Жрецы

Олди Генри Лайон
Жрецы

      Генри Лайон ОЛДИ
      ЖРЕЦЫ
      
      ...Но как объяснить кровавость, жестокость и
      трагизм мифов у такого жизнерадостного народа, как
      древние эллины? Как ни переделывались позднее мифы
      поклонниками Олимпийского пантеона - кровавые ужасы
      их сюжета были уже канонизированы.
      Я.Голосовкер
      ПАРОД
      Раскаленный добела Гелиос медленно полз по блеклому небосводу на запад.
      - Совсем сдурел старик, - высокий статный воин покосился на солнце и принялся нехотя стаскивать с головы глухой шлем с пышным султаном и узкими прорезями для глаз.
      Потом воин отбросил со лба седую прядь - единственную в черной, как смоль, шевелюре - и уселся на порог полуразвалившейся хибары близ северо-восточной окраины семивратных Фив.
      Пристроив шлем рядом, он огладил султан рукой, словно это было живое существо, и вновь глянул вверх.
      Слепящий бич наискось хлестнул его по лицу, заставив зажмуриться.
      - Вот я тебя! - воин погрозил солнцу кулаком.
      Как ни странно, угроза возымела действие. Вокруг дряхлого строения стало ощутимо прохладнее.
      - Так-то лучше, - с удовлетворением буркнул воин, даже не соизволив удивиться столь странному капризу погоды - кстати, никак не отразившемуся на близлежащих Фивах.
      В следующее мгновение воздух в пяти шагах от дома затуманился, сплетая в дрожащее марево стеклянистые нити-паутинки; и усталый осунувшийся юноша выступил из проема открывшегося Дромоса.
      - Радуйся, Гермий, - ясно и чисто прозвучал голос воина.
      Юноша вздрогнул и с нескрываемым изумлением уставился на говорившего.
      - Ну... радуйся, Арей, - наконец выдавил Гермий.
      Арей резко встал и подошел к Лукавому. Дромос еще не захлопнулся, и бог войны плечом раздвинул вязкие волокна, вглядываясь в картину, открывавшуюся на другом конце.
      ...Сожженные дотла Флегрейские [Флегрейские поля - досл. греч. "Пожарища"; локализовались на западе Халкидики, на Паллене] поля, ровная, как стол, аспидно-угольная равнина; да это и был уголь, местами тлеющий или дымящийся, над которым собиралось в складки низко нависшее покрывало ночного неба с редкими, болезненно покрасневшими глазами звездных титанов.
      Темные колонны на горизонте шевельнулись, заставив незрячие язвы звезд сочиться грязной сукровицей, и двинулись, вздымая прах пожарища на теле Матери-Геи...
      Гермий резко свистнул, хлопая в ладоши, и Дромос закрылся.
      - Вообще-то говорят, что незваный гость хуже гиксоса, - Лукавый еле удержался, чтоб не наподдать ногой Ареев шлем, забытый на пороге. Даже крылышки на задниках сандалий Гермия агрессивно встопорщили перья.
      - Кто говорит? - медовым тоном осведомился Арей, как ни в чем не бывало усаживаясь на прежнее место. - Если гиксосы, тогда не верь. Врут, подлецы...
      Гермию и в страшном сне не снилось, что прямодушный Эниалий способен разговаривать подобным образом.
      - Ладно, - обреченно махнул рукой юноша. - С чем пожаловал, братец?
      - Проведать, - усмехнулся Арей. - Справиться, благополучен ли. Давненько в гости не заглядывал.
      - Ты ко мне?
      - Я к тебе.
      - Издеваешься, Эниалий? Ты вообще никогда не бывал у меня, - Лукавый машинально отметил, что чуть ли не дословно повторяет фразу кентавра Хирона тридцатилетней давности.
      - Лучше поздно, чем никогда. Про Совет Семьи слыхал?
      - А что, он уже начался? Мать-Гея...
      - Он уже кончился. Опоздал ты, Килленец - видать, есть для тебя дела поважней Семейных Советов!
      - Может быть. И все-таки: зачем пожаловал?
      - За помощью, - просто ответил бог войны, тыльной стороной ладони вытирая мокрый лоб.
      И Лукавый на мгновенье растерялся.
      Тихий он сегодня был, Арей-Неистовый.
      Замученный.
      - Совет начался призывом к войне с Гигантами, - продолжил Арей, - а закончился скандалом.
      - Из-за Гигантов?
      - Из-за Геракла. Спроси лучше, кому из Семьи этот Мусорщик-Одиночка не успел насолить?! Отец им: берем Геракла и идем на Флегры бить Гигантов, а они отцу: неизвестно, мол, кого твой любимец раньше бить станет Гигантов или нас! Отец им: герой, дескать, подвиг на подвиге, двенадцать лет беспорочной службы; а они отцу: это уж точно! И давай вспоминать наперебой: дедушку Океана веслом огрел, Танату-Убийце оба крыла из суставов вывернул, Нерею-Морскому так поясницу измял, что тот до сих пор боком плавает, Гелиоса пристрелить грозился...
      - А надо было пристрелить! - вставил Гермий, с ненавистью глядя на белый диск светила.
      - ...Посейдон детей хоронить не успевает - на сегодняшний день шести сыновей и двух внуков лишился! Кто убил? Геракл! Короче, в поддержку отца выступили только мы с Аполлоном. Трудяга-Гефест воздержался.
      - Вы с Аполлоном?! - Гермий не верил своим ушам, разом забыв про жару и усталость.
      - А что прикажешь делать? Даже Артемида носом крутит - облавы на Керинейскую лань простить не может. Опять же после их встречи с Гераклом вся Семья Артемидиной девственностью интересуется...
      Арей не договорил.
      Зло сплюнул, смахнул солнечный блик с полированного металла своего шлема и встал.
      Глянул поверх Гермия туда, где недавно колыхалась паутина Дромоса - и застыл, не моргая, словно видел что-то.
      ...ровная, как стол, аспидно-угольная равнина; ослепшие, разодранные глазницы звезд над Флеграми - и медленно движущиеся колонны, живые горы на горизонте...
      - Семья, - словно ругательство пробормотал Арей, отворачиваясь. Родичи! Ну, не люблю я отца - так я хоть понимаю, что никто, кроме Зевса-самодура, не способен взять нас за шиворот и повести в бой! А эти... знали бы они то, что мы с тобой, Лукавый, знаем - живьем бы Гераклов слопали. Обоих.
      - Что?! - чуть не подскочил Лукавый. - Что ты сказал?!
      - Что слышал! Я это еще семнадцать лет назад понял. Под Орхоменом.
      - И ты молчал? Все это время - молчал?!
      - Молчал. И буду молчать - по крайней мере, до истребления Гигантов. Отец вон, почитай, треть века помалкивает! И правильно делает. Проговорись Зевс, кто тут чей сын - так Семья не с Гигантов или с Геракла, а с него самого войну начнет. Был бык, стал вол, а туда же - на престол! Скопец богов и людей...
      Повисла такая долгая пауза, что даже Гелиос в небе, казалось, осадил коней и прислушался.
      - Знаешь, Арей, - Гермий заговорил первым, осторожно подбирая слова, - по-моему, я это... насчет тебя... в некотором роде...
      - Сильно заблуждался, - с горькой улыбкой закончил Арей. - Ничего, Лукавый, теперь мы квиты! Я-то всегда полагал, что не знаю страха иначе, как Фобоса, своего сына... но ты пошел на Флегры в разведку, а вот мне духу не хватило. Так что, думаю, Гермий-Простак и Арей-Боязливый сумеют договориться! Хотя бы на время.
      - А оно у нас есть, это время? Что скажешь, Арей?
      - Не знаю, - серьезно ответил бог войны. - Знаю только, что Совет не завершился дракой лишь благодаря Аполлону, который взялся в течение полугода тайно присматривать за Гераклом. Срок службы у Эврисфея истек, герой свободен - вот Аполлон и понаблюдает, на что он свою свободу употребит! Предложение Стрелка так поразило Семью (сам понимаешь, с Аполлоновой гордыней и вспыльчивостью идти в тайные соглядатаи!), что все единодушно решили отложить окончательный вердикт. И поклялись Стиксом, что за эти полгода - никакого личного вмешательства.
      Седая прядь волос снова упала на лоб Эниалию, но на этот раз он не стал ее отбрасывать.
      - Передай им... - Арей замялся.
      Гермий ни на минуту не усомнился, кого имеет в виду Арей; только сам Лукавый вкладывал в это "им" несколько больший смысл, чем его собеседник.
      - Передай им, чтоб не высовывались. Чтоб тише воды и ниже травы! И никаких этих... подвигов. Если еще и Аполлон...
      Арей надел шлем и шагнул вперед.
      Воздух вокруг него задрожал, словно бог колебался: открывать Дромос или нет?
      - Скажи, брат, - донеслось из-за забрала, и два темных огня зажглись в прорезях шлема, - скажи мне... Гиганты - кто они?
      ...Флегры, Пожарища, обугленная плоть Геи-Земли, разодранные глазницы неба - и Сила, смертная Сила, пришедшая убивать навсегда... герои Тартара.
      - Обреченные убийцы, - нужные слова пришли сразу.
