Последние герои Империи - Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»

В наступивших сумерках дивизия пошла на прорыв. Удача улыбнулась только 191-му полку и батальону 190-го полка. Прикрывавший отход батальон 192-го Рымникского полка полег почти полностью. Однако были сохранены знамена всех полков.

С рассветом огонь противника обрушился на оставшиеся в окружении подразделения со всех сторон. Русские отчаянно отбивались. На предложение немецкого парламентера сдаться генерал Корнилов ответил, что он не может этого сделать без разрешения на то старшего командира. После этого он, предварительно в приказе по соединению сложив с себя командование дивизией, с группой офицеров штаба скрылся в лесах.

Информация о бегстве командира быстро распространилась среди остатков 48-й пехотной дивизии. Вскоре почти три с половиной тысячи солдат и офицеров оставшихся в живых, сдались немцам. Сам Корнилов, раненый в руку и ногу, и те семь человек, что ушли с ним, несколько суток без пищи и медикаментов блуждали по горам, надеясь перейти линию фронта. 28 апреля их, совершенно обессилевших, также взяли в плен австрийцы. На следующий день австрийские газеты сообщили: «Вчера нашими славными войсками взят в плен тяжело раненый генерал Корнилов, начальник 48-й пехотной дивизии».

Действия 48-й дивизии, несмотря на печальный исход, были высоко оценены командующим войсками Юго-Западного фронта генералом И. И. Ивановым, который обратился в вышестоящие инстанции с ходатайством о награждении доблестно сражавшихся частей дивизии и особенно ее командира. В частности, всем нижним чинам были жалованы Георгиевские кресты, а отличившимся в боях офицерам – ордена Святого Георгия 4-й степени.

Георгиевское оружие «За храбрость».

Но непосредственный начальник Корнилова командир корпуса генерал А. А. Цуриков считал Лавра Георгиевича ответственным за гибель 48-й дивизии и требовал суда над ним. Правда, его голос был не услышан из за дифирамбов, которые пел Корнилову генерал Иванов.

Иванов не только не слышал какие-либо отрицательные моменты о действиях Л. Г. Корнилова, но и умышленно глушил их. Так, в деле Оперативного отделения Управления генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта (ч. II, стр. 146) была впоследствии обнаружена следующая телеграмма командующего Н. И. Иванова, отправленная им 26 апреля во Львов генералу Половцеву. Она гласила: «Прошу принять самые решительные меры по содержанию передаваемой ниже относительно генерала Поповича-Липовац, части телеграммы начальника штаба 3-й армии, который сообщает следующее: «Раненый в бедро генерал Попович-Липовац эвакуировался во Львов и с пути прислал телеграмму панического содержания, в которой изображает бой 48-й дивизии в весьма субъективной окраске страждущего от ран человека. Крайне необходимо принять меры к тому, чтобы во Львове его рассказы не произвели вредного впечатления и весь прекрасный бой этой дивизии не получил бы одностороннего освещения».

При этом нужно заметить, что черногорец Попович-Липовац, кавалер четырех солдатских и офицерского георгиевских крестов, старший адъютант (начальник штаба. – Авт.) пехотной бригады корниловской дивизии, по всей видимости пытался высказать какую-то правду о бое 48-й дивизии. Но эта правда тогда была уже никому не нужна.

Впоследствии не был услышан и другой человек – генерал-майор Генерального штаба Е. И. Мартынов, который в книге «Корнилов. История попытки переворота» так описывает данные события.

При общем отступлении русских армий под ударами Макензена 48-я дивизия имела полную возможность отойти и погибла лишь вследствие безобразного управления войсками со стороны командира корпуса Цурикова, и особенно самого Корнилова, который неверно оценивал обстановку, не исполнял приказаний, не поддерживал связи с соседней 49-й дивизией, не сумел организовать отступательное движение, а главное, неоднократно менял свои решения и терял время. Из состава 48-й дивизии заблаговременно отступили Ларго-Кагульский полк и батальон очаковцев, а также были сохранены знамена всех полков, отправленные со своим прикрытием в обоз второго разряда. Остальные части дивизии были окружены австрийскими и германскими войсками к югу от местечка Дукла.

