Первые Романовы

      Вообще с землею обходились неумело. А между тем, как и в предшествующем веке, она являлась почти единственным источником дохода в стране, ее единственным продуктивным капиталом. Она должна была удовлетворять всему. Государство удерживало большую часть земли, под видом запасного фонда, вроде того, создания которого ныне требуют некоторые аграрные реформаторы. Этот недвижимый фонд менее пострадал от кризиса начала века, чем монетный запас царя; но вскоре после этого в нем была пробита огромная брешь, благодаря ленам, число которых все увеличивается соответственно количеству одаряемых ими «служилых людей». А государству более чем когда бы то ни было нужны были слуги, кроме того вошло в привычку прибавлять еще наградные к жалованью, которое получал его личный персонал. К концу века, благодаря придворным интригам, целая стая родственников и любимцев набрасывается на добычу, и хищение приняло фантастические размеры.
      Вопреки принципу секуляризации, поддерживаемому и развитому благочестивым Алексеем, монастыри также приняли участие в дележе и благодаря щедрости частных лиц и несмотря на всяческие запрещения церковные имущества не подверглись на деле никаким урезкам, а местами даже увеличивались. Особенно в первой половине века им благоприятствовала общая склонность умов видеть Божью кару в испытаниях страны и даже после 1648 года сила привычки восторжествовала над запрещениями со стороны закона. Дарители изобретают всякие уловки и, под видом обмена, иногда благочестивая княгиня получала «десять четвертей» хорошей земли взамен 200 или 250, уступленных ею.
      Само государство возмещало свои чрезмерные расходы отчасти результатами конфискаций, впрочем довольно редких в эту эпоху, и гораздо более частыми возвратами земли, благодаря вымиранию большего числа фамилий, имевших большие поместья и вотчины: Шуйских, Мстиславских, Воротынских, Поярских, Морозовых. При вступлении на престол Петра Великого, за вычетом от полутора до двух миллионов десятин, выданных во время двух особенно расточительных периодов от 1612 г. до 1625 г. и от 1680 г. до 1700 г., наследство дома Рюрика было доведено до жалких остатков.
      Уменьшившись с другой стороны само собою в течение шестнадцатого века, благодаря последовательным переходам во владение двора или в фонды поместных и вотчинных жалованных земель, собственность оброчная или «черная» так уменьшалась благодаря этому движению, что почти совсем исчезла в области по ту сторону Москвы.
      Поместная и вотчинная собственность таким образом увеличилась, но изменила свой характер. Политика последних представителей дома Рюрика стремилась в течение предшествующего века постепенно уменьшить в этой области число белых поместий и уравнять остальных вотчинников в количестве и в природе налогов. В следующий век господствует уже противоположная тенденция. В силу того, что вотчины увеличивались в числе, поместья получали все более существенные черты вотчинной собственности, и такой факт объясняется финансовыми затруднениями разоренного правительства. Побуждаемое постоянною и настоятельною нуждою в деньгах, государство продает угодья, но оно находит покупателей только для тех, которые оно соглашается обратить в вотчины.
      В то же время, в силу того же положения, устанавливается обычай давать поместья сыновьям титулованных лиц, у которых казна брала в таком случае какое-либо денежное пособие и тогда наделение землей делается наследственным, по принципу, принятому в 1550 году для избранного числа 1000 помещиков, назначенных еще Грозным. Потом стали разрешать помещикам меняться между собою поместьями. Отсюда уже было недалеко до уступки их друг другу или с обязательствами или даром. Стоило только сделать первый шаг в этом направлении и, сначала только терпимый, принцип этот впоследствии получает значение права.
