Николас Линнер (№2) - Мико

Ее голова склонилась, водопад волос закрыл лицо. Присутствующие старались не смотреть на ее горе — они не понимали его истинных причин.

* * *

Николас почувствовал такое сильное желание вернуться в Японию, что даже если бы он не получил ту тревожную телеграмму от Сато, он все равно вылетел бы следующим авиарейсом, не дожидаясь похорон Рафаэля Томкина.

Он опустил руку в карман брюк и нащупал тонкий листок желтой бумаги. Можно было не вынимать ее, он наизусть помнил содержание:

ЛИННЕР-САН, ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ МАСУТО ИССИИ ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА У-СИН. НОГИ ОБРУБЛЕНЫ. НА ЩЕКЕ ТАТУИРОВКА ИЗОБРАЖЕНИЕМ ИЕРОГЛИФА “ЮЭ”. “КОБУН” ПОДВЕРГАЕТСЯ СЕРЬЕЗНОЙ ОПАСНОСТИ. ПРОСИМ ВАШЕЙ ПОМОЩИ. САТО.

Да, думал Николас, сомнений нет. “Юэ” было третьим наказанием у-син. Теперь осталось только два, и Николас боялся, что знает, кто станет следующими двумя жертвами.

Это еще более настойчиво побуждало его вернуться в Токио. Последним желанием Томкина было довести до конца слияние “Сфинкса” — и как можно скорее. Николас знал, что исполнить это должен он. Но сначала ему предстояло столкнуться с существом, разыгрывающим этот смертельный ритуал, потому что было ясно, что никакого слияния не произойдет, если этот кошмар не прекратится. Необходимо было исполнить долг перед Томкиным, и сейчас он видел то, что должно было стать неизбежным со времени появления у-син. Именно он, Николас, должен встать на его пути.

Настал черный день, которого Акутагава-сан и боялся, и ожидал: день, когда пришлось открыть Николасу путь темной стороне ниндзюцу. Он инстинктивно сознавал, что для того, чтобы выжить, ему придется использовать все, чему он научился за долгие годы.

Почти все время до церемонии похорон Николас провел, встречая должностных лиц, прибывающих из далеко раскинувшихся офисов “Томкин индастриз”. Билл Грэйдон позаботился передать им сообщения по телексу, и все они приготовились к встрече со своим новым президентом.

Лишь один раз Николас подумал о Жюстин — это было, когда он мельком увидел ее с красивым блондином, казалось, сошедшим со страниц модного журнала. Это был Рик Миллар, ее новый начальник. Николас наблюдал это со странным безразличием. Он был так поглощен людьми и событиями в другой части мира, что буквально отрезал от себя Жюстин. Он испытывал к ней примерно то же, что чувствуют люди, глядя на рыбок в аквариуме: холодное любопытство и ничего больше.

Компанию “Томкин индастриз” он не бросит — это не подлежит ни малейшему сомнению. Он не может сделать это ни ради кого на свете. Его мать, Цзон, вероятно, поняла бы это. И полковник тоже. В его жизни всегда было “гири”. И долг чести перевешивал все прочие соображения... даже собственную жизнь.

Ему вовсе не казалось странным, что всего шесть месяцев назад он хотел отомстить человеку, по отношению к которому сейчас чувствовал “гири”. Смысл жизни — в постоянном течении, и горе тому, кто останется неизменным и негибким.

Томкин был повинен в смерти Кроукера... и в то же время не был. Что это значит? В этом вопросе Николас еще не пришел к определенному заключению, но одно было ясно уже сейчас: то, что сделал Томкин, не носило характера личной мести. По крайней мере в этом Кроукер ошибался. Но тогда где же истина?

С ним говорили должностные лица из Силиконовой Долины, Сан-Диего, Монтаны, Пенсильвании, северной части штата Нью-Йорк, Коннектикута, Манилы, Амстердама, Сингапура, Берна; был даже один маленький седовласый джентльмен из Бирмы, где компания планировала посадки пород деревьев с твердой древесиной. Казалось, им не будет конца. Все были дружелюбны и все — незнакомы Николасу.