Днем 23 апреля австрийцы захватили врасплох 48-ю артиллерийскую бригаду, стоявшую в резервном порядке между деревнями Мшана и Тилова, при этом спаслось только пять орудий, вывезенных взбесившимися лошадьми. Затем вечером того же дня близ деревни Тилова после беспорядочного сопротивления было взято австрийцами из состава 48-й дивизии около 3 тысяч пленных.

В заключение Мартынов пишет так: «7 мая (24 апреля) остатки этой дивизии появились на высоте Хировагора, перед войсками генерала фон-Эммиха. На предложение немецкого парламентера сдаться начальник дивизии ответил, что он не может этого сделать, сложил с себя командование и исчез со своим штабом в лесах. Вслед за этим 3 500 человек сдались корпусу Эммиха. После четырехдневного блуждания в Карпатах генерал Корнилов 12 мая (29 апреля) со всем своим штабом также сдался одной австрийской войсковой части».

Примерно то же самое в книге «На трудном перевале» пишет бывший военный министр Временного правительства А. И. Верховский. Он отмечает, что сам Корнилов с группой штабных офицеров бежал в горы, но через несколько дней, изголодавшись, спустился вниз и был захвачен в плен австрийским разъездом. Генерал Иванов пытался найти хоть что-нибудь, что было бы похоже на подвиг и могло бы поддержать дух войск. Сознательно искажая правду, он прославил Корнилова и его дивизию за их мужественное поведение в бою. Из Корнилова сделали героя на смех и удивление тем, кто знал, в чем заключался этот «подвиг».

Не исключено, что эти утверждения недалеки от истины. Известно, что по факту дуклинской катастрофы специальной комиссией было начато следствие. Но оно прекратилось после возвращения Лавра Георгиевича из плена.

28 апреля 1915 года, спустя всего несколько дней после гибели дивизии и до получения каких-либо материалов расследования этого случая, император Николай II подписал Указ о награждении генерала Корнилова за эти бои орденом Святого Георгия 3-й степени.

Плен

В плену Корнилов был первоначально помещен в замок Нейгенбах, близ Вены, а затем перевезен в Венгрию, в замок князя Эстергази в селении Лека. Несмотря на прекрасный уход и лечение, раны заживали медленно. До конца своей жизни генерал прихрамывал, а его левая рука работала очень плохо.

Плен для генерала в те годы сегодня может показаться чуть ли не курортом. Неплохое питание, медицинский уход, возможность пользоваться услугами денщика, делать покупки. В принципе можно было бы и вовсе получить свободу, дав подписку о дальнейшем неучастии в боевых действиях. Но Лавр Корнилов имел твердые понятия о чести и воинском долге. Он страшно томился в плену, рвался к боевой деятельности. К тому же не давало покоя его неудовлетворенное честолюбие. Лавр Георгиевич не мог смириться с тем, что в возрасте 45 лет пришел конец его военной карьеры.

Русские солдаты в австрийском плену.

…Замок Лека был очень хорошо охраняем. Вместе с Корниловым в нем находился и возвратившийся на службу с началом войны генерал Е. И. Мартынов, разведывательный планер которого был сбит противником над Львовом. Пленных генералов периодически посещали главнокомандующий венгерской армией эрцгерцог Иосиф и другие высшие чины Венгерской армии, которые считали своим долгом лично познакомиться с русскими генералами и высказать им свое уважение, как мужественным солдатам.

Однажды, прогуливаясь по селению Лека, Лавр Георгиевич увидел идущую строем группу солдат 48-й дивизии в сопровождении нескольких австрийских конвоиров. Он приказал конвоирам остановить строй, и обратился с приветствием к бывшим своим подчиненным. После этого солдаты бросились к своему командиру, начали обнимать его, а затем подбрасывать на руках. Конвоиры молча смотрели на это, не вмешиваясь.

Пленный Л. Г. Корнилов беседует с главнокомандующим Венгерской армией эрцгерцогом Иосифом Габсбурским.

Вначале в госпитале, а потом уже в крепости Корнилов занимался совершенствованием своего немецкого языка, а также изучал быт и нравы австрийской армии. И в этом деле австрийское командование пошло ему навстречу. В обучение Корнилову был выделен солдат – бывший учитель немецкого языка, а также офицер-австриец, который знакомил Лавра Георгиевича с состоянием австрийской армии.

