Стратегии счастливых пар

Небольшие прогулки-путешествия по окрестностям родительского имения «Извары», подстегиваемые загадочными рассказами о предках, и растущее тайное желание детально разобраться в тайнах прошлого, постичь нечто скрытое от приземленных окружающих все чаще захватывают Николая. Ему было лишь девять лет, когда в имении побывал известный археолог Ивановский, поведавший зачарованно слушавшему его мальчику о древних могильниках в окрестностях «Извары».

Конечно, сыграли свою роль и рассказы о ставшем всемирно известным Генрихе Шлимане. С годами все чаще веселым играм со сверстниками Николай предпочитал упоительное пребывание наедине со своими размышлениями. Рано развитое богатое воображение разыгрывало невероятные исторические сцены, он пытливо и восторженно впитывал неповторимые моменты пролетевших столетий, с которых осторожно смахивал пыль тайны. Полет мысли открывал ему такие вещи, которые и не снились никому из его семьи или беззаботных окружающих. Его потрясала, выворачивала наизнанку тишина, в которой он уже в юношеские годы усмотрел первопричину гармонии и возможность незаметно слиться со всемогущей и всеобъемлющей Природой. Да, он другой! Не такой, как отец, размышляющий о каких-то законодательных тонкостях. Его же увлекают пьянящие закономерности мироздания, а все более глубокие внутренние поиски сказочной золотоносной жилы уводят в совершенно иной мир, наполненный бесконечным романтизмом и духом перемен, в пространство, где царит непреодолимая сила визуальных ассоциаций, ослепительных иллюзий и будоражащего блеска воображения. Позже он, романтический и наполненный тайным восторгом, поведает о своих поэтических впечатлениях Елене и, найдя в ее душе чуткий отклик, будет потрясен подарком судьбы.

Вероятно, вполне естественным ростком прорывается новое желание: запечатлеть воображаемый мир старины на полотнах и в рукописях, чтобы запомнить свои ощущения от прикосновения к найденным и раскопанным предметам, немым свидетелям далекого прошлого, и поведать о них родным. Желание самовыразиться, предстать перед окружающими в иной, более духовно богатой и насыщенной ипостаси, оставить после себе нечто возвышенное и одухотворенное – вот что толкает его снова и снова к мольберту и письменному столу.

Трудно переоценить и влияние на молодого Рериха тех, кто оказывался в гостях у известного столичного юриста. Выдающийся химик Менделеев, признанный авторитет в области правоведения Кавелин, неординарные ученые-востоковеды Голстунский и Познеев – все они являли собой, прежде всего, примеры необыкновенной увлеченности и сосредоточенности на своем предмете. И юноша, копируя колоритных мужей, доходит до отрешенного фанатизма, под «микроскопом» изучая свои личные отношениях с Природой. С необычайным, даже, можно сказать, болезненным для ученика прилежанием он изучает птиц, одержимо собирает коллекцию перьев и минералов, с не характерным для юноши рвением оттачивает слог, в семнадцать лет уже печатается в журнале «Русский охотник». Похоже, в это время гимназиста посещают первые мысли о своей миссии, ему явно не по душе занятие отца. Юный Рерих все больше рисует, несмотря на растущее недовольство семьи. Это неукоснительное стремление к самореализации придает ему особый отпечаток серьезности, рано наделяет чертами подлинного чародея, этим самым подкупающим штрихом портрета будущего жениха, мужа, отца.

