Власть в тротиловом эквиваленте - Эти двадцать убийственных лет

«Парадоксальным образом, – продолжает автор, – опасность нового антисемитизма наличествует именно в этом страстном стремлении нетерпимого еврейства КОНФИСКОВАТЬ ИСТОРИЮ, замораживая «иерархическую» важность событий и их значение… За всякой попыткой конфискации истории неизбежно следует другая, порой с противоположным знаком».

И – делает заключение:

«Трудно представить себе, чтобы геноцид евреев во время Второй мировой войны мог быть забыт или бы недооценивался. Но и геноцид, как любое другое событие в истории, неизменно представляет собой сумму какого-то числа, в данном случае особо завышенного, индивидуальных ответственностей и исторического контекста… Имеет место… подразумеваемое убеждение, что геноцид евреев есть нечто большее, чем факт истории, а – коллективная вина некоторых наций и некоторых религиозных культур. Но именно в этой концепции «коллективной вины» скрывается один из самых губительных ингредиентов любого расистского феномена».

С выводом этим трудно не согласиться.

Выходит, что из своей национальной беды евреи сделали бизнес. Германия, как страна, попустившая Гитлеру, до сих пор платит государству Израиль в качестве контрибуций огромные деньги. Хотя при Гитлере такого государства еще не существовало. Славянским государствам за геноцид на оккупированных территориях Германия не платит. Швейцарские банки в минувшем году «страха ради иудейска» сдались и вынуждены будут возвращать деньги, владельцев которых нет в живых. Это исключение сделано опять-таки лишь для евреев. На днях газета «Труд» сообщила, что германские концерны «с прошлым» вынуждены выплачивать многомиллионные компенсации рабочим, чей труд принудительно использовался в годы войны. Но как, кому выдаются марки? На фирме «Сименс», к примеру, надрывались 60 тысяч согнанных из оккупированных стран, а компенсации получили две тысячи. Евреи. То же самое на других предприятиях.

Ну можете вы себе представить, чтобы русские, больше всех пострадавшие от Гитлера, добились бы для себя исключительного права на выплаты за жертвы и страдания своего народа? Напористости не хватает? Но напористости потому и не хватает, что мы не считаем себя лучше всех. Совести хватает. Опять утверждается, возвращается на круги своя: есть избранный народ и есть прочие народы, гои, с которыми можно не считаться.

Так от кого же, спрашивается, исходит угроза фашизма? Кто являет явные признаки расизма, радикализма, экстремизма, нетерпимости, говорит о своем превосходстве, считает себя неприкасаемым, не знает меры в своих притязаниях?

«Письмо к другу-еврею» С. Романо вызвало в Италии громкую полемику. Авторитетнейший журналист И. Монтанелли (он не раз выступал против антисемитских выпадов, и авторитет его не подвергается сомнению и среди итальянских евреев) писал в газете «Коррьере делла сера»: «Увы, дорогие друзья-евреи. Даже если бы оказалось обоснованным обвинение в адрес всего христианского мира – что не соответствует истине – в коллективном сообщничестве за геноцид, не только могла бы возникнуть, но и возникает реальная опасность выкапывания громадной пропасти между двумя мирами, христианским и еврейским, – пропасти, которая не может не стать предпосылкой новых гонений…»

Не приведи, Господи! Но приведи, Господи, тех, кто неразумно вызывает эту опасность, к пониманию, что все мы живем в хрупком и все более ненадежном мире, где никому не следует преувеличивать свою силу и рассчитывать на безнаказанность.

Январь 1999 г.

Рубеж горя и беды или все-таки надежды?

Виктор Кожемяко: Дорогой Валентин Григорьевич, всегда большая радость встретиться с вами. И каждый раз об очень многом хочется вас спросить и от вас услышать. Мы беседовали год назад, а теперь 1999-й уже ушел в историю. Год двухсотлетия Пушкина, столетия Леонида Леонова и Андрея Платонова, 175 лет исполнилось Малому театру, в связи с двумя юбилейными датами – рождения и смерти – вспоминали Василия Шукшина…

Нынче такие юбилеи подвижников русского слова и вообще отечественной культуры обретают, согласитесь, особый смысл. Если раньше тот же Пушкин постоянно звучал по радио, шли пушкинские спектакли и концерты, фильмы и телепередачи, то теперь хотя бы благодаря памятной дате мы ожидали, что допустят его к народу. В чем-то ожидание сбылось, в чем-то последовало разочарование. Ну можно ли считать нормальным, например, что к двухсотлетию нашего гения так и не удалось создать ни одного отечественного фильма по Пушкину? Пришлось довольствоваться нам английской экранизацией под названием «Онегин» – весьма сомнительных достоинств.

