Тачанка с юга

Как будто это так просто". Наверно, у меня было очень удивленное лицо, и Борода тотчас заметил: - В нашем деле никогда не удивляйся, даже если происходит удивительное. Нам, брат, предстоит сыграть трудный спектакль, и не для дураков! Репетировать не придется, нужно хорошенько подготовиться. А скажи, палка-махалка, как у тебя дело с иностранными языками? По-немецки говоришь? - Нет! Мы в гимназии язык врагов не изучали! - Ну и дураки. Думали, что этим Вильгельма запугаете? - Борода усмехнулся. - Был у нас на тральщике боцман, так он рассказывал такую байку. Погналась лисица за сусликом, а он в норку юрк… и сидит. Сидит полчаса, сидит час, вдруг слышит: где-то далеко лает собака. Вот лай ближе, ближе, вот уже у самой норы, и вдруг стал удаляться. Думает суслик: "Ага, собака погнала лису, - значит, можно выходить!" Вылез, а лиса его - цап! Сожрала да и говорит: "Вот хорошо, что учила иностранный язык!" - Борода выдержал паузу, потом спросил: - Понял что к чему? Ну, а как вы относились к союзникам? Французский знаешь? Я кое-как слепил фразу на французском: - Понимаю, но говорю плохо. Борода кивнул головой и тоже сказал по-французски: - Ничего, сойдет! Мы будем практиковаться в дороге, это будет и мне на пользу. Борода говорил по-французски с легким акцентом, но ничуть не хуже наших гимназических "аристократов", обучавшихся дома у французских учителей. Пока мы беседовали, стало совсем темно. Кирилл Митрофанович спустился со мной вниз и по телефону вызвал из Чека бричку. Когда подъехала бричка, он приказал вознице: "Отвезешь этого палку-махалку домой, да так, чтоб его не зацапали комендантские патрули". Затем подсадил меня в бричку и шепнул: "О разговоре никому ни полслова!" Ехал я домой совершенно ошеломленный. Предстоящая работа в Чека, подготовка на "хлопчика при конях", рискованное "путешествие" - все это казалось фантастикой. Для своей будущей роли я подходил, пожалуй, только ростом. Выглядел я не старше двенадцатилетнего. Наутро меня вызвал Лукич. Он сказал: - Слушай, хомяк, - "хомяк" звучало доброжелательно, - тут звонили из Чека и просили отпускать тебя с работы в два часа. Видно, вы чего-то с Бородой затеяли? Я пожал плечами. Лукич обиделся. - Ох, уж эти секреты! - сказал он. - Я человек не любопытный, только думается, могли бы мне сказать, зачем ты им понадобился. Тебя не спрашиваю: знаю - все равно ничего не скажешь. И я ничего не рассказал Лукичу, хотя очень хотелось. Я еще не верил своему счастью, но помнил слова Бороды: "никому ничего!" После полудня за мной явился красноармеец и отвез на конный двор. Здесь конюх Степан Букин стал знакомить меня с бесконечным количеством ремней, пряжек и ремешков, составляющих конскую сбрую. С этого началась моя подготовка к операции, которую Борода назвал "Тачанка". Часа через два приехал Кирилл Митрофанович и тут же раскритиковал метод моего обучения. Он сказал: - Начинать надо с коней. Пошли на конюшню! В полусумраке крепко пахло конским потом и дегтем. В дальнем углу звенел цепью и громко ржал жеребец Выстрел, на котором ездил предчека. Борода завернул в первый денник, где стоял здоровенный конь Маркиз, похлопал его по крупу и, обращаясь ко мне, прокричал: - Заходи! Легко сказать - заходи. Мне мгновенно представилась картинка из детской книжки: конь, очень похожий на Маркиза, лягает волка, и тот летит в кусты с раскроенной головой. Маркиз в это время переступил с ноги на ногу, показав страшной величины копыта, обросшие мохнатыми щетками волос. - Давай, давай, не бойся! - подбодрил матрос. Я боком, прижимаясь к стенке, юркнул в денник. Маркиз скосил на меня огромный выпуклый глаз, пошевелил губами и, не обнаружив во мне ничего интересного, занялся сеном. - Отвязывай и выводи! - приказал Борода. Отстегнув цепь, я не знал, что делать дальше. Конюхи хохотали, а Борода