Николас Линнер (№5) - Плавучий город

А я именно за это уважал Оками. Далеко не каждый сумеет стать диктатором, а вот Микио стал им и ограничил даже твою власть.

— Фу! — возмущенно фыркнул Тёса. — Через своих шпионов ты прекрасно знаешь, что я не только сохранил при Микио свою власть, но и приказал с ним покончить.

На красивом лице Усибы появилось жесткое выражение.

— Прекрати дурачить меня, это плохо кончится. Клянусь, я ничего не знал о заговоре.

Тёса безудержно расхохотался:

— Конечно, в том, что у тебя язва, повинны американцы. Ведь ты же кишки надорвал, пытаясь понять их юмор, да так и не сумел. Ты вообще юмора не понимаешь.

— А ты, — Усиба сердито посмотрел на Акиру, — слишком многому у них научился...

— Даже если это так, то я ничего не потерял и хочу, чтобы ты перестал беспокоиться по этому поводу. Вредно для твоего желудка.

— Как и этот чай.

Усиба оттолкнул от себя чашку, поднялся и быстро прошел в ванную, оставив Тёсу наедине со своими мыслями. Тот думал о том, что американцы действительно допекут Наохиро и он серьезно заболеет. Это будет очень печально, потому что он, Акира, утратит свое существенное преимущество перед другими оябунами, лишившись доступа в министерства Японии. Да, скорее всего, так оно и случится, потому что день ото дня здоровье Наохиро ухудшается. Уже несколько месяцев назад ему следовало бы лечь в госпиталь и пройти курс интенсивной терапии, однако дайдзин упорно не хотел этого делать, потому что был истинным самураем-чиновником. Работа в МВТП означала для него всё. Наохиро боялся, что после пребывания в госпитале ему вообще предложат отдохнуть и тогда — конец. Без работы он просто умрет. Врачи знали об этом и ни на чем не настаивали.

Тёса с глубоким уважением относился к Усибе, даже по-своему любил его. Однако он руководствовался в жизни прежде всего практическими соображениями. В мире жестокости и вероломства, в котором он обитал, оставалось, увы, слишком мало места для сострадания и сантиментов.

Молчаливый, с побледневшим лицом, Усиба вернулся на кухню, закурил новую сигарету и некоторое время стоял молча.

Тёса, понимая, что обидел гостя, теперь искал возможность исправить положение. Он подошел к холодильнику, достал оттуда пакет молока и наполнил чашку Усибы.

— Не унывай, друг. По крайней мере, теперь тебе не нужно беспокоиться о Томоо Кодзо.

Наохиро, казалось, еще больше разозлился:

— Томоо — сумасшедший оябун! Пытался уничтожить Николаса Линнера, а кончил тем, что был убит своей же жертвой!

— В этом есть и положительная сторона: без Кодзо тайный совет стал лучше работать.

Присаживаясь, Усиба пожал плечами.

— Может быть, это и правильно, что вы с Тецуо Акинагой согласились, чтобы Тати Сидаре стал оябуном клана Ямаути. У вас двоих появится больше возможностей для контроля, чем тогда, когда оябуном Ямаути был Кодзо. Но тебе надо позаботиться о том, чтобы Линнер никогда не узнал, что по пятам за его женой, когда с ней произошел этот несчастный случай, шел именно человек Кодзо. Ты знаешь, что он вообще ненавидит якудзу и, уверен, будет преследовать всех нас, а не только представителей Ямаути. Полицию мы еще сможем держать под контролем через купленных нами людей, но Линнер — единственный человек, который может уничтожить всех нас.

Тёса нахмурился и махнул рукой:

— Николас никогда не узнает, что тогда произошло.

Уж мы об этом позаботимся. Шофер грузовика дал свои показания в полиции, в них нет ни единого слова о белой «топоте». Даже Тандзан Нанги не подозревает о том, что Кодзо следил за женой Линнера. Ему и в голову это не приходит. Да и зачем было Томоо следить за этой женщиной, что ему это давало?

