Исторические сенсации - Агенты Берии в руководстве гестапо

Если в кайзеровские времена она славилась довольно суровой нравственностью, и строгие таможенники даже у путешественников, следующих через немецкую территорию из Франции, вырывали из книг картинки фривольного содержания, то теперь страна превратилась чуть ли не в европейский центр развлечений, переплюнув в этом и Францию. Парижские заведения демонстрировали публике кордебалеты в дюжину полуголых девиц, а на сценах берлинских соответствующих «театров» одновременно сверкали телесами по 100–200 баб в чем мама родила. Потому что здесь это было дешевле, хозяева имели возможность нанять женщин лишь за еду и надежду, что потом их «снимет» кто-то из зрителей. А в более тайных притонах можно было найти такие зрелища и очаги такого разврата, что ни в каких других странах подобное еще и не снилось любителям самых грязных извращений.

Все это обслуживало тот же мир спекулянтов и нуворишей. И иностранцев, хлынувших осваивать Германию. Перед ними стелились, унижались. Американцы развлекались, швыряя сигареты из окон отеля – глядя, как немцы и немки давятся и дерутся за их «подарки». На улицах манили пальцем понравившихся женщин, даже не поинтересовавшись, являются ли они проститутками. Чиновники и служащие присутственных мест сгибались в поклонах при виде американского либо британского паспорта. Естественно, в такой обстановке круто скакнула вверх преступность.

Для Мюллера замеченные в нем профессиональные качества и полученное среднее образование открыли дорогу к повышению по служебной лестнице. Он становится инспектором криминальной полиции. Что ж, в атмосфере «веселой» Германии скучать и бездельничать ему не приходилось. Он расследовал убийства, кражи, случаи разборок между преступными группировками, в облавах по притонам задерживал сутенеров, прожженных шмар и юных девиц, впервые попавших в среду городского «дна» ради вожделенной долларовой бумажки.

Мюллер не был талантливым криминалистом, в отличие, скажем, от своего коллеги Артура Небе. Но обладал другими ценными качествами. Все теми же трудолюбием и упорством. Там, где другой пасовал, Мюллер продолжал «копать» в надежде, что не сегодня, так через месяц найдутся нужные улики. Проявлял он и «бульдожью» хватку. Мюнхенские преступники знали: если уж Мюллер вцепился – пиши пропало, не отстанет. Он обладал превосходной профессиональной памятью. Досконально изучил преступный мир, знал все тонкости и особенности своей профессии. Французский исследователь Ж. Деларю так характеризует его методы: «малоинтеллигентный, но чрезвычайно упорный и упрямый», он «как опытный ремесленник преследовал свою жертву прямолинейно, с упорством сторожевого пса, загоняя ее в круг, из которого не было выхода».

Что ж, он и впрямь был детективом не «шерлокхолмсовского» типа. Заумных «дедуктивных методов» не применял. Больше он походил на полицейских инспекторов Чапека – романы которого, как уже говорилось, ему нравились. Инспекторов на вид «серых», невзрачных. И расследующих преступления без логических хитросплетений, без эффектных ходов, а по-простому, кропотливо, на основании только лишь собственного опыта. Уже знающих по почерку преступления примерный круг подозреваемых. И где искать этих подозреваемых. Умеющих «дожать» на допросе, чтобы виновный раскололся. Но при этом добивающихся куда более эффективных результатов, чем высокоученые интеллектуалы с их «дедукцией» и «индукцией»… Так же действовал и Мюллер. Не брезговал он и информаторами из преступной среды – там уже знали, что с этим инспектором лучше не ссориться. Иначе может отомстить. А если ладить с ним, что-то подсказать, то и он, глядишь, отблагодарит. Допустим, после очередной кражи «не заметит» тебя и пройдет мимо – если ее расследует не он, а кто-то другой. Или при задержании смягчающие обстоятельства в протоколе учтет…

На рожон Мюллер не лез никогда. Если нити расследования вели слишком высоко, и «сверху» приказывали прикрыть дело – что ж, прикрывал. Но ведь наверняка имел и свое мнение об окружающей действительности. Возможно, как раз работа в условиях Веймарской республики выработала в нем ненависть к «демократическим ценностям», которые в то время широко пропагандировались. Он-то видел не пропагандистское «лицо», а самую грязную «изнанку». Которая могла вызвать только отвращение к правительственным и парламентским болтунам, к носившейся с этими «ценностями» либеральной интеллигенции, к продажным политикам, нередко связанным все с тем же преступным миром. Полиция об этом знала лучше других. Знала, кто из «столпов демократии» в какой бордель ходит, в каких темных махинациях замешан…