гремел; - Пять, пять его назад! Не за цепь, бери за оголовье да покрикивай на него! Дрожащими руками я взялся за оголовье. Свирепая морда Маркиза нависла прямо надо мной. Отступал он неохотно, мелко перебирая ногами. - Подбери цепь! Да не туда заворачивай! - кричал Кирилл Митрофанович, потому что я завернул коня не к выходу, а в глубь конюшни. Под дружный смех конюхов я наконец вывел Маркиза во двор. Борода распорядился отвести его обратно и привязать. В денник Маркиз шел охотно, даже подталкивал меня в спину и пытался положить морду мне на голову. Пристегивая цепь, я с ужасом слушал, как Борода намечал конюхам программу моей дальнейшей учебы: тут была и запряжка, и проездка, и мытье лошадей. Со мной Кирилл Митрофанович заговорил на улице: - Для начала неплохо, а вот коня ты боишься. Это нужно перебороть. Работай, палка-махалка, старайся, наше время подходит… Я старался, как мог: стрелял из браунинга по мишени, запрягал, распрягал постигал, по словам Степана, "разницу между уздечкой и недоуздком". Каждое ученье заканчивалось выездом на паре. Раньше мне казалось, что править лошадьми нетрудно, что тут особенного? Сел, разобрал вожжи, взмахнул кнутом - и поехали! Но оказалось совсем не так. При поворотах лошади норовили въехать на тротуар или тянули вразнобой. То поворачивала правая, а левая шла прямо, то наоборот. Случалось, что обе сталкивались мордами и, затоптавшись на месте, останавливались. Степан сердился: - Больше гробить коней не дам, даже если прикажет предчека. Но приходил Борода, проверял мои успехи, хвалил Степана, и я продолжал "гробить" коней. Две недели обучали меня "кучерскому делу". За это время Борода несколько раз приходил то в конюшню, то на стрельбище, смотрел, как я стрелял из пистолета, делал замечания, но о предстоящей операции будто забыл. Мое любопытство росло значительно быстрее, чем кучерское мастерство, но я молчал, ничего не спрашивал. Это, как я потом узнал, был экзамен на мою выдержку. Спустя дней десять на конный двор пришел Борода. Был он необычно хмур. Посмотрев на мою езду, сел в бричку и велел везти его за город. - Давай рысью, - скомандовал он, едва мы выбрались из города на немощеную дорогу. Бричка запрыгала по ухабам. - А теперь галопом! Бричку кидало из стороны в сторону, а Борода покрикивал: - Давай! Давай! Прибавь кнута, да не ослабляй вожжи! Проскакали мы так версты две, а потом Борода приказал свернуть с дороги, и мы, не снижая скорости, понеслись по кочковатому полю. - Переходи на рысь! - скомандовал Кирилл Митрофанович. На рыси бричку трясло еще больше. - Шагом! - разрешил Борода, когда мы подъехали к роще. Я остановил взмыленных лошадей. Борода спрыгнул на землю, чтобы поразмяться. По всему было видно, что он доволен. - Только в другой раз, - посоветовал он, - по полю скачи зигзагом. Если будут стрелять вдогонку, труднее в тебя попасть. Разнуздай, пусть кони остынут, а нам поговорить надо, Я быстро управился с лошадьми и с трепетом приготовился слушать. - Ну, палка-махалка, - начал Борода, - поздравляю! С сегодняшнего дня ты зачисляешься младшим сотрудником губернской Чека, конечно, с испытательным сроком. Через два дня поедем за Меченым. Крутится он где-то между трех дальних уездов по хуторам. Поедем мы за ним кружным путем, с юга, из Екатеринослава . По пути у Полковника везде заставы и агентура, а нужно, чтобы они тачанку засекли как можно дальше от нашей губернии. Помогают нам екатеринославские чекисты. Они там уже все приготовили. А до Екатеринослава двинем поездом. Ты сегодня своих предупреди: мол, едешь в командировку в Харьков, недели на две. Да не забудь прихватить свой браунинг и побольше патронов. - Товарищ Борода, а как вы покажетесь в уездах? - не вытерпел я. - Там же вас за сто верст узнают! Кирилл Митрофанович погладил свою пышную бороду и вздохнул: - Придется с ней расстаться, а