Едва оправившись от ран, генералы Корнилов и Мартынов решили бежать. План был и прост, и сложен. Решили вместе с находившимся в плену русским военным авиатором Васильевым захватить стоявший в поле недалеко от селения аэроплан и на нем совершить побег. Благо в дневное время в селение им разрешалось выходить без охраны, а стоявший в поле аэроплан охранялся одним солдатом из инвалидной команды. Но эта попытка не удалась по той причине, что о ней стало известно и другим русским офицерам, содержавшимся в замке, и кто-то из них сообщил об этом австрийскому командованию.

Весной 1916 года пленники снова задумали бежать, но теперь уже пешим порядком. Для безопасного передвижения по стране нужны были документы. Решили подкупить кастеляна замка. Однако тот доложил обо всем своему начальнику. Австрийский полковник произвел дознание и конфисковал найденный в комнате Мартынова штатский костюм. Корнилов же остался в стороне, благодаря тому, что его имя при разговоре с кастеляном не упоминалось. После этого инцидента охрана была усилена. Побег из замка Лека стал практически невозможным.

Л. Г. Корнилов в плену.

Корнилову стало известно, что у нескольких русских офицеров, находившихся в лагере в селении Кассек, имеются надежные документы. Лавр Георгиевич задумал совершить побег из лагеря-госпиталя, расположенного в Кассеке. Для того чтобы попасть туда, он почти перестал есть, пил крепко заваренный чай-чефир, вызывая тем самым частое сердцебиение. В июне 1916 года его наконец-то положили в кассекский госпиталь. Спустя некоторое время был послан туда же и его вестовой Дмитрий Цесарский. В госпитале работал русский врач Гутковский, и Лавр Георгиевич посвятил его в свои планы. Через него Корнилову удалось за двадцать тысяч крон золотом договориться с фельдшером чехом Францом Мрняком, который взялся добыть нужные документы и довести Лавра Георгиевича до железнодорожной станции Карасбеш, откуда тот поездом планировал добраться до румынской границы (напомню, что Румыния была союзницей России во время Первой мировой войны, но в июле 1916 года она еще в войне не участвовала).

И вот 29 июля 1916 года в форме австрийского ландштурмиста, с соответствующими поддельными документами, в сопровождении Мрняка Лавр Георгиевич среди белого дня покинул замок Нейгенбах. Доктор Гутковский и другие русские офицеры тщательно скрывали побег генерала. Денщик Корнилова Д. Цесарский лег в его кровать и укрывшись с головой, изображал спящего.

Хватились Корнилова лишь через несколько дней. Во время отпевания умершего в лагере русского офицера генерал не явился на ритуальную церемонию, а такое отношение к памяти боевого товарища считалось чрезвычайным происшествием. Также оказалось, что чех Мрняк перед свои уходом написал письмо своему отцу, но почему-то забыл его отправить, и это письмо было найдено.

К тому времени беглецы уже достигли по железной дороге станции Карансебаш, откуда они должны были пешком добираться до румынской границы. Уйдя в горы, Корнилов и Мрняк переоделись в штатское платье, которое они до сих пор носили в своих ранцах, и начали выдвижение к границе. При этом они шли медленно, избегая патрулей и застав, сторонясь проезжих дорог, питаясь кореньями и лесными ягодами.

Около села Барло измученный голодом чех не выдержал и решил зайти в этот населенный пункт в поисках пищи. Корнилов остался его ждать в лесу. Но Мрняку не повезло. На улице села он был остановлен жандармами, которые уже знали о побеге из замка Нейгенбах. Его судили и приговорили к смертной казни через повешение, но впоследствии наказание было заменено заключением в тюрьме на двадцать пять лет.

Австрийцы, поняв, что Корнилов скрывается где-то поблизости, начали прочесывать местность. Но Лавр Георгиевич смог ускользнуть от погони. На несколько дней он нашел приют и помощь в шалаше пастуха-славянина, который и довел его до границы, а также указал наиболее удобный участок для ее преодоления, которым пользовались контрабандисты.

В ночь 18 августа Л. Г. Корнилов перешел австро-румынскую границу и уже не таясь начал движение по территории этой страны. В то время полиция Румынии, в частности, была занята и тем, что отлавливала на территории страны русских и австрийских дезертиров, не желавших сражаться на фронтах Первой мировой войны и искавших спасения в нейтральных сопредельных странах. Время от времени пойманных дезертиров для установления их личности под конвоем провожали в специальные фильтрационные лагеря.