— Очень многое. Как только Кодзо прознал про связи между Оками и Линнером, он установил за женой Николаса слежку в надежде выйти на ее мужа.

— А кто был тот человек, с которым она провела ночь в токийском отеле и собиралась встретиться еще раз?

— Он был ее любовником, занимался рекламой. Перед нами они были ничем не виноваты.

— Да, но тогда нам это не было известно. Кодзо знал лишь о том, что человек этот был американцем и, прибыв в Японию, сразу же прямиком отправился к Тандзану Нанги. У Кодзо, который уже настороженно относился к нашим американским партнерам в Годайсю, возникли подозрения.

— Ты хочешь сказать, что он был параноиком, — с презрением произнес Усиба.

— Многие считали, что он сумасшедший. Не знаю, так ли это, но излишняя подозрительность всегда свидетельствует о психической болезни. — Тёса на секунду задумался. — Так или иначе, Кодзо стал следить за женой Линнера. Она, должно быть, заметила, что ее преследует белая «тойота», запаниковала и врезалась в грузовик.

— Стало быть, она погибла случайно?

— Не совсем. Если вдуматься, в ее смерти виноват Николас. Жизнь, которую он избрал, — вот что ее убило. Его жена стала всего бояться, постоянно оглядывалась, шарахаясь от собственной тени.

Дайдзин рассмеялся неприятным смехом:

— Ты представил в любопытном свете это скверное дельце!

— Меня беспокоит Николас Линнер. Он очень опасен и опытен. Все оябуны боятся его.

— Но только не ты, а? — насмешливо произнес Усиба.

— Я больше других, — Тёса подлил себе еще чаю, стараясь не обращать внимания на чашку Усибы, наполненную молоком, — но в отличие от большинства я обеими ногами стою на земле и уважаю ненависть, которую Линнер питает к якудзе.

— Не позволяй себе руководствоваться чувством личной мести в ситуации, которая и без того является достаточно сложной.

— Ты так думаешь? — Акира внимательно посмотрел на гостя. — У меня есть очень веские причины для того, чтобы разыскивать Линнера. Дело в том, что Оками прознал о заговоре, который я затеял с целью его устранения, и отреагировал на это весьма неожиданным способом: обратился за помощью к Николасу Линнеру.

Усиба покачал головой:

— Да нет, ты ошибаешься! Николас презирает всех из якудзы и никому из них не станет помогать.

— Однако в глубине души Николас — истинный японец, каким был и его отец, полковник Линнер. Эта семья многим обязана Оками, и Николас выполнит свой долг — защитит Микио. Я уверен, что кайсё жив и Николас придет ему на помощь, поэтому его следует уничтожить.

— Я запрещаю тебе трогать Линнера!

— Ты? Запрещаешь мне? — Акира насмешливо посмотрел на Наохиро.

— Прислушайся к голосу разума. Кодзо пытался убрать Линнера — и что из этого вышло? Томоо мертв. И не думай, что ты умнее Кодзо и тебе удастся перехитрить Линнера.

— Да, он — крепкий орешек, но всего лишь человек, а не Бог. И как всякий человек — уязвим...

— Ты подвергнешь опасности Годайсю, все наше дело только для того, чтобы показать свою силу и ловкость. У тебя просто больное самолюбие. Лечи его в постели, доказывай женщинам, что превосходишь других.

Усиба потушил сигарету и подошел к окну. Ему не хотелось думать о Николасе Линнере и о том, что замышляет против него Тёса. Он стал разглядывать город и еще раз убедился, как изменилась Япония благодаря и его политике тоже. Превратилась в высокоразвитую, могущественную страну. И все же Наохиро подумал: «Все происходит слишком быстро. Япония, будто ребенок, который научился бегать прежде, чем смог ходить, и теперь спотыкается, делая неестественные усилия, чтобы перегнать Запад». Затем он повернулся к оябуну.

— Линнер не похож на других людей.

— А, ерунда! Знаю я, почему он так сильно ненавидит якудзу. Это и станет его ахиллесовой пятой.