Наконец к нему подошел Крэйг Алонж, главный служащий по финансовым операциям в Нью-Йорке.

— Слава Богу, хоть одно знакомое лицо! — сказал Николас. — Стой здесь и никуда не уходи. Когда все это закончится, у меня будет к тебе поручение.

* * *

В автомобиле, по дороге в Манхэттен, Николас набрал номер телефона, который дал ему Грэйдон. Он поговорил несколько минут, положил трубку и повернулся к Алонжу.

— Первая остановка в офисе, — сказал он. — Опиши мне вкратце, как вывести информацию из компьютера, а потом оставь меня одного. Поезжай домой, возьми свой паспорт — надеюсь, японская виза у тебя не просрочена? Прекрасно. Возьми с собой самое необходимое. Мы с тобой должны подробно изучить пять лет жизни компании, поэтому не надейся отоспаться в самолете.

Николас намного опередил Алонжа, и, пока длинный “Тексан” неистово листал и сортировал его файлы, он погрузился в “гёцумэй но мити”, так как до вылета оставалось еще четыре часа. Его глаза закрылись, чтобы исключить всякие раздражения.

На промежуточной ступени сознания, исполненного благоговейного чувства, царила интуиция.

Он отрешился от противоестественного наплыва трагических событий, происшедших в последние дни. Устремив взгляд на залитую лунным светом дорожку, он сосредоточился на стоящей перед ним дилемме. Его восточная линия родства, которая превалировала в данный момент, удобно отсекала ее, выделив из общего потока мыслей, заботливо окружив непроницаемыми стенами, так что никакие ощущения не могли просочиться ни наружу, ни внутрь. Таким образом он мог продолжать принимать многочисленные повседневные решения, не оценивая их в состоянии аффекта и не расцвечивая неожиданными эмоциями.

И вот на горизонте своего воображения Николас увидел обитель того переживания, которому не было названия и которое часто посещало его с того момента, когда Акико Офуда Сато предстала перед ним, отняв веер от лица. Обычное сознание не могло перенести его туда даже во сне. Только “гёцумэй но мити”, как русло реки всех эмоций, открывало путь к этому далекому берегу.

Он полностью избавился от трепета и страха, подобного затягивающей воронке. Лишь на мгновение он испугался, что, посмотрев в лицо Медузы, окаменеет, если решится узнать, что находится в обители.

Однако, вспомнив один из главных уроков в туманах Ёсино, он преодолел этот страх, переступив через него. И там, на другом берегу, открылась его любовь к Юко, в действительности никогда не умиравшая.

* * *

Перед заходом солнца Сато сидел, положив ногу на ногу, в своем кабинете. Фусума были раздвинуты, открывая маленький садик, заросший мохом, который заботливо выращивали в течение нескольких сезонов. Там было множество видов мха — больше сотни.

Бледный золотистый свет, тускло мерцающий от того, что солнце опускалось за деревья с толстыми сучьями, касался то тут, то там замшелых камней, отчего садик казался зыбким и призрачным.

Сато услышал, как кто-то подошел и встал за его спиной. Однако он не пошевелился.

— Господин! — раздался пронзительный голос Котэна. Больше в доме никого не было. Акико поехала на юг навестить свою больную тетушку, которая не смогла приехать на свадьбу, а Нанги готовился к путешествию в Гонконг. И его, и Нанги наполняло ощущение разгадки смерти Иссии-сан, последовавшей всего через несколько часов после того, как Николас Линнер вылетел в Америку. Как будто сами боги были разгневаны его отъездом.

Сато попытался заставить себя рассказать давнему другу о страхах, одолевавших его в усыпальнице, но Нанги был для него сэмпай, так же, как Макита-сан — для Нанги. Некоторые темы нельзя было обсуждать со старшими.

— Господин!

— Это ты, Котэн? — коротко сказал он. — Что случилось?

