Где-то на земле есть рай

– И что же она сделала? – тихо спросил Ласточкин. Его собеседница сделала знак рукой: мол, все хорошо, сейчас она все расскажет.

– Умереть она решила. С собой покончить… так ей все это больно было… Она выпила уксусную кислоту. Но не умерла… Девочки прибежали… на гастролях это было… видят, она лежит, хрипит… Отвезли в больницу. У нее все горло было обожжено… связки… все… И петь она больше не могла. Даже говорить и то с трудом… Вы напишите об этом, напишите обязательно… Чтобы молодые девчонки не доверяли кому ни попадя. Оля мне запретила, но я сама… позвонила Алиске, попросила денег на операцию… Что же – у нее муж богатый, она могла бы все сделать, если бы захотела… А она сказала, что ее это не касается. Что Олька сама виновата, потому что дура. И повесила трубку… Вот так.

Ласточкин сидел очень прямо, не упуская ни слова из того, что ему говорила старушка.

– А с Алисой что потом было? Насколько я знаю, она больше с Шестопаловым не живет…

– Да, – подтвердила старушка, – она любила его, пока он не разорился, а потом бросила без сожаления. Как ненужную вещь, как тряпку… Сейчас у нее какой-то Лазорев или Лазарев, точно не знаю. Я-то, грешным делом, надеялась, что, может, как Алиска Сергея бросила, он к Оле вернется… Но он даже не звонил ей ни разу, и никому до нее дела нет… А ведь в свое время сколько поклонников вокруг нее увивалось! Клялись, что на все готовы, и даже на балкон к ней лазили в гостиницу, а потом – как отрезало… Когда она уксусной кислотой отравилась, к нам тоже журналисты зачастили, а последние лет пять мы никого и не видали… Вот она-то обрадовалась, когда вы позвонили… да… Вы только того, пожалуйста, как она придет, вопросов ей очень неудобных не задавайте, а то иной ваш коллега брякнет такое, что и сказать стыдно…

Ласточкин кашлянул в кулак. Я видела, что он не на шутку смущен. В прихожей нетерпеливо зажужжал звонок.

– Она, она! Пришла! – обрадованно воскликнула старушка и засеменила к двери.

* * *

Говорят, есть люди, отмеченные несчастьем. Однако я была склонна не слишком верить в это, пока не увидела Олю Баринову. Ей было тридцать с небольшим, но выглядела она на добрых сорок лет, а в выражении губ что-то напоминало обиженного маленького ребенка. Одежда скверная, мешковатая, дешевая. Волосы блеклые, растрепанные. Красные руки. Слишком яркий макияж, который ей совершенно не шел. Вспомнив, кем она работала, я решила, что она наспех подкрашивалась в метро, чтобы не предстать перед журналистом и фотографом совсем уж в ужасном виде. Но в ее глазах застыла такая мольба, что мне стало стыдно и моего фотоаппарата, и моих мыслей.

– Я очень рада вас видеть, – с трудом проговорила она.

Услышав ее голос, я покрылась холодным потом. Нет, она не говорила, и даже не шептала, а сипела. Как-то надрывно, с присвистом, и чувствовалось, что каждое произносимое слово дается ей с трудом.

– Я уже немного рассказала им о тебе, Оленька, чтобы ты не надрывалась, – поспешно сказала бабушка.

Оля жалко, как-то криво улыбнулась.

– Я не хотела опаздывать, – просипела она, и пришлось как следует напрячься, чтобы понять произносимые ею слова, хотя Оля стояла всего в нескольких шагах от меня. – Но меня не пускали…

Тут Ласточкин в который раз показал, что он намного умнее меня. Пока я стояла столбом, пряча глаза, он решительно поднялся, сказал: «Ну что это такое? Нам нужны хорошие фотографии», – и велел тащить сюда все самые лучшие платья и косметику.

– Мы же не можем снимать вас такой… Срочно умойтесь! Потом мы с Лизой займемся вами как следует.

Боже, как просияли ее глаза, как преобразилось лицо! Бабушка засуетилась. После недолгих дебатов было решено снимать на фоне живописного стенного ковра. Ласточкин отобрал у меня фотоаппарат и понизил из фотографов в визажисты. Оля принесла целую сумку помад, румян, тональных кремов и прочих прелестей. Мы спорили, пробовали, подбирали аксессуары. Ласточкин ходил вокруг нас и давал ценные указания, которые прямо-таки выводили меня из себя.