Но Усиба уже опять думал о другом: «Беда в том, что после всех этих скандалов, связанных со взятками и незаконными платежами корпораций чиновничьему аппарату, человек с улицы, обыватель, считает, что мы вполне заслуживаем все то, что сами на себя навлекли, — и он прав в этом своем мнении». Хотя ладно, наплевать. Что ему-то, собственно говоря, беспокоиться? У него есть Годайсю, и какие бы потрясения и бедствия ни угрожали Японии в будущем, они не затронут Годайсю. Люди, заключившие соглашение с Годайсю, которая была организацией глобального масштаба, привлекали активы со всех уголков земли и были застрахованы от любых, даже кратковременных неудач, тем более от вмешательства какого-то там Николаса Линнера. Если Тёса сказал, что у него есть способ нейтрализовать этого человека, пусть делает, что хочет, мешать он ему не будет.

Тёса предложил другу еще молока, но Усиба отказался. Какой в молоке толк? Все думали, что у него язва желудка, только он сам знал, что болен раком. Он просто морочил голову своим соратникам. Узнай они, что у дайдзина рак, быстро бы избавились от него и лишили работы.

— Одно я знаю наверняка, — проговорил Тёса, — теперь, когда ушел Оками, у Годайсю появились большие возможности для достижения своих целей.

— Да, это правда, — ответил Усиба и начал размышлять вслух. — Но почему-то Оками потерял веру в организацию, которую сам же создал. Почему? Я задаю себе этот вопрос снова и снова. Он всегда был патриотом, понимал, что нужно остановить и заблокировать моральное разложение, которое подтачивало нацию с тех самых пор, как американцы принудили нас принять конституцию, написанную для нас.

— Ну почему тебя это волнует? Оками — это история, он уже в прошлом. Теперь не имеет значения, что он там думал. Надо смотреть в будущее. Это наша карма, друг мой, мы уже близки к победе, я чувствую ее приближение всем своим существом.

— Хотел бы я в это верить так же, как ты, — пожал плечами Усиба, — но у нас есть еще множество проблем, которые надо решить. Нашему будущему угрожает то, что американцы лидируют в области телекоммуникаций и производства оптических приборов из стекловолокна. В двадцать первом веке главную роль будут играть те компании, которые смогут передавать информацию быстрее и с большей эффективностью, чем сейчас.

— Вот и еще одна причина опасаться Линнера, — перебил Акира. — Его компания «Сато-Томкин Индастриз» имеет множество патентов на право владения технологиями в области телекоммуникаций, а мы об этом можем только мечтать. Сейчас «Сато-Томкин» работает в континентальном Китае, в Индии и Малайзии, занимается там укладкой стекловолоконного кабеля. В один прекрасный день эти страны превратятся в наших соперников.

— Я еще раз предупреждаю тебя: Линнер — ниндзя и он чрезвычайно умен, — предостерег приятеля Усиба. — Я пробовал было пригрозить ему, но это не возымело действия. Я думаю, он не боится не только нас, но и тех, кто куда более силен.

— Предоставь этого человека мне...

— Нет, мой долг защищать интересы Годайсю. Преследовать Николаса Линнера — значит, рисковать всей организацией. Нельзя вовлекать его в наши дела...

— Он защитник Оками, — возразил Тёса. — Он уже вовлечен.

* * *

Они сидели в автобусе, ехавшем в никуда. Или так, по крайней мере, казалось Николасу, сидевшему рядом с Бэй. Старый драндулет, который лет двадцать назад, должно быть, смахивал на автобус, подскакивал на дороге, изборожденной рытвинами. Внутри автобуса воняло животными и мочой; при каждом толчке около дюжины запертых в клетки цыплят начинали громко пищать, что заставляло желтую птичку прыгать от страха. Птичка эта сидела в крошечной бамбуковой клетке, свисавшей с потолка автобуса рядом с головой шофера. Николас слышал, что Вьетнам был единственной страной, где люди брали птиц на прогулку, а на обед ели собак. Синдо предупреждал его, чтобы он никогда не спрашивал, что за мясо ему подают.