      - А что они, - голос Арея, прежде глубокий и звонкий, дал предательскую трещину, - что они делают с такими, как мы? Уничтожают?
      - Приносят в жертву.
      - Кому?
      - Себе.
      ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
      1
      Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, родной брат Таната-Убийцы и Мома-Насмешника; когда лживые видения смешиваются с пророческими и вольной толпой носятся над землей, заставляя прорицателей беспокойно ворочаться на смятом ложе.
      Это случилось за два часа до рассвета.
      И Гипнос недовольно поморщился, пролив маковый настой, когда громоподобный хохот трех луженых глоток сотряс южные ворота Фив и разбудил по меньшей мере половину Беотии.
      - Охо-хо-хо! Уха-ха-ха! Гы-гы-ик! Когда они ходили с Гераклом на амазонок! Го-го-го!..
      Громче всех веселился Телем-Никакой, потомственный караульщик. Его дед, покойный Телем Гундосый, полжизни просидел у фиванских ворот, его отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном посту; и сам Телем, внук Телема и сын Краная, вот уже полтора десятилетия шел протоптанной стезей.
      Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году стал Телемом-Никаким, и временами ему казалось, что этим он позорит своих достойных предков.
      Особенно когда злые языки утверждали, будто прозвищем Телем обязан жене; верней, ее ответу на вопрос подруг: "Каков Телем на ложе?"
      Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут похвастаться, что у них в жизни всего одна неприятность?!
      - Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок... Боги, этот мальчишка рассмешит и мертвого!
      - Нечего ржать, мерины! - звенящим от негодования голосом выкрикнул щуплый паренек, сидевший на корточках перед Телемом и двумя другими караульными. - Именно так! Этот шрам я заработал, когда мы с Гераклом ходили на амазонок!
      Трехголосое хрюканье было ему ответом - на большее у караульщиков не хватило ни сил, ни дыхания.
      ...Паренька звали Лихасом. Минувшим утром он явился в Фивы и до вечера просидел у ворот, развлекая часовых своей болтовней. Вечером же Лихас неожиданно ушел в город, где пропадал до полуночи, после чего вернулся встрепанный и запыхавшийся; теперь он снова коротал время с караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.
      За время его отсутствия Телем успел плотно поужинать и вдоволь поразмышлять о старых добрых временах. К последнему смутному пятилетию определение "добрый" никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах шумно и зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на час называли себя именем умершего Креонта (удачу, что ли, приманивали?); сейчас в басилеях ходил невоздержанный в разгуле и скорый на расправу Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского [лик - волк (греч.); т.е. Лик Фиванский - Фиванский Волк].
      Свое правление Лик начал с того, что безо всяких причин изгнал из города двух женщин - Алкмену и Мегару, мать Геракла и жену Геракла. По слухам, женщины перебрались в Тиринф, где отдыхал между подвигами их великий родственник, и долгое время Фивы жили надеждой на появление разгневанного сына Зевса и избавление от беззаконного Лика.
      Не дождались.
      Для разнообразия стали поговаривать, что басилей Лик - оборотень, ночью рыскающий по городу в поисках добычи. Сам караульщик Телем в подобные байки не верил, хотя однажды встретил на темной улице большую серую собаку, которая цапнула его за ягодицу и удрала, чем дело и кончилось. Но многие фиванцы упрямо стояли на своем, возводя род басилея то к Аполлону Ликейскому, то к аркадскому царю Ликаону.
      Последнего Зевс еще до потопа за его дикие выходки сделал волком, после чего на всякий случай испепелил молнией.
      Фивы, сами того не замечая, становились захолустьем - вот и сдабривали обыденность крупнозернистой солью легенд. Особенно это проявлялось при встречах с разговорчивыми путниками вроде Лихаса, потому что любой разговор неминуемо сводился к очередным деяниям богоравного Геракла - и фиванцы мигом напоминали встречным-поперечным, где расположена родина героя!
      Опрометчивые попытки путников и самим примазаться к славе великого земляка всех фиванцев карались публичным осмеянием - как, например, сейчас, когда щуплый Лихас заявил, будто звездообразный шрам на лбу он заработал в походе на амазонок.
      Отдышавшись, Телем-Никакой тщательно вытер слезящиеся глаза, потом протянул руку и одобрительно похлопал парнишку по плечу, чуть не опрокинув Лихаса наземь.
      - Молодец! - просипел караульщик. - Весельчак! Это ж надо придумать мы с Гераклом...
      Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.
      - Да, мы! - Лихас стряхнул увесистую руку Телема и злобно сверкнул глазами. - Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь! А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!
      - Шестой год? - быстренько прикинул в уме Никакой. - Это, значит, тебе на момент вашей знаменательной встречи было эдак лет десять... а Геракл как раз во Фракии у Диомеда-бистона кобылиц-людоедов отбирал! Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!
      - Кто я есть? - не понял Лихас. - Диомед, что ли?
      Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол тремя сытыми и склонными к игре котами.
      - Ты и есть кобыла-людоед! - добродушно заржал второй караульщик, хлопая себя по объемистому брюху. - Эх ты, трепло гулящее... давай, ври дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?
      - Не-а, за яблоками он меня не взял, - сокрушенно признался Лихас, хмуря реденькие белесые бровки. - Далеко, говорит, не дойдешь. Сам пошел, с братом. Я ему: "Что я, маленький?" - а он мне...
      - А он тебе дубиной по лбу! - закончил за Лихаса Телем-Никакой. - Вот шрам и остался! Ладно, герой, держи - заслужил...
      Тонкостью чувств Никакой не отличался, но Лихас успешно помогал убивать время и потому заслуживал поощрения. Так что Телем порылся в корзине с провизией, извлек желтое крутобокое яблоко и швырнул его парнишке.
      - Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид - но, с другой стороны, и ходить никуда не надо... Жуй, Лихас, и давай еще про амазонок! Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала, а тут Гера в чужом обличье бучу устроила?
      - Это не Гера, - грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.
      - А кто?
      - Это я.
      Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но Никакой исподтишка показал им кулак - здоровенный, волосатый и очень убедительный. Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!
      - Мы под их бабскую столицу в Фемискире, - продолжил меж тем Лихас, целой армией пришли. Тыщ десять, если не больше. Только штурмовать не стали - Геракл решил посольство отправить. Племянника Иолая-возничего, потом Тезея-афинянина... ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит, Лихас, впереди и зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!
      - Ну а ты? - не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.
      - А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу Ипполиту умасливали пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то, а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы с копьями... Молчу. Долго молчу, устал уже - тут наши возвращаются. Тезей весь мокрый, красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют! Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский пояс великому Гераклу?! Я смотрю - царица враспояску, пояс в руках держит, Иолаю протягивает. И советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали. Ну, тут-то я и заговорил...
      - И что сказал? - Телем сунул руку в корзину, собираясь вознаградить Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.
      - Что, что... Сказал, что пояс царский не для Геракла, а для Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а ее брюхо только сидонским канатом обматывать! Так что пусть амазонки пояс локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и началось же... Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо - и к колесницам! Он, Иолай, знаете, какой бешеный?! Я за ними, веткой отмахиваюсь, гляжу - пояс этот проклятущий валяется, все по нему топчутся... Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу...
      Договорить Лихас не успел.
      Увлекшись рассказом, караульщики забылись и проморгали колесницу, успевшую подъехать почти к самым воротам.
      Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.
      Рассмотрел.
      Ничего особенного.
      Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт, и на городские стены глядит.
      Лишь глаза слюдой поблескивают.
      Слезятся, что ли?
      - Эй, Иолай! - донеслось со стены. - Ты как догадался, что я в Фивах?!
      Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене Лихаса.
      "Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.
      - Никак, - прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!
      - Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе не видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не знаю, а я все знаю - и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я под столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе слезу...
      Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на краю стены - отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.
      - Веревка у него, - оправдываясь, буркнул толстый караульщик, виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И лазит, подлец, что твой таракан...
      Третий часовой и вовсе промолчал.
      - Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это выходит, Телем?!
      - Выходит, не выходит, - зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к засовам.
      Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница уже собиралась двинуться прочь.
      Рядом с коренастым Иолаем - при ближайшем рассмотрении возница оказался гораздо моложе, лет двадцати - подпрыгивал возбужденный Лихас, поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было перекинуто веревочное кольцо с крюком.
      - Я это, - забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...
      - Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.
      - Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.
      Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.
      - Никакой? - уже спокойно переспросил возничий. - Никакой - это плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если, конечно, он - человек...
      - Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.
      - А если понял, значит, уже лучше, - Иолай снял с левой руки массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду в жертву... пусть ему в Аиде икнется!
      ...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед, словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.
      - Что ж это выходит? - подойдя к Никакому, в сотый раз повторил толстый караульщик. - Это выходит, что трепач Лихас и впрямь... на амазонок?
      - Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка мне, пожалуйста, нос!
      - Зачем? - испуганно попятился толстяк.
      - Низачем. Буду Гундосым... как дед.
      2
      "Интересно, это хорошо или не очень - быть бездельником?" - Иолай усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.
      Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и дядя Эврисфея по матери, бежал после совершенного им убийства из Элиды в Микены, где был очищен от скверны], с кислой миной возвестившему об окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.
