Первые Романовы

      Тогда Хмельницкий рассердился, объявил московскому эмиссару, что пойдет на Москву, и вошел в переговоры с Портою. Он только что вел переговоры с Венецией по поводу похода против Турции и еще в мае 1650 года оказал торжественный прием посланному синьории, Михаилу Бианчи, венецианскому священнику, бежавшему в Польшу, и более известному под именем Альберта Вимины. Но в этот момент его собственный представитель, киевский полковник, Антоний Жданович, находился уже в Константинополе с предложением союза и с преднамерениями, заставлявшими предполагать, что «русский великий князь» готов был принять оттоманский протекторат. Порта и не желала ничего лучшего, и осенью посланцы великого генерала, выпущенного на свободу, Николая Потоцкого, встретились в Чигирине с турецким чаушем, Осман Агою, от которого Хмельницкий получил и тайно принял великолепные подарки, знамя с полумесяцем и предложение «герцогства Украйны», дарованное в наследственное пользование под владычеством султана. Когда польские послы узнали об этом, Хмельницкий, всегда пьяный, возразил по-своему:
      – Я буду служить тому, кому мне захочется! Султан и царь оба мне помогут, если я того захочу. Я возьму и отдам, кому мне захочется, не только Польшу, но и римскую империю!
      Он этим признал формально ту сделку, которую только что совершил; затем, заметив, что сказал уже слишком много, приказал повесить посланцев, снова запил и заснул. На другое утро, когда Выховский помешал исполнению приказания, он извинился, взял свои слова обратно, сваливая все на винные пары, но тем не менее написал султану письмо, в котором выставлял себя открыто его вассалом. Такою ценою он надеялся заполучить татар, которые обманут Польшу, как обманули его, но он не отказался и от переговоров с Москвою. Когда в октябре 1650 года в Чигирине явился посланец царя Унковский, гетман, как мог, обласкал его и заявил, что его переговоры с Портою имеют своею единственною целью поддержание мира. К несчастью, Унковскому удалось добыть копию с письма, которое новый вассал султана послал в Константинополь.
      Хмельницкий этим не смутился. В следующем месяце, в разговоре с Арсением Сухановым, который в качестве представителя религиозной миссии на Восток проезжал через Украйну, он просил его передать царю новое предложение о подчинении, изложенное в крайне униженных выражениях. Он, правда, прибавлял, что, если оно не будет принято лучше, чем предшествующие, он соединится с турками, татарами, валахами, молдаванами и венгерцами, чтобы двинуться на Москву.
      Пока с целью дать развлечение своим казакам, избавиться от затруднений, которым ему создавали некоторые из украинских крестьян, снова преданных ужасам рабства, и создать почву для своих зарождающихся честолюбивых замыслов основателя династии, он организовал экспедицию в Молдавию, где хотел женить своего сына Тимофея. Господарь Лупул считался владетелем огромных богатств и славился особенно красотою своих дочерей. Старшая из них была замужем за Радзивилом, и отец предназначал младшую другому крупному польскому вельможе, Димитрию Висьневецкому и ни в каком случае не думал выдавать ее за казака. Хмельницкий получил, следовательно, отказ. Он ответил на него, объявляя Лупулю о посылке к нему всей армии в качестве сватов. Он сдержал слово и, опустошив вместе с татарами всю молдаванскую страну и предав Яссы огню, добился объявления Тимофея женихом.
      То был новый и поразительный триумф, но в то же время и Польша пришла понемногу к сознанию своего положения и опять воспрянула духом. Ввиду внутренней сумятицы, препятствовавшей Алексею вмешаться в дела Украйны, она была уверена в его нейтралитете. Ей удалось выставить на поле битвы силы, более внушительные, чем те, с которыми приходилось мериться Хмельницкому, и наследник Мономаха должен был отдать себе отчет в своем настоящем величии.

III. Поражение казаков

      Мотивов для возобновления военных действий было слишком много. Между тем Хмельницкий очень ловко выдвинул на первый план религиозный вопрос. Отказавшись уничтожить унию и дать киевскому митрополиту место в сенате, польское правительство придало этой иллюзии видимую действительность, и с той и с другой стороны начали этим проникаться. Когда папа послал королю саблю, а королеве им освященную розу, коринфский митрополит, Иосаф, находясь кстати в Украйне, опоясал в свою очередь Хмельницкого саблею, «освященною у Гроба Господня». От самого Кромвеля, думали тогда, «русский великий князь» получил послание, поощрявшее его к «уничтожению польской знати, римского клира, идолопоклонства и жидов». Но этот документ, по всей вероятности, апокрифический.