      Политические и социальные условия класса «служилых людей», казалось, должны были тогда улучшиться. Но, однако, на деле не получилось ничего подобного, так как ему мешала «служба», унижавшая представителей старой и свободной аристократии до состояния чиновников, находящихся на жаловании. И самая игра поместьями, сделавшихся предметом свободного обмена, отняла у остатков этого класса когда-то могущественного, то, что составляло его силу: земельное положение, из которого он черпал свои материальные и нравственные силы. Большие поместья, сохранившиеся еще в старых княжеских фамилиях, делаются редкостью. Лишенные владений, благодаря конфискациям, или только обедневшие, благодаря войне и смуте, не будучи в состоянии встать на ноги, благодаря обязанностям, налагаемым на них государством, крупные вассалы дома Рюрика уступают место соперникам меньшего размаха: потомкам старого нетитулованного московского боярства, побочным отпрыскам прежде царствовавших домов, представителям фамилий, родственных новой династии, или выскочкам, достигшим положения благодаря милости государя. Но среди этих триумфаторов сегодняшнего дня, одни, как Долгорукие, Репнины, Одоевские, Голицины, Куракины, Трубецкие, возводившие свое происхождение к Рюрику или Гедимину, сами пользовались небольшим состоянием и по тем же причинам все беднели из поколения в поколение; другие, как Романовы младшей ветви, исчезли благодаря вымиранию, а Стрешневы, Милославские, Матвеевы являлись лишь метеорами.
      Все переходили из одной области в другую, меняя владения, как гарнизоны. Единственное богатство страны – территориальная собственность, – получает характер движимой собственности: она беспрестанно переходит в другие руки.
      Ее продуктивность благодаря этому, очевидно, не увеличилась. А с другой стороны, эксплуатация почвы, которую вели очень неумело и разорительно, ограничивалась лишь ее поверхностью. Но уже проявлялись попытки проникнуть в ее внутренние слои. Начатые еще при Михаиле розыски руды и постройка заводов продолжались и при Алексее при содействии нескольких иностранцев. Начинают эксплуатировать уральские сокровища и между 1666 и 1670 годами были основаны знаменитые Невенские заводы. Получают некоторое распространение и стеклянные, суконные, шелковые фабрики, полученные вторым Романовым в наследство. Их производство шло лишь на нужды двора, и национальная промышленность не имела к нему никакого отношения. Я вернусь еще к этому вопросу в дальнейшем.
      Не лучше было положение и торговли. Один выдающийся экономист этой эпохи, Кильбургер, развивает в предисловии к очень любопытному этюду, посвященному этому вопросу, ту мысль, что, вероятно, сам Бог отнял у жителей московского государства разум, так как они совсем не пользуются огромными, находящимися в их руках, богатствами, и это тем более странно, что они обнаруживают до такой степени любовь к занятиям торговлею, что, по его словам, в Москве гораздо больше лавок, чем в Амстердаме. Немецкий ученый очень метко сравнивает торговлю с птицею, которую держат в руке, причем нельзя ни крепко ее сдавить, чтобы не задушить, ни дать ей слишком много свободы, чтобы она не улетела. Что же касается правительства московского, то оно слишком сдавило эту птицу.
      В большей части областей государства как внешняя, так и внутренняя торговля, подобно промышленности, вначале была предметом монополии. Правительство признавало законность жалоб на привилегии, очень выгодные для иностранных купцов. Но под властью неотложных нужд фискального характера, ему приходилось уничтожать одною рукою то, что оно создавало другою. Торговым уставом 1667 года правительство Москвы не успело еще удовлетворить интересы национальной торговли, как оно уже заключает договор с одной армянской компанией, отдавая в ее руки торговлю шелком; а потом с одним голландцем из Гамбурга, Верпоортеном, даровав ему исключительное право сконцентрировать в Архангельске и отправить в Ливорно все производство икры. Из сорока судов, посещавших ежегодно в то время северный порт, десять принадлежали одному судохозяину, за которым было упрочено также и право ловить рыбу на Коле. Один синдикат, образовавшийся в Амстердаме, получил в то же время концессию на эксплуатацию лесов в той же области. Даже речное судоходство между Архангельском и Москвою находилось в руках иностранцев. Когда один московский купец, Лаптев, дерзнул устроить им конкуренцию, довезя до Амстердама небольшой груз, то это вызвало страшную ярость иностранных конкурентов, кричавших о злоупотреблениях, и они выиграли тяжбу.