— Звонят по телефону.

— Я просил, чтобы меня не беспокоили.

— Извините, но джентльмен говорит, что это срочно.

Сато на мгновение подумалось, что это мог быть молодой китаец, которого он нанял в Гонконге, чтобы наблюдать за передвижениями Нанги-сан. Поскольку Нанги-сан отказался обсуждать ситуацию, Сато счел нужным принять свои собственные меры, чтобы выяснить, что идет не так в Королевской Колонии.

Кивнув Котэну, он встал и вышел из комнаты. Кабинет предназначался для внутреннего созерцания, поэтому телефона там не было. Войдя в офис, Сато направился к столу и взял трубку.

— Сэйити Сато слушает.

— Говорит Феникс, Сато-сан.

— Ах! — Сердце Сато забилось быстрее. — Одну минутку! — Он положил трубку и тихонько прокрался к входной двери. Быстро оглядев холл, он закрыл дверь и вернулся к телефону.

— Что у вас?

— Боюсь, у меня не слишком хорошие новости, Сато-сан.

У Сато заныло под ложечкой. Сначала Паназиатский банк, а теперь вот это. Большой риск, большая награда... Они с Нанги знали, на что идут. Можно было представить, сколько принесет им “Тэндзи”. Но все рассыпалось с дьявольской быстротой.

— Кусуноки убит, сэр.

— Я это знаю. — Сато пришел в раздражение при мысли о риске, на который он пошел. Какая неосторожность!

— Но известно ли вам, что это сделал один из его учеников? Линия, соединявшая Сато с Фениксом, затрещала, будто в агонии. Казалось, множество разговоров вступило в борьбу друг с другом.

— Я думаю, вы должны рассказать мне об этом подробнее, — сказал он, стиснув зубы в предчувствии недоброго.

— В убийстве заподозрен находившийся с ним мухон-нин. Сейчас доказано, что он не убивал. Советскому шпиону не хватило отваги на такой опрометчивый поступок.

— Тогда кто же убийца?

Помолчав, Феникс сказал:

— Если бы мы это знали, он уже понес бы наказание.

— Может, есть другой... советский диверсант?

— Такая возможность не исключена.

Сато был взбешен.

— Вы лучший помощник, какого я мог найти. Поэтому я и нанял именно вас, чтобы охранять тайны “Тэндзи”. Если бы мне нужен был бездумный головорез, я бы набрал их из якудза по всему города. О Амида! Чем вы там занимаетесь?

— Верьте мне, — сказал Феникс, — все идет как надо — я лично слежу за этим.

Феникс, как и Кусуноки, был сэнсэй ниндзя. Сато успокоился:

— Поддерживайте контакт со мной.

— Каждый день в это время я буду звонить вам.

— Отлично. Я буду на месте.

Сато положил трубку, и на другом конце дома отключился миниатюрный диктофон, соединенный с подслушивающим устройством, которое Котэн спрятал в офисе Сато. Запас информации охранника увеличился.

* * *

Николас и Алонж высадились из самолета в “Даллас Интернэшнл” в Вашингтоне.

— Мистер Линнер?

Красивая блондинка с длинными ногами и спортивной фигурой пошла ему навстречу.

— Вы Николас Линнер?

У нее был европейский акцент, который должен бы был раздражать его, но этого почему-то не происходило. Она как-то ухитрялась смягчать гласные и четко произносить гортанные. Он подумал, что ей этому пришлось учиться.

— Да.

Акцент был, несомненно, восточноевропейский, и он тут же начал изучать черты ее лица.

Она сунула руку в карман плаща и открыла сделанный из кожи ящерицы футляр для визитных карточек.

— Не будете ли вы так любезны пойти со мной?

— Ваши отец или мать из Белоруссии?

Он заглянул в ее глаза — небесно-голубые, поистине лазурные. В них светился ум, и во всем ее облике было благородство. Несмотря на беспокойство, которое у него вызывала незнакомка, она ему понравилась.