И все-таки радости были. Прежде всего – завершение издательством «Воскресенье» совместно с Пушкинским Домом Полного собрания сочинений А.С. Пушкина, подготовка и выпуск которого были начаты еще в 30-х годах. Для меня прекрасным подарком стала книга Николая Скатова «Пушкин. Русский гений». Преподаватель Гнесинского училища Ольга Румянцева издала, причем в Профиздате, замечательный нотный сборник романсов на стихи Пушкина – такого не было много лет. Радио «Маяк» (вот уж не похоже на него!) поддержало инициативу своего коллеги Владимира Самойлова и каждый день вело пушкинский цикл «России первая любовь» – стихи поэта в записи крупнейших мастеров художественного слова из фондов Гостелерадио. Незабываемое впечатление – спектакль Татьяны Дорониной «Одна любовь души моей»…

Скажите, а какие у вас наиболее дорогие воспоминания останутся после юбилеев минувшего года?

Валентин Распутин: Прошедший год в близком преддверии смены тысячелетнего календаря был сумасшедшим, нервным, как бы даже испуганным наступающими событиями. «Мы съезжаем, мы съезжаем, нам некогда, приходите в следующем году». «Съезжало» очередное правительство, «съезжала» Дума, «съезжал» президент, метались волжские губернаторы Аяцков и Титов, вместе с продажей земли выставившие свои имена на продажу. И так везде и во всем. Впечатление такое, что, если бы не А.С. Пушкин, не 200-летие его рождения, мы бы этого года и не заметили. Пушкин задержал его в памяти и освятил своим именем. Весь год он разговаривал с нами о красоте и уродстве в искусстве и жизни, о власти и народе, о духовном и материальном; и о России, России, России…

Он и нас, нынешнее общество, высветил собою. И, надо сказать, порой являли мы перед ним весьма неприглядную картину. Не буду сейчас говорить об особой породе людей, ненавидящих вместе с Россией и Пушкина, о пошляках, зубоскалах и разного рода выставляющихся на фоне Пушкина, злобствующих, обделенных умом и талантом. Не о них речь. Но вот вспоминается торжественное собрание в Пскове, близ самых дорогих для Александра Сергеевича мест, накануне его дня рождения; переполненный праздничной, нарядной публикой зал, множество гостей со всей России – и Михаил Козаков на сцене, читающий Пушкина… под неприличные жесты. Зал смеется, аплодирует.

Меня это потрясло. С Козакова взятки гладки, он по природе своей, может быть, так устроен, что не видит Пушкина без неприличия, но зал-то, зал! Нет, раны от торжествующего хамства в культуре даже больше, чем мы предполагаем. Это зараза, которую скоро не вылечишь. И она вовсе не обязательно поражает только молодежь. Там же, в Пскове, вспоминается встреча в университете, тоже переполненный зал – и глубокие, преображенные лица студентов, отзывающихся на истинного Пушкина. В последнее время я все больше убеждаюсь, что нельзя о нравственных и духовных потерях судить, исходя из возраста. В среднем возрасте, который нахлебался самой грязной воды бесноватой демократии, наверное, потерпевших больше, чем среди 18—20-летних. Совсем молодые в инстинктивном страхе отшатываются от того, что видят они в идущих поперед. Не так дружно и массово отшатываются, как хотелось бы, и все-таки заметно. Дай-то Бог!

И пушкинский год пришелся здесь вовремя. Он и не мог, разумеется, прийтись не вовремя, годы идут да идут своим чередом, их не остановишь и не переставишь в другом порядке. И все же кажется, что идут они не безучастно, а подготовляют события и общественное настроение к праздничной дате. К 1999 году Россия стала одолевать неприкрытую наглость и беспардонность «новой культуры». Ее, наглости, и теперь предостаточно, но не то уже, не то. Не тот хор, не тот тон. Не стыдно было встречать Пушкина. Они гавкали на него из подворотни, а на виду народного шествия, следующего для встречи со своим гением, испуганно поджимали хвосты.

Ну и, конечно, вы правы: новые книги, новые издания, разбуженный интерес, уточненные жизнь и смерть. Кстати, и кино, пусть не в юбилейный год, пусть чуть пораньше, но отозвалось на 200-летие. Я имею в виду редкий для нынешних времен по красоте и чистоте фильм Алексея Сахарова «Барышня-крестьянка».

