улыбаясь дамам и нюхая многозначительную красную гвоздику, тихо говорил сам себе:
– Человек такого исключительного бесстрашия очень опасен. Нужно брать! Таковы законы тайной войны. Необходимо опередить журналистов. Выезжаем! (в сторону) Человек, бутылочку «Редерера»!
Перпетуум мобиле
Тихо катит по берегу реки «паккард» с Тихонычем за рулем. Юра очнулся среди кубков, статуэток и цветов.
– Тут бронзы, мусье Пирамида, на хорошую статую, – доброжелательно улыбнулся Тихоныч.
Юра увидел слева от себя свежую прелесть воды – остановите, пожалуйста! – и сиганул из «паккарда» прямо в реку.
Через минуту он вынырнул из воды прежним – бодрым, румяным и нахальным, да еще и с лилией в руке. Одна беда – усы и бакенбарды Ивана Пирамиды смылись с его лица и сейчас плавают рядом, а он и не замечает.
– У меня, Тихоныч, этой бронзы – во! Со всего мира навез!
– Усики как бы не уплыли, мусью, – проговорил механик, вылез из машины и вынул из кармана трубочку.
Галопом вынеслись на берег залива несколько пролеток из сыскного. В передней с бутылочкой «Редерера» героично раскинулся Отсебятников. Рядом верный Панкратьев.
– А я, господин полковник, арестовал его вещички, – Панкратьев показывает ковровый саквояжик.
– Панкратьев, ты прибавляешь! – изумленно поднял бровь полковник. – Будешь отмечен. Открывай!
– Боюся, господин полковник, – чистосердечно признался Панкратьев.
– Панкратьев, ты убавляешь! Сгною! Повешу!
Сыщик отчаянно рванул застежки и вытащил из сумки какую-то странную штучку вроде самодельного пугача. Штучка на его коленях стала раскручиваться и угрожающе жужжать.
– Адская машина! – вскричал полковник. – Расходись!
В панике полковник и Панкратьев спрыгнули с пролетки, а «штучка» упала на аллею.
Отсебятников и Панкратьев ждали, затаясь за рекламной тумбой. «Штучка» вращалась, жужжа.
– Георгий Тихонович, дорогой, я знаю летательные аппараты всех систем, я знаю биографии всех дипломированных пилотов мира! Что я мог поделать с собой?
Юра мечется по берегу перед спокойным и важным Тихонычем, жестикулирует с некоторой дозой театральной аффектации.
– Что я мог поделать с собой, если меня неудержимо, гипнотически, испепеляющее манит небо? Фатум! Судьба!
Юра снова спускается в воду и апеллирует своему слушателю выловленным цветком.
– Только эта роковая тяга стала причиной моего маскарада. Пусть общество меня осудит, но я все-таки поднялся в воздух! Пусть теперь все смеются, пусть издеваются на Иваном Пирамидой, но все-таки и он промелькнул на небосклоне, словно падучая звезда!
Юра отвернулся и закрыл лицо локтем. Тихоныч, не меняя выражения каменного лица, смахнул слезу.
– У тебя, Юра, к аеропланам талант, а слезьми делу не поможешь, – говорит он. – Вот Кампо-де-Сципио открыл школу летания, да там деньги нужны. Пятьсот рублей за обучение, сотня в Общество и пятьсот еще залогу…
Юра с безнадежной миной покопался в бумажнике и вытянул единственное, что осталось от «скромнейшего содержания», – синенькую купюру. Вдруг лицо его озарилось.
– Да ведь я же пять тысяч рублей сегодня выиграл, любезнейший Георгий Тихонович!
– Извольте в банке получить по предъявлении пилотского свидетельства, – сухо пресек механик этот порыв. Юра обмяк.
– А что, если… – Тихоныч что-то обдумывал… – А что, если, Юра, я тебя на «Дедал» определю?
«Штучка» продолжала вращаться, жужжа. Мимо проехал автомобиль с представителями прессы.