      Копрей, конечно, не простит... впрочем, плевать. Тем более, что зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым существом.
      Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.
      Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу появляться в пределах города - многие считали, что из трусости, но Иолай знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.
      Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.
      В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то там Геракл!
      Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать любую осаду.
      Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены - паскудный город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных замыслах.
      Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало полукольцо древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального Пелопоннеса - Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно приходилось откупаться.
      Откупаться людьми.
      А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу озверевших от запаха вина сородичей.
      С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат, герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию добровольно... ну и так далее.
      По общему мнению выходило, что лучше.
      Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в избранность какого-то конкретного города.
      Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл почище орхоменских щитоносцев...
      - А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
      - Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в кучу, и Гермий умолк.
      Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не очень-то хотелось.
      Уж больно жуткая лань получилась; хорошо хоть, потомства дать не успела.
      Так что после истребления Гераклом очередного чудовища вместе с местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия. Юноша-бог уволакивал сопротивлявшуюся тень Одержимого в Аид, после чего наглухо забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос; ну а Иолай приучал население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов, а не водить в леса и болота собственных детей или отловленных путников.
      Как правило, один из близнецов при этом стоял рядом и поигрывал дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
      Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф - и на их место приходили другие посланцы Микен во главе с вездесущим глашатаем Копреем.
      Тоже в некотором роде героем.
      Плати, Пелопоннес, за труды Геракла, раба микенского!
      Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в разработке тамошних медных рудников; Лернейская Гидра - еще один беспрепятственный выход в Арголидский залив; Керинейская лань - благодарность овцеводов Аркадии, Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни - десятину богатых урожаев Элиды и стад скряги Авгия...
      Позднее аппетит Микен вырос, и Пелопоннес стал для них мал - Эврисфей замахнулся на богатый Крит.
      На всю жизнь запомнит Иолай, как вместе с Алкидом и молодым Тезеем, специально для этого добровольно напросившимся в жертву к Минотавру, разносили они вдребезги Критский лабиринт. Человеческие кости хрустели под ногами, дым ел глаза, целый выводок Одержимых яростно отстаивал свою твердыню, умирая у похожих на бычью голову алтарей, и очень не хватало Ификла - его пришлось отправить на материк, отправить подчеркнуто шумно, чтобы всем запомнился отъезд Геракла накануне Критского погрома.
      Позже микенский флот как бы невзначай объявился у берегов Крита, и тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны критский царь Идоменей (внук Миноса и в некотором роде племянник Минотавра) выступает уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало, потому что Дромосы Лабиринта уже были закрыты Гермием.
      И рассеченный бок почти зажил.
      Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо в Аттике - и, к сожалению, нашумел при этом изрядно, так что в памяти ахейцев осталось лишнее: Геракл привез Критского быка, а Тезей потом, вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
      К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
      Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали: первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
      И вдруг все закончилось.
      Совсем.
      А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
      Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов праведных.
      Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь, которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
      Чушь о подвигах Геракла.
      А близнецов это даже веселило.
      Что-то вдруг лопнуло внутри, некая струна; все стало пресным и бессмысленным, как, например, приезд в Тиринф изгнанной из Фив Алкмены вместе с мужем Радамантом и скандальной невесткой Мегарой... Иолай встретил Алкмену со спокойным радушием, как почтительный внук и должен встречать дряхлую бабушку; и спокойствие это было не напускным, а подлинным, позволяющим говорить ни о чем и улыбаться одними губами, пережидая приступы неожиданной сонливости, одолевавшие Алкмену.
      Почему-то он неожиданно для себя самого вспомнил, как приучил близнецов никогда не звать его отцом или Амфитрионом - только Иолаем.
      И пожалел об этом.
      ...Позади заворочался Лихас.
      Слушая его возню, Иолай припомнил, как они подобрали этого мальчишку - верней, эту ходячую неприятность - во Фракии. Лихасу тогда грозили зубы проклятых кобыл Диомеда, и изредка Иолай жалел, что Геракл не явился во Фракию попозже, дав кобылам закусить Лихасом.
      Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом, радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
      "Это мой собственный маленький Гермес", - смеялся Алкид.
      Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай смирился и промолчал.
      Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в ближайшей луже.
      - Ну, что там, в Фивах? - не оборачиваясь, спросил Иолай.
      - Козлы, - раздалось из-за спины.
      - Все козлы? - усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
      - Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А правду расскажешь - смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им взгромоздился - терпят... в смысле, терпели. Говорю ж, что козлы...
      Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
      - Терпели или терпят? - строго переспросил он.
      - Ну, терпели... а что?
      - Я слушаю, - коротко бросил Иолай.
      Как бичом ожег.
      С оттяжкой.
      - Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню (Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать, как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на колеснице заезжай - гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке...
      - Что?
      - Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить собрался, а Лик как захрапит, как подскочит - и опять упал. Лежит. Он лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А я...
      - А ты стоишь, - сквозь зубы процедил Иолай. - Дальше!
      - А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся - так он уже и не дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало вытер и ушел.
      - И все?
      Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы на окрестных холмах.
      - Все или нет, я тебя спрашиваю?!
      - Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, - с некоторой опаской забормотал Лихас, - а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не писал, разве что подписался внизу...
      - Как?
      - Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
      Иолай только крякнул и губу закусил.
      - Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, - стал оправдываться Лихас. - Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась! Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина - с такой только Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры...
      Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к другой.
      - Мегара тут ни при чем, - оборвал Иолай парня. - Мегару Геракл мне подарил.
      - Насовсем? - поразился Лихас. - Эх, такое родному человеку...
      - Если выживет - насовсем.
      Лихас аж взвизгнул от восторга.
      Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
      - И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл...
      - Тряпка он, твой Геракл, - оттаял Иолай. - Никогда с бабами не умел обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель - и с вечера до утра! На третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
      - Я оценю, - пообещал честный Лихас. - Так это мы на Эвбею едем Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
      - Что значит "едем"?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты останешься в Оропе!
      - Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду, - сонным голосом возразил Лихас. - И Алкид с Ификлом не знают... ничего, скоро узнают. Как же так - жениться, и без меня!
      - Это уж точно, - обреченно вздохнул Иолай.
      Иногда он всерьез подозревал, что Лихас - внебрачный сын кого-то из Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
      Уж больно вредный ребенок получился.
      3
      Оропская гавань жила обычной, изо дня в день неменяющейся жизнью: кипела многоголосая сутолока, сновали туда-сюда лоснящиеся от пота рабы-носильщики с тюками и корзинами, яростно ругались матросы и капитаны двух галер, только что чуть не переломавших друг другу длинные весла; купцы поторапливали нерадивых слуг и наемных грузчиков, шлюхи-порны вовсю торговали своими прелестями, а мелкие воришки шныряли по сторонам с профессионально-безобидным выражением лица.
      - Сидонская лохань, - безошибочно определил Лихас, глядя на одну из двух скандальных галер. - Ишь, разорались, мореходы вонючие! Вот уж кого не люблю...
      - Интересно, за что ты их не любишь? - усмехнулся Иолай, из-под козырька ладони оглядывая бухту.
      - А за письменность! Ты вот, Иолайчик, меня ихней поганой грамоте учил - кричал да подзатыльники давал, Алкид учил - за каждый "алеф" по оплеухе, Ификл учил... нет, не люблю я сидонцев!
      Пораженный таким выводом Иолай только головой покрутил, и они двинулись дальше вдоль набережной.
      Чуть поодаль у пристани спешно грузился двадцативесельный торговый корабль. Близ него на берегу грудой были свалены разномастные тюки, мешки и связки остро пахнущих кореньев, а грузчики резво бегали по сходням, перетаскивая все это добро на борт.
      Единственным, что грузчики опасливо обходили стороной, была подвода с четырьмя огромными, почти в рост человека, глиняными пифосами. Грузчиков вполне можно было понять: каждый из пифосов-гигантов весил никак не меньше четырех талантов, катить их по мосткам не представлялось возможным, а заносить злополучные пифосы вдвоем-втроем - так и упасть со сходней недолго, а нести ответственность за гибель товара не хотелось никому.
      Хозяин - краснорожий, похожий на медведя купец в залитом жиром хитоне - был вне себя: топал ногами, грозился, но все было напрасно.
      - Да вы знаете, прохвосты, кому предназначен этот груз?! Ведь это вино заказал сам басилей Ойхаллии, славный Эврит, к праздничному столу! Боги, эти пифосы - кровь из носу - должны к полудню быть на Эвбее!
      - Будут, - услышал купец над самым ухом чей-то уверенный бас, и на плечо ему опустилась тяжелая пятерня, изрядно придавив толстяка к Матери-Гее. - Если кровь из носу - значит, будут.
      Первой мыслью обернувшегося купца было: "Похоже, вчера я-таки перебрал!.. опять же, с рассвета на солнцепеке..."
      В глазах у купца явно двоилось. Перед ним стояли два совершенно одинаковых здоровяка, волосатых и бородатых, и оба одинаково ухмылялись, одновременно склонив головы к правому плечу. Даже застарелые шрамы на руках и ногах - и те, похоже, были одинаковыми.
      - На корабль возьмешь? - без обиняков поинтересовался тот, что стоял слева; правый же промолчал - и купец облегченно вздохнул: Вакхово безумие и солнечный удар оказались совершенно ни при чем.
