Иные миры - Армагед-дом

      А потом вспомнила Славку, каким он был в Музее. Коротко, исподтишка глянула на депутатского сына: сказать сейчас то, что вертится на языке? Но тогда, скорее всего «детской дружбе» конец и встречам с депутатом Зарудным тоже…
      – А давай фильмец посмотрим, – пробормотала она в ответ на его удивленный взгляд. – А то у меня времени мало… Обещала вернуться засветло.
      До дня окончательного апокалипсиса, вычисленного по методу Бродовского – Фильке, осталось сорок пять дней.
      Теперь Лидку отвозили в лицей и забирали из лицея. Близились экзамены, у входа и в коридорах дежурили охранники.
      В семьдесят седьмой какой-то кретин притащил на уроки пистолет и перестрелял четверых одноклассников. В двести пятой грохнули под чьей-то партой самодельный взрывпакет. Кого-то судили, кого-то упекли в колонию – все равно ни дня не проходило без стычки. Сломанные носы считать перестали – считали только проломленные черепа. И мертвецов, а их по всему городу было уже изрядно.
      В лицей приходил проповедник. На перемене вокруг него образовалась заинтересованная толпа. Лидка кружила вокруг да около, а потом прислушалась.
      Спокойным, даже чуть усталым голосом проповедник рассказывал о человеческих грехах, в который раз преисполнивших чашу терпения Его. Предлагал оглянуться вокруг, поглядеть на себя со стороны – все-все погрязли во грехе, и кто знает, смилуется ли Он на этот раз и откроет ли спасительные Врата, чтобы дать человечеству еще один шанс… С неба опустится огонь. Из моря выйдут чудовища. Все как обычно. Лидка ощутила, как изнутри, откуда-то из живота, поднимается к горлу холодный сгусток.
      …Доска объявлений оказалась сплошь заклеена листовками. Новыми, крупными, и фотография желтолицего была тоже новой, отличного качества. Слова девятое июня был", выделены жирно и красным. И горела, корчилась в огне человеческая фигурка. Листовки покрывали стены и столбы, трепетали краешками у входа в Лидкин подъезд, а одна прилепилась на двери как раз на уровне глаз.
      Лидка против воли прочитала:
      «Погибшие цивилизации не оставили после себя ничего, кроме пепла. Жители исчезнувших городов так же верили в бесконечность… Сограждане! Наш мир доживает последние дни! Поспешим очистить души, ибо только те, кто чистыми предстанут… девятого июня…»
      Нижний край листовки был оборван. Из-под неровного края выглядывал пошлый рисунок, и Лидка даже знала, кто его здесь нацарапал: один из отставных Светкиных ухажеров.
      Но ведь проповедник в лицее говорил, что, хоть Од и разгневан, жалость, возможно, снова возьмет верх, и Врата откроются! И проповедник не называл точной даты. Он говорил «скоро» и в подтверждение своим словам делал широкий жест рукой, будто приглашая полюбоваться творящимся вокруг безобразием…
      Двери открыла Яна.
      – Что с тобой? Опять двойка?
      Лидка молча прошла мимо, удалилась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь.
 
      – Славы нет дома, – сказала Клавдия Васильевна Зарудная, жена депутата и Славкина мама. – Он у врача, лечит зубы. Позвони завтра, Лида.
      Лидка собралась с духом:
      – Прошу прощения… Андрей Игоревич дома?
      Пауза.
      – Андрей Игоревич дома, – сказала Клавдия Васильевна, и в голосе ее было вежливое удивление. – Но он занят.
      Для храбрости Лидка напрягла мышцы живота.
      – Прошу… прощения. Можно… позвать его к телефону? Пауза.
      – Он занят, Лида. – Голос уже прямо-таки ледяной. Следующим пунктом разговора будут короткие гудки.
      – Пожалуйста! – почти крикнула Лидка, и что-то в ее голосе, наверное, было, потому что Клавдия Васильевна удержалась и положила трубку не на рычаг, а, по всей видимости, на столик.
      Крышка столика вибрировала, как мембрана, позволяя Лидке слышать далекие шаги, сперва удаляющиеся, потом приближающиеся.