– Волосы не закалывать! Не закалывать, я сказал! Помада бледная, давайте ярче!

Между делом он умело разговорил Олю. Жалеет ли она о своем поступке? Да, и даже очень, при этом на ее лицо набежало облачко. Но ведь вернуть назад уже ничего нельзя. Ласточкин велел ей встать на фоне ковра и стал щелкать вспышкой.

– До чего же мерзкая эта Алиса… Голову чуть левее! Улыбку! Очень хорошо… Нет, если бы она мне попалась, я бы ее удавил, честное слово… Вот просто взял бы и убил!

– Да, я хотела ее убить когда-то… – прошелестела бедная молодая женщина. – Я мечтала… Это было ужасно… А теперь я больше ничего не хочу. И даже видеть ее не хочу.

– Я вас очень хорошо понимаю… А теперь повернитесь, пожалуйста!

Наконец фотосессия была закончена, и мы распрощались с Олей и ее бабушкой.

Что? Прислать им номер, когда статья выйдет? Ну конечно! Если, разумеется, главный редактор не завернет материал… Потому что, между нами, наш редактор – редкая сволочь. И вообще, наша работа чертовски тяжела!

Когда мы вышли из квартиры Бариновых, шел третий час дня.

Глава 8

3 апреля. Третий час пополудни

– Я свинья, – сказал Паша, когда мы вернулись в отделение.

– Почему?

– Как говорил один знакомый сутенер, по совокупности причин.

– Думаешь, это не она?

– Не думаю, а знаю.

– Откуда такая уверенность?

– От верблюда. Нет, ну сама посуди: что сделала Оля Баринова, когда лучшая подруга Алиса увела у нее мужика? Что, она набросилась на нее с кулаками или подсыпала ей в кофе что-нибудь, несовместимое с жизнью? Да ничего подобного. Вместо этого она попыталась наложить на себя руки. Поверь мне, это не тот человек, который способен на убийство. В крайнем случае она может убить себя, но не другого, как бы она ни страдала.

– Пожалуй, ты прав, – нехотя признала я. – Но ведь есть еще и факты, а они против нас. Алиса как-никак разрушила лучшей подруге жизнь, день рождения должен состояться в «Бегущей по волнам», а Оля работает там уборщицей, а значит, имеет право прохода в клуб. Но этот звонок? Вдруг Оля проболталась кому-то о своих планах и этот кто-то решил предупредить нас?

Однако Паша не успел мне ответить, потому что зазвонил телефон.

– Капитан Ласточкин у телефона… Да? Так? Ясно… Что ж, это очень разумное решение. Нет, я тоже думаю, что так будет лучше всего. Да, мы обязательно установим за ней слежку. Разумеется. Всего доброго.

Мой напарник повесил трубку и обернулся ко мне:

– Все в порядке. Лазаревы переносят празднование дня рождения Алисы в особняк на Долларово-Успенском шоссе. – Так непочтительно Павел называл знаменитую Рублевку. – Охрана там на каждом шагу, так что Оле Бариновой туда никогда не проникнуть.

– Так-то оно так, – сказала я нерешительно. – Ну а что, если убийца вовсе не Оля Баринова? Ее имя назвала Алиса, а позвонившая сказала, что речь идет о хорошо знакомом человеке, и только.

– Плевать мне на эту Алису, – отрезал Ласточкин. – Скажу тебе откровенно: теперь, когда я разобрался, что она за человек, мне все равно, убьют ее или нет.

– О, конечно, моральные качества жертвы всегда имеют для нас первостепенное значение, – не удержалась я от шпильки. – Между прочим, это дело поручено нам. И мы просто не имеем права его провалить!

– Вот и занимайся им, – отозвался бессердечный капитан, – а я пока займусь Парамоновым. – Он достал записную книжку и набрал номер телефона.

Оскорбленная до глубины души, я отправилась за водой для чайника. Вот вам! То все делали вместе, а то «мое-твое». Как будто я хоть раз подводила его или отказывалась ему помогать.