      - Перетащите пифосы - возьму! - поспешил заверить он братьев (в этом уже не было никакого сомнения).
      - Тогда - по рукам, - кивнул тот, что стоял справа. - Эй, вы, крикнул он грузчикам, - а ну-ка, тащите сюда во-он те доски! Они вроде покрепче будут... Давайте, бездельники, пошевеливайтесь!
      У пристани уже начала собираться толпа настоящих бездельников, намеревавшихся поглазеть на любопытное зрелище. От Лихаса с Иолаем не укрылось, что один человек в добротной, но запыленной одежде отошел чуть в сторону и с ложным безразличием поглядывал то на устанавливавших дополнительные сходни братьев, то на сгрудившихся зевак.
      - Ты его знаешь? - Лихас указал Иолаю на этого странного зрителя.
      Иолай только плечами пожал.
      Наконец новоявленные работники установили сходни, как считали нужным, и немного попрыгали на них, проверяя крепость.
      - Вы б лучше с пифосами на плечах прыгали, - ехидно посоветовали из толпы.
      - Угу, - согласно буркнули братья и двинулись к подводе.
      Собравшиеся на берегу злорадно заулыбались, предвкушая потеху.
      И как в воду глядели! - братья попытались приподнять один из пифосов, берясь то за боковые ручки, то обхватывая поперек; потом сокрушенно покачали головами и, вцепившись в борт, медленно поволокли груженую подводу ближе к сходням.
      Вокруг засвистели, заулюлюкали; "Во-во, как раз ослиная работа!" бросил кто-то из первых рядов и едва успел отскочить, потому что колесо подводы уже собиралось переехать его ногу; у самых сходен подвода накренилась, попав в выбоину, ближайший пифос поехал к краю под гогот зевак и вой несчастного купца...
      Один из братьев подставил мозолистую ладонь под днище посудины, другой рукой ухватился за ручку и пошел себе по сходням, прижимая пифос к заросшей шерстью груди.
      - Хорошее вино взбалтывать нельзя, - мимоходом пояснил он купцу, застывшему с открытым ртом. - Осадок... и Дионис обижается.
      И, дойдя до середины мостков, дважды подпрыгнул, на удивление мягко приземляясь.
      Дерево заскрипело, но выдержало; купец-хозяин заскрипел, но выдержал - и вскоре первый пифос уже стоял на палубе.
      А по сходням к тому времени неспешно поднимался второй брат - правда, в отличие от первого, держа пифос на плече, как рабыни носят кувшины с водой.
      Купец потрясенно следил за происходящим, беззвучно шлепая отвислыми губами, словно вытащенная из воды рыба.
      - Зевс-Бротолойгос, пошли мне таких работничков! - пробормотал наконец толстяк. - Ну что тебе стоит, Великий?
      - Размечтался! - пропел у него за спиной мальчишеский голос. - Тебя, случаем, не Эврисфеем зовут?
      - Нет, - машинально ответил купец, и, повернувшись, обнаружил совсем рядом нахального прыщавого юнца, который осклабился прямо ему в лицо щербатой ухмылкой.
      - Ты еще кто такой?! - набросился было на юного наглеца пришедший в себя купец, но осекся, вспомнив, чье имя только что назвал мальчишка. А также вспомнив, какой "работничек" двенадцать лет служил микенскому ванакту Эврисфею.
      Багровую физиономию толстяка словно мукой присыпало, но никто из толпы не обратил на это внимания.
      - Да ведь они на Эвбею вместе с женихами собрались! - выкрикнул какой-то остряк. - К Иоле свататься! А в мишень вместо стрел будут пифосы швырять! Враз Эврита-лучника обшвыряют!
      - Это мысль, - отозвался, не дойдя до сходен, один из атлетов. - Тем более, в такую цель, как твоя задница, даже пифосом не промахнешься!
      И качнул ношу, явно собираясь проверить, что крепче: пифос или голова этого пустозвона.
      Толпа шарахнулась, купец зажмурился, мысленно взывая ко всем богам разом - на голову остряка ему было плевать, но вино, драгоценное вино!.. и тут знакомый мальчишеский голос посоветовал:
      - Ты б поостыл, Алкид... неровен час, сорвется рука, а я-то рядом стою!
      - Я не Алкид, я Ификл, - буркнул атлет через плечо и сгрузил последний пифос на палубу. - Вечно ты, Лихас, лезешь!.. я их только пугнуть хотел...
      - Врешь, небось, - уверенно заявил Лихас, и купец опасливо разлепил веки. - И что Ификл, и про "пугнуть", и про то, что я вечно лезу.
      - По шее хочешь? - осведомился работник и вновь взялся за пифос.
      - Не-а! - Лихас поспешно отпрыгнул назад. - Вот теперь верю, что ты Ификл. Алкид - тот никогда мне по шее дать не грозился!
      - А сразу давал! - хором закончили подошедшие Иолай и второй работник.
      Лихас обиделся и замолчал.
      ...Когда поклажа из колесницы Иолая была перенесена на борт, корабль наконец отчалил, а четверо пассажиров удобно устроились на корме - рядом с рулевым веслом и глухим к чужим разговорам кормщиком - Иолай в упор посмотрел на братьев, у которых из личного имущества оставалось по ясеневой дубине и тяжелому луку на брата, а про остальное лучше было и не вспоминать.
      - Опять по дороге все спустили, оболтусы? - строго спросил он.
      Близнецы одновременно, как по команде, уставились в дощатый настил палубы; потом, не выдержав натянутого молчания, перевели взгляд на голые блестящие торсы гребцов, словно надеясь высмотреть ответ на заданный вопрос.
      - Вино, бабы? - Иолай был неумолим. - Подвиги?
      - Кости, - вполголоса пробормотал Ификл, немилосердно дергая себя за бороду. - Подлец один, в Навплионе еще... нет, но играл, играл - как бог!
      Алкид только горестно вздохнул и несколько раз сжал-разжал кулаки, как будто душил кого-то.
      - Мало я вас... в смысле, мало вас в детстве пороли! - в сердцах бросил Иолай, слегка запнувшись на середине фразы. - Ладно, в кости играть я вас подучу. Стыдно сказать - как шеи сворачивать, так сколько угодно, а такое простое дело...
      Братья сконфуженно кивнули, а Иолай еще долго ворчал - и только причаливая к изрезанному бухтами побережью Эвбеи вспомнил, что собирался оставить пройдоху-Лихаса в Оропской гавани.
      После чего опять долго ворчал.
      4
      Толстая рыжая белка, торжествующе махнув хвостом, деловито проскакала по стволу корявой пинии - и вдруг, чего-то испугавшись, метнулась наискось и исчезла за лохматой веткой, выронив из лапок орех.
      Орех звонко ударил по макушке стоявшего под деревом Иолая, и тот задрал голову, вслушиваясь в недовольное цоканье белки.
      - Тише, дуреха, - бросил Иолай раздраженному зверьку. - А то слопают тебя, и некому цокать будет...
      Еще на пристани, только-только прибыв на Эвбею, Иолай решил, что явится во дворец к Эвриту чуть погодя, ближе к вечеру, дождавшись окончания дневной суматохи. Уж больно торжественно встречали являвшихся женихов ойхаллийские даматы - придворные, доверенные люди басилея; уж очень шумно все предвкушали грандиозное пиршество, сдобренное обильным возлиянием и не менее обильной похвальбой. Близнецы и Лихас, заразившись общим возбуждением, двинулись ко дворцу вместе с остальными - и даже не заметили, что на середине круто забирающей вверх дороги Иолай отстал, огляделся и свернул правее, в лес, продираясь сквозь тенета низкорослого кустарника.
      Поклажу Иолай предусмотрительно сгрузил на братьев, не обойдя вниманием и закряхтевшего было Лихаса - так что теперь мог бродить по лесу налегке.
      Тишина давила на уши мягкими ладонями. Редкое верещание белок и посвистывание птиц только подчеркивало эту безмятежную тишину - так для понимания голубизны неба требуется черная точка ястреба - и Иолай бездумно петлял между стволами деревьев, вертя в пальцах пушистый стебелек и незаметно для себя забирая сперва восточнее, а потом и северо-восточнее.
      Неужели все?
      Неужели конец двенадцати годам кровавой пахоты, неужели тупые мозги ахейцев проросли мыслью: "Нельзя убивать друг друга на алтарях, ибо как тогда отличить жертвенник бога от логова зверя?"; неужели Геракл завершил - нет, не завершил, но хотя бы заложил основание тому, что никогда и никто не назовет подвигом; неужели можно ездить свататься, можно жить без Дромосов и Одержимых, ходить где вздумается, дышать без хрипа, слушать без опаски, никуда не спешить, не подозревать всех и вся... махнуть рукой на микенский трон (впрочем, я давно уже сделал это), перестать укреплять Тиринф; молиться без задних мыслей...
      Наверное, нельзя, ответил он сам себе. Нельзя, и не надо проживать две жизни, чтобы понять это, но... очень уж хочется.
      Очень хочется жить именно так.
      - Радуйся! Ты, случаем, не Иолай, возничий и родич Геракла?