      Обычно очень быстро переходя от слова к действию, Хмельницкий на этот раз потерял драгоценное время. Он поджидал татар, а те, мобилизуя всю свою кавалерию, медлили свиданием с ним. Его собственные войска сильно поредели. Разочаровавшаяся чернь нехотя отвечала на призыв своего главы, и многие казаки предпочитали грабить страну независимыми отрядами. Некоторые из них даже поступали на службу к полякам.
      Указывая цифру в 100 000 человек, украинские хронисты, вероятно, удваивают число наличных сил, которыми мог располагать Хмельницкий и достоинство которых было неодинаково. Ислам-Гирей привел с собою лучших и наиболее дисциплинированных солдат, но их превосходство явилось впоследствии скорее роковым, чем полезным для его союзника.
      Ян Казимир мог противопоставить им 36 000 человек регулярного войска, 6 000 наемников, ветеранов тридцатилетней войны, и столько же или больше кавалеристов, доставленных милицией. Сконцентрированная в конце мая 1650 года в Соколе на Волыни, эта армия быстро двинулась на Стир, который перешла в середине июня под Берестечком, и очутилась там в довольно затруднительном положении. Она, действительно, не имела точных сведений о неприятеле. Хмельницкий был мастером в деле маскирования своих действий, и ему удалось бы еще на этот раз использовать быстроту натиска, которой отличались казаки. Но кроме медлительности татар, гетмана парализовали еще другие заботы. Мрачный, убитый и постоянно пьянствуя больше, чем обыкновенно, он заливал водкою свое домашнее горе. Госпожа Хмельницкая только что изменила ему с простым часовщиком, и он велел его повесить вместе с его сообщницею, причем виновные были связаны вместе sicut erant in actione adulterii.
      Кампания закончилась таким образом 28 июня встречею, в которой победители и побежденные одинаково храбро сражались. Три дня длилась кровавая схватка, и ряд ценных передвижений, «как на шахматной доске», указанных польской армии прусским генералом Гувальдом, огонь артиллерии под управлением одного из учеников западных школ, Пшижемского, методическая стремительность эскадронов, во главе которых носился с непокрытой головой Иеремия Висьневецкий, взяли верх над численностью и храбростью противников. На третий день, вместо того чтобы поддерживать татар против общего натиска неприятельских сил, гетман слишком поздно и некстати устроил по-казацки «неожиданную атаку», замаскированную густым лесом и скомбинированную засадами. То была ошибка блестящего партизана, ясно показавшая, что он ничего не понимал в крупных военных действиях. Время было не для засад; участь борьбы решалась в это время на боевом фронте, где, увидя, что к нему подступают и, думая в свою очередь, что ему изменили, Ислам-Гирей обратился в бегство. Когда Хмельницкий бросился, чтобы удержать его, татарин схватил казака и увлек его за собою.
      Украинская армия, таким образом лишенная своего главы, защищалась еще несколько дней под начальством импровизированных атаманов. Обстреливаемая без устали орудиями и отрезанная от линии отступления, она тщетно старалась добыть себе условия Зборовского договора. Некоторые банды успели вырваться, остальные были зарублены саблями или взяты в плен поляками. От военного могущества «русского великого князя» ничего не оставалось и немного позже, подавив мятеж в Белоруссии, литовский отряд польских войск под начальством Януса Радзивилла, раздраженного супруга одной из дочерей Лупуля, проник в свою очередь в Украйну и подошел к Киеву.
      Отпущенный ханом за большой выкуп, если верить польским источникам, Хмельницкий снова очутился в Корсуни с одним полком в 3 000 человек и московским агентом, Георгием Богдановым, уполномоченным завязать сношения, которыми Алексей думал позже воспользоваться. Побежденный под Берестечком не показывал вида, что унывает, и в этом его заслуга. Он даже говорил, что отомстит царю, не пришедшему к нему на помощь, и опустошит Москву так, что последняя позавидует участи Польши. Гетман сделал призыв к оружию, послал казакам, избежавшим поражения, слова утешения и всяческие обещания и, желая еще более примирить их с собою, женился на сестре одного из них, Золотаренко, назначенного потом корсунским полковником. Но когда Радзивилл соединился с Потоцким под Киевом, он решил в свою очередь капитулировать, бросился в слезах в ноги великому генералу, прежнему своему пленнику, и стал просить пощады.