Когда я вернулась, Ласточкин все еще говорил по телефону. Насколько мне удалось услышать, разговаривал он с Ларисой Парамоновой. От нечего делать я включила компьютер и перекачала на него все снимки с фотоаппарата. В очередной раз мне пришлось убедиться, что фотограф из меня не ахти. Снимки, сделанные мной, получились нерезкими и какими-то перекошенными, зато фотографии, которые нащелкал Ласточкин, можно было хоть сейчас отдавать в печать. Я внимательно изучила крупные планы, словно по фотографии можно было определить будущего убийцу. Милое и, в общем-то, заурядное лицо, немного застенчивая улыбка, да глубоко в глазах притаилась грусть. Весь ее жизненный путь виднелся мне как на ладони. Когда-то она была молода, мечтала вырваться из серой жизни: пьющая мать, добрая непрактичная бабушка, отсутствующий отец, рассчитывать девушке было не на кого, кроме самой себя. Блеск, шоу-бизнес, сцена, у нее же неплохой голос, продюсеры сулят ей, что она станет звездой. А почему бы и нет? Она ведь не хуже тех, кто уже пробился в звезды. Наверняка ее предостерегали, пытались открыть глаза, но она ничего не желала слушать: она лучше всех и непременно станет первой. Но для того, чтобы стать – даже не первой, а просто хоть кем-то, – у нее не хватило цепкости, жесткости, бульдожьей хватки, которая позволяет карабкаться по головам и чужим постелям вверх, все выше и выше, не щадя никого и ничего. Потому что этот бизнес, который снаружи мед и мишура, на самом деле мясорубка, которая перемалывает людей, не оставляя от них даже имени. Оля Баринова оказалась для этой машины неподходящим сырьем: слишком слаба, слишком чувствительна, она не выдержала. Попытка самоубийства была признанием в собственном поражении, и мясорубка выплюнула ее, сломленную, потерявшую голос, обратно в жизнь, где нет ни звезд, ни мишуры, ни меда, а только тяжелая каждодневная работа для таких же неудачников, как она. Но, какую бы горечь Оля ни затаила, она не могла мстить. Павел прав: для мести нужен совершенно другой склад ума.

Мой напарник меж тем закончил беседовать по телефону, но стоило ему положить трубку, как аппарат вновь разразился нетерпеливым трезвоном. Чертыхнувшись, Павел снял трубку:

– Капитан Ласточкин… Здорово, Стас, как дела?

В дверь коротко постучали.

– Войдите! – крикнула я.

Дверь приотворилась, в образовавшуюся щель протиснулась голова нашего коллеги Толи Горохова.

– Привет всем! – радостно провозгласил он. – А где арестованная?

– Какая еще арестованная? – насупилась я.

– Ну, задержанная. Та сумасшедшая, которая грозилась Лазареву убить.

– Так бы сразу и сказал, – фыркнула я. – Мы ее уже расстреляли, только закопать не успели. Тебя дожидались.

– Некоторые люди, – сказал Горохов в пространство, – думают, что они умнее всех только оттого, что романы пишут.

Ласточкин оторвался от трубки.

– А некоторые люди думают, что они умнее всех, потому что не пишут романов, – парировал он. – Только это тоже заблуждение.

Как вы уже догадались, мне недолго удавалось хранить в секрете причину моего прихода в полицию, и она, разумеется, стала поводом для всевозможных подковырок со стороны моих коллег.

– Остри, остри, – фыркнул Горохов. – Между прочим, я своими ушами слышал, как Петрович говорил, что, если с Лазаревой что-нибудь случится, вы оба можете писать заявления на увольнение.

– Ну и слава богу, – отозвался бессердечный Паша. – Меня как раз только что приглашали в топ-менеджеры «Газпрома». Заодно куплю телеканал и Лизу туда посажу, чтобы сериалы про ментов курировала. А то такую чушь обычно снимают, что со смеха умереть можно.

Толя расхохотался и ушел пересказывать коллегам, какие планы у капитана на будущее, а мой напарник вернулся к прерванному разговору:

– Алло! Да, Стас, я тебя слушаю… Только поскорее, пока нас на какой-нибудь вызов не дернули. Пока нас Петрович вроде освободил от текучки, но мало ли что… Бывай!

Он повесил трубку, и последующие несколько минут мы мирно пили кофе, закусывая его чем бог послал.

– Чего от нас хочет следователь? – спросила я, когда с импровизированным обедом было покончено.

– Стас обещал заехать. Говорит, хочет уточнить кое-какие детали по летающей тете.