Он взял у нее раскрытый футляр и заглянул в него.

— Госпожа Таня Владимова, познакомьтесь с Крэйгом Алонжем. Он работает на “Томкин индастриз”, — сказал он по-русски.

Таня была потрясена, хотя она и кивнула, когда ей представили озадаченного Алонжа. Она откинула с лица густые волосы, и он увидел коротко остриженные ногти, покрытые светлым лаком. Очевидно, ей приходилось работать руками, и это заинтересовало Николаса.

— Мой отец родился в Белоруссии, — сказала она тоже по-русски.

— Вы похожи на него не только внешне, но и чем-то еще?

— Он был очень убежденным человеком, — сказала она, — и при необходимости очень настойчивым. Отец был сельским участковым. А мать родилась в Биробиджане.

В ее глазах внезапно вспыхнула искра, что-то вроде вызова и не вполне понятного намека. Николас мог себе представить, каково было их семье в России. С белорусом отцом и еврейкой матерью у нее не было большого выбора. Ее отец сделал один выбор, а может быть, кто-то из семьи сделал другой?

— Сколько из вас были диссидентами? — мягко спросил он.

Она посмотрела на него испытующе, ему стало неловко. Потом ее лицо прояснилось, как чистый экран монитора.

— Достаточно. И это причиняло большое горе моему отцу.

— Простите, — спросил Крэйг Алонж по-английски, — что здесь происходит?

Николас улыбнулся.

— Ничего особенного, просто мисс Владимова считает, что до отъезда в Японию мне нужно выполнить один из пунктов завещания Томкина. — Он потрепал Крэйга по плечу. — Отправляйтесь в аэропорт, разомнитесь, возьмите чего-нибудь поесть. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

* * *

— Мистер Линнер, — сказал через три четверти часа К. Гордон Минк четким твердым голосом, — очень любезно было с вашей стороны прийти так быстро. Я знаю, что ваши мысли заняты совсем другим.

Николаса привезли в здание на Ф-стрит, неподалеку от тоннеля на Вирджиния-авеню. Отдельный лифт поднял их в древесный питомник на четвертый этаж. Николас еле скрыл свое удивление. В центре зимнего сада притаилась белая кирпичная конструкция. Таня ввела Николаса, не обращая внимания на эту театральную и, по его мнению, неприятную декорацию.

— Завещание Томкина было довольно специфично по содержанию.

— Тем не менее, я рад вас видеть.

Николас улыбнулся, и мужчины пожали друг другу руки. Они прошли через здание, миновав многочисленные комнаты с кафельными или деревянными полами. Ковров не было вовсе, и звуки шагов гулко отдавались в помещениях.

— Я никогда не слышал об Управлении международных экспортных тарифов, — сказал он. — Чем вы тут занимаетесь?

Минк рассмеялся:

— Я бы удивился, если бы вы слышали о нас. Мы тихое бюрократическое болото, которое конгресс, в своей бесконечной мудрости, считает заслуживающим существования. — Он улыбнулся Николасу. — Мы выдаем заграничные лицензии, а иногда их отменяем.

Николас понял, что Минк ответил на его вопросы, не сказав ровным счетом ничего.

Они вышли в застекленный внутренний дворик. Таня была уже здесь: она разливала свежевыжатый апельсиновый сок в хрустальные бокалы. Минк указал Николасу на одно из ротанговых кресел, на вид весьма удобных.

Вокруг было много растений: гигантские пальмы в кадушках, карликовые пальмы в горшках и какие-то остроконечные растения с густой зеленью.

— Довольно необычная обстановка для правительственного отдела, — сказал Николас.

Минк махнул рукой:

— Это всего лишь декорация. Здесь мы принимаем высоких зарубежных гостей. — Он улыбнулся. — Мы хотим, чтобы они чувствовали себя как дома.