      26 сентября (н. с.) 1651 года под Белою Церковью после бурных споров, в которые чернь врывалась с шумными протестами и даже делала попытки сопротивляться вооруженною силою, был заключен новый трактат. Польша не извлекла, по-видимому, всего того, что победа эта, казалось, обещала ей дать; из него не видно было, что казаки находятся в ее власти. Но на деле это было не совсем так, потому что для этого были необходимы еще продолжительные усилия, превосходившие меру моральных, если не материальных средств, которыми располагала республика. Между тем она достигла серьезных выгод в сравнении с теми, какие она получила у Зборова. Число зарегистрированных было доведено до 20 000; сохраняя за собою титул гетмана, Хмельницкий подчинился всецело авторитету великого генерала и обязался порвать всякие сношения с татарами; евреи опять получили право брать в аренду в Украйне королевские и частные поместья, наконец, черта казацких поселений была ограничена лишь одним палатинатом Киева.
      Чернь продолжала оставаться жертвой, и с этой стороны трактат вызвал двойной поток эмиграции, направлявшийся на восток, к левому берегу Днепра, и на север, к московской территории. Уже на другой день после события тысяча казаков, из острожского полка, просила у царя позволения поселиться в окрестностях Путивля и Белгорода. Стараясь в это время заселить берега, частью пустынные, Дона, Сосны и Оскола, Алексей хотел сначала направить на эти места наплыв явившихся к нему колонов; однако позже он уже позволил устраивать более к западу, или более к югу многочисленные слободы, из которых некоторые вскоре обратились в населенные местечки и города.
      Хмельницкий завирался по обыкновению своему, говоря о том, будто он тоже направится на Москву со своими войсками, в то же время отправив к Потоцкому письмо с протестом против выраженной им преданности, а султану уверение в своей верности, не оставляя при этом ни химерических мечтаний о наследственном великокняжестве, ни своих проектов, относящихся к Молдавии. Так как казаки продолжали волноваться, он решил занять их в Молдавии, где Лупул медлил оказать честь его исканиям. Во второй раз уже Тимофей отправился в Яссы с многочисленным отрядом и, когда Калиновский, другой побежденный при Крутой Балке, пересек ему дорогу с маленьким отрядом, он истребил всех поляков.
      Благодаря этому, он мог жениться на прекрасной «Домне Розанде», но принудил отца к новым отречениям. Хмельницкий притворился, будто бы он был чужд этому событию, послал извинительное письмо королю и занялся выкупом для татар поляков, взятых в плен благодаря поражению Калиновского. Армия Берестечка была уже распущена, Польше угрожал разрыв со Швецией, и король был вынужден послать в Украйну не войска, которые отомстили бы за это новое оскорбление, а комиссаров, которые должны были удовлетвориться извинениями гетмана. Но они даже не получили и этого удовлетворения: еще до приезда их гетман переменил свое решение. Когда поляки заговорили о милости, он поднес им обнаженную саблю под нос и сказал: «Вы милостивы! Это я был милостив по отношению к вам, так как мог бы загнать вас за Рим». В это время (6 декабря 1652 г.) казацкая депутация с военным судьею Самуилом Богдановым во главе уже находилась в Москве с предложениями, которым был оказан на этот раз лучший прием. Избавившись от забот о внутреннем порядке, Алексей уже мог теперь, померяться силами с Польшею.

IV. Подчинение Москве

      Хмельницкий, правда, не остановился еще на мысли о безусловном подчинении, единственном условии, которого требовали в Кремле, и потому переговоры еще тянулись. Но обстоятельства послужили вскоре к тому, что последние колебания гетмана исчезли. Его сын, женившись на Домне Розанде, задумал покорить Валахию. Весною 1653 года гетман оказал ему поддержку. Но валахский господарь, Матфей Бессараба, добыл себе подмогу от князя Трансильвании, Ракочи, и предприятие потерпело неудачу. Тимофей вынужден был спасаться в Украйну, испытав полное поражение. В то же время прибыло 15 000 поляков под начальством очень искусного полководца, успевшего себя уже проявить в прошлом, Стефана Чарнецкого, за которым следовал король. Со всех сторон получались предложения о помощи. Молдавия, Валахия, Трансильвания, Турция и даже татары хотели теперь содействовать поражение неутомимого воина, который, совершенно не зная окружавших его людей, наталкивался на крайнюю сложность интересов, неожиданно для него объединившихся против его страны.