– Газетчики, господин пол… пардон, мусью… – осторожно заметил Панкратьев.
Отсебятников сердито выскочил из-за тумбы.
– Вздор! Чушь! Бессмысленная штука! Перпетуум мобиле!
Сплюнув, он ринулся к пролетке.
«Штучка» вращалась, жужжа.
– Неужели настоящий авиационный завод? – с горящими глазами вскричал Юра.
– Да уж это тебе не клуб с маскарадом, – усмехнулся Тихоныч. – Там народ сурьезный. Собирают «фарманы» из французских деталей и свой строят аппарат, хотят в Москву махнуть без посадки. Ну, будя тебе пылать-то! Собирайся!
– А что, собственно, собираться? – Юра отряхнулся как собачонка и быстро-быстро пригладил мокрые патлы. – Я готов!
Вдруг на берегу появилась Лидия и увидела «паккард».
– Тихоныч, почему вы здесь?! – изумленно воскликнула она. – А где же Пирамида?
Юноша, забыв о своем «дезабилье», радостно бросился к ней.
– Лидия, вы меня ищете?
– Примите пирамидону, молодой человек, – сухо сказала девица и вопросительно повернулась к механику.
– Иван Пирамида весь вышел, – туманно ответил Тихоныч. – Испарился!
…Юра уныло бредет по аллее, мокрый, жалкий и длинноногий. Навстречу медленно ползла жужжащая «штучка».
– Папин подарок, перпетуум мобиле, – дрогнувшим голосом сказал этот вчерашний ребенок.
Интермеццо
Пустая петербургская набережная. Пейзаж напоминает старую европейскую гравюру: кудряшки облаков в просторном прохладном небе, далекие шпили позднего барокко, аккуратные мелкие волны на реке, ажурная решетка, каменные плиты, горбатый мосток с фонарем.
Некая пронзительно-грустная нота может возникнуть в небе за облаками, ибо этот пустынный гравюрный пейзаж внезапно появился на экране, словно грань двух кусков жизни, уже прошедшего и будущего.
Вначале на набережной, а скорее на высокой ее точке, на мостике, появится Лидия. Она притронется к фонарю и стрункой вытянется, глядя в небо в немом ожидании.
Затем один за другим по набережной медленно пройдут все герои нашей истории, кроме Юры Четверкина.
Валериан Брутень, о. Илья, бухарский эмир, Яша с товарищами, Иван Задоров, Тихоныч, Вешко-Вершковский, полковник Отсебятников… – словом, все герои, как в театре на последних выходах. Все они молча и сосредоточенно будут смотреть в небо. Глухой голос поэта за кадром прочтет:
Наш мир, раскинув хвост павлиний,
Как ты исполнен буйством грез:
Через Симплон, моря, пустыни,
Сквозь алый вихрь небесных роз,
Сквозь ночь, сквозь мглу – стремят отныне
Полет стада стальных стрекоз!
Все пройдут, и набережная опустеет. Останется лишь Лидия. Она упорно смотрит в небо.
Бурный шквал романтической любовной мелодии вдруг разбросает облака и зажжет небо закатным огнем.
ДЕДАЛ
завод летательных аппаратов и моторов
Ветчинкин, сын и К°
Войдя под навес и включив электрическое освещение, мы увидим остов строящегося аэроплана, увидим уже знакомых нам Яшу и двух его друзей Мишу и Кешу, монтирующих на стене 30-сильный мотор «анзани», увидим конструктора Казаринова, склонившегося в углу над чертежами и, наконец, увидим Юру Четверкина, облаченного в замасленный комбинезон. С постной миной он моет в керосине какие-то болты и гайки и в то же время бросает во все стороны жгучие от любопытства и жажды деятельности и пренахальнейшие, надо сказать, взгляды.
Войдя и включив свет, мастер, тот самый «молодой мужчина», весьма похожий на Пирамиду, но гораздо скромнее, сбросил кожаную куртку на столярный верстак и громко сказал:
– Готов «анзани»? Давайте пробный пуск!