фамилия моя вовсе не Борода, а Бардин. Бородой меня назвал Феликс Эдмундович Дзержинский. Когда мы ехали на Украину, он собрал нас у себя. Посмотрел на меня, погладил свою бородку и говорит председателю ВУЧКа Лацису: "Вот, Мартын Янович, какие мощные бороды заводит наша смена, получше наших. Будем надеяться, что и дела у них пойдут не хуже. Верно, товарищ Борода?" После этого ребята меня по-другому и не зовут. Случается, что и в документах так пишут. Ты не беспокойся: бороду свою сбрею - никто не узнает. И тебя так обработают, что сам себя не узнаешь. Чуб твой срежем начисто. Переоденем, сменим тебе биографию, - Борода улыбнулся. - А теперь слушай и запоминай, кто ты такой! Фамилия твоя Сараф, зовут Александр. Саша. Лет тебе, - Борода посмотрел на меня, как бы определяя возраст, - лет тебе двенадцать, двенадцать с половиной. Едешь со мной из Ростова. Семья твоя… Из его рассказа я узнал, что мой "отец", грек по национальности, - крупный табачный фабрикант, зовут его Ксенофонт Апостолович, что у меня есть старший брат - врангелевский офицер. Жили мы до 1918 года в Петрограде, а с весны 1919 года - в Ростове, в гостинице. Когда "отец" бежал с деникинцами в Крым, мы с "матерью" болели тифом и лежали в больнице. "Мать" умерла, а я выздоровел, но осталось осложнение - глухота. После больницы меня приютили добрые люди, и жил я вблизи Ростова. По просьбе моего "отца" и по приказанию самого Врангеля меня разыскали и вот теперь должны доставить в Крым. - Как же так, Кирилл Митрофанович, я ведь в Ростове не был, ничего там не знаю… Борода минуту подумал. - Ну, и что ж, что не был. А когда, собственно говоря, ты мог познакомиться с Ростовом? В городе все время было неспокойно, "мать" никуда тебя не пускала. Потом - больница. А после больницы ты ведь жил на хуторе. Кстати, там и выучился обращаться с конями. А вообще, посоветовал Борода, - при случае своди разговор больше на Питер. За свою биографию не беспокойся, все правда, как я сказал, только настоящий Саша Сараф помер вместе с матерью. - Кирилл Митрофанович, а как же я буду глухой?.. - А что тут особенного? - пожал плечами Борода. - Ты ведь не совсем глухой, а только плохо слышишь. А глухота тебе очень пригодится. Если что спросят, ты раз пять переспроси: "Что? А? Плохо слышу!" Пока тебе будут повторять вопрос, обдумаешь ответ. А может случиться, что поспрашивают, поспрашивают да и отвяжутся. Кроме того, при глухом иногда говорят не стесняясь, и можно услышать кое-что интересное. Насчет твоей глухоты все подтверждено медициной и заверено печатью. Борода достал из кармана бумажку и протянул ее мне. - Возьми, это будет тебе вместо паспорта! В справке, выданной ростовской городской больницей, было напечатано, что Сараф Александр болел сыпным тифом и находился в больнице с декабря 1919 года по март 1920. Выписан в связи с выздоровлением. Остаточные явления (осложнение) - частичная глухота. - Все понятно? Все запомнил? - спросил Борода. - Все, товарищ начальник! - Повтори! Я повторил и поинтересовался: - А кем будете вы? - Для Полковника я есаул первого Донского полка Гурдин Павел Афанасьевич. По документам - советский работник, нахожусь в командировке, а служу в Ростове. - Он достал и показал удостоверение на имя Гурдина Павла Афанасьевича, уполномоченного Северо-кавказской конторы по сбору для переработки лекарственных растений и командировку с указанием пунктов, где Гурдин должен был организовать пункты сбора трав. На обратном пути Борода сказал: - Знаешь, Саня, у нас в Чека большое горе. Погиб Костя Лаптев. - Это тот, что тогда был у вас в кабинете? - Он. Геройски погиб Костя. Поехал с милиционером и нарвался на бандитскую засаду. Милиционер ускакал, а Костю ранили… Взяли его бандиты раненого и живым закопали в землю. - Борода тяжело вздохнул. - Ох, добраться бы мне до той банды!..