– Какие еще детали? Она чуть не свалилась нам на голову, вот и все.

Ласточкин покосился на меня:

– Стас уверяет, есть разговор. Но он не хочет по телефону.

– Понятно… – уныло протянула я.

– Теперь насчет Парамоновой. – Паша вздохнул: – Ей пришло новое письмо.

– Она привезет его нам?

– Нет. Мы поедем к ней сами и побеседуем в домашней обстановке. – Ласточкин нахмурился: – Пока я разведал только некоторые детали. Владислав Парамонов был женат два раза. Вторая жена – уже знакомая нам Лариса, первая, Зина, его бросила. После Парамонова Зина еще один раз выходила замуж, снова развелась. Живет на Долларово-Успенском шоссе, как и полагается. – Он хмыкнул: – Кроме двух жен, у Парамонова имелись в наличии мать и младшая сестра. Мать, Наталья Петровна, похоже, была не в самых лучших отношениях с его второй женой, потому что Лариса не пожелала о ней даже разговаривать. Сестру Парамонова зовут Лада, она была замужем, сейчас разводится, ей сейчас двадцать девять лет. Брата вроде бы не особо жаловала, но с его женами общалась охотно. Да, еще одна деталь: муж Лады владеет сетью клиник пластической хирургии. Для нашего дела это может иметь некоторое значение.

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Мне всегда было так легче сосредоточиться.

– Ну, допустим, – буркнула я. – Допустим, Парамонов почуял, что пахнет жареным, и решил сделать ноги, разыграв свою смерть. Предположим, в то утро в машину посадили человека в костюме Парамонова, который внешне походил на него. Охранникам сказали, чтобы они где-нибудь его убили, изувечили труп и бросили, а на самом деле Парамонов ехал за машиной и в нужный момент привел в действие бомбу. Так?

– Пока все выходит очень даже правдоподобно, – заметил Павел, который очень внимательно слушал меня.

– Дело не в правдоподобии, – возразила я. – Просто мне трудно себе представить, чтобы трое мужчин, шофер и два охранника, за здорово живешь согласились на то, чтобы их взорвали. Поэтому я и решила, что их обвели вокруг пальца. Кроме того, одним ударом Парамонов избавился и от себя самого, так сказать, и от чрезвычайно нежелательных свидетелей.

– Браво, – кивнул Ласточкин. – Все прошло гладко. Для всех он мертв и спокойно может начать новую жизнь, как говорится в детективных романах. Хорошие деньги, безнаказанность и безоблачное будущее – что еще надо человеку для счастья? Он изменил внешность. С помощью сестриного мужа или нет, это мы еще выясним. Разумеется, он покинул страну, потому что у Юры Арбатова длинные руки и обманывать его чрезвычайно опасно. И что же? Года не прошло, как Парамонов совершенно дурацким образом открывает свои карты. Он ревнует жену и присылает письма, которые грозят ей возмездием за супружескую неверность, да еще не ленится устрашать их разными подробностями, чтобы Лариса поверила, что послания исходят именно от него. – Ласточкин покачал головой с недовольным видом: – Нет, Лиза, это какая-то чепуха! Если допустить на минуту, что мы правы и Парамонов жив, что же это получается? Он спланировал всю эту операцию, провернул ее, благополучно скрылся и теперь сам, как последний идиот, подставляет себя под удар! Но ведь это совершенно никуда не годится!

Он был прав. Что-то в этой истории явно не клеилось.

– Паша, у нас пока слишком много предположений. Если Парамонов жив, если он спланировал свое якобы убийство, если он писал эти письма… А вот если мы будем опираться на факты, все может оказаться совсем не так, как нам кажется. Ну и какие факты имеются в нашем распоряжении? Владислав Парамонов писал эти письма? Неизвестно. Отправлял ли их он? Тоже неизвестно. Правда, мы знаем, что его жена их получала, и это уже факт. Кстати, откуда их посылали?

– Ну, обратного адреса на них, разумеется, нет, – усмехнулся Ласточкин, – но штемпель московский. Почтовое отделение на Новом Арбате.

– А отпечатки пальцев на листках и конверте?

– Наш эксперт говорит, отпечатков полно, но почти все одинаковые. Неудивительно – Лариса сказала, что она только и делала, что перечитывала эти письма. Еще она утверждает, что показывала их Рыбникову, своему другу, значит, там должны быть и его отпечатки. Ну и на конверте – следы пальцев почтальона, как водится.