Включили зажигание, раскрутили ручкой. Мотор завелся сразу и заработал ровно, без перебоев.
– Все-таки «анзани» – это вещь! – сказал Яша.
– А я утверждаю, что «Гном» экономичнее, у него момент сжатия… – зачастил, затараторил настырный Четверкин.
– Много вы понимаете, Юра! – оборвал его Яша.
– Это вы много понимаете, Яша! – закричал на него Юра.
– Вы много о себе понимаете!
– Да вы же просто ученик, Юра!
– А вы уже Фарман, Яша!
Перепалки эти, видимо, уже привычное дело на «Дедале». Казаринов и мастер переглядываются.
– Но, между прочим, «Гном» действительно экономичнее, – шепчет Казаринов мастеру.
– Разбирается, – подмигнул мастер Казаринову, выключил мотор и вежливо обратился к Юре: – Вы пол мести умеете, Юра?
– Какие все остроумные, ироничные, просто страшно, – заворчал Юра, берясь за метлу.
В это время появился в цехе заводчик Ветчинкин, солидный господин с беспокойными глазками.
– Почему не работаем, изобретатели?
Яша молча показал ему на ходики – семь часов!
– Вы больше своим изобретением занимаетесь, чем моими «фарманами»! – визгливо и скандально затараторил хозяин. – А у меня заказы от баронов, сахарозаводчиков, от бухарского эмира…
Казаринов вспылил:
– Милостивый государь, вы отказались войти с нами в долю, а поэтому – не мешайте!
– Эксплуататор! – рванулся Яша. – Хотите стачку?
Ветчинкин сник.
– Понимаю, господа, каждый хочет куш сорвать. Я, господа, ведь тоже из народа. С кулебяки начинал, начинял ее дикой зайчатиной, – он странно хихикнул и выкатился.
Все уже оставили смонтированный мотор «анзани» и потеряли к нему всякий интерес. Казаринов отдернул брезентовую штору, за которой на стенде стоял другой мотор, гораздо более объемистый и внушительный.
«Русским летчикам русские крылья!» – было написано на верстаке углем.
– Семь часов, господа, – сокровенно сказал Казаринов. – Начнем!
Все увлеченно принялись за работу, а Юра просто весь затрепетал от страдания – так его тянула от метлы к мотору.
– Там надо третью свечу сменить, – подал он голос.
Яша насмешливо захохотал, а Казаринов серьезно кивнул.
– Кеша, смените третью свечу. Миша, подтяните шестой клапан.
Юра просиял.
Тем не менее метла в руках – надо мести, а Юра стремительным аллюром несется по цеху, скорее бы освободиться и – к мотору!
Вот он уже возле дверки с надписью «оберъмастер», залетает внутрь, разом выметает мусор, сдвигает под стол какие-то ящики… один из ящиков падает, и из него на цементный пол высыпаются литеры наборной кассы.
…Юра в недоумении держал на ладони несколько литер, когда в дверях появился мастер. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, но тут скрипнула дверь цеха, послышался громкий голос… В цех вошел веселый цветущий «король северного неба» Валериан Брутень.
– Привет, рыцари пропеллера и касторки! – картинно салютует он и обнимается с Казариновым. – Здравствуй, Павлуша!
Яша, Миша и Кеша иронически поклонились «королю северного неба».
Мастер мимо Брутеня все смотрел на Юру.
Юра быстро закрыл глаза, потом заткнул уши, прикрыл ладонью рот, что означало – «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю».
Мастер усмехнулся.
Брутень окинул взглядом остов самолета.
– Вот, значит, ваш богатырь. Выглядит внушительно. С какой фирмой у вас договор?
– Ни Вуазен, ни Мерседес здесь не участвуют. Ветчинкин не дал ни копейки, – вздохнул Казаринов.
– Семьсот верст без посадки, – покачал головой Брутень. – Кто же полетит?