Но когда пришло время выбирать жизненный путь, непреклонный отец настоял на поступлении в университет. А уж если у сына такое непреодолимое стремление к живописи, пусть он совмещает «серьезное дело» со своим неуемным хобби. Николай принял родительское предложение, поступив одновременно и на юридический факультет, и в Академию художеств, где в то время царили творческие идеи плеяды известных мастеров: Репина, Шишкина, Васнецова, Сурикова, Архипа Куинджи, в мастерскую которого он перебрался по достижении двадцатилетия. На деле вышло, что жесткое условие еще более усилило в молодом человеке акцент на достижениях, сформировав раннюю сосредоточенность на высоком результате. Только для себя различимым пунктиром он наметил направления нового поиска, устремившись в такую высь, о которой даже не подозревали его родные. Несмотря на бешеный ритм жизни с одновременным посещением двух учебных заведений, Рерих еще ухитрялся заниматься самообразованием: он осознавал, что настоящий живописец и мыслитель не может обойтись без глубинных знаний Природы. Путь самопознания и конструирования собственной личности как нельзя лучше прослеживается в дневниковых записях честолюбивого юноши, жаждущего признания и доказательств своей духовной самодостаточности. Кажется, прежде всего он намеревался доказать отцу, что волен сам выбирать свою судьбу, поскольку трудом и достижениями подтвердил, что его собственный путь весомее, содержательнее и насыщеннее, чем путь отца, лишенный творчества, а значит, возможности оставить глубокий след для потомков. Отец стал для молодого Рериха первым раздражителем и стимулом для творчества, порывам которого он останется предан всю жизнь. Замаскированное противостояние с непреклонным родителем, тихое и тщательно скрываемое от внешнего мира, стало сильным импульсом к самостоятельности. Кощунственно ограниченный отцом в карманных расходах (чтобы не хватало на необходимые для живописи краски), студент Рерих сам должен был позаботиться о дополнительном заработке. Ни многолетняя изнуряющая осада университета на двух фронтах одновременно, ни позиция отца нисколько не изменили решения молодого человека, закрывшегося в раковине своих внутренних ощущений; он лишь стал ожесточеннее, замкнутее и требовательнее к себе. Кажется невероятным, что уже в это время он сумел найти заказы на роспись церквей. Мотивация сделала его похожим на гибкий стальной прут, и эту мнимую, внешнюю способность к конформизму он проявлял во всем, направляя талант находить общий язык в условиях экстремального напряжения и на семейное пространство. Но те, кто узнавал его ближе, изумлялись: за внешней податливостью скрывалась твердая, свободолюбивая натура человека, привыкшего выверять все до малейшей мелочи.

С каждой новой маленькой победой молодой человек укреплялся в мысли стать настоящим живописцем, затронуть своим творчеством такие струны человеческой души, которые пробудят чуткость к красоте и величию Природы и станут новым импульсом к самосовершенствованию. Последнему он придавал колоссальное значение, с юных лет начав лепить из себя творца, способного заглянуть за горизонт суетного бытия. Сохранились свидетельства о созданном им «Проекте правил кружка академистов императорской Академии художеств, посвящающих себя самоусовершенствованию». Среди дополнительных направлений оказываются философия, естествознание, история, психология, эстетика, археология, мифология… Стремление к высочайшим достижениям подчинило всю личную жизнь молодого человека идее саморазвития. Можно с высокой долей уверенности говорить о сублимации либидо, когда сексуальная энергия под воздействием воли направлялась в русло творческого роста. Естественно, эротической сдержанности способствовал и набор нравственных правил, исповедуемых и насаждаемых интеллигенцией, элитарно-аристократической средой, из которой вышел Николай Рерих. Его внутренняя система оказалась в определенной степени настроена на поиск для себя социально значимой роли, предусматривающей творческую самореализацию. Он не только не собирался плыть против течения, пытаясь самоутвердиться в обществе путем продвижения сомнительных или просто резонансных ценностей, но и намеревался поднять существующие духовные ценности до нового, еще более высокого уровня. Этот нюанс крайне важен, поскольку подход к общественным ценностям, формирование для себя системы ориентиров напрямую связаны с отношением к семейной жизни. Ведь семья в его среде была неотъемлемой частью этих духовных ценностей, возможно, краеугольным камнем всего общественного фундамента, и потому в подсознании Рериха контуры его будущих достижений опирались как раз на семью как первую ценность общественно-значимого человека, творца, несущего в мир нечто новое и необычайно важное для развития духовного в человеке. Другими словами, уже сформировавшемуся к двадцати годам Рериху был совершенно понятен образ будущей жены, он был готов к нему, и поэтому так быстро принял в сердце встреченную им Елену.