      – Он ОЧЕНЬ занят, Лида… Позвони позже.
      Отбой.
      Лидка посидела на полу перед телефоном. Вернулась к столу, к беспорядочно разбросанным учебникам. Впрочем, уже можно не притворяться, не симулировать подготовку к экзаменам. Маме не до того, а отцу тем более. Даже Тимур не зубоскалит, даже Яна не придирается. Все старательно делают вид, что ничего не происходит. Всем почему-то очень важно сохранить видимость жизни. Говорить о лете, стричься и красить волосы, покупать новый купальник. Договариваться с начальником насчет отпуска в июле. Высаживать цветы в горшочек, проводить консультации перед экзаменами, репетировать выпускной вечер для средней группы, при этом почти уверовав, что ни отпуска, ни июля, ни выпускного НЕ БУДЕТ…
      Завтра, тридцать первого, – сочинение.
      Второго– математика. Пятого– история. Девятого – химия.
      Девятого.
      Лидке захотелось спать. Она легла на диван и с головой укуталась пледом. В комнате жарко и душно, но этот озноб…
      Сон не шел.
      Она села на диване. Зуб на зуб не попадал.
      Она заболела.
      Нет, она здорова. Она просто дико устала от ожидания. От страха. Еще эти экзамены, будто старый горчичник, который почему-то нельзя снять. Человек уже умирает, а ему горчичник на грудь, и нельзя отлепить вонючую бумажку, почему-то нельзя…
      Лидка вышла на балкон. Было тепло и сыро. Пахло мокрой пылью. Она навалилась на перила и посмотрела вниз. Перед самым домом лежала темная полоска асфальта. Если упасть головой вниз…
      В какой-то момент ей поверилось, что она не просто может это сделать, а не сумеет этого избежать. Перелезет через перила и прыгнет, как учили в бассейне, головой вниз. Раз – и нету ничего…
      Третий этаж. Низковато. Был бы, например, седьмой – не раздумывала бы, а так остается вероятность неудачи, боли, жизни со сломанным позвоночником. Если подняться на крышу… Но ведь это надо выходить из квартиры, куда-то идти, встречать соседей, отвечать на недоуменные вопросы…
      Лидка разжала пальцы на перилах. Побрела в комнату, включила телевизор. Просто так, механически.
      – …пожилые люди прекрасно помнят, как во время позапрошлого кризиса, в конце пятьдесят первого цикла, то есть почти сорок лет назад, такая же оголтелая шайка играла на естественном для человека страхе апокалипсиса! Их рекламные тексты используются почти дословно и нынешними кликушами, совпадает время начало кампании: за двести дней до оглашенного срока, а день выбран до крайности цинично – накануне выпускных балов наших детей!
      Лидкины щеки и уши вспыхнули, зачесались, сделались жгуче-горячими и, наверное, ослепительно-красными.
      – Здравствуйте, Андрей Игоревич… И, будто услышав ее лепет, депутат Зарудный энергично кивнул:
      – Да! Удар всей своей тяжестью пришелся именно на них, ожидающих свой первый апокалипсис! На них, не знающих цену бульварным листовкам! Именно среди последнего поколения, причем средней и младшей групп, со страшной скоростью растет число суицидов, множатся молодежные секты, причем я предпочел бы видеть своего сына скорее в подростковой банде, чем в таком вот клубе самоубийц!
      Лидка глупо хихикнула. Вообразила себе Славку в «подростковой банде» – того Славку, что сидит сейчас за тремя замками…
      – А мы, родители? – Андрей Игоревич подался вперед, вперив взгляд Лидке в переносицу. – Мы уделяем время на то, чтобы рассеять преждевременный страх наших детей? Или сами поддаемся ему, пусть тайно, но поддаемся?
      Депутат Зарудный выдержал паузу.
      – Смотрите!