А в это же время и в том же Мюнхене Гитлер заново создавал свою партию, фактически прекратившую существование после разгрома. Вокруг него формировалось новое окружение. Баварские власти он заверил, что прошлое не повторится, получив разрешение на деятельность партии и на возобновление издания «Фелькишер беобахтер». Гитлер и впрямь сделал серьезные выводы из ошибок. Нацелился на завоевание власти не путем переворота, а постепенно. Через легальные механизмы выборов и парламент.

Вместо прежнего рыхлого «движения», годного лишь в качестве детонатора революции – инициировать, а там, глядишь, само взорвется, он берет курс на создание партии типа коммунистической. Массовой, организованной, спаянной единой дисциплиной. И на повестку дня как раз и становится задача организации – в этом деле незаменимым помощником Гитлера стал Гесс. Партия мыслилась уже не как баварская, а общегерманская, территория страны была поделена на «гау» и «крайсы» с назначением во главе их опытных функционеров. При посредничестве респектабельного Геринга нашлись состоятельные спонсоры – то, к чему привел разгул «демократии», очень многим было не по душе.

Гитлер восстанавливает и штурмовые отряды. Поскольку Рему после путча пришлось уехать в Боливию, где он устроился военспецом для формирования местной армии, их временно возглавил фон Эпп. Однако поведение в «пивном путче» разношерстных и мало дисциплинированных штурмовиков оставило у Гитлера неприятное впечатление. И во вторую годовщину этих событий, 9 ноября 1925 года, он решил выделить из СА особую группу для своей личной охраны. Из самых надежных и верных. Так возникли СС – Schutz Staffel («Охранные войска»). Первым командиром этой группы стал Юлиус Штрекк, потом ее подчинили начальнику штаба СА Пфефферу фон Заломону.

Но в руководстве Веймарской республике об опасности, исходящей от новых нацистских структур, пока даже и не задумывались. Воспринимали как нечто несерьезное, «детские игры». Куда большее значение здесь придавали борьбе между «западниками» и «русофилами». Причем немецкие «демократы» грешили теми же привычками, что российские «правозащитники» образца 1990-х – норовя настучать Западу на соотечественников, виновных, по их мнению, в тех или иных нарушениях. В 1926 г. Штреземан инициировал кампанию скандальных разоблачений в парламенте, высветив контакты рейхсвера с Москвой, в частности упоминавшуюся поставку из СССР 400 тыс. снарядов. И в результате международного скандала о «нарушении санкций Версаля» вынужден был уйти в отставку фон Сект.

На основании данных разведки Уншлихт докладывал Сталину, что Германия пытается использовать проявленные к ней послабления и через своих представителей ведет переговоры в Англии и Франции, надеясь добиться разрешения на создание собственной военно-технической базы вместо обходных маневров с СССР. Такие переговоры вел крупный промышленник Рехберг, являвшийся политическим советником генерала Гофмана. Предлагался вариант возрождения германской армии для совместной с Антантой борьбы против коммунизма. Гофман вообще считал необходимой оккупацию России «по крайней мере» до Урала. На базе этих предложений Рехберг контактировал с главой французской контрольной комиссии генералом Ноллером, британским генералом Малькольмом, президентом Франции Пуанкаре и маршалом Фошем.

И опять очень быстро пришло отрезвление. Фош в принципе не возражал против увеличения германской армии до 60 % от французской. Но… при условии, чтобы в штаб каждого соединения и объединения от дивизии и выше включался французский советник. Аналогично и флот можно было бы наращивать – но с условием, чтобы он находился «под взаимным контролем Англии и Франции». То есть Антанта была не против попросту подмять под себя германские вооруженные силы. Чтобы использовать их в качестве собственных «вспомогательных» войск – как в Первую мировую использовала сербов, марокканцев, индусов, вьетнамцев, мальгашей, загребая жар чужими руками. Рейхсверу, конечно, такое совсем не подходило. В «дружбе» с Западом разочаровался Людендорф, снова примкнув к нацистам. А Гофман вскоре умер.