Воцарилось неловкое молчание. Казаринов смущенно откашлялся:
– Видишь ли, Валерьян, я как раз пригласил тебя…
Он замолчал и отвел глаза от Брутеня.
– Я полечу! – вдруг послышалось из угла, и все обернулись на чумазого паренька с метлой. И, конечно, все захохотали.
Брутень приблизился к Юре и вгляделся в него, а тот смотрел ему прямо в глаза.
– Странно, – пробормотал Брутень. – Вы мне кого-то напоминаете. Что вы смотрите так?
– А вы бы полетели в Москву? – резко спросил Юра.
– Ба! – вдруг воскликнул Брутень, словно что-то вспомнив. – Господа, лучший кандидат для перелета – мой друг Иван Пирамида!
– Чего только не болтают про этого Пирамиду! – проговорил Казаринов.
– Между прочим, господа, – Брутень понизил голос, – недавно у Уюба жандармский полковник Отсебятников откровенничал за коньячком. Они считают, что под именем Пирамиды скрывается эсдек Иван Задоров, участник московских боев пятого года. Сущий вздор, господа! Пирамида – эсдек? Пирамида – спортсмен!
Мастер курил трубочку и внимательно слушал Брутеня.
– Интересно, – сказал он. – А я слышал, что Пирамида на самом деле – это знаменитый авантюрист корнет Савин…
Брутень посмотрел на мастера.
– Вы мне тоже кого-то мучительно напоминаете, – он отошел на несколько шагов и еще раз посмотрел. – Странно, очень странно. Вы и этот юноша вместе напоминаете мне Ивана Пирамиду! Дичь! Вздор! Влияние декаданса! Оревуар, господа! Успеха! Удачи!
Жив курилка!
День уже клонился к вечеру. Солнце висело над близким лесом. Неподалеку от аэродрома среди крыш вдруг проплывала корабельная мачта – там, в теснинах, был судоходный канал. В углу весьма эффектно висел желтый дым из трубы порохового завода.
Юра Четверкин и Иван Задоров, оба в кожаных куртках, стояли рядом, опершись на нижнюю плоскость двухплана. Юра высыпал из кармана на белое крыло кучку типографских литер и задумчиво сложил из них слово «полет».
Задоров задумчиво смешал буквы и тихо, даже меланхолично смастерил слово «долой». После этого он остро глянул на юношу. «Царя?» – сделал юноша следующую комбинацию и весело рассмеялся.
– Хочешь махнем за тот лес? – спросил вроде бы лениво Задоров и не торопясь влез на пилотское сиденье. – Закрути винт!
Еще не веря своему счастью, Юра бросился к пропеллеру.
Лучи закатного солнца насквозь пробивали рощу корабельных сосен. Меж сосен и по поляне прогуливались группами, парочками, поодиночке рабочие в праздничных парах, работницы в ярких платьишках, гармонисты в пунцовых рубахах. Томный голос певицы Вяльцевой из граммофона сплетался с перестуком каблучков, с резким посвистом частушки. Все было похоже на обычное гулянье, и лишь наблюдательный взгляд мог заметить кое-где пачки свежих газет, которые тихо передавались из рук в руки и прятались за пазуху.
Вдруг над лесом появился биплан и, сверкнув на солнце металлическими частями, стал описывать круг.
– Ой, братцы мои, аэроплан летит!
Уже видны были две пары ног, свисающие с нижней плоскости.
Бойкая молодуха закружилась с платочком:
Мой миленочек, миленок
На моторах летать тонок!
Аппарат кружит, жужжит,
Милый на стогу лежит!
– Братцы, да он к нам летит!
Огромная странная тень пронеслась по поляне, и вслед за ней над самыми верхушками сосен пролетел и приземлился на поляне аппарат с пилотом Задоровым и Юрой Четверкиным – пассажиром.
Восторгу не было предела. Взлетели в небо картузы и шляпы.
Лишь трое мужчин, по всей вероятности руководители массовки, были сдержанны.
– Задоров все-таки прилетел, – тихо сказал один.
– Зачем такой риск? – сказал другой.