— Вот как? — Николас встал и прошелся по дворику, глядя на Таню и Минка. — Уже почти полночь, а в этом здании царит оживление как в десять утра. Я думаю, если бы это управление было таким, как вы говорите, вы сидели бы за металлическим столом в боксе, полном флуоресцентных светильников. А в ночное время вы бы мирно посапывали в постели. Я хочу знать, кто такие вы оба, где я на самом деле нахожусь и что я здесь делаю.

Минк кивнул:

— Вполне понятный интерес, Николас. Можно называть вас попросту Николасом? Вот и прекрасно.

Зазвонил телефон, за стеной послышались приглушенные звуки, и Таня извинилась.

— Садитесь, пожалуйста. — Минк расстегнул льняной полосатый пиджак. — У этого управления много названий. Управление международных экспортных тарифов — лишь одно из них. Его сооружение и содержание стоят почти столько же, сколько АВАКС, но значительно меньше, чем строительство бомбардировщика Б-1. Создание этого заведения стоило мне шесть месяцев войны, меморандумов и угроз. — Он снова улыбнулся. — Бюрократические умы не видят в нем необходимости, но я-то ее понимаю. Это первое, что видит русский перебежчик, придя в себя и сняв камуфляж.

— Рафаэля Томкина завербовали? — недоверчиво переспросил Николас. — Не верю.

— А почему бы и нет? — Минк пожал плечами. — Он ведь был патриотом, близким другом моего отца. — Минк подлил в бокалы сока. — Позвольте вам объяснить. Мой отец был одним из основателей ОСС, а Томкин — экспертом по взрывчатым веществам. Он изучал это дело в морской пехоте, где они и познакомились. Он мог оторвать крыло зяблика, не задев ни перышка на его груди.

Отец использовал его в нескольких, самых сложных и рискованных вылазках в конце Европейской кампании. Ситуация была критическая: последние наци препятствовали секретным разработкам, которые пытались осуществить русские. Выполнение одного из заданий было сорвано. Насколько я могу судить, Томкин допустил оплошность, но отец ни разу ни в чем его не упрекнул. У человека просто не выдержали нервы, и он сломался. Трое работников погибли по неосторожности, когда бомба взорвалась преждевременно.

Минк опорожнил свой стакан:

— Ваш бывший босс был очень порядочным человеком. Я думаю, он винил во всем себя, и, хотя отец отстранил его от оперативных действий, он сохранил связь с организацией. Отец не хотел, чтобы другу было стыдно за свою человеческую слабость, да и Томкин, я полагаю, не хотел разрыва.

— Значит, вы получили его в наследство?

— Да, если можно так сказать. — Минк прокашлялся. — Я не так суров. Поэтому, зная все обстоятельства, после смерти отца я предоставил Томкину возможность выбора.

Оставался еще один вопрос, который Николас непременно должен выяснить, прежде чем продолжить разговор.

— Скажите мне, — озабоченно произнес он, — не была ли “Томкин индастриз” построена на деньги ОСС?

— Господи! Конечно нет. — Минк казался искренне удивленным. — На эту корпорацию мы не делали ставки, вы можете быть спокойны.

Николас снова встал, подошел к окну и выглянул наружу. Его все больше беспокоили причины, по которым Томкин настаивал на том, что ему надо прийти сюда, и он решил действовать напрямую.

— Ну и что же происходит, когда они видят все это? — спросил он. — Я имею в виду русских.

— Они дезориентированы, — ответил Минк. — Вы бы удивились, если бы узнали, как много они ухитряются читать наших боевиков. Многие из них ожидают, что их доставят в некий колониальный особняк, где-то в дебрях Вирджинии. — Он засмеялся. — Они разочарованы, что у них не берет интервью Алек Гиннесс или кто-то еще, кого они воспринимают как его американский аналог.

Минк встал. “Пора приступить к делу”, — подумал он.

— Ваше присутствие здесь обусловлено вашим слиянием с “Сато петрокемиклз”, — проговорил он.

— Вот как? — Николас резко повернулся к нему. — И каким же образом?

— Это вопрос национальной безопасности, — сказал Минк.