Начали задумываться и деловые круги. У них тоже нашлись весомые причины для недовольства политикой Запада. В 1926 году был заключен «союз» между немецкой и французской калийной промышленностью, потом представители немецкой, французской, бельгийской и люксембургской тяжелой промышленности образовали «Международное общество сырьевых материалов». Но вскоре стало ясно, что и здесь «партнеры» отводят германским фирмам второстепенное место. Что же касается англо-американских кредитов по «плану Дауэса» и сменившему его «плану Юнга», то отчетливо обрисовалось, что они вовсе не являются панацеей от всех бед. И сами по себе закабаляют страну не хуже репараций, а попутно ставят национальную экономику и финансы в зависимость от США и Великобритании. Американская компания «Дженерал электрик» принялась заглатывать германскую электротехническую промышленность, до войны занимавшую первое место в мире. Британская «Шелл» оккупировала рынок горюче-смазочных материалов. Фирма «Истмен-кодак» урвала 50 % акций заводов по производству фотопленки «Один-верке», «Интернэшнл телефон энд телеграф корпорейшн» полезла в дела компаний радиопромышленности и производства средств связи…

Наложился и важный внешнеполитический фактор. В раздираемой внутренними смутами соседней Польше в августе 1926 г. произошел переворот – к власти пришел маршал Пилсудский и установил жесткий режим «санации», то есть «оздоровления» государства, в результате чего Польша быстро стала оживать, превращаясь в довольно сильную и милитаризованную страну. И задиристую, строящую внутреннюю и внешнюю политику на принципах откровенного национального шовинизма. Причем во всех спорных международных вопросах поляки неизменно получали поддержку Франции, делавшей на них ставку. А отношение западных держав к Германии по сути оставалось таким же, как при подписании Версальского мира. Высокомерным, грубым и заведомо предвзятым.

И усиление Польши превращалось в новое демонстративное орудие диктата и запугивания немцев. А Германия была настолько ослаблена в военном отношении, что даже полякам противостоять не смогла бы. Теоретически создавалась угроза, что если державы Антанты сочтут целесообразным, они Германию попросту разделят. Кстати, в тогдашней ситуации «однополярного мира», угроза была реальной – не постеснялись же позже правительства Англии и Франции разделить Чехословакию.

Поэтому преемник фон Секта на посту военного министра генерал фон Хайе продолжил курс на дальнейшее сотрудничество с Советским Союзом. Кроме совместного авиационного центра в Липецке, в 1926 г. открылся аналогичный центр для танковых войск под названием «Кама», под Казанью. А в местечке Подосинки был создан центр обучения и полигон для химических войск. Впоследствии этот центр переместился в окрестности г. Вольска Саратовской области, где возникла база «Томка». Все немецкие офицеры, обучаемые в этих заведениях, временно увольнялись из рейхсвера и становились «служащими частных предприятий».

Но справедливости ради стоит отметить, что многочисленные статьи и труды западных псевдоисториков о том, как Советский Союз вооружил врага всего «цивилизованного мира», очень далеки от истины. Потому что большинство проектов военно-технического сотрудничества, рожденных в эйфории начала 1920-х, так и остались на бумаге или зависли на уровне переговоров. Например, для Круппа предлагавшиеся ему условия концессии ленинградских заводов оказались неприемлемыми. Недалеко продвинулись и планы химического предприятия по производству иприта. Переговоры о совместном производстве самолетов «Альбатрос» и подводных лодок кончились ничем. А строительство заводов «Юнкерса» в Филях и Харькове хотя и началось, не было доведено до конца. Там год за годом накапливались взаимные претензии по срокам, финансированию, качеству работ, разразился грандиозный скандал со взяточничеством советских и германских ответственных лиц, и в 1927 г. Россия расторгла договор. Выплатила «Юнкерсу» 3,5 млн. руб., а превратившиеся в «долгострой» недооборудованные заводы взяла под свое управление.

Проекты выпускать на советских заводах вооружение и военную технику для Германии в обмен на патенты тоже не были реализованы. В 1920-х, до сталинской индустриализации, Советский Союз был страной, очень отсталой в промышленном отношении. Возможности его заводов не соответствовали уровню производства современного оружия. Поэтому рейхсвер закупал его в Швеции, Бельгии и других западных странах – так что нашумевший заказ трехдюймовых снарядов был единственным в своем роде.