– Иван прав, – сказал третий. – Пропагандистское значение полета будет огромным. Шутка ли – авиатор прилетел к рабочим!
– Товарищи, мы прилетели сюда, чтобы выразить солидарность с вашей борьбой! – кричал прямо с крыла Задоров.
– Ура-а! – ответила толпа.
Потрясенный всем происходящим Юра видел вокруг сотни сияющих лиц и неуверенно улыбался.
– Мы тоже внесли свою долю в общий котел! – продолжал Задоров. – Да здравствует свободная газета рабочего класса!
Он спрыгнул с самолета и, пожимая протянутые руки, стал пробираться к опушке леса, где ждали его трое вожаков.
… – Господин летун, а это что за самоварчик?
Так бойко спросила красавица в пестрой кофточке у Юры Четверкина.
– Это резервуар горючего, – важно пояснил он.
– Расскажите про мотор, товарищ! – крикнул из толпы парень.
– Мотор ротативный, марки «Гном», пятьдесят лошадиных сил, – с величайшим удовольствием начал Юра. – Изволите видеть, господа… то есть… товарищи… здесь шесть цилиндров… заправляется касторовым маслом…
Задоров говорил своим товарищам:
– Я бы не решился на полет, если бы не новость. Жандармы ищут совсем в другом направлении. Нужно пустить слух, что на массовку прилетал знаменитый Пирамида…
В сгустившихся сумерках вдруг послышалась трель полицейского свистка. Отряд городовых верхом пробирался через толпу.
– Разойдись! Что за сборище?! Кто позволил?!
– Ваше благородие, там ироплан стоит!
Полицейские пришпорили лошадей и окружили биплан.
– Чья машина? – громовым басом возопил пристав.
– Уходи, Иван, – прошептал один из товарищей Задорову.
Тот не сдвинулся с места, а только сунул руку за пазуху и сжал зубы. Вдруг он увидел нечто невероятное – на пилотское сиденье вспрыгнул знаменитый Иван Пирамида и сказал голосом Юры Четверкина:
– Это мой аппарат, господин пристав!
Пристав узнал популярную внешность и даже взял под козырек.
– У вас есть разрешение на полет, господин Пирамида?
– Нет, но… – Юра пригнулся и шепнул любознательному пареньку. – Раскрути пропеллер!
– Я должен вас задержать, господин Пирамида! – нервно рявкнул пристав. – Извольте прекратить кружение этих… этих лопаток…
Вдруг взвыл мотор, полетели языки огня, повалил дым.
Лошади шарахнулись.
– Сейчас взорвется! – что есть силы закричал Задоров. – Спасайся кто может!
Толпа отхлынула, а городовых отнесло прямо в лес.
Аппарат покатил по поляне.
Перед самым взлетом Иван Пирамида еще успел лукаво помахать ладошкой возле уха – стряхните, мол, пыль, фараоны!
В сгустившейся темноте бешено стучит копытами полицейский отряд. Навстречу им из темноты выныривают автомобильные фары. В автомобиле сидит бледный и мрачный полковник Отсебятников.
– Пирамида? – почти не разжимая губ, спрашивает он пристава.
– Так точно, ваше высокоблагородие! Найдены листовки!
В зеленоватом, еще освещенном закатом небе, над приморским шоссе почти бесшумно летит биплан.
На высоте Юра Четверкин дергает себя за усы.
«Адью, месье Пирамида, – сердито думает он, – хватит, полетали. Это Юра Четверкин летит, а не вы. Сегодня же откроюсь Лидии!»
Сколько вам лет, месье Пирамида?
На террасе аэроклуба «Икар» в кожаных креслах сидит Валерьян Брутень с сигарой и Лидия Задорова с газетой. Появляется бесшумный лакей с подносом.
БРУТЕНЬ (насмешливо, но со скрытой тревогой): Лидия, рюмочка шерри поможет вашему сплину?
ЛИДИЯ (читает). Известный пилот Жавез погиб при перелете через Альпы…
Брутень опрокинул залпом рюмку, встал из кресла.