      Боковая камера уставилась в документ, который Славкин папа держал в руках. Лидке вспомнился настольный хоккей и то, с какой ловкостью эти руки манипулировали пластмассовыми игроками…
      – Смотрите! Этой листовке почти сорок лет… «Погибшие цивилизации не оставили после себя ничего, кроме пепла! Жители исчезнувших городов так же верили в бесконечность! Наш мир доживает последние дни! Двадцатого сентября наступит объявленный апокалипсис, но Ворота не откроются!»
      Депутат Зарудный резким движением разгладил листовку на столе. Посмотрел Лидке в глаза:
      – Если бы в этой листовке было хоть слово правды, ни я, никто из второго поколения, из тех, кому сейчас под сорок, не появился бы на свет. Но это чистая ложь, принесшая своему изобретателю конкретную, вполне материальную выгоду… Некий Александр Бродовский, психоаналитик, профессор, академик, впрочем, как выяснилось, самозваный… В тот раз апокалипсис наступил шестого апреля следующего года, и Ворота открылись, и наши родители вступили в новый, пятьдесят второй цикл! А теперь… Лидка отшатнулась.
      С экрана смотрело знакомое желтое лицо – представитель движения «За чистоту души», мастер расчетов по методу Бродовского – Фильке был сфотографирован анфас и в профиль.
      – А теперь, – голос депутата Зарудного проникновенно звучал за кадром, – посмотрите на этого человека. Виктор Александрович Бродовский, родной сын автора листовки, человек, встречающий уже третий свой апокалипсис, перенявший и обогативший приемы отца… В настоящее время арестован, содержится в следственном изоляторе. Под следствием находятся двадцать три человека, еще как минимум сотня ожидает ареста как сообщники… За распространение заведомо ложных сведений касательно предстоящего апокалипсиса, проводимое с особой циничностью и при помощи средств массовой информации. За стяжательство, подкуп должностных лиц, клевету, самозахват общественных зданий, неподчинение властям, уклонение от налогов…
      Лидка перевела дыхание. С каждым словом Андрея Игоревича фотография желтолицего, казалось, все более мрачнела, тушевалась, щеки приобретали горчичный оттенок, а горящие глаза подергивались обреченной мутью. Секунда – и на экране снова возник строгий, сосредоточенный Славкин папа.
      – Парламентская комиссия по делам предстоящего апокалипсиса уполномочила меня заявить, что в стране пресечена деятельность крупной антиобщественной группировки. Якобы научные сведения о том, что девятого июня наступит не очередной апокалипсис, а окончательный конец света, лишены всяких оснований, это выдумка и откровенная ложь. Дата апокалипсиса не поддается прогнозам! И только от нас, людей, зависит, сколько жизней унесет очередной катаклизм! Я призываю поколения сплотиться, десятого июня нас ждет общий праздник– выпускной вечер средней группы, наши дети, внуки, братья вступают во взрослую жизнь… Пусть этот день станет днем единения поколений перед лицом апокалипсиса, залогом нового, мирного, успешного цикла…
      Андрей Игоревич поднялся. Лидке показалось, что он видит ее. В этот самый момент – видит.
 
       Ученицы младшей группы 9 «Б» класса СОТОВОЙ ЛИДИИ
       экзаменационное сочинение на тему: «Молодежь в новом цикле»
      Мы, младшее поколение, встречаем свой первый апокалипсис с надеждой и тревогой. Ни для кого не секрет, что из-за неорганизованности, эгоизма, низких моральных качеств, звериных настроений в кризисном обществе дорога к Воротам может оказаться последней для некоторых людей… Но мы, молодежь, должны верить в будущее. Мы должны учиться и готовить себя к взрослой жизни. В начале нового цикла именно на нас ляжет вся тяжесть восстановления производства, воспроизведения потомства, то есть детей. Мы должны смело смотреть вперед, крепко дружить, помнить все то хорошее, что дала нам школа. Мы должны уважать родителей и старших. И наше правительство и парламент, особенно парламентскую комиссию по делам апокалипсиса. Это самая нужная сейчас комиссия. Мы знаем, в новом, пятьдесят четвертом цикле нам предстоит большая интересная работа. Мы готовимся к ней уже сейчас…
      ОЦЕНКА: Четыре.
      ПРИМЕЧАНИЕ: В целом девочка мыслит правильно.
