Неправое дело

Марк переписал десять строк и отхлебнул чая. В комнате было не жарко, чай согревал. Скоро он сможет установить второй радиатор, когда будет работать в библиотеке. Тем более что предложение Кельвелера не сулило никаких доходов. Ни гроша, сказал он ему. Марку нужны были деньги, и он не собирался гоняться неизвестно за кем. Конечно, Кельвелеру тяжело в одиночку выслеживать хозяев собак, тем более с больной ногой, но это его личное дело. Марка ждал помещик из Сент-Аман-ан-Пюизе, вот им-то он и займется. За три недели он много сделал и определил имена четверти арендаторов поместья. Он всегда быстро работал. Конечно, не считая перерывов. Впрочем, Кельвелер это понял. К черту Кельвелера, к черту женщин и к черту этот чай, от которого несет веником.

Это правда, возможно, где-то разгуливает убийца, убийца, которого и искать не станут. Но таких полно, и что из того? Если какой-то тип в припадке бешенства убил женщину, ему-то какое дело?

Господи, этот счетовод из Сент-Амана хорошо потрудился, вот только писал как курица лапой. Будь он Гуго, он бы взял другого работника. Его «о» и «а» было совершенно невозможно различить. Марк взял лупу. Дело Кельвелера совсем не похоже на историю с Софией Симеонидис. Он распутывал ее, потому что вынудили обстоятельства, потому что она была его соседкой, потому что она ему нравилась и потому что убийство было подлым и предумышленным. Мерзость какая, даже вспомнить противно. Конечно, в истории с костью тоже могло таиться грязное предумышленное убийство. Кельвелер такое приходило в голову, и он хотел знать наверняка.

Да, возможно, но это его работа, а не Марка. А если бы он попросил Кельвелера помочь ему переписывать счета Сент-Аманского поместья, что бы тот ответил? Послал бы его подальше и был бы прав.

Все, пропало дело, сосредоточиться невозможно. А все из-за этого типа с его собакой, решеткой, убийством и скамейкой. Если бы крестный был дома, Марк откровенно высказал бы ему, что он думает о Луи Кельвелере. Нанимаешься разбирать газеты, и тут тебя заставляют делать еще что-то. Хотя, сказать по совести, Кельвелер ничего его делать не заставлял. Он предложил ему дело и не обиделся, услышав отказ. И вообще никто ему не мешал изучать Сент-Аманские счета, никто.

Никто, кроме собаки. Ничто, кроме кости. Никто, кроме женщины, которой принадлежала эта кость. Ничто, кроме мыслей об убийстве. Ничто, кроме лица Кельвелера. Его взгляд убеждал без слов, прямой, ясный, он таил в себе грусть.

Ну что ж, все в этом мире страдают, и Марк страдал сильнее Кельвелера. Каждому свои горести, свои расследования и свои архивы.

Конечно, когда он занялся делом Симеонидис, это не повредило его работе. Можно заниматься своими и чужими расследованиями и архивами без ущерба для себя. Да, конечно, может, оно и так, только это не его работа. И точка.

Марк в бешенстве оттолкнул стул и встал. Он бросил лупу на кучу бумаг и схватил куртку. Через полчаса он входил в бункер с архивами, где, как и надеялся, застал старую Марту.

– Марта, вы знаете, где находится сто вторая скамейка?

– А вам разрешается это знать? Это ведь не мои скамейки.

– Господи! – воскликнул Марк. – Я же все-таки племянник Вандузлера, и Кельвелер доверяет мне работу. Разве этого мало?

– Да ладно, не надо кипятиться, – сказала Марта, – я пошутила.