      Видя, что погибает, Хмельницкий в августе 1653 г. направил к царю, при посредстве патриарха Никона, слезную просьбу. Он почти отдавал себя в распоряжение царя. Забывая свои польские симпатии и кроме того уже давно подстрекаемый в этом направлении московскими агентами, Выховский сам поддерживал просьбу своего главы. С января 1652 года этот вопрос был передан Земскому Собору и потом поддерживаемый другими восточными прелатами, иерусалимский патриарх Паисий постоянно убеждал его принять решение, согласное с общими желаниями православного востока. При наличности побед Хмельницкого, при неудачах испытанных турками в их войне с Венецией, возникала надежда на полное освобождение христианских народов, порабощенных исламом. Средства, казалось, иссякали у казаков и у поляков, впереди была перспектива конфликта со Швецией, который сулил в будущем разделить силы республики, все это при закончившейся реорганизации московской армии создавало теперь ряд обстоятельств, одинаково благоприятных для вмешательства Москвы, которая так долго медлила.
      Московская дипломатия со своей стороны заботилась о том, чтобы придумать мотивы для разрыва с Польшею, непрестанно изливаясь в жалобах, несколько впрочем по-детски, по поводу оскорбительных памфлетов, изданных в Варшаве, или по поводу некоторых упущений в обычном формуляре сношений между обеими странами. С начала этого 1653 года принципиально вмешательство было принято в царских советах, формально только был созван в октябре новый Земский Собор, и не ожидая его решений, Алексей послал уже в сентябре к Хмельницкому стольника Стрешнева и дьяка Бередкина для получения от казаков знаков подчинения и вручения им задатка в счет того жалованья, которое они должны были отныне получать.
      Хмельницкий ответил изъявлениями благодарности и излиянием чувств. Он был далек еще между тем от того, чтобы приписывать создавшейся таким образом связи между Украйною и московским государством то значение, которое ей придавали в самой Москве. Гетман думал обойтись с царем так, как он обходился до сих пор с двумя другими номинальными государями, натравливая их друг на друга и играя всеми тремя. Ему не хотелось также упускать Молдавии. Но пора его побед уже миновала. Направляясь к Сочаве со своими казаками и с татарами, которых ему удалось убедить отправиться с ним, но которые, играя с ним также двойную игру, под шумок вели переговоры с поляками, он встретил по дороге тело своего сына Тимофея, только что умершего от ран. Продолжая свой путь, в октябре 1653 года он столкнулся под Звонецем (в окрестностях Каменца), с объединенной армией поляков, валахов и венгерцев, под личным предводительством польского короля, был еще раз выпущен ханом, и в декабре очутился в Чигирине, где встретился с посланными Алексея, Бутурлиным, Алферьевым и Лопухиным, прибывшими не для переговоров с ним, как он наивно воображал, но для того, чтобы взять в свое подданство Украйну.
      Он показал вид, что всегда остается господином своего слова, созвал советы, организовал нечто вроде плебисцита, по вопросу о том, какому из государей, королю ли Польши или султану, крымскому ли хану или царю отдадут казаки предпочтение, и прочитал даже «народу» проект предполагаемого договора с Москвою для защиты их общих свобод. Но посланные Алексея уже успели заручиться присягами самодержавному царю, который, как говорили они, не похож на польского короля в обращении со своими подданными. Самуил Богданов и переяславский полковник Тетеря отправились в Москву, и должны были в марте 1654 года удовольствоваться жалованною грамотою, показавшейся при данных обстоятельствах впрочем очень щедрой. Оригинал этого документа, кажется, потерян, но протокол прений предшествовавших редакции и последующая хартия, которая в 1659 году воспроизводила по-видимому ее сущность, дают нам достаточно полное о ней представление. Прежде чем будет покончено с поляками, Алексей считал нужным сохранить хорошие отношения с казаками; он им представил, по крайней мере на бумаге, подтверждение их старых прав и свобод, понимая под ними юридическую автономию, свободное избрание гетмана после смерти Хмельницкого и годовое жалованье в 1 800 000 флоринов зарегистрированным, число которых он соглашался довести до 60 000.