Елена, будущая Лада, дочь достаточно известного архитектора Шапошникова, принадлежала к еще более утонченному миру русских аристократов, ставящих превыше всего духовное развитие личности. Древний русский род, героические предки, в том числе олицетворявший победу над Наполеоном фельдмаршал Михаил Кутузов (Елена приходилась фельдмаршалу двоюродной правнучкой), глубокие традиции – все это наложило отпечаток непреклонной необходимости следовать вековым правилам, соответствовать аристократически возвышенному образу потомков высокородных князей. Кроме того, в родственниках Елены значился и гений – композитор Мусоргский, чью память в семье свято чтили и чей образ служил ориентиром формирующемуся новому поколению. Весь этот могучий код своего рода, фундаментальную печать элиты общества, скрупулезно насаждаемую старшими систему ценностей девочка пропустила через себя, сделав неотъемлемой частью своей личной культуры. Иначе и быть не могло: само воспитание в такой своеобразной среде обязывало каждую девочку к почтению, послушанию и покорности, превращая ее к моменту вступления в брак в жизнестойкую и активную цементирующую глину, предназначенную для укрепления того остова, которым должен выступать в союзе мужчина. Для девушки такое соответствие выражалось, прежде всего, в манерах, элегантности и благовоспитанности, формировании изысканного вкуса, любви к музыке, литературе и искусству, а также в терпеливости, спокойствии и умиротворении – осознанном отображении понимания своей, исконно женской, роли. Елену, как и подавляющее большинство девочек того времени, с первых дней прихода в мир тщательно готовили к будущему материнству и горделивому приятию звания чьей-то супруги. Но она появилась на свет в эпоху зарождения женской самоактуализации, выросла живой и энергичной, легкой на подъем, даже стремящейся к активной жизни. Безликое прозябание в роскошных покоях вызывало в ней чувство негодования и отвращение, как все неполноценное, незрелое, неспособное к развитию.

Сам Николай Рерих, оценивая впоследствии роль воспитания в родовом гнезде своей избранницы, заметил: «Традиции рода способствовали развитию устремлений к искусству». Таким образом, формирование личности Елены происходило как бы в тепличном, замкнутом и недосягаемом для грязи и деструктивных раздражителей пространстве. В такой обстановке она едва ли могла вырасти иной, ее одухотворенность и женственность были заложены воспитанием, однако из множества других девушек своего времени и круга ее выделяла еще и необычайная, совершенно неженская отвага, незримая духовная сила и удивительная пытливость ума. Стремление раскрыть лучшие качества личности было, несомненно, ее собственной заслугой и личным достижением. Ее не ко времени богатый внутренний мир не мог уместиться в рамках существующих традиций, он искал выхода в широкое свободное пространство и, неожиданно столкнувшись с таким же чутким, импульсивным и ищущим разумом молодого Рериха, уже не мог не вступить с ним в незримую связь, чтобы, слившись воедино, вместе искать, открывать и создавать новые грани бытия. В душе этой загадочной девушки странным и непостижимым образом слились метаморфозы «женского» аристократического воспитания и «мужские» требования тревожного времени, вызывающие на свет божий новых женщин-подруг, женщин-искатель-ниц, женщин-отступниц. Родители и среда учили ее беречь очаг и высоко нести честь рода, время стимулировало быть кем-то, обрести собственное выразительное лицо. Кажется, не случайно в воспоминаниях сына Рерихов Юрия наряду с упоминанием о музыкальном образовании и артистичности проскальзывает намек на «революционность» настроя матери в юности. На рубеже столетий мир стал меняться динамичнее, и женщина стала по-иному чувствовать себя в обществе, шире смотреть на свою роль. Эти социальные изменения, задев Елену, тесно переплелись с вбитыми в сознание прежними догмами о миссии женщин, смиренных и благородных, эстетичных и религиозно-духовных, заставляющих в течение всей жизни оставаться в тени.