И она громко объяснила, как найти скамейку 102. Через четверть часа Марк приближался к дереву с решеткой. Была половина седьмого, на улице уже стемнело. С другого конца площади Контрескарп он увидел сидящего на скамье Кельвелера. Тот курил, облокотившись на колени. Марк несколько минут наблюдал за ним. Движения Луи были скупы и неторопливы. Марк снова почувствовал неуверенность, он не мог понять, кто же победил в их противостоянии и можно ли вообще так рассуждать. Он отступил назад и стал наблюдать, как Кельвелер затушил сигарету, потом медленно провел руками по волосам, словно изо всех сил сжимал голову. Посидел так несколько секунд, затем уронил руки на колени и замер, уставившись в землю. Эта череда безмолвных жестов придала Марку решимости. Он подошел и сел на край скамьи, вытянув ноги. Оба несколько минут молчали. Кельвелер не поднял головы, но Марк был уверен, что он его узнал.

– Ты помнишь, что ничего на этом не заработаешь? – спросил наконец Кельвелер.

– Помню.

– У тебя, наверно, своих дел по горло?

– Это точно.

– У меня тоже.

Снова повисло молчание. Когда они говорили, изо рта вырывалось облачко пара. Черт, до чего же холодно.

– Ты помнишь, что, возможно, здесь несчастный случай или стечение обстоятельств?

– Я все помню.

– Посмотри список. У меня уже двенадцать человек. Девять мужчин, три женщины. Крупных и маленьких собак я отбрасываю. По моему разумению, пес был средних размеров.

Марк пробежал глазами список. Краткие описания, возраст, повадки. Он перечел все несколько раз.

– Я устал и хочу есть, – сказал Кельвелер. – Можешь меня заменить на несколько часов?

Марк кивнул и вернул Кельвелеру список.

– Оставь себе, он тебе вечером понадобится. У меня два пива осталось, хочешь?

Они молча выпили по бутылке.

– Видишь, мужик идет, вон там, дальше, справа? Не смотри прямо, смотри украдкой. Видишь?

– Вижу, и что?

– Это опасный тип, бывший палач, а возможно, и того хуже. Ультрареакционист. Знаешь, куда он ходит вот уже почти неделю? Черт, да не пялься ты так, уткнись в свое пиво.

Марк сделал, как было велено. Уставился на горлышко своей бутылки. У него не получалось глядеть украдкой, да еще в темноте. Честно говоря, он ничего не видел. Только слышал голос Кельвелера, шептавший над ухом:

– Он идет на третий этаж дома напротив. Там живет племянник депутата, у которого свой путь. И мне хотелось бы знать, с кем он и знает ли об этом депутат.

– Я думал, что все дело в собачьем дерьме, – прогудел Марк в бутылку.

Когда дышишь в бутылку, выходят потрясающие звуки. Будто ветер на море дует.

– Это другая история. Депутата я оставил Венсану. Он журналист и прекрасно с этим справится. Он вон там, на другой скамейке, видишь, парень спит.

– Вижу.

– Можешь поднять голову, реакционист уже наверху. Только веди себя естественно. Эти ребята смотрят в окна.

– Вон собака, – заметил Марк, – средних размеров.

– Отлично, записывай, идет сюда. 18.42, скамейка 102. Женщина за сорок, волосы темные, жесткие, средней длины, высокая, худощавая, не слишком привлекательная, хорошо одета, обеспеченная, синее, почти новое пальто, брюки. Идет от улицы Декарта. Погоди, пес решил пописать.

Марк глотнул пива, пока пес мостился у дерева. Будь немного темнее, написал бы прямо ему на ботинки. Совсем отупели эти парижские собаки. Рассеянная хозяйка покорно стояла рядом.

– Пиши, – сказал Кельвелер. – Возвращаются тем же путем. Пес средних размеров, рыжий спаниель, старый, усталый, хромой.

Кельвелер залпом прикончил пиво.

– Ну вот, – пояснил он, – так и продолжай. Я вернусь позже. Хорошо? Не замерзнешь? Можешь заходить в кафе, от стойки видно, кто проходит. Только не вертись на лавочке как чумовой, сиди спокойно, будто пришел пива выпить или ждешь женщину, а она все не идет.

– Я знаю.

– Через два дня у нас будет список завсегдатаев. Потом начнем слежку, чтобы узнать, кто они и где живут.

– Ясно. Что это у тебя в руке?

– Это моя жаба. Надо ее освежить слегка.