 
      Она боялась, что трубку возьмет Клавдия Васильевна. Славкина мама считает, наверное, что депутатское время слишком дорого и на праздный разговор со школьницей не стоит тратить ни единой минутки…
      Сразу после выпускного Славку увезут на какую-то дальнюю дачу, и у нее, Лидки, пропадет всякое право звонить по домашнему депутатскому телефону. Потому она рассчитывала, что сейчас трубку возьмет сам Славка и тогда, поболтав немного, можно договориться о визите.
      И уж, конечно, она и надеяться не могла…
      – Лида? Ага, привет… Как экзамены?
      Она зажмурилась, сжимая телефонную трубку.
      Она хотела сказать Андрею Игоревичу, что он спас ее и вернул к жизни. Что если бы не депутат Зарудный – шагнуть бы ей рано или поздно с балкона, даром что третий этаж. Что она, Лидка, ужасно жалеет, что в последнее время не может встречаться с ним, беседовать и играть в настольный хоккей. Но надеется на встречу, хотя бы на выпускном вечере, хотя больше всего на свете ей хочется напроситься в гости.
      – Добрый день, Андрей Игоревич… Экзамены?
      Она глупо улыбнулась, благо собеседник не мог видеть ее щенячьего восторга.
      …По математике ей все-таки поставили три. Как ни сиди над книжкой в последнюю перед экзаменом ночь, полгода прогулов не наверстаешь. Она бы выкарабкалась за счет старых тем, которые проходили еще в восьмом классе, но билет попался неудачный, с уравнениями. Зато по истории ей удалось цапнуть пятерку: Михаил Феоктистович не дослушал сбивчивый ответ, махнул рукой и выставил «отлично», и Лидкиной радости не было предела, правда, чуть-чуть огорчило известие, что ВСЕ девчонки получили у Фео по пятерке. «Мудрый старец, – говорил Игорь Рысюк. – Догадывается, что в университет вы все равно не ломане-тесь и приемного балла не повысите. Совершенно безопасная, дармовая пятерочная масса…»
      Лидка радостно тряхнула головой:
      – Андрей Игоревич, у меня по истории – пять!
      – Поздравляю, – искренне обрадовался собеседник, но Лидка испугалась, что сейчас он пожелает ей счастливого лета и повесит трубку.
      – Андрей Игоревич, вы ведь будете у Славы на выпускном? – спросила она торопливо, даже не спросила, а как бы смоделировала события, заранее вызывая к жизни ту вероятность, которая могла ее устроить. Кажется, это называется «установка на успех».
      – Нет, – сказал депутат Зарудный, одним словом проваливая все ее планы. – Никак не смогу, Лида. Дела.
      Лидка молчала. Собеседник не мог видеть ее лица; наверное, следовало сказать «как жаль». Почему-то она очень рассчитывала на этот вечер. Когда после торжественного поздравления выпускников начнутся закуски и танцы, будет возможность если не поговорить, то хотя бы постоять рядом.
      – Андрей… Игоревич. Я хотела вам сказать…
      Пауза.
      – Что, Лида?
      Драгоценные депутатские секунды бегут бесплодно и бесповоротно, как вода в песок.
      – Ты хотела сказать что-то важное? Лидка прикрыла глаза.
      – Да. Что-то важное.
      – Тогда приходи в зоопарк, – весело сказал депутат Зарудный, и Лидке показалось, что она ослышалась.
      – Что?
      – Через час у меня официальная встреча с директором зоокомплекса. А потом будет свободных полчаса. Ты давно не была в зоопарке?
 
       Ученицы младшей группы 5 «Б» класса СОТОВОЙ ЛИДИИ
       сочинение на тему: «Звери в живой природе. Зимний лес»
      В зимнем лесу мы видели следы зайца. Лапы зайца-беляка похожи на снегоступы. Широкие ступни, на которых растет мех. Это позволяет зайцу не проваливаться в глубокий снег и уходить от погони.