      Почти то же самое мы видим и теперь в той стране. Относительно довольно цветущие в шестнадцатом веке и подававшие большие надежды в будущем промышленность и торговля некоторых сельских центров страдали, с другой стороны, невыносимо от фискальных мер, имевших целью монополизировать эту деятельность в интересах городских тяглых людей. Один указ от 8 мая 1650 года требовал от крестьян исключительного занятия сохою, и теперь мы видим последствия этого удивительного заблуждения, которое, при наличности в стране скудной по большей части почвы и крайне богатой подпочвы в различных областях, направило главные усилия народа исключительно на земледелие.
      Местами совершенно особые обстоятельства, слишком неблагодарное качество земли и исключительно благоприятное расположение торговых путей взяли верх над такой неумелой политикой. Так, промышленный центр села Богородского, по соседству с Москвою, уже в семнадцатом столетии получил известное значение, несмотря на свой деревенский характер. Мучная торговля на берегах Клязьмы, добывание дров, угля и каретный промысел в лесистых частях суздальского уезда, – все это находилось еще в руках крестьян. Иконописцы в деревнях той же области пользовались для того времени очень крупною репутацией. В некоторых из этих деревень были богатые крестьяне, и их крайняя зажиточность явилась, по-видимому, благодаря тем же источникам промышленности или торговли.
      В общем оба эти вида производства страдали не менее жестоко от режима, столь противоположного природе вещей. Эти села, по природе своей промышленные и торговые, могли так легко обратиться в богатые города.
      Превосходя все окружавшие их города и местечки величиной своей и количеством населения, они представляли собой агломераты скорей городского типа. Но увы! безжалостный и нелепый закон отказывал им в праве жить и развиваться в этом направлении; он ограничивал развитие промышленности и торговли определенными соображениями почти исключительно стратегического характера и оно не находило пищи. Военный аппарат не служил здесь, как на западе, для защиты мирных дел; он служил для того, чтобы создавать условия для их возникновения и развития! И за укрепленными стенами, которые могли только их удушить, но не развить, ремесла прекратились, а обмен должен был свестись к элементарной форме периодических ярмарок и рынков. А кроме того устройство ярмарки или нового рынка требовало еще разрешения центральной власти!
      Таким образом ограниченные одною обработкою земли, часто совершенно неплодородною, масса сельских жителей оказалась задавленною как налогами, постоянно увеличивавшимися, несмотря на их бедность, так и крепостничеством, постоянно разраставшимся вширь и вглубь. Сами разоренные, собственники поместий или вотчин не нашли другого исхода, как перенести на крестьян, с согласия государства, всю обременявшую их тяжесть. И в итоге, одновременно с развитием крепостничества, установленная таким образом административная, экономическая и финансовая организация повела к созданию той бюрократии социально-дворянского типа, которая получила свое полное развитие в восемнадцатом и в девятнадцатом веках.
      На западе, двумя веками раньше, борьба производительных классов с классом военным окончилась в пользу первых путем освобождения городских коммун, подготовившего собою эмансипацию сельских работников. Города победили, потому что могли воевать.
      Но бедные, неспособные извлечь никакой выгоды из привилегии, случайно выпавшей на их долю, города русские не были в состоянии ни сыграть той же роли, ни содержать армию и администрацию. Земля сделалась главным фактором политической и экономической организации, и положение таким образом оказалось обратным. Но, с другой стороны, земля, распределяемая между слугами государства в виде вознаграждения им, являлась орудием политического порабощения, труд отданный этим наемникам для того, чтобы они могли выполнять свою службу, – орудием социального рабства. А лишенные воздуха и хлеба, под призрачной охраною укреплений, налагавших на них лишь тягостное иго, обитатели городских центров завидовали участи деревенских собратий, так как крепостная зависимость не давала им по крайней мере возможности умереть с голоду.
      С этой двойной точки зрения великий созидатель, который должен был явиться в ближайшем будущем, должен был найти уже собранные, приготовленные для дела, но очень шаткие материалы для политического и социального творчества. В конце семнадцатого века благосостояние податных классов оказалось скорее в упадке, чем прогрессировавшим. Развитию внутренней колонизации не соответствовала интенсивность культурного развития. Прилежный экономист в сфере своих частных интересов, занявшись интенсивной и разнообразной обработкой своих обширных владений, земледелием, скотоводством, рыбной ловлей, устройством солеварен, каменоломен и железных фабрик, Алексей мало заботился в то же время о развитии духа предприимчивости у своих подданных. Их инициатива, естественно слишком слабая при их ничтожном умственном развитии, еще сковывалась самой системой дифференциации, примененной к податным классам. Они были разделены на два разряда, и ни промышленность, ни земледелие нисколько не выигрывали от подобного разделения, причем их общим усилиям мешал целый ряд препятствий: беззащитность городов и деревень, отсутствие административной полиции, невозможные пути сообщения.