Плакат «Помощь пленным» периода Первой мировой войны.

Корнилов также не избежал такой участи. Он был задержан румынскими полицейскими и включен в группу дезертиров. 28 августа эта группа прибыла в румынский город Турну-Северян, где находилась центральная комендатура.

Очевидцы так описывают последующие события. «Ранним утром 28 августа 1916 года на запыленную площадь румынского городка Турну-Северян пригнали группу русских солдат, то ли бежавших из австрийского плена, то ли дезертиров. Изможденные, оборванные, босые, они выглядели усталыми и угрюмыми. Вышедший к ним русский штабс-капитан объявил, что Румыния только что вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией и что после проверки все они будут переданы в формирующуюся здесь часть для отправки на фронт.

Он уже было собирался уходить, как вдруг от строя отделился небольшого роста, тощий, заросший рыжеватой щетиной пленный. Подойдя к офицеру, он резким охрипшим голосом крикнул:

– Постойте! Я скажу, кто я!

«Наверное офицер – подумал капитан. Нехорошо я эдак – всех сразу под одну гребенку…»

– Вы офицер? – спросил он как можно участливее. – В каком чине?

Человек стоял перед ним покачиваясь, и спазматические, булькающие звуки вырывались у него из горла. Наконец он овладел собой и громко произнес:

– Я генерал-лейтенант Корнилов! Дайте мне приют!

31 августа Л. Г. Корнилов был уже в Бухаресте, оттуда через Киев выехал в Могилев. В Ставке его принял царь, вручив ранее пожалованный орден Святого Георгия 3-й степени. Всего в австрийском плену Лавр Георгиевич пробыл 1 год, 3 месяца и 19 дней.

Бежавший из плена командир дивизии стал весьма популярен в России, он даже вызвал взрыв национальной гордости. Репортеры всех мастей брали у Лавра Георгиевича интервью. Его портреты печатались в иллюстрированных журналах. В Петрограде Корнилова чествовали юнкера Михайловского училища, которое Лавр Георгиевич когда-то закончил. Один из них прочитал в его честь стихи собственного сочинения. Сибирские казаки из станицы Каркалинской, к которой был приписан Корнилов, прислали земляку золотой нательный крест.

Конец трудного года

В сентябре 1916 года генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов отбыл из Петербурга вновь на Юго-Западный фронт, но уже с повышением в должности: ему доверили 25-й армейский корпус, входивший в состав Особой армии. В то время этим фронтом уже командовал А. А. Брусилов, а Особой армией – генерал от кавалерии В. И. Гурко.

Особая армия была сформирована 26 июня 1916 года из частей и соединений стратегического резерва Ставки Верховного главнокомандующего в полосе Юго-Западного фронта в составе 1-го и 30-го армейских и 5-го кавалерийского корпусов. Затем в ее состав был включен и 25-й армейский корпус. Название «Особой» она получила из суеверных опасений потому, чтобы не являться «13-й». Командовал армией генерал от кавалерии В. М. Безобразов.

Орден Святого Георгия 3-й степени, врученный Л. Г. Корнилову после побега из плена.

По сформировании Особая армия заняла место между 3-й армией Западного и 8-й Юго-Западного фронтов. Летом 1916 года она участвовала в наступлении Юго-Западного фронта (Брусиловский прорыв). Тогда ей была поставлена задача наступать на Ковель с юга. Наступление вылилось в ряд безуспешных попыток овладеть сильно укрепленными позициями, расположенными в болотистых дефиле реки Стохода. 30 июля Особую армию переподчинили Западному фронту с прежней задачей – наступать на Ковель. Однако командование фронта неоднократно переносило сроки наступления, и в начале сентября ввиду бесперспективности дальнейших усилий на этом направлении операция была отменена.

В августе 1916 года в командование армией вступил генерал от кавалерии В. И. Гурко. 10 ноября того же года на этом посту он был сменен генералом от инфантерии П. С. Балуевым, который занимал должность командующего армией с приставкой «врио».