Марк стиснул зубы. Ну конечно, этот тип чокнутый. А теперь и он влип.

– Не любишь жаб, да? Он безобидный, мы с ним болтаем, вот и все. Бюфо – его так зовут, – слушай меня внимательно: парня, с которым я разговариваю, зовут Марк. Он родня Вандузлера. А родня Вандузлера – наша родня. Он будет следить за собаками вместо нас, пока мы поужинаем. Усек?

Кельвелер поглядел на Марка:

– Приходится все ему объяснять. Жутко бестолковый.

Луи улыбнулся и сунул Бюфо в карман.

– Нечего так смотреть. Жабы очень полезны. Чтобы до них дошло, приходится все очень упрощать, иногда это нервы успокаивает.

Кельвелер улыбнулся еще шире. У него была особенная улыбка, заразительная. Марк улыбнулся в ответ. Подумаешь, жаба. За кого тебя люди примут, если будешь бояться жаб? Да, Марк ужасно боялся дотронуться до жабы, но еще сильнее он боялся прослыть дураком.

– Можно мне взамен узнать кое-что? – сказал Марк.

– Спрашивай.

– Почему Марта зовет тебя Людвиг?

Кельвелер снова достал жабу.

– Бюфо, – обратился он к ней, – а родственник Вандузлера, оказывается, больший зануда, чем я думал. Что скажешь?

– Можешь не отвечать, – промямлил Марк.

– Ты такой же, как твой дядя, притворяешься безразличным, а сам хочешь все знать. А меня убеждали, что тебе хватает Средневековья.

– Не совсем и не всегда.

– Я и сам удивлялся. Людвиг – это мое имя. Луи или Людвиг, так или сяк, на твой выбор. Так всегда было.

Марк поглядел на Кельвелера. Тот гладил Бюфо по голове. Жаба – мерзкая тварь. И большая к тому же.

– Что тебя еще беспокоит, Марк? Мой возраст? Подсчитываешь?

– Естественно.

– Не гадай, мне пятьдесят.

Кельвелер встал.

– Ну что? – спросил он. – Подсчитал?

– Ага.

– Родился в марте сорок пятого, как раз перед концом войны.

Марк повертел в руках пивную бутылку, глядя себе под ноги.

– А твоя мать кто? Француженка? – равнодушно спросил он.

И в то же мгновение подумал: хватит, оставь его в покое, какое тебе дело?

– Да, я всегда жил здесь.

Марк кивнул. Он все вертел и вертел бутылку в руках, не отрывая глаз от асфальта.

– Ты эльзасец? Твой отец из Эльзаса?

– Марк, – вздохнул Кельвелер, – не будь дураком. Меня называют Немцем. Довольно с тебя? Соберись, вон собака идет.

Кельвелер ушел, а Марк взял список и карандаш. «Пес средних размеров, породу не знаю, я в этом не разбираюсь, и вообще собаки меня бесят, черный, с белыми пятнами, полукровка. Мужчина за шестьдесят, невзрачный, с большими ушами, отупевший от работы, на вид придурок, хотя нет, не совсем. Пришел с улицы Бленвиль, без галстука, шаркает, коричневое пальто, черный шарф, пес делает свое дело в трех метрах от решетки, теперь понятно, что сучка, уходят в другую сторону, нет, заходят в кафе, подожду, пока выйдут, посмотрю, что он пьет, и тоже зайду выпить».

Марк сел у стойки. Хозяин средней собаки пил «рикар». Он вел беседу о том о сем, ничего особенного, но Марк все записывал. Если уж занимаешься всякой ерундой, то делай свое дело хорошо. Кельвелер будет доволен, он запишет каждую мелочь. «Немец»… родился в 1945-м, мать француженка, отец немец. Он хотел знать, вот и узнал. Не все, конечно, но он не станет приставать к Луи, чтобы узнать продолжение, узнать, не был ли его отец нацистом, спросить, был ли его отец убит или уехал в Германию, была ли его мать после освобождения обрита за связь с врагом, – он не задаст больше вопросов. Волосы отросли, мальчик вырос, Марк не станет спрашивать, почему его мать вышла замуж за солдата вермахта. Он больше не задаст вопросов. Мальчик вырос и носит фамилию солдата. И с тех пор выслеживает преступников. Марк водил карандашом по руке, было щекотно. Чего он к нему прицепился? Его наверняка донимали этими вопросами все кому не лень, и Марк повел себя не лучше других. Главное, не проболтаться Люсьену. Люсьен копается только в Первой мировой, но все-таки.