* * *

С отъездом Николаса Акико лишилась сна. В ее жизни, во всех ее действиях был особый ритм, — ритм, который Кёки научил ее искать и использовать, ритм, тысячекратно увеличивающий ее силы.

Что же ей делать сейчас, когда Николас вернулся в Америку? Существовало три возможности, но реальной из них была только одна, потому что первая — полностью отказаться от своего плана — была немыслима, а вторая — последовать за Николасом в Америку — поставила бы ее в такое же невыгодное положение, в каком был Сайго.

Акико ворочалась без сна на односпальном футоне. Здесь не было ни замысловато расшитых покрывал, ни роскошной обстановки. Она могла бы жить в казармах семнадцатого века, лишь бы в маленькой комнате больше никого не было. Мужу она сказала, что поехала навещать тетушку. Это была ложь: никого из ее родственников не было в живых.

Акико медленно встала и, потянувшись, начала ритуал утренних упражнений. Через сорок минут, вытерев струившийся пот и быстро приняв холодный душ, сужающий поры, она вернулась в спальню и приступила к ритуалу чайной церемонии.

Она совершала его — медленно, в уединенных размышлениях — каждое утро, независимо от того, где находилась. Ритуал восстанавливал в ее памяти нить, связующую ее с матерью; это была единственная ощутимая вещь, которой научила ее эта женщина. Мать Акико была тя-но-ю сэнсэй.

Заученные движения были почти священнодействием. Необходимость сосредоточиться перед медитацией, распространив понятие дзэн-концентрации и на приготовление чая, преобразила его, как и многие другие ежедневные японские процедуры, подняв их от обыденности до уровня искусства, заставляя дух участвовать в них наравне с разумом и руками.

Налив в маленькую чашку без ручки светлого зеленого чая, Акико поднялась и раздвинула фусума. За просторной верандой начинался сад размышлений. Ярко блестела чистая белая галька, три скалы, стоящие по периметру, были расположены с безыскусной гармонией, за которой скрывался точный расчет.

Справа возвышался огромный ствол ветвистого кедра. Медленно потягивая нестерпимо горький чай, Акико скользила взглядом по переливам света и тьмы, тени и солнечных бликов, испещряющих все вокруг замысловатой вязью. Это созерцание так ее отвлекло, что, когда взор ее вновь обратился к начальной точке, все неуловимо изменилось: лучи солнца падали уже под другим углом.

Она погрузилась в медитацию, но ее мозг продолжал воспринимать заунывные звуки бамбуковой флейты, протяжные и печальные. За долгие годы жизни с Кёки это было единственной музыкой, доступной ее слуху, кроме пения птиц, сопровождающего смену времен года.

Сладко-горькие звуки начинались уже с полудня, когда она подавала Кёки чай, стоя у него за спиной и склоняясь до земли, по древнему китайскому обычаю, на соблюдении которого он так настаивал. Акико как бы вновь ощутила холод каменного пола на полураскрытых губах: в старом замке не было татами.

Часто днем, в перерыве между занятиями, она устремляла взгляд к длинным узким окнам, прорубленным в толстых каменных стенах, надеясь сквозь густое переплетение зелени увидеть идущего мимо музыканта. Это был комусо, последователь буддийской секты “фукэ”, облаченный в простое полосатое одеяние, обутый в деревянные гэта, на голове он обычно нес соломенную корзину. Искусство музыканта было столь совершенным, что она зачастую плакала от нежной жестокости звуков, растворявшихся в воздухе подобно тающим снежинкам.

Она была достаточно умной, чтобы не показывать Кёки свои слезы. Догадайся он о ее переживаниях, Акико не избежала бы наказания. Таков был стиль сурового воителя Кёки.

Высоко над замком он водрузил сасимоно — древнее боевое знамя. Как предписывала традиция, оно было снабжено знаком военачальника, в данном случае стилизованным изображением мэмпо — боевого забрала из стали. Они бывали разных видов и типов, у Кёки был самый устрашающий — акурё: страшный демон на черном поле.