– И все же горькое ощущение, с которым мы живем все последние годы, – что русская культура словно загнана в резервацию, – остается. Достаточно вспомнить, как проходило празднование столетия Леонида Максимовича Леонова – одного из великих писателей XX века. Не Колонный зал Дома союзов, а Октябрьский, да и то выделенный с трудом. Не будь невероятных усилий нескольких энтузиастов, боюсь, что дата эта вообще осталась бы незамеченной. Ведь умудрилось же телевидение ни на одном канале, кроме «Культуры», ни единым словом не обмолвиться в те дни о Леонове! Ну а про другие-то дни и говорить не приходится. Еле-еле удалось наконец открыть мемориальную доску на доме, где жил классик русской литературы. Музей? Не знаю, дождемся ли. А между тем, по-моему, есть уже два музея Окуджавы. И Государственная премия имени Окуджавы есть – но нет, конечно, Государственной премии Леонида Леонова. Видно, не заслужил…

Или вот такой еще факт. Только на леоновском вечере я снова услышал – первый раз за многие последние годы – знаменитый русский народный хор имени М. Е. Пятницкого. Думал, что его уже и не существует! А на юбилее Малого театра перед зрителями вдруг появился (словно чудный сон, честное слово!) удивительный наш ансамбль «Березка». Но где же они, где эти изумительные творческие коллективы пребывают в другие дни? Почему мы их совсем не видим и не слышим? Почему так – они есть и вроде бы их нет? А главное – доколе?

– Да, ощущение резервации, куда загнана русская культура, остается. Скромно и незаметно отпраздновали столетие Леонида Леонова и столетие Андрея Платонова. Последнего демократия 80-х годов эксплуатировала нещадно, но замазать его национальное нутро не смогла и теперь в почестях отказала. А Леонов для духовной родни Грацианского всегда был чужим, его даже на время нельзя было присвоить. Отсюда и вполне объяснимое отношение.

Но знаете, я не вижу в этом трагедии. Несправедливость – да, бессовестная подмена значимости литературных имен – да, жесточайшая цензура в отношении к «своим» и «чужим» – да; но Леонова, эту глыбу, эту высоту русской словесности, Приставкиным или Аксеновым все равно не закрыть. Можно пулять ими по Мастеру, но ему от этого ничего не сделается, а легковесные снаряды пострадают. И пусть Окуджаве открывают хоть десять музеев, но, если нет музея Леонову или Платонову, все окуджавские музеи недействительны и нравственно несостоятельны. Литература (а тут речь надо вести и обо всем искусстве) – не тайга, где звери, захватывая чужую территорию, метят ее, ну, скажем мягко, своим духом. В литературе величие назначается по таланту и по сделанному не для так называемой элиты, а для народа.

Окуджава хоть вмешаться не может в свое омузеивание, а вот Евтушенко при жизни (американской) потребовал себе музей, прислав из-за океана иркутским властям чуть не ультиматум открыть в Зиме, где прошло его суровое детство, это материальное свидетельство в бессмертии. И, надо полагать, откроют – «демократический» Иркутск собирает сейчас подписи в поддержку пожелания Евгения Александровича. Можно досрочно и памятник открыть. Но что изменит это яростное самоутверждение в значении Евтушенко-поэта для русской литературы? Ничего. Явится на суд этой литературы с лишним пятном суеты вокруг собственного имени. Что написано пером – ни топором не вырубить, ни музеем не поправить.

…Я тоже слушал на юбилейном вечере Леонида Максимовича Леонова хор имени М. Е. Пятницкого. И смотрел на чудо его воскресения так: нет, братцы, такое искусство вам не похоронить. Кишка тонка. И хоть осыпьте вы друг друга своими «триумфами», в миллионы раз увеличивайте иудины тридцать сребреников, сколько угодно выдавайте злобу за талант, а мелкое мельтешенье за величие – все равно никогда вам и близко с такими голосами не быть. Ибо это, гонимое вами, и есть величие!

– Когда мы каждый раз начинаем говорить о том, в каком загоне уже не первый год находится у нас истинная культура, особенно национальная русская, невольно вспоминается крыловская басня: а Васька слушает да ест. Беда в том, что очень мало что-либо меняется после наших разговоров. Хотя я замечаю: в самое последнее время (может быть, это было связано с очередными думскими выборами) внимание власти к тому, что говорится в оппозиционной прессе, усилилось. У вас нет такого чувства? Правда, на телевидение, судя по всему, никак не хотят вас пускать. Да и для других писателей патриотического направления телевидение по-прежнему закрыто?..

– Да, конечно, Васька слушает да ест. Они и не могут поступать иначе. Захватили в свои руки богатейшую страну, захватили мощнейшее оружие воздействия на массы – ясно, что они будут пользоваться этим оружием до последнего часа, чтобы удержать власть. И русская культура для них, пусть даже и в дозированном виде, – это ослабление их идеологии.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.