 

6

 
      Поезд, на котором мы ехали в Екатеринослав, застрял на полпути. Борода, оставив меня на перроне какого-то полустанка, ушел, как он сказал, "поискать дружков, чтоб помогли". У меня сложилось впечатление, что, попади он на Луну, то и там через несколько минут будет хлопать по плечу лунного жителя и кричать: "Ты, палка-махалка, будь другом, не откажи!.." Так было и здесь. Появился Борода с двумя матросами. Пересмеиваясь, они вспоминали какого-то Кузю-барабана. Проводив нас до конца перрона, один из матросов распрощался с Бородой, а другой подошел с нами к небольшому, из четырех вагонов, составу. - Стой! Кто идет? - окликнул часовой. - Свои, свои! - отозвался наш провожатый и постучал в дверь последнего вагона. - Открой, Бабкин! - Дверь приоткрылась. - Посади товарищей в мою каюту, - приказал матрос и зашагал к паровозу. Нас устроили в двухместном купе. Вскоре матрос возвратился, поставил на стол чайник и кружки, потом протянул Бороде большую банку консервов. Борода взял банку и, покрутив ее в руках, спросил: - А это что за чудо? - Бери-бери! - угощал матрос. - Консервы вкусные, трофейные. - Неожиданно он повернулся ко мне: - Вот ты какой, Киркин помощник! Я думал, ты побольше. Мало, видно, каши ел? - Мало, Егор, - вмешался Борода. - Саша из Питера. Не очень-то там разъешься! Отца беляки убили. А что мал ростом, так это не такой уж грех. Парень храбрый, испытанный и стреляет здорово. Моряк недоверчиво посмотрел на меня. - А ты, салага, не дрейфишь? - Страшновато, но я не один, я ведь с Кириллом Митрофановичем! А вообще, добавил я, - стараюсь об опасности не думать. Егору, видимо, понравился мой ответ. - Ты, браток, в одном неправ. Думать об опасности, конечно, надо. Но только о том, как ее отвести. А страх перед опасностью есть у каждого живого человека. Страх - это не трусость! Его можно в себе подавить, а вот трусость - с ней ничего не сделаешь. Правильно говорю, Кира? Борода кивнул и пододвинул мне банку консервов. - Ешь, Саня, а мы с Егором поболтаем. Они стали вспоминать товарищей. То и дело слышалось: "Убит, погиб, расстрелян беляками". Назывались фронты, от Черного моря до Тихого океана. - Осталось нас, дружков с тральщика, если по пальцам считать, одной руки хватит, - печально сказал Борода. - Геройские ребята погибли, - вздохнул Егор. Поезд стал замедлять ход. Матрос посмотрел в окно. - Подъезжаем. Ну, Кирюха, - они обнялись, - так держать! - Есть так держать! - ответил Борода. - Прощай, салага, береги своего начальника! - протянул мне руку Егор и вышел из купе. - Кто он? - полюбопытствовал я. - Сослуживец мой по минному тральщику, рулевой. Работает порученцем у Дзержинского, а здесь он начальник охраны замнаркомвоена, да, наверно, еще какое-нибудь задание имеет. На станции наш состав еще долго маневрировал, пока не остановился на запасных путях. Когда мы вышли на перрон, вокзальные часы показывали три часа. Борода позвонил по телефону. Из Чека за нами прислали машину и отвезли на квартиру. А на следующий день начался маскарад. Утром, после завтрака, пришел парикмахер. Он сбрил Кириллу бороду и сделал ему залихватскую прическу "бабочкой". Пышные усы превратились в тоненькие стрелки-усики, закрученные вверх. Лицо Кирилла стало настолько смешным, что я не выдержал и рассмеялся. - Ты брось ржать, лучше скажи: похож или не похож я на себя? - приосанился Борода. - Что вы, только по костюму да по голосу можно узнать! - Это еще не все. Сейчас за тебя возьмемся. Товарищ мастер, сделайте ему больничную стрижку, как стригут санитарки. Знаете такой фасон? - И он сделал волнообразное движение рукой. Мастер понимающе кивнул головой, и через несколько минут моя гордость длинноволосая, пышная прическа - хлопьями лежала на полу, а из зеркала смотрело смугловатое уродище, остриженное под барана. Теперь уже Кирилл стал смеяться. Он хлопал парикмахера по плечу и приговаривал: - Ай да мастер! Да ты