Светлана Кайдаш-Лакшина, намереваясь панорамно представить пространство, окружавшее молодую Елену, предположительно говорит о влиянии на формирование ее мировоззрения таких новых для российского буржуазного общества событий, как книги Веры Желиховской и явление миру ее выдающейся сестры Елены Блаватской, умершей в пору взросления нашей героини. В это же время в Россию приходят вести о кончине другой известной соотечественницы – математика Софьи Ковалевской. Прошло еще несколько лет, и Россию всколыхнула еще одна смерть легендарной русской женщины – путешественницы Александры Потаниной, названной «новой породой женщин в Европе». С. Кайдаш-Лакшина упоминает даже Софью Шлиман, которая сопровождала на раскопках своего знаменитого мужа. Доподлинно неизвестно, насколько все эти женщины могли повлиять на взрослеющую Елену, но дух новаторства в женском образе должен был проникнуть туда, где воспитывалась российская аристократия. Впрочем, если это так, то там существовали лишь поверхностные (а может, и двусмысленные) суждения об этих женщинах, ибо Блаватская и Ковалевская были сами по себе несчастными отступницами, которые не реализовали себя как женщины при формальном успехе и восторженно-звонком звучании их имен. А Софья Шлиман – и вовсе жена-фантом, не только не испытывавшая радости от участия в раскопках, но и вообще лишенная любовного порыва к первооткрывателю Трои. Поэтому скорее всего для Елены глубинный смысл этих фактов был либо скрыт, либо не важен. Зато несоизмеримо более важным оказалось новое загадочное звучание женского начала, открывшее более широкие возможности для женщины, жены, матери. При особых обстоятельствах женщина, оставаясь подругой мужчины, могла играть совершенно иную, уникальную роль в обществе, проявлять себя в непривычном облике, наполненном нескрываемой силой. Если бы не чарующая женственность и обволакивающее обаяние молодой красавицы, можно было бы даже говорить о наличии в Елене Шапошниковой признаков комплекса мужественности. Конечно, вряд ли молодая девушка всерьез размышляла обо всем этом, но все же манящая привлекательность самоактуализации женщины не могла ускользнуть от ее чуткого восприятия. Обнаружив у себя любопытные экстрасенсорные способности, Елена поначалу, скорее вследствие моды, увлеклась мистическим спиритизмом. Но этот Божий дар, бессистемно развиваемый в периоды безудержного веселья юности, среди прочего, позволил ей почувствовать свою внутреннюю женскую силу, выделиться, продемонстрировать привлекательность не только физическую, но и духовную, несоизмеримо более могущественную, чем просто утонченные формы развившейся женственности. Мистика придала ее образу ореол обаяния и неиссякаемой женской силы, той, что движет всем сущим. В возрасте, когда девушка оценивает каждого встреченного на пути мужчину, неожиданно явившийся на ее пути молодой Рерих, не исключено к удивлению самой Елены, вписался в мысленно уже очерченный трафарет будущего избранника.

Можно по-разному воспринимать встречу этих двух сердец, но в их жизненном сюжете самым важным штрихом всегда будет оставаться неодолимое и даже какое-то сверхъестественное стремление друг к другу, то, что многие с восхищением отнесли бы к области интуиции или потусторонних сил. Но это прозрение для обоих вовсе не жест так называемого тонкого мира, а следствие глубокой психологической готовности к духовному единению и результат бессознательного поиска спутника жизни. Первая же встреча позволила каждому из них убедиться в притягательной глубине внутреннего мира другого, мгновенно оценить всю неподдельную серьезность намерений сделать дальнейшую жизнь волшебным шествием в пространстве любви, неуемным движением в запредельные просторы за чем-то большим, далеко выходящим за рамки обыденного. Когда до фанатизма увлеченный раскопками Рерих появился в имении князя Путятина, где впервые встретился с гостившей там Еленой, он уже был внутренне готов к отношениям с женщиной, хотя и не искал их с отчаянным рвением алчущего любви молодого человека. В то время Николай Рерих уже был слишком поглощен собой:

обретающий известность художник, картину которого купил сам Павел Третьяков, находился в томительном творческом поиске и вырабатывал свою, отличную от всех существующих, формулу самовыражения. За спиной была знаковая встреча с великим Толстым и вселяющее уверенность напутствие апостола русской литературы на долгую творческую дорогу, выраженное в проницательной рекомендации «править выше того места, куда нужно, иначе снесет», так же как и в представленной старцу картине. Тогда молодой Николай Рерих был еще наивным и витающим в облаках интеллигентом, несколько флегматичным, хотя и деятельным, претендентом на место в среде русской творческой элиты, но в то же время пугливым и несформированным мужчиной. Поздние воспоминания Елены свидетельствуют, что к моменту отъезда Рериха из имения князя Путятина она уже была его невестой. Невероятная для дореволюционной России стремительность принятия ключевого жизненного решения! Между тем все объясняется довольно просто: к моменту встречи молодые люди уже неосознанно очертили для себя основные качества избранника. И в момент знакомства произошла реакция, подобная химической, когда неожиданно встретившиеся элементы образуют новое благородное соединение.