Возможно, что этот четырехколесный катафалк использовался в качестве грузовика для перевозки всех этих цыплят на рынок, поскольку кроме них других пассажиров, принадлежавших к роду человеческому, в автобусе не было и никто не сел в него на всем пути. Каким образом Бэй узнала про это транспортное средство, Николасу было совершенно непонятно, но тем не менее автобус ожидал их в трех кварталах от того места, где девушка привязала лодку. Двадцатью минутами позже они уже были за пределами Сайгона, продвигаясь куда-то в юго-западном направлении. Бэй сказала, что их путь лежит в Железный Треугольник.

Под этим названием, как он догадался, Бэй подразумевала Ку Чи. Тридцать лет назад этот район приобрел дурную славу из-за того, что там была целая сеть многоярусных подземных тоннелей, которые тянулись на многие мили. Эти подземные тоннели давали возможность партизанам-вьетконговцам держать под контролем всю территорию, расположенную в радиусе шестидесяти пяти миль от Сайгона. Вьетнамцы начали строить тоннели еще в сороковых годах, во время войны с французами. В спрессованном красноземе, покрывавшем территорию района, было очень легко и удобно рыть эти тоннели. Многие десятилетия сеть тоннелей расширялась и обновлялась, пока не достигла границы с Камбоджей.

— Бэй, ответь мне, пожалуйста, — спросил Николас, когда они уселись поудобнее. — Что за отношения были у тебя с Винсентом Тинем?

Бэй смотрела в окно. Ее волосы, связанные в длинный, толстый «конский хвост», падали на плечи. Она казалась сильной женщиной, способной любому дать отпор, и неудивительно, что легко сошла за мужчину. Ее женственное лицо без всякой косметики вполне могло принадлежать безусому юнцу, и это делало ее облик крайне привлекательным, особенно потому, что сама она этого не осознавала.

— Он никогда не использовал меня, хотя и пытался, — произнесла наконец она.

Бэй все еще смотрела в окно, и Николас видел ее смутное отражение в темном стекле.

— Он пытался заставить меня делать это. Но я знала, какой репутацией он пользуется, знала, что если отвечу положительно хотя бы на одно его предложение, то эта среда засосет меня целиком и полностью. — Ее пальцы нервно теребили краешек рукава. — Такого я себе не могла позволить. Я — независимый связной, что-то вроде посредника, а иногда даже и примирителя в переговорах между ... группировками.

— Полагаю, что под словом «группировки» ты имеешь в виду опийных магнатов, торговцев оружием, террористов и тому подобное.

Долгое время Бэй не произносила ни слова. Автобус вдруг с грохотом покачнулся, цыплята распищались, а желтая птичка запрыгала с жердочки на жердочку, будто ее ударило током.

— Что бы вы обо мне ни думали, Чы Гото, но чтобы достичь такого завидного положения, я очень много работала. Я ни от кого не завишу, однако многие влиятельные люди кое-чем мне обязаны. Интересно, понимаете ли вы меня? Наверное, нет. Вьетнам отличается от других стран, и требуется много времени, терпения, благожелательности, чтобы понять наш характер. Если вы будете судить о нас по вашим стандартам, то, в конце концов, допустите много ошибок.

Кто-то на его месте, возможно, пропустил бы слова девушки мимо ушей, не придал бы им должного значения, но Николас считал время, терпение и благожелательность главными добродетелями, и они имели для него большой моральный вес. Он давно научился «просачиваться» в чужой мир, впитывать в себя чужую культуру, уважать чужие нравы и обычаи, поэтому и не собирался судить о Бэй с точки зрения американца или японца.

— Я ценю твою независимость, — мягко сказал он Бэй. — Но не могла бы ты рассказать мне что-нибудь о смерти Тиня?

— Случайностью это не было, да мне кажется, вы и сами уже поняли это.

— Да.