просто артист. Тебе бы в театре работать! Напустив на себя полное безразличие, я смотрел, как парикмахер складывает свой инструмент. Едва он ушел, Борода перестал смеяться, обнял меня и ласково сказал: - Ты прости меня, Саня, я ведь не со зла смеялся. Не огорчайся. А что волосы?.. Тьфу! Через месяц другие вырастут, получше. Была бы голова цела. Вот о чем нам думать надо. Мне стало как-то невыразимо тепло. Был я тогда очень одинок. Мать писала редко, Самовар присылал с фронта записки телеграфного содержания: мол, здоров, скоро домой, пиши, как идут дела. Поэтому ласка Бороды, к которому я относился почтительно и по-мальчишески влюбленно, меня потрясла. У меня невольно выступили слезы. Борода заметил их, но, видно, понял мое состояние и отвернулся. Потом сказал: - Теперь, Саня, давай одеваться. Он вытащил из-под кровати два мешка и высыпал на пол их содержимое. Чего тут только не было! Кирилл Митрофанович подобрал мне невероятную рванину: косоворотку, застиранную и залатанную в нескольких местах, брюки некогда серого цвета, с коричневыми заплатами на коленях. Еще в худшем состоянии была обувь. Осмотрев несколько пар ботинок, я выбрал себе опорки от сапог. Хотя они спадали с ног, зато имели целую подошву. Борода неодобрительно покачал головой. - Дали тут ребята маху, не угадали. - Ничего, Кирилл Митрофанович, сойдет! Мне ведь не танцевать и не пешком ходить, - ответил я и стал примерять картуз с переломленным и сшитым проволокой козырьком. - Как знать, Саня. Все может случиться. Может, и танцевать придется! Себе Борода подобрал синие галифе, потертый офицерский френч коричневого цвета, фуражку-керенку, а поверх надел брезентовый плащ с капюшоном. Потом достал из спичечного коробка два крестика: серебряный, на замусоленном шнурочке дал мне, а позолоченный, на цепочке надел сам. Затем аккуратно сложил нашу одежду в один из мешков и сказал: - А сейчас, Саня, пойдем смотреть наш экипаж. Мы шли по улицам, и мне казалось, что на нас все смотрят, вернее - на меня. Борода же ничем не выделялся среди прохожих. На окраине города, в маленьком домике, стоявшем в переулке, нас ждали два товарища. С ними Борода тотчас же стал обсуждать маршрут нашей поездки. Маршрут составлялся с таким расчетом, чтобы деревни миновать в дневное время, а ночевать в поле или в лесу: так безопаснее. Весь маршрут, примерно двести пятьдесят - триста верст, Борода рассчитывал проделать за пять - шесть дней. Один из товарищей сказал, что нельзя делать более тридцати верст в день: "Дорога неважная, кони заморятся и подобьются". Борода возразил: "Это ничего, что кони подобьются, так даже правдоподобнее будет: мы же едем из-под Ростова, а это - вдвое дальше. Нам нужно объездить как можно больше хуторов и деревень и намозолить глаза тачанкой". С этими доводами нельзя было на согласиться. Товарищи указали пункты, где следует быть поосторожней, сообщили несколько адресов и передали Бороде какие-то документы. Кирилл внимательно просмотрел их и спрятал в карман. - Какие будут у вас пожелания или претензии, товарищ Бардин? - спросил один из чекистов. - Претензий, товарищ Капустин, нет. Спасибо за помощь. А просьба одна дообмундировать Сашу; пиджак или свитку нужно ему и обувку другую. А за остальное еще раз спасибо. Капустин очень внимательно осмотрел мой наряд и задал несколько вопросов: не трушу ли я, понимаю ли задачу и ответственность. Прощаясь с Бородой, сказал: "Рискованный вы человек, товарищ Бардин! Очень рискованный!" Мое участие в операции он явно не одобрял. Товарищи ушли, а на пороге, к моему удивлению, появился Степан - конюх, обучавший меня конному делу. - Здравия желаю, товарищ начальник! Здорово, Сашко! - Здравствуй, Букин! Где же твое хозяйство? - А здесь, во дворе, все готово! Мы вышли на большой двор и увидели тачанку с расписанной цветами спинкой, широким, обитым кожей сиденьем и откидной скамеечкой. Сзади к тачанке был приделан