Для одухотворенного и религиозного мира российской интеллигенции брак являлся, по сути, делом священным. Истоки этого уходят в далекие времена Владимира-крестителя, начавшего формировать духовное восприятие элиты славянского общества Древней Руси. Ни гнусные поступки Ивана Грозного, ни безудержно-двусмысленные порывы Петра Первого не сломили заложенной христианством веры в праведность брачного союза, переросшей в трогательно-трепетное отношение к защите интересов своего рода и родовой памяти. Для понимания состава того навечно цементирующего раствора, связавшего Николая и Елену, стоит уделить внимание сложившимся в паре взаимоотношениям. Для Николая, воспитанного целомудренным и даже несколько инфантильным в отношениях с противоположным полом, открытие Елены оказалось двойным сюрпризом. Она не только обладала притягательной харизмой, ранней мудростью и искусительным обаянием, но и явно стала ведущей в их интимных отношениях, открывая избраннику и прелесть эроса, и тайную радость томительных переживаний любовной страсти, и океанические просторы женской духовной силы. Поглощенный бесконечными коллекциями, археологией, живописью, самопознанием и самообразованием, он оказался совершенно не знакомым и почти неподготовленным к той части отношений с женщиной, которую каждому мужчине предстоит открыть самостоятельно. Но внутренний мир этого невероятно сосредоточенного, не по годам серьезного молодого мужчины уже был зрелым и достаточно богатым, чтобы усвоить новые волнующие события и настроиться на новые волны. Кажется, немного застенчивый, но способный преодолевать себя, молодой человек, которого еще недавно называли в студенческой среде красной девицей и Белоснежкой, покорил ее обескураживающей искренностью и чистотой побуждений, она же овладела его сознанием благодаря исключительной силе женственности, помноженной на всеохватывающую широту своего духовного мира. От нее исходили дурманящие флюиды уверенной в себе представительницы восхитительного пола, интуитивно владеющей всем диапазоном воздействия на мужчину: от эмоционального всплеска непредсказуемой самки до усмиряющей и направляющей своей спокойной силой женщины-колдуньи и надежной женщины-матери.

Юная Елена отличалась поведением от своего будущего мужа. Глубоко внутри домашняя и уютная, она в пику застенчивости Николая артистично демонстрировала способность увлекать окружающих и игриво, не без налета театральности, руководить ими. В ней не было фальши сумасбродных светских кокеток, она скорее представлялась обществу манящей, порой блистающей на балах звездочкой, которая тайно мечтает о теплом семейном гнездышке, встрече с единственным человеком, чем-то похожим на ее уравновешенного и знающего себе цену отца.

Крайне бережное отношение к роду и семейным ценностям сыграли далеко не последнюю роль в формировании мировоззрения этих двух объединившихся в вечном союзе людей. И Николай, и Елена выказывали почтенное смирение перед родительскими решениями, относясь к семейно-родовым традициям как к некоему не требующему дополнительных объяснений культу. Вспомните, как легко Николай поддался правилам патриархального уклада, когда отец настоял на его юридическом образовании. Отказавшись от исторического факультета в пользу юридического (при двойной образовательной нагрузке), он принял семейное решение как распоряжение высшей инстанции или заявление Верховного суда, и этот факт крайне важен при рассмотрении его собственной семейной модели. Точно так же и Елена готова была поступиться тайными желаниями формирующейся женщины в пользу образцовой супруги, каковую старательно лепило из нее окружение. Александр Сенкевич, к примеру, указывает, что после замужества Елена «легко увлекалась той светской жизнью, которая ее окружала». Письма находящегося в археологических разъездах свежеиспеченного супруга полны тревоги и вместе с тем указывают на исключительную роль на семейном корабле, уже тогда отводимую Николаем своей избраннице. «…Знай, Ладушка, если Ты свернешь в сторону, если Ты обманешь меня, то на хорошей дороге мне места не будет. Тебя я люблю только как человека, как личность, и если я почувствую, что такая любовь невозможна, то не знаю, где та граница скверного, до которой дойду я. Ты держишь меня в руках, и Ты, только Ты приказываешь быть мне идеальным эгоистом или эгоистом самым скверным – Твоя воля!» Приводимый Сенкевичем отрывок письма в книге о Елене Рерих трудно переоценить. Это письмо является свидетельством осторожных попыток Рериха закрепить мысль о том, что духовные ценности (а среди них, безусловно, и сама семья) станут основой их дальнейшей совместной жизни. Тут прослеживается и тайное желание молодого супруга наделить свою избранницу функциями матери, которая бы распространяла свою заботу не только на потомство, но и на него самого. Внешне подвижный и проворный Николай в детстве был слишком впечатлительным и неустойчивым внутри, крайне нуждался в материнской опеке и вообще поддержке извне, к которым он привык в рафинированной аристократической среде.