      Потирая ушибленную орехом макушку, Иолай обернулся и увидел спрашивающего.
      Этот человек не должен был стоять сейчас в лесу.
      Он должен был принимать гостей во внешнем дворе Эвритова дворца.
      - Ну же, юноша? Ведь это так просто: ответить "да" или "нет"!
      - Это просто, - пробормотал Иолай. - Да или нет - это просто... Радуйся и ты, Ифит-лучник, сын и наследник басилея Ойхаллии! О Мойры, как же ты постарел... и как ты похож сейчас на своего отца!
      Ифит-лучник с некоторым удивлением посмотрел на странного молодого человека. Потом одернул узкую безрукавку - в связи с торжеством ему пришлось вырядиться по микенской моде, нацепив дурацкую юбку, стоявшую столбом, и эту проклятую безрукавку с вышивкой - и поощрительно потрепал Иолая по плечу.
      - Почему сейчас, юноша? Я и раньше был на него похож... впрочем, ты-то об этом знать не можешь. Мы ведь с тобой не встречались, правда?
      Солнце плеснуло пригоршню светящейся пыли в просвет между ветвями, на миг выбелив курчавую бороду Иолая призрачной сединой - и Ифит-лучник задохнулся, даже не сообразив убрать ладонь с плеча стоявшего перед ним человека.
      - Ты - Иолай? - севшим голосом еще раз спросил ойхаллиец... и осекся. - Внук Амфитриона-лавагета?
      - Я Иолай. Внук.
      "Странно говорит, - мелькнуло в сознании Ифита. - Словно не мне, а самому себе."
      - Я спрашивал о тебе у Алки... у Геракла, но он не заметил, куда ты скрылся. Зато какой-то мальчишка, вертевшийся рядом, сказал, что ты свернул с полдороги в лес.
      - И ты пошел искать меня?
      Зверек странной, ничем не обоснованной подозрительности шевельнулся в Иолае, и коготки его были острее беличьих.
      "Вернусь - надеру уши", - мысленно пообещал Иолай Лихасу.
      - Нет, - усмехнулся Ифит-лучник, глядя на Иолая с высоты своего колоссального роста. Колючий и недоверчивый гость нравился ойхаллийцу все больше и больше - в отличие от суетливо-праздной толпы женихов, где все были на одно лицо.
      Кроме того, молодой человек у ствола пинии напомнил Ифиту о Фивах, Кифероне, о двух неугомонных мальчишках-близнецах, об их суровом отце, поверх головы которого Ифит однажды стрелял, зная путь стрелы заранее, потому что иначе и быть не могло...
      Память эта сегодня уже один раз отозвалась в ойхаллийце - когда Ифит поравнялся с двумя отставшими женихами (он тогда думал, что - женихами) и уже хотел пройти мимо, но в спину молотом ударил тихий двойной вопрос: "Учитель?.."
      - Нет, - повторил Ифит, стряхивая оцепенение, - я не пошел искать тебя. Хотя мне, Ифиту Ойхаллийскому, незаметно прожившему на этой земле почти полвека, очень хотелось взглянуть на возницу Геракла, с детства сопровождавшего великого героя. Просто я успел спуститься в гавань, переговорить с отцовскими даматами и пойти обратно короткой дорогой. Хочешь - пойдем вместе?
      Лес шевельнулся вокруг них, лениво выгибая спину, и белка проводила взглядом удаляющихся людей, после чего молнией слетела вниз - не пропадать же ореху? А люди шли себе и шли, говоря сперва ни о чем, потом - обо всем сразу, потом говорил один Иолай, а Ифит-лучник только головой крутил да зажигал в глазах потаенные искорки; известковые горные массивы Эвбеи, густо поросшие лесом, словно грудь и плечи сидящего гиганта, круто обрывались к морю - вон уже на скале хорошо видна обнесенная балюстрадой терраса Эвритова дворца, совсем рядом, рукой подать, если иметь крылья, а так придется в обход по тропочке...
      - Вон отец стоит, - махнул рукой Ифит в сторону террасы.
      Иолай прищурился и не сразу разглядел людей, стоявших у перил балюстрады. Один из них, самый высокий, с белоснежной копной сверкавших на солнце волос, мог быть только Эвритом, басилеем Ойхаллии; узнать остальных - если, конечно, они были знакомыми - не представлялось возможным.
      Для Иолая; но не для ойхаллийца.
      - Слева от отца - Гиппокоонт, спартанец, - начал перечислять Ифит, с ним не то девять, не то десять сыновей приехало...
      - Слышал, но не видел, - кивнул Иолай, имея в виду то ли: "Слышал о Гиппокоонте, но лично не встречался", то ли "Слышал Ифитовы слова, но отсюда все равно ничего не видно".
      - Еще левее - Нелей, ванакт Пилосский, приведший дюжину сыновей...
      - Лиса, - коротко бросил Иолай; подумал и добавил: - Старая лиса.
      - Справа - элидский басилей Авгий...
      Лицо Иолая отвердело, стало гораздо старше, жестче - и Ифит поспешно добавил:
      - Отец состязания за руку Иолы посвятил Аполлону... так что все старые счеты - не здесь.
      Иолай не ответил.
      - Люди говорят, - осторожно сказал Ифит-лучник, - что когда Геракл Авгию конюшни чистил... ну, не сказал, что послан Эврисфеем - и потребовал платы. Это правда?
      - Правда, - отрезал Иолай, катая желваки на скулах.
      - А когда обман всплыл - Авгий Геракла выгнал, а Эврисфей деяние не засчитал.
      - И это - правда.
      - Так за что ж обижаться? Было ведь сказано - подвиги без помощи богов и без платы людей...
      - И впрямь, - буркнул Иолай, успокаиваясь. - Отхожие места Эллады руками выгребать - без помощи богов и без платы людей... точно, что подвиги. Ладно, забыли. Счеты - потом. И не здесь. Ну, Ифит, давай дальше - кто там рядом с честным Авгием-элидянином?
      - Лаомедонт, правитель Трои...
      Ифит запнулся. Весь ахейский мир знал о том, что три-четыре года назад Геракл спас Лаомедонтову дочь Гесиону от морского чешуйчатого гада, а высокородный троянец - кстати, добровольно принесший свое дитя в жертву - заперся в стенах города и, подобно Авгию, изгнал благодетеля прочь.
      "Жизнь без помощи богов и платы людей, - подумал ойхаллиец. - Подвиг? Или каторга?.."
      Задумавшись, Ифит пропустил момент, когда терраса опустела.
      - Куда это они? - пробормотал он, на миг забыв про собеседника. - Да еще так быстро...
      - Не знаю, - напомнил Иолай о себе. - Знаю только, что Алкид в свое время пообещал мерзавцу Лаомедонту: "В следующий раз - убью". А он у меня - в смысле мой дядя Геракл - человек слова. Если обещал - выполнит.
      Не сговариваясь, оба мужчины переглянулись и пошли по тропе вверх.
      Быстро пошли.
      Почти побежали.
      Далеко под ними, прячась от соленых ветров за громадой скалистого утеса, пенные языки моря жадно вылизывали мерцающую полосу песка и гальки; косые лучи солнца вспарывали сине-зеленую плоть, кипящую бурунами вокруг выставленных кое-где каменных боков, мокрых и глянцево-блестящих - но людям, двум крохотным фигуркам на тропе, было не до взаимоотношений моря, солнца и земли.
      Люди спешили к людям.
      5
      - ...А ты почему бездельничаешь? Живо марш вещи таскать!
      Лихас поскреб в затылке, неторопливо обернулся и смерил взглядом снизу вверх - дюжего верзилу в сползшей на самые чресла кожаной юбке.
      Голый живот крикуна туго охватывал наборной пояс илионского десятника.
      - Ты илионец или троянец? [В честь Ила (отца нынешнего правителя Лаомедонта) город звали Илионом; в честь Троя (отца Ила и деда Лаомедонта) - Троей] - задумчиво поинтересовался Лихас.
      Сплюснутая физиономия десятника расплылась в довольной гримасе видимо, он усмотрел в вопросе Лихаса что-то лестное для себя.
      - Послал же Зевс болвана...
      - Нет, ну все-таки: троянец или илионец?
      - Ну конечно же, и тот и другой сразу!
      - Тогда иди и таскай вещи за двоих, - подытожил Лихас и отвернулся.
      - Что? Как ты смеешь, щенок, раб?! - благоухающее чесноком горячее дыхание обожгло затылок.
      - Во-первых, я не раб, а свободный человек, - на всякий случай Лихас сделал пару шагов в сторону. - А во-вторых (если ты умеешь считать до двух), я не щенок, потому что ты - не мой папа. Так что - извини.
      Все мысли десятника ясно отразились на его багровеющем лице - не столько по причине выразительности этого лица, сколько из-за малочисленности мыслей. Видно было, что суть сказанного Лихасом открывалась верзиле долго и мучительно, пока не открылась во всей своей неприглядности - и, нечленораздельно зарычав, десятник шагнул вперед, дабы отвесить мальчишке-словоблуду хорошую оплеуху.
      И отвесил.
      Только не Лихасу, а плохо оструганному столбу навеса, к которому Лихас прислонялся, потому как мальчишке попал камешек в сандалию, и Лихас нагнулся его вытащить.