Но Москва оставалась заинтересованной в налаживании и расширении связей с Германией. Польша выступала вероятным противником не только для немцев, а и для СССР. Ее тогдашние притязания распространялись не только на Данциг и Померанию, но и на Белоруссию с Украиной. И коммунистов Пилсудский преследовал не менее настойчиво, чем немецких националистов. В итоге стремление к возобновлению союзнических отношений было обоюдным. В феврале 1927 г. устаревшая «крыша» для операций в области военно-технического сотрудничества, ГЕФУ, была реорганизована в ВИКО («Виртшафсконтор» – «Экономическая контора»). Ее представителями в СССР стали полковник фон дер Лит-Томсен и доктор Цур-Лойс.

Так и не найдя взаимопонимания у держав демократического лагеря, опять потянулись к контактам с Россией немецкие промышленники. В апреле 1929 г. с фирмой «Крупп» было достигнуто соглашение «в области специального военного производства». Фирма обязалась предоставить «в распоряжение русской стороны накопленный опыт в лабораториях и на полигонах, во внешней баллистике, в области производства материалов для военного снаряжения, обработки и режима обращения, а также в области взрывчатых веществ и порохов». Предлагалась и консультативная помощь русским заводам специалистами фирмы. За все это Крупп просил 1 млн. 850 тыс. долларов, а также чтобы «опыт, накапливаемый в русских условиях по системам, сконструированным в КБ фирмы, или по системам, в разработке которых принимали участие германские конструкторы в Советском Союзе, взаимно передавались бы фирме «Крупп».

В том же году был заключен договор с фирмой «Рейнметалл», которая обязалась наладить на советских заводах выпуск некоторых своих разработок – 3-дюймового зенитного орудия, 150-мм миномета, 37-мм противотанковой пушки, 20-мм пулемета, 6-дюймовой гаубицы и 37-мм автоматической зенитной пушки. Фирма гарантировала начало серийного выпуска данных систем в 1931 г., обеспечивая всю необходимую техническую помощь и консультации, запросив за это 1 млн. 125 тыс. долларов. Кроме того, предлагалось в конструкторских бюро «Рейнметалла» производить разработки по советским заказам на сумму 200 тыс. долларов ежегодно. Как нетрудно увидеть из условий сделок, и здесь речь не шла о «вооружении будущего агрессора». Просто фирмам по производству военной техники, оказавшимся в трудном положении из-за отсутствия сбыта, требовались деньги. А вооружалась при этом не германская, а советская сторона, преодолевая постреволюционную отсталость.

Существовали и контакты спецслужб. Со стороны разведки рейхсвера неофициальные связи с большевиками поддерживал полковник в отставке Николаи – тот самый, который в войну возглавлял разведку кайзеровского генштаба. Но были и связи официальные. До нас дошло принятое в 1929 г. постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О существующих взаимоотношениях с рейхсвером», где один из пунктов был посвящен работе спецслужб. В графе «Слушали»: пункт «в) О контакте разведывательной деятельности РККА и рейхсвера против Польши с целью обмена разведывательными данными о Польше и совместной разработки данных мобилизации и развертывания польской армии». В графе «Постановили»: «Обмен разведывательными данными о Польше и совместное обсуждение развертывания польской армии признать целесообразным. Предложение об установлении совместной организационной работы обеих разведок отклонить». То есть немцы были готовы даже на «организационное» объединение шпионских сетей для проведения совместных операций, хотя советская сторона поостереглась допускать их в свои структуры.

Впрочем, и без контактов с разведкой рейхсвера «веселая» Германия, где все продавалось и покупалось, была буквально нашпигована агентурой Москвы. В частности, именно по этой причине Берлин был выбран для одной очень важной операции ОГПУ. Дело в том, что белая эмиграция имела в Советском Союзе свою разведывательную сеть. И довольно информированную, добывавшую порой даже сверхсекретные материалы из Кремля. Через нее становились известными в Европе некоторые планы Коминтерна, распространялась правда о кампаниях раскулачивания и коллективизации. Одной из организаций, добывавшей такие данные, было частное «Информационное бюро» созданное в Берлине бывшим асом русской контрразведки Орловым. В ходе операции ему через подставное лицо подсунули фальшивку, а после ее публикации привлекли к ответственности.