Его безоговорочное превосходство касалось духовной плоскости и роста, но внешний мир, состоящий из множества иных, нередко ускользающих от его понимания плоскостей, казался слишком сложным и даже чуждым. Для адаптации своих личных устремлений к общепонятным потребностям общества, метко названного американским писателем и философом Эмерсоном «акционерной компанией», в которой он, Николай Рерих, был далеко не самым крупным пайщиком, необходим был универсальный посредник, проводник. И таким посредником стала его жена. Во многом будущее величие семьи Рерихов оказалось следствием ее великолепной и, пожалуй, непревзойденной способности играть роль умелого переговорщика между реальным миром с бесконечной гаммой различных цветов, и миром иллюзорных, непременно лучезарно-светлых, представлений своего мужа. Хотя и до женитьбы Николай пытался предстать виртуозным «продавцом» своих многочисленных талантов, именно Елена, эта фея с гипнотической харизмой, заставила весь мир заговорить о феномене семьи, придав ей оттенок загадочного и неповторимого символа.

Трудно ли было Елене безоговорочно принять эту концепцию? Похоже, что нет, потому что она сама, несмотря на мотыльковую воздушность периода бурлящей юности, стояла на очень твердых нравственных позициях и вовсе не собиралась «обманывать» мужа или «сворачивать в сторону». Говорили, что Елене и до появления в ее жизни Николая делали заманчивые предложения, но неспешность и обстоятельность ее выбора как раз и была связана с психологической установкой на неповторимый образ, который должен быть избран раз и навсегда. Она никогда не забывала о своем происхождении и великом множестве взаимосвязанных моральных принципов, носителем которых оказалась ее семья. Поэтому те несколько томительных лет до бракосочетания, когда девушку, не без интереса относящуюся к балам и легкому флирту, продолжали «вывозить в свет», оказались гораздо более серьезным испытанием для Николая, чем для нее. А вышеупомянутое письмо Рериха являлось скорее признанием собственных сомнений, нежели сомнений в жене. Кстати, к моменту бракосочетания ему уже было двадцать семь, что также является многозначительным нюансом. Испытал ли он к моменту женитьбы близость с женщиной? Возможно, и нет. В этом также следует искать одну из причин его мужской неуверенности и поиска защиты в духовном измерении. Но в этом проявилась и его сильная сторона: первая близость с Еленой, так же как и для нее, скорее всего стала для Николая не только открытием новых граней друг друга, но и базой для формирования замкнутого, автономного мира, самодостаточной атмосферы, в которой духовное неизменно доминировало, а сексуальная сфера являлась его логичным продолжением. Быт же, в силу доминирования в их внутренних установках целеустремленности и сосредоточенности на более высоких целях, вовсе не тревожил ни Николая, ни Елену.