– Когда эксперт подготовит отчет?

– Завтра обещал. У него работы выше крыши.

– А что графологи? Они что-нибудь говорят?

– Лиза, ты что думаешь, установить принадлежность почерка – это работа на пять минут, что ли? Да и у них ведь тоже дел невпроворот. Анализ обещали на этой неделе, максимум на следующей, и на том спасибо. Да и то, чтобы этого добиться, мне пришлось чуть ли не час их уламывать.

Но мне все не давал покоя человек, который приложил столько труда для того, чтобы исчезнуть, а теперь сам пускал свою работу насмарку.

– Слушай, а может, она хочет избавиться от него? – выпалила я.

Ласточкин поднял брови и озадаченно уставился на меня:

– В каком смысле?

– Помнишь, Арбатов утверждал, что если Парамонов исчез, то жена, скорее всего, была в курсе? А что, если ей просто надоело играть роль безутешной вдовы, да еще вдобавок отвечать за долги мужа, и она решила просто выдать его? Не зря же возле нее крутится этот Рыбников, и по всему следует, что она к нему неравнодушна.

– Так-так-так, – насторожился Ласточкин. – Ну и что же?

– А то самое. Она присылает сама себе письма от имени мужа, а потом приходит к нам и разыгрывает этот спектакль, цель которого – не добиться нашей помощи, а привлечь внимание врагов мужа и раздразнить их. Думаешь, ей неизвестно, что Арбатов не выпускает ее из виду? Так я и поверила! Фактически, предъявив нам эти письма, она открытым текстом заявила нам, что ее муж жив, – ищите и обрящете! Естественно, Парамонова найдут и убьют, а дважды безутешная вдова останется со своим Рыбниковым, да еще, может быть, отберет в свою пользу состояние неосторожного покойника, который якобы писал ей письма. Ведь если Парамонов скрылся, он явно сделал это не с пустыми руками!

В комнате повисла томительная пауза. Телефон затрещал, захлебнулся и умолк.

– Да, это возможно, – наконец промолвил Павел, глядя куда-то в сторону. – И даже очень вероятно. По крайней мере, это объясняет, с чего бы вдруг Парамонов стал так глупо себя вести. Но если он этого не делал, а постаралась его жена, тогда… тогда все становится на свои места. – Он встряхнулся. – Ладно, пока это всего лишь наши догадки. Но в одном ты безусловно права, Лиза: Ларисе Парамоновой особо верить не стоит. Так же, кстати, как и Юрию Даниловичу Арбатову.

На этом нам пришлось прерваться, потому что дверь распахнулась, свет померк, и на пороге выросла громадная фигура Стаса Зарубина. Где-то за его левым плечом маячил лейтенант Колесников. Последний, кстати, был вовсе не мелкого роста, но рядом с высоченным следователем казался низеньким и щуплым.

– Здравствуйте, товарищи! – весело сказал Зарубин, плюхаясь на уже знакомый читателю шаткий стул, который издал сдавленный треск и едва не протянул ножки. – Прошу вас, надевайте наручники и пройдемте с нами.

– Ишь, чего выдумал, – проворчал Паша. – А без наручников у тебя ничего не получится?

Стас вытаращил глаза и разразился хохотом. Колесников фыркнул.

– Зачем пожаловали, граждане извращенцы? – спросил мой напарник после того, как наши гости немного успокоились.

– Да ну тебя, – отмахнулся Зарубин. – Подкинули вы нам дельце!

– Ты это про Агриппину? – поинтересовалась я.

– А то! Все московские сумасшедшие оборвали нам телефоны, требуют найти и обезвредить убийцу. Как же! Ясновидящая, колдунья, целительница! А мне вот интересно: если она была ясновидящая, какого, спрашивается, черта она дала себя ухлопать?

– Постой-постой, – насторожился Ласточкин. – Это ты о чем, а?

– Да о том же, о чем без перерыва трубят все радиостанции, – вмешался Колесников. – Это было вовсе не самоубийство. Кто-то выбросил ее из окна. Конечно, пролетев до земли девять этажей, она сильно изменилась, но это все же не объясняет, откуда у нее на горле следы удушения, а на руках – непонятного происхождения синяки.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.