      Это было много, сравнительно с тем, что было дано в последний раз Польшею побежденным при Берестечке. Но этого было мало для «великого князя России», который, хотя и получал вместе с содержанием значительное количество земли в окрестностях Гадяча, но увидел, что ему воспрещены всякие непосредственные сношения с иностранными державами. И здесь опять-таки ничего не было даровано массе новых подданных царя, которые должны были просто подчиниться общему праву, т. е. крестьян, обложенных теми же повинностями, которые тяготели над их собратьями в Москве. С этой стороны новый порядок вещей угрожал возбудить живые протесты, и Хмельницкий старался не дать событию какой-либо огласки.
      У него для этого была еще и другая причина. Украинский клир казалось, не был лучше удовлетворен. Подчинение Москве значило также подчинение московскому патриархату, подчинение, гораздо более действительное, чем то, которое связывало украинскую церковь с восточными епархиями. Церковь сильно этому сопротивлялась и стала опасаться, только с другой точки зрения, такого переворота в ее вековых привычках. Четыре века якобы независимого существования, но близкого к очагу латинской цивилизации создали в ее недрах совокупность особых идей и преданий. Самый ее ритуал отражал в себе западное влияние, и Петр Могила поднял ее воспитательные учреждения, религиозные и научные, на такую высоту, что подчинение дикой Москве казалось для этого общества актом падения.
      Могила уже умер; но его преемник в киевской митрополии, Сильверст Коссов, стремился идти по его стопам. Дворянин из польского палатината в Витебске, ученик польских школ и выдающийся польский писатель, он уживался со всемогущим Хмельницким, в то время как последний, казалось, был предназначен для предоставления Украйне свободного режима под польским протекторатом. Сделаться вместе с ним подданным царя ему улыбалось гораздо менее, и он не скрыл этого. Когда Бутурлин со спутниками прибыл в Киев, он, казалось, решил вначале отказаться вместе со своею паствою от присяги, которую у них требовали; он истощил все средства, чтобы избежать ее, и покорившись, но не примирившись, удалился в свое епископское помещение, выискивая поводов для ссоры с московскими воеводами, которые следовали за посланными и хотели выстроить крепость по соседству с церковью св. Софии.
      Но помимо иллюзий, которые представляла казакам жалованная грамота, реальность нового режима выразилась в появлении в Украйне целой массы воевод и чиновников, с приличной свитой и стремящихся захватить в свои руки всю страну по-московски, по-военному, бюрократически, деспотически. Польша никогда и не подумала бы действовать таким путем; поступая таким образом, путем некоторых формальных уступок и кое на каких относительных компромиссов, московское государство должно было впоследствии справиться со всяким сопротивлением.
      Сам Хмельницкий старался еще спасти внешние приличия, не оставляя своей переписки с ханом и султаном, называя в ней лживыми те сведения, по которым он является подданным царя, отклоняя упорно честь быть представленным новому государю и обращаясь часто с его представителями так, как он привык обращаться с представителями польского короля. Все эти выходки были довольно безобидны, и Алексей не показывал, что он оскорбляется ими. Так как исход предприятия зависел от поединка с Польшею, то ему было необходимо во что бы то ни стало сохранить за собою для этой решительной борьбы казаков. Как он однако и предвидел, Польша в тот момент, когда он решился наконец бросить ей перчатку, была почти не в состоянии выступить в бой.

V. Разгром Польши

      В ноябре 1653 года царь официально сообщил о своих намерениях различным европейским дворам, с которыми он поддерживал более или менее постоянные сношения. Его жалобы против западных соседей были, как мы это знаем, не особенно серьезны. Так, в послании, отправленном со специальным курьером в Сен-Жермен, он жаловался, что поляки называли его отца Михаилом Филаретовичем, вместо того чтобы называть его Михаилом Михайловичем! Ответ заставил себя долго ждать. Известны связи, соединявшие в это время Польшу с Францией. Выйдя вторично замуж за Яна Казимира, вдова Владислава IV, Мария Гонзаго, сделала их еще более интимными. Мазарини между тем совсем не думал принять активного участия в объявленном конфликте и, после года молчания, уже в ноябре 1654 года, он разразился упреками, порицая по мотивам религиозным спор, возникший между двумя христианскими державами, и предложил им свое посредничество.