— А знаете, что его убили китайским способом?

— Китайским? Что это такое? Я не понимаю...

— Когда-то китайские военачальники с Шаньских гор устраняли своих врагов способом, которым был убит и Винсент Тинь, Они уничтожили его, а тело бросили в кислоту, которая употребляется для очистки «маковой слезы» перед переработкой в опиум. Это служило предостережением тем, кто попытался бы выдать убийц. Но сейчас этих людей нет. Со своих позиций они были вытеснены человеком, который в настоящее время фактически контролирует всю торговлю опиумом.

— В самом деле? Я никогда не слышал о таком человеке.

— Ничего удивительного. — Бэй посмотрела в глаза Николаса без страха. — Произнести его имя — значит навлечь на себя немедленную смерть. Поэтому вам его никто не называл и не назовет.

— Понятно. Скажи, а он замешан в убийстве Тиня?

Темные как кофе глаза Бэй выдержали его взгляд.

Она молчала.

Тогда он задал вопрос по-другому:

— Наверное, Тинь в своих действиях подошел слишком близко к человеку, который контролирует сейчас торговлю опиумом?

— Он контролирует не только эту торговлю.

«Неудивительно, что инспектор Ван Кьет отказался от взятки, которую ему предлагал Синдо, — подумал Николас. — Он просто в штаны наложил со страха».

Его размышления прервал шофер автобуса. Он подозвал Бэй; она быстро прошла вперед и обменялась с шофером несколькими словами. По интонации их голосов Николас понял, что речь идет о чем-то важном. Девушка побледнела.

— У нас неприятности, — вернувшись, сказала она, — впереди на дороге полицейский заслон. Я уверена, что они разыскивают нас.

— Но почему? Мы ничего не сделали плохого.

Бэй резко встряхнула головой.

— Ничего, если не считать, что мы сбежали с места убийства и нас обнаружили без всякого сопровождения в сверхзапретной зоне. Кроме того, нам припишут, что мы хотим сговориться о торговле контрабандными товарами — и это всего лишь три обвинения, которые могут быть нам предъявлены на законных основаниях.

— Да, но...

— Нас ждет тридцать лет тюрьмы без всякого судебного разбирательства или надежды на досрочное освобождение. Будем сидеть всю жизнь. А ваше правительство, Чы Гото, не имеет официальных дипломатических отношений с Вьетнамом. Когда вас арестуют, вам будет не к кому обратиться за помощью.

Она провела его в заднюю часть автобуса, где шофер открыл дверь-гармошку.

— Бежим! Если нас схватят, то могут казнить прямо на месте.

Бэй прыгнула в ночную тьму, Николас без колебаний последовал за ней.

* * *

На какое-то время главный министр Усиба ослеп от боли. Потом зрение его прояснилось и он смог увидеть простые деревянные строения Ядзукуни. Казалось, эхо голосов патриотов, которые раздавались здесь в давние времена, все еще звучало в туманном полуденном воздухе, несмотря на назойливый шум современного транспорта. Синтоистский храм Ядзукуни, который находил ся возле крепостного рва, окружающего императорский дворец в центре Токио, превратился в мемориал японцам, отдавшим свои жизни во время войны. Это был памятник мужеству погибших камикадзе — одной из наиболее ужасающих жертв, принесенных на алтарь победы в районе Тихого океана. Победа эта так и не была достигнута.

У Наохиро опять страшно болел желудок, и он проглотил таблетку. Теперь ему приходилось принимать уже по три таблетки болеутоляющего в день вместо одной, и все это могло плохо кончиться. Усиба подозревал, что уже превратился в наркомана, но терпеть боль без таблеток уже не мог. Он закурил сигарету, глубоко вдохнув дым в легкие. Двигаясь по направлению к храму, дайдзин заставил себя идти нормальным шагом, размышляя об истории Ядзукуни, о том, как во второй половине 30-х годов правительство подстрекало правые силы на проведение демонстраций, и силы эти использовались для того, чтобы ввергнуть население в пучину милитаристского безумия.