Теперь он знал, но не знал, зачем ему это. Что ж, в пятьдесят лет все уже в прошлом, все кончилось. Для Кельвелера, конечно, никогда ничего не кончится. Это кое-что объясняет – его работу, слежку, вечную беготню и, возможно, его искусство.

Марк снова занял пост на скамейке. Странно, дядя никогда не рассказывал ему об этом. Его дядя любил болтать о мелочах, но о важном умалчивал. Он не говорил, что Кельвелера называют Немцем, он говорил, что тот – человек без роду без племени.

Марк взял описание собак и тщательно зачеркнул слово «полукровка». Так будет лучше. Стоит зазеваться, и сразу напишешь какую-нибудь гадость.

Кельвелер появился на площади около половины двенадцатого. Марк выпил четыре бутылки пива и записал четырех собак среднего размера. Он увидел, как Кельвелер сначала потряс задремавшего журналиста Венсана, приставленного к ультрареакционисту. Конечно, более почетно выслеживать палача, чем собачье дерьмо. Итак, Кельвелер начал с Венсана, а он на сто второй скамейке хоть подыхай от холода.

Марк долго смотрел, как они разговаривают. Он был уязвлен. Не сильно, просто легкая обида, перешедшая в глухое, вполне объяснимое раздражение. Кельвелер явился собрать дань со своих скамеек, получить оброк, как феодал, объезжающий свои земли и крепостных. За кого себя принимает этот тип? За Гуго из Сент-Аман-де-Пюизе? Его темное и драматичное происхождение породило в нем манию величия, вот в чем все дело, и Марк, который выходил из себя при одном лишь намеке на рабство, какую бы форму оно ни принимало и откуда бы ни исходило, не собирался терпеть эксплуатацию в рядах подчиненных Кельвелера. Еще чего не хватало. Армия верных вассалов – это не для него. Пусть этот сын Второй мировой выпутывается как знает.

Кельвелер наконец отпустил полусонного Венсана, который побрел по улицам, а сам направился к скамейке 102. Марк, не забывший, что выпил четыре бутылки пива и что нужно сделать на это скидку, почувствовал, как легкий гнев его утихает, превращаясь в незаметное ночное недовольство, а оно в свою очередь уступает место равнодушию. Кельвелер уселся рядом и улыбнулся своей странной, неуместной и заразительной улыбкой.

– Ты сегодня много выпил, – сказал он. – Так всегда бывает зимой, когда приходится мерзнуть на лавочке.

Какое ему дело? Кельвелер развлекался со своей жабой и даже не подозревал, думал Марк, что он хочет свалить и бросить это никчемное скамеечное расследование, искусство, не искусство, плевать.

– Ты не подержишь Бюфо? Я достану сигареты.

– Нет. Меня от этой жабы тошнит.

– Не обращай внимания, – сказал Кельвелер Бюфо. – Это он просто так, не подумав. Не обижайся. Посиди спокойно на лавочке, пока я найду сигареты. Ну что? Были другие собаки?

– Всего четыре. Тут все записано. Четыре пса, четыре пива.

– А теперь хочешь слинять?

Кельвелер достал сигарету и протянул пачку Марку:

– Тебе не по себе? Чувствуешь себя подчиненным, а подчиняться не любишь? Я тоже. Но я тебе ничего не приказывал, разве не так?

– Так.

– Ты пришел сам, Вандузлер-младший, и сам можешь уйти. Покажи свой список.