      Отбивший и занозивший ладонь десятник в сердцах пнул юнца - но тот за миг до того, потеряв равновесие, запрыгал на одной ноге, и пинок десятника опять пришелся по злосчастному столбу. А потом Лихас упал. Совсем рядом с кучей конского навоза. И десятник упал. Совсем рядом с Лихасом.
      И всем сразу стало ясно, что навоз этот - совершенно свежий.
      - Что ж ты, поганец, над господином десятником измываешься? риторически вопросил худощавый пожилой бородач, подымая Лихаса за шиворот.
      - Я? - неподдельно изумился Лихас.
      - Ну не я же?! Кто ему ногу-то подставил?
      - Вот эту? - Лихас поднял босую ногу (сандалия с камешком осталась у столба) и по чистой случайности угодил глазастому доброхоту коленом в пах.
      Тот с нутряным уханьем согнулся и был почти сразу сбит на землю поднимающимся десятником.
      - Ну, все... - хором выдохнули оба мужчины, и Лихас понял, что пора прибегнуть к крайнему средству.
      - Алки-и-ид! - пронзительно заверещал он на весь двор. - Ифи-и-икл!
      И добавил главное:
      - Маленьких обижают!
      - Обижают, - дружно подтвердили пострадавшие, надвигаясь на Лихаса с двух сторон.
      Лихас зажмурился и очень пожалел себя.
      Потом открыл глаза и очень пожалел своих обидчиков, а также кучу навоза, которую вернувшиеся в нее троянец с бородачом совершенно размазали по земле.
      - Что здесь происходит? Из-за чего драка?! - юноша в узорчатом хитоне и дорогом плаще из крашеной шерсти подступил к Лихасу и брезгливо наморщил нос, словно от парнишки воняло.
      Впрочем, вопрос предназначался скорее Алкиду с Ификлом - братья, успев сгрузить свою поклажу в дальнем конце внешнего двора, вернулись как раз вовремя (с точки зрения Лихаса), или как нельзя некстати (с точки зрения десятника и его собрата по обижанию Лихаса).
      - Из-за чего драка, я спрашиваю?! - властно повторил юноша, сдвинув густые черные брови и презрительно оглядывая близнецов - потных, запыленных, в рваных набедренных повязках.
      "Басилейский отпрыск", - мигом определил Лихас.
      Близнецы переглянулись - ответа на вопрос юноши они явно не знали.
      - Из-за меня, - гордо ответил Лихас и получил от юноши в ухо.
      - И так будет с каждым, кто тронет моих... - юноша не договорил.
      Пожав плечами, Ификл взял гордого обладателя прекрасного плаща за руку и ногу ("Правую руку и левую ногу", - для чего-то отметил дотошный Лихас) и отнес туда, откуда юноша пришел.
      Где и положил.
      После чего неторопливо вернулся к брату - и оба стали ждать.
      Двор закипел. Уже никто не носил вещи, не наливал воду в котлы, не щипал за ляжки босоногих рабынь, не сплетничал - все срочно делились на зрителей и участников, и зрители галдели наперебой, а участники галдели еще громче, выясняя, где оружие - ах, в кладовке?.. согласно обычаю?.. жаль, жаль... и даже заперто?! - и, подбирая по дороге палки и камни, волна желающих подраться во главе с троицей невинно пострадавших покатилась на братьев.
      Как Посейдонов вал на береговые утесы.
      С той лишь разницей, что утесы не хватают руками то, что на них накатывается, и не расшвыривают в разные стороны.
      - Не увлекайся, Алкид, - предостерегающе бросил Ификл во время недолгой передышки. - Это тебе не Гидра... оторвешь голову - заново не вырастет.
      - Да я... - начал Алкид, но глянул брату за спину, и угасший было нездоровый блеск в его глазах вспыхнул снова.
      Со стороны дворцовых ступеней к месту свалки приближалась немалая процессия - и Алкид сразу узнал шествовавших посредине басилея Элиды Авгия и царя Трои Лаомедонта; оба некогда с позором изгнали Геракла из своих владений.
      - Попались! - счастливо возвестил Алкид, и, забыв обо всем, двинулся к недругам.
      Похожий на скопца Лаомедонт что-то коротко скомандовал - и сразу выяснилось, что оружие сдали отнюдь не все: челядь и солдаты охраны сомкнулись вокруг него и побледневшего коротышки Авгия в кольцо, ощетинившись жалами легких копий и мечей.
      И Лихас понял, что сейчас случится беда.
      Большая беда.
      Веселой потасовки братьев с безобидными грубиянами больше не было. На охрану Лаомедонта надвигался Геракл, вспомнивший былую обиду; копья опытных солдат недвусмысленно говорили об их намерениях, илионский десятник - первый камешек лавины - с увесистым поленом в руках уже бежал за угол двора к оружейной кладовке, надеясь сбить замок... и Лихас стремглав кинулся к поклаже братьев.
      Уцепившись за более тонкий конец Алкидовой дубины - Лихас до сих пор с трудом мог оторвать ее от земли - он волоком потащил ее, всхлипывая, спотыкаясь, хрипло крича:
      - Геракл! Я здесь!.. здесь я... Геракл, оружие!..
      "Совсем ошалел малый, - пробормотала старая повариха, равнодушно наблюдавшая за происходящим. - Ох, надорвется... к Гераклу взывает, а где он, этот Геракл?.." Она нагнулась и отцепила котомку, веревкой захлестнувшую один из сучков дубины и волочившуюся следом - но Лихас не заметил этого и слов поварихи не услышал; он плакал и тащил, тащил и плакал, пока дубина вдруг не взлетела в воздух, а Лихас стал сильным-сильным, а потом - слабым-слабым, потому что дубина обожгла ладони, вырвавшись из рук и улетев в небо...
      - Спасибо, малыш! - выдохнул Ификл - или это только послышалось съежившемуся Лихасу? - и с ревом кинулся на помощь брату, топча разбросанные тела; но тут, перекрывая шум, царивший во дворе, от ворот коротко и страшно прозвенело:
      - Стоять! Всем стоять!
      И медным гулом, словно Сторукие разом ударили в стены Тартара:
      - Я кому сказал?!
      На миг все замерло; раскрытые в беззвучном вопле рты, взметнувшиеся вверх палки, выставленные перед собой мечи и копья, занесенная над головой дубина...
      И в наступившей тишине, вжимая вихрастый затылок в тощие плечи, Лихас обернулся.
      У ворот, рядом с долговязым, нарядно вырядившимся ойхаллийцем лет сорока пяти - рядом с этим ничуть не заинтересовавшим Лихаса человеком стоял Иолай. По сравнению с ойхаллийцем Иолай выглядел нелепо молодым и низкорослым, но Лихас ни на мгновение не усомнился, кто остановил побоище.
      - Из-за чего шум? - уже спокойнее проговорил Иолай, вразвалочку выходя на середину двора; но в горле его еще клокотали отзвуки недавнего крика.
      Так вибрирует стрела, вонзившаяся в цель.
      Тишина.
      Не та, лесная, безмятежная - другая.
      - Из-за меня, - виновато сообщил Лихас во второй раз, бочком подходя к Иолаю и ожидая неминуемой затрещины.
      "Этот не промахнется", - мелькнуло в голове.
      Иолай посмотрел на понурившегося мальчишку, на приходящего в себя Алкида, на Ификла с дубиной на плече, на кольцо солдат, топорщившееся бронзовыми шипами...
      - Ладно, - буркнул он. - Размялись - и будет. Где поклажа?
      - Там, - руки братьев и Лихаса дружно вытянулись по направлению к дальнему концу двора.
      - Берите и тащите за мной, - Иолай с хрустом потянулся всем телом, словно после долгой и утомительной работы. - Сейчас нам покажут наши покои. А дубину... ее, пожалуй, сдайте в оружейную. Вот Лихас пусть и отнесет. Ну что, двинулись?
      Уже у дверей выделенных им покоев - самых дальних в восточном крыле первого этажа, куда вела галерея - Иолая догнал запыхавшийся Ифит-ойхаллиец.
      - Все в порядке, - ответил он на невысказанный вопрос. - Когда узнали, с кем дрались и живы остались - распухли от гордости, как жабы перед дождем. Теперь квакают. Твои отец с дядей - они как, пьют много?
      - А что? - не понял Иолай.
      - Ничего. Каждый с Гераклом выпить хочет. Чтобы было о чем детям в старости рассказывать. А тебя басилей Эврит просит ближе к вечеру зайти в мегарон. Хорошо?
      - Хорошо, - несколько недоумевая, ответил Иолай.
      А скоро настал и вечер.
      6
      Пятеро немолодых людей сидели перед Иолаем, на миг задержавшимся на пороге прямоугольного, слегка вытянутого мегарона, в открытую прихожую которого вела колоннада из дворцового двора.
      Пятеро владык.
      Старый знакомец Эврит-стрелок, басилей Ойхаллии и негласный хозяин всей Эвбеи; схваченные на лбу ремешком белоснежные волосы обильно падают на плечи, дубленая кожа лица собрана в многочисленные складки, костистые руки тяжко легли на подлокотники кресла, и скамеечка для ног отброшена за ненадобностью - даже сидя, Эврит Ойхаллийский кажется выше всех, так что острые колени басилея торчат неприлично высоко, словно взрослый человек по ошибке уселся в детское креслице.