      Секретарь посольства, отправленного в 1676 году императором в Москву, и автор довольно любопытного рапорта по поводу вызвавших его отправку переговоров, Лысек указывает, за время своего девятинедельного пребывания в московской столице, на шесть больших пожаров, уничтоживших более тысячи домов. В то же самое время Алексей, в письме своем из Коломенского к стольнику Матюшкину, говорит, что, путешествуя по московским дорогам, он чуть не сломал себе шею. И ничего не было сделано для улучшения подобного положения вещей. Не существовало ровно никакой администрации дорог, в то время как Кольбер во Франции тратил миллионы на постройку путей сообщения. В Москве был учрежден с 1615 году Ямской приказ, но он только доставлял лошадей для поездок чиновников. Для официальной и частной корреспонденции продолжали пользоваться курьерами. Только в 1665 году была устроена почта для писем, но в двух только направлениях, из Польши и из Курляндии, и только для чисто военных целей. Да и организовал ее иностранец Иоганн ван Сведен.
      После мира, заключенного в Андрусове, обмен корреспонденциями между обеими странами сделался предметом определенных переговоров и привел к первой почтовой конвенции, подписанной Россией.
      Проявленная неоднократно в борьбе за независимость энергия дала возможность, в первой половине семнадцатого века, встретиться лицом к лицу с непосредственными результатами Смутного времени. Длительные последствия политического режима, в экономическом и социальном отношениях плохо уравновешенного; громадная трата сил на внешние предприятия; вызванные ими военные и финансовые нужды, – все это быстро уничтожило все порывы и создало ту атонию жизненных функций, которая и теперь еще является характерным признаком этой страны.
      Законам, управлявшим ее образованием, суждено было, чтобы царствование одного из самых мирных по своей естественной склонности государей прошло в постоянных войнах, сохраняя и даже увеличивая в некоторых отношениях военный характер государства. Алексей не оставил в наследство своей стране ни одного института, упрочивающего ее экономическое благосостояние и ее социальное благополучие. Зато одним из его главных дел было создание армии и флота.

VIII. Военная реформа

      После Смоленской катастрофы было распущено пять иностранных полков, набранных для польской войны. Между тем совсем не думали исключить совершенно этот экзотический элемент из военной организации, так как он единственный казался способным ввести в нее принципы современной техники. Было лишь предположено пользоваться им несколько иначе. Не доказав своей большой ценности под командою несчастного Шеина, московские контингенты войск, обученные по-европейски и находившиеся под управлением иностранных офицеров и унтер-офицеров, – шесть полков пехоты, полк рейтаров, полк драгун – никогда по крайней мере не бунтовали. Тогда было решено развить эти смешанные группы. Конец тридцатилетней войны выбросил за борт многочисленные ряды опытных солдат в Польше, Германии и Англии. Во всех европейских центрах рекрутского набора офицеры всех чинов бедствовали сотнями, выпрашивая, как милостыни, какого-либо занятия. Одним движением руки можно было заставить их немедленно явиться на зов со всеми их преимуществами в области знаний и приобретенного опыта, с их вкусом к боевой жизни и к приключениям.
      Таким-то путем Москва приобрела для себя некоторых из будущих полководцев и фаворитов Петра Великого: Гордонов, Брюсов, Лефортов, со значительным числом их подчиненных, капралов-инструкторов, артиллеристов, военных врачей; их насчитывалось одно время до 8000 чел. Но среди них не было ни одной особенно выдающейся личности. В 1659 году лорд Чарльс Эргарт, губернатор Оксфорда и начальник всей английской кавалерии, предлагал свои услуги... Но он был слишком требователен, просил для себя звания по меньшей мере генералиссимуса, права назначения всех чинов, и слишком обширной юридической власти. Алексей не мог однако удержаться, чтобы не завести сношений с этим гордым англичанином, но из этого ничего не вышло.