Марк наблюдал, как Луи, который снова стал серьезен, читает записи. Он сидел к нему в профиль, нос с горбинкой, сжатые губы, черные пряди упали на лоб. Глядя на Кельвелера в профиль, легко разозлиться. Анфас гораздо сложнее.

– Завтра приходить бесполезно, – сказал Кельвелер. – По воскресеньям люди меняют свои привычки, выгуливают собак как попало, и хуже того, могут явиться жители других кварталов. Так мы запутаемся в собаках. Продолжим в понедельник после обеда, если ты не против, а слежку начнем во вторник. Придешь в понедельник разбирать газеты?

– Наш уговор в силе.

– Обращай внимание на разные несчастные случаи и убийства, помимо прочего.

Они попрощались и разошлись. Марк шагал медленно, слегка утомленный пивом и противоречивыми чувствами, обуревавшими душу.

Это продолжалось до следующей субботы. От лавочки к пиву, от собаки к слежке, от вырезания статей к расшифровке Сент-Аманских счетов, Марк уже не задумывался над тем, есть ли смысл в том, чем он занят. Он оказался вовлеченным в дело о решетке под деревом и не знал, как из него выпутаться. Собачья история заинтересовала его, и он тоже хотел в ней разобраться. Он научился терпеть непроницаемый профиль Кельвелера, а когда уже не мог, старался смотреть на него в фас.

Со вторника по четверг ему помогал Матиас, который мог проявить свой талант босоногого охотника-собирателя в современной слежке. Люсьен был чересчур шумным для этой работы. Он любил громогласно обсуждать все на свете, а главное, Марк боялся знакомить его с франко-германцем, рожденным в трагической неразберихе Второй мировой войны. Люсьен, как полоумный, немедленно начал бы историческое расследование, раскопал бы прошлое отца Кельвелера до Первой мировой, и вышел бы настоящий кошмар.

В четверг вечером Марк спросил Матиаса, что он думает о Кельвелере, потому что по-прежнему не доверял ему, а отзывов дяди ему было недостаточно. У дяди было особое суждение о негодяях, населявших землю, и их можно было встретить среди его лучших друзей. Марк знал, что дядя помог одному убийце бежать, именно за это его и выгнали из полиции. Но Матиас трижды кивнул, и Марк, уважавший молчаливое одобрение друга, успокоился. Как говорил Вандузлер-старший, святой Матфей редко в ком-нибудь ошибался.

X

В субботу утром Марк сидел за работой в бункере Кельвелера. Как обычно, он вырезал и раскладывал статьи, не встречая ничего особенного в повседневных событиях, кроме обычных несчастных случаев, о ноге не было ни слова. Он собирал архив, ему ведь за это платили, но, по совести говоря, делу со скамейки 102 пора бы завершиться, пусть даже ничем. Он привык к тому, что Марта сидит у него за спиной. Иногда она уходила, иногда оставалась дома, тихонько читала или разгадывала кроссворды. В одиннадцать они пили кофе, и Марта пользовалась минуткой, чтобы нарушить молчание и вволю поболтать. Похоже, когда-то она тоже собирала сведения для Людвига. Но теперь путала лавочки, например 102 и 107, и уже не могла быть хорошей помощницей, отчего порой на нее находила тень грусти.

– Людвиг идет, – объявила Марта.

– Откуда ты знаешь?

– Узнаю его шаги во дворе, он ногу приволакивает. Десять минут двенадцатого, чего это он в такой час. Все из-за этой собаки, она ему спокойно жить не дает. Конца этому не видно, надоело уже.

– Мы составили полный отчет. Двадцать три владельца собак, все мирные граждане, никаких зацепок. Он всегда начинает дело с таких мелочей? С первого встречного мусора?

– Всегда, – сказала Марта, – идет по следу. Но он этим одержим, потому так и знаменит в своих кругах. Отыскивать мерзость – это у Людвига в крови, это его судьба, его крест.

– А может ему что-нибудь помешать доставать других?