В течение дня Кёки всегда помещал Акико в таких местах, чтобы сасимоно не ускользало из его поля зрения. Она никогда не могла избавиться от него: ночью тяжелое хлопанье материи достигало ее слуха даже сквозь сон.

Страх глубоко укоренился в ней, и втайне она подозревала, что Кёки как-то раз проник в ее комнату, вынул у нее, спящей, сердце и, совершив какое-то жуткое колдовство, вложил обратно, снабдив неким прозрачным приспособлением, позволяющим в любой момент заглянуть внутрь...

Акико с усилием открыла глаза и взглянула на чашку, которую она крепко сжимала обеими руками. Слезы изменили расположение чаинок, составив из них новые узоры.

Она окончательно стряхнула с себя оцепенение и выдохнула углекислый газ, скопившийся в легких. За открытыми фусума, за каменистым садиком ветерок шевелил ветвями развесистого кедра, и она различила серую стену, позади которой лежали лесистые склоны и туманные долины Ёсино.

* * *

Аликс в испуге попятилась от него. Ее зеленые глаза были широко открыты, так что видны были белки. Она выставила вперед руки, словно обороняясь, но вдруг запнулась о планшир и пришла в такой ужас, что Бристоль подумал: сейчас она свалится прямо в океан.

Он бросился к ней, но она с криком отшатнулась и, поскользнувшись на палубе, ободрала колени.

— Не подходите ко мне! — закричала она. В ее голосе слышались истерические нотки. — Ради всего святого, кто вы такой?

— Я же сказал! — Он даже и не старался скрыть усталость. — Льюис Кроукер, из нью-йоркской полиции! — Бристоль присел на противоположный планшир, стараясь хоть немного унять тошноту.

— Вы перепачкали мне всю лодку! — И потом, словно это было чем-то менее важным, она добавила: — Вы убили человека!

Он посмотрел на нее как на сумасшедшую.

— Он убил бы меня раньше, если бы я предоставил ему такую возможность. — Он указал на валявшийся на палубе пистолет Красного монстра, похожий на блестящую рыбу. — Он вышиб бы из меня мозги.

— Фи, какой мерзкий запах, — сказала она, отворачиваясь.

— Смерть тоже пахнет, — усмехнулся Кроукер, однако взял черпак и морской водой смыл с досок зловонное пятно. Затем он поднял “магнум-357” и внимательно его осмотрел. Маркировки нет, порядковый номер спилен. Из него ни разу не стреляли, и значит, проследить, где его приобрели, невозможно.

Девушку охватил озноб. Она скрестила руки на груди, побелевшие пальцы с силой впились в плечи. Губы шевелились, будто она читала молитву.

Он бросил маску и ласты на палубу, выключил свой аппарат и прислонил к перекладине тяжелый кислородный баллон.

— Что вы собираетесь делать теперь, когда вы свободны? — мягко спросил он.

Аликс вся дрожала.

— Что... — Она судорожно сглотнула и начала сначала. — Что вы с ним сделаете? — спросила она, стараясь не смотреть на труп.

— Он пойдет на дно вместе с лодкой. — Аликс бросила на него быстрый взгляд, и он кивнул в подтверждение своих слов: — С лодкой придется распрощаться, другого выхода нет.

— Есть еще один, — сказала она еле слышно.

Кроукер понял, что она говорит о Голубом монстре.

— Гибель судна займет его как раз на то время, за какое вы успели бы покинуть Флориду.

Было ясно, что она слушает очень внимательно, потому что при этих словах обернулась и посмотрела ему прямо в лицо:

— Вы сказали “вы”, а не “мы”.

Он кивнул.

— Как это понимать?

— Вы уже достаточно времени провели в тюрьме, я не собираюсь продлевать это пребывание.

— Но вам что-то нужно от меня, это же ясно. Из-за этого я и была здесь... с ними. Из-за этого вы и преследовали меня. — Она смотрела на него в упор.