      Только у млекопитающих тело покрыто мехом или волосом. Только у самок млекопитающих вырабатывается молоко, которым они кормят детенышей. В нашем заповеднике зимой устанавливаются кормушки для диких зверей – зайцев, белок, лосей. Хищники – волки и лисы – выполняют роль санитаров, истребляя больных и слабых животных.
      Млекопитающие, как и люди, не способны пережить апокалипсис вне укрытия. Инстинкт самосохранения указывает животным путь к Малым Воротам, и там они укрываются от смерти. Поголовье диких животных после апокалипсиса сокращается примерно вдвое, но сохранившаяся по-пу-ля-ция способна воспроизводиться. Поголовье домашних животных (крупный и мелкий рогатый скот, свиньи, птица, пушные звери) сокращается в три, а то и в четыре раза. Поэтому в начале нового цикла хозяйство испытывает недостаток продуктов животноводства. Поэтому так важно для экономики наладить производство консервированного мяса. Неприкосновенный запас сохраняется в подземных кладовых до начала нового цикла…
      ОЦЕНКА: Три.
      ПРИМЕЧАНИЕ: Не стоит целиком переписывать фразы из учебника!
 
      Давным-давно, лет десять назад, когда все они, дети нового цикла, были настоящими маленькими детьми, тогда и зоопарк был огромный, туда ходили по очереди все классы, все школы, там проводили уроки живой природы, туда выстаивали очередь по выходным– с родителями, с конфетами, с воздушными шарами…
      Она купила билет – взрослый, разумеется. Где-то в несгораемых сейфах хранятся до поры желтенькие билеты с пометкой «детский» – им еще долго ждать своего часа. При самом лучшем раскладе еще лет пять.
      Лидка нервно огляделась: да, у директорского домика стаей собрались черные машины. Значит, официальное мероприятие идет полным ходом.
      Аллеи были почти пусты. От клетки к клетке шатались редкие влюбленные парочки. Один раз, смертельно напугав Лидку, прошла компания незнакомых мутноглазых парней. Парни не обратили на нее внимания, но она долго еще оглядывалась и вздрагивала, сжимая в сумочке бесполезный газовый баллончик.
      В вольерах бродили понурые лоси, дикие козы, еще какой-то рогатый скот, чье название Лидка не удосужилась прочитать. Сперва она делала вид, что ей столь интересен вид жующего буйвола, что она готова созерцать его часами. Потом нашла очень удобную скамеечку: от посторонних взглядов ее защищал пышный куст, директорский же домик был как на ладони.
      Под скамейкой в пыли валялись окурки со следами яркой помады. Лидка ждала, и ей не было скучно. Само ожидание было таким глубоким, таким наполненным, что радости этого ожидания хватило бы на целый день.
      Потом двери директорского домика открылись, и к машинам вышла строгая, партикулярная до оскомины толпа.
      – …Ты видишь, этот зубр маркированный. Маркированных особей – четыре на весь зоопарк… Жаль, что ты не хочешь заниматься биологией.
      Зубр жевал. Секунды бежали. Лидка знала, что сегодня вечером станет вспоминать каждую из них. Каждое слово.
      Какое ей дело до зубра?! Зубр ничего не понимает в этой жизни. Через несколько недель его вывезут в лес, некоторое время он будет таращиться на мир без вольеров. Потом почует неладное и, если повезет, успеет добрести до Малых Ворот… Всякий раз находятся исследователи-самоубийцы, пожелавшие увидеть и описать Малые Ворота, пробраться туда вместе с дорогими сердцу четвероногими тварями. Но никто из смельчаков не возвращается; в начале цикла по лесам бродят слегка очумелые, маркированные перед катастрофой звери, и они, конечно, не умеют рассказать, куда девался тот парень, полгода проживший среди стада обезьян. Или другой, никогда не расстававшийся с любимой лошадью. Или третий… Да мало ли их было, посвятивших жизнь свою и смерть науке «кризисной биологии»?