– Ну конечно. Сон, женщины и война. Много всего, если подумать. Если ему охота поспать или побездельничать, от него никакого толку, ему на все плевать. С женщинами то же самое. Если любовь не складывается, он топчется на месте и плюет на все. Я еще поражаюсь, что он так работает, потому что сейчас у него на личном фронте тоже не очень.

– Понятно, – удовлетворенно ответил Марк. – Ну а война?

– Война – вообще другое дело. Там много всего. Стоит ему над этим задуматься, и он не ест, не спит, не работает и забывает про женщин. Зря только голову ломает.

Марта покачала головой, помешивая кофе. Теперь она Марку нравилась. Она постоянно одергивала его, как своего малыша, хотя ему уже исполнилось тридцать шесть, или как будто она его вырастила. Она говорила: «Такую старую шлюху, как я, не проведешь, я мужчин насквозь вижу». Она постоянно это твердила. Марк показал ей Матиаса, и она сказала, что он хороший парень, диковатый, но хороший, и что в мужчинах она толк знает.

– Ты ошиблась, – сказал Марк, снова садясь за работу. – Это был не Луи.

– Помолчи, ты ничего не понимаешь. Просто он болтает внизу с маляром.

– Я знаю, почему ты зовешь его Людвиг. Я у него спросил.

– Ну что ж, поздравляю.

Марта с неодобрением подула на кофе.

– Можешь не беспокоиться, он их отыщет, так и знай, – проворчала она, шумно листая газету.

Марк ничего не ответил, Марта не любила этих разговоров. А он просто хотел сказать, что знает, и все.

Вошел Кельвелер и знаком попросил Марка отвлечься от работы. Он пододвинул табурет и сел напротив.

– Ланкето, районный инспектор, сегодня утром сообщил последние новости по кварталу и остальным девятнадцати округам Парижа. В столице никаких происшествий, Марк. В пригороде тоже, он проверил. Никто не пропадал, никаких покойников не обнаружено, никто не заявлял о пропаже людей, ничего. Прошло уже десять дней с тех пор, как пес оставил у ограды улику. Стало быть…

Луи умолк, пощупал еще теплый кофейник и налил себе чашку кофе.

– Стало быть, собака принесла это откуда-то еще, издалека. Где-то есть тело, из которого взялась наша кость, и я хочу узнать где, в каком бы состоянии это тело ни находилось, живое оно или мертвое, несчастный случай это или убийство.

Ну да, подумал Марк, можно обшарить всю провинцию, и почему бы не всю планету, раз уж на то пошло, и если так будет продолжаться, счетам месье де Пюизе грозит забвение. Кельвелер дойдет до конца, теперь Марк лучше понимал, почему он взвалил на себя это расследование, но ему самому следует выйти из игры.

– Марк, – сказал Кельвелер, – среди двадцати трех наших псов должен быть по крайней мере один, который выезжал из Парижа. Глянь в свои записи. Кто уезжал на неделе, в среду или четверг. Ты не заметил, кто из мужчин или женщин уезжал?

Марк порылся в папке. Одни только мирные, вполне мирные граждане. Записи принадлежали Кельвелеру, ему и Матиасу. Он еще не навел в них порядок.

– Смотри внимательно, не торопись.

– А сам посмотреть не хочешь?

– Я хочу спать. Встал сегодня ни свет ни заря, в десять, чтобы встретиться с Ланкето. Когда я сонный, от меня мало толку.

– Пей кофе, – посоветовала Марта.

– Вот этот, – сказал Марк, – его охотник-собиратель записывал.

– Охотник-собиратель?

– Матиас, – уточнил Марк, – ты мне разрешил.

– Ясно, – сказал Луи. – И кого добыл твой охотник?

– Обычно добывает зубров, а на этот раз попался человек.

Марк снова просмотрел запись.

– Этот человек раз в неделю, по пятницам, преподает в Высшей школе инженеров. Приезжает в четверг вечером и уезжает рано утром в субботу. А если Матиас говорит «рано», то это действительно рано.

– Куда он едет? – спросил Кельвелер.

– В забытый богом уголок Бретани, в Пор-Николя, рядом с Кемпером. Он там живет.