Орлова и его коллегу Павлуновского судили за «мошенничество». И для этого германские судебные чиновники были куплены с потрохами. Процесс вообще очень крупно подпитывался, столь плевенькое дело получило вдруг широкое освещение в печати. Обвинение «до кучи» навесило подсудимым несколько скандальных коминтерновских документов, ставших к этому времени известными, но объявленных «фальшивками» (к которым Орлов и Павлуновский не имели никакого отношения). А авторитетный эксперт доктор Фосс перешел от частного случая к обобщениям и выдал заключение, что «от русских эмигрантов нельзя брать никаких сообщений о русских делах». В результате обвиняемые получили по нескольку месяцев тюрьмы, но главное – на Западе было подорвано доверие к белогвардейским источникам.

Советская разведка успешно внедрилась и в германскую полицию. Самым ценным агентом здесь стал Вилли Леман. По окончании Первой мировой он устроился в контрразведывательный отдел берлинского полицай-президиума и занимал должность начальника канцелярии, в числе прочих своих обязанностей обеспечивая наблюдение за посольствами. В 1927 г., симпатизируя русским, он связался с ними через своего друга, тоже полицейского, а через два года стал постоянным советским агентом (кличка «Брайтенбах»).

Не оставляли без внимания и нацистов. Одним из тех, кто работал в данном направлении, был Рихард Зорге. Он в 1923–1928 гг. установил тесные контакты с националистами, ультраправыми партиями и НСДАП, завел «дружбу» с высокопоставленным руководителем СА Стинесом, познакомился с Геббельсом, очень близко сошелся с оккультистом и геополитиком профессором Хаусхофером – с которым постоянно консультировались Гесс, Гиммлер, а иногда и Гитлер… В Москве продолжали видеть в нацистах возможных союзников против западных «империалистов», и Сталин в 1929 г. подтвердил указание КПГ считать главным врагом не гитлеровцев, а социал-демократов. Эта линия была утверждена на VI конгрессе Коминтерна, и Тельман дисциплинированно провозглашал: «Нельзя допустить, чтобы за нацистскими деревьями мы не видели социал-демократического леса!» А позже один из руководителей Исполкома Коминтерна Пятницкий, хотя и призывал расширить и закрепить некий «единый фронт, сложившийся в драках с фашистами», но одновременно подчеркивал, что этот «единый фронт» должен быть направлен против социал-демократов и «профбюрократов».

Нацистская партия в это время добилась первого реального успеха на легальном поприще. На выборах 1928 г. она сумела завоевать 800 тыс. голосов избирателей и 12 мест в рейхстаге, сформировать свою парламентскую группу во главе с Герингом. А в январе 1929 г. в НСДАП произошло еще одно событие, внешне малозаметное, но очень важное. Возглавлять отряд СС был назначен Генрих Гиммлер, прежде являвшийся секретарем у идеолога НСДАП Грегора Штрассера. Гитлер назначил его командиром своей охраны за личную преданность. В отряде СС тогда насчитывалось всего 280 человек. Однако Гиммлер усиленно занялся его реорганизацией. По некоторым данным, эта идея принадлежала Штрассеру – расширить СС и превратить в самостоятельную силу, противовес плохо управляемым и ненадежным формированиям СА. Как бы то ни было – перехватил идею его экс-секретарь или выносил самостоятельно – он взялся воплощать ее.

При этом Гиммлер внес некоторые особенности в формирование отряда СС. Во-первых, если вожди штурмовиков Эпп и Рем гнались за количеством, вербуя в свои отряды всех желающих, Гиммлер сделал упор на качество. При нем СС становятся отборными, элитными частями партии. Во-вторых, они перестали быть просто охраной. Гиммлер со своей склонностью к мистике и историческим изысканиям превратил СС в некий «рыцарский орден» НСДАП – с соответствующей атрибутикой, ритуалами, духовными установками. Быть членом СС стало престижно. А в-третьих, он умело применил «кадровые методы», проталкивая членов своего ордена на ключевые посты. Или привлекал в СС лиц, занимавших такие посты. И таким образом начал брать под контроль внутрипартийную жизнь. За год численность СС выросла до 2 тыс. человек.