      Они шли мимо вольеров – пустых и полупустых. Эвакуация зоопарка началась с экзотов. клетки и аквариумы прикрыты были щитами, на каждом из которых красовался фотопортрет эвакуированного зверя. «Панголин. В связи со скорым апокалипсисом переведен в соответствующий климатический пояс». «Древесный долгопят. В связи со скорым апокалипсисом переведен…»
      – И это тоже заслуга нашей комиссии, – сказал Зарудный с почти мальчишеской похвальбой. – В прошлом цикле, например, до зоопарка ни у кого не доходили руки. Продовольственный кризис, транспортный кризис, эпидемия… И все эти красавцы остались здесь и погибли в клетках. А в этом цикле мы позаботились заранее…
      Позади, отстав шагов на пятьдесят, брели два равнодушных с виду крепыша. Дышали воздухом. Как бы невзначай оглядывали скамейки и кусты по обе стороны аллеи.
      Зарудный остановился. Провел ладонью по оградке, скептически посмотрел на свою руку и прислоняться не решился.
      – Вот я и дожил до совершеннолетия сына, – негромко сказал он, глядя в небо. – Кто бы мог подумать… Лида, что ты хотела сказать?
      Она перевела дыхание. Сейчас она скажет. Ну же, раз, два, три…
      Зарудный вдруг схватил ее за руку:
      – Смотри!
      Огромное, наполовину усохшее дерево казалось сплошь покрытым белками. Через минуту оказалось, что белок всего две, что они носятся, танцуя, оплетая движениями ствол, задирая друг друга, играя в некую каскадерскую разновидность догонялок. Лида смотрела на белок и ощущала руку депутата на своем запястье.
      Горячая ладонь.
      Ей захотелось, чтобы эта рука погладила ее по голове. И по плечу. И по щеке. Ей захотелось взять эту руку – и никогда не выпускать. А еще лучше – коснуться губами.
      Белки разбежались; одна из них перемахнула через ограду, вскочила в деревянное колесо и заработала лапами, будто на тренажере.
      – Вот так и вертимся по кругу, – глухо сказал депутат Зарудный.
      – Что? – спросила Лидка, боясь пошевельнуться. Но он все равно выпустил ее запястье.
      – Что ты хотела мне сказать, Лида? Лидка проглотила слюну. Сейчас ей больше всего хотелось попросить, чтобы он снова взял ее за руку. Но она молчала.
      – Завтра девятое июня, – проговорил Зарудный, изучая стрелку-указатель. И поддернул рукав пиджака. Коротко блеснул циферблат дорогих часов.
      Лидка молчала.
      – Лида… Ты ведь больше не боишься? Этого… объявленного апокалипсиса? Она посмотрела ему в глаза.
      – Нет. Вы научили меня не бояться. Вот и все. Все сказано.
      Зарудный засмеялся. Ветер играл его галстуком – тонким и темным, с неразборчивым мелким рисунком.
      – Наверное, ты права… Эти гады в тюрьме, и они уже никого не напугают. А послезавтра будет Славкин выпускной, – он помолчал. Лидка ждала. – Но апокалипсис… все равно наступит. Через полгода ли, год… Лидка упрямо выпятила нижнюю губу:
      – Все равно. Я не боюсь.
      – Да. – Депутат Зарудный первым отвел глаза. – Наверное, ты права… Лида. Видишь ли…
      В далеком вольере закричала какая-то недовывезенная тварь.
      – Моя мама погибла в прошлый апокалипсис, – сказал Зарудный как-то даже обиженно. – Ты думаешь, ее накрыло горячим облаком? Или она отравилась? Или попалась глефам?
      Лидка молчала. Ей вдруг стало холодно.
      – Нет. Ее затоптали перед самыми Воротами. Люди ломились, зная, что через несколько минут будет поздно. Она споткнулась…
      Теперь Лидка взяла его за руку. Прикосновение отозвалось будто ударом тока, Лидку до самых пяток пробрал горячий озноб.
      – Самое страшное, Лида, не твари из моря, не метеоритный дождь… Самое страшное– толпа на подступах к Воротам. Будь осторожна, прошу тебя.
      Лидка глядела на него во все глаза.
      – С каждым новым поколением люди становятся выше. Расплачиваются за это болью в позвоночнике, но растут. Школьникам не объясняют, почему это происходит… Но те, кто ниже ростом, имеют больше шансов погибнуть в толчее. Я говорю это не затем, чтобы снова напугать тебя. Я хочу, чтобы в момент катастрофы рядом с тобой, Лида, обязательно кто-то был. Кто-то достаточно сильный, чтобы поддержать тебя.