Кельвелер слегка поморщился, протянул руку и взял запись Матиаса. Несколько раз он очень внимательно ее прочел.

– Немца из себя строит, – шепнула Марта на ухо Марку. – Дело пахнет жареным.

– Марта, – сказал Луи, не поднимая головы, – ты никогда не научишься говорить шепотом.

Он встал и вытащил из каталожного шкафа деревянный ящик с буквами «О – П».

– У тебя есть карточка на Пор-Николя? – спросил Марк.

– Да. Скажи, как твой охотник-собиратель все это вызнал? Он специалист?

Марк пожал плечами:

– Матиас – это особый случай. Он почти всегда молчит. А потом скажет «говори», и люди говорят. Я видел его за работой, он свое дело знает. Никаких фокусов, я проверил.

– Ну надо же! – поразилась Марта.

– Во всяком случае, метод работает. Только наоборот у него, к сожалению, не получается. Если он говорит Люсьену «заткнись», ничего не выходит. Думаю, он разговорился с хозяином, пока пес был занят своим собачьим делом.

– Других переездов не замечено?

– Было. Еще один проводит два дня в неделю в Руане. Похоже, живет на две семьи.

– И что?

– А то, – сказал Марк, – что если мы возьмем «Западную Францию» и «Курьер Эр» за последние две недели, то что мы увидим?

Людвиг улыбнулся и подлил себе кофе, предоставив слово Марку.

– Итак, что мы увидим? – повторил Марк.

Он раскрыл папки и пробежал глазами новости Южного Финистера и Верхней Нормандии.

– В департаменте Эр водитель грузовика врезался ночью в стену, одиннадцать дней назад, в среду, в крови обнаружено много алкоголя. А в Финистере одна пожилая дама разбилась на скалистом берегу, в четверг либо в пятницу утром. Как ты догадываешься, о пальце на ноге ни слова.

– Дай посмотреть.

Марк передал ему статьи и, довольный, скрестил ноги на столе. Он весело подмигнул Марте. С собаками покончено, займемся другими делами. Бесконечные разговоры о собачьем дерьме тоску наводят, в жизни есть и другие вещи.

Луи положил вырезки на место, затем помыл кофейные чашки в маленькой раковине. Потом вытер их чистой тряпкой и поставил на полку меж двух папок. Марта убрала банку с кофе, взяла книжку и села на кровать. Луи присел рядом с ней.

– Ну вот, – сказал он.

– Если надо, я могу присмотреть за Бюфо.

– Нет, я его возьму с собой. Спасибо тебе.

Марк резко подобрал ноги и поставил их на пол. Что там Луи сказал? Он возьмет с собой жабу? Он не стал оборачиваться, ему послышалось, он ничего не понял.

– Он уже был на море? – спросила Марта. – Некоторые жабы морского воздуха не любят.

– Бюфо везде хорошо, за него не тревожься. А почему ты решила, что это Финистер?

– В Эре набравшийся водитель, только и всего. А вот старуха в скалах – тут есть над чем подумать, и потом, это женщина. Что у тебя с носом?

– Ударился, когда вставал утром, не увидел дверь, рано было.

– Хорошо, что у тебя нос есть, глаза целее будут.

Господи ты боже мой! Да сколько же это будет продолжаться? Марк молча сжался, ссутулился и уперся руками в колени, как человек, который хочет, чтобы о нем забыли. Кельвелер собирается ехать в Бретань? Что еще за бред! А Марта ведет себя так, будто это в порядке вещей. Значит, он всю жизнь только этим и занимался? Ездил на разведку? Наугад? Из-за какого-то дерьма собачьего?

Марк взглянул на часы. Почти двенадцать, конец работе, он мог уйти как ни в чем не бывало, пока Кельвелер не завербовал его бегуном в свою погоню за призраком. С подобным субъектом, одержимым бесполезными поисками с тех пор, как Вторая мировая война произвела его на свет, а правосудие оставило без работы, можно обегать всю Францию, гоняясь за тенью. Что же касается утраченных иллюзий, у Марка и своих было достаточно, и чужие ему не нужны.