сундук. - Здесь, товарищ начальник, самое главное! - Букин открыл сундук, нажал что-то внутри и осторожно вынул дно, под которым было другое. Хорошо пригнанное фальшивое дно можно было обнаружить лишь в том случае, если бы кому-то вздумалось произвести обмер сундука. Борода несколько раз вставил и вынул дно. - Молодец, Букин, - похвалил он. - А где кони? - Когда Букин вывел из сарая невзрачных лошадок, Борода недовольно крякнул: - Ну и ну! Так это же не кони, а котята! Куда им по пятьдесят верст в день? Эх, Букин, Букин, хороший ты парень, а в конях до сих пор не разбираешься! Товарищ Капустин коней видел? - Видел, товарищ начальник, и даже очень хвалил. Тут уж вы сами ошиблись. Кони-сибирки, им в день хоть сто верст - и то нипочем! Борода стал внимательно осматривать лошадей. Делал он это очень старательно: лазил им в рот, дул в глаза, щупал ноги. - Ладно, сибирки, так сибирки! Лишь бы до Сибири не довели, - невесело сказал Кирилл. - Ну, что ж, Букин, теперь тащи багаж! Конюх вынес из сарая небольшой мешок и клок мочалы. В тайник, на мочалу, он аккуратно уложил шесть гранат-лимонок и пучок узких ремешков-ушивальников из сыромятной кожи. Сюда же уместились кольт Бороды, мой браунинг и запасные вожжи. Поверх крышки тайника Букин набросал тряпок, обрывки веревок, положил солдатский котелок и две деревянные ложки. - Правильно, Букин! Пригодится - водицы напиться, а случись щи, так не лаптем хлебать, - похвалил Борода. В тачанке был еще один тайник. Отвинтив железный лист на задней стенке тачанки, Борода спрятал туда плоский, завернутый в газету пакет и, поставив лист на место, затер головки винтов грязью. На мой вопросительный взгляд сказал: "Здесь самая главная наживка для Полковника!" Ближе к вечеру Букин притащил две попоны, ватную телогрейку, которую он назвал "спинжаком", и несколько пар обуви. Из них я выбрал разношенные, но целые солдатские бутсы. Позднее к нам пришел смуглый здоровяк в кожаной фуражке и матросском бушлате. Увидев его, Борода радостно закричал: - Кого я вижу? - И они долго хлопали друг друга по плечам, выкрикивая: - Жив? - Куда же мне деться? - А мы тебя уже не раз хоронили! - Вот черти! Оба очень жалели, что нет времени поговорить. Матрос принес какой-то документ и сверток с едой, который прислал Капустин. - Ну, бывай здоров, Кира! Береги себя! - Друзья обнялись и расцеловались. Напоследок матрос протянул мне руку: - Смотри, салага, не очень-то лезьте с Кирилкой на рожон! - Ладно, ладно! - ворчал Борода. - Еще один советчик-воспитатель на мою голову.
 

7

 
      Выехали мы ночью. Я угрелся в своем "спинжаке" и подремывал. За темное время мы отмахали от Екатеринослава больше тридцати верст, а нашим сибиркам было хоть бы что: они даже не взмокли. На восходе солнца мы прибыли в большое село. Хотя Борода был здесь впервые, он уверенно проехал по широкой улице и свернул в переулок. Возле большой хаты с затейливо выкрашенным фасадом и ярко-зелеными ставнями остановил тачанку, передал мне вожжи и вошел во двор. Спустя некоторое время он появился вместе с пожилым мужиком, открыл ворота и велел мне заезжать, распрягать и кормить сибирок. Вскоре нас пригласили на чай. За столом Борода разливался соловьем о привольной жизни на Дону, расспрашивал о возможностях сбора и закупки трав, шутил и быстро расположил к себе хозяев. А когда он несколько раз недоброжелательно отозвался о Советской власти, то хозяин стал словоохотливее, и глаза его, ранее настороженные, подобрели. Часа два продолжалась задушевная беседа. Потом Борода спохватился. "Надо ехать", - сказал он. Все встали. Я пошел запрягать сибирок, хозяин стал помогать мне, а Борода на ходу досказывал хозяйке, дородной бабе лет пятидесяти, что-то о способах лечения коровьих болезней. Помогая мне, хозяин несколько раз пытался узнать: - А хто ж вин такий, твий хозяин: чи ахвицер, чи що? Я делал вид, что не слышу, и не отвечал, а он