Недавно Верховный суд запретил министрам молиться в храме, поскольку это нарушало положения послевоенной конституции, которые закрепили отделение церкви от государства. Конечно, это была конституция, написанная американцами, и многие министры предпочли пренебречь решением суда.

В храме толпилось несколько убеленных сединами стариков — бывших солдат, которые, наверняка, вспоминали о своем военном прошлом и боевых друзьях. Усиба встал рядом с ними и позвонил в колокольчик, чтобы разбудить храмового ками, затем дважды хлопнул в ладоши, склонив голову в молитве. Опустив несколько монет в щель между двумя красными деревянными планками в ящике для сбора пожертвований, Наохиро отправился к стоящему рядом с храмом зданию. Казалось, оно было закрыто на ремонт, поскольку там висели предупреждающие надписи и крутом сновали одетые в униформу рабочие. Однако приглядевшись внимательнее, дайдзин понял, что эти люди не рабочие. Один, самый крупный из всех, пристально всмотревшись в Усибу, узнал его, поклонился и, подняв с земли какие-то инструменты, отступил в сторону, Усиба проследовал в здание, в котором помещался музей, посвященный памяти погибших камикадзе. Изодранные в клочья флаги, знамена и стихи, написанные второпях кровью героев войны, украшали стены музея. Все экспонаты были снабжены подробными аннотациями. И переполненный чувствами дайдзин вспомнил хайку:

Ветер приносит достаточно опавших листьев, чтобы устроить пожар.

По залу музея прохаживался лишь один высокий, костлявый и очень худой человек. Услышав шаги Усибы, он обернулся, и на лице его расплылась широкая улыбка. Это был Тецуо Акинага, оябун клана Сикей и третий член тайного совета кайсё, в состав которого входили Акира Тёса и Тати Сидаре, преемник Томоо Кодзо. Все они тоже были оябунами и создавали Годайсю вместе с Микио Оками. С тех пор как кайсё исчез, Усиба вырос в должности; ранее он был всего лишь советником, теперь же стал полноправным членом тайного совета.

— Подходящее место для нашей встречи, не правда ли, дайдзин? — продолжая улыбаться, сказал Тецуо.

Акинага имел право называть Наохиро по имени, но оябун намеренно употреблял титулы, а не имена, тем самым подчеркивая, что в Годайсю входят весьма влиятельные особы. Человек этот носил несовременную прическу, у него были длинные седые волосы стального цвета, зачесанные назад в стиле старого самурая. Полные щеки и толстый, похожий на обрубок, нос придавали глубоко посаженным глазам еще более испуганное выражение. Как и Тёсе, ему было далеко за пятьдесят, но выглядел он старше. Годы и, как подозревал Усиба, власть, из-за которой часто приходилось идти на компромиссы, опустили уголки губ вниз, из-за чего лицо его приобрело недоверчивое, брюзгливое выражение.

— Здесь очень тихо, — проговорил Акинага, вздыхая, — такая тишина бывает только в деревне во время заката солнца, — Он рассмеялся. — Боюсь, на старости лет я становлюсь сентиментальным. — Он помолчал, потом продолжил: — Я очень уважаю вас, дайдзин. Шесть месяцев назад вы сообщили мне, что сможете остановить падение акций на рынке ценных бумаг. Для меня это большая радость, поскольку многие банки, которые я контролирую, вложили большие средства в акции Никкеи. По правде говоря, я тогда вам не поверил. Правительственные мероприятия — это хорошо, но то, что вам удалось сделать, это просто чудо. За этот период акции Никкеи поднялись на пять тысяч пунктов. Похоже, что мои учетно-банковские книги начинают приходить в норму. Из хаоса рождается порядок.

— Признаюсь, что это было нелегко, — ответил Усиба. — Правительство очень сильно рисковало, перелив так много денег, предназначенных на программу пенсионного обеспечения, в акции, чтобы повысить на них спрос и увеличить стоимость. Мы специально распространили слухи, что некоторые акционерные общества ненадежны, за последние шесть месяцев блокировали выпуск некоторых новых акций. Естественно, мы должны были сделать это: чем меньше акций «на плаву», тем больше на них спрос.