Луи рассматривал свой нос в карманном зеркальце, которое ему одолжила Марта. Вот и прекрасно. Марк потихоньку закрыл папки, застегнул куртку и попрощался со всеми. Кельвелер улыбнулся в ответ, и Марк ушел. На улице он решил, что лучше поработать где-нибудь в другом месте, не в лачуге. Ему нужно было время, чтобы придумать предлог для отказа раньше, чем придет Кельвелер и уговорит его побегать по задворкам Бретани. За последнюю неделю Марк довольно набегался, так что умнее всего было слинять и подумать, как половчее избавиться от этого типа. Поэтому он быстренько заскочил к себе и взял все необходимое, чтобы до самого вечера просидеть в бистро за работой. Он набил старый ранец счетами Сент-Амана и стал торопливо спускаться по лестнице, пока его дядя поднимался ему навстречу.

– Привет, – сказал Вандузлер-старший. – Несешься, как будто у тебя легавые на хвосте.

Неужели так заметно? Потом потренируемся, чтобы не нервничать, а если не выйдет, что вполне может статься, – нервничать так, чтобы не было видно.

– Пойду поработаю тут неподалеку. Если твой Кельвелер заявится, ты не знаешь, где я.

– А что так?

– Этот тип ненормальный. Я ничего против не имею, у него на то свои причины, но я в эти игры не играю. У каждого свое дело и своя дорога, я не собираюсь искать ветра в поле где-то у черта на рогах.

– Ты меня поражаешь, – только и ответил Вандузлер, взобравшись к себе на чердак.

Марк нашел уютное кафе довольно далеко от дома и погрузился в переменчивый XIII век.

Кельвелер молча постукивал по карточке, которую вынул из каталога.

– Вот незадача, – сказал он Марте. – Я знаю слишком много народу, много езжу и со многими встречаюсь. Эта страна чересчур мала, честное слово.

– У тебя знакомые в Бретани? Скажи кто.

– Попробуй угадай.

– А сколько букв?

– Шесть.

– Мужчина, женщина?

– Женщина.

– Ага. У вас любовь была или так, слегка, или совсем ничего?

– Была любовь.

– Ну, тогда это легко. Вторая? Нет, та в Канаде. Третья? Полина?

– Угадала. Забавно, правда?

– Да уж… Смотря что ты собираешься делать.

Луи провел карточкой по щеке.

– Ты же не собираешься ей мстить, Людвиг? Человек может делать что хочет. Мне эта малышка нравилась, правда, она деньги любила, потому тебе и не повезло. Ты же знаешь, в женщинах я разбираюсь. Откуда тебе известно, что она там? Я думала, о ней давно ни слуху ни духу.

– Года четыре назад, – сказал Луи, доставая другую карточку, – она объявилась, чтобы рассказать про одного скользкого типа из своей деревни. Прислала вырезку из газеты и свои комментарии. Ничего личного, ни «целую», ни «будь здоров». Просто информация, потому что сочла того мужика достаточно подозрительным, чтобы занести в мою картотеку. Даже «целую» не написала, ничего. Я ответил ей в том же духе, чтобы дать знать, что письмо дошло, и занес того типа в архив.

– У Полины всегда были ценные сведения. И что это за мужик?

– Рене Бланше, – сказал Луи, доставая очередную карточку, – я его не знаю.

Несколько секунд он молча читал.

– Ну что там? – полюбопытствовала Марта.

– Старый мерзавец, можешь быть уверена. Полина знает, кто мне интересен.

– И за эти четыре года, что у тебя ее адрес, ты ни разу не думал туда съездить?

– Думал, Марта, раз двадцать. Съездить, изучить этого Бланше и попытаться по ходу дела вернуть Полину. Я воображал ее очень одинокой в большом доме на берегу, где по крыше стучит дождь.

– Только не обижайся, но это вряд ли, я-то в женщинах разбираюсь. А почему же ты в конце концов не попытал счастья?