И еще один фактор сыграл значительную роль в деле формирования крепкой семьи: принадлежность обоих супругов к масонской ложе. Масонство в виде некой системы неизменных фундаментальных правил дало те изначальные ориентиры, которые органично вписались в психологические установки и Николая, и Елены. На связи Николая Рериха с «вольными каменщиками» настаивают и Арнольд Шоц, и цитирующий его современный исследователь Игорь Минутко; о масонском же мировоззрении Елены Шапошниковой обстоятельно говорит Александр Сенкевич. Вполне можно предположить, что молодые люди, вышедшие из таких высокодуховных семей, не могли не проникнуться уважением к тем нравственным идеалам и символам, которые предлагала эта респектабельная организация. В значительной степени масонству, таинственному и недостижимому для непосвященных, они обязаны закрытостью, замкнутостью своих внутренних миров. Несмотря на внешнюю общительность и готовность к взаимодействию с окружающим миром, молодые люди не спешили вывернуть наизнанку свою душу перед друзьями. Для Николая студенческая среда вообще была чуждой, а Елену можно было бы назвать скрытной и склонной к постоянным размышлениям. Соединившись, они сохранили и даже усилили защитную скорлупу, отделяющую семью от всего мира. Кроме того, кажется, из идеологии масонства проистекает и само растущее в течение совместной жизни Рерихов желание создать собственную организацию с выкристаллизованной оригинальной философией, которая вещала бы всему миру об обновленном культе духовных ценностей, о деле всей жизни семьи, последовательно превращающейся в легенду. Крайне важно, что эти ценностные маяки оказались общими для обоих супругов, что вскоре стало фундаментом для двойной миссии и реализации невероятной по замыслу и масштабам идеи. Таким образом, масонство стимулировало и их интерес друг к другу, и уверенность в соблюдении в будущей совместной жизни определенных моральных рамок, и, в конце концов, интерес к формированию идеи, направленной на развитие духовного мира своих современников.

Семья стала той благодатной средой, где каждый получил новый толчок к духовному развитию, к которому стремился изначально. Уже через два года после создания союза Николай и Елена совершили свое первое совместное путешествие, ставшее начальным звеном в бесконечной серии попыток отыскать ключ от врат Вселенной. Пожалуй, ничто так не объединяет и не способствует пониманию, как совместные поиски чего-то, кажущегося невыразимым и, в то же время, необходимого для дальнейшей жизни. Потому проникновение в культуру Древней Руси ознаменовалось глубоким осознанием внутреннего мира каждого, началом реализации общей жизненной стратегии, предусматривающей неуклонное движение к высшей ценности – гармонии любви. Они вместе осознанно стремились к этому, и эта неуемная жажда самопознания, радость взаимной поддержки и обмена энергией сформировали общую высшую цель. В силу того что цель эта находилась в плоскости духовного, остальные сферы жизни рассматривались как дополнения второго плана. Переменчивый быт, какой бы он ни был, устраивал обоих влюбленных. Роскошь аристократии, впрочем без излишнего шика, легко менялась на тихий нетребовательный уют походного жилища, и даже в частых сменах обстановки они умели находить особую прелесть единения. Секрет подобного счастья достаточно прост: их взгляды устремлялись выше горизонта, оба обладали желанием бесконечного познания мира и познания друг друга в этом мире. Глубокие отношения зарождались из совместных усилий в шлифовке кристалла, через который Николай и Елена намеревались смотреть на мир. И хотя нам мало известно о чувственной сфере этих людей, эрос, как кажется, также был частым гостем в спальне одержимых космическими планами преобразования мира людей.

Впоследствии в поисках «путеводных вех» для человечества, «всеобщего счастья» и загадочной Шамбалы они прошли тысячи горных и пустынных километров, ведя рядом и собственных детей, теряя в борьбе с суровой природой спутников, но первый вояж с молодой женой по городам России все-таки оказался самым примечательным и судьбоносным для становления семьи. И где бы они ни находились, эти мужчина и женщина творили вместе, обогащая друг друга светом, даря друг другу любовь.

Чтобы постигнуть основу жизненной стратегии этой пары, стоит воспользоваться построенной Николаем Рерихом иерархической лестницей развития человека. Тот факт, что после человека невежественного, по оценке философа, сразу же следует человек цивилизованный, говорит прежде всего о существовании у супругов иной, отличной от признанной в мире системы ценностей. Человек цивилизованный трактуется Рерихом как безликий и неотесанный пользователь достижений научно-техниче-ского прогресса, который, независимо от его формальных званий и должностей, владения ресурсами и признания обществом, ничего не способен предложить этому обществу и поэтому будет оставаться ничтожным и бессмысленным винтиком существующего мира. Человек образованный, стоящий на одну ступеньку выше, интерпретируется Рерихом как имеющий надежду на созидание, обладающий потенциалом творческого поиска, который может проявить себя, поскольку допущен к знаниям, но он может остаться нераскрытым, не способным прислушаться к собственному голосу. Наконец, лишь человек, способный к творчеству, и человек, способный к синтезу, занимают верхние ступени этой довольно оригинальной лестницы.