— И все это прекрасно сработало!

— Как и весь ажиотаж, который мы устроили вокруг недвижимости. Однако все это весьма ненадежно и может привести к непредсказуемым последствиям.

Акинага улыбнулся:

— Я убежден, рынок не утратит устойчивости. Уверен также, что мы миновали худший период и теперь твердо стоим на пути выхода из экономического спада. Время работает на нас... Я уже поднимал и еще буду поднимать в совете очень важный вопрос: можем ли мы доверять оябуну другой мафии? Американские гангстерские группировки переживают сейчас период упадка. Чувство чести и традиции утрачены, и с ними стало трудно работать.

Усиба согласно кивнул головой.

— Мне кажется, надо заняться Чезаре Леонфорте. Чезаре — горячая голова, он не обладает холодным расчетливым умом блистательного Доминико Гольдони. Но в этом-то и состоит наше преимущество. Мы пытались взять под контроль действия Гольдони, но нам это не удалось, похоже, как и представителям американского правительства, с которым, как предполагают, он сотрудничал. А вот Чезаре, даст Бог, под контроль возьмем.

Казалось, Акинага совершенно не проявил интереса к сказанному, потому что заговорил он о другом:

— Беспокоит меня не сам Леонфорте, а многие другие ненадежные и потому опасные личности, с которыми мы вынуждены иметь дело для того, чтобы сделать Годайсю работоспособной. Мафия, отдельные личности в американском правительстве и даже наши давние связи во Вьетнаме — все это заставляет меня нервничать, поскольку мы не разбираемся в этих вопросах, как разбирался Оками. Кроме того, оправдались мои самые худшие опасения: Тёса слишком близко сошелся с американцами, а их не волнуют те цели, которые мы преследуем, они думают только о деньгах Годайсю. Американцы — это просто торгаши, не имеющие ни чести, ни совести, ни принципов. Стоит нам ошибиться, они бросятся на нас, как бешеные собаки.

— И учтите также, через что нам пришлось только что пройти, — сказал Усиба. — Произошло почти невероятное, когда Гольдони и Оками предали нас. Но, как вы сами убедились, мы приняли меры безопасности: Гольдони мертв, а Оками исчез. Нет никаких причин для беспокойства.

— Конечно, их нейтрализовали, — сказал Акинага резко. — Я позаботился об этом. Оками был слишком опасен: он владел корёку — силой озарения.

Усиба, совершенно ошеломленный тем, что сначала Тёса, а теперь и Акинага взяли на себя ответственность за организацию заговора, имевшего целью убийство кайсё, постарался взять себя в руки и сказал:

— Корёку? Я никогда об этом не слышал.

— Ничего удивительного. — Акинага заложил руки за спину, что придало ему несколько профессорский вид. — Я узнал об этом по чистой случайности, услышав однажды краем уха, как Оками говорил об этом. Я провел некоторые дальнейшие исследования; это представляет собой разновидность глубокой медитации, и даже превосходит ее, я бы сказал, что это нечто вроде второго видения, которое позволяет практикующему ее человеку синтезировать всю совокупность мотивов, намерений, смысла и интуиции, что открывает особые возможности.

Для столь честолюбивого и умного человека, каким был Оками, этот фактор становился краеугольным камнем его жизни. Я убежден, что именно корёку позволило Оками действовать вместе с мафией дона Гольдони на протяжении столь длительного времени, а мы об этом даже и не знали.

— Корёку может во многом пролить свет на ту власть, которой обладал Оками, и на его влияние. Ну, и потом, ему сейчас уже за девяносто.

Акинага сощурил глаза.

— Но чем намеревались заняться они с Гольдони? Чтобы ответить на этот вопрос, мы задействовали наших лучших агентов — и никакого результата.