      Это было бы смешно, если бы касалось кого-нибудь другого.
      Еще один знакомец, но уже не столь давнего времени - скупердяй Авгий, зажавший в цепком кулачке плодородную Элиду; рыхлый, приземистый плешивец с нездоровым цветом лица, чья душа вряд ли чище его знаменитых конюшен. Не раз элидский басилей пытался доказать свое происхождение то от Гелиоса, то от Посейдона - но весь Пелопоннес слишком хорошо помнил разбойные выходки подлинного отца Авгия, беспутного Форбанта-лапифа, который со товарищи обирал паломников на дорогах Фокиды и однажды даже поджег Дельфийский храм, за что был ранен стрелой Аполлона.
      А проще сказать - тяжело заболел, но почему-то выжил.
      Рядом со скособоченным Авгием сидел спартанец Гиппокоонт, силой отобравший власть у родных братьев Икария и Тиндарея, изгнав последних из Спарты. Иолай видел Гиппокоонта впервые, но надменно-окаменевшая фигура басилея, сухой, мускулистый торс, обжигающий лед взгляда - все сразу выдавало в нем уроженца Лаконии, которого легче убить, чем убедить.
      Да и убить, в общем-то, тоже непросто.
      Лаомедонт-троянец стоял у очага и бездумно щурился, глядя в сердцевину огненного цветка. Багровые сполохи зыбко бродили по его белому, холеному лицу (борода у Лаомедонта росла плохо; верней, не росла вовсе), и Иолай вдруг остро вспомнил ту багровую мглу, которую живым вспоминать не с руки - мрак Аида, зарницы Острова Блаженства... Вот троянец потер руки, повернулся, приветливо кивнув Иолаю - нет, не так он смотрел в свое время, когда гнал спасителя своей дочери прочь от Трои, понадеявшись на крепость стен и на то, что Геракл спешит вернуться в Микены после похода на амазонок.
      "Не здесь", - напомнил себе Иолай.
      И совсем с краю, на низеньком табурете, полускрытый спинкой Эвритова кресла и одной из четырех колонн, окружавших очаг мегарона, примостился Нелей, ванакт торгового Пилоса.
      Серое на сером.
      Тень, не человек.
      Взглянешь - не заметишь.
      Эврит, не вставая, подхватил со столика - гнутые ножки в виде львиных лап неприятно напомнили Иолаю о былом - два чеканно-мерцающих кратера с вином и воздел руки вверх, недвусмысленно предназначая одну из чаш гостю.
      - Войди, о достойнейший Иолай, и присоединись к нам с открытым сердцем, совершив возлияние в честь богоравного Геракла, Истребителя Чудовищ! - звучным не по-стариковски голосом провозгласил басилей Ойхаллии.
      "Умно, - оценил Иолай, приближаясь к столу и с поклоном беря предложенный кратер. - Собравшихся не представил: и им польстил - кто ж вас, владыки, не знает?.. и мне - входи запросто, как равный к равным; и Гераклу - вот мол, несмотря на досадное недоразумение, совершаем возлияние, хвалу возносим... что же ты не Алкида позвал-то, а меня?!"
      Вино пряным потоком обожгло горло, чаша опустела - и Иолай поставил ее обратно на столик.
      Незаметно огляделся.
      - Хорош ли был путь сюда из Тиринфа? - даже радушные слова Авгий-элидянин умудрялся произносить так, что они казались жирными. - Да ты садись, садись, Иолай, вон и кресло свободное...
      - Хорош, - коротко ответил Иолай, садясь. - Хвала богам.
      Владыки переглянулись.
      - И героям, - тихо добавил Эврит, и пальцы его, сухо хрустнув, цепко охватили подлокотники.
      - Вот уж кому низкий поклон за дороги наши, - Авгий пригладил ладошкой вспотевшую плешь, - так это героям. И в первую голову богоравному Гераклу, лучшему из людей. Чудищ-то под корень повыбил, разбойничков приструнил, кентавров да лапифов - к ногтю... те, которые остались - пакость мелкая, все между собой грызутся, им не до нас! Торгуй не хочу! Добрые соседи, я тебе, ты мне, они нам...
      - И все - Микенам, - неожиданно отрубил прямолинейный Гиппокоонт, для убедительности припечатав колено огрубелой ладонью.
      Шевельнулась на табурете тень Нелея Пилосского - сказать что-то хотел? Нет, промолчал - а багровые блики на лице троянца сложились в улыбку.
      Дескать, не все - Микенам.
      Так и имейте в виду, досточтимые.
      - Здесь все свои, - Эврит резко наклонился вперед и просто-таки вцепился взглядом в лицо Иолая. - И говорим, как свои, без обиняков.
      "Ну-ну, смотри, лучник, - усмехнулся про себя Иолай (на всякий случай расплываясь в тщеславной гримасе - как же, большие люди к своим причислили!). - Много ты высмотришь, чего я не захочу... И все-таки, что ж вам нужно от меня, правители? Здравицу Гераклу подпеть?.. Шестым голосом?"
      Видимо, басилей Ойхаллии удовлетворился осмотром - потому что вновь откинулся на спинку кресла и поиграл в воздухе длинными сухими пальцами.
      Словно птенца ловил.
      - Почему твой дядя Геракл по окончании службы не сел вместо Эврисфея на микенский трон? - мягко, почти ласково спросил Эврит-лучник. - Каждый от Эвбеи до Пилоса ждал этого... дождемся ли?
      И снова улыбнулся Лаомедонт.
      От Эвбеи до Пилоса - а мы, троянцы, много восточнее...
      "Кто я для них? - Иолай потянулся к кратеру, будто забыв, что чаша пуста. - Нечто вроде Лихаса?.. Ума мало, шрамов много, гордыня не по годам; на право наследования купить хотите, владыки? Сказать бы вам, каково оно, мое право - небось, вино бы поперек глотки встало!"
      - Вряд ли, - он взял крутобокий кувшин, расписанный изображениями стилизованных осьминогов, накренил его, и багровая струя полилась в кратер. - Вы вот Геракла больше по басням слепых рапсодов знаете, а я с пеленок за ним... Герой? Да, герой. Великий? Да, великий. Ве-ли-чай-ший! Но в первую очередь он - сын Зевса! - для пущей убедительности Иолай ткнул чашей в потолок, расплескав вино на себя. - Сын Зевса! Что отец небесный повелит, то и делает! Скажете - неправильно?
      - Правильно! - поспешно согласился Авгий; остальные промолчали.
      - И я говорю, что правильно! Но иногда - жалко, - Иолай залпом осушил кратер, мельком отметив отсутствие слуг в мегароне и закуски на столе. Ну что ж, будем считать дело сделанным - вино ударило в голову молодому герою, развязав язык; а посторонних ушей, раз все свои, можно не опасаться.
      Этого добивались, владыки?
      - Жалко! - но правильно. Мы не Эврисфею служим! Мы - руки Громовержца, его земные молнии! Мы - я и Геракл... в смысле, Геракл и я. И наша служба, наша почетная и многоопасная служба...
      - Окончена, - спокойно завершил Эврит. - Двенадцать лет, день в день. Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено. Но ведь он еще и здесь, на земле поживет... или я не прав? Отчего б не пожить Гераклу, богоравному герою, сыну Зевса - не пожить еще и ванактом Микенским?! А потом удалиться на Олимп, оставив ванактом Микенским - ну, допустим, Иолая, племянника и друга?
      - А Зевс? - тупо спросил Иолай, методично наполняя вином все чаши, до которых смог дотянуться.
      Потом выбрался из кресла и, пошатываясь, разнес кратеры присутствующим.
      - А Зевс?! - еще раз возгласил он на весь мегарон и поднял чашу к закопченным балкам потолка, словно это был священный ритон [священный сосуд для возлияния богам], спустя мгновение осушив ее до дна.
      Остальным волей-неволей пришлось последовать его примеру.
      - А... что, собственно, Зевс? - слегка охрипнув, поинтересовался Авгий, зябко передергиваясь.
      - Как это что?! Кто тридцать шесть лет назад возгласил: "Быть новорожденному ванактом Микенским и владыкой над всеми Персеидами!" Он возгласил, Зевс, Дий-отец... про Эврисфея, между прочим! Значит, так тому и быть!
      - Да Зевс же Геракла, дядю твоего родного, в виду имел! - Авгий замахал на Иолая пухлыми ручками. - А Гера Никиппе, Эврисфеевой мамаше, роды ускорила - вот и вышла ошибочка! Кому, как не нам, ее исправить?
      - Ничего не получится, - отрезал Иолай, на всякий случай грохнув кулаком о столик. - Не сядет дядя Геракл в Микенах!
      - Да почему?!
      - По кочану. И вообще - куда ему, прирожденному герою, в правители? Опять же, приступы безумия - слыхали небось? Ну вот и будьте довольны, что слыхали, а не видали. Я уж знаю дядюшку - как найдет на него, так только успевай прятаться!
      - Ну хорошо, - подытожил Эврит. - Геракл в Микенах не сядет. А как насчет его брата - и твоего отца? Ты пока не пей, Иолай, ты подумай, не спеши отвечать... хмель - он плохой советчик.