      Бранденбургский курфюрст имел более настоятельные мотивы высказаться. Следя со страстным интересом за событиями в Украйне, он даже не отказался целиком от своих обязанностей вассала, и предложил различным германским принцам помочь его сюзерену. Но сам он не спешил подать им пример. Теперь он только удовольствовался декларацией о нейтралитете, но предложил себя в то же время посредником. На деле Польша осталась изолированной. Но владение Украйной не было, по-видимому, единственным козырем в начатой партии. Алексей был намерен довести борьбу до конца, и его усилия были направлены сначала на Литву, это оспариваемое наследие Гедемина и Витовта.
      В феврале 1654 года в Вязьме была собрана многочисленная артиллерия; в мае туда прислали образ Грузинской Божией Матери с Афонской горы; на нее особенно рассчитывал благочестивый государь, и тотчас же после этого царь выступил в поход. С польской стороны вся граница почти была лишена защиты. Украйна все поглотила. Дорогобуж сдался без битвы. Невель и Белая едва сопротивлялись, и 23 сентября, после тяжелой осады, капитулировал в свою очередь Смоленск, а польский гарнизон, насчитывавший в своих рядах не более нескольких сот человек, сложил свои знамена к ногам победителя, как это сделала в 1634 году в том же месте побежденная армия Шеина.
      В этот момент явился на помощь полякам союзник, на которого они никак не могли рассчитывать. В июле еще, по совету Никона, царица оставила столицу, убегая от приближавшейся чумы. Патриарх вскоре последовал за нею и искал убежища вместе с нею в Калязинском монастыре.
      Для предохранения от чумы царя с его войсками были устроены сильные карантины по дорогам, ведущим к Смоленску. В Москве забивали наглухо ворота и окна Кремля; в домах, где уже появилась зараза, запирали их обитателей и повсюду жгли колдуний, подозревая их в том, что они «накликали смерть», тем более что несчастные признавались в своей вине. То были единственные известные в то время средства обеззараживания. Но их действие обнаружилось не раньше зимы, когда обычно распространение эпидемии останавливалось. Разрушение, произведенное чумою, было действительно ужасно в тех местах, где она свирепствовала. По собранным сведениям смертность от чумы колеблется между 85 % и 97 %.
      Если не военная мощь Алексея, то воодушевление, которое он умел вложить в нее, не могло не ослабнуть под влиянием этого несчастия. Другой еще шанс явился у его противников. В июле 1654 года смерть Ислам-Гирея произвела в Крыму поворот в их пользу. Новый хан, Махмет-Гирей, ненавидел Хмельницкого. Он склонился к заключению союза против казаков и москвитян, и в январе 1655 года, когда гетман действовал в окрестностях Белой Церкви вместе с московским воеводою Шереметьевым, они были окружены под Ахматовым, и хотя спаслись благодаря обычной невыдержанности крымцев, но понесли большие потери.
      Хмельницкий был этим совершенно обескуражен. Возвратившись в Чигирин, он не двинулся больше с места, парализуя скорее, чем поддерживая последующие действия московских войск, которым Алексей прислал подкрепление, и повел двусмысленные переговоры со шведами, трансильванцами и самими поляками.
      Последним между тем судьба перестала уже улыбаться. Шведская королева, Христина, только что отказалась от трона в пользу своего двоюродного брата Карла Густава. Он был коронован под именем Карла X, и Ян Казимир нашел случай подходящим, чтобы предъявить хотя бы формально свои собственные права на шведский престол.
      Новый король поспешил воспользоваться этим предлогом для осуществления давно намеченных агрессивных мер. Поссорившись еще в 1650 году с варшавским двором и убежав в Стокгольм, прежний доверенный Владислава IV, сделавшийся позже вице-канцлером, Радзеновский вмешался в это дело, заведя сношения с Ракочи и Хмельницким. Успехи Алексея усилили действие этих манипуляций, и в июле 1655 года шведский фельдмаршал Виттенберг двинулся из Померании в Великую Польшу.