не возвышал голос, боясь, что Борода услышит расспросы. Расстались хозяева с Бородой друзьями. Они ни за что не хотели брать денег за угощение, а хозяин дал адрес своего кума и побратима, проживающего в тридцати верстах по пути нашего маршрута. Когда мы съезжали со двора, хозяйка несколько раз перекрестила нас. Борода был доволен. - Первый узелок завязался, - сказал он, имея в виду полученный адрес. - Все хорошо, только уж очень вы про Советскую власть… - А что же, по-твоему, я должен был перед этим кулачьем агитацию разводить и себя раскрывать? Нет, брат, так дела не делаются. Придется, может, еще и не такое говорить…
      * * *
      Солнце стояло еще высоко, когда мы приехали в указанное село. Кум - точная копия кулака с плаката РОСТА , выслушав привет от своего побратима, принял нас как родных. Стол ломился от всевозможных закусок и самогона. Борода выпил два стаканчика, сославшись на "печеночную болезнь", и снова стал плести байки. На меня же никто не обращал внимания. После ухабистой дороги и плотного обеда мне хотелось спать, и, не дождавшись прихода "сусидей", которых пригласил хозяин, чтобы познакомить с интересным гостем, я поблагодарил хозяйку, перекрестился на образа, как научил Борода, и пошел "до коней". Свернувшись калачиком на заднем сиденье тачанки, я мгновенно уснул. Уже смеркалось, когда Борода разбудил меня. Рядом с ним стоял хозяин и несколько "сусидей". Все они опробовали явно не по одному стаканчику самогона и в один голос уговаривали нас переночевать. - А то не дай бог, если в такой поздней дороге повстречает вас лихой человек, - говорили они. Борода заинтересовался: - А что, такие водятся? - Да бывают: и от Махно, и от Маруси, - сказал хозяин. - Маруся и Махно теперь в Крыму, а тут бывают только повстанцы, авторитетно разъяснил один из "сусидей". - Откуда вы знаете? - удивился Борода, как показалось мне, вполне искренне. - Как же нам не знать? - загадочно усмехнулся дядько. - Езжайте! Пусть поможет вам божья матерь! А коли вас кто недобро встретит, скажите, что дядько Мыкола Курилех купил рябого бычка. Это напутствие очень обрадовало Кирилла Митрофановича. Он долго тряс руку Курилеху, а тот с восторгом в пьяных глазах несколько раз повторил: - Ну, и сильны же вы, добродию . Был бы из вас добрый атаман! - А скажите, дядько Мыкола, как далеко можно рассказывать о вашей покупке? - поинтересовался Бардин. Курилех неопределенно пожал плечами: - А кто его знает, где сейчас наши хлопцы. Может, за сто верст, а может, и далее. - Он посмотрел на свою руку и еще раз повторил: - Ну и сила у вас, добродию! Когда мы выехали из деревни, Кирилл Митрофанович оглянулся и сказал: - Ох, и бандюга этот Курилех: такой допрос учинил, что не всякому следователю под силу. И про Ростов, и про Врангеля, и зачем еду. Я ему насчет сбора трав, а он говорит, мол, учился в первом классе церковно-приходской школы лет тридцать назад и с тех пор сказки не слушаю. Пришлось намекнуть, что еду на связь, да на такую, что самому сатане рассказать нельзя, и, как видишь, расстались друзьями. Этот "бычок" бандитский пропуск! Считай, Саня, что нам крепко повезло. Еще пять дней кружили мы по деревням и хуторам, останавливались на ночлег в лесу или в поле, подальше от дороги. Во время ночлегов Борода намечал различные планы операции "Тачанка", назначал сигналы, по которым я должен был действовать. Планы эти несколько раз менялись и уточнялись. Некоторые варианты мы прорепетировали на безлюдных дорогах. После одной из таких репетиций Борода решил: - Все это, кроме сигналов, ни к чему. Поступать придется по обстоятельствам, как сложится обстановка. Может, придется вернуться, так и не захватив Полковника. - И сразу добавил: - Ты только себя на такое не настраивай! Возьмем! Возьмем, как миленького! По утрам на привалах Борода доставал зеркальце, бритву и мыльницу с помазком, тщательно скреб щеки и подбородок и чертыхался: жалел свою знаменитую бороду: "Эх, когда еще такую отращу!" От села к селу у нас накапливались сведения о возможном местонахождении Аркадьева. Мы узнали, что Полковник живет у одного из своих помощников, на хуторе. Где точно, "кумы" не знали, но где-то близко. В одном селе нам сказали, что вчера здесь были хлопцы Полковника. Приехали на тачанках, убили красноармейца, гостившего у матери, и поехали дальше. По рассказам "кумов". Полковник сейчас собирает своих людей. "Наверно, говорили они, - думает крепко ударить по комиссарам". На вопрос Бороды: "Где собирается банда?" - дядьки чесали в затылках и, пожимая плечами, отвечали, что про это им неизвестно. Их не оповещали и не собирали. Наверно, где-то возле Покровки. Куда бы мы ни приезжали, о чем бы ни говорили с хуторянами, Кирилл, как бы между прочим, спрашивал про Полковника, не проявляя внешне никакого интереса к ответам. Мы ездили от "кума" к "куму", и везде Борода рассказывал про Кубань и Крым, изредка поминал Миколу Курилеха как своего лучшего друга, и это вызывало к Бороде большое уважение. Везде его принимали как посланца какого-то знаменитого "батьки". Иногда "кумы" не скрывали своих предположений, а спрашивали напрямик: мол, пусть скажет добродию, кем он послан, Петлюрой или Махно? Борода не говорил ни да ни нет, а переводил разговор на урожаи мяты, шалфея и других трав. "Кумы", улыбаясь, качали головами: "Ну, як вы такой скрытный, то що з вас визьмеш!" - Кирилл Митрофанович, - взмолился я после посещения очередного "кума", неужели мы будем встречаться только с кулачьем и бандитами? Мне уж на них смотреть тошно, а вы… а вы с ними чуть не целуетесь. Разве нет в селах наших, советских людей? - Эх, Саня, Саня, - вздохнул Борода. - Хороших людей в селе тысячи, а бандитов единицы. А теперь подумай, кто мы? И мы бандиты. - Неожиданно он рассмеялся и повторил: - Бандиты, да еще какие! Сынок фабриканта и офицер, врангелевский курьер. Вот и решай, к кому заезжать в гости? Кто может дать нужные нам сведения? Кулак-мироед или незаможник-бедняк, у которого бандиты забрали последнюю курицу? Борода безусловно был прав. Мы очень часто встречали недоброжелательные, даже враждебные взгляды селян, когда расспрашивали, как проехать к тому или иному "куму". При упоминании о Полковнике они, не стесняясь, называли его палачом и бандитом, а вдогонку нам летели нелестные отзывы, вроде: "Наверно, такая же мерзость, как тот Полковник" - и пожелания "сгореть трижды, пока мы его найдем!"
      Порой мы встречали мужиков в бинтах и повязках. На расспросы они угрюмо отвечали: "Ударил конь" или: "Порезался серпом". - Это армия Полковника, - пояснял Борода. Иногда мы ехали мимо возделанных полей, их было немного. Жиденькие полоски зеленеющих посевов пшеницы и ржи мы видели только в непосредственной близости от сел. Поля зарастали сурепкой, желтым ковром покрывавшей землю до самого горизонта. Однажды, проезжая мимо такого поля, я воскликнул: "Как красиво!" Борода насупился: - Что с тебя взять? Что ты знаешь о хлебе? Что его дают по карточкам да что раньше его было сколько угодно. Эх! Саня, Саня, эта красота - слезы наши. И хочет мужик землю обрабатывать, и боится. На этой земле уже три года война идет. Как бы в подтверждение его слов, у самой дороги лежали два разбитых, поржавевших зарядных ящика, а поодаль валялся на боку орудийный лафет без колес. Тут же, из небольшого холмика, торчал крест. Кресты близ дороги встречались нередко. Возле них Борода останавливал лошадей, сходил на землю и, сняв фуражку, рассматривал надписи. - Ищу дружков-балтийцев. Бились они в этих местах с немцами и гетманцами. Эх, какие братишки сложили тут свои головы! - печально повторял он каждый раз. Кружа из села в село, проезжая в день не менее пятидесяти верст и достаточно "намозолив глаза" по району, на исходе шестого дня мы попали, как сказал Борода, "в нужный квадрат" где находился Аркадьев.