      Среди набранных таким образом офицеров, среди этого рассадника лиц экзотического происхождения, занимающих еще и теперь довольно значительное место в административной и военной иерархии страны, многие прибывали на место со своими женами и детьми. Другие женились в московском государстве, давая начало целому ряду фамилий уже русифицированных в следующем веке. Некоторые из вновь прибывших принимали даже православие, как, например, полковник Александр Лесли и генерал Корнелиус ван Букговен, тесть Гордона.
      За этою реорганизацией следовало и военное законодательство. При Василии Шуйском и Михаиле Феодоровиче был уже опубликован первый свод из 663 статей, заимствованных из лучших иностранных кодексов. Алексей обнародовал в придачу к нему в 1647 году другой, элементы которого были приготовлены еще в царствование его отца и представляли собой лишь заимствование из труда Леонарда Фронсберга под названием «Регламент Карла Пятого». Это произведение было снабжено картами (чертежами), продававшимися отдельно, «чтобы каждый солдат мог их купить и носить с собою в поход». Это пожелание, хотя и немного наивное, как известно, долго не осуществлялось.
      Затем последовала целая масса дополнительных распоряжений, обнимавших собою военные обзоры, дисциплину, новые формации и пр. Алексей, хотя и был плохим солдатом, но охотно присутствовал на учениях своих войск и его часто можно было видеть на Девичьем поле, этом московском Марсовом поле.
      Между тем эти образования, как древние, так и новые, сближенные с европейским типом, не имели еще характера постоянной армии. Пехота и кавалерия регулярного состава созывалась в мирное время лишь осенью, или только в начале зимы, после окончания полевых работ. Их вооружение, частью доставляемое самими солдатами, было неудовлетворительно и не отличалось однообразием. Полки, набранные и обученными европейцами, составляли лишь мелкое ядро в массе архаических составов: стрельцов, казаков, «служилых людей», всякого сброда, который увеличивался еще во время войны отрядами татар, мордвы, черемисов, башкиров, калмыков и других инородцев. Обычный беспорядок в этих шайках влиял на состав регулярных войск, умаляя их ценность.
      С другой стороны, в отношении техники, несмотря на заимствования, сделанные непосредственно или из военной литературы Запада и несмотря на то, что в царствование сына Алексея переводили и распространяли книгу Плювинеля, старое московское государство отставало от других постоянно на несколько веков. Восходя к эпохе Карла Пятого, эти опыты европеизации совершенно не считались с прогрессом, введенным в военное искусство Густавом Адольфом. Вот каким образом вместе с орудием, которое должно было дать ему победу, Петр Великий получил в наследство от отца также и причину своих первых поражений; и тот из соратников Алексея, Ордын-Нащокин, который всюду вмешивался, подобно своему государю, и имел обо всем наиболее правильное представление, предвидел этот результат. Не от него зависело, что Россия не получила к этому времени армии и даже флота, которые более соответствовали бы ее положению в мире.

IX. Создание флота

      Петр Великий считается обыкновенно создателем русского флота. Как в большинстве случаев, где его гению суждено было напечатлеть такие глубокие следы, он между тем только следовал в этом смысле по пути, уже начертанному его предшественниками, и развивал лишь, часто неожиданно и неумеренно, ту программу, которая до него была намечена и даже частью приведена в исполнение. Ему суждено было стать великим выполнителем, а его темперамент вносил в эту задачу больше излишнего увлечения, чем мудрой предусмотрительности.
      В царствование Алексея Москва, отодвинутая от Балтийского моря Столбовским миром (1617 год) и оставшаяся лишь при обледеневшем береге северных морей, казалось, должна была отказаться от всякого честолюбия в этой области. Но, в силу парадоксального характера ее исторической эволюции, она совершенно неожиданным образом избежала такого исхода и уничтожила всю прозорливость Густава Адольфа. У швейцарского адмирала были предки в этой стране.