      Иолай грузно качнулся.
      Опрокинул кресло.
      Издал горловой звук - и шагнул к двери.
      - Герой, - тихо плеснул вслед голос Гиппокоонта. - Золотая молодежь. А я тебя предупреждал, Эврит...
      Гиппокоонт вдруг замолчал.
      Твердым, ровным шагом Иолай прошел до двери, постоял на пороге мегарона.
      Обернулся.
      Жестким взглядом обвел собравшихся, словно впервые их видел.
      - Радуйтесь, владыки! - негромко бросил Иолай. - Будем считать, что я только что вошел. Будем считать, что все, сказанное вами, я не слышал - но думал об этом по дороге сюда. Ну что, начнем сначала?
      И только тут расхохотался Лаомедонт-троянец.
      - Лошадник ты, Гиппокоонт, - сквозь смех крикнул он спартанцу, - тебе коней, не людей судить! Этот парень - как он их всех еще во дворе, а? "Стоять! Я кому сказал?!" Входи заново, Иолай Ификлид, возница Геракла! Возница - это ведь тот, кто везет, правда?
      - Нет, - серьезно ответил Иолай. - Возница - это тот, кому везет.
      И двинулся от двери - обратно.
      Заново.
      7
      Около полуночи, оставшись в отведенных покоях один, Иолай по-прежнему продолжал думать о странной беседе в мегароне.
      Ему упорно казалось, что за обычным заговором, преследующим банальную цель - если и не заменить амбициозного Эврисфея благодарным и потому сговорчивым ванактом, то хотя бы отвлечь Микены от планомерного захвата чужого пирога - короче, за заговором, которых в ахейских правящих домах двенадцать на дюжину, кроется нечто большее.
      За тем, что говорили - то, о чем не говорили.
      "Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено..." "Кому, как не нам, исправить ошибку Зевса..." "А что - Зевс?.."
      Иолай ворочался на резном ложе, устланном ветхими волчьими шкурами, глядел в мрачный серый потолок, по которому змеились трещины - и думал, думал...
      Снаружи доносились крики и нестройное пение пьяных женихов, где-то там же получали свою долю славословий и глупых вопросов братья; наверняка неподалеку вертелся счастливый Лихас - его хотели поселить в павильон для челяди, но Иолай не дал, надеясь хоть как-то приглядеть за этим стихийным бедствием; спать не хотелось, не хотелось ничего, даже думать...
      Скрипнула входная дверь.
      Иолай замер неподвижно, лишь правая рука его змеей скользнула к изголовью, нащупывая костяную рукоять ножа.
      И расслабившись, вернулась обратно, когда Иолай узнал вошедшего.
      - Смертные сперва стучат, а уж потом входят, - небрежно бросил он, поворачиваясь на бок.
      Гермий помолчал, потом вышел, трепеща крылышками на задниках сандалий, негромко постучал и снова вошел.
      - Так, лавагет? - вяло спросил бог.
      И по этому "лавагет" Иолай понял, что дело обстоит хуже, чем он предполагал.
      - Неприятности, Гермий?
      - У кого их нет, лавагет? - осунувшееся лицо Лукавого изобразило нечто, напоминающее былую улыбку.
      - Какие?
      - Такие, о которых тебе знать не стоит. Ты с близнецами на отдыхе ну и отдыхай.
      Это было сказано не обидно; Иолай вполне верил, что у Лукавого могут быть неприятности, о которых посторонним знать не стоит.
      - Ну и отдыхаю, - Иолай пожал плечами и перевернулся на другой бок.
      У него тоже хватало таких новостей, о которых он не собирался говорить Гермию.
      Во всяком случае, сейчас.
      - Ты не злись, лавагет, - Гермий уселся рядом на край ложа, оправив свой неизменный хитон. - Нам с тобой ссориться ни к чему. Нам с тобой советоваться надо.
      - О чем? О твоих неприятностях?
      - Нет. О моих не надо. Пока - не надо. Давай - о наших. А то что-то меня тетка вконец одолела.
      - Какая тетка? - не понял Иолай.
      - Мнемозина. Память. Вот, к примеру, ты помнишь приезд Эврита Ойхаллийского к тебе в Фивы? Самый-самый первый приезд.
      Гермий помолчал и нехотя добавил.
      - Ты тогда еще Амфитрионом был.
      Иолай рывком сел на ложе.
      - Помню, - глухо бросил он. - Только знаешь, Лукавый... давай без лишних воспоминаний. Я не бог, мне память - не тетка. Договорились?
      - Договорились, - кивнул Гермий, не отводя спокойного взгляда от бешеных, налившихся кровью глаз Иолая. - Мне уйти или говорить дальше?
      Трещины бежали по потолку, плетя свои бессмысленные кружева; "Хвала великому Гераклу!" - завопил во дворе тонкий голос, подозрительно похожий на голос Лихаса, и тут же утонул в хриплом многоголосом рокоте: "Хвала-а-а-а!.."
      - Дальше, - Иолай тронул усталого бога за локоть, словно прося прощения за невольную вспышку. - Извини, Лукавый, по-моему, у нас обоих был трудный день...
      - Не то слово. Итак: первый приезд Эврита в Фивы, состязание за право учить близнецов между Ифитом Эвритидом и предыдущим учителем... как его звали?
      - Миртил.
      - Да, Миртил. Потом - ничья; и этот самый Миртил наутро пропадает. Кстати, вы выяснили, что с ним случилось?
      - Нет. С тех пор о нем - ни слуху ни духу. Поговаривали, что колесницу его - у нее на заднике приметная резьба была - видели не то в Арголиде, не то в Мессении...
      - Колесницу - возможно. Но не ее хозяина.
      - Ну и что?
      - Ничего. Просто на следующий день после состязаний в предгорьях Киферона на глазах у одного пастуха учитель Миртил принес себя в жертву юному Алкиду. Я частично видел и жертвоприношение, и... приступ.
      Гулкое эхо сказанного заполнило покои, превратив их на миг в подобие горного ущелья.
      - И ты - молчал? Молчал до сих пор?! Почему ты не сказал мне этого тогда, раньше... когда я еще был Амфитрионом?!
      - И что бы ты тогда понял? Да и не до разговоров мне было. Не веришь - у Хирона спроси. Опять же: ничья в состязаниях - это ведь не столько Миртил и Ифит, сколько я с Аполлоном. Братец мой сводный решил, что зазнался Эврит - Аполлон его еще "басилейчиком" через слово величал пора, мол, осадить. Ну и... осадили. В четыре руки.
      - Хорошо, Гермий - зазнался, осадили, ничья... а в жертву-то себя зачем?!
      - Не знаю. Предполагаю, что...
      - Погоди, Лукавый. Дай-ка я соберусь с мыслями. Значит - ничья; допустим, Миртил догадывается о божественной помощи... а он горд - вернее, был горд - и решает... Нет, сам он так не решит. Значит, помогли. Подсказали. Кто? - тот, кому это выгодно. Возможно, Галинтиада, дочь Пройта, пожар ее праху! Хотя нет: явись старая Одержимая к Миртилу с такой идеей хоть до, хоть после состязаний - он бы ее в шею погнал! Неужели... Эврит-ойхаллиец?!
      - Не знаю, лавагет. Но мыслю примерно так же. Если, конечно, такое условие и впрямь было поставлено покойному Миртилу; причем не после состязаний, а еще до них.
      - Ну и спросите у него! Или Владыка Аид разучился язык теням приставлять?!
      - Миртил не в Эребе, лавагет. Он - в Тартаре. Как и любая другая жертва Алкиду; особенно - добровольная.
      - Но если в наших догадках есть хоть зерно правды, значит - Эврит... Одержимый! Причем из тех, кто был осведомлен о подлинной причине безумия Геракла!
      - И в третий раз отвечу: не знаю, лавагет. Но хотел бы узнать.
      "...Слава! - ревут за окном луженые глотки. - Слава возничему Геракла, Иолаю, сыну Ификла, сына Амфитриона, сына Алкея, сына Персея-а-а-а!.."
      - Всех перечислили, - беззвучно шепчет Иолай, глядя в потолок, одного забыли: самого Громовержца, Персеева отца... Дыхания не хватило, что ли?
      Иолай в покоях один.
      Бегут, змеятся трещины; причудливые линии треснувшей судьбы человеческой...
      8
      Примостившись на груде сосновых поленьев, остро пахнущих лесом, Иолай наблюдал за двумя кряжистыми рабами-абантами - коренными жителями Эвбеи, чьи спутанные волнистые кудри падали на лицо не из-за неряшливости, а согласно древней, забытой всеми, кроме самих абантов, традиции.
      Абанты, сняв все, за исключением набедренных повязок, увлеченно жарили на вертеле баранью тушу, время от времени обмениваясь гортанными возгласами и сбрызгивая жаркое винным уксусом из глиняного кувшинчика. Бледные, но от того не менее жаркие языки огня жадно лизали истекавшую шипящим жиром баранину; мускулистые тела абантов лоснились от пота и, казалось, тоже сейчас начнут шкворчать и дымиться; дразнящий аромат растекался по двору - и Иолай, в общем-то не голодный, не выдержал.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.