– Я знал Жавеза, – сказал он и присел к роялю.
Послышалась странная прыгающая мелодия, вроде разухабистая, а на деле – грустная.
– Что за вздор вы играете? – раздраженно спросила Лидия.
– Это новинка из Америки, – ответил Брутень. – Рэгтайм. – Он с тоской посмотрел на нее и заиграл с еще большей лихостью. – Между прочим, у нас тоже готовится беспосадочный перелет из Питера в Белокаменную. Семьсот верст и на отечественной машине!
– Что же вы – полетите? – ядовито осведомилась Лидия.
– А почему бы и нет?! – с вызовом крикнул Брутень.
– Да вы же в моторе не разбираетесь, король северного неба!
– Зачем мне в моторе разбираться, – скривился Брутень. – У меня Тихоныч есть!
– Вы не пилот, Брутень, а светский шаркун, – уничтожающе процедила девушка и вдруг резко повернулась к крыльцу, словно сейчас должен был появиться тот, кого она давно ждет.
Из темной аллеи вышел Иван Пирамида с медвежонком на плече.
– Иван, откуда ты? – вскричал Брутень.
– С неба! – Пирамида протянул Лидии медвежонка. – Этот зверь прилетел к вам, Лидия Дмитриевна, из Сибири.
Лидия счастливо засмеялась, подхватывая мишку.
– Экстравагантный подарок, – сердито пробурчал Брутень и ударил по клавишам. – Да ты, Пирамида, просто герой Джека Лондона.
– С Джеком я был прекрасно знаком, Валерьян, – сурово сказал Пирамида. – Там… на Аляске…
– Пирамида, мне тоже нужно с тобой… – заговорил было Брутень, но посмотрел на Лидию и хмуро усмехнулся: – Ладно, ничего, иди…
Юра охотно двинулся за Лидией.
…Брутень все играл мелодию за мелодией и пил рюмку за рюмкой, когда в глубине откинулась штора и к роялю подошел полковник Отсебятников с бутылкой коньяку и рюмкой в руках.
– Сегодня я напьюсь, – меланхолично сказал он Брутеню. – Упустил вашего друга Пирамиду. Агитировал рабочих с самолета и улетел в Финляндию.
– Бред собачий, – вяло пробормотал Брутень. – Он только что был здесь.
Полковник Отсебятников пошатнулся. Появившийся в дверях Панкратьев делал ему таинственные знаки.
– Что вы носите этот пшютовской монокль, Теодор? – сказал Брутень. – Старо, смешно…
– Монокль – символ нашего поколения! – с вызовом воскликнул полковник. – Панкратьев, смирно!
По аллее парка, где мелькают огоньки и яркие платья, медленно идут Лидия Задорова и Иван Пирамида.
– Я приехала сюда из Москвы, чтобы учиться у Брутеня летному делу, – рассказывает Лидия. – И что же? В воздух я поднималась всего три раза, но зато участвовала в 33 карнавалах. Вот вы, Пирамида…
– Я ненавижу Пирамиду! – вскричал Юра. – Я бы его застрелил, заколол, придушил, растерзал!
– Ну полно, полно, – ласково усмехнулась Лидия. – Порой кажется, Пирамида, что вам не тридцать лет, а восемнадцать.
Юра-Пирамида печально покрутил усы.
– Мне самому так кажется… иногда… увы…
– Вы, Иван, в отличие от Валерьяна, настоящий авиатор, преданный небу, такой, как Жюль Ведрин, Гарро, Ефимов, Васильев! – горячо заговорила девушка. – Я вижу за вашими плечами судьбу! Маньчжурия… Аляска… Вы знали Джека Лондона!
– Увы… увы… – вздохнул Юра.
Неподалеку послышался детский плач и тихий женский голос:
– Барин, ради Христа!
За оградой парка сидела прямо на брусчатке нищая крестьянская семья: высохшие, как мощи, муж с женой и четверо детишек мал мала меньше.