      В эпоху новых конфликтов со Швецией, когда армия Алексея заняла большую часть Ливонии, Ордын-Нащокин, управлявший покоренными областями, задумал построить на Двине целую флотилию плоскодонных судов для подвоза подкреплений и провианта. Это нововведение оказало большие услуги в этом отношении, и после задуманного плана взятия Риги оно должно было дать основание флоту на Балтийском море. Но Рига не была взята и, после того как Швеции был отдан, вопреки желанию Нащокина, весь соседний берег, Кардисский мир (в 1661 г.) рассеял этот прекрасный сон.
      Алексей однако не пришел от этого в замешательство. В общих взглядах, если не в мелочах, он владел в высокой степени тою чертою нравственного характера, которую мы встречали уже среди качеств его расы, – огромною добродетелью, или страшным недостатком смотря по обстоятельствам: он был упрям. Раз задуманная идея развернуть русский флаг где-нибудь на соленых водах не уходила уже из его ума. За недостатком собственного порта, он задумал воспользоваться иностранным, заведя по этому поводу переговоры с герцогом Курляндии. Потерпев неудачу, он кинулся к Каспийскому морю, задумав обратить во флот суда, которые охраняли бы торговлю его подданных с Персией, и открыли бы им рынки Малой Азии и Индии, предмет отъявленного соперничества между англичанами и голландцами.
      Эта мысль явилась у него не впервые. В царствование Михаила Феодоровича, в 1635 году, один голштинский мастер, употребив в дело московских плотников, построил уже в Нижнем Новгороде целое судно – Фридрих, – которое по Волге добралось до южного моря, но тотчас же затонуло у берегов Дагестана. Этот опыт не обескуражил царя; неудачное судно должно было лишь послужить моделью для предположенных теперь построек. Ордын-Нащокину было поручено общее руководство предприятием, с Полуектовым в качестве главного техника. Так как голштинец оказался на высоте положения, обратились к Голландии, откуда в 1667 году Ван-Сведен привез с собою целую партию судовых рабочих с мастером Ван-Гольдтом во главе.
      Село Дединово на Оке по соседству с Коломною, славившееся своими отличными плотниками, было намечено на этот раз для устройства там верфи. В ее распоряжении были отданы леса в вяземском и коломенском уездах и тульские литейни, и уже в сентябре 1668 года была готова к отправлению первая эскадра, состоявшая из одного корабля – Орла, о котором мы уже говорили, – из яхты, двух шлюпок и одного челнока. Орел имел в длину 80 футов, а в ширину 21 ф.; дно его было глубиною в 5 ф. На нем было 22 пушки. Прибыв из Амстердама с 14 человеками экипажа, капитан Давид Бутлер, принял главное начальство над новою эскадрою.
      Между прочим отправка ее в путь задержалась из-за непогоды, и только в конце 1669 года, ценою также огромных усилий, «царский флот» был доставлен к якорной стоянке на Астраханском рейде. Он стоил 9021 рубль. Это было очень дешево, но, увы, имея целью уничтожить пиратов, эта попытка как раз совпала с выступлением на сцену Стеньки Разина, и в следующем году «Орел» и его эскадра были сожжены по приказу атамана. Алексей в этом отношении смог завещать своему сыну лишь память и пример такого предприятия. Мы знаем, что это оказалось достаточным, и самая попытка, хотя и несчастливо окончившаяся при самом ее начале, покрыла бы славою второго Романова, если бы по своему авантюристскому и химерическому характеру она не создала в итоге обманчивую иллюзию, в силу которой русский флот и был основан отчасти несколько лет спустя и которой он не перестает жить с тех пор.
      Алексей однако оставил в наследство и другие залоги будущего, менее случайные, о которых частью уже упоминалось в этом томе и на которые будет еще обращено в дальнейшем внимание читателя.

Глава седьмая
Внешняя политика

I. Московская дипломатия

      Внешняя политика первых Романовых была еще главным образом направлена на восток, на поле действия, где она приобретает совершенно особенный характер. Вековые распри с ее непосредственными соседями европейского запада, с Польшей и Швецией, составляют исключение. Они приобретают в эту эпоху такое важное значение, что нам показалось необходимым посвятить им несколько отдельных глав во второй части этой книги. Представляя собой лишь рекогносцировку неизвестных земель, смелые попытки или робкие нащупывания почвы, другие сношения Москвы семнадцатого века с западом требуют только общего обозрения, для которого совершенно достаточно этой главы.