Великая депрессия

Разгул спекуляции, коррупции и неприкрытого хищничества был характерен не только для Веймарской Германии, а для всего западного мира в эпоху «промышленного бума» 1920-х. И в первую очередь, для США, где власть подмяли под себя финансово-промышленные олигархи. Нет, не российские Мавроди и Властилины, а вполне солидные Рокфеллеры, Морганы и иже с ними стали основоположниками системы «финансовых пирамид». Первые «пирамиды» возникли как раз в Америке. Широко пропагандировались лозунги строительства «общества равных возможностей» и доказывалось, что путь к этому обществу лежит через покупку акций – в результате чего, мол, все граждане станут предпринимателями. Рекламные кампании акций захлестнули страну, и американские обыватели раскатывали на них губы еще и похлеще Лени Голубкова. Скупкой и перекупкой акций заразился весь народ, в них вкладывались все средства. Чтобы набрать побольше акций, люди закладывали дома и имущество, влезали в долги под жалованье за несколько лет вперед. И биржевые спекуляции приняли такой размах, что даже акции вполне реальных и прибыльных фирм перестали, по сути, отличаться от «билетов МММ» – в ходе этих бесконтрольных спекуляций и перепродаж накручивалась стоимость, намного превышающая реальное обеспечение. А в целом на массе акций, оседающих в частном владении и в сейфах организаций, по мере вздувания их биржевой стоимости накапливался гигантский фиктивный капитал, не обеспеченный ничем.

Итогом стал «черный вторник» 23 октября 1929 г., когда система дала первую трещину, и мыльный пузырь этого фиктивного капитала сразу лопнул. Катастрофа приняла лавинообразный характер и вылилась в общегосударственный кризис, а затем и мировую Великую депрессию. По немцам она ударила очень больно, поскольку их страна оказалась уже очень тесно связана с американским капиталом, внешний долг Германии достигал 28 млрд. марок. Стали закрываться, вылетать в трубу или сворачивать производство совместные предприятия, крушения покатились по связанным с ним фирмам и фирмочкам. Скакнула безработица – за год число зарегистрированных безработных возросло вдвое, достигнув 1,5 миллионов. И продолжало быстро увеличиваться.

Все это вело людей к окончательному разочарованию в «демократических ценностях». И, соответственно, усиливались позиции самых радикальных партий, коммунистов и нацистов. Численность НСДАП за тот же год возросла на 70 %, со 108 до 178 тыс. членов.

Чем же объяснялся стремительный рост ее рейтинга? Не только унижением Версаля и кризисом – ведь на тех же факторах играли и другие партии. Решающую роль сыграли сами теории и пропагандистские лозунги Гитлера. В них объединились три составляющих – пангерманизм, антисемитизм и… социализм. Три теории, совершенно разнородные, но оказавшиеся самыми популярными в Германии. Каждая из них имела многочисленных сторонников, а в итоге каждый имел возможность найти в нацизме что-то свое.

О пангерманизме уже говорилось в первой главе. Его сходство с учением Гитлера вовсе не случайно. Его установки были переняты нацистами целенаправленно, получили дальнейшее развитие. И точно так же, как довоенный пангерманизм был неразрывно связан с культом кайзера, так и в нацизме он был связан с культом фюрера. Гитлер достигал персональной популярности теми же методами, что Вильгельм II, только делал это более умело и целенаправленно. А все это вместе было очень знакомо германской публике, на этом воспитывалось не одно поколение немцев! Это было в крови, само по себе вызывало ностальгию по прошлому величию страны и пробуждало надежды на возрождение оного. Поэтому рассуждения о том, будто нацизм за 12 лет каким-то загадочным образом сумел «изменить душу» немцев, лишены основания. Он преднамеренно базировался на давних традициях. И не изменил душу, а заведомо пришелся по душе.

Хотя антисемитизм в прежней Германии не имел прочных позиций. Наоборот, в империях Гогенцоллернов и Габсбургов евреи занимали более прочное и более привилегированное положение, чем в царской России, и в Первую мировую немцы пытались в пропагандистских целях обыгрывать «еврейский вопрос», считая его «третьим по значению после украинского и польского». 17 августа 1914 г. под эгидой правительства был создан «Комитет освобождения евреев России» во главе с профессором Оппенхаймером. Верховное командование германской и австрийской армий выпускало обращения, призывавшие евреев к борьбе против русских и обещавшие «равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные державы». Сам Гитлер познакомился с теориями антисемитизма, когда жил в Вене – из журналов и брошюр бывшего монаха Георга Ланца.