– Откуда вы, сироты? – голос Лидии дрожал.
– Из Казанской губернии. Голод, барышня, помирают люди…
Лидия трясущимися руками высыпала в подол женщины все содержимое своей сумочки. Иван Пирамида с некоторой стыдливостью вывернул карманы, а затем отколол от груди серебряные крылышки…
– Господи, господи! – зарыдала крестьянка от такого неожиданного счастья.
– …Я не могу этого видеть, – говорила Лидия Юре, чуть не срываясь на крик. – Рядом – неслыханная роскошь и… голодные дети! Ненавижу! Я себя ненавижу за этот велюр, за французские духи, ненавижу свое подаяние…
– Успокойтесь, Лидия, – проговорил Юра. – Вообразите, когда у нас будет развитый воздушный флот, как быстро можно будет оказать помощь голодным губерниям!
Девушка зло усмехнулась:
– Нет, Пирамида, одной авиацией здесь не обойдешься!
Лидия вдруг достала из сумочки медальон и показала Юре фотографию.
– Узнаете?
На Юру смотрела физиономия мастера с «Дедала».
– Да ведь это!.. – он осекся.
– Из-за этого сходства вы едва не подрались на дуэли, – улыбнулась Лидия. – Это мой брат, он политический ссыльный на Иртыше. Кстати, я не знаю ваших взглядов, Пирамида. Каковы они?
– Я… я… я… презираю эксплуатацию, – пробормотал Юра.
– Есть сходство не только внешнее между вами. Вы и мой брат – настоящие мужчины, а это мне по душе, хотя я и суфражистка. – Лидия смотрела на него довольно красноречивым взглядом, и он с досадой отвернулся.
– Послушайте, Пирамида, возьмите меня с собой в очередное путешествие, – нервно, сбивчиво говорила Лидия. – Я хочу… летать… я хочу, наконец… быть… с вами…
– Лидия, – медленно заговорил Юра, – вы меня принимаете не за того, кто я есть…
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
– Нам нужно поговорить, – Юра шмыгнул носом, – давайте зайдем сюда… подходящее место… кафе «Лунатики»…
В это время по летному полю завода «Дедал» шли Иван Задоров и Яша.
– «Фарман» на месте, Иван Дмитриевич, – сказал Яша, поднимая фонарь. – Уму непостижимо, он посадил его в темноте и точно на дорожку.
– Щенок! – усмехнулся Задоров. – Все-таки он прирожденный летчик.
Кафе «Лунатики»
Лидия и Пирамида откинули бамбуковые шторы поэтического кафе под картонными лунами. Какой-то человек в клетчатом пончо с раскрашенными кулистическим рисунком щеками провел их к столику, вытер лужи, доверительно прошептал:
– Ждите Чуда, не теряйте Надежды.
Лидия нервно вытащила из сумочки папиросу.
– Лидия! – глаза Юры вдруг засветились мрачным вдохновением, и он зачастил: – Я ничем не лучше Брутеня! Увы, мы оба с Валерьяном стали жертвами моды. Я прожигатель жизни, Лидия, я игрок. Монако и Монте-Карло – вот мои Мекка и Медина. Если вы хотите увидеть настоящую авиацию, увидеть настоящих людей, вам надо идти на завод «Дедал». Там есть скромный юноша Юрий Четверкин. Вот человек, который…
– Какой еще Четверкин? – Лидия раздраженно скомкала папиросу.
– Скромный и мужественный юноша с завода «Дедал».
Раскрашенный человек свистящим шепотом сказал с эстрады:
– Ждите Чуда!
Между столиками прошла змеевидная девушка с аршинными ресницами и огненными перьями в прическе.
– Хелло, Пирамида! – игриво пропела она.
– Кто это? – передернулась Лидия.
– Известная демимонденка Вера фон Вирен, – сказал Пирамида. – Вот мой мир, Лидия. Я погряз в демимонде, а Юра Четверкин устремлен в небеса!