25-й корпус, который принял Л. Г. Корнилов, состоял из 3-й гренадерской и 46-й пехотной дивизий, 46-й артиллерийской бригады, 25-го отдельного мортирного дивизиона и 25-го отдельного саперного батальона, а также ряда отдельных подразделений (искровой и воздухоплавательной рот) и других тыловых учреждений. Начальником штаба корпуса был генерал-майор В. А. Карликов.

Приняв корпус, Лавр Георгиевич сразу же начал для знакомства объезжать подчиненные ему части, знакомясь с их командирами и личным составом. При этом он видел, что по сравнению с весной 1915 года состояние войск сильно ухудшилось. В строю подразделений все чаще встречались пожилые люди, призванные из резерва. Среди офицеров, особенно младших, было много лиц, окончивших школы прапорщиков военного времени.

Вернувшись в штаб корпуса, Лавр Георгиевич начал расспрашивать своего начальника штаба о боевых возможностях подчиненных ему войск.

– Не могу вас ничем порадовать, – развел руками Карликов. – С каждым днем по частям происшествий все больше. На позициях время от времени появляются какие-то «темные» люди, которые ведут агитацию против войны. Командиры дивизий назначают специальные отряды, для поимки этих агитаторов, но пока эти меры себя не оправдали.

– И при прежнем командире корпуса Юрии Никифоровиче Данилове тоже так было?

– Все началось после свертывания наступательной операции Юго-Западного фронта. Во время наступления солдаты прибодрились, думали, скоро конец войне.

А на деле вышло совсем по-другому.

– Вы, Вячеслав Александрович, не должны оправдывать расхлябанность солдат никакими обстоятельствами, – сказал Корнилов. – Наша задача в кратчайшее время сделать корпус, способный вести наступление.

Но шли дни, и перемен к лучшему не происходило. Обескровленная, измотанная боями и лишениями русская армия, практически состоявшая из крестьян, оторванных от своих хозяйств, не хотела воевать. А тут еще всякие неприятные слухи, доходившие до окопов из Петрограда.

Конец 1916 года для России был тяжелым.

К концу 1916 года в России, как и в других странах, в связи с небывалой по масштабам войной ухудшалась экономическая ситуация. В результате мобилизаций в армию в семи губерниях Нечерноземья без работников-мужчин осталось 33 % хозяйств. Вообще, в целом, российская экономика значительно уступала в техническом вооружении зарубежным: по количеству лошадиных сил германская промышленность превосходила российскую в 13 раз, французская – в 10 раз. То, что за рубежом производилось при помощи техники, в России большей частью изготовлялось руками, а их не хватало, так как армия и военное производство изъяло из экономики и сельского хозяйства миллионы рабочих рук.

Частично компенсировать нехватку рабочих рук удалось благодаря массовому переходу к менее трудоемким производственным процессам, а также массовому привлечению военнопленных к полевым работам. Так, на работы среди сельских производителей привлекалось до 500 тысяч пленных немцев и австрийцев.

Стремительно росли цены, которые к концу 1916 года по сравнению с довоенным выросли более чем в три раза, существенно опережая рост доходов населения.

В то же время рабочий класс, в отличие от крестьянства, не бедствовал. В начале 1917 года квалифицированный столичный рабочий на оборонном заводе получал примерно пять рублей в день, а чернорабочий – три рубля, при том, что фунт черного хлеба стоил 5 копеек, говядины – 40 копеек, сливочного масла – 50 копеек. И все эти продукты были в продаже. Правда, с августа 1916 года сахар продавался только по карточкам.

Хлеб также был. Урожай зерновых хлебов в 1916 году дал 444 миллиона пудов излишка. Кроме того, запасы прошлых лет составляли около 500 миллионов пудов. Мясного скота, а также картофеля и овощей в стране было достаточно. Однако все эти запасы находились в отдаленных областях империи, откуда при нехватке подвижного состава на железных дорогах их нелегко было вывезти. Поэтому третий год войны был наиболее трудным в продовольственном отношении.

При том, что хлеб в целом в стране был, на склады он не пошел, оставшись в деревнях. Запасы в 65 миллионов пудов, оставшиеся от 1915 года, не только не были восполнены, но, наоборот, резко уменьшились. В декабре 1916 года правительство в лице нового министра земледелия, председателя Особого совещания по продовольствию Александра Риттиха вынуждено было пойти на крайнюю меру – ввести обязательную поставку хлеба в казну по твердой цене согласно разверстке. Разверстку хлеба в количестве 772 миллиона пудов предполагалось произвести подворно.