      Лидка сильнее сжала его руку. «Как бы я хотела, чтобы это были вы». Наверное, эта мысль отразилась на ее лице.
      – Лида, – сказал Зарудный медленно, – через два дня будет очень важное выступление по первому каналу. Мое выступление. Обещай, что будешь смотреть,
      – Конечно, – шепотом согласилась она.
      – Я думаю, что это будет поворот… в нашей общей судьбе. Я очень на это надеюсь. А теперь извини, у меня больше нет ни минуты.
      Она поняла, что все еще держит его за руку. Что это может показаться странным. И что пальцы надо во что бы то ни стало разжать – хоть зубами.
      …Возвращались в молчании. Безмолвно шагали следом два внимательных крепыша. Белки почему-то избрали их объектом повышенного внимания: ждали, наверное, подачки.
      – Славка готовится на исторический? – спросила Лидка медленно. Депутат кивнул.
      – Я, наверное, тоже, – сказала она неожиданно для себя.
      Он обернулся.
      – Да?!
      И обнял ее за плечи. Широким движением взрослого, которого порадовал ребенок. Но не отцовским, а скорее братским.
      Лидка затаила дыхание. Ткнулась носом в тонкий галстук, изо всех сил вдохнула исходящий от Зарудного запах – чтобы потом наверняка вспомнить. Чтобы воспроизвести это затянувшееся мгновение– до малейших деталей.
      – Молодец, – сказал депутат Зарудный. – Ну какой же ты молодец, Лида!
      Утро девятого июня было солнечным, птичьим, бесконечно обаятельным. Под форменный пиджак Лидка надела парадную белую блузку, новые туфли чуть-чуть сдавливали ногу. Чуть-чуть.
      На влажной после ночного дождя скамейке сидела Светка с четвертого этажа. Курила длинную сигарету.
      – На экзамен? Ню-ню… А я кинула эту дурную школу. Черт с ней…
      – Лида, идем, – сказал отец, который вышел вслед за Лидкой и теперь отпирал машину.
      Она втиснулась в крохотный салон и положила на колени букетик мелких шипастых роз – подарок химичке. Время от времени то одна, то другая колючка прорывала бумагу и доставала до Лидкиных пальцев, и тогда Лидка болезненно морщилась.
      Сердце стучало где-то в горле.
      Девятое число. Девятое. Славкин папа поднял бы ее на смех, но она все равно чуть-чуть боится.
      Чуть-чуть.
      …Она вымучила четверку.
      Химичка благожелательно улыбалась: вероятно, шипастые розы произвели на нее впечатление. Директриса поздравила всех с окончанием учебного года; в актовом зале репетировали поздравление средней группе, но Лидка не была занята в программе.
      Ее чуть-чуть «водило», как после бокала вина. Кружилась голова. Она искала Славку, но Славки не было нигде.
      Всюду пахло цветами; у входа парень из средней группы подарил Лидке букет колокольчиков. Лидка засмеялась, поблагодарила, потом выбралась из лицея я поспешила к скоростному.
      Авантюристка, щепка, плывущая по течению. Ей было так радостно и страшно, и так весело, что она рискнула и поддалась порыву. Выскочила из вагона в центре, углубилась в пешеходный квартал, готовая улыбаться в дворникам, и милиционерам, и консьержу-охраннику…
      Впрочем, нет. Консьержа-охранника не было на месте– редкость! За все время, что Лидка ходила к Зарудным, такое случалось раза два, не больше.
      Она постояла перед открытой пастью пустой кабинки. Пожала плечами, тряхнула своими колокольчиками, даже, кажется, услышала звон. И пошла по лестнице вверх, к знакомой двери. Чего там скрывать – к нежно любимой двери…
      Дверь была приоткрыта. Такого за время Лидкиных визитов не случалось ни разу. Она позвонила. Никто не вышел; она довольно долго стояла под дверью, но ничего не дождалась. Затаив дыхание, приоткрыла дверь шире и сунула голову внутрь.