Наконец-то Усиба обрел под собой почву: пока что эта встреча не давала желаемых результатов. Акинага был слишком увлечен обвинениями в адрес Тёсы, и он, Усиба, не нашел для него никаких веских оправданий.

— Может быть, они искали не там, где надо? Через некоторое время собеседники снова вернулись к Оками.

— Я узнал, что Микио раскрыл ваш заговор. Вы ведь хотели его убить — вот он и обратился за помощью к Николасу Линнеру, — начал Усиба.

— Чепуха! — воскликнул Акинага. — Николас ненавидит якудзу. Кто, скажите на милость, сказал вам эту глупость?

— Акира Тёса. Но вы ошибаетесь, дорогой Тецуо, что это глупость. История учит нас, что под ненавистью иногда скрываются дружеские чувства. Советую вам поразмыслить над этим.

— Возможно. Однако Тёса сделает все, чтобы нейтрализовать Линнера.

Зная о разладе и разногласиях среди членов тайного совета после исчезновения кайсё, Усиба решил сыграть роль миротворца.

— Я уже говорил Тёсе, что Николас очень опасен и не стоит с ним связываться. Мы можем подвергнуть опасности Годайсю, но Тёса не пожелал прислушаться ко мне. Вас же хочу спросить, если Николас ненавидит якудзу, то что он делал в прошлом месяце в Венеции? А ведь именно в этом городе находится штаб-квартира Оками.

— Возможно, вы и правы, — поразмыслив, сказал наконец Акинага. — Я не буду сидеть сложа руки и позволять Тёсе сводить личные счеты с Николасом. Согласен, что с Линнером не надо ссориться, ведь он имеет возможность ликвидировать Годайсю. После войны мой отец знавал полковника Линнера. Вы ведь знаете, какие это были страшные годы. Полковник и мой отец не раз помогали друг другу. Я сам вспоминаю полковника с большой любовью. Хорошо помню его похороны, тогда в первый и последний раз в жизни мой отец заплакал. — Акинага бросил взгляд на кроваво-красные знамена камикадзе, висевшие над их головами, и чуть улыбнулся. — Николас не во всем похож на своего отца. Полковник был гибким человеком, а его сын, как истинный самурай, придерживается жесткого кодекса чести. Если бы он жил в семнадцатом веке, то я думаю, никогда бы не смог нанять ниндзя, чтобы обойти законы Бусидо. И погиб бы в ближнем бою.

Усиба кивнул.

— Да, Николас Линнер унаследовал черты легендарных японских героев, он никогда не сдастся противнику, даже если тот будет сильнее его. Я в этом убежден.

Наохиро снова замолчал, почувствовав, как его охватывает озноб. Надо было бы надеть пальто потеплее, но делать это ему не хотелось, чтобы не показывать никому свою слабость, особенно этим шакалам — членам тайного совета.

— Акинага-сан, — продолжал он, — половину своего рабочего времени я провожу среди американцев и смею вас заверить, что не уважаю их. Считаю, что они уничтожают нашу культуру, превносят в наше общество дух стяжательства и коррупции. Но есть люди, которые не подвержены растлевающему влиянию Запада, среди них и Николас Линнер. Но Теса этого не понимает. — На лице Акинаги появилась гримаса отвращения. — Мне кажется, он мечтает взойти на трон кайсё, хотя притворно утверждает, что сама идея кайсё для него неприемлема, поскольку при этом в руках одного человека сосредоточивается слишком много власти. Вот он и стремится разделаться с Линнером, чтобы доказать свое превосходство над всеми нами.

В словах Акинаги Усиба почувствовал неприкрытую ненависть к Тёсе и понял, что ему не хватает сейчас Оками, который, несмотря на все его недостатки, умел сохранять единство в рядах тайного совета. Теперь же между оябунами то и дело вспыхивала война, каждый из них тайно стремился к власти и очень мало заботился о том, что подрывает Годайсю, вредит их общему делу. В первый раз за все это время Усиба пожалел, что несколько месяцев назад сам приложил руку к тому, чтобы устранить кайсё.