29 ноября 1916 года управляющий министерства земледелия Александр Риттих подписал постановление «О разверстке зерновых хлебов и фуража, приобретаемых для потребностей, связанных с обороной», которое было опубликовано 2 декабря 1916 года. Сроки на доведение размеров разверстки устанавливались крайне сжатые: до 8 декабря ее требования должны были выполнить губернии, к 14 декабря – уезды, к 20 декабря – волости и экономии, к 24 декабря – села. Вполне понятно, что эти меры селом были встречены негативно, как и попытки ввести в конце 1916 года твердые цены на продовольствие, которые деревня сочла заниженными.

В декабре 1916 года российское правительство попыталось конфисковать хлеб из сельских «запасных магазинов», где крестьянские общины хранили запас на случай голода, но эта мера была отменена после ряда народных столкновений с полицией.

Экономические трудности больно били по снабжению войск: в декабре 1916 года нормы для солдат на фронте были уменьшены с трех фунтов хлеба в день до двух, в прифронтовой полосе – до полутора фунтов. Резко сократилось снабжение кавалерии и конной артиллерии овсом. В декабре план по закупкам продовольствия для действующей армии выполнен всего на 52 процента, также армия недополучила 67 процентов других продовольственных грузов.

Правда, с аналогичными экономическими проблемами пришлось столкнуться всем воюющим державам.

Так, посевные площади в Германии к 1917 году сократились на 16 процентов, во Франции – на 33, а в Британии, наоборот, увеличились на 12,8 процента.

Положение германской экономики особо усугубляется британской морской блокадой. Уже в 1914–1915 годах Германия вводит продразверстку, государственную хлебную и картофельную монополию. В 1916 году там были введены карточки на масло, жиры, мясные продукты, картофель, на покупку одежды. С осени 1916 года, в связи со снижением урожая картофеля, его стали заменять брюквой, ставшей едва ли не единственным доступным продуктом питания для трудящихся. Голодную зиму 1916/17 года немецкий народ прозвал «брюквенной зимой».

6 декабря в Германии вступает в силу так называемый закон о вспомогательной отечественной службе: все мужчины в возрасте от 17 до 60 лет, не занятые в армии или в промышленности, сельском или лесном хозяйстве, обязаны были поступать на работу в военную промышленность. Можно сказать, что с этого дня Германия перешла в режим тотальной войны – абсолютно все должны были воевать, на фронте или в тылу.

Частое отсутствие императора в столице не способствовало и политическому единству общества, в том числе и его высших слоев. В ноябре – декабре 1916 высшая аристократия начинает обсуждать предполагаемое свержение Николая II с заменой его на одного из великих князей, скорее всего Николая Николаевича. 2 декабря Великий князь Павел Александрович, после царской опалы на Николая Михайловича возглавивший «великокняжескую фронду», от имени семейного совета Романовых потребовал от Николая II введения конституции.

Не в лучшем состоянии были и дела на фронтах. В частности, на Румынском фронте в развернувшемся сражении за Бухарест германо-болгарские войска к 3 декабря нанесли поражение румынам. В ходе обороны столицы страны французский генерал Бертло, направленный французским главнокомандующим Жозефом Жоффром, безуспешно попытался организовать контрудар с фланга, подобный тому, который спас Париж во время Битвы на Марне в 1914 году. Энергичный Бертло истратил последние резервы румынской армии, не сумев оказать Центральным державам какого-либо серьезного сопротивления. 6 декабря войска Четверного союза вошли в Бухарест. При отступлении румынские войска потеряли около 90 тысяч убитыми, ранеными и пленными, 124 орудия и 115 пулеметов. Отход румын в Молдавию прикрывали 3-й (командующий граф Келлер) и 4-й (командующий Хан Алиев) конные корпуса. Временной столицей Румынии стал город Яссы. Правда, 19–21 декабря в боях у Путны фланговые части российских 9-й и 4-й армий (24-й корпус, 14-я дивизия) сумели остановить наступление германских войск 9-й армии, пытавшихся ударить в стык этих армий.