      Повинуясь советам изменника, провинциальная милиция, объединенная палатином Христофором Опалинским, капитулировала, открыв Карлу X, следовавшему за своим военачальником, дорогу в Варшаву и Краков. То был настоящий разгром. Вызванная из Украйны часть польской армии, находившаяся под начальством храброго Чарнецкого, не могла прикрыть обеих столиц и в сентябре почти вся Польша оказалась в руках новых победителей. В то же время Алексей, выступив в поход и не встретив никого на своем пути, занял вместе с Вильно, Ковно и Гродно всю северную Литву. Шведы явились туда в свою очередь под начальством Магнуса Делагарди. Вынужденный выбирать между обоими завоевателями, имея в распоряжении лишь пять тысяч солдат, великий генерал княжества, Янус Радзивилл, решил в пользу Карла X, подписав 18 августа в Кайданах договор о подчинении.
      Ян Казимир сохранил на деле в этой части своих владений горсточку преданных ему людей, которые под командою витебского палатина, Павла Сапеги, осадили Радзивилла в Тыкоцине, где великий генерал, чуть не взятый в плен, умер от удара. Обе знаменитые фамилии, Сапеги и Радзивиллы, постоянно враждовали между собою. Но дела несчастного короля Польши не улучшились от этого. В то же время Лемберг был осажден москвитянами и казаками, причем Бутурлин явился туда в сопровождении Хмельницкого. Вся Красноруссия была таким образом потеряна для Польши, и трудно было догадаться, кто будет владеть ею. Потребовав от города вторую контрибуцию, гетман снялся с лагеря, заставив московского генерала сделать то же самое, заняв крайне двусмысленное положение. Он продолжал свои таинственные переговоры с Польшею и, при посредстве Выховского и Тетери, предложил лемберцам, если они не хотят отдаться в руки казакам, противостоять также москвитянам. Так по крайней мере поняли его осажденные, и это было тем более правдоподобно, что в тот же момент в Белоруссии казацкий полковник Иван Нечай и другие украинские начальники действовали по приказу Хмельницкого, доходя даже до изгнания царских войск из занятых ими городов.
      Такой образ действий угрожал распространиться на всю Украйну, а вмешательство шведов в дела Литвы расстраивали также планы Алексея. Тогда он довольно неловко пустил в ход дипломатию, которая явилась для Польши, в том отчаянном положении, в котором она находилась, якорем неожиданного спасения.

VI. Поворот счастья

      Заняв Вильну, царь по настоянию Никона поспешил принять титул короля Польши. Он думал сначала удовольствоваться Литвою, но шведы оспаривали у него эту добычу и он не нашел ничего лучшего, как начать добиваться соглашения с поляками. Желая вырваться из затягивавшей их петли, последние естественно были расположены ко всякого рода соглашениям. Не имея к тому никаких ровно способностей, витебский палатин договаривался сначала о перерыве военных действий, причем обещал со своей стороны очистить Белоруссию и Украйну. Потом представители Яна Казимира, также совсем не уполномоченные на подобные условия, по договору, подписанному в Вильне в октябре 1656 года, приняли условия мира, окончательно предоставляя царю право наследования престолом Польши, после смерти ныне царствующего короля. По конституционным законам республики без санкции сейма это обещание ровно ничего не стоило, но взамен его Алексей оставил все свои завоевания и обязался соединиться с Польшею в общем походе против шведов!
      Этот ловкий шаг был делом венского двора, который, по просьбе Яна Казимира и за недостатком другого средства пустил в ход двух своих лучших дипломатов, Аллегретти и Лорбаха, которые еще в прошлом году старались навести на ложный путь царя с его советниками. Подозрительные сношения казаков со шведами не были, действительно, чужды этому событию, но легко себе представить, какое действие это произвело на Хмельницкого и его товарищей. Тщетно гетман требовал допущения его к переговорам. При известии об их исходе общим мнением в Украйне было, что царь отдал страну полякам. Но император также был теперь, по-видимому, склонен им помочь, даже в военном отношении, чтобы восстановить их авторитет. Хан со своей стороны послал в Чигирин требование в том же духе, угрожая вмешательством для восстановления прежнего порядка вещей. К этому моменту, судя по легенде, относится поэма Хмельницкого, в которой под видом чайки, на которую устремляются две хищные птицы, он представил тяжелую участь своего отечества.