Но точно так же, как в России многие евреи симпатизировали в ходе войны немцам и австрийцам, а то и подыгрывали им, так и в Германии в 1917–1918 гг., когда ход боевых действий склонился не в ее пользу, часть евреев заняла пораженческую позицию и принялась исподволь наводить контакты с англичанами, французами и американцами. В период Веймарской республики представители этой нации стали одними из самых горячих сторонников демократии по западным образцам. А разгул спекуляции, коррупции, черного рынка, внедрения иностранного капитала тоже вынес «наверх» часть евреев. Конечно, далеко не всех – но в качестве нуворишей, политиков, депутатов рейхстага они были очень уж заметны. Поэтому и настрой против них стал принимать «национальный» характер.

Что касается социалистических лозунгов, то нацизм нередко в исторической литературе противопоставляют коммунизму. Объявляют двумя противоположными полюсами тоталитарных систем. На самом деле это не так. Изначально нацисты сами считали себя «продолжателями» дела коммунистов. Что не мешало им враждовать точно так же, как все революционные партии враждовали со своими предшественниками: коммунисты с социалистами, социалисты с либералами. Гитлер, например, рассказывал приближенным: «В молодости, находясь в Мюнхене вскоре после войны, я не боялся общаться с марксистами всех мастей. Я всегда считал, что всякая вещь для чего-нибудь пригодится. И к тому же, у них было много возможностей развернуться по-настоящему. Но они были и остались мелкими людишками. Они не давали ходу выдающимся личностям. Им не нужны были люди, которые, подобно Саулу, были бы на голову выше их среднего роста. Зато у них было много жидишек, занимавшихся догматической казуистикой. И поэтому я решил начать чтото новое. Но ведь из бывшего рабочего движения тоже вполне можно было бы сделать что-то вроде нашего…»

Суть своей «реформы коммунизма» фюрер изложил в разговоре с гауляйтером Данцига Раушнингом: «Я не просто борюсь с учением Маркса. Я еще и выполняю его заветы. Его истинные желания и все, что есть верного в его учении, если выбросить оттуда всякую еврейскую талмудистскую догматику». А когда собеседник пришел к выводу, что в этом случае получится большевизм российского образца, Гитлер его поправил: «Нет, не совсем. Вы повторяете распространенную ошибку. Разница – в созидательной революционной воле, которая уже не нуждается в идеологических подпорках и сама создает себе аппарат непоколебимой власти, с помощью которого она способна добиться успеха в народе и во всем мире». Таким образом, Гитлер просто постарался довести марксизм-ленинизм до «логического завершения». Отбросил «идеологические подпорки», отмел фразеологическую шелуху, в которой постоянно путались и сами большевики – поскольку в борьбе с конкурентами сегодняшние истины назавтра приходилось объявлять «оппортунизмом» или «уклонизмом». Германский фюрер избавился от всего этого, а оставил лишь главное – борьбу за власть. И методы неограниченной власти.

Во многих отношениях нацисты были близки коммунистам. Пункт 17 программы НСДАП предусматривал национализацию промышленности и банков, аграрную реформу с безвозмездной экспроприацией собственности. Геббельс в публичных речах неоднократно заявлял о глубоком родстве национал-социализма и большевизма. Причем именно российского большевизма – немецких коммунистов он уличал в отступлении от революционных принципов и предательстве интересов бедноты, а социал-демократов укорял в забвении марксизма. В историческом перечне революционеров, дело которых якобы продолжали нацисты, фигурировал и Ленин.

Ярко выраженной левой ориентации придерживались такие видные нацисты, как идеологи партии Отто и Грегор Штрассеры, вожди штурмовиков Рем, Хайнес, Эрнст, крупные региональные руководители – Кох, Кубе, Брюкнер, Келер. Да и сам Гитлер преемственности не скрывал. Например, в беседе с Гессом и командиром штурмовиков Линксмайером в 1932 г. он говорил: «Революционное учение – вот секрет новой стратегии. Я учился у большевиков. Я не боюсь говорить об этом. Люди в большинстве своем всегда учатся у собственных врагов. Знакомы ли вы с учением о государственном перевороте? Займитесь этим предметом. Тогда вы будете знать что делать». Известны и другие его высказывания на этот счет: «Я всегда учился у своих противников. Я изучал революционную технику Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви, у масонов я приобрел идеи, которых не мог найти ни у кого другого».