Перед лицом тотальной катастрофы русское командование направило подкрепления, чтобы помешать наступлению Макензена на юг России. В декабре 1916 года в русской армии был создан Румынский фронт (командующий Сахаров). В него вошли остатки румынских войск, а также Дунайская, 6-я, 4-я и 9-я русские армии. Таким образом румынская армия была разбита, территория страны оккупирована, а российской армии пришлось выделять дополнительные средства для того, чтобы закрыть участок нового образовавшегося Румынского фронта.

В ходе Рождественского сражения (сражение при Рымнике-Сарате) 7-й, 30-й корпуса 4-й русской армии, а также остатки румынских войск в ходе упорных боев были к 28 декабря отброшены на Серет. При этом потери российских войск составили около 40 тысяч человек, из которых до 10 тысяч – пленными. В частности, в 7-м российском корпусе эти бои считались самыми тяжелыми за всю войну.

Общее положение не спасло и наступление Юго-Западного фронта, впоследствии названное Брусиловским прорывом. На его первом этапе (июнь – июль 1916 года) наступательные операции имели успех, но на втором (август – октябрь 1916 года) российские войска терпели поражения, и все попытки перейти в наступление войсками Центральных держав были отбиты. Потери российской армии в ходе этих безуспешных сражений, инициированных А. А. Брусиловым, составили 750 тысяч человек, причем полегли на полях сражений лучшие части, которые восстановить Российская империя оказалась не в силах.

9 декабря 1916 года в России Государственный совет встает в оппозицию к Николаю II, заявляя о том, что «предостерегает царя против гибельного действия закулисных влияний», имея в виду Распутина.

В России к 1917 году А. Ф. Керенский был уже довольно известным политиком, также возглавлявшим фракцию «трудовиков» в Государственной думе IV созыва. В своей думской речи 16 декабря 1916 года он фактически призывает к свержению самодержавия, после чего императрица Александра Федоровна заявила, что «Керенского следует повесить».

Распутин. Карикатура начала 1917 г.

До революции Керенский был под наблюдением Охранного отделения под кличкой «Скорый» из-за привычки бегать по улицам, на ходу запрыгивая в трамвай и спрыгивая обратно, и для слежки за ним полиции приходилось нанимать извозчика. С 1915 года Александр Федорович также являлся Генеральным секретарем Верховного совета Великого Востока народов России, масонской организации, вышедшей из Великого Востока Франции. Но Великий Восток народов России не признавался другими масонскими послушаниями как масонская организация, так как приоритетной задачей для себя ставил политическую активность. Керенский в своих воспоминаниях писал: «Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу. После серьезных размышлений я пришел к выводу, что мои собственные цели совпадают с целями общества, и принял это предложение. Следует подчеркнуть, что общество, в которое я вступил, было не совсем обычной масонской организацией. Необычным прежде всего было то, что общество разорвало все связи с зарубежными организациями и допускало в свои ряды женщин. Далее, были ликвидированы сложный ритуал и масонская система степеней; была сохранена лишь непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и их способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчеты, не составлялись списки членов ложи. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и структуре общества. Изучая в Гуверовском институте циркуляры Департамента полиции, я не обнаружил в них никаких данных о существовании нашего общества, даже в тех двух циркулярах, которые касаются меня лично».

Л. Г. Корнилов, конечно, не был масоном. Но масонство проникло в ряды высших военачальников русской императорской армии. По некоторым данным масонами был генерал М. В. Алексеев и многие другие. Так, на могиле генерала А. М. Зайончковского (Новодевичьий монастырь), который либо ничем себя не проявлял, занимая «придвоные» должности, либо, имея значительное превосходство в силах, был в боевых условиях бит в Румынии, установлен любопытный монумент, про который ходит слух, что это некий символ принадлежности к масонской ложе.

В конце 1916 года член Госсовета Владимир Гурко, родной брат генерала Василия Гурко, обращается к Николаю II с запиской о приближающемся исчерпании Россией мобилизационных ресурсов. Им были предложены такие меры, как «постепенное привлечение к военной службе инородцев, к тому законом ныне не обязанных», «возвращение на заводы квалифицированных рабочих с заменою их соответствующим числом подлежащих освидетельствованию и признанных годными для несения военной службы белобилетников» и «бережливое расходование человеческого материала в боях».