      К неповторимому запаху зарудновской квартиры примешивался другой – незнакомый и почти неуловимый. Правда, еще и Лидкины колокольчики пахли влажным лугом.
      – Слава!
      Тишина.
      Она вошла, ожидая подвоха. Сейчас на нее кинется из-за угла Славка в резиновой маске, он, дурачок, до сих пор считает, что это смешно… Она снисходительно улыбнулась.
      – Слава! Клавдия Васильевна! – И набрала в грудь воздуха, будто не решаясь в полный голос озвучить свою надежду:
      – Андрей Игоревич!
      Тишина.
      Лидка подумала, что надо повернуться и уйти. Все-таки чужой дом, а она пришла без спроса, без звонка…
      Дверь в гостиную была приоткрыта. Лидка не знала всех тайн огромной депутатской квартиры, но в гостиную ее обычно пускали, а потому она сочла возможным заглянуть в дверной проем.
      Пусто. В беспорядке разбросанные вещи. Открытый чемодан. Упаковочная бумага на полу.
      Лидка смотрела, и букет колокольчиков опускался в ее руке все ниже и ниже.
      Следы поспешных сборов. Бегства. Эвакуации. Мерцает пустым экраном не выключенный телевизор.
      Лидка отступила назад, в коридор. Ковровая дорожка была перекошена, как будто здесь тащили что-то тяжелое. Обрывки шпагата. Скомканные листы бумаги. Никогда, никогда квартира Зарудных не знала подобного беспорядка.
      Все двери были приоткрыты.
      Они бежали, подумала Лидка, покрываясь холодным потом. Все-таки бежали накануне девятого июня. Как будто… Как будто…
      За ее спиной что-то упало и глухо ударилось об пол. Лидка содрогнулась и выронила цветы. Оказывается, свалилась на пол фотография в тонкой рамке, под стеклом. Сама не зная зачем, Лидка нагнулась и подняла их одновременно – цветы и рамку.
      Парень и девушка, в которых с трудом, но можно узнать Андрея Игоревича и Клавдию Васильевну. Обоим лет по двадцать. У парня на руках трогательный сверток, перевязанный ленточкой. Из свертка выглядывает маленький курносый нос. Странно, Славка вроде бы не был курносым… или все младенцы такие противные?
      Почему она раньше не видела этой фотографии? ТАКОЙ Андрей Зарудный вполне мог учиться в их лицее в старшей группе… Лидка встречала бы его на переменах…
      Ей захотелось швырнуть фотографию об пол. Но она удержалась. Положила рамку на стул, вместе с колокольчиками. Вышла в коридор. Потопталась, совершенно не зная, куда теперь бежать и что делать.
      Страха почти не было. Зато обида была такая, что, казалось, кислотой разъедает горло.
      Тяжелая дверь кабинета.
      Лидкины туфли давили теперь немилосердно.
      Зачем? Зачем она тронула и без того приоткрытую дверь?
      Шаг. Еще шаг.
      Кабинет. Стеллажи. Вычислительная машина. Телефоны. Разбросанные книги…
      В рабочем кресле с высокой спинкой сидел человек.
      – Андрей Игоревич… – тихо сказала Лидка.
      Депутат Зарудный смотрел сквозь нее широко открытыми стеклянными глазами.
      Вся его грудь была – лаковое кровавое месиво.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

      Очередь была длинная, как зима.
      Прошел почти час, прежде чем медленным человеческим конвейером Лидку втянуло в магазин. Дверь хлопала, впуская порывы сырого ветра, керамический пол был покрыт слоем мокрой грязи толщиной в палец. Что же, еще минут пятьдесят…
      Еще вчера очередь ругалась– скверно и зло. Сегодня люди молчали. Смотрели в пол.
      За прилавком стояли двое – взрослая женщина и молодая; младшая была Светкой с четвертого этажа. Ни на секунду не останавливаясь, она специальной стальной струной резала сливочное масло. Резала и опускала на весы. Светло-желтые бруски громоздились, как слитки золота.