      С середины предшествующего века московские дипломаты объехали все столицы западного континента, и англомания стала в Москве играть значительную роль, вторгаясь даже в частную жизнь Грозного. Но из этого не создалось однако никакой близости. Этому мешали различные препятствия, среди которых следует поставить в первую голову обоюдное незнание взаимного положения. Сведения, собранные в Москве по поводу иноземных стран и совершавшихся в них событий, печатались в газете, носившей название Куранты, – от латинского слова currens, – общее и для многих газет, издававшихся в Германии, Голландии и Польше. Но, издаваясь в департаменте иностранных дел (Посольском приказе или в канцелярии посланников) в количестве двадцати номеров в год, бюллетень этот оставлял желать много как по точности, так и по быстроте сообщений.
      Посланный в 1656 году в Италию стольник Чемоданов узнал, прибыв по назначению, что «герцог Франциск», к которому были адресованы его вверительные грамоты, уже имел третьего преемника! Через десять лет Потемкин, отправляясь в Испанию, узнал, что собирался также обратиться к королю Филиппу IV, который умер два года тому назад!
      Эти посланцы были, впрочем, по большей части новички, совсем не знавшие ни обычаев, ни приличий тех стран, которые они посещали, но очень старавшиеся ввести там чисто кремлевский ритуал. Очень пунктуальные в области этикета, они расточают излишние проявления почтения, требуя при этом выполнения таковых и с другой стороны, что им удается с трудом. Во Флоренции Чемоданов и его помощник, дьяк Постников, падают ниц перед государем и целуют ему ноги, после чего они считают себя обиженными когда, при произнесении имени царя, герцог не отвечает никаким жестом, который имел бы такое же значение.
      Беря с собою чрезмерно большую свиту, все они попадают в затруднительное положение, не зная, чем им ее содержать. Так как в Москве был обычай содержать иностранные посольства, они требовали того же от иностранцев. Если же им это удавалось, они никогда не оставались довольны. В Кенигсберге в 1656 году Нестеров был близок к тому, чтобы швырнуть под стол стоявший на нем сервис, так как он не казался ему достаточно объемистым. Эти путешественники не берут даже с собою никакого запаса карманных денег, ничего кроме товаров. Они должны были продавать их для царя, беря себе жалованье из барышей. В Ливорно Чемоданов выкрутился, продав выгодно шестьдесят окороков! Но потом покупатели заупрямились, так как флорентийцам пришлись не по вкусу произведения «veramente bruttissime» иноземного колбасника, ввиду чего Чемоданову пришлось выпрашивать у герцога милостыню в 100 дукатов, которые были ему даны с обязательством воздержаться от нового выпрашивания на итальянской территории.
      Никто из этих посланцев не знал языка, на котором говорили в странах ими посещаемых, но при посещениях этих господ такая неловкость являлась еще наименьшим злом. Великолепно одетые, покрытые золотой парчой, они в то же время были отвратительно грязны. В наши дни русские мужики ходят в баню всякую субботу, но меняют рубаху лишь раз в год. Посланцы Алексея следовали тому же правилу, прибавляя к тому другие привычки, еще более отталкивающие для утонченного уже вкуса тогдашних итальянцев. В Ливорно после отъезда Чемоданова и его спутников пришлось дезинфицировать комнаты, которые они занимали в доме губернатора, и все же в них долго оставался отвратительный запах гостей, несмотря на всю кратковременность их пребывании. Губернатор счел поэтому своей обязанностью попросить своих гостей явиться во Флоренции con manco cattivo odore che sia possibile.
      Этим посетителям приходилось оставлять после себя еще более неприятные воспоминания. В Кенигсберге Нестеров не останавливался перед тем, чтобы насильно хватать дочек рыбаков для танцев и для других гораздо менее невинных удовольствий. Нескольким евреям было поручено доставить ему «прачек», которых он не употреблял конечно для заполнения отсутствующей прачечной. Очень привязанный к приютившей его стране, склонный к снисходительности, хорват Крыжанич удостоверяет, какое плачевное впечатление производили заграницей эти горе-дипломаты.