– Отстаньте от меня с вашим Четверкиным, – отвернулась Лидия.
– Две бутылки… зельтерской… – заказал Юра.
За одним из столиков кафе Вышко-Вершковский говорил собеседникам:
– Чудо явилось! – торжественно провозгласил раскрашенный человек. – Поэт Илья Царевококшайский!
– Боги Олимпа! – воскликнул Юра.
На эстраде появился не кто иной, как о. Илья, но в каком виде! В ярко-рыжем фраке, в лиловом жабо, с нарисованной на щеке мухой.
– Я прочту новую аэроду, – манерно проговорил он и застыл в трагической позе.
Вера фон Вирен за барьерчиком кафе говорила кому-то в телефон:
– Между прочим, здесь Пирамида. Швыряет сотни!
Лиясь летаньями литавр,
Латун лохматый, как кентавр,
Среди громов
Услышал зов
Праматери земных основ… —
читал, завывая, чудо-поэт.
– Ни одного ужа! – изумился Вышко-Вершковский. – Декаданс!
В это время Задоров и Яша вошли в цех «Дедала», посвечивая себе дорогу слабым фонарем.
– Неужели этот плутишка гримируется под Ивана Пирамиду? – размышлял вслух Яша. – Хорош!
– А вдруг он сам Иван Пирамида? – смеясь, сказал Задоров.
– Почему вы доверились ему? – спросил Яша.
Задоров остановился.
– Старик, я уже десять лет работаю в подполье. Чутье! Парень талантлив, а талантливые люди сейчас все за нас. Впрочем, станок и кассу, конечно, надо переправить на дачу…
Вдруг Яша схватил старшего товарища за руку. В глубине мастерской за остовом строящегося самолета брезжил слабый свет.
Задоров и Яша по стене подобрались поближе и увидели конструктора Казаринова, который сидел, обхватив лоб длинной ладонью, над чертежами.
– Иван Дмитриевич, – тихо сказал он, не поднимая головы, – я решил лететь сам на «Киев-граде»…
Задоров и Яша, переглянувшись, вышли из темноты.
– Двигатель остается прежним, я сделал новый расчет, – торопливо заговорил Казаринов. – Вот взгляните… здесь мы укрепим ферму за счет добавочных стоек.
Задоров присел к столу и спросил тихо:
– Почему вы решили лететь, Павел Павлович?
– Вы же видели, Брутень не выразил восторга, а Пирамида – это миф. Если полет удастся, мы получим ассигнования и продолжим работу. Иначе – тупик! Эти господа клюют только на рекорды…
– Хотите, я полечу вместо вас? – горячо, почти как Юра Четверкин, сказал Задоров.
– Вам нельзя, Иван Дмитриевич, – Казаринов поднял голову и мягко улыбнулся. – У вас и на земле еще много дел.
Публика в «Лунатиках» встревожена. Не менее пятнадцати черных котелков вышли из декоративного кустарника и перелезли через барьер в кафе. Лишь поэт на сцене, ничего не замечая, продолжает витийствовать.
– Где Пирамида? – спрашивает Отсебятников Панкратьева.
– В отхожем месте, госп… пардон, в туалете, мусью.
В кафе появляется Юра Четверкин без «пирамидского» грима. Он подходит к Лидии для решительного объяснения.
– Лидия Дмитриевна, я – Четверкин!
Лидия морщится.
– Какой еще Четверкин? Что вам угодно?
Двадцатый век разодран в клочья,
Сигналы радио летят,
Аэроплан рычит по-волчьи,
Терзая тучи, как ягнят.
Дико взвыв, Илья Царевококшайский закончил аэроду.
– Чудо свершилось! – объявил раскрашенный человек.
– Пройдемте, господин хороший! – котелки взяли его под бока.
– Туалет пуст, ваше высокоблагородие! – испуганно рявкнул Панкратьев.
– Что-о?! – завопил Отсебятников. – Упустили?!
– Позвольте, если туалет свободен, – попросился смиренный поэт.