Кроукер отвел взгляд:

— Вы знаете, кто эти двое?

— Нет.

— Откуда они?

Она молча покачала головой.

— Кто вас охраняет?

— Я не знаю.

— Вы прекрасно знаете, что не обязаны отвечать, — съязвил он. Не дождавшись ответа, он хмыкнул и стал методично осматривать катер. Когда он вернулся на палубу, она неподвижно сидела на прежнем месте.

Он показал на Красного монстра:

— У этого парня нет ни имени, ни удостоверения личности — ничего нет. Чистенький, как свинья в дерьме. — Он посмотрел на нее, ожидая, что она скажет.

Затем, приподняв руку Красного монстра, сказал:

— Кроме вот этого.

Аликс приглушенно вскрикнула, когда он отодрал с подушечки пальца нечто похожее на овальный кусочек кожи. Он повторил эту процедуру еще девять раз, так что на ладони у него образовалось небольшая кучка.

— Вы знаете, что это такое, Аликс?

Она энергично замотала головой.

— Это называется “идиоты”, они изменяют отпечатки пальцев. Очень хитроумная штука. Среднему уличному хулигану такая экипировка и не снилась. — Он не подал виду, но его желудок болезненно сжался, когда его острые глаза заметили, как начал отслаиваться первый “идиот”.

Приступать к делу с заранее сформировавшимся мнением — самый тяжкий из всех мыслимых грехов полицейского. Кроукер вынужден был признать, что именно это он и делал с самого начала. Он зациклился на мысли о том, что Томкин — сволочь, и не принимал в расчет никакие другие версии.

Но сейчас обнаружение “идиотов”, отсутствие документов вкупе с теми методами, которыми пользовались эти охранники, показало, что возникает другая возможность, и это ему очень не нравилось.

— Они похожи на слизняков, — поморщилась Аликс. — Уберите их!

Он спрятал “идиотов” и подошел к ней.

— Аликс, кто, черт возьми, эти парни?

— Я... я не знаю... я не... — Она отвернулась. — Я совсем потеряла голову. Я больше не знаю, что хорошо и что плохо.

В ее глазах он заметил страх и решил на первых порах не настаивать: ни к чему ей было находиться так близко от трупа. Он поднял якорь, завел мотор и взял курс вправо — к своей собственной лодке, оставленной им на песчаной отмели.

Здесь он вырубил мотор, сцепил якорной цепью оба судна и перебрался на свое, потом протянул руку Аликс.

Она медленно повернулась и, как сомнамбула, перешла с одной лодки на другую.

— Может, вам пойти полежать внизу? — спросил он, слегка подталкивая ее к трапу. — Просто чтобы немного расслабиться.

Когда она скрылась, Кроукер приступил к делу: перенеся полупустую пластиковую канистру с бензином в лодку Аликс, он спустился с ней в трюм. Потом взял рыбный нож и извлек из тела Красного монстра наконечник гарпуна. Наконечник выбросил за борт, а труп прислонил к штурвалу.

Наконец он поднял пистолет, снова спустился в трюм. Кроукер дал три выстрела по днищу лодки. В отверстия начала сочиться вода. Разлив бензин по кабине, Кроукер зажег спичку и едва успел отшатнуться от пламени, жадно пожиравшего кислород. Он быстро выбрался на палубу, отцепил якорь и обмотал якорную цепь вокруг лодыжек Красного монстра; потом завел мотор, включил его на полную мощность, поставил штурвал на прямой курс и с баллоном в руках прыгнул в воду.

Кроукер без труда доплыл до своей лодки и, забравшись на борт, снял водолазный костюм, отложив его в сторону вместе с пустым баллоном. Затем спустился к Аликс.

Она лежала на узкой койке, прикрывая глаза рукой. Когда он вошел, ее губы слабо шевельнулись:

— Я, кажется, слышала выстрелы...

— На вашем катере забарахлил мотор. — Не стоило ей ничего рассказывать, да это было и не безопасно.